Несломленные [Анастасия Юрьевна Иерусалимская] (fb2) читать постранично, страница - 2

присесть, отдохнуть. А этого делать нельзя ни в коем случае – иначе уже не встанешь, уснёшь и замёрзнешь насмерть. Всё это мне объяснила мама, когда уже не смогла сама ходить за водой, и приносить её стала я. Поэтому я иду, иногда совсем тихо, иногда чуть быстрее, волоча за собой санки с привязанным к ним ведром.

Отстояв длинную очередь, осторожно выхожу на лёд к полынье и начинаю черпать воду, стараясь наполнить ведро как можно больше, потому что на обратном пути часть воды обязательно выплеснется при движении санок, а я хочу сохранить эту, в прямом смысле слова, «драгоценную влагу» (ещё одно выражение из уроков литературы, скрытый смысл которого я начала понимать лишь сейчас). Рукавицы быстро намокают в ледяной воде и руки немеют – это знак, что пора поворачивать домой. Снимаю рукавицы, дышу на пальцы, пытаясь вернуть им чувствительность, иначе бечёвкой крышку к ведру и само ведро к санкам мне не привязать. Затем медленно бреду к дому. Идти очень тяжело, сил мало, снега много, а санки такие тяжёлые, что кажутся гружёными булыжниками. Но я упрямо иду и мечтаю о том, как мама сейчас заварит чай из смеси сухих трав и хвойных иголок, которые будут пахнуть Новым годом, а затем сварит кашу из плитки столярного клея. Мы будем греть руки о бока горячих чашек и вспоминать папу. Я очень сильно по нему скучаю. Ну, вот и дом, я дошла – теперь надо поднять ведро по ступенькам лестницы – хорошо, что живём мы на первом этаже, а то бы не знаю, как я справлялась.

Мама уже разожгла печку, можно подсесть к огню и немного передохнуть. Сердце бешено колотится, кажется, где-то в районе горла, красные, закоченевшие руки дрожат от напряжения после перетаскивания тяжелого ведра, но я так рада сидеть здесь сейчас – слышать, как потрескивает дерево в пламени, следить за танцем огня – наблюдать всё это можно вечно. На улице заливается криком сирена воздушной тревоги – опять налёт, на Ленинград падают фашистские «зажигалки» – зажигательные авиабомбы. Сейчас такие же девчонки и мальчишки, как я, засыпают их песком на крышах домов, не давая взорваться. «Пусть им повезёт» – загадываю я, – «Пусть они успеют, пусть выживут!». Через два дня будет моё дежурство, и я тоже поднимусь на крышу и стану тушить фугаски. Мы не пойдем в бомбоубежище: мама физически не сможет преодолеть такой долгий путь, а я, конечно, останусь с ней.

Мне не страшно, я привыкла к рвущим нервы звукам сирены и ударным волнам взрывов, от которых тонко дребезжат тарелки в шкафу. Спросишь, почему не страшно? Я не знаю – может, потому, что устала бояться; может, не верю в возможность своей смерти; может, нашла в себе силы сопротивляться царящему здесь ужасу – а скорее всего, всё сразу. Ещё мне помогает в этом радио! Да-да, не смейся, обыкновенное радио – оно не замолкает и в самый лютый мороз, по нему передают стихи, рассказы и песни, читают последние сводки с фронта и новости с Большой Земли. Это как ниточка к моему папе, к дедушке и бабушке, которые остались в Москве. Это символ того, что мой несломленный Ленинград жив и продолжает бороться.

Сейчас мы с мамой сможем, наконец, поесть – чай, каша (столярный клей надо растопить, добавить побольше воды и получится такая «болтушка» со слабым привкусом рыбы) и 250 г. темного блокадного хлеба (по 125 г. на меня и маму). Раньше вместе с хлебом выдавали немного муки, крупы и рыбы – но уже давно ничего этого нет. Голод. Хлебный паек выкупает по карточкам и приносит нам родная сестра мамы – моя тётя, спасибо ей за это! Ужин – самая лучшая и долгожданная часть дня, я всегда очень жду его. Жаль, что мне только четырнадцать лет и меня пока не берут работать на завод, ведь тогда я могла бы приносить домой рабочий паек – 250 г. хлеба.

Я ещё многого не рассказала тебе, подружка. Не рассказала про артобстрелы; трупы на улицах и в подвалах, завернутые в простыни – их не было сил даже хоронить; людей – стариков, женщин, детей, уходивших и больше не вернувшихся никогда в свой дом; спекулянтов, торговавших продуктами на черном рынке… Я не буду говорить об этом. Блокада Ленинграда – словно ожог в памяти у любого кто её пережил. Мы живы и мы боремся. Нас можно убить, но не победить!

Как хорошо, что ты сейчас в безопасности, рядом с тобой мама и папа. Дороже этого нет ничего на свете. Я рада, что твоё будущее – это мир, счастливое детство, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.

Пусть тебя никогда не коснется война!

Живи долго, моя подружка. Живи счастливо!