Пес Зимы [Константин Александрович Хайт] (fb2) читать постранично, страница - 2

было хорошо, тепло, и не нужно было никуда ползти.

Проснулся я от чего-то мокрого и теплого. Сначала я не понял, что это такое, пока оно не лизнуло меня еще раз. Это был Пес Зимы. Он лежал рядом со мной, но, кактолько я открыл глаза, радостно вскочил, и его белая шерсть заблестела в ярком лунном свете. Я обхватил его за шею и попытался встать, но снова провалился в снег. Выкарабкался, лег пластом, попробовал еще раз – снова безрезультатно. Так я барахтался несколько минут, пока снова не обессилел. Пес бегал вокруг, озабоченно скуля и пуская из открытой пасти густой белый пар. Потом подбежал комне и стал лизать лицо своим теплым шершавым языком.

– Не могу,– сказал я ему, как будто он был человеком,– сил нет.

Он посмотрел на меня с укоризной. Потом ухватил зубами за воротник и потащил. Я лежал на снегу, как мешок с мукой, а он, глухо рыча, волочил меня по буеракам, сам проваливаясь по грудь и напрягаясь изо всех сил. Затем он прилег рядом, но быстро вскочил и потащил меня дальше. Будь я потяжелее, он никогда бы не справился с такой ношей, но и сейчас мы двигались ужасно медленно. Пес волок меня несколько метров, потом останавливался, чтобы отдышаться, волок еще и еще, иногда прилегая, чтобы согреть меня и согреться самому.

Я почти не помню этот путь. Он длился всю ночь, весь день и половину следующей ночи. На то, что на снегоступах я проходил за час, нам, вернее псу, требовалось полдня. Он совсем изнемог и тяжело дышал, морда у него покрылась сосульками, а пар из пасти стал таким густым, словно он был не собакой, а огнедышащим драконом. Но пес не отступал. Сначала я старался бодрствовать, хлопал в ладоши, растирал руками колени и, когда находил в себе силы, пытался помогать своему спасителю. Но с каждым разом это давалось мне все тяжелее, временами я поневоле проваливался в сон и в конце концов потерял сознание.

Папа нашел нас глубокой ночью. Он показывал мне потом это место: у самой дороги шагах в трехстах от наших дверей. Я лежал, уткнувшись лицом в густую собачью шерсть, а зубы пса продолжали сжимать мой измочаленный воротник. Отец погрузил нас в машину и, как мог быстрее, погнал по обледенелой дороге до ближайшей больницы. Остаток отпуска я провел в палате. К счастью, у меня ничего не было сломано, несмотря на мороз, не было даже серьезных обморожений. Тем не менее, мне долго не удавалось встать с постели, и маме приходилось кормить меня с ложечки,так как руки дрожали и не хотели меня слушаться.

Пес оправился гораздо быстрее: на второй день он уже бегал по больничному двору, обнюхивался со всеми собаками и лаял на подвыпившего дворника, замахнувшегося на него своей палкой. В день перед отъездом нас отпустили собирать вещи. Пес ехал с нами: мама намеревалась взять его с собой: она ласкала его и тискала и ни за что не желала расставаться с ним даже не минуту, как будто всю жизнь любила собак. Пес воспринимал это со стоическим спокойствием, но по всему было видно, что мамины котлеты нравятся ему куда больше маминых ласк. Он спокойно ждал, пока папа вынесет наши чемоданы, но, когда комната опустела, вдруг забеспокоился. Наконец, настала пора уезжать. Мы заперли дверь, расплатились, сели в машину, и папа взял ошейник, чтобы одеть его на собаку. Но пес лишь заворчал и отошел в сторону. Папа пошел за ним, говоря разные ласковые слова, но ничего не помогало. Пес больше не подходил к нам, не давался в руки, попытки подманить его пищей или уговорами он воспринимал едва ли не с презрением. Когда мы уезжали, он все еще сидел перед воротами базы и смотрел нам вслед, пуская изо рта белый пар.

– Это Пес Зимы,– сказала мама, когда он скрылся за поворотом. И издалека до нас донесся одобрительный собачий лай.

Бегемот и Черепаха

Плыли как-то вечером Бегемот и Черепаха. Плыли очень долго, и в конце концов совсем умаялись. Так умаялись, что почти обессилели.

– Далеко ли нам еще до земли? – спросил Бегемот Черепаху. – Я устал и мне не хотелось бы плыть неизвестно куда по этой холодной и несимпатичной воде.

Черепаха не ответила. Она плыла брассом, вдыхая и выдыхая через раз, и была очень занята, подсчитывая свои вдохи и выдохи, чтобы ненароком что-нибудь не напутать.

"Надо спросить у кого-нибудь еще», – решил Бегемот. – "А то так, глядишь, мы и до ночи не доберемся".

Мимо проплывала стая рыб, и Бегемот подумал, что это редкая удача – встретить такую стаю как-раз когда надумал спросить у кого-нибудь дорогу.

– Здравствуйте! – сказал он рыбам.

– Здравствуйте, – ответили все рыбы, кроме одной.

Этой невежливой рыбой была Акула. Она не могла ничего ответить, так как ее рот был в этот момент чрезвычайно занят.

"Какая невоспитанная Акула», – подумал Бегемот и очень обиделся. Черепаха тоже обиделась, но не очень. Она соображала медленно, а потому иногда не успевала подумать, на что стоит обижаться, а на что нет. Оттого у нее вошло в привычку обижаться на все подряд, но так, чтобы слишком не огорчаться, если обиделась по ошибке.

– Скажите, Акула, не поделитесь ли Вы с нами кусочком