Остров Укенор [Анна Удьярова] (fb2) читать постранично, страница - 2

котором Нимо провёл несколько дигетов двенадцать лет назад, избегая после этого морских путешествий.

Новый смотритель маяка на Исчезающем острове занимал не своё место. Не чужое – поскольку тот, кому оно принадлежало по праву, навсегда исчез из этого мира, оставив щедрое наследство, – но именно не своё. Унимо улыбнулся этим скрипучим мыслям, и его улыбка была под стать: такая же старая и ржавая. Хорошо, что на маяке не было никого, кто мог бы выступить в роли критика улыбок. А ещё у нового смотрителя не было никого, подобного Триксу, кто был бы способен научить его улыбаться правильно, не пугая единственное старое зеркало над умывальником, которое временами ворчало голосом Мицы: «Только посмотри, что у тебя с лицом».

Осеннее море холодело с каждым днём, запахи мёртвых водорослей и мокрых камней мешались с мятой первых заморозков, принесённой с побережья Островной стороны.

Нимо плотнее закутался в старый зелёный плащ и вспомнил страшный сон, который приснился ему утром, когда он спал, как все смотрители маяков, перевернув замершие песочные часы ночи. Возможно, из-за того что смотрители не совпадали с другими людьми в этом чередовании сна и бодрствования, он и был так одинок. «Ну да, конечно!» – ещё одна неудачная улыбка. Трикс непременно расхохотался бы.

Во сне смотритель так же сидел на галерее маяка, вглядываясь в горизонт. Вроде бы это был сон, поскольку потом Нимо увидел Птиц. Белых птиц, похожих на чаек, но раза в два больше и с железными клювами-серпами. Птицы летели на свет маяка, как мотыльки на забытый в саду ручной фонарь. Но вместо того чтобы погибать, как и полагается созданиям, бездумно стремящимся к свету, они залетали в широкие окна галереи и набрасывались на беззащитного смотрителя. Нимо во сне забрался под стол, опрокинув масляную лампу, но это не помогло: Птицы хлопали крыльями и резали воздух клювами. Мир состоял из мельтешения белых крыльев (и запах, запах мокрых перьев – этот запах беды!) и лязга голодных клювов. Впрочем, усилия чаек-переростков не были бесплодными: они не один раз достали трусливого смотрителя в его убежище. Больше всего досталось рукам, которыми Унимо из последних сил закрывал лицо. И мысли были всё такие простые: чтобы не задели глаза, чтобы не вцепились в волосы, чтобы не поняли, что ещё живой…

Вытянув перед собой руки, Нимо рассматривал в свете ярких ламп длинные багровые линии, проведённые по коже кистей, пястей и пальцев, неровные из-за застывшей крови. Шкура животного, по ошибке такая тонкая и непрочная, легко принимающая отпечаток любой жестокости. Тот, кто создал этот холст, наверняка знал толк в современной живописи. И в боли. Третья за ночь улыбка предназначалась Ему.

Стряхнув сонную оторопь, Нимо спрыгнул с галереи, проверил лампы и отправился ставить на огонь чайник. По пути прихватил листы, исписанные прошлой ночью: пойдут на растопку очага. На полях черновиков переводов с синтийского и заметок по хронологии летописей Шестистороннего щерились пришедшие на запах крови бесполезные строчки. Их Нимо сожжёт с особым удовольствием.

Окна, снаружи

покрытые солью

ушедшего моря.

Покрытые кровью

чудовищ, которые

ночью отчаянно бились

в твои безответные стёкла,

попались в сети зари

и сдохли…

Вода из бочки, как всегда, пахла старым деревом и морем. Унимо набрал чайник, зажёг огонь в очаге – воспроизводя этот нехитрый ритуал, слишком простой, чтобы на нём можно было сосредоточиться и спрятаться от мыслей. Мыслей-чаек. Чаек-переростков с острыми клювами.

Кофе давно закончился. Мица обещала привезти, когда они с мужем поедут на ярмарку урожая в Навитер – ближайший город Островной стороны, в котором кофе не отдавал утренним уловом.

Мица. Нимо смотрел в огонь, ожидая, пока закипит вода. Мица приходила вчера с шестилетней Фиолой, они так же сидели и ждали, пока приготовится чай. Унимо водил девочку полюбоваться видом с галереи маяка, тонкими стёклами ламп и огромной изогнутой линзой – ей, казалось, никогда не надоедало это единственное развлечение, которое мог предложить «дядя Нимо». Она спрашивала про дельфинов, и про корабли, и про ночь. То, что смотритель мог не спать ночью, было для Фиолы, видимо, неоспоримым доказательством избранности и недостижимой мечтой.

Мица приходила к смотрителю маяка два или три раза в месяц, приносила почту и договоры, сыр, хлеб, сушёные травы, передавала просьбы из посёлка. Они, как взрослые, пили чай и обсуждали погоду (о, эта тема у моря была неисчерпаема!) и нехитрые новости местных жителей. Иногда вспоминали Трикса, совсем редко – Форина, никогда – Мицу и Нимо.

Как-то давно, ещё в другом мире, Мица сказала, что Нимо уедет с маяка. А она останется. Она и осталась. Спустя пять лет вышла замуж за молодого рыбака (Нимо даже был на