Плач богов (СИ) [Евгения Владон] (fb2) читать онлайн

Плач богов

Эпиграф

Оригинальная аннотация:Эвелин Лейн едва не с самого детства привыкла, что её жизнью управляют все ближайшие родственники, взявшие на себя обязательства её законных опекунов. Учёба, взросление, предстоящее замужество – всё это у неё было, есть и будет, но только без права личного выбора. Кажется, что любой проделанный ею шаг, а то и возникающие в голове мысли, – не принятые ею собственные решения, а вложенные извне желания распоряжающихся её будущим людей. Даже поездка на Юг страны обернётся для наивной девушки вовсе не возможностью сбежать от вечного диктата родной бабушки и вездесущего надзора тётки Джулии, а очередным запланированным сюрпризом по её невинную душу.

Вот только самый ничтожный глоток сладкой свободы, да ещё и встреча с человеком иного социального статуса с абсолютно рознимыми взглядами на жизнь, способны перевернуть её внутренний мир буквально за считанные дни, заставив шагнуть навстречу когда-то несвойственным ей страстям и истинному безумству.

Злой рок, насмешка богов или случайное стечение обстоятельств? Но разве сердце выбирает осознанно ради кого биться в млеющем волнении, и разве душа рвётся из тела навстречу сильнейшему притяжению чужой близости по расчётливому хотению прагматичного разума? И что делать со свихнувшимися чувствами, если твою жизнь собираются отдать в руки человеку, которого ты никогда не полюбишь, а тот, ради которого ты готова и в огонь, и в воду, является такой же жертвой социальных устоев, как и ты сама?

Эпиграф к книге

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка.

В единой капле – бесконечность,

И небо – в чашечке цветка.

Уильям Блейк

И разделили Боги Великий Хаос на две тверди – небесную и земную, рассыпав по полотну Вселенной созвездия, дабы определять по ним путь и предсказывать грядущее; установив дневное и ночное светила, чтобы отмерять время, бодрствуя при ярком свете и набираясь сил во сне при полной темноте. Напоили сушу третьей твердью – водой, заполнив землю реками, озёрами, морями и океанами. И вдохнула Аостра – Великая Богиня жизни, живой дух в обе стихии, дабы побежала по венам плоти земли горячая и холодная кровь, рождая на свет растения и животных, а на небе дождевые и снежные облака.

И восхитились Боги созданными ими чудесами и творениями.

Взошла на Вершину Мира Богиня любви Фрига, желая благословить щедрые дары своих собратьев и сестёр, наполнив души всех живых существ радостью, счастьем и благочестием. Но неожиданно услышала детский плач, устремившись на его звук с не менее любопытным братом Лакхи. И нашли они удивительное существо, рождённое корнями Великого Древа у подножия Вершины Мира. И плакало оно, потому что имело две головы, смотрящие в разные стороны, четыре руки, четыре ноги и двойные органы внутри общего тела. Только сердце у него было одно, как и душа, переполнявшая ребёнка чувствами, которые раздирали его изнутри нестерпимой болью.

Сжалилась Фрига над несчастным созданием и попросила Лакхи помочь ей облегчить мучения невинного дитя.

Щёлкнул пальцами бог ночи и хранитель таинств Вселенной, и разъединил ребёнка на две части, как и бремя души, так и силу чувств, поделив поровну все имеющиеся органы, кроме сердца, и дав того каждому по половинке. А поскольку оно уже не было таким сильным, когда являлось одним целым, Фрига наполнила обе полти* исцеляющей энергией бессмертной любви – единственным источником божественной благодати, частичкой коей и по сей день наделены все потомки первых людей на земле, и благодаря которой мы и находим свою пару даже в кромешной мгле Царства Морока…

С тех пор Боги неустанно следят за делами и помыслами земных детей, временами завидуя их несовершенству, незнанию и особому сердцу, способному вынести любые испытания ниспосланного на них фатума. Даже разбиваясь на мелкие осколки, теряя близких и любимых людей, оно продолжало биться с неутихающей надеждой и несокрушимой верой в силу вечной любви, вызывая у Богов воистину счастливую улыбку сквозь слёзы.

Из ведических сказаний дохристианских племён Эспенрига –Песнь Богов о сотворении Мира и Человека

_____________________________________

*полть– уст. половина

Глава первая

Судьба, воля богов или случайное стечение обстоятельств? Кажется, что твоя жизнь подобна маленьким элементам сложной мозаики, которая выкладывается в определённую картину вопреки твоим желаниям и наивным представлениям об идеальном будущем. И не важно, какие чувства тебя накрывают в те или иные моменты, поскольку никому не интересно, что с тобой происходит, чего ты больше всего боишься и о чём мечтаешь на самом деле в тайне ото всех и вся. Всё это происходит только с тобой, никого не касаясь и не задевая даже невзначай. И в какой-то момент, ты действительно начинаешь ощущать себя ничтожной песчинкой в безбрежном океане жизни, совершенно одинокой и оторванной от мира, которую несёт сильное течение в неизвестном направлении, в незнакомые уголки космической бездны.

И именно тогда тебе начинает казаться, что ты перестаёшь что-либо понимать, а может и вовсе не хочешь этого делать – осознавать до конца, что же происходит в окружающей реальности и почему тебя затягивает тугими сетями тупой апатии вместо инстинкта к сопротивлению и самосохранения. Привычка, наработанная за последние годы? А вдруг это подсознательное желание окончательно обезличиться и перестать существовать на правах разумного человека?

Если бы ещё было возможно как-то отключить эмоции, которые и без того любили время от времени вскрывать душу тысячами лезвий острейшего волнения и страха. Причём страха зачастую беспочвенного и необоснованного, парализующего здравый разум и сбрасывающего его во мрак абсолютной пустоты, в глубины спящего подсознания. И тебе не остаётся ничего, как полностью отдаться данному потоку неконтролируемого течения, которое продолжало тебя уносить всё дальше и глубже. А ты и не думаешь ему сопротивляться.

А смысл? К чему вообще может привести любое сопротивление? Только усугубить ситуацию, сделав тебе по-настоящему больно, сжать сердце паническим спазмом и врезаться в глубины сознания шоковой контузией летальной безысходности?

Казалось, Эвелин не выходила из подобного состояния в течение всей поездки, лишь изредка вспоминая, что она живой человек и, как любому разумному существу, ей нужно проявлять хоть какое-то подобие осознанных действий на глазах у других сопровождающих её людей. А вот всё остальное время она могла проводить на своё усмотрение в любом удобном для себя состоянии – либо в глубокой прострации, либо в нежелательных воспоминаниях недавнего прошлого, последствия которого теперь уносили её по широкому устью Великой Эммы к очень далёким от северной столицы южным графствам. И, похоже, ничего другого у неё никогда и не имелось, кроме тех же воспоминаний и не самого светлого прошлого.

Наша малышка Эва подросла и стала совсем взрослой?– с этих слов всё и началось. По крайней мере, по мнению самой Эвелин, именно они и положили обратный отчёт её последнего «становления», а точнее, окончательной потери себя, как самостоятельной личности. Правда, что мог тогда понимать ребёнок, которому только-только исполнилось восемнадцать и которого по этическим нормам того времени автоматически причисляли к старым девам, ступивших на первую ступень данного статуса?

По правде сказать, ей всегда становилось не по себе, когда тётушка Джулия обращаясь непосредственно к ней, начинала свои пространные беседы с подобных фраз. И в тот вечер Эва тоже меньше всего ожидала, что в её комнату явится выше упомянутая особа – самая старшая из сестёр Вудвилл, высокая, статная шатенка с весьма проницательным взглядом зелёных глаз, от которого постоянно хотелось спрятаться за ближайшей мебелью или портьерой. Но последнее было невозможным. Он всегда тебя находил, даже если ты действительно до этого беззвучно укрывалась за защитным барьером плотных штор на подоконной скамье в библиотеке или в одной из малых гостиных столичной резиденции Клеменсов.

Только в тот памятный вечер Эвелин сидела за туалетным столиком своего незамысловатого будуара и готовилась ко сну. Почти не глядя в зеркальное отражение, машинально расчёсывала длинные, пепельно-русые волосы, перед тем как заплести их в косу, и как обычно ни о чём таком особенном не размышляла. Может быть обдумывала сюжет последних глав последней прочитанной ею книги? Впрочем, как и всегда. Мысли ни о чём, как и все её последние годы на попечении семейства Клеменс.

Прятаться было негде, тем более от нежданного вторжения хозяйки дома, которая могла войти в любую комнату без предупредительного стука и полученного на него разрешения. Тётя Джулия не побрезговала своим правом и в тот вечер, даже не обозначив заранее своего появления в отрывшихся дверях предварительными шагами за оными со стороны коридора. Ходить бесшумно она и любила, и с такой же нескрываемой страстью постоянно практиковала.

А улыбка на её тёмных губах, хоть и являла экспрессию радушного участия и едва не материнской нежности, каждый раз и при любых обстоятельствах вызывала у Эвы приступ обморожения позвоночного столба со страстным желанием спрятаться по-настоящему.

«Подумать только, а ведь ещё совсем недавно была таким очаровательным ребёнком с невинным взглядом больших чистых глаз.» - неважно, что она при этом делала и как себя вела. Да, могла присесть на удлинённую банкетку-пуф у изножья кровати прямо за спиной племянницы, заботливо провести пальцами по шёлковым прядям необычного оттенка, якобы помогая справиться с их непослушностью и заодно полюбоваться игрой тусклого света газовых ламп в тончайших нитях густых волос, скользящего по ним чарующими переливами золотисто-красной меди. Но вот что при этом срывалось с её губ…

Эвелин всегда испытывала двоякие чувства от слов тётушки, которые явно несли какой-то иной смысловой контекст от изначального, тщательно завуалированный под приятные комплименты.

«Теперь такая большая, настоящая леди, разве что незамужняя. А восемнадцать лет – для свободной девушки, сама знаешь, слишком много. Очень плохо, что твои родители заранее об этом не позаботились, а я чуть было не упустила этот момент.» - любование отражением Эвы в мутноватом зеркале туалетного столика, казалось, должно было усыпить бдительность оцепеневшей девушки. Только всё было с точностью наоборот. При виде мягкой улыбки тётушки, дополняющей её нежный голос земной сирены искренностью честных намерений, по спине почему-то расползались невидимые языки ледяного пламени, тут же проникая под кожу обжигающим до костей ознобом. И никакого подобия умиротворения и внутреннего тепла. Наоборот. Тело вопило врождёнными рефлексами о скрытой опасности, даже если таковой не существовало и в помине.

«Упустили… О чём вы?» - каким-то чудом ей удалось побороть зашкаливающее волнение, будто собственный инстинкт самосохранения вложил недостающую смелость в её уста и чуть приглушил паническое оцепенение лёгкой вспышкой сопротивления. Да, той самой, которую тётка Джулия привыкла именовать дурной наследственностью, если таковая время от времени вырывалась на свободу в момент превышенного прессинга со стороны.

«О том, что ты у нас почти единственная, кто оказался не пристроенным в плане чьей-то законной невесты. Хотя и не удивительно, твоя бабушка оттягивала этот момент сознательно и довольно долго.»

«Но ведь… Софии тоже скоро восемнадцать, и она тоже ещё не замужем.» - защитные слова сорвались с губ раньше, чем Эвелин успела прочувствовать весь спектр эмоций, спровоцированный смыслом фраз Джулии Клеменс и ударивший наотмашь по сознанию, а после – по всем уязвимым точкам тела. «Дурная» наследственность брала своё ответным отпором до того, как разум осознавал, что же выдавал язык.

«Софи помолвлена с четырнадцати лет, так что её будущее давно определено, в отличие от твоего.» - и конечно, для тётушки Джулии это был даже не бой на равных позициях, а, так, лёгкая разминка разомлевшего перед сном ума. Улыбка на её губах не потеряла прежней мягкости и не стала натянутой, ну, может лишь капельку снисходительной. – «Если будем и дальше тянуть с поиском достойных женихов для тебя, боюсь, ты закончишь так же, как и твоя тётка Конни. А ты ведь не хочешь провести остаток своей жизни бездетной старой девой, в компании таких же скучнейших особ, как она? Или, не дай бог, попасть в пансионат для одиноких стариков с невоспитанным персоналом и скудным меню?»

В тот раз Эва удержалась. Напоминать родной тёте, что Эвелин являлась такой же прямой наследницей состояния Вудвилл, как и та, включая оставленный покойным отцом на её имя трастовый фонд, было бы несколько неуместно, как и открывать собственные мечты о своём будущем, где она в коем-то веке станет полноправной хозяйкой своей жизни. Жаль только, что мечты, как правило, остаются всего лишь мечтами, особенно при наличии большого количества заинтересованных в твоей судьбе лиц.

«Но я ведь уже не первый год хожу с вашими дочерями на балы и светские рауты. Я же не знаю, сколько было возможных кандидатов на мою руку, да и просил ли кто её вообще. Ни вы, ни бабушка Виктория никогда не посвящали меня в данные подробности.»

Честно говоря, она уже и сама порядком подзабыла за два прошедших года, кто её просил добавить в бальную книгу и с кем она успела перетанцевать на своеобразных ярмарках невест Леонбурга, где и без неё хватало непристроенных юных дев более, чем предостаточно. Как правило, во время танцев смотреть в лицо партнёра (и тем более в глаза!) считалось непристойным и непозволительным, а разговаривать было ещё неудобнее.

Запомнить хотя бы нескольких из тех счастливчиков, которые углядели в толпе пёстрых красоток скромный лик Эвелин Лейн, оказалось столь же непосильной задачей, как и определить хотя бы в одном из них того, кто сумел бы заинтересовать девушку своими внешними данными. В памяти всплывали по большей мере бледные, чаще вытянутые лица, непримечательные черты с такими же полупустыми глазами, или закрученные вощёные усы молодых офицеров, от которых Эву почему-то всегда бросало в холодный озноб лёгкой неприязни.

