Ярче солнца [Анастасия Кит] (fb2) читать постранично, страница - 3

задумывалась о том, не темно ли ему. И чувствовала себя из-за этого очень странно, неприятно. Я забывала, что он не видит.

Я и Арчи, мы просто плюхнулись на траву, живо беседуя. Общение было самым разнообразным. Эти разговоры были странными. Он мне объяснял свою учебу. Как он учился писать. Как врач ему дал лист с алфавитом Брайля и сказал, что стоит это изучить. Это было по-настоящему странно. Не всякая ваша задумчивость, которую не так давно прировняли к странности. Странность – это жизнь Арчи. «Моя жизнь – это большая ошибка», – он смеялся с тех слов, с которых меня передергивало. Все это время разговора он был повернут лицом ко мне. Но он не видит. Не видит моих удивленных глаз, моих пожатых губ. Моего ненужного печального взгляда, полного сочувствия. Он видит только пустоту.

– Пора, уже стемнело.

– Быстро день пролетел, – замечает он. Он сидел все это время на траве, задрав голову и слушая меня. Сейчас он встает и опирается на трость. Он несколько поворачивается и идет в мою сторону, от чего сталкивается со мной и почти сбивает с ног. – Прости, – он закусывает губу.

– Ничего, – я снимаю холст, а затем разбираю мольберт. Я обдумываю все, что предстоит сделать мне сейчас: дойти до метро, сесть на поезд, а потом добираться еще на автобусе до дома. Предстоит достаточно веселый вечерок из моего приключения до дома. За всей этой суетой я успела заметить одну интересную вещь, а точнее две: глаза парня. Сейчас было очень темно, лишь фонари освещали узкие улочки парка. Но он-то доехал сюда и без света, он в принципе его не видит. Но как он дойдет домой? Черт возьми, как он вообще сюда добрался?! – Арчибальд?

– Нэнси, – вновь прозвучало мое имя из его уст.

– Как ты сюда приехал?

– Мама отвезла, сказала, что приедет, когда стемнеет. Уже темно?

– Да, более чем. Может, ты позвонишь ей? – я увидела, как он из кармана пиджака достает телефон.

– Я бы позвонил, если бы она не была занята, – вздыхает Арчибальд. Чем может быть занята мать, у которой сын не может добраться сам до дома? Чем может быть занят человек, если вот сейчас он полностью беспомощен и его «провода» в виде глаз оголены? Он щелкает по клавише и раздается голос из динамика: «Позвонить контакту Мама?». Он нажимает верхнюю клавишу, подтверждая это. – Да, что же ты так орешь, – тихо произносит парень и прикладывает телефон к уху. Я слышу, как идут гудки, а затем голос его матери. Та, будто впопыхах, говорит ему, чтобы он посидел еще немного, подождал ее. Он грустно кладет трубку.

– Ты знаешь свой адрес? – тихо говорю ему я, от чего он поворачивается в мою сторону.

– Да, Гринвич-Виллидж, Томпсон стрит.

– А дом?

– Мама говорит, что наш дом виден издалека. Он ярко-красный, в нем пять этажей. Тридцатая квартира.

Это было не очень близко отсюда и совсем далеко от моего дома, но мне казалось, что я ответственная за этого человека. Я жила на Миллер Плейс, что было ближе к концу города. Я собираю все свои вещи и говорю ему идти за мной, сначала подавая руку. Он отказывается, аргументируя тем, что за столько лет слух обострился, и он слышит, где я нахожусь по шуршащей траве.

– Я мог бы тебе помочь, – испугав меня, говорит он. Я, чуть не выронив все из рук, поворачиваюсь к нему.

– В смысле?

– Ну, тебе же тяжело нести мольберт, холст, еще и рюкзак полный атрибутов для этого дела, – он ухмыльнулся. Его белое лицо освещает свет фонаря, и я замечаю, что на его щеках есть еле заметные веснушки.

– Нет, спасибо, мне не тяжело, – вру я. Да, мне хотелось отдать к чертям собачьим этот огромный холст и мольберт, а рюкзак закинуть и убежать с место деяния. Но будем вести себя достойно. Хотя это менее достойно, чем отдать ему одну из вещей. Я останавливаюсь. – Хотя… Вот, возьми мольберт, – я отдаю ему палки для сбора. Он улыбается и далее идет довольным, иногда теряя палки, но поднимая их, усмехаясь.

Мы дошли до метро. Я купила билеты, и мы прошли в один из вагонов. И вагон пуст. Абсолютно никого здесь нет. Я отвожу его и помогаю сесть, от чего Арчибальд недовольно хмурится.

– Я и сам в состоянии сесть, – возмущается он. Я не могу ничего с собой поделать, у меня все еще ощущение того, что я должна ему помочь всем, чем только могу. Но ему это не нужно. Ему никогда это не будет нужно. По крайней мере, это ему не поможет.

– Прости, – извиняюсь я и продолжаю наблюдать за его действиями. Он кладет свою трость рядом с палками для мольберта, а сам отворачивается от меня.

– Мне восемнадцать. И все восемнадцать лет ко мне относятся так, как ты. Они жалеют меня, говорят о том, что я бедный и несчастный, что я достоин лучшей жизни. Хватит, – в этот момент он оборачивается ко мне. – Раз я достоин лучшей жизни, то почему я не могу наслаждаться красотой заката или брега моря? Почему я не могу увидеть, как выглядит моя собственная ящерица Рокси? Это и