Бессмертный диптих [Полина Алексеевна Копылова] (fb2) читать постранично, страница - 2

высоки разумом, способны читать и внушать мысли, насылать страх или страсть.

Я запрещаю себе думать о них, ибо неистовая любознательность терзает меня подобно неразделенной страсти.

Но ни один из людских кораблей, что ушли к берегам бессмертных, не вернулся. А все войны с ними велись до того, как была изобретена письменность, и мы знаем о них только из легенд и сказаний.

Одно время меня занимало сравнение сказаний разных народов. Наилучшую память о войнах с бессмертными сохранили жители Севера, в их числе и мои соотечественники. Из их песней я, слово за словом, вылущивал правду, и она приводила меня в удивление.

Самой удивительной была способность бессмертных восстанавливать утраченные в бою части тела: за недолгое время они могли вырастить новую кисть руки взамен отрубленной. Отрубить бессмертному голову, видно, никому не удавалось.

Другим чудом были плавучие ледяные острова – узкие, до блеска отполированные водой, с клиньями парусов, туго натянутых на реи из китовых костей. В легенде, понятно, говорилось о «костях чудовищ», но никаких иных чудовищ, кроме китов, в северных морях нет. Каждый остров нес до ста кожаных палаток по четверо воинов в каждой.

Ледяные острова не подходили к берегам: силой парусов их удерживали на расстоянии во избежание мелей и рифов; чтобы достичь берега, воины пользовались узкими лодками с костяным же остовом.

Главной добычей были рабы. Множество рабов. Их привязывали к канату с поплавками из надутых шкур и так доставляли на ледяные суда. Не одна легенда гласила, что рабы служили бессмертным пищей. Возможно, и так. Я говорил с людоедами разных племен: они в один голос утверждают, что нет мяса слаще человечьего.

Мне случалось и видеть бессмертных. Сейчас они ведут себя мирно и по большей части торгуют лес, лен и драгоценные камни, щедро платя серебром. Лес идет у них на корабли – ледяные острова более не бороздят морей, их сменили ладьи. Каменьями они расшивают свои белоснежные одежды из нежнейшей замши. Из льняного полотна шьют исподнее. Шерсти они, кажется, не носят вовсе.

Шум в море отвлек меня от размышлений. Невдалеке темнели головые дельфинов – они сбились кружком, поддерживая что-то на воде.

Я столкнул в воду лодку и налег на весло.

Между мной и дельфинами осталось не более тридцати локтей – уже можно было разглядеть, что они спасли человека, и сердце мое застучало, – когда воду распорол акулий плавник. Дельфины тревожно засвистали.

Акула – самая вредная и безмозглая морская тварь. У нее даже остов – не костный, а хрящевой, словно она от роду недоношенная. Эта была невелика в длину. Она сужала круги. Я подал лодку вперед, прицелился и ребром весла ударил ей по носу. Тварь ушла на глубину.

Дельфинье кольцо с тихим свистом разомкнулось перед моей лодкой. Дельфины, как я уже говорил, разумны. Правда, понимать их, и уж подавно – говорить с ними, дано не всем. Во всяком случае, не мне. Я не однажды видел, как жители островов, сидя на бамбуковых молах, подолгу толковали с ними, а потом устраивали большие совместные рыбалки, но сам различаю на слух только основные свисты и щелчки.

Теперь они свистели о смерти, но как-то неуверенно.

И когда тело человека оказалось под бортом моей лодки, я сам присвистнул: это был бессмертный. Бессмертный в чем мать родила, и с распоротым поперек животом: края раны вспухли от воды.

Не следует волноваться при свершении судьбы.

Я перевалил его в лодку, поклонился дельфинам, не осмеливаясь, впрочем, вторить их прощальному свисту, и погреб к берегу.

Его сердце стучало слабо, но ровно, без перебоев и учащений, при сжатии глазного яблока зрачки оставались круглы, возле опухших губ можно было расслышать шорох дыхания. Рана на животе довершила долгие истязания – его тело покрывали рубцы, свежие и поджившие, ожоги, ссадины – и даже беглый взор мог различить, что раны наносились с изощренной упорядоченностью.

Я сделал для него все, что сделал бы для человека. Правда, человек на его месте был бы, скорее всего, уже мертв.

Я устроил его у себя в хижине, но едва вышел, как затревожился: вдруг он придет в себя, решит, что все еще в руках мучителей… Что из этого последует, я предположить не мог. Через эту тревогу я осознал свою утрату: мне не будет покоя, пока он здесь. Я не спал всю ночь, прислушиваясь к его дыханию.

Утром, когда я взялся менять повязки, он шевельнул тонкими голубоватыми веками – и посмотрел на меня.

Язык бессмертных непостижим для человека. Я обратился к нему на моем родном наречии, надеясь, что оно ему знакомо – как-никак, север сближал нас в этом жарком краю.

– Мой досточтимый гость, вы здесь в безопасности, и я буду заботиться о вас, пока вы не окрепнете после ваших ранений настолько, что сможете покинуть остров.

Мне показалось, он не понял. Его узкое светлоглазое лицо не отразило ни тени чувств. Или он просто не показывал вида?

Мне было бы нелегко соблюсти меру в беседе с ним, чтобы не оскорбить его покровительством, но и не пресмыкаться. И я