Морские дежавы. Морская культура, континентальные империи и конфликт, который создал современный мир [Andrew Lambert] (fb2) читать постранично, страница - 2

публики. Прежде всего, морские державы боролись за торговлю. Британцы недавно открыли Китайскую империю с помощью амфибийной мощи, так же как венецианцы использовали Четвертый крестовый поход для создания своей морской империи. Независимо от своих личных религиозных взглядов венецианские лидеры тщательно "просчитывали" экономические преимущества, которые государство могло получить, нарушив их веру, поскольку "сердце Венеции было в ее войнах, а не в ее поклонении". В тексте, адресованном его ровесникам, Рёскин заметил, что упадок Венеции, начавшийся с гибели аристократии, был ускорен потерей частной веры.

Двумя годами ранее понятие "морское государство" с некоторым запозданием вошло в английский лексикон. Оно появилось в пятом томе монументальной "Истории Греции" Джорджа Грота, которая вышла как раз в тот момент, когда Великобритания начала гонку военно-морских вооружений со Второй французской республикой. Гроут не счел нужным связывать британскую и афинскую морскую мощь: никто из его современников не заметил бы этого. В его книге содержится самое раннее употребление терминов "морская мощь" и "талассократия", приведенных в Оксфордском словаре английского языка, которые Гроут заимствовал непосредственно у античных авторов. Он использовал их, чтобы связать современные британские проблемы с образцовым афинским государством, повторяя замечание Геродота о том, что афиняне сознательно сделали себя "морской державой".

Десятилетие спустя швейцарский историк Якоб Буркхардт развил метод Рёскина, построив магистерский анализ государств, культуры и власти в эпоху Возрождения на тезисе "Государство как произведение искусства". Буркхардт использовал концепцию конструируемой идентичности для анализа государств ранней современной Италии. Оба они признавали решающую роль выбора в эволюции государства, а идентичность была изменчивой, а не фиксированной. Рёскин, погруженный в морскую культуру викторианской Британии, решил сосредоточиться на Венеции, в то время как Буркхардт, уроженец Базеля, обратил внимание на Флоренцию.

В 1890 г. американский морской офицер капитан Альфред Тайер Мэхэн предпринял более прозаическую попытку классифицировать составляющие морской мощи в своем эпохальном тексте "Влияние морской мощи на историю 1660-1783 гг.", опубликованном в 1890 г. В отличие от Рёскина и Буркхардта, Мэхэн не занимался душой морской мощи, а лишь ее стратегической поверхностью. Он разделил греческое слово на словосочетание "морская мощь", потому что не мог обратиться к Венеции или Британии в поисках предшественника морской мощи для своей страны. Они были слишком малы, слишком слабы и, прежде всего, слишком морскими, чтобы определить сущность зарождающейся континентальной сверхдержавы. Вместо этого Мэхэн обратился к военно-морской мощи республиканского Рима, континентальной военной империи, стремившейся к господству в полушарии. Классической моделью, которую он выдвинул, был не рост карфагенской морской мощи, а ее уничтожение римской военной мощью. Аналогичным образом его современным примером было не возвышение Великобритании, а неспособность континентальной Франции достичь военно-морской гегемонии, необходимой ей для того, чтобы сокрушить своих слабых морских противников и стать новой Римской империей под властью Бурбонов, республиканцев или императоров. Мэхэн хотел, чтобы его соотечественники поняли, что первопричины неудач Франции кроются в неудачном стратегическом выборе, а не в континентальной идентичности, поскольку он понимал, что именно они, а не британцы, станут преемниками римской мантии.

Хотя Мэхэн, возможно, является лучшим руководством для студентов-стратегов, подход Рёскина к морской мощи был одновременно и более сложным, и более значимым. Его красноречивые строки открывают огромный труд, в котором рассматривается переплетение истории венецианской архитектуры и океанской империи. Рёскин не рассматривал вопрос о морской мощи как выбор, он относился к ней как к качеству, органичному для эпохи венецианского величия. Выбор был сделан задолго до этого. Он предполагал, что так было с Тиром, и знал, что так было и с викторианской Британией. Рёскин связал Британию в цепочку морской мощи, соединившую Лондон через Венецию с самым богатым городом Ветхого Завета. Цель этой талассократической преемственности была очевидна: викторианская Британия была одержима перспективой упадка, ползучей тревогой великой державы, боявшейся, что она достигла зенита славы. Кроме того, это было общество, сформированное классическим образованием: образованные люди, такие как Рёскин, знали "Пелопоннесскую войну" Фукидида, которую он считал "главной трагедией всего мира", и великую историю Джорджа Грота. Среди пышной помпезности быстрого технического прогресса и мирового господства Рёскин искал душу государства. Он боялся за свою страну - страхи, которые будут двигать его пером до конца жизни, вновь и вновь