Надоело брить ноги [Бэлла Слесарченко] (fb2) читать постранично, страница - 2

самый плохой вариант. А то, что все мужики сволочи, я и раньше знала.

Я плакать вслух не перестану –

Ну не могу читать без слез,

Как пополам разрезал Анну

Неумолимый паровоз.

Каренин клёвый был мужчина,

Но только, сука, злой, как зверь!

Его вторая половина

Располовинина теперь.

Толстой просёк все очень тонко

И расписал всё по уму.

Вот только эта расчленёнка

Ну совершенно ни к чему.

Здесь очень много тёмных пятен.

Что – паровоз исчадье зла?

Не всем намек такой понятен,

Но я Толстого поняла.

Ведь эта Анна разрывалась

Промеж двумя. А это грех!

И паровоз помог ей малость

И разделил её на всех.

Она б могла родить им дочку,

От Лёши Вронского. Вполне.

Но машинист поставил точку.

И ведь не по своей вине!

Такой по замыслу Толстого

Был символический финал.

И паровоз, фырча сурово,

Блудницу в клочья разорвал.

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех давя,

Её как муху раздавила,

Так, что аж брызнула кровя.

Никто не смог спасти беднягу –

Ни муж, ни Вронский, ни Толстой.

А если я на рельсы лягу,

Ты тоже скажешь: «Хрен с тобой…»?

Короче, мужики – уроды!

Но я запомню навсегда,

Что провожают пароходы

Совсем не так, как поезда.

Филармонический коньяк

Грустное стихотворение о пропащей жизни.

Пойду-ка я куда-нибудь схожу.

А фигли не сходить на самом деле?

Муж с другом чинит мазду в гаражу

Уже почти что полторы недели.

Свекровь который день мадеру пьёт.

Причём одна, меня не приглашая.

А деверь тот и вовсе идиот.

И на хрена мне в целом жизнь такая?

Схожу-ка я, пожалуй, на балет.

И посмотрю, допустим, «Риголетту».

А в перерыве я зайду в буфет,

Возьму бутылку Хеннесси, конфету.

Всё это молча и печально съем

И загрущу под музыку Россини.

Ну вот зачем всё это мне, зачем?!

Как оказалась я в такой трясине?

Ведь я могла бы космонавтом стать

И улететь в космические дали.

Но вместо этого я лишь жена и мать.

За что вы, суки, жизнь мою сломали?!

За что вы загубили на корню

Мою судьбу, измученную бытом?

И превратили в полную херню

Мечту души существованьем сытым?

И я сижу вот тут и пью коньяк

Под музыку покойного Россини.

А за душою полный, блять, голяк.

А за окошком – вечер тёмно-синий.

И шаток стол, и неудобен стул.

Да и репертуар какой-то жуткий.

И бог меня, зараза, обманул,

Представив жизнь мою дурацкой шуткой.

И этот день прошёл бездарно так,

Бессмертья не приблизив ни на йоту.

Густеет ночь. Кончается коньяк.

И завтра снова, сука, на работу.

Предел жизни

Если вам плохо и грустно, значит, вы не туда смотрите. Солнце, даже если его не видно, совсем рядом, за этими низкими чёрными тучами.

Жизнь подходит к своему пределу.

За пределом жизни только смерть.

Если б у меня был парабеллум,

Я смогла бы быстро умереть.

Если б дали мне веревку с мылом

Или, скажем, калистый циан,

Я бы с Серафимом Шестикрылым

Улетела б в небо, как баклан.

Если бы булыжник мне на шею…

Если бы киркой по голове…

Я ж ведь даже бритвы не имею,

Чтобы чик по горлу – и приве…

И тащусь по жизни я уныло,

Жду неотвратимости конца.

Потому что, видимо, забыла

Хитромудрый замысел Творца.

О сатанинской природе графомании

О роковой ошибке евангелиста.

Однажды раз Евангелие мне

Попалось в любознательные руки.

И я его прочла по всей длине,

Спасаясь этим чтением от скуки.

Я прочитала много в книжке той

О том, что было до меня на свете,

О жизни иудейской непростой,

И как распяли Бога гады эти!

О том, как был Иисус кристально чист,

И как всё появилось в этом мире,

Подробно доложил евангелист,

Как трижды три и дважды два четыре.

Но Иоанн ошибся лишь в одном –

И я нашла в его словах изъяны!

Вначале было Слово. Но потом

Всю землю захватили графоманы!

Набросившись на Слово всей толпой,

Как дети Сатаны и Вельзевула,

Они его замучали собой!

И Слово захирело и взбледнуло.

И божий мир, устав от подлых ран,

Утратил красоту и силу Слова.

Я проклинаю адских графоман!

Но перечту Евангелие снова.

И скушно, и грустно…

Навеяно Михал Юрьевичем Лермонтовым, тремя бутылками мадеры и безвозвратно уходящей жизнью.

И скушно, и грустно, и некого больше послать

В ближайший ларек за четвертой бутылкой мадеры.

Жевать? Но что толку опять всухомятку жевать?

И так обжевалась уже насухую без меры.

А стрелки часов отрезают от жизни кусок…

Его не пришить, не продать. Вот такая непруха.

И жизнь пролетает бессмысленно наискосок.

Заснешь молодою и пьяной, проснешься – старуха.

Пожухла совсем в целлюлите моя красота,

К которой мужчины недавно стремились так пылко…

И жизнь, как посмотришь, нелепа и так же пуста,

Как эта тоскливо допитая третья бутылка.

Пахнет август опавшей листвой…

Лето кончилось. Было, да всё вышло…

Пахнет август опавшей