Поэтому она никогда не понимала своих кузин, которые перед каждым бальным сезоном повторяли или заучивали наизусть, как отче наш, систему «тайных» знаков с помощью веера. Уж её точно никогда не тянуло с кем-то общаться на расстоянии подобными уловками. Похоже, молодые люди интересовали её ещё меньше, чем гипотетическое замужество на ком-то из них определённом. Так что узнавать о том факте, что о твоём будущем не только задумались твои законные опекуны, но и собирались что-то предпринять на этот счёт, - не самое из приятнейших событий, которое может произойти с тобой прямо перед сном.

«Если какие-то предложения от каких-то вероятных кандидатов и поступали на твоё имя, то они, как и положено, попадали в руки моему мужу. А он, как глава нашего семейства, принимал верное, по его мнению, решение касательно ценности подобных прошений. Если никто из данных просителей не оказывался достойным твоей руки, сообщать тебе об этом было бы неуместно. А то мало ли, ещё расстроишься…»

Ну конечно, последние слова обязательно надо было подчеркнуть более успокаивающей улыбкой и чарующим движением пальцев, заскользивших по атласу волос обомлевшей девушки любующимся жестом.

Эва и в этот раз вовремя прикусила язык, поскольку спрашивать о возможных случаях, связанных с её несостоявшимися женихами, – так же нелепо, как и пытаться вспомнить их лица и имена. Ей просто всё это было неинтересно! Разве что кроме того момента, что за прошедшие годы, потраченные на поиски будущего мужа, её каким-то чудом миновала чаща с обязательным замужеством. И к тому же, ей что-то мало верилось на счёт принятых дядюшкой Джеромом решениях о достоинстве гипотетических кандидатов на её руку. Чтобы тётя Джулия не брала в них личного участия?..

«Думаю, твоя бабушка тоже получала схожие предложения, и вполне вероятно, что она так же сочла их недостойными своего внимания, как и лица, от которых они исходили. Поэтому ничего не могу сказать по поводу всех тех молодых людей, которым ты приглянулась на тех же балах, и которые, по мнению твоего дяди и бабушки, выявились не вполне подходящими претендентами на твою руку. Я пребываю на этот счёт в таком же неведенье, как и ты. Но это не означает, что мы опустили руки и подумываем вовсе прекратить поиски на данном этапе. Плохо, что бальный сезон уже давно закончился, а остальные частные приёмы собирают слишком малое количество именитых гостей. Поэтому, мы решили отправить тебя в этом году вместе с девочками в Гранд-Льюис. Там, по крайней мере, вам не придётся скучать всё лето, а ты заодно побываешь на званых балах и раутах местной аристократии.»

Вот так вот, с чьей-то лёгкой руки или, вернее, принятого далеко не чужим человеком решения, она уже который день не находила себе места на палубах огромного речного колёсного парохода «Королевы Вирджинии», погружаясь в тяжёлые думы и обострённые эмоции во время неумолимого приближения выбранной не ею цели.

Не удивительно, почему в последний день их очень долгого и невообразимо монотонного путешествия, Эву пробрало во истину не самыми приятными страхами недоброго предчувствия. Не успокаивали даже вошедшие в привычку предобеденные прогулки по носовой палубе верхнего яруса парохода. И не важно, что её буквально уносило по мутным водам Великой Эммы от столь не менее тяжёлого прошлого и связанных с ним воспоминаний, от той жизни, в которой она ощущала себя скорее безликой тенью, нежели живым человеком. Она всё так же была бессильна что-либо изменить, как месяц назад, так и все последние десять лет.

Тёмная, почти чёрная речная вода с отчаяньем врезалась в металлическую обшивку парохода, рассекающего её взволнованную поверхность носовым ребром, и с возмущённым шипением взбивалась в скудную пену. Эвелин смотрела на неё с головокружительной высоты верхней палубы, практически не щурясь от ярких бликов солнечной дорожки, плескающейся расплавленным белым золотом на атласных волнах Великой Эммы. Встречный южный ветер, как это не странно, скользил по лицу и волосам тёплыми мазками морского запаха, оповещая о скором вхождении в солёные воды Атлантического океана.

Последовавший вскоре звон склянок, оповестил утомлённых долгим путешествием пассажиров о начале обеда. А ещё это означало, что до прибытия судна к конечному пункту назначения оставалось где-то около пяти часов. Очередное напоминание из темы – не самое приятное.

Эва глубоко вздохнула и с тоской обернулась. Многие пассажиры уже неспешно покидали прогулочную палубу, дабы спуститься на второй уровень в полуоткрытую столовую первого класса, оцепленную арочными рядами корпусных стен и окон, чередующихся сквозными пролётами меж металлическими колоннами без стёкол и дверей.

Вспомнив о сегодняшнем меню на оставшиеся часы плаванья, девушка решила никуда не спешить. Тем более, что её отсутствие едва ли будет кем-то замечено за их общим столом.

Ещё раз тяжко выдохнув, Эвелин потянулась к перилам правого борта, устремив взгляд на речной берег к панорамному пейзажу местной флоры и фауны. Как давно она здесь не была и насколько успела подзабыть о восхитительных красотах южных графств Эспенрига? И не удивительно. В последний раз она путешествовала с родителями по данному речному пути без малого лет десять назад, и именно подзабытые детские воспоминания всколыхнули большую часть чувств ноющей ностальгией по безвозвратному прошлому. Ведь даже на тех же картинках увесистых энциклопедий и атласов, нарисованных художниками-путешественниками, невозможно передать захватывающего дух величия местных пейзажей дикой природы. А современная фотография так и вовсе была лишена передачи цветовой палитры с неповторимыми оттенками окружающего совершенства.

Высокая стена из густых деревьев и прочей непроходимой растительности, тянулась вдоль берега уже который день и час неприступным барьером одновременно притягивающих и до смерти пугающих тёмных джунглей. Хотя до лета было ещё не скоро, но окружающего климата подобные мелочи определённо не касались. Не смотря на почти знойную жару, воды здесь было просто в переизбытке: мелкие ответвления змеящихся речушек-притоков, озёра, бесконечные гектары затопленных болотами земель – и всё это в теневом оцеплении абсолютно незнакомых и невообразимо высоченных деревьев, покрытых длинным седым мхом и тугими лозами жилистых лиан.

Пару раз Эвелин удавалось даже разглядеть среди витиеватых ветвей и сочной листвы застывших в смешных позах тёмно-рыжих лемуров. Хотя кого-кого, а вот птиц здесь было явно в переизбытке. Чего только стоил их шумный гомон и резкие крики, сопровождавшие пароход едва не денно и нощно почти целую неделю подходящего к концу путешествия. Маленькие и очень юркие канарейки от ядовито алого до лимонно-жёлтого, пёстрые волнистые попугайчики всевозможных расцветок, и конечно же крупные виды ару и хохлатых какаду. Хватало здесь и водоплавающих птиц, не говоря уже о занудливых чайках, которые, казалось, приживались в любом месте не зависимо от времён года и климатической широты.

Когда-то отец рассказывал ещё совсем маленькой Эве о жителях данных графств, о том, как тем приходилось зарабатывать на продажах экзотических птиц и животных приезжим из других уголков страны (а иногда и из других стран), поскольку выживать за счёт сезонных работ на кофейных, чайных, тростниковых и банановых плантациях для них было так же нереально тяжело, как и шахтёрам в центральных и северных частях государства.

И всё-таки Юг – это не Север. Об этом Эвелин Лейн не сумела забыть даже за десять лет, прожитых в Леонбурге – чопорной, монотонно размеренной и весьма надменной столице. Как часто называли этот огромный индустриальный город сами его жители – Колыбель белых людей Эспенрига. Да, очень бледнокожих, чаще светлоглазых (с преобладанием серых, голубых и серо-зелёных оттенков) и, как правило, светловолосых. Пусть за последние века их холодную кровь и разбавили более страстные, черноглазые брюнеты из южных стран и континентов мира, само же заносчивое сознание этих высокомерных гордецов никому перекроить так и не удалось. Так что Эве было с чем сравнивать.

Здесь всё было по-другому. Даже вода в реке, воздух, небо и солнце, зависшее в зените прямо над головой и нагревающее до обжигающего дыхания встречный ветер, столь отличительный от холодных порывов и сквозняков Леонбурга. Здесь даже дышалось иначе, более глубже и едва не во всю грудь. А насколько сильно обострялись чувства, когда приходилось думать о том, как же они близки к выходу в океан, все дальше и неумолимей продвигаясь к южной черте побережья, граничащего с поясом-архипелагом Эмеральдовых островов.

Сердце набирало обороты, то и дело холодея от необъяснимого предчувствия, душа буквально металась в конвульсивной тревоге похлеще напуганной до смерти птицы в клетке. От былого любопытства и детского предвкушения практически не осталось и следа. Последних дней хватило с лихвой, чтобы пресытится и местной экзотикой, и окружающими красотами диких джунглей. Похоже, остались одни лишь беспричинные страхи и неуёмное волнение, подобно вестникам-призракам приближающегося фатума – то ли плохого, то ли хорошего.

Конечно, Эвелин прекрасно понимала, все её переживания вполне естественны и объяснимы, правда данный факт нисколько не успокаивал. Как и безрезультатные попытки унять растревоженную душу старой присказкой – всё, что не делается, всё к лучшему, особенно если это очень большие перемены в жизни.

Хотя, кто сказал, что перемена места и окружения способны изменить её прежнее существование? Не будет ли она, как и раньше, смотреть тоскливым взглядом в своё невзрачное будущее и с изъедающей сущность горечью оглядываться в монотонное, местами неприглядное прошлое, не имея никаких приятных поводов для утешительного любования застывшим в одной позиции настоящим?

В который уже раз девушка порывисто вздохнула (всё-таки тугой корсет и влажный воздух делали своё чёрное дело) и не совсем уверенно отвернулась от перил оградительного барьера борта. Взгляд зацепился за престарелую пару Флетчеров, как обычно замыкающую небольшую процессию пассажиров первого класса, желающих успеть на подачу первых блюд ланча в общей столовой. И в который раз её охватило искренним изумлением, при виде облачения всех этих людей, являющихся прямыми представителями высшего сословия Эспенрига и именно поэтому одетых только по последней моде европейских канонов. И, наверное, не сколько одетых, а буквально зашитых от подбородка до самых пят в плотную броню мужских костюмов или не менее закрытых платьев женского кроя, с обязательным наличием подкладочных турнюров всевозможных конструкций, тугих корсетов и далеко не тонкого нижнего белья. Про фетровые, изредка соломенные шляпы и помпезные шляпки, венчающие тяжёлые букли высоких причёсок можно было и не упоминать. Хотя нет. Последние тоже притягивали к себе не менее шокированное внимание (впрочем, как и обязательные кружевные митенки на руках) своими широкими и только шёлковыми лентами, которые, как правило, завязывались под подбородком вычурной модницы кокетливым бантом.

Неужели аристократия южных графств так же слепо следовала последней моде даже в августовскую жару, не говоря о днях сегодняшних? От подобных мыслей Эвелин в который уже раз за последние дни поездки невольно передёрнуло, а сегодня так и вовсе превзошло свой наивысший пик. Неужели ей придётся терпеть в имении Клеменсов ещё и ЭТО? Неужели боги над ней так и не сжалятся?

Ей и без того хватило ощутимой смены климата, температуры и весьма повышенной влажности воздуха. Казалось, чем ближе они были к Югу, тем беспощаднее становились далеко не гибкие пластины сковывающего большую часть движений корсета и обязательно затянутых как можно туже очень сильными и бесспорно натренированными пальцами Лили. Ещё бы! Ведь Лили привыкла потакать капризам всех трёх сестёр Клеменс, просто помешанных на осиных талиях и идеальных формах женской фигуры. Это они готовы терпеть жуткую жару, от которой не спасали ни лёгкие вырезы высоких лифов, ни уж тем более тряпичные зонтики от солнца и веера. А ей-то, Эвелин, за что такие мучительные пытки?

Естественно, дышать в подобной броне под беспощадным дневным светилом и превышенной температурой воздуха нереально тяжело. О каком хорошем настроении тут вообще можно было говорить? При чём легче не становилось нигде и никак. Ни на палубах парохода, так сказать, на свежем воздухе, ни в каюте среднего класса, которую девушка делила с вездесущей служанкой от самого Леонбурга, где тоже было далеко не свежо и совершенно не прохладно, и где она всё равно не могла спрятаться от всего мира и чужих, назойливых глаз, как бы страстно об этом не мечтала всё плаванье.

Бросив последний, наполненный отчаянной тоской взгляд на речной берег широкого устья Великой Эммы, Эвелин наконец-то заставила себя покинуть верхнюю палубу «Королевы Вирджинии». И, похоже, это была её прощальная прогулка по столь внушительному плавучему дому, на который, быть может, она уже больше никогда не поднимется, чтобы вернуться обратно на Север.

Глава вторая

Спустившись в свою каюту, Эва на несколько секунд прижалась спиной к закрытым дверям и прикрыла глаза. Сердце бухало о грудную клетку и даже по горлу, как заведённое, то ли от небольшого марш-броска по палубам и лестницам, то ли от несходящего волнения, а может и от того и от другого вместе взятого. Рука машинально потянулась к лентам-завязкам соломенной шляпки и так же на автомате дёрнула за концы банта. С облегчением стянув не такую уж и тяжёлую конструкцию незамысловатого шляпного «шедевра», девушка заставила себя оттолкнуться от дверной панели и пройти вглубь небольшой каюты. Все движения и шаги на условных рефлексах. Взгляд едва ли замечает окружающую обстановку. Эвелин прекрасно могла передвигаться по этой тёмной «коморке» даже с закрытыми глазами, изучив ту вдоль и поперёк за долгое время путешествия. Два иллюминатора под потолком, две койки у противоположных стен и столик между их изголовьями. Вся имеющаяся здесь мебель намертво привинчена к полу, включая умывальник и очень узкий шкаф в углу. И это считай по-божески, тем более что все окружающие стены были обшиты тёплыми панелями из натурального дерева. В третьем классе койки вообще двуярусные, металлические перегородки попросту выкрашены в белую краску, а места в каютах ровно столько, чтобы можно было забраться на свою лежанку и при этом не удариться обо что-нибудь головой. Так что Эве было грех жаловаться. Здесь она могла даже ходить «из угла в угол», спокойно переодеваться, да ещё и с помощью далеко не маленькой Лили.

