Птичий полет [Андрис Якубан] (fb2) читать постранично, страница - 3

вошли в комнату, они увидели открытое окно, за ним церковные шпили, а на переднем плане, на фоне этих шпилей, ноги исчезающего их сослуживца Петериса Птица.

— Петенька! Куда ты?

— Вот будут неприятности у нашего начальника!

— Петенька! Ведь у нас же после обеда профсоюзное собрание! Мы обсудим все твои наболевшие вопросы!

Они кричали наперебой, но Петериса Птица обидело, ужасно задело именно то, что его опять назвали Петенькой. Пока он еще не купил «жигули», они делали это на каждом слове. Петенька да Петенька! Только Петенька! Особенно старалась Расма Висвалдовна, потому что она больше всех не выносила неженатых мужчин, так как дома ей неловко было рассказывать, что она сидит в одной комнате с довольно интересным и неженатым юношей. Поэтому дома, а потом и на работе она начала называть его Петенькой. И примолкла только тогда, когда Птиц купил «жигули» и все три увидели в жалком Петеньке Петериса Птица, перестали прилаживать парики прямо за письменным столом, а уже делали это в дамском туалете, потому что благодаря белой машине он из рядового инженеришки стал личностью, заслуживающей особого внимания. Петерис не знал, что между собою они по-прежнему называют его Петенькой, и решил, что это вновь началось потому, что его белоснежный лебедь безвозвратно погиб.

— Никакой я вам не Петенька! А Птиц! Петерис Птиц! — крикнул он им и, улетая, презрительно взмахнул руками и ногами.

Так Птиц еще никогда не летал. От чисто физического удовольствия кружилась голова, он раскинул руки и ноги, чтобы не крутиться волчком. Он видел по телевизору, как летят парашютисты, еще не раскрыв парашют, как они умеют тормозить падение и делают все возможное, чтобы продлить это наслаждение свободным полетом.

Птиц даже перевернулся на спину, чтобы как можно вежливее проститься с Марией Дмитриевной, Раисой Соломоновной и Расмой Висвалдовной, хорошо понимая, что, рявкнув, он их обидел. Ему стало вдруг жаль и своих сослуживиц, и письменного стола, за которым он провел далеко не самые худшие часы своей жизни. За этим столом он, как весьма ответственный служащий, принимал других служащих, стоящих ступенькой ниже, помогал им, насколько было в его возможностях, регулировал фонды и лимиты, пересматривал планы и обязательства, давал весьма ценные и обязательные для них указания, из-за этого стола он, в свою очередь, отправлялся к столу более высокого начальства, чтобы помочь тому принять решающие постановления. Птиц только не мог припомнить конкретно, какие именно планы, лимиты, фонды, какие решающие постановления и что вообще хорошего сделал там, на двадцать шестом этаже. Он раскинул руки и ноги еще шире, чтобы продлить полет, и подумал, что на похоронах его будет довольно много людей, что наверняка вспоминать его будут с подлинным уважением и неподдельной скорбью и наверняка сам начальник Беркис скажет на могиле речь, скажет, что на самом деле этот Птиц был за птица, что именно уникального человечество потеряло с его отлетом в небесные дали.

В окне двадцатого этажа во весь рост стояла какая-то женщина, очень похожая на его мать. Ну нет, не могло этого быть, потому что его мать умерла полтора года назад. Умерла она спустя год после того, как он купил машину. Вообще-то она была куплена на материны деньги, потому что сам он из своей зарплаты не смог бы отложить и рубля. И ему ужасно трудно было уговорить мать продать дом в деревне, чтобы у сына была машина, как и у других, куда менее достойных людей. Мать плакала, расставаясь с домом, где родилась и прожила всю жизнь. Плакала она и в комнате сына в коммунальной квартире, так с плачем и умерла.

Слезы матери Петерис Птиц объяснял так: это она от счастья плачет, оттого, что у сына такая красивая машина, жуть до чего элегантный, белоснежный лебедь, что она нарадоваться не может, видя своего сына таким счастливым и гордым. Он до тех пор повторял всем своим знакомым, всем своим родственникам, что мать всегда плакала исключительно от счастья, что в конце концов и сам в это поверил.

Нет, эта грустная женщина в окне двадцатого этажа не его мать, потому что она не плакала, а спокойно мыла окно.

«Бедная женщина, — подумал, пролетая мимо нее, Петерис Птиц. — Она выглядит такой несчастной. Ей никогда не выпадет счастье плакать только от того, что ты счастлив!»

У окна шестнадцатого этажа сидела Стелла и красила губы, и в лице ее и позе было столько отчаяния, что казалось: еще одно неловкое движение и она покончит с собой, возьмет еще и выскочит в окно.

«Хорошо, что Стелла меня не видит», — Петерис Птиц опасливо вжал голову в плечи и, радуясь, что Стелла действительно его не заметила, продолжал полет к своему смертельно раненному лебедю. Стеллу Петерис Птиц терпеть не мог, даже глядеть на нее ему было мучительно, даже мысль о том, чтобы поцеловать Стеллу, вызывала у него дрожь, но и обойтись без нее он тоже не мог, потому что тех денег, которые мать выручила за дом, корову, овцу и кур, не хватало. Надо было в три раза больше.