Мальчик с Антильских островов [Жозеф Зобель] (fb2) читать постранично, страница - 2
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (67) »
Т. Иванова
ЧАСТЬ I С МАМОЙ ТИНОЙ
БЛАГОПОЛУЧНЫЙ ДЕНЬ
Когда день проходил без происшествий, наступал приятный, безмятежный вечер. Завидев на дороге маму Ти́ну — мою бабушку, — я опрометью бросался ей навстречу. Я хлопал руками, точно птица крыльями, подпрыгивал, как осел, громко кричал и звал за собой моих маленьких приятелей, тоже поджидавших возвращения родителей с плантаций сахарного тростника. Мама Тина знала: раз я пришел ее встречать — значит, я хорошо вел себя весь день. Тогда она доставала из-за пазухи какое-нибудь лакомство: манго, гуаву, икак, ломтик иньяма[1], остатки своего завтрака, завернутые в зеленый лист, или — самое вкусное — кусочек хлеба. Товарки подсмеивались над ней, но мама Тина уверяла, что пища не полезет ей в горло, если она не поделится со мной хоть крошечкой. Между тем на дороге появлялись всё новые группы рабочих, и дети, узнавая родителей, с пронзительным визгом кидались к ним. Я послушно шел за мамой Тиной и жевал, предоставляя ей одной вести беседу. — Ну вот, слава богу, я дома, — вздыхала она, прислоняя мотыгу к стене хижины. Потом она снимала с головы круглую бамбуковую корзину, ставила ее на землю и усаживалась на каменистый холмик, заменявший нам скамейку. Затем она доставала из кармана юбки помятую жестяную коробочку, в которой хранились трубка, табак и коробок спичек, и, раскурив трубку, принималась медленно и с наслаждением курить. Мой день на этом заканчивался. Родители моих приятелей и подруг тоже вернулись с работы: дети разошлись по домам. Игры кончились. Мама Тина одна занимала почти весь камень. Она садилась вполоборота к закату, прислонившись спиной к стене хижины, вытянув выпачканные в земле ноги, и отдыхала, посасывая трубочку. Я, примостившись рядом с ней, глядел в ту же сторону на цветущие деревья — желтые, пламенно-красные — и на озаренное закатом небо над плантациями. Иногда я рассматривал маму Тину, — украдкой, ибо она постоянно твердила, что дети не должны разглядывать взрослых. Старая соломенная шляпа, сплюснутая корзиной, вылинявшая на солнце и размокшая под дождем, была нахлобучена по самые брови на лицо мамы Тины, едва ли более светлое, чем земля на плантациях. Не в лучшем состоянии было и платье, которое мама Тина чинила каждое утро, ворча, что листья тростника цепляются за платья бедных женщин, видно, нарочно желая им досадить. Платье мамы Тины представляло собой бесформенный балахон неопределенного цвета, а ведь, насколько я помню, когда-то это было вполне приличное ситцевое платьице в цветочках и одевалось оно только в церковь, на мессу, и по воскресеньям. Впрочем, это странное побуревшее одеяние куда больше подходило к корневидным, опухшим от работы рукам и ногам старой негритянки и к жалкой хижине, в которой она жила. Время от времени мимо нас проходили соседи. — Приятно покурить, Аманти́на? — говорили они вместо приветствия. Не поворачивая головы, мама Тина отвечала им довольным мычанием. Кто знает, куда переносилась она в своих мечтах в эти мгновения? Выкурив трубочку, мама Тина говорила: — Ну, хорошо! Это звучало как заклинание. Она прятала трубку, табак и спички в жестяную коробочку, вставала, брала с земли корзину и входила в дом. Даже в темноте мама Тина с первого взгляда замечала любой непорядок. Но в такие дни, как сегодня, мне нечего было бояться. Я съел в полдень горсть маниоковой муки и ломтик соленой трески — все, что мама Тина оставила мне на обед. Я налил в муку совсем немножко растительного масла, как она велела, и не таскал сахара из баночки, которую мама Тина так умудрялась запрятывать, что сам черт не отыщет, не разбил никакой посуды и даже подмел земляной пол хижины после того, как просыпал муку. Словом, я был образцом послушания в отсутствие мамы Тины. Удостоверившись, что все в порядке, мама Тина спрашивает себя шепотом (она большая любительница побеседовать сама с собой): — Так что же мне приготовить на вечер? Стоя в нерешительности в полутьме хижины, мама Тина сладко зевает. — Если бы речь шла только обо мне, — говорит она жалобно, — я бы не стала разводить огонь. Положила бы от глистов щепотку соли под язык и легла бы спать. Потому, что я так устала, так устала… — жалуется она. Но тут же, выйдя из оцепенения, она развивает бешеную деятельность: быстро- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (67) »
Последние комментарии