Знаки и чудеса [Эрнст Добльхофер] (fb2) читать постранично, страница - 3

на холме Каратепе, немецкий ученый X. Т. Боссерт нашел наконец долгожданную двуязычную надпись. Одна версия билингвы была составлена на финикийском языке^[8], другая же написана хеттскими иероглифами. Иногда значение этой билингвы уподобляли той роли, которую сыграла в истории дешифровки египетского иероглифического письма надпись из Розетты. Добльхофер, как и Фридрих^[9], отвергает это сравнение, поскольку надпись из Каратепе, в противоположность Розеттскому камню, знаменует собой не начало дешифровки хеттских иероглифов, а, наоборот, ее завершение. Добльхофер остроумно сравнивает научное значение надписи из Карателе со значением другого трехъязычного памятника Египта, а именно Канопского декрета Птолемея III. Действительно, и тот и другой эпиграфический памятник стал, говоря словами автора (стр. 238), «пробным камнем, испытание на котором подтвердило правильность важнейших открытий в области дешифровки, своеобразной «гербовой печатью», которой наука скрепила документ, удостоверявший, что вся проделанная работа была не напрасной».

VIII глава книги Добльхофера заслуживает среди прочих глав особого внимания, так как она посвящена одному из последних по времени достижений в области дешифровок — дешифровке в 50-х годах так называемого крито-микенского линейного письма «Б». И. Фридрих в 1954 году, когда он опубликовал свою книгу, еще не решался безоговорочно признать незадолго до этого предложенное чтение, а поэтому опустил описание этого крупнейшего открытия, в результате которого стало возможно чтение линейного письма «Б», современного древнейшему периоду классовой истории греческого народа^[10].

Э. Добльхофер обстоятельно и любовно излагает историю великого подвига, совершенного Майклом Вентрисом. Он отмечает, что творческие силы молодого английского исследователя были некоторое время скованы догматическим положением, господствовавшим в исторической науке предшествующих десятилетий, когда, говоря словами Добльхофера, «даже думать о греческом языке считалось ортодоксальной историей и археологией чуть ли не ересью» (стр. 310). В этом отношении трудности, стоявшие на творческом пути Вентриса, напоминают несколько те преграды, которые должен был преодолеть гений Шампольона, чтобы прочесть преданные забвению иероглифические письмена Египта. В самом деле, Шампольон, руководствуясь указаниями Гораполлона и его последователей, видел в иероглифах Египта исключительно одни идеограммы, а Вентрис, следуя указаниям историков предшествующих десятилетий, мог допустить для письма глиняных табличек Греции и Крита только «возможность «Эгейского» и этрусского чтения слов». Лишь освободившись от пут прошлого, Шампольон и Вентрис смогли открыть новые миры в истории человечества.

Добльхофер, отмечая все величие открытия Вентриса, вместе с тем подчеркивает, какое значение для молодого ученого, не являвшегося квалифицированным филологом, имела та громадная помощь, которую ему оказал специалист в области классической филологии Джон Чэдвик, также рано заинтересовавшийся письмом глиняных табличек Крита. В своей книге Добльхофер сумел показать все обаяние и скромность Джона Чэдвика, который неизменно повторял, что раскрытие тайны до того неизвестного письма и языка крито-микенских табличек является исключительно заслугой Вентриса.

Правильность дешифровки Вентриса подтвердилась после раскопок 1953 года в Пилосе. Американский археолог Карл У. Блеген среди табличек, найденных в развалинах громадного дворца микенской эпохи, открыл своеобразную билингву. Она содержала крито-микенский текст, перечисляющий, согласно дешифровке, различные сосуды: треножники, кувшины с тремя и четырьмя ушками и кувшины без ушек, причем текст сопровождался соответствующими, рисунками^[11]. Таким образом, эту невзрачную табличку из Пилоса можно с полным основанием сравнивать с Канопским декретом и билингвой из Каратепе.

Подтверждая ту оценку познавательного значения пилосской таблички, которую дал Добльхофер, я никак не могу согласиться с его определением назначения всей совокупности документов хозяйственной отчетности, раскопанных Блегеном во дворце Пилоса. По мнению Добльхофера, эти таблички в своей массе являются временными, подсобными картотеками, которые, вероятно, через определенные промежутки времени, возможно, к концу каждого отчетного года, переносились в списки и описи, а затем уничтожались (стр. 324). Я полагаю, что подобное утверждение не может быть согласовано с той практикой, которая применялась в древности по отношению к архивному материалу. Как нам известно по дошедшим до нас документам из храмовых и государственных архивов Шумера, в последних хранились не только «списки и описи», но также и сами документы хозяйственной отчетности ряда десятилетий. Тот факт, что во дворце Пилоса были раскопаны таблички,