То, что родная тётка обделила её более хорошим местом первого класса (и явно в тайне от бабушки Виктории), не вызвало у Эвелин ни удивления, ни той же обиды. Она уже давно привыкла жить на правах прислуги, не мелкой, конечно, а ближе к гувернёрам и камеристкам, довольствуясь ни большим и ни меньшим. Более дешёвые платья почти скромного покроя, полное отсутствие настоящих драгоценных украшений, обычное льняное нижнее бельё без тонкого ручного кружева и прочих кудрявых рюшечек.

И это нисколько её не уничижало в собственных глазах. Напротив! Она бы всё сейчас отдала, лишь бы избавиться от обязательного ношения корсета, бессмысленных подкладок-турнюров, а то и вовсе стянула с себя половину одежды.

Но всё, что она тогда сделала, это вымученно присела на идеально заправленную кровать и на какое-то время уставилась невидящим взглядом в одну точку прямо перед собой, машинально обмахиваясь снятой шляпой, вместо опахала.

Слишком долгое путешествие и слишком много волнения. Как раз из-за последнего с самых первых дней плаванья у неё напрочь пропал аппетит, а вовсе не из-за морской болезни, как это было у всех трёх сестёр Клеменс. Подпитываемый стресс усиливал рассеянность, делая свою хозяйку постоянно невнимательной и забывчивой, от чего Лилия становилась ещё более ворчливой, а Софи, Клэр и Валери – более насмешливыми и язвительными. А первые ночи для Эвы так вообще превратились в настоящую пытку и не сколько от храпа немолодой камеристки (временами очень громкого, чередующегося бессвязным бормотанием и не на шутку пугающими вскриками), а именно из-за тех чёртовых переживаний, мучавших девушку уже буквально физически.

Но всё это, как говорится, являлось лишь незначительной частью «беды», ибо, кроме собственных чувств и панических страхов, немаловажную роль играл человеческий фактор. Например, Лили, когда не спала и не помогала двум другим служанкам (предоставленных местным штатом обслуживающего персонала) одевать трёх кузин Клеменс в верхних каютах первого класса, то постоянно болтала, а, точнее, недовольно бурчала, вычитывая свой длинный список личных претензий по каждому поводу и без. А говорить она умела и бесспорно обожала это делать лучше всех и вся.

Поэтому-то Эвелин и пришлось приспосабливаться к новому стилю жизни практически на ходу. Чем, в принципе все эти недели успешно и занималась, гуляя по бесконечным лабиринтам огромного парохода и буквально выискивая места, в которых можно было прятаться, совершенно не переживая о том, что тебя могли там отыскать. Жаль только, что там нельзя было спрятаться от самой себя, как и найти способ усыпить все свои страхи.

Когда гулкий стук сердца более или менее приглушил свои ненормальные толчки, а учащённое дыхание перестало вызывать боль в рёбрах при сопротивлении с корсетом, Эва отложила шляпу в сторону, попытавшись согнуться пополам, но только для того, чтобы достать из-под кровати свой потёртый старенький саквояж из потрескавшейся сыромятной кожи неопределённого цвета. Взгромоздив его подле себя прямо на покрывало, щёлкнула широким замком центрального ремешка, в который раз при взаимодействии с его нехитрой конструкцией недовольно сдвинув свои тёмные бровки к переносице.

Надо будет попросить Лилию найти какую-нибудь верёвку или более надёжный ремень, чтобы перед прибытием в порт Гранд-Льюиса перевязать его прямо поверху, иначе точно расстегнётся в самый непредвиденный момент.

Открыв сумку и недолго в ней порывшись, Эвелин вытащила на свет не менее потёртую кожаную папку (когда-то имевшую радикально чёрный цвет) и деревянную коробку-несессер под письменные и художественные принадлежности.

Когда где-то через пару часов (а может и больше) в каюту без стука вошла Лилия, девушка уже успела набросать на желтоватом листе плотной бумаги китайской тушью (такой же беспросветно старой, как и сам саквояж) графический эскиз из местных достопримечательностей – узкую границу воды и речного берега, ряд ветвистых деревьев, окружённых экзотическими цветами и вьющимися растениями, с полдюжины разных птиц и попугаев, и конечно же висящего на лиане неуклюжего лемура.

- Я так и знала! – стоявшую до этого в каюте мёртвую тишину, прерывавшуюся лишь шуршащим скрипом пера по бумаге и приглушёнными звуками извне, практически с треском раздражающего «хруста» смял через чур громкий голос возмущённой камеристки. Само собой, в нём дребезжали те самые нотки подчёркнутого недовольства, которые, по своему обыкновению и как правило, предшествовали долгой и нудной нотации. – Вас искать на этом треклятом пароходе – чревато заработать себе грыжу или грудную жабу. Если не найдёшь здесь в каюте, обязательно спрячетесь где-нибудь на нижней палубе прямо у колеса или на самой крыше. Вы опять перепачкали себе руки чернилами, мисс Эвелин! Ну что за несносная девица! К обеду явиться так и не соизволили, зато чиркать свои рисуночки в любое время дня и ночи так пожалуйста, за милую душу. И не важно, что за неё переживают и ждут, когда же она надумает присоединиться к остальным барышням за обеденным столом.

- Спасибо, Лили, но я не голодна! – как бы Эве не хотелось этого делать, но глаза, словно от сильнейшей гравитации невидимого магнита, потянулись в сторону нахлобучившейся Лилии, застывшей в дверях чёрным истуканом нерадивого предвестника больших неприятностей. Сорока пятилетняя женщина в глухом платье цвета вороньего крыла на сбитом теле среднего роста и средней привлекательности, и с таким же непримечательным чуть раскрасневшимся лицом, будто бы и вправду пыталась просверлить голову своей юной госпоже весьма недобрым взглядом потемневших зелёных глазок. А глаза у неё действительно казались колкими и, когда надо, очень въедливыми, под стать её подвешенному язычку. И от них едва ли можно было что-то скрыть, как тому же полусумраку каюты не удавалось пригасить острые, буквально птичьи черты лица служанки и в особенности цвет её волос – натуральную огненную медь, кое-где посеребрённую первыми прядями седины.

Но взор девушки почему-то привлекло не контрастное пятно обычно очень белого лика Лилии, а то, что та держала на тот момент в своих длинных, чуть пухлых (и когда надо, весьма проворных) пальцах. Плетёную из тугой лозы миску, едва не с горкой наполненную свежими фруктами.

Первая реакция – вернуться в исходную позицию и сделать вид, что тебя куда больше интересует работа над собственным рисунком, чем желание выслушивать чужие претензии или через нехочу запихиваться набившими оскомину полузрелыми плодами местного происхождения. Эвелин для пущей убедительности даже голову пригнула и ссутулила спину, словно данная демонстрация своей «увлечённостью» могла спасти её от словоизвержения немолодой камеристки.

- О, да! Я прекрасно вижу, как вы не голодны! За всё время путешествия так истощали и обескровились, не иначе, как тот полуживой призрак. Того глядишь, скоро вообще ничего не останется, окромя глазищ, да выступающих сквозь кожу костей. И чем мне, извольте, отвечать вашим тётушке и дяде, когда они приедут вслед на поезде в Гранд-Льюис и увидят, во что превратилась их племянница? Они же точно решат, что я намеренно морила вас голодом. Я, которая все свои годы службы при Клеменсах следила за каждым отправленным в рот девочкам кусочком еды, заставляя всех вас доедать всё до последней крошки…

- Но я действительно не голодна, Лили! – Эве пришлось повысить голос, чтобы успеть перебить раздухарившуюся не на шутку Лилиан Взрывоопасную.

- И нечего тут на меня кричать! С какой стати я обязана носиться с вами, как та наседка с единственным цыплёнком? – наконец-то женщина сошла с места и величественной походкой направилась в противоположную от дверей сторону, к их общему столику. Эвелин только и успела вовремя повернуть планшетку с рисунком в бок, да подтянуть под себя ноги. – Честное слово, по сравнению с вашим упрямым нравом, мисс Софи и мисс Валери просто ангелы во плоти. А уж мне-то не знать, какой характер у мисс Софии. Ведь это я ей меняла пелёнки с самого первого дня её появления на свет.

«Какое счастье, что я не была тому свидетельницей.» - мысленно пошутила сама себе девушка, с демонстративным видом вернувшись к прерванному занятию. Обмакнула перо в чернильницу и нарочито громко постучала им о край горлышка пузырька, стряхивая излишние капли.

Лили возмущённо фыркнула, с громким стуком поставив миску на столик, и снова развернулась в ту сторону, откуда пришла. Опять неспешный манёвр в противоположную часть каюты, но на этот раз к тумбе для умывальных принадлежностей, с вмонтированной в столешницу умывальника раковиной из каолина. Проверив наличие достаточного количества воды в медном кувшине, открыла мыльницу и сдернула со стенового крючка возле зеркала чистое полотенце.

- А ну-ка, грязнуля-замарашка, живо умываться и обедать. Через два часа мы уже будем дома. А ужин там подаётся не раньше девяти вечера. Не хватало, чтобы вы хлопнулись в голодном обмороке, так и не дойдя до стола. Хотите опозорить меня перед всем Гранд-Льюисом? Вы хоть можете представить, что начнут обо мне там говорить? О Лилиан, у которой всё всегда всё схвачено по часам и секундам, и которая никогда и ни о чём не забывает! Или вы специально всё это делаете, чтобы меня уволили?

Ох, Лили, Лили! Ни дня не может прожить, чтобы не превратить его в Шекспировскую трагедию. Да и что толку с ней спорить? Уж в чём в чём, а в спорах ей во истину не было равных. И это та, кто уже который год с завидным постоянством любит говорить о несносно упрямом характере Эвелин Лейн.

- Почему ты всё и всегда воспринимаешь на личный счёт. Да и у кого вообще сможет подняться рука тебя уволить? Это меня скорее всего выставят за дверь без недельного пособия. – в который раз Эва попыталась пошутить вслух, и в который раз данный номер с Лилиан не прошёл.

- Просто уму не постижимо, сколько же времени мистеру Клеменсу и вашей тётушке приходилось терпеть вас в своём доме. Да вы ещё с детства походили на зашуганную, точно дикую зверушку, но уж никак не на будущую леди. За вас постоянно приходилось краснеть. То вы и пару слов не могли связать, а то, не дай бог, за что-нибудь зацепитесь, уроните, да разобьёте. Бедная миссис Клеменс. Сколько она с вами натерпелась за эти годы.

Увы и да. Эвелин не нужно было напоминать об этом каждый день и каждую пройденную минуту своего жалкого существования, ибо девушка сама прекрасно помнила о данном факте, едва только-только открывала глаза и реальность тут же врывалась в её незащищённый мирок своей отрезвляющей жёсткой действительностью и неизменным положением вещей. И уж тем более она уже никогда не сможет забыть тех моментов, когда волей случая ей удавалась подслушивать разговоры любимой тётушки с гостями или крайне болтливыми подругами, одной из главных тем обсуждений коих частенько являлась сиротка Эва. Ей приходилось прокручивать их в памяти, иногда со слезами на глазах, снова и снова. И не потому, что ей хотелось причинить себе ещё большую боль к невосполнимым потерям прошлого, а чтобы никогда не забывалась и не забывала, кто она среди этих людей и где на самом деле её истинное место.

- А теперь убирайте обратно в сумку свои художества и быстро мыть руки! Вы же знаете, как я не люблю повторять что-либо дважды. Ведь мне ещё нужно проверить, весь ли багаж на месте и готов ли к отгрузу на берег. Да и девочкам уже скоро надо будет одеваться после обеденного отдыха. А вот вы, между прочим, не только до сих пор не отобедали, но ещё и пропустили дневной сон! Хотя, чему тут удивляться. Вас же никогда не заботило, как вы выглядите и что подумают о вас другие, в отличие от ваших кузин. Быть истинной леди – это настоящее искусство, и на Юге оно ценится, как нигде-либо ещё. Так что здесь без особого труда определяют кто есть кто, по тому, как человек себя ведёт, подаёт себя и как умеет излагать свои мысли. Если бы вы хоть чуточку прислушивались к моим советам, мисс Эвелин, ваш первый выход в свет не прошёл незамеченным, в отличие от выхода мисс Софии. И уже как минимум с год были бы за мужем, а не висели не шее своих опекунов.

Можно подумать, Лили озвучивала вслух большую часть мыслей как самой Эвы, так и её родных, включая всех сестричек Клеменс. И всё же, немолодая и явно опытная в таких вопросах служанка, хотя бы говорила всё как есть, не особо подбирая слова с выражениями и не скрывая свои реальные мысли за учтивыми улыбочками или корректными замечаниями.

«А ведь я попала в дом дяди Джерома далеко не зашуганной дикой зверушкой.» - горькие думы, подобно едким каплям растворителя, разъедали стушевавшееся сознание необратимой обреченностью перед безапелляционной истиной жизни. Желания возразить всезнающей камеристке вообще не возникало, не смотря на кое-какие внутренние несогласия с некоторыми утверждениями более старшей и куда опытной женщины.

Но даже если и ставить акцент на крайней прямолинейности Лилиан, в любом случае, да и практически всегда, она оставалась единственным в доме Клеменсов человеком, с кем Эвелин не боялась говорить о том, что думала, или делать что-то не так, как принято в обществе. Ибо всё, что слетало с губ Лили произносилось вовсе не со зла. Той просто хотелось, чтобы её подопечная в коем-то веке встрепенулась, повыше приподняв свою очаровательную головку, и расправила точёные плечики, дабы наконец-то показать всему миру – что Эвелин КлементинаВудвилл-Лейн не только способна, но и даже достойна носить королевский титул вместе с царской диадемой. Ведь для всех дуэний и гувернанток главным приоритетом в работе считалось вывести в свет настоящих леди, за которых ни перед кем не придётся краснеть. Чьи утончённые манеры, безупречное поведение и обворожительная способность излагать свои мысли, говорят сами за себя. А гарантированный успех любой дебютантки – наивысшая награда для всех её воспитателей и репетиторов.

Только вот у Эвы всё случилось с точностью наоборот, словно заведомо пошло по совершенно противоположному сценарию.

