Улица Светлячков [Кристин Ханна] (fb2) читать постранично, страница - 3

родной и уютный. Никто, кроме бабушки, никогда не обнимал ее, ни с кем другим она не чувствовала себя в безопасности, и ей вдруг сделалось страшно.

– Бабуля? – спросила она, отстраняясь. – Что происходит?

– Ты едешь со мной, – сказала мама и, чтобы не потерять равновесие, схватилась за дверной косяк.

Бабушка взяла Талли за плечи и легонько встряхнула.

– Телефон и адрес ты знаешь, так ведь? Если испугаешься или что-нибудь нехорошее случится, ты нам звони, ладно?

В глазах ее стояли слезы, и, видя, что бабушка, всегда такая спокойная и невозмутимая, плачет, Талли совсем перепугалась и растерялась. Что происходит? Что она успела сделать не так?

– Бабуля, прости, я…

Мама склонилась над ней и, схватив за плечо, грубо тряхнула:

– Никогда не проси прощения. Это выглядит жалко. Идем.

Она взяла Талли за руку и потянула к двери. Спотыкаясь, Талли последовала за ней вниз по ступенькам и дальше, через дорогу, к тому месту, где был припаркован ржавый микроавтобус «фольксваген» с огромным «пацификом» на боку, весь в виниловых наклейках в виде цветов.

Дверь открылась, наружу выплыло облако серого дыма. Внутри, среди мглистого сумрака, Талли различила трех человек. За рулем сидел чернокожий мужчина с необъятным афро, перехваченным красной повязкой. Позади него – блондинка в полосатых штанах, жилетке с бахромой и коричневой бандане и мужчина в клешах и засаленной футболке. Пол был устлан мохнатым коричневым ковролином, кругом валялись курительные трубки, пустые бутылки, обертки от еды и восьмитрековые^[6] магнитофонные кассеты.

– Это моя дочка, Таллула, – сказала мама.

Талли терпеть не могла, когда ее называли Таллулой, но промолчала. Лучше потом сказать, когда они с мамой останутся вдвоем.

– Кайф, – сказал кто-то.

– Вылитая ты, Дот. Охренеть.

– Залезайте уже, – буркнул водитель. – А то опоздаем.

Человек в грязной футболке ухватил Талли за пояс и втащил в фургон. Она осторожно уселась, поджав ноги. Мама тоже залезла внутрь и захлопнула за собой дверь. В фургоне пульсировала странная музыка, Талли ничего не могла разобрать кроме слов что-то тут творится…^[7] Из-за дыма все очертания казались дрожащими, расплывчатыми.

Талли подвинулась ближе к металлической стенке фургона, чтобы освободить место для мамы, но та подсела к женщине в бандане, и они немедленно принялись болтать о свиньях, о маршах, о каком-то парне по имени Кент^[8]. Талли ничего в этом разговоре не понимала, а от дыма у нее кружилась голова. Когда человек, сидевший с ней рядом, начал раскуривать трубку, она не сумела сдержать вздох досады.

Услышав ее, он повернулся и выдохнул облачко серого дыма прямо ей в лицо.

– Расслабься, малышка, просто плыви по течению.

– Вы только гляньте, как моя мать ее вырядила, – с горечью сказала мама. – Ну просто куколка. Как может человек быть настоящим, если боится запачкаться?

– Точняк, Дот. – Сосед Талли выпустил изо рта дым и откинулся на сиденье.

Мама впервые посмотрела на Талли – по-настоящему посмотрела прямо на нее.

– Запомни это, малыш. Жизнь, она не про то, чтобы печь печеньки, драить полы и детей рожать. Она про то, чтобы быть свободной. Делать что хочешь. Быть кем хочешь, хоть сраным президентом США, если приспичит.

– Новый президент нам бы не помешал, это факт, – отозвался водитель.

Женщина в бандане похлопала маму по бедру:

– В самую тощщку. Том, хэй, бонг мне передай? – Она пьяно захихикала. – О, почти стихи.

Талли нахмурилась, чувствуя, как в животе оседает прежде незнакомый ей стыд. Она-то думала, что платье красивое и смотрится на ней так славно. И стать хотела балериной, а вовсе не президентом.

Но маминой любви она хотела еще сильнее. Она подвинулась поближе к матери, так, чтобы можно было до нее дотянуться.

– С днем рождения, – сказала она тихонько и, сунув руку в карман, достала ожерелье, над которым так долго трудилась, намучилась с ним, если честно, – другие дети давно ушли играть, а она все сидела и приклеивала к макаронам блестки. – Это я для тебя сделала.

Мама выхватила ожерелье у нее из рук и сжала в кулаке. Талли все ждала, когда она скажет спасибо, наденет его, но так и не дождалась; мама просто сидела, покачиваясь в такт музыке, и разговаривала со своими друзьями.

В конце концов Талли закрыла глаза. Из-за дыма ей хотелось спать. Почти всю свою жизнь она скучала по маме. И совсем иначе, чем скучаешь по кукле, запропастившейся неизвестно куда, или по подружке, которая перестала приходить в гости, потому что ты жадина и не делишься игрушками. Ей не хватало мамы. День за днем она носила в себе эту ноющую пустоту, а ночами чувствовала, как та распускается острой, живой болью. Если только мама вернется, обещала она себе, я буду очень хорошей девочкой. Самой лучшей. Она надеялась загладить свою вину, исправить то, что когда-то сделала или сказала не так. Больше всего на свете Талли хотела, чтобы мама ей