Гадалкин дар [Регина Хайруллова] (fb2) читать постранично, страница - 2

единственной свече – на её собственной, маленькой, оплывшей и дурно пахнущей. Гадалка осторожно взяла огарок в руки и села с ним за облитый стол. Она внимательно смотрела на слабый огонёк, но не видела ничего, кроме собственной жалкой комнаты и жалкого огарка. Сколько она ни всматривалась, пламя с ней не говорило.

– Ну что это такое? А? – вздохнула она. – Обиделся, что ли? Та-ак, – протянула она спустя пару минут. – Я делаю вид, что ничего не было, а ты больше не дуришь. Согласен?

Огонь промолчал. Аполлинария – так звали гадалку – вздохнула и стала прибираться. Не успела она закончить, как в дверь постучали.

– Можно к вам? – тоненьким голосом спросила женская голова из дверного проёма.

Аполлинария вгляделась в лицо и решила, что женщине должно быть лет тридцать. На всякий случай она уточнила и узнала, что пришедшей и вправду ровно тридцать.

– Дитя, я не могу тебя принять. Ты в том возрасте, когда пламя не способно узреть будущее и долготу твоей жизни, ибо ты на распутье, на сложнейшем этапе своей жизни, когда надо сделать важный выбор, о котором знаешь только ты, дитя моё. Ты на экваторе, на развилке, ты должна сама определить свою жизнь, а после, лет через пять или лучше десять, придёшь ко мне, и пламя с радостью тебе поможет, дитя моё. А пока ступай, ступай по нелёгкому пути, что тебе предстоит выбрать, ступай осторожно, но ничего не бойся, – сказала гадалка и захлопнула дверь, едва не оторвав женщине нос.

– Ну и денёк, – пробормотала она, садясь в кресло-качалку, которое стояло в неосвещённом углу. – Ты как? – бросила она огоньку. Тот затрещал в ответ. – Вот и чудненько. Уйдёт эта и отопрём.

Огонь затрещал сильнее.

– Да ты не злись, я ж для нас стараюсь. Этой-то тридцать, а ты сам всё знаешь… Кто?! – воскликнула она, вскочив с кресла, и тут же согнулась, потирая поясницу. – Сам ты трус, – обиженно сказала она. – Я оберегаю тебя, ну и себя, конечно, а ты вон как… Тьфу на тебя.

Аполлинария прошаркала к двери, осторожно выглянула – никого – и оставила её приоткрытой. Она зажгла облитые водой свечи, накрылась платком и уселась за стол. «Как бы… – со страхом подумала она. – Да нет, нет, не должна. Хотя… Чёрт их разберёт. Маски, ботоксы, подтяжки… Тьфу! Не поймёшь. Вот когда я была…»

Аполлинария, которую когда-то давным-давно звали просто Полей, получила свой дар от матери. Как сейчас перед глазами: стоит седая матушка и молвит что-то про огонь, а сама плачет и утирается, и всё объяснить чего-то хочет, а Поля смотрит на неё и трясётся вся от слёз. Закончила матушка говорить, зажгла новую свечку в руках Полиных и вспыхнула, будто поджёг кто. Мигом сгорела, один пепел остался.

– Да-а-а, да, – вздохнула Аполлинария и поглядела на огонь. Тот спокойно потрескивал и, кажется, больше не дулся. – Дикий ты, огонёк. Эх и дикий. Хуже волка, что в лес смотрит.

В дверь осторожно постучали.

– Входи, дитя моё.

Вошла девочка лет шестнадцати. Робкая, но любопытная.

– Я к вам за советом. Вы, может, знаете, как быть?

– Входи, дитя, помогу, коль смогу.

Девчушка расстегнулась, села за стол, оглядела комнатку и начала:

– Я насчёт мамы. Она у меня художница. Настоящая, – громким голосом сказала девчушка, словно ей кто-то перечил, – но она заболела. У неё дар ушёл, понимаете? Взял и ушёл! Улетучился! Вот так, – она взмахнула руками. – И мы не знаем теперь, что делать нам. Вообще не знаем. Мама говорит, что всё хорошо, что он сам вернётся, папе вообще всё равно, а я волнуюсь. Мне всё кажется, что это он обиделся, – тараторила она. – Обиделся и ушёл. Мама у меня ведь никогда его не ценила. Она им и не пользовалась толком. Так только: разок порисует и бросит на месяц. Вот дар и обиделся. Вы как думаете, может такое быть?

– Отчего же не может? Всё может быть, дитя.

– Вот. Я и хотела у вас спросить – вы же сами с даром – можно его вернуть как-то? Взять бы его и того – обратно. Всадить внутрь. Мы его любить будем, ценить будем, честно, – тараторила девчушка, и у Аполлинарии от этого кружилась голова.

– А ты, дитя, чего так волнуешься за дар-то? Небось сама хочешь рисовать?

– Что вы! – воскликнула она, и даже в тусклом свете было видно, как щеки её запылали. – Я так, я из страху, я за маму.

– Вот что, дитя моё. Погляди на свечу, а я всё тебе расскажу. И сколько жить будешь, и где дар ваш, всё расскажу, – устало сказала Аполлинария. Голова у неё совсем шла кругом от этой болтовни и от тревожных мыслей.

Девчушка положила на стол купюру и вгляделась в свечу.

Аполлинария по обыкновению вздохнула и стала ждать, пока пламя само всё сделает. Но вот прошла минута, а ничего. Вообще ничего. Пламя горело, свеча таяла, девчушка ёрзала на стуле, а ничего не виднелось. Аполлинария встряхнула головой. «Что за фокусы?» – злобно подумала она и начала быстро говорить:

– Я вижу, дитя моё, что дар твоей матери перешёл к тебе. Он перебрался в твоё сердце, ведь лишь ты замечала его и ценила. Храни сей дар и развивай его, и будет вам всем счастье.

– А мама?

– Она не нуждалась в нём, она не замечала