Лилечка и золотые груши [Алёна Митрохина] (fb2) читать постранично, страница - 3

— Ты что, не знаешь, что такое мумия? — Геше только и надо было, чтобы его остановили. — Мумия — это бальзамированный мертвяк, — выпалил он и сделал страшные глаза.

Девчонки взвизгнули, а некоторые мальчишки невольно отшатнулись. Перспектива стать мертвяком никого из них не прельщала.

Гешины руки от пота немилосердно щипало, и он осторожным движением вытер их о задние карманы джинсовых шорт. И это движение уловил Славка со второго подъезда.

— Пацаны, да вы что? — озаренный догадкой воскликнул он, — это ж Гешка! Он же брешет! Заливает!

— Ну ты, Геша, вообще! — девчонки крутили у виска, но улыбались, ведь ужасная египетская будущность оказалась всего лишь враньем.

— Дурак ты, Гешка, — снова сплюнул раздосадованный Леха, — ну вас! Играйте сами в своем песочнике, как малышня, — и он ушел, на ходу распинав ведерки и лопатки ничего не понимающих в мумиях карапузов, которые при виде вероломно раскиданных игрушек начали реветь в три ручья.

И, тем не менее, Гешино вранье пригодилось, натолкнуло ребят на мысль о том, что именно построить из песочной кучи. Пирамиду!

Это была знатная пирамида, над ее возведением трудились всем двором, вместе с родителями. Дядя Миша, живший в соседней с Гешей квартире на первом этаже, протянул из окна шланг, и песок поливали — для крепости конструкции. Благодаря этому пирамида простояла очень долго, даже дожди не слишком портили строение, и все лето она была центром притяжения ребятни. Почти у всех остались фотки, где на фоне огромного песочного многогранника, улыбаются друзья-приятели, и Геша вместе с ними. Такой черно-белый снимок до сих пор хранится у матери в старом фотоальбоме с плюшевой красной обложкой.

В августе перед девятым классом выяснилось, что на третью смену в пионерский лагерь, куда каждый год отправляли Гешу, его не возьмут — туда брали ребят до восьмого класса, так что в последний месяц лета он остался дома. Отец работал целыми сутками, был традиционный период отпусков, приходилось пахать за двоих, а то и за троих, производство не терпело простоя. Бабушка с дедом проводили все дни на даче, пестуя и охраняя урожай, к ним Геша ехать решительно отказался, проводить остаток каникул на четырех сотках представлялось еще более скучным, чем сидеть дома в четырех стенах. А мать собиралась в давно запланированную поездку к подруге в деревню. Для собственного спокойствия она предложила сыну поехать вместе с ней, приготовившись к долгим уговорам, но, к ее удивлению, упрашивать сына не пришлось.

Так сложилось, что все немногочисленные Гешины родственники жили в городе, поэтому деревня для него оставалась местом загадочным и, как все загадочное, излишне романтизированным. Проезжая по дороге на бабушкину дачу мимо двух деревень, он с интересом вглядывался в низкие деревянные дома с окнами нараспашку, огромными огородами, непременным бельем, висящим на веревках, протянутых через двор: белье мешало жильцам и они, проходя мимо, наклонялись и уклонялись, но почему-то не снимали хлопающие на ветру полотна, футболки, штаны и неизвестного назначения тряпицы, словно этого было нельзя сделать из-за забытых уже, но беспрекословно исполняемых деревенских законов и традиций. По пыльным проселочным дорогам, не соблюдая никаких правил, носились на велосипедах деревенские, черные от загара и грязи, дети, и отец, пугаясь неожиданно выскочившего из-под колес пацана на старом виляющем велике, сигналил и матерился вслед, но пацан сворачивал в ближайший проулок — только его и видели. В деревне странно пахло, чем-то теплым, мягким, одновременно приятным и неприличным, «это навоз, коровье говно» без затей объяснила мать. Если ехали вечером, то непременно застревали на полдороге, пропуская отяжелевших, ленивых коров, некоторые останавливались точно посередине асфальта и смотрели на машины влажными печальными глазами, и мотали лобастыми головами, отгоняя мух, а мама все боялась, что боднут их машину, испортив дверь или капот. От речушки, криво протекавшей через всю деревню, доносился визг и плеск — там купались и рыбачили. И наблюдая за всей этой, такой другой, жизнью, Геша страстно мечтал проснуться как-нибудь утром в домишке с низким беленым потолком и открытыми ставнями, выйти во двор с неудобно натянутыми веревками, прямо на улице умыться из железного гремящего умывальника, пойти на речку или в деревенский магазин за горячим ноздрястым хлебом, словом — пожить в деревне.

В деревенскую жизнь, оказавшуюся для него несколько иной, чем ему представлялось, Геша окунулся в первый же день, с порога, и две недели, что он там жил, промелькнули, словно в забытьи. А причиной тому была племянница, гостившая у маминой подруги, Татьяны Романовны, в это лето. Инка, студентка третьего курса института физической культуры, высоченная крепкая деваха с громким грубым голосом, заразительным смехом и жаркими черными глазами, взяла Гешу в оборот и отпустила его, ошалевшего и изнемогшего, только в последний день его