- Никогда не понимала (и, скорее, уже никогда и не пойму) смысла фразы «Женщина обязана удачно выйти замуж, а до этого сделать всё возможное, чтобы найти себе достойную партию»! Прямо какое-то единственное в своём роде великое достижение в её жизни. Будто без всего этого её существование станет неполноценным и бессмысленным.

- А вы предпочитаете нести на себе позорное клеймо старой девы до конца своих дней? – почти бесцветная, рыжевато-бежевая бровь служанки насмешливо изогнулась вверх.

Хотя Лили и без того прекрасно понимала, что для Эвелин подобное «оскорбление» самое безобидное из всех тех, что той приходилось когда-либо слышать в свой адрес.

- Я лучше останусь старой девой до конца своей жизни, чем выйду замуж за абсолютно незнакомого мне человека, который решится взять меня в жёны либо из жалости, либо за неимением лучшего варианта.

- Вы убеждены, что на вас могут жениться только из жалости?! – похоже, для служанки слова ещё в сущности наивного ребёнка прозвучали шокирующим откровением.

- Ты же сама сравнила меня с зашуганной зверушкой, дрожащей осиновым листиком при виде собственной тени. Что ещё, кроме жалости, я могу вызывать у не знающих меня людей?

- Ну… ежели вы так думаете, то как же иначе? Тот, кто постоянно себя жалеет и плачется, иных о себе впечатлений на других и не произведёт. – немолодая женщина явно говорила с иронией, словно подначивая наконец-то подошедшую к умывальнику юную упрямицу. – Мыло… мыло берите. Отмоете руки, снимем корсаж и рукава, чтобы хорошенечко вымыли лицо, шею и декольте. – Лилиан начала сливать воду из кувшина над протянутыми ладошками Эвелин, не забывая при этом поддерживать самую важную, по её мнению, тему разговора. – И если желаете знать моё мнение, мэм, то я почему-то очень редко вижу вас зашуганной зверушкой, особенно, когда мы остаёмся с вами наедине. И именно со мной вам ничего не мешает говорить вполне складные вещи, а иногда даже и что-то близкое к умным высказываниям. Вот почему вы не ведёте себя так же на людях? Сразу же тушуетесь, поникаете глазами долу и будто пытаетесь превратиться в невидимую тень. Словно и впрямь кто-то вас подменяет таки до полной неузнаваемости.

- Это потому, что я чувствую себя совершенно чужой среди незнакомых мне людей, буквально не вписываясь ко двору. Особенно, когда они начинают болтать о всякой чепухе, лишь бы с умным видом поддержать меж собой светскую беседу.

- Это и есть наивысшее искусство идеального поведения в обществе, мисс Эвелин! – служанка тоже не сдавала своих позиций, пока её пальцы очень быстро расстёгивали ряд мелких пуговок на спинке светло-серого платья упрямой барышни. – Болтать всякую чепуху, чтобы она при этом выглядела утончённой светской беседой.

- Если бы ты вслушалась в контекст подобных бесед, Лили, то ничего утончённого там не услышала. Может у взрослых бывает и проскальзывает что-то близкое к серьёзным обсуждениям, но, когда между собой начинают болтать юные леди – это же просто превращается в жутчайшую пытку для ушей. То по часу во всех деталях разбирают, какое у кого платье и где его шили, то сколько раз в их сторону посмотрел тот или иной молодой человек… А если у кого-то в ближайшие месяцы намечается свадьба, это всё… пиши пропало. А как при этом раздражает их напыщенный цинизм! – девушка в этот момент нагнулась над умывальником и принялась очень-очень тщательно намыливать лицо и шею кусочком душистого мыла. Уже через несколько секунд она стала походить на смешного котёнка, сильно-сильно жмурящего глаза под щиплющими пузырьками мыльной пены. – «О, вы слышали, у Пэтти и Пола будет ребёнок! Я так рада за них!» - и это после того, как до их свадьбы все только и делали, что обсуждали, почему это Пэтти вдруг выходит замуж, ведь она такая неказистая, сутулая, косая на один глаз, да ещё и прихрамывает с детства, потому что умудрилась на какой-то свой день рождения упасть с безобидного пони и сильно ушибить от удара о землю таз. А я так когда-то мечтала поскорее вырасти, чтобы в коем-то веке избавиться от возможности выслушивать подобные сплетни раз и навсегда!

- Боюсь вас огорчить, мисс Эвелин, но большинство разговоров взрослых женщин мало чем отличается от девчачьих. А теперь вытирайтесь и садитесь за стол! Сейчас ещё принесу сырного пирога и горячего чаю. Видите, до чего вы меня довели. Мне уже который день приходится через несколько часов после окончания обеда выпрашивать на кухне оставшиеся порции еды! Практически тягаю со стола господские объедки! Вот уж никогда не думала, что однажды доживу до подобного позора.

Опять поправив на девушке неновое дорожное платье из сизого муслина и с помощью специального крючка ловко застегнув на нём все-все пуговки, Лилиан вскоре вышла из каюты за обещанным кушаньем, не забыв оставить прощальное напутствие, невыполнение коего могло стоить кое-кому как минимум двухчасовой лекции из весьма занудных нотаций. Как бы Эве до этого не хотелось просто лечь на постель и просто закрыть глаза, ей всё же пришлось выполнить приказ служанки буквально через нехочу. Как никак, но фрукты хотя бы освежали, а не падали на дно желудка тяжёлыми кусками, как это бывало с пережаренными кусками далеко не сочного стейка или тушеной речной рыбы с сомнительным душком. Откуда здесь вообще взяться здоровому аппетиту?

Правда губы девушки неосознанно растянулись в довольной ухмылке, стоило только вспомнить первые дни их изнурительного плаванья. Как Софи, Клэр и Валери тогда в прямом смысле приросли к своим кроватям в обнимку с тазиками, охая и ахая при каждом незначительном повороте парохода, как те принцессы на горошинах. А когда им предлагали подкрепиться сухарями с маслом и луком (единственным блюдом, которым можно было питаться во время морской болезни), то закатывали такие истерики, будто их просили выйти на палубу в одном исподнем.

Зато, когда через какое-то время они-таки оклемались и наконец-то вышли на свет божий из своих кают, их невозможно было узнать. Всё такие же высокомерные вертихвостки и языкастые язвы, коими они ходили почти всю свою сознательную жизнь по твёрдой почве, словно никакая хворь их не валила с ног и не укладывала неподвижными штабелями на казённые кровати. А ведь Эвелин даже тайно надеялась, что если морская болезнь их и не сведёт в могилу, то хотя бы продержит в лежачем состоянии до конца всего путешествия. Конечно, думать о таком – очень и очень плохо, а порой даже грешно, но всё же…

Глава третья

Она поднялась на палубу второго яруса, когда, по её личным подсчётам, до прибытия в порт Гранд-Льюиса оставалось где-то около получаса. На голове вновь красовалась старая соломенная шляпка с широкими полями и плоской тулью, на руки пришлось нацепить тоже далеко неновые митенки из потемневших под тон платья когда-то белых кружев. В одной зажатой ладошке – вышедший из моды зонтик от солнца, в другой – дряхлый саквояж, чей возраст, как видно, уже давным-давно переплюнул возраст собственной хозяйки. Но что поделать, если это был единственный предмет из личных вещей Эвелин Лейн, который она не могла доверить ни одному носильщику в мире. В нём находилось всё самое ценное и только необходимое, то, чем девушка дорожила на протяжении последних лет и что с такой бережностью собирала в дорогу в уже забытый город своего отрочества.

Хотя в тот момент мысли о слабом замке саквояжа и о сложенном в нём скарбе улетучились подобно угольному дыму пароходной трубы, подхваченному порывистым вихрем морского ветра. Глаза не верили увиденному, а точнее, тем резким переменам в окружающем пространстве, которые она пропустила за последние часы.

«Королева Вирджиния» держалась безопасной глубины от береговой линии графства Моссвудшир и будто не спеша, совершенно никуда не торопясь, шла к своей намеченной цели. Открывшийся пытливому взору захватывающий вид, казалось, больше походил на красочные картины художников импрессионистов или цветные иллюстрации из книг со сказками про дальние экзотические страны. Вода у берега выглядела абсолютно прозрачной, практически неестественно ярко бирюзового цвета с гранёным преломлением поверхности от лёгких волн и сверкающих на них брильянтовых бликов солнечных зайчиков. Будто её равномерно смешали с какой-то ядовитой краской и разлили вдоль всей границы побережья. Изумрудная листва раскидистых крон необычайно высоких деревьев ошеломительным украшением оплела неровный барельеф выступающих в океан мысов, чередующихся либо стенами из скальных утёсов, либо протяжными полосами из мягкого золотого песка. Казалось, она тоже сверкала на солнце всеми оттенками зелёного бриллианта, именем которого и был назван архипелаг, окруживший ломанным полукольцом почти всю южную границу материка.

Это было царство чёрного золота, именуемого в простонародье кофе, какао и чаем, где господствовала во истину щедрейшая родительница – мать-земля экзотических фруктов, овощей и прочих злаковых культур, не способных произрастать где-либо ещё. Царство непроходимых джунглей и болот, кишащее опасными насекомыми и далеко не безобидными рептилиями. Здесь невозможно было спать (и не только по ночам) без маскитных сеток и раскуренных по жилым помещениям благовоний. Постоянная жара даже зимой, высокая влажность воздуха и нещадный климат, который не всякий смертный способен выдержать без тяжёлых последствий для своего здоровья. Но именно здесь самые дальновидные и предприимчивые рвачи сколачивали свои многомиллионные состояния за считанное время. И именно отсюда во все уголки Эспенрига (а иногда и за его пределы) растекались товарные пути по импорту ароматных напитков, душистых специй, тростникового сахара и редких растительных масел. И как раз здесь обосновались самые праздные жители страны, которые ценили каждую пройденную минуту неустойчивого в этих краях времени, с точностью до последней секунды распределяя его на работу и соответствующий отдых. А уж что-что, а отдыхать тут умели на славу.

Эвелин так и не сумела сдержать улыбку детского восхищения, повернув голову немного вправо и наконец-то увидев выступающий в океан невысокий хребет скалистого мыса Брунгор, по которому, подобно матовому жемчугу, «рассыпались» белокаменные строения Гранд-Льюиса.

- Хвала всевышнему, почти доплыли!

Улыбка тут же сошла на нет, а настроение упало ниже просто некуда, когда чуть поодаль от левого плеча Эвы раздался нарочито уставший голос раздражающе знакомого полудетского альта. Полуязвительный тон, приправленный капризными нотками взрослого ребёнка, который привык добиваться желаемого только с помощью истерик или ещё каких нелицеприятных уловок.

Девушка нехотя обернулась на его звучание и в паре футах о себя, в длинной цепочке пассажиров первого класса, облепивших перила палубы уставшими, но довольными зрителями, увидела трёх юных особ женского пола. Ещё совсем молодые, но вполне оформившиеся, как раз созревшие для брачной жизни погодки, при чём сложно определить, кто из них самая старшая, а кто младшая. Разве что взгляд у всех троих и копируемое друг у друга выражение лиц выдавали далеко не развитый с их женственными фигурками интеллект.

Но кого интересует последнее, если ты разодета по самой последней моде только в лучшие шелка-кружева, а также туфли и шляпки, выписанные по последним каталогам из самого Парижа? И, что самое немаловажное, ни у кого из троих фасон платья не повторял чужого, включая цвет подобранных тканей и драпирующихся сборок на пышных шлейфах. Жемчужный атлас безупречных корсажей и прямых спереди юбок идеально контрастировал с полупрозрачной органзой тончайшего ажура на воланах рукавов и на холёных ладошках в виде митенок; на завитых в игривые локоны волосах трёх разных оттенков меди (от пепельно-рыжего, до тёмно-красного каштана) красовались тюлевые шляпки с искусственными бутонами роз и шиповника, скорее являясь дополнительным элементом высоких причёсок, нежели выполняя защитную функцию от ветра и солнца. От нещадных лучей дневного светила всех троих защищали абсолютно новые кружевные зонтики, единственные (кроме изящных кисетов-сумочек на цепочках шатленов) весомые в их пальцах предметы, которые тоже надо было уметь держать с неповторимой грацией настоящих леди знатного происхождения.

Три фарфоровые куколки с почти невинным выражением белокожих лиц, с заметной юношеской припухлостью на чуть розовых щёчках и якобы не надутых тёмных губах. Хрупкие, нежные и очаровательные создания, при виде коих вспыхивало лишь одно желание – лелеять, холить и оберегать данные экземпляры, как зеницу ока. И конечно же вслушиваться, затаив дыхание, в каждое произнесённое ими слово, просьбу и каприз.

-…Я больше в жизни не сяду на этот пароход! Только поездом!.. – продолжала одна из двух самых высоких сестёр – кареглазая красавица с самым тёмным оттенком волос. В этот раз её и без того немаленькие губки были надуты в показательной форме открытого недовольства. Монгольские скулы и острый подбородок в сочетании с аккуратным кукольным носиком и захватывающими цыганскими глазищами (включая идеальный разлёт тёмных, почти чёрных бровей и густых угольных ресниц) ещё сильнее выделялись на молочной коже стопроцентной северянки.

София Маргарет Клеменс обладала во истину ошеломительной красотой, которую так удачно подчёркивали пастельные оттенки зелёного, тёмного изумрудного или огненно-красного. К тому же, она и сама прекрасно знала, насколько была красива и незабываема, поэтому и старалась не упускать ни одного удачного момента в достижении поставленных целей, используя для этого только лучшие качества своей эффектной натуры (при чём лучшие к понятию добродетельные не имели прямого отношения никоим образом).

- И как полагается, за всё про всё надо благодарить только нашу маменьку. Её «бесценные» советы, что лучше и как выгодней, в конечном счёте и как всегда приводят к тому, что теперь имеем!

- В следующий раз попробуй уговорить отца, чтобы заказывал билеты на поезд. – Валери Джеронима Клеменс – средняя из сестёр, на удивление отличалась от остальных более низким ростом, более светлыми голубыми почти кристально-бирюзовыми глазами и более щупленькой фигуркой угловатого подростка. Но всё же последнее нисколько не мешало ей вести себя с показательным достоинством истинной леди, а, когда надо, являть миру далеко не кроткий норов не менее избалованной особы.

