Вагон 7, место 15 [Клод Авелин] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

уверены в долгой жизни, что можете преспокойно переходить от одного дела к другому, нисколько не заботясь о том, чтобы завершить хоть одно из них? Я знаю, что это не так. Мысль о смерти почти неотступно преследует вас. Вас не покидает память об утраченных друзьях, вы горько сожалеете об их незавершенном творчестве. Почему бы вам не поразмыслить над их судьбой, с тем чтобы облегчить свою собственную! Можно подумать, что, напротив, эта тоска питает ваше безумие, побуждает вас спешить, хвататься за все — и вовсе не потому, что некое предчувствие предупреждает о тщете всего (я бы это знал), но потому, что с каждой секундой она все больше убеждает вас в скоротечности всего сущего, исчезающего с лихорадочной поспешностью, в том, что дыхание жизни, каким бы долгим оно ни казалось, всего лишь мимолетный вздох.

* * *

Надо ли, рассказав о радостных мечтаниях в год нашего тридцатилетия, напоминать вам о бездне, в которую вы меня ввергли почти тотчас же. Казалось бы, ничто не позволяло предугадать подобное несчастье. Но неожиданно вы опубликовали новый роман, детективный роман! И отнеслись к этому весьма серьезно.

Я не стал бы возвращаться к столь печальному факту, дорогой мой, поскольку вам все же удалось выйти из этой неслыханной авантюры, не слишком замарав себя (но все же немного замарав), если бы внезапно, в последние ночи, наши сны не поведали мне, что вы готовы повторить этот шаг...

Что это? Просто легкомыслие, наваждение или некая мрачная ожесточенность, обнаруживающая неожиданную склонность к самоубийству? Разве вы не представляете себе все последствия своего нового безумства? Не задумываетесь о времени, в которое мы живем, и о том, какими трагическими, но вполне реальными тайнами всецело поглощен наш ум?

* * *

Вы упрямо тешите себя иллюзией, что выкажете достаточное уважение к читателям, предложив им плод немалых своих усилий, и следовательно, вам нечего больше о них беспокоиться. Именно это кажется мне сейчас невозможным, если даже предположить, что это вообще когда-то было возможно. Уже в течение нескольких лет происходящие в мире события — впрочем, это скорее лишь начало их, лишь подступ к самим событиям, — порождают между массами и интеллектуалами, во всяком случае теми, кого волнует судьба и будущее человечества, некое движение, взаимное обогащение какой-то новой энергией. Мы были подготовлены к этому с первых же шагов нашей юности. Мы все время сохраняли эту готовность и эту причастность. (Следует признать, что на этот счет я могу высказать вам лишь свое удовлетворение.) По что полезного и поучительного для себя найдут в детективном романе именно эти знакомые и незнакомые друзья, чьи свидетельства и вопросы задевали вас за живое, неотступно преследовали, те, что требовали, чтобы вы, как и все остальные писатели, помогли им выразить свои мысли, разобраться в самих себе и объяснить другим. Какой найдут они здесь отголосок, отзвук той каждодневной драмы, среди которой вынуждены существовать?

* * *

Вы не шевелитесь. Казалось бы, наше уснувшее тело безмятежно отдыхает. Подозреваю, однако, что последуют самые решительные возражения, мне случалось уже наблюдать, как яростно вы защищали других, и вряд ли вы проявите меньше резкости, когда дело касается вас. Прежде всего вы утверждаете, что та или иная форма романа не исключает ни единого из достоинств, присущих романическому жанру в целом. По главное, вы требуете — не так ли? — права на развлечение. Вы даже уверены, что тут нечто большее, чем право, — долг. Долг автора, а следовательно, также и читателя, каким бы он ни был, особенно когда он утомлен. Получать удовольствие — возможно, первейшая жизненная потребность. Если это принимают без всяких оговорок, когда речь идет о живописи, о музыке или спорте, о пище или любовных радостях, короче, почти всех формах искусства, заявляете вы, — почему же отказывать в том письменному творчеству? Обычно еще соглашаются признать такое право за поэзией: она может воспевать лунный свет, и никто не обвинит ее в том, что она «предает свое высокое назначение». Прозаик требует этого права также и для себя, права на чувственное наслаждение писанием, которое жалуют поэту и которое влечет за собой столь необходимое наслаждение чтением.

* * *

Берегитесь, отвечали вам на это ваши друзья, и я, в свою очередь, так же отвечу. Как отличат ваш роман от тех романов, которые вы первый осуждаете, поскольку они выступают союзниками, пособниками некоего непоследовательного и коварного мира, особенно упорно старающегося сохранить себя? Может, вы к тому же дадите

достаточные «гарантии», чтобы не судить о вас по одним лишь внешним признакам? Я знаю вас, вы этого не сделаете. А если бы даже сделали, разве вы заставите кого-то поверить, что ваше будущее творчество не станет отличаться от прошлого и что столь дорогие вашему сердцу игры не уведут вас на опасный путь? Еще раз скажу, я знаю, что вы всегда действовали подобным образом.