Отрешись от страха. Воспоминания историка [Александр Моисеевич Некрич] (fb2) читать постранично, страница - 2

бреду по улице. Санчасть. Вхожу. Двое врачей оживленно разговаривают друг с другом. Увидев меня, встают, подходят, кладут на носилки и суют мне под нос тряпку с хлороформом. В полузабытьи слышу голос одного из врачей: «Он сейчас умрет». И в ту же секунду кровь хлынула из горла и ушей — во сне я пережил самую классическую смерть. Я — умер. Но вдруг ярко забрезжил свет. Открываю глаза. Та же изба, те же двое докторов, мирно беседующих друг с другом. «Доктор, а я ведь не умер», — радостно говорю я. Врачи поворачиваются и удивленно смотрят на меня... Очень много раз повторялся этот сон. А потом исчез, как исчезли бесследно и гул самолетов, и разрывы бомб. И вместе с ними постепенно отодвигалась и уходила в полуреальный мир война.

Нет, я не чувствовал себя ни героем Ремарка, ни героем Хемингуэя. Я не верил, что молодость уже на исходе, и мне казалось, что молодые годы будут длиться у меня еще долгодолго. Одним словом, жизнь радовала меня, и я с большой охотой включился в бесконечный, казалось, хоровод встреч, пирушек, увлечений. С юных лет я любил драму и кино. Теперь я стал завсегдатаем каких-то премьер, генеральных репетиций и прогонов, закрытых кинопросмотров, концертов. Круг знакомых, особенно случайных, расширился неимоверно. Но круг близких друзей, как во времена детства и юности, оставался достаточно узким.

Светская жизнь все же не была самой главной моей заботой после возвращения с войны.

***

Немедленно после демобилизации я решил поступить в аспирантуру (в начале войны я окончил исторический факультет МГУ). Сначала я, конечно, пришел на истфак, но атмосфера, царившая там, мне не понравилась. Кто-то посоветовал мне сходить на Волхонку, в Институт истории Академии наук СССР. Была у меня мечта еще с детства стать дипломатом, потом прошла. Я помнил, что еще в 1940 г. мой старший брат, студент географического факультета МГУ, подумывал о поступлении в Академию внешней торговли, но секретарь комсомольской организации, к которому он обратился с просьбой о рекомендации, объяснил ему по-товарищески, что в Академию принимают лишь членов партии и, подчеркнул он, только русских.

В конце войны до меня уже доходили слухи, что такого-то и такого-то политработника перевели на низшую должность или не утвердили в более высокой по причине его иудейского происхождения. Но, признаюсь по совести, я не хотел тогда думать об этом, тем более что по отношению к себе я в явной форме антисемитизма не ощущал. В Институте истории было два вакантных места в аспирантуру по специальности «Новая и новейшая история». Встретили меня там очень приветливо. Подозреваю, что моя военная форма и награды сыграли не последнюю роль. Для поступления в аспирантуру тогда требовались две рекомендации от профессоров, у которых абитуриент учился. Я обратился к проф. С. В. Бахрушину и к проф. В. М. Хвостову. Оба охотно откликнулись на мою просьбу.

Когда я пришел за рекомендацией к Хвостову В. М. (он был только что назначен директором Высшей дипломатической школы), то мне пришлось прождать в приемной часа полтора, что вызвало у меня большое раздражение. Я был приглашен последним, хотя пришел первым! Проф. Хвостов руководствовался иным принципом — степенью важности дела или значительности лица, ожидающего в приемной. Естественно, что я должен был быть последним по обоим этим признакам. Не раз я вспоминал об этом эпизоде и в последующие годы, когда наблюдал, как многие сотрудники Института истории вынуждены часами просиживать в приемной у директора Института — академика В. М. Хвостова. Но принял он меня по-дружески, написал отличную рекомендацию и даже выразил сожаление, что не может видеть меня в числе слушателей Высшей дипломатической школы, поскольку «прием уже окончен». «Евреев просят не беспокоиться», — вспомнил я тогда реплику из кинофильма «Мечта» режиссера Михаила Ромма. «А они и не беспокоятся», — мысленно отпарировал я другой фразой из того же кинофильма и весело зашагал прочь.

Времени до вступительных экзаменов в аспирантуру оставалось очень мало, всего полтора месяца. Предстояло держать экзамен не только по специальности, т. е. по новой и новейшей истории Запада и по немецкому языку, но, по правилам того времени, нужно было сдать при поступлении кандидатский минимум по философии. Дней за 20 до экзаменов, видя, что времени на философию почти не остается, я решился на отчаянный шаг и отправился к академику-секретарю отделения общественных наук В. П. Волгину с просьбой разрешить мне сдать экзамен по философии позднее. Я назвал свое имя секретарю Деборе Петровне Рыковской, красивой и доброй женщине, недолго, увы, прожившей на свете. Вскоре из кабинета академика вышел толстый, румяный и веселый человек, который спросил меня, не сын ли я журналиста Моисея Исидоровича Некрича, который в 30-е годы работал в иностранном отделе газеты «Экономическая жизнь». Я подтвердил. «А я работал с вашим отцом там, и зовут меня Владимиром Владимировичем Альтманом», — сказал веселый