Дача на Петергофской дороге [Авдотья Яковлевна Панаева] (fb2) читать постранично, страница - 2

Впрочем, удивительна ли? Участь женщины в России имела много сходства в любом из сословий. Социальную неполноценность женщины утверждал свод законов Российской империи, где, к примеру, крестьян исчисляли лишь душами «мужеска полу». Интеллектуальное неравноправие женщины укореняла вся система образования в «просвещенном» государстве, где почти до конца XIX века высшее образование для девушек оставалось «табу». Ущербность женщины настойчиво утверждала религиозная идеология.

А вековые традиции семейного уклада довершали многослойный гнет унижения и закабаления. В. Г. Белинский так писал об этом: «Получая воспитание хуже, чем жалкое и ничтожное, хуже, чем превратное и неестественное, скованные по рукам и по ногам железным деспотизмом варварских обычаев и приличий, жертвы чуждой безусловной власти всю жизнь свою, до замужества рабы родителей, после замужества — вещи мужчин…»^[2] И это говорилось о женщинах так называемого привилегированного сословия! Что же удивительного в том, что лучшие произведения писательниц XIX века (и не только первой его половины) так тесно роднит идея протеста против рабского положения женщины, за утверждение ее человеческого достоинства. Их роднит дух непримиримости с общественным неравноправием, нравственным унижением, семейным деспотизмом.

Есть много видов социального протеста, не дорастающих до стадии революционности, но готовящих для нее почву, расшатывающих до поры незыблемые устои. Высокий пример борьбы за равноправие — подвиг жен декабристов, уехавших в Сибирь за обреченными на каторгу мужьями.

Это был гордый и дерзкий вызов существующему укладу. Социально неравноправные женщины делали самостоятельный выбор, следовали своему пониманию любви, верности и долга вопреки запретам семьи, угрозам самодержавной власти. Свободолюбие и самоотверженность — такой женский облик стал ориентиром для многих произведений первой половины XIX века.

И хотя А. С. Пушкин иронически отзывался о творческих возможностях женщин, он с подлинным восхищением отмечал именно талант, а не только образованность и красоту Зинаиды Волконской. «Царицей муз» называл он хозяйку литературного салона, автора многих музыкальных, поэтических и новеллистических произведений. Княгиня Зинаида публиковалась за рубежом и в России, собирала и изучала фольклор, с научной основательностью исследовала летописи и исторические документы. Ее избрали почетным членом Общества истории и древностей российских при Московском университете и Общества любителей российской словесности. Но не академика в чепце видел в этом случае А. С. Пушкин. Посвящая Зинаиде Волконской поэму «Цыганы», великий поэт нашел иные слова:

В 1836 году журнал «Московский наблюдатель» ознакомил публику с главами из эпопеи З. А. Волконской «Сказание об Ольге». Предварившая публикацию статья подписана инициалами М. П. По всей вероятности, это известный историк М. П. Погодин, постоянно сотрудничавший в журнале.

Содержание статьи подтверждает предположение, что автор ее профессиональный историк. Он пишет: «Все подробности основаны на глубоком, отчетливом и совестливом изучении всех источников, какие только предлагает история, как-то: источников славянских, норманнских, арабских и греческих. К этому присоединяется живое изучение характера русского народа, всех подробностей его простой жизни, поверий, предрассудков, обычаев, песен и языка. Можно сказать, что в этом сочинении нет ни одной черты, которая не оправдывалась бы изучением предмета».

Современный читатель такие черты, конечно, найдет. Но он убедится также в тонкости передачи национального колорита, в отточенности слога писательницы, спрессованности и динамике изложения. Эти качества выгодно отличают «Сказание об Ольге» от некоторых других повестей русских исторических писателей, таких, как «Роман и Ольга» А. Бестужева-Марлинского или «Адо» В. Кюхельбекера. «Сказание об Ольге» написано строже, сдержаннее, без издержек выспреннего стиля, хотя, несомненно, в русле романтической традиции.

Особо привлекает высокая степень исторической достоверности в изображении бытовых деталей, в неспешном развитии сюжета, в трактовке характера княгини Ольги, совпадающей в главном с оценкой образа древнерусскими летописями. Это тот уровень исторического мышления и его эстетического воплощения, который ничем не уступает уровню произведений первых признанных исторических романистов России — И. И. Лажечникова, М. Н. Загоскина. «Сказание об Ольге» примечательно тем, что воссоздает не только исторический фон, почерпнутый из русских летописей, но и этнографически достоверные штрихи бытового уклада далеких предков. Многие наблюдения