Наверное, этот свет ещё не видывал настолько непохожих между собой родных сестёр, как дочерей Джулии и Джерома Клеменс, одинаково непредсказуемых в своём поведении и редко когда уступающих в спорах своим оппонентам. Сколько Эвелин себя помнила в этой семье, столько она их и знала, как трёх вечно соперничающих и стоящих друг за друга стеной высокомерных стерв. А баловали их всех равноценно одинаково, словно каждая из них являлась единственным ребёнком своих родителей, столь же бесценным и исключительным, подобно какой-нибудь кронпринцессе, за которую было обещано не меньше полмира в личное пользование.

Если для Эвы контактировать напрямую с двумя старшими сёстрами было себе дороже, то с самой младшей подобных проблем почему-то не возникало. Клариссия Кэролайн Клеменс – последняя третья кузина с более-менее покладистым характером, но с не меньшими амбициями, чем у остальных. К тому же Клэр очень легко подпадала под прессинг чужого влияния. Не смотря на свои неполные шестнадцать лет, она была самой высокой среди своих родных сестёр, с густой гривой огненно-рыжих ещё и вьющихся кудрей, как раз того исключительного цвета, из-за которого практически по всему телу на коже природа рассыпает почти ничем не выводимыми пятнами золотистых веснушек. Ещё одна полноправная претендентка на звание будущей искусительницы и смертельно опасной сирены, чей проницательный взгляд огромных каре-зелёных глаз запросто мог вскипятить кровь какому-нибудь неосторожному соискателю острых впечатлений. Если бы её при этом не задавливали своим властолюбивым авторитетом старшие сёстры…

Грубо говоря и при любом раскладе, Эвелин всегда и постоянно испытывала себя на их фоне эдаким гадким утёнком. Мало того, где-то к собственным шестнадцати годам, она с ужасом обнаружила, что является обладательницей не котирующегося среди представительниц слабого пола высокого роста. Слава богу, до шести футов она не дотягивала, но, тем не менее, факт оставался фактом. Всё-таки лучше быть маленькой и очаровательной, как большинство девушек её возраста, с маленькими кистями рук и кукольными ступнями, чтобы казаться ещё более неприметной или, в крайнем случае, равной по внешним данным с остальными.

Например, ей не нравился свой цвет волос, который временами чудился ей каким-то бесцветным и совершенно неприметным, непонятного оттенка, то ли тёмного пепельно-русого, то ли потускневшего орехового дерева. И ей совсем не нравились собственные глаза, кажущиеся одновременно огромными, будто с иконы какой-нибудь многострадальной святой, так ещё и самого обыкновенного серого цвета. Не лазурно-синие, не аквамариново-голубые, а до нелепости обычные, ничем не примечательные серые!

У неё не было такого пышного бюста, как у Софии и Клэр, она не умела так же красиво и заразительно смеяться, как это делала Валери, и уж тем более она не обладала врождённым даром кокетничать с молодыми людьми на фривольные темы, как это делали все три кузины Клеменс. Она завидовала задорным кудряшкам Клариссы, поскольку собственные пряди не поддавались никаким известным завивкам и не удерживали ни одной сложной причёски более трёх часов. С тоской посматривала на лепной подбородок Софи, где красовалась очаровательная ямочка, и на изумительную родинку Валери на не менее аппетитной персиковой щёчке под уголком правого века. Ну и самое главное, и о чём так часто любила напоминать Лилиан, у Эвелин напрочь отсутствовало чувство собственной значимости и уверенности в себе.

Как же ей захотелось в те секунды вернуться обратно в каюту и просидеть там до тех пор, пока с парохода не сойдёт последний пассажир. И едва ли это походило на сиюминутное желание, которое нужно было выполнить незамедлительно и прямо сейчас же. Скорее внутренний порыв неожиданно проснувшейся интуиции.

Но было уже слишком поздно. Софи её заметила (и на вряд ли именно сейчас), повернув в сторону оцепеневшей кузины свой надменно уничижительный взгляд. При чём сделав это так, будто узнала Эву совершенно случайно и только что, о чём свидетельствовала её нелицеприятная ухмылочка поверхностной стервы.

- Какими судьбами? Не верю своим глазам! Леди Эвелин со своим чудо-чемоданчиком собственной персоной. Всегда мечтала приобрести подобную вещичку для личной коллекции бабушкиного антиквариата.

Эвелин неосознанно поджала губки, сжала зубки и напряжённо отвернулась в сторону берега. Всё-таки надо было спуститься на нижнюю палубу. Как никак, но среди пассажиров третьего класса она бы по любому чувствовала себя намного спокойней и в полной безопасности.

Забыть, кем была София по своей сути, просто невозможно, как и её нездоровую манию цепляться к своей кузине по каждому поводу и без, особенно с целью унизить ту и желательно прилюдно. И последнее для Софи считалось особо лакомым «блюдом» любого удачно завершённого дня, поскольку дар к красноречию просыпался у неё именно на публике и именно рядом с Эвелин.

- Эва, солнце наше ясное, сделай одолжение и обнадёжь меня радостной вестью. Ты ведь не прихватила с собой из Леонбурга тот свой жуткий этюдник? Мне что-то совсем не хочется проторчать пару ближайших дней за секретером в библиотеке отца, составляя извинительные записки нашим соседям в Гранд-Льюисе, и тем более просить у всех прощение за странную девушку, разгуливающую по окрестностям городка с деревянным ящиком на перевес.

- А зачем брать её с собой в имение, может сразу отослать на ближайшую плантацию? – шутку старшей сестры моментально подхватила Валери, решив её развить в ещё большую издёвку. – Смысл ей жить с нами в одном доме, всё равно будет оттуда сбегать и бродить бесцельной дворняжкой по всему Гранд-Льюису. А так, убьём сразу двух зайцев.

- Ты права. Может её там в коем-то веке научат чему-то действительно полезному, вместо бессмысленной порчи бумаги на так называемые художественные «шедевры»? Например, собирать кофе или рубить тростник.

- Может тогда нам стоит отправиться туда всем вчетвером, раз уж дело коснулось чьего-то бессмысленного прозябания в этом бренном мире? – Эвелин не сразу осознала, что последняя фраза, произнесённая на удивление сдержанным и очень ровным голосом, принадлежала именно ей.

Не смотря на гул голосов других пассажиров, постепенно заполняющих палубу второго яруса парохода всё больше и ощутимее, повисшее над сёстрами Клеменс гробовое молчание показалось куда звенящим, чем окружающий их гомон чужих разговоров.

Как правило, на любые колкости кузин Эва отвечала таким же вынужденным безмолвием. К тому же, она всегда пыталась сбежать от подобных стычек буквально и как можно скорее, не важно куда, лишь бы где-нибудь спрятаться и переждать очередную «бурю» подальше от чужих глаз. Ведь самым противным в этих нападках было неуёмное рвение всех троих довести свою жертву до слёз. Разве что с каждым пройденным годом оно приобретало форму практически невыполнимой задачи и это не смотря на то, что темы насмешек становились всё более изощрёнными, а подобранные для них слова – более острыми, нещадными и болезненными.

Молчание явно затянулось, поэтому Эвелин не выдержала и рискнула повернуть лицо в сторону подозрительно притихших злопыхательниц. Естественно, первое, на что она наткнулась – это на цыганские глазища близстоящей Софи. Казалось, те почернели ещё глубже, став намного выразительней и пугающей. Если бы при этом красивое личико Софии не исказила ошалевшая ухмылка…

- Нет, вы это слышали? – наконец-то ей удалось преодолеть сковавший её ступор пережитого шока и с подчёркнутым выражением крайнего возмущения посмотреть на младших сестёр. Последовавший за этим на повышенных нотах рваный смешок не предвещал ничего хорошего. – И как вам такое нравится? Оказывается, у нашей сиротки есть не только голос, но и способность выражать свои мысли вполне осмысленными фразами, не говоря о проснувшейся отваге храброго пастушка.

- Может её так пробрало эфирами здешнего воздуха? – сделала встречное предположение не менее ошалевшая Валери. – Или малость перегрелась на солнце?

- В любом случае, это попахивает каким-то нездоровым синдромом. Поскольку естественным путём подобный приступ никак не мог проявиться.

Все три сестры снова ринулись в словесную атаку, ухватившись за не менее интересную тему обсуждения. Правда, их маленький шабаш продлился недолго. Всех находящихся на открытых палубах парохода, накрыло пронзительным сигнальным гудком. Пытавшаяся что-то добавить к своему язвительному монологу Софи так и не успела закончить свою гениальную мысль, захлопнув свой очаровательный ротик и с недовольной гримасой прикрыв левое ушко свободной рукой. Её примеру последовали чуть ли не все пассажиры, а Валери и Клэр даже немощно взвизгнули вперемешку с натянутым смехом. Только их старшая сестра оставалась беспристрастно сдержанной, продолжая сверлить кузину Эвелин надменным взглядом хладнокровного палача. И, казалось, в нём было сказано куда больше, чем в последних словах.

Эва отвернулась, может слишком поспешно, но теперь-то она и сама понимала, что поступила несколько опрометчиво, ливанув в огонь не хилую порцию масла. Уж ей-то не понаслышке было известно, какую представляла из себя злопамятную интриганку София Клеменс, не говоря уже о том факте, какой та могла быть мстительной и верх беспринципной лицемеркой. Затаить обиду на кого-то, никогда и никому не прощая даже малого, в этом и состояла вся её сущность. Так что не удивляйтесь, если через год, а то и десять она припомнит вам случай, о котором вы успели забыть в тот же день, в коей совершили свой необдуманный проступок.

В случае с Эвелин, она могла напеть своим родителям правдоподобную басню о том, какой же ужасной фурией оказалась их приёмная племянница, совершив во истину непростительный грех вселенских масштабов. Или наоборот, намеренно промолчит, но обязательно со временем придумает свой личный план изощрённой мести, в котором окажется далеко не пара пунктов.

Наконец-то затянувшийся гудок парохода прервал свою оглушительную сирену приветственного для порта Гранд-Льюиса сигнала. Если для остальных пассажиров это стало долгожданным облегчением для их многострадального слуха, то для Эвы – началом отчёта предстоящим нападкам сестёр Клеменс. Правда, им так и не суждено было случиться, поскольку в этот самый момент неожиданно появилась Лилиан.

- О, вы здесь все вчетвером! Прекрасно! – немолодая женщина облегчённо выдохнула, пытаясь вытащить из рукава сунутый ею до этого под облегающий манжет носовой платок. Прозрачный бисер проступившего на лице служанки пота указывал на её недавние физические потуги сверхгероической сложности. Чёрное платье с плотным воротником-стойкой под самый подбородок и тёмно-серая шляпка «кибитка» делали своё чёрное дело. Не спасал даже старый зонтик от солнца. К тому же она как-то умудрялась удерживать во истину акробатическим способом жонглёра (пока обтирала платком лицо) не только зонтик, но и увесистый саквояж из чёрной кожи.

- Только боюсь пароход прибывает почти на полчаса раньше положенного срока. А это значит, за нами ещё не выслали экипажей. И как всегда мне придётся с этим разбираться до самого вечера, мотаясь по всему Гранд-Льюису, поскольку от Джошуа столько же пользы, как от старого козла молока. Джошуа! Мы здесь!

Женщина повысила голос, чтобы привлечь внимание пожилого мужчины бесцельно плутающего в нескольких ярдах от их общей группки. И Софи и поддержавшие её Валери с Клэр показательно закатили глазки, явно не желая провести остаток пути в компании совершенно не вписывающихся в их круг представителей безродной прислуги.

- Ещё одна бестолковая обуза на мою голову! – пробурчала камеристка, не обращая на реакцию своих подопечных никакого внимания буквально в упор.

- Лили, бога ради! Может вы спуститесь с Джошем на нижнюю палубу? – как ещё с острого кончика ядовитого языка Софи не слетела застывшая там фраза «где вам самое место!»?

Джошуа действительно выглядел неуместной обузой с самого начала путешествия. Шестидесяти восьмилетний мужчина когда-то начинавший у Клеменсов неопытным лакеем и со временем дослужившийся до личного камердинера отца дяди Джерома, теперь оказался никому не нужным бременем. Его-то и приставили к девочкам в качестве сопроводительной охраны именно с целью избавиться от лишнего в Леонбурге рта, так сказать, отправив оного в долгосрочный отпуск на Юг страны. Грубо говоря, убили двух зайцев, дав последнему возможность погреть свои старческие косточки в отмеренные богом годы своей увядающей жизни в тёплых краях южного графства.

Седовласый и прихрамывающий на обе ноги когда-то очень статный Джош, наконец-то направился в сторону позвавшей его Лили и юных барышень, близоруко прищуривая светло-голубые глаза, если пытался на чём-то сфокусировать свой уже давно не зоркий взгляд.

Эвелин с трудом удержалась от соблазна выдохнуть с полным облегчением. В присутствии сразу двоих слуг у Софи едва ли хватит храбрости доставать и дальше столь ненавистную ей кузину. Хотя… храбрости может и не хватит, а вот наглости…

Глава четвёртая

Только не прошло и минуты, как Эва напрочь забыла о недавней стычке с сёстрами Клеменс, впрочем, как и обо всём остальном. Именно тогда пароход закончил свой степенный обход мыса Брунгор, оказавшийся частью морской гавани Гранд-Льюиса. Перед взорами притихших пассажиров «Королевы Вирджинии» открылся большой залив с представшим во всей своей ошеломительной красе приморским городком. Если бы только Эвелин в тот момент видела свои глаза, расширившиеся от детского восторга и поглотившие брильянтовую бирюзу кольцевой бухты подобно зеркальной поверхности той же воды. Вспыхнувшие алым маком пухлые губки девушки застыли в ошалевшей улыбке бесхитростного восхищения, подчеркнув её естественную красоту более яркими и выразительными эмоциями.

Неужели она могла забыть такое великолепие человеческого гения и матушки природы, как и большую часть своего раннего детства, проведённого в этом месте? Она же многое помнила из истории Гранд-Льюиса. Тогда почему память молчит при виде белокаменных улочек города, растянувшихся хаотичным ожерельем в изумрудной зелени возвышающихся хребтов скалистого берега, словно она видит их впервые в своей жизни? Ведь она многое знала о его прошлом и могла безошибочно определить некоторые достопримечательности.

