Мое не мое тело. Пленница [Лика Семенова] (fb2) читать постранично, страница - 2

человеческой кожи. Он сминал мое лицо. На мгновение показалось, что треснет челюсть. Больно. Завтра будут синяки. Впрочем, разве это имеет какое-то значение? Будет ли для меня это завтра?

Я подняла голову и встретилась с обдающими холодом глазами. Никогда не видела таких пугающих глаз. Светлые, почти белые. Лишь серый контур радужки и три зрачка перевернутым треугольником. На контрасте с черными ресницами эти бесцветные глаза казались еще необычнее. Я умирала от страха, но не могла оторвать взгляд. Он будто пристыл, как язык на морозе к промерзшему металлу. Виссарат склонился ко мне, навис с высоты своего роста, как скала, заслонившая солнце, привычно повел носом, шумно втягивая воздух. Несколько мгновений стоял, замерев. Выдохнул, но снова втянул, будто одного вдоха оказалось не достаточно. Он словно пробовал что-то непонятное мне на вкус, смаковал.

Карнех разжал тонкие, будто изломанные губы:

— Улыбнись.

Голос был еще холоднее, чем его глаза. Резал, как острие ножа. Я даже не сразу поняла, чего он хочет. Просто глупо смотрела. Глупо и до самоубийства открыто.

— Покажи зубы.

Он не стал дожидаться. Запустил пальцы мне под губу, оттягивая. Просто хмыкнул и брезгливо скривился, будто нашел изъян. Но у меня хорошие зубы. Наконец, карнех отстранился и переключился на следующую девушку, рядом. Я с облегчением выдохнула, без всякой жалости надеясь, что та заинтересует виссарата гораздо больше. К счастью, у него был выбор. Один шанс из двенадцати — не так уж и плохо. Но и не невозможно. Рядом со мной он задержался дольше всего. Мы все были грязные и выглядели отвратно. Но это, видно, никого не смущало. Виссараты не отличались брезгливостью — это мы уже успели понять.

Карнех осмотрел последнюю девушку и зашагал вдоль шеренги, покручивая в пальцах трость. Ушел в другой конец и остановился. Задержался, видно, вновь рассматривая. Сомневался. Я стояла с низко опущенной головой, видела лишь его начищенные сапоги и край плаща. Носы блеснули, ловя отсветы тусклых ламп, и направились в мою сторону. Я с ужасом почувствовала, как набалдашник в виде кулака уперся мне в грудь.

— Эта.

Солдаты подхватили меня под руки с двух сторон и потащили вслед за карнехом. Я успела увидеть, как девушек загоняют обратно в камеру и не понимала: радоваться мне или нет. Солдаты солдатами, но неужели высокопоставленные офицеры не гнушаются пленницами? Грязными, запуганными.

Адъютант отпер перед карнехом обшарпанную дверь, меня втолкнули следом, и дверь закрылась за спиной с хлопком выстрела. Я боялась оглядеться, боялась даже дышать. Сгорбилась, сжалась, смотрела на свои башмаки.

— Подними голову.

У виссарата был низкий глубокий голос с легкой хрипотцой. Сильный, обволакивающий. И жесткий выговор, от которого морозило. При других обстоятельствах я бы назвала этот голос приятным. Но не теперь. Сейчас сама эта мысль казалась невозможной и преступной. Я не должна так думать. Карнех с отвратительным скрежетом придвинул стул на плитках искусственного камня и сел, постукивая набалдашником трости по окованному носку своего сапога. Раздавался мерный металлический звук, а мне казалось, будто на жестяной подоконник с большой высоты срывается вода. Капля за каплей. Так было всегда за моим окном, когда заканчивался дождь. В ночной тишине этот звук особенно раздражал.

Я не стала упираться — нужно делать то, что он просит. По крайней мере, пока это разумно. Не знаю, чего он потребует после. Я подняла голову, но смотрела по-прежнему вниз. Не хотела видеть его лицо, его глаза. Когда он смотрел на меня совсем близко там, у камеры, я чувствовала оцепенение, но не могла отвести взгляд. Как заколдованная. Три зрачка почти сливались в перевернутый треугольник. На меня смотрел хищник. И в голове пойманной бабочкой билась лишь одна мысль — я ничто против него.

— Смотри на меня.

Я вздохнула, сглатывая вязкую слюну, во рту пересохло. Не сразу, но я все же подняла глаза, но смотрела все равно будто сквозь него. Словно в объективе камеры наводила фокус на дальний предмет. Видела лишь мутное пятно, очертания. Но я буквально кожей чувствовала его присутствие. Его силу.

— Распусти волосы.

Он отдавал команды, словно имел на это полное право. И все во мне подчинялось. Я будто не допускала мысли о том, чтобы воспротивиться. Я подняла дрожащие руки, перекинула через плечо толстую золотистую косу и с трудом стащила старую запутавшуюся резинку, отрезанную когда-то от капронового чулка. Руки не слушались. Негнущиеся пальцы ощущались протезами. Хотелось плакать. Отчего-то казалось, что он может отрезать волосы — мое единственное украшение. Что хочет отрезать. Бабушка часто повторяла, что в них моя красота. Они напоминали благородное потемневшее золото. Но разве важна красота сейчас? Здесь? Когда пришли они?

Наконец, я расплела, волосы повисли до пояса куском пакли. Они пахли грязью — я это чувствовала. Я вся пахла грязью, потом, тюрьмой. Я пахла войной, дымом, страхом, как и все