Однажды под Новый год [Елена Венская] (fb2) читать постранично, страница - 9

запуталась. Думаю, может действительно всё это мне только кажется?

— Катя, иди заниматься, — послышался женский голос из кухни.

— Ладно, пока! — а то мне надо готовиться к школе. Увидимся во дворе.

— Холосо! — ответил я и вышел за порог.

— Неужели, я не один такой, кто помнит о своём прошлом существовании? Вот и Катя тоже прекрасно помнит всё, но никто ей не верит. С другой стороны — правильно делают! Если бы я сам не помнил своей прошлой жизни, я бы ни за что не поверил во весь этот бред! А если я так же, как и она начну направо-налево распыляться о своих несметных богатствах, то все непременно сочтут меня психом. А мне это надо? Итак, никто кроме Кати не хочет дружить со мной. Буду держать язык за зубами, — твёрдо решил я.

С такими мыслями я вышел на улицу. В это время моя мать, как угорелая, носилась по двору в поисках пропажи, выспрашивая у прохожих, не видели ли они мальчика лет пяти в цветной куртке. Увидев меня, она будто с цепи сорвалась, бросаясь ко мне. Отвесив мне ряд подзатыльников, она тут же потащила меня домой, ухватив за капюшон.

— Ну, нельзя тебя на минуту оставить! — вопила она, — Где ты был? Я всех знакомых оббегала, пока ты шлялся неведомо где. Весь в своего покойного отца пошёл!

— Хорошо, что не в тебя. Иначе бы я сам себя перестал уважать. — огрызался недовольно я в своих мыслях.

Когда мы пришли домой, Виктора уже не было. Видимо не стал дожидаться моего прихода — так сильно я ему понравился.

Через некоторое время мать опять привела в дом очередного пассажира — Василия. Ситуация повторилась, и он испарился так же быстро, как и прежний. Так один за другим пассажиры исчезали, а я как ни в чём не бывало, продолжал радоваться своей прозорливости.

***

В свои пять с половиной я всё ещё довольно неважно выражал свои мысли. Думал то я, несомненно, правильно, а вот произношение дико хромало. Для того, чтобы привести мою речь в порядок, мать потащила меня к логопеду.

— Не хосю! — бурчал я по дороге. Но мать настойчиво тянула меня за руку, не обращая никакого внимания на мои пожелания.

— Скажи, ллллллошадь, — словно щипцами вытягивала из меня очкастая логопедша, — Ну скажи: «ллллллллошадь». Это ведь так просто.

— Лёшадь — выпалил я, — странно, но мне с таким трудом давалась эта простая буква. Все слова на лё я очень даже хорошо выговаривал, а вот «л»! Ведь в мыслях я отчётливо выговаривал все буквы, но произнести их правильно вслух было для меня сплошной пыткой.

— Ллллллллллошадь, — твердила она, — разговаривая со мной, как с умственно отсталым.

— Да лёшадь, льошадь, — глядя в одну точку монотонно твердил я.

Таким образом, я не в состоянии был осилить и всю оставшуюся часть алфавита. Спустя месяца два интенсивных занятий, логопедша вынесла свой строгий вердикт, признав меня полным дебилом. Так наши уроки сошли на нет. Мать глядела на меня с негодованием.

— Что же из тебя вырастет? — качала она головой и тяжело вздыхала.

***

Когда мне исполнилось шесть, мать, как и было решено ещё при жизни отца, отдала меня в школу с математическим уклоном, ссылаясь, по всей видимости, на мои неординарные художества. Я же, несмотря на все её ожидания, приносил в дневнике одну двойку за другой.

— Что же это такое?! В кого же ты такой тупой пошёл?! — нервно голосила мать.

— А действительно, — думал я. — Почему я и вправду так туплю? Что со мной не так? Видимо сбой мозга, — в итоге определился я, сославшись на родовой шок, полученный мною при Кесарево.

В один из дней, плюнув на домашнее задание, я снова поспешил во двор, чтобы увидеть Катю.

— Привет, — произнесла она, улыбаясь.

— Привет! — радостно ответил я, за это время сделав значительный прорыв в разговорной речи, так как моя дикция вдруг выправилась, и я больше не испытывал проблем с произношением. Видимо школа всё же сыграла значимую роль в моем становлении, как личности.

— Как успехи в школе? — поинтересовалась она.

— Да никак, — я повесил нос, — Очередной двояк сегодня схватил.

— Что ж так? — она с укором поглядывала на меня.

— Да ерунда какая-то! Ничего не понимаю в этой математике, да и не нравится она мне.

Катя была круглой отличницей и, думаю, с трудом понимала мою нелюбовь к точным наукам. Когда тебе всё даётся легко, ты вряд ли сможешь понять, что кому — то приходится прикладывать максимум усилий, чтобы заслужить хотя бы трояк. На лице Кати мелькнуло сочувствие к такому дебилу, как я. И что у нас было общего? Сам не пойму. Как мы, такие разные личности, смогли вообще найти общий язык? Но, видимо, для чего-то это случилось? Может, так и должно было быть? Я поймал себя на мысли, что становлюсь Фаталистом.

— Скажи, — вдруг спросил я, — А помнишь, ты когда-то давно рассказывала мне про свою прошлую жизнь?

Катя удивлённо захлопала своими длинными ресницами.

— Что? Ты что, совсем того? Какую жизнь? — на ее лице я прочитал такое удивление, что не рад уже был, что затронул эту тему.

— Ну,