Заманали! [Дмитрий Спиридонов] (fb2) читать постранично, страница - 5

восемь, – обиженно уточнила Любовь Петровна, которая вряд ли слыхала балладу Высоцкого.

***

Жизнь в коммуналке я помнил плохо, мне тогда было лет пять. Романтики общежитий я там не видел, но красивую тётю Любу запомнил отлично. Она жила через комнату от нас. Мужа у неё не было, зато была дочь Ленка, постарше меня.

Тётя Люба много и вкусно готовила на общей кухне, часто угощала меня горячими воздушными пирожками, домашним печеньем и булочками в виде плетёных косичек – это я тоже помнил. Соседки ругались, что Журавлёва подолгу занимает плиту, но Любовь Петровна умела отстоять свои права и орала, и материлась в ответ громче всех. Примерно так же, как орала сегодня, пока её связывали ремнями.

В коммуналке мама сперва относилась к Любови Петровне с подозрением. И тогда, и сейчас тётя Люба одевалась модно и вызывающе: в мини-юбки, тугие платья, высокие кожаные сапоги. Алая ягодная помада, лазурные тени, твёрдые мраморные кудри. Варить суп на кухню она ходила в блестящих чёрных лосинах, идеально повторяющих изгибы ног. Все коммунальные мужчины (даже мой папа) старались попасть на кухню, пока там орудует Любовь Петровна – перекинуться словечком, покурить и вдоволь насладиться формами незамужней соседки.

Лосины тёти Любы были тесными, пружинистый эластик целлофаново шуршал и слепил глаза при солнечном свете. Возникала иллюзия, что по крутым бёдрам Любови Петровны плывёт ледяная шуга, а на облачном заду эротично рисовался силуэт трусиков, похожий на треугольный сектор топливного датчика.

Мой папа однажды имел неосторожность сказать комплимент блестящим ногам и лосинам тёти Любы. Мама услышала и страшно разозлилась на них обоих, но тётя Люба как-то быстро дала понять, что папе тут не светит, и они с мамой вскоре стали ходить друг к другу в гости – через комнату. Любовь Петровна накрывала обильный стол, пила, смеялась и пела, показывала карточные фокусы и нецензурно поносила начальство автобазы, где трудилась бухгалтером.

Я ел тёти Любины пирожки и смотрел фокусы. С её скучной дочкой мы не играли. Ленка считала меня малявкой. Она сидела поодаль с заумными книжками, не обращая внимания на застолье. Изредка Ленка делала весёлой Любови Петровне замечание, если та пила слишком много водки или слишком откровенно задирала юбку.

– В покойного отца девка пошла, палец в рот не клади, – говорила тётя Люба. – Стёпка всю дорогу мной помыкал да командовал.

Характер у тёти Любы тоже был не сахар. Однажды в коммуналке она в кровь разодралась с тётей Клавой. Соседи их разняли и привязали шумную Журавлёву полотенцами к кухонной батарее. Крупная тётя Люба сидела пьяная, полуголая, мычала и билась головой о стенку. Голубые её глаза были совершенно стеклянными, а во рту торчал кляп из тряпки и пузырилась розовая пена.

– Белочка у твоей подруженьки! В клетку её надо! – констатировала маме побитая тётя Клава.

Я представил как сильную, злую, красивую тётю Любу держат в зоопарке в железной клетке, и решил, что она быстро разнесёт зоопарк по кирпичику. Особенно если прохожие начнут её дразнить и тыкать палками через прутья.

Розовая пена из-под кляпа падала на бёдра привязанной тёти Любы. Почему-то у меня отложилось в памяти, что в тот день она сидела у батареи в разорванном коротком синем платье и в ажурных колготках. Колготки состояли из множества чёрных ниточек, облегающих ноги крест-накрест, но не примитивной «сеточкой», а сложными многоугольниками. Нитки образовывали по всему полю мелкие узелки.

Когда пьяная тётя Люба принималась сучить ногами, мне, маленькому, казалось, что по её могучим бёдрам ползут полчища пауков. Зрелище отталкивающее и завораживающее одновременно. А далеко в глубине между ног тёти Любы виднелась кружевная выпуклость трусиков. На это, конечно, мне смотреть не полагалось и меня загнали в комнату.

Тётя Люба попускала пузыри и уснула сидя у ржавой батареи. Потом мама тайком её отвязала, а к утру тётя Люба ничего не помнила про драку, мазала маслом разбитые губы и похмелялась пивом. С неё всё было как с гуся вода.

***

Вскоре мы съехали с коммуналки на Пролетарской. Мои родители получили в наследство от бабушки вот эту квартиру, где я сижу на окне за шторкой, а тётя Люба лежит на кровати – и опять связанная. Только колготки у неё без сеток и пауков, они лимонадные и гладкие. Дядя Боря от комода нет-нет да прогуляется по ним обволакивающим взглядом.

– Любовь Петровна, у вас потрясающий педикюр, – говорит он, но почему-то любуется не ногтями, а чёрными скобками-трусиками пленной тёти Любы. От трусиков пленницы веет жасминовой парфюмерией, потом и весенним дождём. А ещё чем-то женским, пряным и липким.

– Я и сама ничего! – снисходительно отмечает тётя Люба и с намёком колышет пятитонным бюстом. Она уже передумала называть себя старой.

Педикюр у неё отменный, без балды. Сквозь прозрачные колготки чётко видны ухоженные ногти, похожие на пурпурные зёрнышки граната. Они аккуратно выстроены по росту как матрёшки. Если тётя Люба