Карабах – горы зовут нас [Эльбрус Иззят оглы Оруджев] (fb2) читать постранично, страница - 2

глаза сверкнули весело, с вызовом.

— «Товарищ комиссар», рядовой Оруджев прав. Дайте мне с ним поговорить! — едва сдерживая улыбку, поправил меня «командир».

Улыбнулся и я, поддерживая игру, великодушно разрешил.

Оруджев Эльбрус, он же Алик, которого все в посёлке звали «наш цыганёнок», кратко обосновал свою просьбу. Он по правилам игры должен был находиться в отряде соперника, где были все восьми-девятиклашки. А в этом, у десятиклассников, был его старший брат Эльхан.

— Не могу нарушить правила игры, рядовой Оруджев! Вы должны быть со своим отрядом. Приказываю, марш в свой «полк»!

— Товарищ командир, я не могу исполнить Ваш приказ, против брата воевать не буду! Такой у нас закон! — Алик опустил свои чернеющие глаза, словно боялся ими испепелить нас.

Я начинал злиться. Слыл я в ту пору «жёстким» учителем, ученики побаивались меня, и это мне по молодости лет льстило. Хотя в праздники Анатолий, который был добряком и «своим» в глазах учеников, получал уйму поздравительных открыток, а я единицы.

Видя, что я собираюсь «наехать» на «рядового», Анатолий быстро среагировал:

— Понял, Алик! Беги к братану, да смотри, «служи исправно!» — Последние слова были сказаны с улыбкой в голосе.

— Толик, ты что делаешь, что это за фигня такая? Видите ли «у них такой закон!» — возмутился я. — У кого это у них? У нас все равны, мы все советские люди! — как-то казённо выпалил я.

— Паш, остынь! Ты знаешь, что у них трагедия в семье. Недавно умерла мать, а их отец собирается жениться не на своей, и хочет переехать в другой посёлок отсюда.

— Ну? А при чём здесь это? — не понял я.

— Баранки гну! Не хотят дети ехать к мачехе. Не так они воспитаны, понимаешь? У них, действительно, другие законы, другой менталитет… Вот они, дети, и бастуют.

— Да что за ерунда! У всех у нас один менталитет — советский. — Во мне вдруг проснулся комсорг школы. — Вот, чему ты сегодня его научил? Нарушать правила, закон, обходить его? Ведь, не дай бог, случится война заправдышная, и он будет искать любую лазейку от неё увильнуть, предать друзей, присягу?

Анатолий оглядел меня с ног до головы, не зная, в шутку я выпалил это или нет и тихо сказал:

— Нет, брат! Оруджевы не из таких! Они не увильнут! В том и сила этих парней, что ни присягу, ни кровь свою они не предадут! Для них это — как предать свою мать, понимаешь?

И глядя, как мальчишки и девчонки собираются в «атаку», добавил:

— Вот ты, братишка, заерепенился оттого, что «цыганёнок» наш не захотел пойти против брата даже в игре. И вместо того, чтобы похвалить его за это, ты был готов сломать его, заставить быть манкуртом.

— Ты путаешь, дорогой, я как раз хотел, чтобы он был настоящим патриотом, а не колеблющимся гнилым интеллигентом! — обиделся я. — Мы же хотим воспитать наших пацанов солдатами, а не тряпками. А солдат не имеет право размышлять, на то есть командир. Что это будет за солдат, если он станет рассуждать идти в атаку или нет?

— Не утрируй. Я о том, что солдат — это в первую очередь человек и к нему надо относится по-человечески, а не бездушно. — Анатолий досадливо поморщился. — Вот тебя возмутило то, что Алик поставил кровные узы выше «долга», так?

Я подумал и согласился, — Да, ты угадал. Наш долг воспитать интернационалистов, а не националистов, разве не так? — Этот разговор начинал мне нравиться. Что, что, а поспорить я любил. Это был не первый наш спор о комидеологии, в которую я тогда верил, а Анатолий нет.

— Не так, брат. Нельзя делать из людей роботов. Нельзя сделать всех одинаковыми, заставить забыть кто мы и откуда. Нельзя заставить любить, и это твоя партия не понимала и не поймёт! И пример с пацанятами Оруджевыми только подкрепляет это. Отец никогда не заставит их любить другую женщину как их мать!

Я подумал над его словами и не нашёлся что ответить.

Анатолий поглядел на «бойцов» и как-то печально добавил: Самое страшное, что кому-то это надо — раздваивать страну по национальному признаку. Ведь может так случиться, что прейдет время и пойдут наши пацанята в настоящий бой, а это страшно!

— Не пойдут, время атак с автоматами прошло. Всё будут решать ракеты, а их у нас полно! — ответил я.

Толик усмехнулся и напялил мне мою шапку до самого подбородка:

— Молодой ты ещё, жизни не знаешь! Веришь во всякую ерунду. Вон стал комсоргом, метишь в партию. Живи проще, брат. Не видишь, что творится? Разваливается империя, с её комидеологией, сосед на соседа — нож точит… — Он что-то ещё говорил, но я не расслышал.

Взвилась ракета, и все ринулись вперёд. Перебарывая ветер, Анатолий прокричал:

— А Оруджевых, если они не поедут с отцом, я возьму на время к себе, — и он неохотно побежал в «атаку»…

Прошло много лет. Нет уже Анатолия, мудрого учителя, доброго человека, не выдержало его сердце жизненных трудностей. Побросала жизнь и меня. Я сделал головокружительную для сельского парня карьеру. Но однажды подкосила меня жизнь, и остался я один на один со своими проблемами.