Когда-то между водой и сушей здесь возвышалась настоящая крепостная цитадель военного форта, со смотровыми башнями и неприступными стенами толщиной в два фута. Теперь же от той остались срезанные едва не до основания бесформенные куски мёртвого камня, обветренные безжалостным временем, сожжённые до слепящего белого палящим солнцем Юга и обглоданные солёной водой безучастного океана. Всего-то каких-то сто пятьдесят лет назад здесь шло во истину нешуточное сражение прямо с моря, сравнявшее город практически с землёй и водой. Говорят, дно этой бухты усыпано пушечными ядрами в несколько слоёв.

Если от стен крепости и первоначального Гранд-Льюиса не осталось и камня на камне, то данное определение никак не вязалось с представшими красотами нынешнего города. Булыжная мостовая огромной набережной, растянувшейся вдоль берега и длиннющей пристани немаленького порта, казалась краеугольным «камнем» всего места, от которого ломаными лучами и серпантинными зигзагами расходились десятки (если не более сотни) дорог, вымощенные таким же выгоревшим до бела булыжником или брусчаткой.

Выступ суши над водной границей гавани здесь сразу уходил на головокружительную глубину природного бассейна, благодаря которому в порт города спокойно входили любые типы морских судов с любым водоизмещением. Пока огромный речной пароход замедлял ход и разворачивался в удобную для себя позицию перед тем, как войти в залив, Эвелин успела рассмотреть не мало интересностей и цепляющих внимание деталей открытой части Гранд-Льюиса. Порт действительно предстал далеко немаленьким сооружением и даже сейчас у нескольких выступающих в море пирсов стояло где-то с полдюжины небольших судов вперемешку с внушительным количеством рыбацких лодок, одномачтовых яхт и катеров. Дальше к берегу с западной стороны бухты, возвышалось несколько портовых доков и целый ряд зданий под торговые склады. Деревянные ящики, огромные брезентовые тюки, перетянутые фиксирующими их к земле тросами и даже связки сетей с большими поплавками – можно сказать, самая обыденная составляющая в любой экспозиции подобных мест. Ну, и конечно же люди: докеры, грузчики, охрана порта и просто любопытные зеваки. Где-то в пятнадцати ярдах от центрального пирса на мостовой у здания морского вокзала выстроилась внушительная шеренга из наёмных и личных экипажей, перед которой на деревянном помосте ступенчатого возвышения застыли в полной боеготовности участники военно-морского духового оркестра. Да, да, самые, что ни на есть настоящие музыканты в настоящей парадной форме военного образца.

И они действительно заиграли какой-то забористый марш, как только пароход достиг центра гавани, окончательно замедлив ход и крайне неспешно приближаясь к центральному пирсу для судов с очень большим водоизмещением.

Зато Эвелин, похоже, успела рассмотреть почти все улочки Гранд-Льюиса, входящие в данную часть бухты и утопающие в изумрудной зелени и экзотических цветах местного происхождения практически по всей границе захватывающей панорамы города. По большей части это были многоэтажные пансионы, таунхаусы или же скромные постройки жителей среднего достатка, примыкающие к рыбному базару и торговому центру с восточной стороны порта. Более респектабельные здания, а то и целые беломраморные палацы, как правило, занимали лучшие стратегические точки на возвышениях, ближе к окраине мыса. Определить, была ли то резиденция губернатора, военное адмиралтейство или же чьё-то родовое имение, пока что представлялось крайне затруднительной задачей.

Да, это был не Леонбург во всех его пониманиях и общеизвестных аспектах. Гранд-Льюис уступал более крупному (и даже старшему) собрату во многом, начиная с размеров городских границ и заканчивая численностью населения. При чём отличия были на лицо, как во внешнем виде, так и в укладе жизни местных «аборигенов». Если северная столица продолжала идти в ногу со временем, чьи смешанные постройки абсолютно разных эпох (от средневековой готики до не менее величественного ампира) довольно быстро сминались стремительно развивающейся индустриализацией с промышленным переворотом технического прогресса не только в виде огромных заводов и фабрик, но и более доступного жилья для представителей рабочего класса и конечно же потеснившего собой зажиточную аристократию среднего сословия (так называемой передовой буржуазии Викторианской эпохи); то здесь на Юге время, казалось, так и вовсе застыло.

И всё-таки мысль о том, что Эвелин придётся прожить в забытом городе детства ближайшие месяцы приближающегося лета, в окружении совершенного иного «самобытного» антуража и стойких ароматов южного воздуха, в этот раз почему-то вызывала отнюдь не тоску с параноидальными страхами, как это прослеживалось в течении всего путешествия. Да, волнение, как и прежде стягивало желудок в болезненные тиски рвотных спазмов и царапало по сердцу ледяными коготками ложного предчувствия. Но теперь, при визуальном знакомстве с величественным белым королём Гранд-Льюисом, желание узнать его поближе и далеко не поверхностно, вытесняло все предыдущие переживания совершенно иным вкусом захватывающего предвкушения.

Ощущение того, что ты рассматривала огромное полотно какого-нибудь колониального живописца начала XVIII века не сходило до того момента, пока фигурки людей в порту и за его пределами не приблизились до достаточно близкого расстояния, чтобы было можно разглядеть не только их повседневные туалеты, но и подметить отличительную манеру поведения. Ещё каких-то пятнадцать минут назад Эва с тоской представляла себе едва не плачевную жизнь в этом месте, а теперь ей не терпелось ступить на шлифованный булыжник набережной и потеряться на долгие часы в лабиринтах спутанных улочек Гранд-Льюиса.

- Я так и знала! Не вижу нашего экипажа! Софи, девочки, вы видите где-нибудь Кэлвина или Уоррена? – взволнованный не на шутку голос Лилиан вернул Эвелин на землю за считанные мгновения.

Произносимое всуе имя Софии действовало на разум похлеще ушата ледяной воды.

Девушка неосознанно нахмурилась, в этот раз всматриваясь в привокзальную площадь, но явно в безуспешных намерениях отыскать там нужный экипаж и абсолютно незнакомых для неё людей. Ещё несколько ярдов, и она сможет различать даже черты их лиц, хотя последнее мало что ей даст.

- Кто-то ведь должен был распорядится о найме грузчиков и доставке багажа в имение. Или я должна теперь заниматься ещё и этим? – Лили не унимала своего взволнованного «кудахтанья», с каждой минутой приближения парохода к пирсу порта, становясь всё беспокойней и рассеянней. – Как же так? Неужели никто не позаботился встретить нас? Где и кого мне нужно будет тут искать? Тут и без меня через пять минут начнётся Садом с Гоморрой. Джош, ты сможешь сойти первым и найти кого-нибудь? У тебя же есть опыт в подобных делах?

- Лили, не слишком ли ты перегрелась за это время на солнце? – Софи снисходительно хохотнула над паническими метаниями служанки, на какое-то время позабыв о близстоящей кузине Эвелин. – Уверена, в имении об этом позаботились ещё за несколько дней до прибытия парохода. Просто успокойся и наслаждайся окончанием путешествия.

- Софи, вы не понимаете, если никто не прислал за нами экипажа и не позаботился о перевозе багажа, нам придётся проторчать здесь лишний час, а то и больше!

- Фи, Лили, что за выражение? «Проторчать»? Когда ты волнуешься, то совершенно не следишь за своим языком.

В этот раз шутку Софии поддержали заливистым смехом остальные сёстры Клеменс.

Зато в порту в это же время, словно уловив через воздух лихорадочное возбуждение немолодой камеристки, заметно возросло всеобщее оживление. Пришедшие и приехавшие встречающие, включая самых обычных любопытствующих зевак с ближайших улиц города (явившихся поглазеть, на столь редчайшее для Гранд-Льюиса событие), воодушевлённо ломанули к краю пристани, размахивая руками над головами и с жадным интересом всматриваясь на смотрящих на них с высоты палуб пассажиров «Королевы Вирджинии». И всё это под торжественную мелодию духового марша.

- Что я вам говорила? – возмущённо фыркнула Лилиан, тоже приблизившись к фальшборту и пробежавшись напряжённым взглядом по лицам радостных горожан. – Никого! Ни Кэлвина, ни Уоррена, ни на худой конец Натаниэллы! Дайте только добраться до имения… ох, и перепадёт там кое-кому!

Прошло, наверное, ещё не менее получаса, прежде чем судно пришвартовалось к массивному пирсу из «литого» камня и спустило якорь в воду. К этому времени на всех палубах парохода собрались не только ожидающие схода на берег пассажиры, но и практически вся бортовая команда «Королевы Вирджинии». Как и требовали правила хорошего тона того времени, старший капитан со своими помощниками обязан был лично попрощаться с особо важными «гостями», пожать тем руку или же пожелать приятного возвращения в родные пенаты на сушу.

- Лили, бога ради! Приедет твой Кэлвин, только умоляю, не беги впереди лошадей, дай сойти тем, кто первый в очереди. Я не собираюсь толкаться с тобой в этой толпе! – похоже и у Софи к тому времени начали сдавать и нервы, и терпение, и особенно от мысли, что ей постоянно приходилось одёргивать неугомонную служанку. И не удивительно, поскольку ту то и дело порывало сорваться с места, в желании добраться до трапа одной из первых, расталкивая всех и вся на своём пути.

- И твой багаж никто не будет сносить на берег, пока с парохода не сойдёт последний пассажир.

- Поэтому мне и нужно нанять носильщиков заблаговременно, иначе домой доберёмся самыми последними. А ещё мне надо отправить вашим родителям в Леонбург телеграмму. Или собираетесь нести сундук с новой обовью на собственных плечиках?

- Конечно нет! Но Эвелин обещала мне с этим помочь. Да, Эва?

- Что за глупости? – Лилиан даже не успела как следует возмутиться, поскольку уже была всеми мыслями на берегу. – Если не хотите толкаться с пассажирами третьего класса на пирсе, тогда ждите здесь, а я иду нанимать грузчиков.

- Смотри, не увлекись, и обязательно возьми с собой Джошуа, иначе тебя не так поймут.

Эвелин было хотела пристроится следом за служанкой, но не успела. Лили уж очень быстро нырнула в размеренную «толпу» пассажиров первого и второго класса, которые в отличие от третьего никуда не торопились и спускались по отдельному трапу подобно прогуливающимся по парку отдыхающим.

Девушка едва не с отчаяньем обернулась к сёстрам Клеменс, словно ожидала в тот момент какого-нибудь удара в спину от притаившегося за ней врага. Каково же было её удивление, когда она увидела всех трёх красавиц неспешно блуждающих по палубе в противоположной от трапа стороне и не обращающих на Эву абсолютно никакого внимания. При этом Валери и Клэр о чём-то увлечённо перешёптывались друг с другом, а вот Софи держалась величественной кронпринцессой рядом с фальшбортом лишь вскользь или невзначай прикасаясь к деревянному брусу широкого планширя пальчиками свободной руки. Взгляд старшей из сестёр явно был занят самой важной на тот момент задачей, исключившей из общего уравнения недавнее желание унизить Эвелин на глазах немалого количества свидетелей. И она определённо была увлечена не любованием толпящихся на причале людей, казалось, всё это время она выискивала кого-то конкретного и весьма для неё значимого. Чтобы София Маргарет Клеменс уделяла завышенное внимание кому-то ещё, кроме своей особо царственной персоне, буквально забывая обо всех и вся?..

Ох, уж это неистребимое тысячелетиями человеческой истории женское любопытство. Даже Эва не удержалась от соблазна вернуться к фальшборту и попытаться проследить за взглядом кузины. Но, увы, последнее оказалось из ряда невыполнимых задач. В такой толпе людей, заполонивших собой чуть ли не треть всей набережной порта выделить кого-то одного и при чём наверняка – слишком нереально и за пределами человеческих возможностей. Хотя, попытка не пытка.

Уже секунд через десять, Эвелин и забыть забыла для чего вообще вернулась к планширю, оставшись на палубе рядом с презирающими её кузинами на свой риск и страх. Взгляд с заразительным интересом скользил по лицам пассажиров «Королевы Вирджинии» и их встречающих, подмечая особо занимательные детали или же надеясь увидеть хоть кого-то здесь знакомого.

А вдруг? Вдруг она ещё что-то и кого-то помнит? Не может такого быть, чтобы память не сохранила даже десятой части о тех людях, с которыми ей приходилось пересекаться первые восемь лет своей прожитой здесь жизни.

Но пока что перед девушкой гудела и волновалась почти безликая толпа, а взор выхватывал из живой гущи лишь те знакомые черты пассажиров, которые успели отложиться в памяти за всё время путешествия по реке.

Большая часть встречавших, как оказалось, мало чем отличалась от прибывших на пароходе первым и вторым классом. И именно они преобладали по своему количеству над попутчиками третьего «сословия», которые обходили центральное скопление элитарной толпыбуквально стороной, ещё и притесненные к краю причала оградительными канатами от нижнего трапа нижней палубы. Зато среди первых не чурались бегать и шнырять очень шустрые ребятишки местного пошиба, при чём далеко не знатного. Ничто так не выделяло каждого и ото всех, как цвет кожи и одежда.

Как уже успела заметить и понять сама Эвелин, не важно, где ты был рождён – на Севере или Юге; не тронутое палящими лучами южного солнца бледное лицо подчёркивало твоё истинное происхождение похлеще дорогих шелков и драгоценностей. Аристократия везде и всегда оставалась таковой, не зависимо от времени и места, впрочем, как и выходцы менее привилегированных классов. Отличить первых от вторых не составляло никакого труда, как и выделить тех же работников порта – грузчиков и докеров от служащих портовой охраны.

Едва ли Эвелин смогла бы тогда ответить, чем же её заинтересовали стоявшие поодаль от центральной сцены «действия» пока ещё ничем не занимающиеся представители рабочего класса. Хотя ответ и без того был на лицо. Всем!

Грязной, местами мокрой от пота одеждой, загоревшей до черноты кожей лица и открытых участков тела, испачканными в мазуте практически до предплечий руками и, само собой, фигурами – широкоплечими, сбитыми, мускулистыми и настолько мощными, что невольно перехватывало дыхание от мысли, какой же потенциал скрывался в этих современных гладиаторах безродного происхождения. Но, скорее всего, дыхание у Эвы перехватило по-настоящему только тогда, когда она заметила Лилиан беседующую с одним из этих Голиафов. Как говорится, зрелище выявилось не для слабонервных и далеко не для юной леди из хорошей семьи.

