Темная комната [Иван Александрович Мордвинкин] (fb2) читать постранично, страница - 3

разрешает быть счастливым, а еще и обязывает. Вся ее суть не в ограничениях, а в свободе от ограничений. То есть от эгоизма».

Такие противоречивые доводы казались Алене хитрым каламбуром, призванным запутать ее и втянуть в религиозное заблуждение против ее воли.

Но отец заверял эти доводы фотографиями, на которых он жил простой, вполне активной жизнью: строил дом, мастерил лодку, гонял на велосипедах со своими парнями, лез в горы, готовил мясо на костре и вытягивал спину на турнике.

И Алена всматривлась в детали фона на этих фотографиях, чтобы прочитать между строк ту правду, которую многие и сами о себе не знают.

Переписывались целый день.

К теме Церкви отец никогда больше не возвращался, а все больше писал о семье. Рассказал, что на стене в его доме висели портреты его детей, заказанные у местного художника. И портрета было четыре, потому что был там и Аленкин.

Алена даже испугалась – кто-то очень далеко все эти годы жил своей жизнью, но знал о ней, следил за нею.

Это неприятно и странно.

Хотя, пожалуй, для отца это, скорее всего, обыкновенно. По крайней мере, для отца неравнодушного к дочери.

И Алена почувствовала в этом что-то непривычное, но… волнительное. А потому, сама себе внутренне сопротивляясь и дивясь, она рассказала отцу о своей жизни, о тяжелых маминых неудачах, об одиноком и тревожном детстве, бесконечной маминой болезни длиною в двадцать лет, и о тяжелой ее смерти. Потом и о своих бедах, и о своих неудачах, о психотерапевте, о депрессии и пустой, давящей безысходности.

Может и зря рассказала.

Но это вышло как-то само, ибо вначале она оправдывала себя, что отпугнет его своими проблемами и убеждала, что он запрезирает ее и отстанет. Но потом…

ее будто вулканом взорвало, она так разошлась, что настрочила ему целое послание, будто многословие сделает депрессию понятной тому, кто с нею не знаком. И она уже верила, что он испугается, но сердце ее уже плакало внутри от того, что он уйдет из ее жизни, не успев в ней появиться, и она опять останется одна.

«Я знаю, что это такое. Тебе депрессию самой не осилить. Жди, вылетаю!» – ответил отец по телеграммному кратко, чем взъерошил в ней сложный клубок страхов, тревог и смутных теней и образов, которые даже психотерапевту не разобрать.

Алена пустилась отговаривать его от этого путешествия, ссылаясь на свою мнимую занятость, на дурную погоду, на слишком большое расстояние, отделяющее ее Пермь от его Ейска, но отец уже не отвечал.

Он даже не прочитывал сообщения.

Алена бросилась наводить порядок, какой-то частью себя понимая, что торопиться незачем, что тысячи километров за пару часов не преодолеть. Но остальными частями души изуверски паникуя.

Не в силах справиться с собой, с наплывом будто чужих, не разумных и необъяснимых страхов, она часто присаживалась на пол, закрывала глаза и старалась ни о чем не думать, не обращая внимания на своевольные слезы.

Потом, утеревшись, она снова возвращалась к работе.

Но вскоре снова усаживалась на пол.

Что-то отец в ней раскрыл, что-то выпустил наружу своим участием. И теперь она беседовала с ним в воображении, описывала ему свою болезнь, если это болезнь, а не простой затык беспросветности. И подбирала слова, которыми можно объяснить бездействие и смутные опасения. Но слова не подбирались, воображаемый отец критиковал ее мамиными фразами. И тогда она вспоминала мамины муки, рассказывала отцу о ее мытарствах по сложной и беспокойной жизни и о многих бывших с нею несправедливостях.

Потом она спорила с отцом, выдумывая его собственные обвинения, похожие уже на на мамины, а скорей на ее собственные, и находя оправдания или хотя бы объяснения, воображала, как он их не принимает и предосудительно качает головой.

Так целый день Алена наводила порядок только на одной кухне. Но почти ничего не добилась: паутина все дрожала на окне, до махровых точек плесени в углу на потолке она добраться не могла, а почерневший жир, въевшийся в шероховатую стену возле мойки можно было выжечь только ядерным взрывом.

К вечеру Алена вовсе обессилела и свалилась на свою кушетку.

Дерево покачивалось за окном, а градусник недвижно показывал свою красную линеечку температуры, которая теперь была не на минус двадцати семи, и потому градусник снова сделался чужим и бессмысленным.

Отлежавшись немного и набрав полную душу защитной бездумности, она поднялась, пробралась к шкафу и выбрала блузку на завтра – впереди рабочая неделя.

Блузка выпала из рук, угодив в пушистое пятно пыли под батареей.

Не поднимая ее, Алена наугад втащила следующую. Теперь утюг.

Но… Бросив тряпку на стол, Алена снова вернулась в постель, завернулась в одеяло как мумия и уединилась от этого мира, отвернувшись к стене. Теперь даже холодильник не казался ей ценным союзником, потому что не был ее родственником, не был ее другом. Не был даже чужим человеком.

Теперь все еще бессмысленнее, чем было раньше.

Белые лампочки

Как не велики наши расстояния, а отец