Антология сатиры и юмора России XX века [Пантелеймон Романов] (fb2) читать постранично, страница - 2

дорогу современности, суетливо поднимает густые клубы пыли и пускает ее в глаза любознательному читателю»^[2].

К началу тридцатых годов имя Романова уже прочно обосновалось в списках классовых врагов, так что неудивительно, что его романы «Товарищ Кисляков» (1930) и «Собственность» (1933) получили суровую отповедь критики, и писателю на несколько лет был закрыт доступ в издательства, на страницы журналов и газет.

Вполне естественно, что свои обвинения в адрес писателя в политической неблагонадежности критики стремились подкрепить утверждениями о его художественной несостоятельности. Отсюда штампованные характеристики его стиля: «фотографичность», «отсутствие развития образов», «статичность», «бытовизм», «вульгарность языка»…

Как красная тряпка на быка, на ретивых критиков из пролеткульта действовала высокая оценка, которую дал творчеству Романова еще в 1925 году профессор Н. Н. Фатов: в большой статье «Пантелеймон Романов» он назвал его писателем первой величины.

«По манере письма, — отмечал Фатов, — П. Романов примыкает к великим писателям прошлого, прежде всего к Гоголю, Гончарову, Л. Толстому и Чехову»^[3].

Как быпредвидя весь тот шквал хулы, который вскоре обрушится на писателя. Фатов высказал положение, которое оказалось пророческим: «Многим такое утверждение, быть может, покажется чересчур смелым, но стоит только представить себе, каким богатейшим художественно-бытовым материалом будет через 50— 100 лет то, что уже написано П. Романовым, чтобы не испугаться такого утверждения»^[4].

Фатов имел в виду в первую очередь рассказы, которых к середине 20-х годов Романовым было написано и опубликовано уже более сотни. Этому жанру он остается верен до последних своих дней. Именно рассказы составляли пеструю, живую, подвижную широкую картину эпохи. Романов писал вроде бы не о существенном, а о частном, мелком, находящемся вне главных, определяющих проблем современности. Он сам полагал, что писатель, как и всякий художник, должен найти именно сущностное, постоянное в быстропроходящем и воплотить это в произведении, и тогда это произведение передаст эпоху и будет понятно не только современникам, но и будущим поколениям.

Но как же тогда понять то обилие его сатирических рассказов, в которых высмеиваются апатия и бездеятельность русских мужиков, их лень и корыстолюбие, жадность и завистливость и множество других непривлекательных черт? Неужели эти нерешительно переминающиеся с ноги на ногу, покорно склоняющие перед судьбой головы, неужели эти мужики могли совершить революцию и созидать новое общество? — вопрошали критики, намереваясь этим вопросом разом уничтожить писателя Романова (именно такими приемами широко пользовался один из наиболее беспощадных «уничижителей» Романова критик А. Прозоров). Им, этим критикам, можно ответить: да, и эти мужики, — вместе с другими, у которых было энергии и образованности побольше. Быть может, потому и было столько наломано дров и в процессе революции, и после нее, что зачастую на руководящих постах оказывались мужики с отнюдь не ангельскими характерами?

Отечественная литература наша полнится произведениями, насыщенными критическими оценками русского характера. Достаточно вспомнить Грибоедова, Гоголя, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Лескова. Да вот даже у Владимира Даля в его очерке «Русак», в целом воспевающем ум и сметливость русского народа, мы встречаем следующий пассаж, который отнюдь не идеализирует русского мужика: «Смышленостью и находчивостью неоспоримо может похвалиться народ наш… но вообще, по косности своей, он даже не любит собственно для себя улучшений и нововведений подражательных; и это особенно относится до домашнего его быта и хозяйства. Зато он крайне понятлив и переимчив, если дело пойдет по промышленной и ремесленной части; но здесь четыре сваи, на которых стоит русский человек, — авось, небось, ничего и как-нибудь, — эти четыре сваи на плавучем материке оказываются слишком ненадежными; жаль, что они увязли глубоко и что их нельзя заменить другими»^[5].

А Лесков отмечал, что в благородном свободомыслии «у русских людей не бывает недостатка, пока они не видят необходимости согласовать свои слова с делом»^[6].

И Романов, который искал во всех явлениях наиболее существенные и постоянные свойства, волей-неволей находил в русском характере немало отрицательных черт.

Критики считали это вызовом социалистическому строительству, перестройке сознания на социалистический лад, они полагали, что искусство периода созидания нового общества должно лишь воспевать эпоху, и любые негативные литературные образы расценивали как подрыв устоев государства.

Но не только на родине не сумели увидеть в Романове большого писателя. Среди критиков Русского Зарубежья его творчество тоже не было по