Горюч-камень [Дмитрий Дмитриевич Осин] (fb2) читать постранично, страница - 3

неразошедшимися складками — и, задержавшись, вдруг порывисто и крепко прижала к своей груди взлохмаченную его голову.

— И когда ты у меня человеком будешь? Как другие…

— Когда твоя дурота́ пройдет.

— Какая дурота́?

Высвободившись из ее рук, Журов стер с подбородка остатки мыльной пены, поднялся.

— Ну, ладно. Рубашку дашь?

Все еще сбивчиво дыша, она спросила:

— Какую тебе? Вьетнамку? Или под галстук?

— Давай без галстука, — перекинув полотенце через плечо, Журов пошел умываться. — И так жарко… спасу нет!

Неподалеку от Северного на давней, образовавшейся за годы войны, пустоши разросся лес-заказник. Посреди него вилась и уходила к Днепру Осьминка, густо одетая бирючиной и черемушником.

Тропкой, мимо шахты, мимо отгрузочного пункта и террикона, до заказника было около двух километров. Разговаривая, Журов и Алевтина шли и вроде забыли обо всем.

— Давно дождичка нету…

— Ребятам в заказнике и так не жарко. Не заболели бы только.

— Начальство вчера обещало: если полугодовой план выполним — обязательно премировка отломится!

— Вам, подземным, хорошо. А нам всё едино — оклад.

С деланной беззаботностью Журов признался:

— А я решил: не возьму!

Не скрывая осуждающего сожаления, Алевтина обернулась.

— Тю, сдуре-ел? Кто же с начальством наперекорки идет? Да и премии жалко.

Он несговорчиво рубанул воздух рукой:

— Жалко не жалко, по крайней мере совесть чиста.

Журову было еще не более тридцати, но, как все завзятые горняки, он старался выглядеть солиднее и даже отпустил усы. Короткие, не очень густые, они словно напоминали, что лучшая пора жизни прошла и ничего больше по себе не оставила.

На подъездных путях маневрировал паровоз. Сиплый гудок оглушил, спугнул голубей с копра, басово перекинулся на террикон, пролетел над окрестными полями и затерялся вдалеке.

— Дневная смена уголек отправляет! — подхватив под руку Алевтину, Журов проскочил между расцепленными полувагонами. — Первый эшелон на-гора выдали…

— Через шахту пройдем? — еще жалея о премии, спросила она. — Или по дороге?

— Через шахту. Всё ближе, чем вкругаля.

Глядя на заросший курчавыми завитками его затылок, Алевтина не находила слов для возмущения.

«Худо-бедно рублей бы двадцать пять дали, а так — ничего. Хожу в обносках, как отряха какая, ему — всё ничего!»

2

«Всё бы ничего, — думалось и Журову. — Но с электровозами у нас из рук вон! И надо не тянуть день за днем, а требовать отправки в ремонт, как оно положено».

Неподалеку от вспомогательного ствола стоял поднятый на-гора «карлик». Возле него возился машинист Янков — в замасленной брезентовой спецовке и помятой, сбившейся набок каске.

«Опять разладился, — колюче подумал Журов, на минуту забыв о своем. — А ремонтировать некому… воскресенье!»

Янков — угрюмый, нелюдим. Журов откровенно недолюбливал его и не скрывал этого. По привычке он хотел было узнать, в чем дело, но вспомнил, что впервые за три недели идет к детям, и, скрепя сердце, промолчал.

Дежуривший по шахте маркшейдер Никольчик окликнул его из окна:

— Ларионыч! Зайди-ка…

— Ну, чего еще? — точно не догадываясь, зачем понадобился, Журов неохотно отдал Алевтине сумку с гостинцами. — Подожди меня… вон хоть на лавочке. Я сейчас!

В дежурке, как обычно, накурено, сумрачно и после раскаленного солнцем полудня — прохладно. Оглаживая тяжелую, угловато-квадратную голову, Никольчик обещал кому-то по селектору:

— Через час, самое большее. Говорю — подошлю, значит подошлю. А ты не зашивайся! Всё.

Увидав Журова, он кивнул ему на стул, пододвинул наполовину раскуренную пачку папирос, бросил кому-то снова:

— Воротынцев, докладывай: что у тебя! Сколько-сколько? А ты что думал? Авралить — не у тещи блины есть!

Журов закурил, выдохнул сквозь ноздри линялый, бесцветный дым.

«Опять, похоже, спускаться заставит, — подумал он и, чувствуя, что не сможет отказаться, пожалел потерянное воскресенье. — Ну, беда! Хоть совсем из шахты не вылазь…»

Сняв наушники, Никольчик тоже взял папиросу, закурил и, махая горящей спичкой, сощурился. Румянец на щеках — прямо девичий, словно маркшейдеру и не под сорок.

— Ну? Куда собрался?

— Да в детский лагерь. Жинка близнят проведать надумала, гостинчика им собрала.

Раздался звонок телефона, но Никольчик будто не расслышал. В цыгановатых его глазах — самый неподдельный интерес к тому, о чем говорилось.

— Удачно это у вас! Сразу сын и дочка. Мне бы с моей Аглаей Сергевной хоть одного кого-нибудь.

— Дети — ягоды, — Журов сунул окурок в набитую доверху пепельницу, покосился на окно. Алевтина нетерпеливо вертелась на лавочке — нарядная, как сизоворонка. — Не на сезон, на годы!

— Верно, — отдуваясь, Никольчик снова взялся за наушники. — Опять, брат, беда у нас: АК-2 разладился. Видал? Возле вспомогательного ствола стоит.