Презумпция невиновности [Анатолий Григорьевич Мацаков] (fb2) читать постранично, страница - 3

деревне прожить? Посеять, убрать, дровами, продуктами запастись — разве обойдешься без лошади? Люди прямо-таки молятся на Машку...

Некоторое время шли молча. Потом Иван Тимофеевич опять заговорил:

— Вот скажи, может ли одинокая солдатская вдова Матрена Митрофановна Самусева прожить на пенсию в двадцать рублей? И не одна она такая в Мосточном. А ведь эти женщины на своем веку столько пережили! В войну потеряли мужей, хлебнули сами лиха в оккупацию, в послевоенные годы в голоде и холоде восстанавливали, поднимали колхоз, да и потом им далеко не сладко жилось, пожалуй, похуже, чем крепостным. Так разве победнело бы наше государство, если бы хоть немного облегчило их материальное положение? Ведь немного их, этих беззаветных трудяг, осталось!

Да, нашим матерям довелось испить горькую чашу. Расположенное на опушке лесного массива — партизанского края — Мосточное за годы оккупации выдержало три блокады. Село почти полностью было сожжено, разграблено. И после освобождения в колхозе не оказалось никакой техники, ни одной лошади. Землю женщины пахали на себе, вскапывали лопатами. Зерновые, как встарь, убирали серпами. Жили в землянках, работали от зари до зари, не получая за свой труд ничего. А тут еще непомерные налоги: платили за скот, птицу, за каждый куст крыжовника и вишню. Вернувшиеся с фронта мужики старались уйти из колхоза, чтобы заработать на стороне для содержания семьи. «Отходников» ловили, возвращали в колхоз, штрафовали, привлекали к уголовной ответственности.

Особенно тяжелым годом был сорок седьмой: разруха, засуха, неурожай. Не хватало самого необходимого, не было даже соли и керосина. Но страшнее всего оказался голод. Его зловещее дыхание мы почувствовали еще зимой. Кончились скудные запасы хлеба и картошки — основных продуктов питания сельского жителя.

Ранней весной, когда чуть оттаяла земля, на прошлогодних картофельных полях появились люди. Они, как грачи, медленно продвигались по освобожденным от снега пригоркам и склонам, изредка наклонялись, что-то выковыривали из земли и бросали в ведра, корзинки. Они собирали гнилую прошлогоднюю картошку. Ее потом тщательно промывали в ручье, высушивали, растирали и пекли так называемые «тошнотики». Я и сейчас еще помню их приторный, отдающий затхлой подвальной гнилью привкус. Помню и другое — постоянное чувство голода. Мы ели все, что можно было есть: молодые листья липы, щавель, козелец, стебли осоки, явора, корешки трав, но чувство голода не проходило — молодой организм требовал настоящей пищи...

Летом вздохнули свободнее: появились ягоды, грибы. А на полях созревал хотя и скудный, но все же обещавший облегчение урожай. Заколосилась рожь. Для нас, подростков, наступало самое лучшее время года. Мы срывали еще недозревшие колоски, связывали их в пучки и слегка поджаривали на костре, чтобы сгорели колючие усы и чуть распарилось зерно, его вылущивали и поедали. Потом ходили прокопченные, чумазые, но относительно сытые.

Однажды одного из нас, Сашку Алимитина, поймал полевой сторож. Сашкина семья особенно бедствовала — мать и младшая сестренка уже неделю от недоедания не вставали. Поэтому Сашка, отправляясь с нами в поле, прихватил с собой холщовую сумку, в которой, как и все мы, носил в школу учебники и тетрадки. Эту сумку он и набил колосками для матери и сестры.

Судили Сашку по первой статье только что вышедшего Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества», приговорили к восьми годам лишения свободы.

Как юрист понимаю всю жестокость и абсурдность этого Указа — к уголовной ответственности по нему было привлечено немало таких, как Сашка Алимитин. Крупные же дельцы в подавляющем большинстве остались на свободе...

Но случай с Сашкой послужил нам горьким и отрезвляющим уроком. Это была самая действенная профилактика — колхозные поля мы потом обходили за версту...^[2]

— Даже при максимальной колхозной пенсии трудно свести концы с концами, — опять заговорил Иван Тимофеевич, придерживая сбоку повозку, чтобы она не сползла в глубокую колею от колес трактора. — Дороговизна, дефицит... Зато себя административная система не забыла, утвердила статус персональных пенсий местного, республиканского и союзного значения. Так сказать, за большой вклад... в развал экономики, культуры, социальной сферы. А ведь в Конституции об особых пенсиях ничего не сказано. Там скромно записано: «Граждане СССР имеют право на материальное обеспечение по старости».

Мы помогли лошади вытащить повозку на крутой пригорок. Иван Тимофеевич вытер о сено запачканные грязью руки, задумчиво сказал:

— Мы утеряли в нашей жизни основное — милосердие. Его уже давно нет, хотя сегодня слово «милосердие» муссируется на каждом шагу, но дальше разговоров дело не движется. Да что там толковать о милосердии к деревенским старикам и старухам, когда даже в районной