Из загранкомандировки не возвратился [Игорь Иванович Заседа] (fb2) читать постранично, страница - 6

обнаружил… собственную физиономию, самодовольную и такую радостную, словно встречали не Добротвора, а меня.

— Тоже мне — кинозвезда, — не удержался съязвить Власенко.

Затем камера перенесла нас в таможенный зал, привлекла внимание к рукам таможенника, ловко открывающего адидасовский баул Добротвора. Крупно, на весь экран, — обеспокоенное, но не испуганное лицо Виктора. Он поворачивает голову и что-то спрашивает у стоящего за барьером представителя канадской Федерации бокса. Вот кто действительно растерян, да что там — его обалдевшее от свалившейся новости лицо лучше всякой печати свидетельствует, что для него это — полная неожиданность, больше того — трагедия. Растет на обитом алюминием прилавке гора упаковок, две коробочки таможенник медленно, будто тренируясь, вскрывает прямо перед камерой. «Да, две тысячи ампул, — вещает диктор. — При помощи нехитрой химической реакции, доступной школьнику-первокласснику, из лекарства вырабатывается сильнейший и вреднейший наркотик — эфедрин, строжайше запрещенный в Канаде. Употребление его, а равно ввоз и распространение карается тюремным заключением сроком до восьми лет. Такая суровость необходима, господа, если мы намерены и дальше мужественно и последовательно бороться против проникновения этой отравы в среду наших молодых людей. Увы, я не припоминаю случая, когда подобное пытались бы провезти советские спортсмены. Прискорбно, но факт, что человек, в минувшем году провозглашенный чемпионом нашей страны в полутяжелой весовой категории, оказался замешанным в такой грязной истории. Впрочем, окончательный вердикт вынесут судьи…»

Камера отпечатала на экране сжатые губы закаменевшего лица Добротвора…

«Итак, судья Бигс огласил приговор: оштрафовать мистера Виктора Добротвора из СССР на 500 долларов, ввезенное лекарство арестовать и возвратить его владельцу при отбытии из Канады. Представитель Федерации бокса внес требуемую сумму, и Виктор Добротвор вместе с ним уехал в гостиницу «Меридиен» готовиться к завтрашнему поединку с сеульским боксером Ким Ден Иром, чемпионом своей страны и, как утверждают специалисты, наиболее вероятным чемпионом Игр XXIV Олимпиады».

Власенко откинулся на спинку кресла, высоко запрокинув голову, так, что выдался вперед острый кадык. Почему-то вспомнился Остап Бендер и Киса Воробьянинов, крадущийся с бритвой в руке. Я почти физически ощутимо почувствовал мгновенную, как удар молнии, острую боль, тут же исчезнувшую и лишь оставившую воспоминание во вдруг заколотившемся сердце. В голове же засела мысль, и чем дальше, тем сильнее захватывала она меня, я готов был тут же вскочить и нестись в «Меридиен», чтобы без раскачки задать этот проклятущий вопрос Виктору Добротвору: «Зачем?» Я понял, что не засну ни сегодня ни завтра, и не будет мне покоя, пока не услышу ответ, ибо Добротвор что-то нарушил в моей душе, сдвинул с места, и мое представление о нем — да разве только в нем самом дело?! — о человеческой порядочности и честности оказалось поколебленным. Нет, я не перестал верить в честность и порядочность, и сто таких, как Виктор Добротвор, не разрушат мою убежденность в их незыблемой необходимости на этой бренной земле. Но я страстно хотел увидеть, узнать, что же есть закономерность, определяющая сущность человека, что служит гарантом непоколебимости этих никогда не стареющих, определяющих нашу жизнь понятий.

Виктор Добротвор своим поступком нанес мне удар в самое солнечное сплетение!

— Возьми, — сказал Анатолий, доставая из видеомагнитофона пленку с записью репортажа. — Покрути на досуге, пораскинь мозгой. Чует мое сердце, что этим дело не закончится. Слишком просто — пятьсот долларов, и концы в воду. Дай бог, конечно, чтоб на этом оно и скисло, испустило дух… Ладно, старина, хватит, расскажи лучше, что в Киеве делается, с кем встречаешься из наших… Я ведь уже век не ступал на Крещатик… И москвичом не стал, и киевлянином называться не смею.

— Я тоже не часто вижусь с ребятами, хоть и живу почти на Крещатике, на Десятинной. В КВО век не плавал, больше в «Динамо», это под боком, — в обеденный перерыв вместе с абонементщиками из близлежащих институтов академии. Они еще, бывает, недовольство выражают, что слишком быстро плаваю, им мешаю. Ну, что тут скажешь! Не откроешь же рот да не станешь первому встречному-поперечному сообщать, что ты — призер Олимпийских игр, экс-чемпион и экс-рекордсмен… И на том спасибо, что пускают в бассейн по старой памяти — без пропусков и абонементов.

— Как Люси?

Я невольно взглянул на Толю. Нет, время не изгладило прежнее чувство: по тому, как оживился он, как собрался, словно на старт вышел, как непроизвольно сжались кулаки и загорелись глаза, я догадался — Люська в его сердце, и чем дальше, тем крепче память, дороже воспоминания.

Я живо представил, как ехали мы однажды в Москву на сбор перед чемпионатом Европы. Люси, как звал ее Власенко, была настоящая пагуба: высокая, длинноногая, какая-то утренне