- Эй, человек! Тот что в зелёной косынке!.. Да, ты!

Но, как выяснилось чуть позднее, настоящим шоком (и не только для Эвелин) стала последующая сценка совершенно неожиданного акта действия, главным инициатором которого оказался никто иной, как сама София Клеменс. Вначале её звонкий голосок, повышенный до громкого окрика, а уже после нисходящее на сознание всех ближайших свидетелей осмысление – кто и кому кричал данные слова с палубы прибывшего в Гранд-Льюис парохода.

- Да, ты не ошибся! Именно тебя я и имела в виду!

Эвелин едва не перегнулась через планширь, когда попыталась уже во второй раз проследить за взглядом кузины. Надо сказать, любопытство пересилило любой шок и неверие в происходящее, а потом и вовсе перекрыло выбивающей волной осознанного, как только взгляд отыскал того самого обладателя зелёной косынки, каким-то необъяснимым чудом завладевшего вниманием надменной красавицы Софи. Он стоял в самой ближайшей к пароходу группке «отдыхающих» грузчиков у выложенных в высокую стену товарных ящиков и паков – всего в нескольких ярдах от сошедших на берег пассажиров «Королевы Вирджинии» и в трёх шагах от Лилиан и Джошуа, проводивших на тот момент крайне важные переговоры с другими носильщиками.

По правде сказать, Эва даже не удивилась, почему среди всех остальных София выделила именно его. Хотя нет. Удивительным-то как раз и являлся тот факт, благодаря которому кузина вообще позволила столь неслыханное (да ещё и публичное) для себя унижение – обратиться прилюдно с подобными словами к абсолютно незнакомому ей человеку. И не просто к незнакомому, а к ГРУЗ-ЧИ-КУ!

И ладно, если бы тот был под стать своим сотоварищам – грузным, побитым жизнью увальнем, с грубыми чертами далеко не привлекательного лица. Так нет же, он почему-то едва не единственный, кто оказался среди остальных самым молодым и на редкость статным представителем столь неблагодарной профессии. Высокий (возможно даже слишком высокий), с пропорциональной фигурой мускулистого атлета и с не менее лепным ликом, как у какой-нибудь безупречной статуи Микеланджело. Жаль только определённое до него расстояние не позволяло разглядеть многие черты, включая разрез и цвет глаз, чего не скажешь о той самой зелёной косынке, коей была повязана на пиратский манер его крепкая голова. Не хватало ещё серьги в ухо и какой-нибудь кожаной портупеи с патронташем на пояс и через грудь, с кобурой под кремниевый пистолет и ножнами под кинжалы. А так, образ почти готов, разве что без чёрной повязки на глазу.

В какой-то момент, Эвелин поймала себя на том, что очень уж долго любуется ладными пропорциями молодого грузчика, чью гладиаторскую фигуру не сколько скрывала, а скорее больше подчёркивала грубая роба из мокрой от пота рубахи неопределённого цвета и почти обтягивающих тёмно-коричневых штанов.

Меньше всего девушка ожидала, что он вскинет голову и его тёмное от загара и рабочей грязи лицо озарит ослепительная белозубая улыбка, от которой невольно ёкнет в груди сердечко, а желание куда-нибудь спрятаться из-за страха быть пойманной с поличным на месте «преступления» едва не одёрнет девушку от фальшборта в сторону палубной надстройки парохода. Но что-то и как-то её удержало, и на вряд ли банальное любопытство.

Молодой мужчина ткнул себя большим пальцем в грудь вопросительным жестом, мол он ли тот самый счастливчик, о чьей зелёной косынке уже знали, как минимум, с две сотни попритихших свидетелей, то ли «переспрашивая» у Софи – его ли она имела в виду, то ли намеренно затягивая шокирующую для всех сценку публичного представления.

- Честь имею, миледи! – его весёлый и на удивление приятный голос с лёгкой сипотцой, казалось примял стоявший над портом гул ещё на несколько процентов. При этом он нисколько не скрывал собственного удивления с подчёркнуто сдержанным желанием расхохотаться во все лёгкие. – Я могу вам чем-то помочь?

- Да, если поубавишь гонору! – у Софи не дрогнул ни собственный голосок, ни расслабленная на планшире ладошка величественной королевы. После её последней фразы перестал играть даже оркестр (а может он просто закончил свой марш именно в тот момент?)

- Я хочу тебя нанять!

Глава пятая

- Меня?!

- Да! Именно тебя! И если будешь хорошо себя вести, возможно я тебе даже заплачу!

Дружный хохот остальных присутствующих поблизости грузчиков, взорвал нависшую над данной частью порта тишину нежданным всплеском безудержного веселья. Не исключено, что даже шокируя большинство свидетелей. По крайней мере, Эва ощутила резкий прилив острого смущения, благодаря которому хотелось прошмыгнуть в ближайшие двери палубной надстройки, и не важно, что за ними находилось. Главное, спрятаться, при чём не понятно от чего или от кого. Ведь как раз в те секунды взгляд заметно ошалевшего грузчика в зелёной косынке скользнул поверх фальшборта над палубой второго яруса парохода (видимо, проверяя сколько ещё любопытных свидетелей сверху наблюдает за ним и за этой вопиющей сценкой). И, кажется, он заметил прилипшую к планширю Эвелин, которая не сводила с него явно зачарованного взора. А если и заметил, то, скорее, не придал какого-либо особого внимания, поскольку задерживать его на любопытной девушке не стал.

Зато как растревожилось её сердечко, будто её поймали с поличным за каким-то весьма дурным занятием.

- София Маргарет Клеменс! Что это за неслыханное для благовоспитанной леди поведение? А ну-ка, отойдите от борта и не позорьте ни себя, ни свою семью! – возмущённый голос Лилиан, лишь на какое-то время перекрывший повышенными нотками чуть успокоившихся весельчаков, вновь вызвал нешуточный взрыв гомерического хохота.

Ещё бы, не каждый день случаются столь занятные истории и не каждый день выпадает не менее редкая возможность стать одним из их прямых свидетелей.

Эва бы уже давным-давно сгорела от стыда, если бы с ней произошло нечто подобное. Но ведь это же Софи! Надменная, заносчивая и не в меру самовлюблённая гордячка, чей подвешенный язычок мог ужалить любого неосторожного смельчака похлеще скорпионьего жала.

- Мне нужно, чтобы кто-то снёс на берег мой багаж. – она не то что не обратила на угрожающий тон служанки никакого внимания, а попросту сделала вид, что не расслышала обращённых к ней слов и даже не взглянула в сторону Лили, будто той вообще не существовало в данной реальности. – Прямо сейчас! И я не люблю повторять дважды.

Удивлению Эвелин не было предела, как и упрямству Софи, с которым та гнула свою линию, попирая своими ухоженными ножками в шёлковых туфельках моральные устои собственного социального класса. Уж слишком многое она позволяла себе вдали от осуждающих подобные выходки глаз обоих родителей. Хотя, надо признаться, в её поведении, как и в безупречно поставленном голосе и даже в особой манере излагать свои мысли, слишком явственно проскальзывали схожие нотки с характерными чертами её любимой маменьки Джулии Вудвилль-Клеменс. Чего не скажешь о мистере Клеменсе, который бы в жизни так себя не повёл, не то, что бы позволил себе повысить на кого-то голос или обратиться с презрительной надменностью.

Да и сама выходка девушки вызывала теперь не слабую атаку встречных вопросов. Ну не стала бы она на ровном месте, ни с того, ни с сего устраивать показательных сценок с абсолютно незнакомым ей грузчиком. Ещё и чернорабочим! Человеком из низов, на которых она никогда раньше не обращала внимания ни где и ни при каких обстоятельствах. Пусть и вела себя одинаково со всеми и вся, словно ей были обязаны поголовно все и каждый по отдельности, но чтобы прилюдно, ещё и на глазах представителей собственного класса…

- Ну, ежели вы хорошо заплатите, так сказать, за дополнительные услуги личного характера. – молодой мужчина тоже оказался не промах, но в отличие от Софи, ему, за подобное поведение, грозило вполне реальными последствиями. И едва ли бы он отделался одним увольнением.

- Если будешь продолжать в том же духе, то остаток этого дня проведёшь за разгрузкой всего парохода, при чём за бесплатно. Уж я-то позабочусь об этом, можешь не сомневаться.

Очередная вспышка забористого хохота, в который раз смутила далеко не одни ушки Эвелин Лейн. Кто-то улыбался в ответ, кто-то осуждающе качал головой поглядывая вверх на застывшую рядом с носовым фальшбортом надменную гордячку в позе величественной королевы или непобедимой доисторической воительницы. Эдакая Саломея, заполучившая голову ненавистного ей врага на блюде с помощью чисто женских уловок и ухищрений. Она так и взирала на молодого грузчика с высоты своего положения, как бессмертное божество на безродного смерда, в ожидании от того соответствующих действий.

И, похоже, она добилась своего. Улыбка мужчины практически сошла на нет, даже его расслабленное до этого выражение лица заметно изменилось, облачившись в почти скованную маску сдержанных чувств и скрытых под оной истинных эмоций. Хотя принял он столь неожиданный для себя удар с весьма отличительным достоинством, которое скорее вызывало у сторонних зрителей ответное восхищение, нежели приступ дискомфортной жалости. По крайней мере, Эва испытала к нему в тот момент именно что-то близкое к уважению и даже лёгкой зависти.

Если он и вправду впервые в своей жизни столкнулся с подобным существом, как София Клеменс, и сумел не спасовать перед её капризными выходками, не падая при этом ниц на землю и не лебезя заискивающим лепетом, что-то в нём действительно было «не так».

- Как прикажете, мэм! – даже в похолодевшем голосе ощущались колкие нотки непримиримого гордеца, но никак не раболепного слуги. Он не просто отвечал теми фразами, которых от него требовала ситуация его незавидного положения, он словно использовал их в качестве защитных (а то и вполне атакующих) ударов по недосягаемому врагу. – Если вы считаете, что я подхожу для этой работы, как никто другой, чтож, желание юной госпожи превыше всего. И прошу извинить за моё непростительное поведение.

Никогда ещё прежде Эвелин не видела, как один и тот же человек преображался буквально на глазах в кого-то совершенно другого – из приятного, весёлого парня в хладнокровного, едва не вышколенного слугу с пугающей мерзлотой в похолодевшем взгляде и голосе.

Не могло же такое произойти спонтанно, на ровном месте и попросту из-за ничего. Либо эта парочка друг друга знала и далеко не первый день, либо…

- Поторопись! Нас ждут в усадьбе и мне уже осточертело торчать на этом пароходе! – Эве показалось, или же тональность звонкого голосочка Софии приобрела более напряжённые нотки более сдержанного «презрения»? Иначе отчего той вдаваться в ненужные для чужих ушей подробности и списывать испытываемое неудобство на того, кто не имел к её дискомфорту никакого прямого отношения?

- Слушаюсь, миледи! – отчеканенный ответ молодого грузчика, как видно, резанул слух многим, в том числе и той, кому он предназначался. Казалось, мужчина за считанные мгновения изменился как в поведении, так и в манере доносить до чужого сознания свои мысли (и не только через слова). Как будто облачился в невидимую защиту непробиваемого извне панциря – очень крепкого и крайне опасного для любопытных глупцов.

Заставить себя после такого отойти от фальшборта, а то и вовсе отвернуться в другую сторону?.. Похоже, Эвелин только что, сама того не ведая, стала свидетелем чего-то большего, чем обычной и якобы случайной стычки между знатной госпожой и безродным работягой. И она это ощущала именно кожей, если не врождённой интуицией, той самой которая, как правило и слишком уж часто, вызывала во всём теле беспричинный шквал дикого волнения и необъяснимых страхов.

Может поэтому и не смогла отвести привороженного взгляда от человека, чья внешность и непредсказуемое поведение вынуждали следить за тем вопреки личному статусу и правилам хорошего тона? При чём на какое-то время девушка в буквальном смысле выпала из реальности, забывая, кто она и где. Хотя, ничего удивительного в этом и не было. По сути она и являлась чуть ли не всю свою сознательную жизнь сторонним наблюдателем, а то и безликим зрителем, невидимой для окружающих тенью, на которую разве что случайно не наступали или же пытались пройти насквозь. Так что смотреть, слушать и делать по полученным данным соответствующие выводы считалось для Эвелин Лейн вполне обыденным занятием, попутно исключая себя из общего уравнения, в качестве действующего лица или недостающего для завершённости всей картины важного элемента. Всё равно что быть и не быть.

Наверное, так должны себя ощущать всемогущие и абсолютно «беспомощные» боги – иметь столько возможностей, многое знать и уметь, но при этом не способных сдвинуть с места даже несчастную пылинку, дабы не нарушить естественный ход вещей и идеальный баланс созданной ими же вселенной. Находиться так близко и в то же время непреодолимо далеко, а потом искренне удивляться, когда кто-то тебя вдруг замечает и обращается к тебе по имени…

- Эвелин, ты решила остаться на этом пароходе ещё на одну ночь? – всё равно что пробуждаться от очень реалистичного сна в реальности, которая и была всё это время его главной составляющей. И он не испарился из памяти нестабильными обрывками непоследовательных сюжетов, наоборот, Эва прекрасно запомнила, что в нём увидела и в чьей истории не принимала личного участия.

Там был тот молодой грузчик, который больше не смотрел в сторону парохода, проделав немалый путь через доступные для него «входы и выходы» прежде чем окончательно исчезнуть с поля зрения наблюдавшей за ним девушки. До этого он успел пересечься с Лилиан, потратить с той на «задушевный» разговор не менее пяти минут, после чего обойти окольными путями площадку для пассажиров первого и второго классов и лишь затем скрыться из виду у трапа первого яруса для служебного пользования.

