«Находясь по условиям времени в провинции...»: практики выживания российских ученых в годы Гражданской войны [Анна Натановна Еремеева] (fb2) читать постранично, страница - 2

name=r8>[8].

Нахождение за пределами советских территорий «по условиям времени» достаточно быстро стало не просто фактом биографии, а практически «скелетом в шкафу».

Из тех, кто после Гражданской войны жил в Стране Советов, публично, хотя и иносказательно, признался в бегстве в провинцию подальше от революционных катаклизмов, пожалуй, только О. Э. Мандельштам — в стихотворении 1931 г. «С миром державным я был лишь ребячески связан...»:

Большинство же из потока беженцев в автобиографиях и анкетах в качестве причин отъезда из столиц в 1917—1918 гг. выдвигали «уважительные»: состояние здоровья, семейные обстоятельства, гастрольный график, избрание по конкурсу и т. д. Задержка в провинции на несколько лет объяснялась исключительно отрезанностью линией фронта от советской России. Эти версии много десятилетий транслировались в биографических текстах.

Историк литературы М. О. Чудакова справедливо отмечала, что «формирование двусмысленной литературной атмосферы советского времени в немалой степени было связано с тем, что очень многие, скажем, столичные литераторы были хорошо осведомлены о той части социальной и литературной биографии друг друга, которая относилась к 1918—1920 годам, — и последующее перекрашивание как бы предполагало взаимную скромность»^[10]. Это же относилось к ученым, которые боялись привлечь внимание к факту пребывания и профессиональной деятельности (собственной и своих коллег) в «белой» России. Впоследствии многие «отредактировали» свои биографии, что, впрочем, спасло далеко не всех. Имевшиеся в компетентных организациях сведения о контактах с антибольшевистским режимами становились поводом для преследования.

Даже спустя десятилетия облеченные самыми высокими регалиями ученые вынуждены были оправдываться. Академик К. Н. Скрябин, работавший в 1917—1920 гг. в Донском ветеринарном институте, писал во второй половине 1960-х гг. в неопубликованных по сей день воспоминаниях «Моя жизнь в идеях и действиях (1917—1927)»: «В конце декабря 1917 выехал с семьей в Новочеркасск. Однако развернувшиеся политические события, фронт Гражданской войны отрезал меня от Петрограда, и я вынужден остаться в Новочеркасске профессором до ноября 1920 г.»^[11] При этом он отмечал: «Я старался целиком уйти в науку и не касаться той грязной, враждебной мне жизни, что шла за окнами нашего института»^[12].

В биографиях многих ученых, в т. ч. академиков, их деятельность на несоветских территориях до сих пор не воссоздана.

Вопросы выживания ученых в условиях гражданского противостояния долгое время игнорировались в историографии. Ведь тема «научная интеллигенция и революция» изучалась главным образом в русле привлечения ученых к социалистическому строительству, «идейного перевоспитания буржуазных специалистов» (труды А. В. Кольцова, Б. А. Лебина, С. А. Федюкина, Л. В. Ивановой, В. Д. Есакова, О. Н. Знаменского, П. В. Алексеева и др.). Особое внимание уделялось роли В. И. Ленина в организации научных учреждений, его отношению к научной интеллигенции, распространению научных знаний среди трудящихся. Отдельные аспекты деятельности ученых, развития высшей школы в периоды правления несоветских режимов рассматривались на материалах Сибири, Северного Кавказа, Поволжья в работах В. Л. Соскина^[13], И. Я. Куценко^[14], Б. Ф. Султанбекова^[15]. В юбилейных изданиях провинциальных вузов период «белогвардейщины» представлен как темное пятно.

Автор книги о формировании советской университетской системы Ш. X. Чанбарисов, стремясь как-то оправдать «формальное открытие университетов» вне советской России, отмечал, что «их возникновение по праву связано с Октябрьской социалистической революцией», т. к. «почва для них подготавливалась долгой борьбой прогрессивных сил за просвещение»^[16].

Украинская академия наук традиционно представлялась как изначально советское учреждение; факт ее основания в период правления гетмана Скоропадского не афишировался.

Биографы филигранно «интерпретировали» перипетии жизни своих персонажей в 1917—1920 гг. (особенно хорошо это заметно по многочисленным книгам об академике В. И. Вернадском), дабы не запятнать репутацию советских ученых. Разумеется, подобные трактовки были следствием идеологических ограничений.

Альтернативные версии транслировали исторические исследования и воспоминания, публиковавшиеся российскими эмигрантами. Обратим особое внимание на мемуары ученых в серии «Архив русской революции» (берлинское издание И. В. Гессена 1920—1930-х гг.) и на явно недооцененную в историографии книгу «Русские школы и университеты в годы Первой мировой