На фронте затишье [Геннадий Григорьевич Воронин] (fb2) читать постранично, страница - 70

Забыл…

— А тебе, Дорохов, сколько?

— Восемнадцать, товарищ полковник.

— Восемнадцать, — задумчиво повторяет Демин. — Это же сама юность, товарищ Петров… А мне восемнадцать под Царицыном было. Помню, после боя командир роты выстроил нас, юнцов, и поздравил с началом боевой юности. Он говорил, что юность не годами измеряют, что она начинается с первого полезного дела для Родины. Хорошо говорил! На всю жизнь я это запомнил. Вот и у них, выходит, юность только здесь началась. На этой высотке они первую пользу Родине принесли…

Полковник как-то странно глядит на Смыслова. Я не пойму его взгляда. Он как будто взволнован.

— Видишь, капитан, как история повторяется. Новое поколение — новые битвы… — произносит он глуховато, негромко. Демин снимает очки. Повертев их в крепких пальцах, опять водружает на место. Точно — это уже верный признак волнения. Но он сразу же берет себя в руки.

— Ну что ж, вот и выпейте за боевое начало юности. Выпей, товарищ Дорохов!

Глотаю из кружки. Спирт! Горло обжигает огнем, останавливается дыхание. Рывком протягиваю кружку с остатками спирта Смыслову и остервенело вгрызаюсь в мягкое пахнущее чесноком мясо. Успеваю заметить — вторую половину курицы полковник протягивает Юрке. Слышу его слова:

— Молодость один раз у человека бывает. Выпей, товарищ Смыслов…

Лес сотрясается от орудийных залпов. Он в один миг сбрасывает с себя белую маскировку из инея. Оголяются кусты и деревья. Становятся видны темно-серые узловатые переплетения ветвей.

Полковник встает, поправляет очки, отворачивает рукав шинели, глядит на часы, многозначительно оглядывается на начальника штаба. И в это время вздрагивает и начинает ходить ходуном земля. Она словно хочет уплыть из-под ног. Воздух упруго бьет в уши, давит на барабанные перепонки. Через наши головы, через высотку, шипя, фыркая, ввинчиваясь в воздух, летят снаряды и мины.

Вот и кончилось затишье на нашем фронте. Самоходки, гаубицы, полковые минометы, «катюши» грохочут сотнями, нет, тысячами стволов!

Ничего не слыша, не разбирая Юркиных слов, бегу к березке, чтобы увидеть своими глазами, что творится там — впереди, на подступах к вражеским укреплениям.

Линия траншей, опоясавших Омель-город, вся потонула в черном дыму разрывов. Снаряды и мины ударяются о бруствер. В нем уже видны просветы-зазубрины — следы прямых попаданий… И дальше, за окопами и дзотами, на белом поле с каждой секундой все больше появляется черных дымящихся конусов. Полоса разрывов отсекает немецкой пехоте пути к отходу, замыкает вокруг нее кольцо смерти. Неподалеку, в кустах, заиграли «катюши». Их змеиное шипенье, разрастаясь и ширясь, властно врывается в гул канонады и, на мгновение заглушив его своей мощью, разносится над высоткой раскатистым хлестким ударом грома.

Не могу понять одного — сколько все это длится. Неумолчный давящий грохот не дает сосредоточиться, собраться с мыслями.

А огненный вал отскакивает дальше — к крайним хатам деревни. И вслед за ним, ему вдогонку, вверх по крутому склону начинают взбираться тридцатьчетверки.

— Прорвали! Прорвали, товарищ полковник! — возбужденно кричит с машины кто-то из офицеров. Демин просит у Петрова бинокль. Но и так видно, как переваливают танки и самоходки через траншеи, обручами опоясавшие вражескую высоту. Не задерживаясь, они устремляются дальше — к окраине Омель-города, до которого оттуда рукой подать.

…Затихают последние залпы орудий. Но напряженная звенящая тишина длится недолго.

В лесу начинают урчать моторы. И все вокруг нас приходит в движение. Выскочил из кустов и стремительно умчался вперед юркий приземистый виллис. Выползают из леса «катюши». Выезжают из-под дубков студебеккеры с солдатами в кузовах и минометами на прицепах. Вслед за ними, подергиваясь на бороздах, торопится крытый трудяга-газик. Машины и люди спешат в прорыв…

— По машинам!

Это подает команду Петров.

К нему подскакивает Юрка:

— Товарищ капитан, разрешите вместе со всеми. Не хотим мы в тыл!..

— А баня?

— Мы уже переоделись, товарищ капитан. Видите?

— А попаримся там. Там жарко будет, — Юрка машет варежкой в сторону передовой.

Петров согласно кивает и показывает на самоходку. Мы с разбегу вскакиваем на нее, забираемся на башню. Юрка кричит в темный люковый проем:

— Серега, одолжи автомат Дорохову! Свой у него миной расколотило. Быстрей!

Снизу протягивают ППШ. Вынимаю увесистый диск. Можно не раскрывать — набит патронами до отказа. Для первого боя хватит. Кладу автомат на колени и последний раз смотрю на высотку. Вся в темных болячках минных разрывов, вдоль и поперек исполосованная шрамами гусеничных следов, израненная, искалеченная, она как будто сгорбилась от невыносимой боли…

Но не долго ей оставаться такой. У нее есть хороший доктор — зима. Ударит она по этому полю снежными залпами, запорошит, перепояшет его своими белыми бинтами-сугробами и