Ливень в степи [Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев] (fb2) читать постранично, страница - 2

коров. А у Жаргалмы молоко шумит о подойник, как будто десять шаманов дружно бьют в свои бубны. Ни одна капля мимо подойника не упадет. Работящая невестка, и в юрте, и на дворе старается, мне работы не оставляет. А я ведь не могу долго сидеть без дела. Без работы скорее состаришься». Ханда поудобнее оперлась на загородку. «У кого поблизости есть такая невестка? Хоть на коня садитесь, ищите, не скоро найдете. Чужих хороших детей приятно хвалить, а ведь Жаргалма наша, собственного моего сына жена».

Ханде хочется поговорить с невесткой, но зачем надоедать ей? Жаргалма - второй ребенок у нас в семье, кроме сына. Что из того, что ее другая мать родила? Зачем говорить? Она умная, сама догадается, какие мысли, какие слова на душе у свекрови. Люди же не кричат во все горло свои молитвы богам, чтобы те их услышали, ламы говорят, что до богов доходят все думы, все помыслы…

- Жаргалма, - не вытерпела, наконец, Ханда, - я принесу второй подойник, помогу тебе.

- Не надо, мама. Две коровы осталось, я их мигом.

Жаргалма начала доить красную Пеструху - спокойную, добродушную корову. Она, кажется, даже не дышит, пока ее доят, боится помешать, наверное… У нее большие, раздутые бока и на каждом - по круглому белому пятну, величиной со шкуру ягненка. В густые сумерки, когда Пеструха пройдет неподалеку, покажется, что это не пятно на ее боку белеет в темноте, а спустилась с неба луна и катится низко над землей. Она старая корова, зубы у нее истерлись. Из Пеструхи давно можно бы сделать мясо, да жалко: она дает неиссякаемый ручеек молока, каждый год дарит хорошего теленка.

Жаргалма отнесла полный подойник в маленькую загородочку, поставила там, чтобы коровы не опрокинули или не выпили.

- Ты иди в юрту, Жаргалма, - сказала Ханда. - А я выпущу коров на пастбище.

- Я все сама сделаю! - весело откликнулась Жаргалма. - Одна справлюсь. Вы бы отдыхали, зачем так рано встаете?

- Знаю, что справишься, - с ласковой гордостью ответила Ханда. - Ты вон какая быстрая. И коровы к тебе уже привыкли. Даже вон та однорогая, а ведь норовистая…

Они загоняют в тээльники^[2] сытых телят, выгоняют коров из загородки - они пойдут на пастбище. Забрав подойники, женщины направляются домой. У Ханды уже готов чай, женщины наливают себе по чашке.

Глаза у Жаргалмы слипаются, но она стесняется снова раздеться и лечь в постель. Берет в руки шерстяные носки мужа, хочет зачинить.

- Не надо сейчас, Жаргалма, - останавливает ее свекровь. - Зима не завтра придет. Ты ложись, не выспалась же…

- Не хочу, мама.

- Ну, ну… Ложись и спи, вижу, что глаза слипаются. Я все понимаю. Тоже ведь молоденькая была, замуж выходила. Стеснялась, как и ты…

Жаргалма молча раздевается и забирается под теплое одеяло к спящему мужу. Уснуть сразу не может, тихонько лежит и с благодарностью посматривает на свою добрую свекровь. Вот как получилось забавно: девяносто дней назад она даже не знала Ханду, а теперь называет ее матерью. И не по обязанности, а с радостью, от всего сердца. Может, свекровь чем-то похожа на родную мать? Все три месяца Жаргалма искала это сходство. Родную мать зовут Мэдэгмой. Имена разные, лицом несхожие… Родная мать на пять лет старше свекрови. А во всем остальном как родные сестры. Для той и для другой Жаргалма еще маленькая, обе хотят, чтобы она всегда была довольна и счастлива, чтобы не ведала ни нужды, ни печали. Обе желают, чтобы она вкусно ела, сладко спала, была веселая. Жаргалме кажется, что она без конца будет находить в этих двух женщинах самые дорогие богатства - нежность и любовь.

Девяносто дней, девяносто ночей живет Жаргалма в этой долине с лысыми сопками, с ручейками Тургэн Горхон и Жаа Булак. Неужели за все это время никто & ее не огорчил? Как же, была и у нее обида, страдало и ее сердце.

Эта обида явилась совсем нежданно. Вскоре после свадьбы к ним в юрту зашел незнакомый высокий костлявый человек с седыми висками и редкими длинными усами. Жаргалма была одна дома. Как и полагается, налила гостю одну, потом вторую чашку чая. Седой вислоусый старик, от которого несло табаком и водкой, поглядел на нее мутными, сонными глазами и вдруг схватил за руку выше браслета. Жаргалма стала вырывать руку.

- Отпустите, что вы делаете!

Рот у старика был набит хлебом с маслом, он не торопливо жевал. А когда проглотил, визгливо хихикнул и сказал:

- Хи… Славная бабенка, красивая. Ты не гляди, что я седой, я еще не очень старый.

- Как вам не стыдно? Отпустите, - вырываясь, со В» слезами проговорила Жаргалма.

- Я поиграть с тобой хочу, - снова захихикал старик. - Ты ведь играешь со своим Норбо?

Жаргалма не помнит, как схватила свободной рукой со стола чашку горячего чая.

- Отпустите, а то глаза вышпарю.

Костлявый сразу отпустил. Чуть-чуть постоял у стола и пошел к двери.

Жаргалма дала волю слезам.

А второй раз - никто вроде и не виноват, никто не обидел. Она пошла по воду, села на берегу и вдруг заплакала. Без всякой причины. Вспомнила родную мать и заплакала