Дочери человеческие [Лидия Моисеевна Мищенко] (fb2) читать постранично, страница - 3

научусь, — упрямо возразила Ева.

И тогда все буквально полегли от смеху. Все, кроме Сарры — матери и Мотла — отца. Сарра подождала, пока утихнет смех, и сказала:

— Она-таки может научиться играть на пианино, наша Ева. Раз у нее теперь будет отдельная комната и она станет жить барыней, то отчего бы ей и не научиться играть на пианино?

Когда Борух, шаркая ногами и задыхаясь, бродил по дому, Ева пряталась под лестницу. Там стояло старое пыльное кресло, на котором всегда спал кот. Она прогоняла кота и усаживалась в кресло с ногами, сжавшись в комок. Борух заглядывал во все комнаты и, если находил какую-нибудь дверь запертой, громко стучал костылем, хрипел:

— Боитесь старого Боруха? Прячетесь? — и в груди у него клокотало.

Он боялся смерти и одиночества, страх гонял его по дому, страх вселял в него ненависть ко всем, кто не был болен.

Ева слушала, как скрипят под его шагами половицы, взвизгивают несмазанные дверные петли, а в зале вызванивают подвески огромной хрустальной люстры.

— Ева! — сипел Борух.

Она вздрагивала и еще глубже забивалась в кресло.

— Ева! — Борух стучал о пол костылем, и с потолка сыпалась штукатурка.

Ева загнанно озиралась.

— Ева! Ева! — теперь уже Боруху вторил визгливый голос кухарки Фриды.

К креслу подходил кот, смотрел на Еву узкими холодными глазами: ждал, когда освободится его законное место.

— Ева! Ева! Ева!

Голоса секли, будто удары кнута. Ева вставала и, понукаемая этими криками, взбиралась наверх, останавливаясь на каждой ступеньке лестницы. На площадке ее ждала Фрида, подслеповатая, кривобокая и не менее загадочная, чем кот, живший под лестницей. Склонив голову набок, она следила за Евой до тех пор, пока та не подходила к Боруху.

— Вот вам ваша Ева! — провозглашала Фрида и поворачивалась спиной.

— Ева! — влажная рука Боруха тянулась к подбородку девушки. — Где ты была? Прячешься, Ева?

Твердые холодные пальцы Боруха охватывали ее щеки, вызывая у Евы волну отвращения и страха.

— Посмотри на старого Боруха, Ева!

Он поднимал ее лицо вверх, близоруко наклоняясь и обдавая ее смрадным дыханием. Ева прикрывала глаза веками, с трудом подавляя желание закричать, ударить, оттолкнуть Боруха.

— Боишься, — говорил Борух и мял ее лицо безжалостной старческой рукой. Желтые ногти впивались ей в кожу. — Все меня боятся, как заразы…

У него начинался кашель, он отталкивал Еву, и все его грузное тело содрогалось, лицо синело, а на губах появлялась пена.

— Все… — выплевывал он, — все… боятся… старого… Боруха… Все ждут… смерти. Моей смерти…

— Нет, я не жду вашей смерти. — Встретив затравленный, ненавидящий взгляд Боруха, она повторила еще тверже: — Я не жду вашей смерти! Чтоб вы это знали, реб Борух…

Он так удивился, что даже перестал кашлять. И Ева удивилась тоже, она удивилась тому, что не побоялась возразить Боруху. Но она сказала то, что думала, она сказала правду. Ева не ждала смерти старого Боруха. Она видела, с каким неистовством цеплялся тот за свою жизнь и как он боялся смерти, а Ева была великодушна. В глубине души она жалела Боруха, как жалеют старое животное.

По субботам Еве разрешалось встречаться с Наумом.

Он приходил в дом Боруха после утренней молитвы. Из окна гостиной Ева могла видеть, как он переходил улицу, осторожно ставя ноги в блестящих лаковых ботинках. Дверь Науму открывала Фрида. Затем она поднималась по лестнице и говорила Боруху:

— Вот вам ваш Наум.

Борух молча оглядывал Наума и уходил в спальню. Наум протягивал Еве пакетик со сластями и спрашивал:

— Ты научилась играть на пианино?

Он каждый раз задавал этот вопрос. Ева смотрела в угол гостиной, где стояло пианино, и отрицательно качала головой. Ей не хотелось объяснять, что Борух не разрешает прикасаться к инструменту.

— А я думал, ты уже умеешь играть. — Наум говорил это с иронией. — Ты теперь имеешь отдельную комнату и живешь как барыня. Осталось только научиться играть на пианино.

Ева вспоминала ночи, когда она тайком пробиралась в гостиную и вслепую, на ощупь, едва прикасаясь к скользким прохладным клавишам, извлекала тихие звуки. Такие тихие, что они напоминали звук падающих капель дождя. Только эти ночи и мирили ее с домом Боруха.

Они шли с Наумом на прогулку, и пакетик со сластями теперь несла Ева. У магазина «Бати» Наум останавливался, смотрел в зеркальную витрину, поправлял галстук-бабочку. На углу Александровской и Пушкинской их поджидала Эттли. На ней всегда были нитяные перчатки и круглая шляпка с крашеным куриным перышком. Эттли любила Наума и темпераментно ненавидела Еву.

Покачивая бедрами, Эттли шла им навстречу. Она проходила мимо, едва не задевая Еву округлым дебелым плечом.

Наум окликал ее, и тогда она разыгрывала не слишком убедительное удивление.

— Я вас не узнала, Наум, — говорила Эттли, не глядя на Еву. — Вы, кажется, изменились, Наум.

При этом она старалась стать рядом с Евой, чтобы Науму яснее была видна