Эвелин решила промолчать, понимая, что только по своей глупости потеряла столько времени, вместо того, чтобы самой сойти на берег и избавить себя от предстоящей ситуации в виде очередного столкновения с Софи. Волей-неволей пришлось самой возглавить процессию, поскольку сёстры Клеменс не спешили спускаться к трапу первыми, а Эва, наоборот, мечтала слиться с толпой последних пассажиров и желательно без сопровождения всех своих кузин.

Покрепче ухватившись за ручку старенького саквояжа, она наконец-то направилась в сторону палубной лестницы, мысленно рассчитывая предстоящий путь до каретного двора у привокзальной площади. Хоть оставшихся на всех палубах «Королевы Вирджинии» пассажиров ощутимо поубавилось, продвигаться к трапу всё равно пока ещё было проблематично или, вернее, не так скоро, как хотелось бы. Зато девушка успела заметить, как тот самый грузчик в зелёной косынке на пару с ещё одним коллегой по работе снесли на своих богатырских плечиках из грузового отсека парохода на центральный пирс по внушительному кофру*. Пройдя несколько футов, в паре ярдах от основного потока прибывших и встречающих, они уложили свою увесистую ношу (едва не в человеческий рост) на одну из портовых тележек, так сказать, придерживаясь допустимой границы, за которую никто из этих двоих не мог переступить по собственной на то воле.

Лилиан, кстати, тоже не забывала о возложенной на неё миссии, умудряясь присматривать за нужными людьми и вещами сразу в трёх направлениях, пока Джошуа сторожил на берегу господский скарб и в отличие от немолодой камеристки никуда не спешил и никого не подгонял.

Эвелин снова поймала себя на занятии, которое следовало бы делать в более подходящем для подобного случая месте и далеко не на глазах у стольких свидетелей, особенно, если это твои собственные кузины.

- Что, Эва, никогда не видела больших и сильных мужчин со столь близкого расстояния? – насмешливый голос Софи заставил девушку отвернуться от зацепившего её внимание объекта наблюдения и едва не зардеться от макушки до пят обжигающей краской стыда.

Она как раз приостановилась у трапа за скучковавшимися перед ней пассажирами, воспользовавшись данной задержкой, чтобы проследить за очередной ходкой молодого грузчика к сходням грузового отсека. И, видимо, уж слишком явственно этим воспользовалась, так и не сумев отвести в нужный момент взгляда от чёткого профиля проходящего совсем рядом мужчины, чья полурасслабленная походка и более обозначившиеся с близкого расстояния черты лица оказались нежданной ловушкой для завороженного взора Эвелин Лейн.

Оборачиваться назад к хихикающим сёстрам Клеменс совершенно не тянуло, не говоря об отсутствии желания доказывать тем, что она засмотрелась вовсе не на грузчиков. Да и какой был в этом смысл? Её всё равно никто не будет слушать, да и лгать о том, что им это показалось, было бы неуместно и не кстати. Не дай бог на них обратят внимание другие или, того хуже, услышит тот самый грузчик, которого они обсуждают. Лучше скорее сбежать отсюда, как можно дальше и желательно одной.

Господи, как же она ненавидела сейчас свой корсет, да и все те вещи, в которых ей теперь было до невыносимости душно, жарко и катастрофически тесно, как в пластинах средневековых лат, только вместо копья или меча – бессмысленный зонтик, а тяжеловесный щит заменял набитый под завязку старый саквояж. И всё это прессовало сознание вместе с телом раздражающим довеском к задрожавшим рукам и подкожному жару, опалившем бренную плоть и душу неуместным чувством стыда с дичайшим желанием провалиться сквозь землю сейчас же и без лишних задержек. И, кажется, ей всё-таки стало немного дурно. Лёгкая испарина вскрыла кожу удушающим ожогом, а во рту и в горле пересохло так, будто она как минимум прошла десять миль по Сахаре без зонта и воды.

- Я бы на твоём месте воспользовалась другим путём. – похоже, прошла целая вечность перед тем, как её нога ступила на твёрдый камень портового пирса и земное притяжение устойчивой почвы показалось с непривычки стабильным, без ощущения плавного покачивания и ложного скольжения в динамичном пространстве. Да и голос Софии Клеменс, зазвучавший в тот момент практически над самым ухом, почудился не иначе как совращающим шёпотом какого-нибудь дьявола-искусителя.

- Там как раз уже освободился почти весь проход…

«Там» - оказался тот самый участок причала, который отделялся леерным ограждением от центральной площадки для пассажиров первых классов и которым теперь пользовались портовые разнорабочие с борткомандой парохода низшего ранга.

- Прямо ждёт и зовёт нашу любительницу скромного уединения манящей тишиной и опустевшей аллеей. И не только…

К чему было сказано это «и не только», Эвелин почти догадалась, особенно, когда взгляд сам собой потянулся в сторону указываемого места. Был ли это специально подгаданный Софией момент или же случайное совпадение, Эва так и не узнает, пока не увидит широкую спину удаляющегося в другую сторону грузчика в зелёной косынке и не убедится в правоте слов кузины.

- Тебе лучше поторопиться, а то застрянешь в толпе и не дай бог что случиться там с твоим чемоданчиком.

Дьявол-искуситель, говоривший тогда устами Софи, привёл слишком много неопровержимых аргументов, сыграв на главных слабостях Эвелин Лейн. Соблазн предстал через чур банальной и оттого не менее притягательной приманкой, да ещё и в двух футах от правого плеча. И, кажется, она шагнула в ближайший зазор в ограждении не сколько сознательно, а именно по внутреннему наитию безвольного тела, даже не смотря на вполне разумные доводы расчётливого рассудка.

Правда, длилось это обманчивое забвение долгожданной свободы совсем недолго. Эва так и не сумела заставить себя ещё раз посмотреть в сторону сходней, по которым только что поднялся широкоплечий грузчик в промокшей насквозь от пота бесцветной рубахе и в довольно-таки облегающих штанах из грубой шерсти. Теперь важнейшим для неё приоритетом являлось желание пройти это место если не быстро, то хотя бы незаметно для большинства присутствующих.

Но, как обычно, не получилось ни того и ни другого, при чём настолько неожиданно и пугающе быстро.

Вначале взгляд царапнуло очередным появлением грузчика с очередной увесистой поклажей на его мощных плечах и спине уже через несколько секунд после его «исчезновения» в грузовом трюме. Эвелин едва не подскочила на месте, запаниковав совершенно не вовремя и не кстати.

- Поспеши, Эва, а то ведь затопчут и не заметят, кто это был.

Ехидный голос Софи и поддержавшее её хихиканье остальных сестёр Клеменс сделали своё чёрное дело, подтолкнув девушку в нужную им сторону. Возможно, не последнюю роль сыграла лёгкая дезориентация в пространстве и связанная с нею паника. Эвелин было «метнулась» туда, где стоял Джошуа и Лилиан, надеясь дойти до них и обойти охраняемую ими тележку раньше, чем это сделает молодой грузчик, но она не учла ещё одного человеческого фактора, а точнее, наблюдавшей за её спиной юной интриганки. И конечно же не ожидала, что София сделает следом за ней пару крадущихся шагов, закрывая на ходу свой зонтик от солнца и…

Удар был почти неощутимым, вернее, Эва так и не поняла, что это был удар – от зонтика. Не настолько сильный, чтобы выбить из рук девушки саквояж, но достаточно меткий и вымеренный, чтобы попасть по слабому замку и добиться желаемого результата.

Его просто вывернуло, практически наизнанку, раскрывшись всем содержимым навстречу головокружительному полёту на грубый булыжник причала и за считанные мгновения облегчая тяжёлую ношу в руке своей хозяйки. И это во истину было ужасно.

Когда все твои ценные вещи – аккуратно сложенные баночки-коробочки с весьма дорогостоящими красками, тушью, пастелью, угольками и прочими художественными принадлежностями буквально сыплются барабанным дождём по твёрдому камню, разлетаясь во все стороны, подобно обезумевшим беглецам. Кажется, в твоей груди на очень долгое время замирает не одно только сердце… Замирает всего на какую-то мучительную вечность вместе с дыханием, мыслями и сжавшимся в тугой комок эмоциональным шоком, чтобы вскоре долбануть по рёбрам и вискам разрывающим спазмом болезненной аритмии.

- Ядрёна ёнда**… - грубый, сиплый баритон, резанувший слух несдержанной руганью, видимо решил приложить Эвелин тем самым нежданным контрольным в самый неподходящий для этого момент.

Казалось, в те мгновения рухнуло не содержимое саквояжа девушки, а весь окружающий мир, и она вместе с ним, прямо на подкосившиеся коленки, мечтая разбиться о прогретый южным солнцем камень на более мелкие осколки, чем это произошло с парой пузырьков масляной краски. Её не просто трясло, выколачивая костной лихорадкой остатки здравых мыслей и хоть какой-то способности воспринимать происходящее в истинном положении вещей. Тогда ей реально хотелось умереть или как-то испариться, исчезнуть в мгновение ока с лица земли и с глаз человека, под ногами которого рассыпалась самая дорогая сердцу частица всей её жизни. А когда его тяжёлый, грязный ботинок по движимой инерции нехилого тела ступил на рассыпавшиеся листы бумаги с последними эскизами Эвы и с хрустом раздавил на одном из них палочку угольного карандаша, девушка чуть было не застонала в полный голос, словно это был не рисунок, а её собственная рука с треснувшими фалангами рабочих пальцев.

Она даже не смогла поднять к нему перепуганного до смерти лица. А если бы это и сделала, то на вряд ли бы сумела что-нибудь увидеть и разобрать, ибо пред глазами всё вмиг поплыло, запорошив зрение обжигающими пятнами вскипевшей в висках крови. А как её при этом затрясло…

- Эвелин Клементина Вудвилл-Лейн! Ну нельзя же быть всё время настолько нерасторопной, чтобы всякий раз ставить кого-то впросак вместе с собой! Неужели тебе так нравится позорить имя своих покойных родителей?

Хуже произошедшего падения, наверное, были только связанные с ним язвительные комментарии Софии Клеменс. Её сдержанный смех с наигранным изумлением впивался раскалёнными иглами в мозг и под кожу куда ощутимей, чем сорвавшаяся с уст грузчика шокирующая благовоспитанных леди непристойная ругань. А желание разрыдаться или постыдно сбежать на глазах у стольких свидетелей в неизвестном направлении, пересиливало физическую слабость во всех конечностях разъедающим ознобом нежданного прилива ярости.

Ну почему? За что?!.. Сколько ещё нужно пережить публичных унижений и беспощадной боли невосполнимых потерь, чтобы этот кошмар наконец-то закончился? Словно кто-то вскрыл этот нескончаемый источник более десяти лет назад и с тех пор этот кто-то не переставал топить в оном днём за днём сиротку Эву, напоминая той каждую минуту и час прожитой после смерти родителей жизни, кто она и на что заслуживает, в отличие от остальных, тех, кто имел на данное право больше, чем она.

Да и что она могла?! Лишь молча сносить полученные оскорбления, терпеть обжигающие кожу чужие взгляды и позволять окружающим насмешкам царапать сознание и память отвратными звуками будущих воспоминаний? Сцепив до скрежета эмали зубы, силясь, чтобы не разрыдаться и не уступить место удушающей боли дичайшему желанию сорваться в крик, Эвелин только и смогла, как заставить своё тело сдвинуться с мёртвой точки и только для того, чтобы начать собирать с булыжника пристани разлетевшиеся во все стороны вещи из саквояжа. Хоть руки и дрожали, пальцы не слушались, упуская обратно на камень то, за что поспешно хватались, она всё равно не могла позволить себе подобной роскоши – проторчать в данном месте и в столь унизительной позе хотя бы ещё лишние две-три минуты. Лучше умереть и желательно прямо сейчас.

- Мисс Эвелин, да что же это такое! Ни на одну минуту нельзя вас оставить без присмотра! – хвала небесам, Лилиан тоже в коем-то веке прозрела, бросившись в сторону подопечной, когда увидела из-за спины молодого грузчика (наконец-то уложившего очередной вещевой сундук на охраняемую ею тележку), что успело произойти за этот короткий промежуток времени без её личного участия. – Ну что за создание! Почему за вас везде и всегда приходиться краснеть? Ни одного дня без происшествий! Я ведь с самого начала вас предупреждала, чтобы перевязали этот саквояж и сдали его в грузовой трюм с остальными вещами.

Собирать с земли вывалившееся из сумки «нутро» у служанки получалось куда лучше и быстрее, чем у разволновавшейся до лихорадочной трясучки Эвелин Лейн. Впрочем, как и возмущаться в своём излюбленном стиле, словно намеренно подливая масла в полыхающий и без неё пожар из собственной бочки в пять баррелей***.

- Это тоже ваше? Чуть не закатилось под тележку.

Меньше всего Эва ожидала, что перед её глазами материализуется большая мужская ладонь с грязной, почти чёрной от мазута и по самый локоть кожей, а сильные мозолистые пальцы будут держать стеклянный пузырёк с китайской тушью так, словно это хрупкий бутон какого-нибудь редкого цветка.

Всего несколько секунд, которых девушке едва хватило, чтобы испуганно вскинуть голову (и кое-как удержаться, дабы не отшатнуться назад в паническом порыве) и уставиться распахнутыми от нескрываемого ужаса глазами в лицо нагнувшегося над ней портового грузчика. Да, да, того самого, за которым она столько времени тайком наблюдала, а теперь… Теперь не могла как следует разглядеть его черты, поскольку взор передёрнуло дрожащей плёнкой непролитых слёз с хаотичными пятнами шипящей в висках крови. Хотя, кое-что рассмотреть всё-таки удалось, даже за эти короткие мгновения, даже вопреки накрывшей с головой панике, которая ослепляла похлеще ночного мрака. А может это и был мрак – чёрный, живой с платиновыми прожилками в очень внимательных очах напротив, который без какого-либо усилия мог заглянуть в чужую душу и сковать ту одной только волею мысли, похлеще реальных железных цепей и стальных верёвок. И, как видно, это единственное, что Эвелин тогда в нём запомнила лучше всего, поскольку его лицо было обильно измазано рабочей грязью, и глаза на фоне перетемнённой кожи выделялись как ничто другое, подобно источнику манящего света в сумраке угольной дымки. Ну и конечно же его габариты, в коих он превосходил сжавшуюся оробевшей птичкой Эву раза в два, если не более.

- Спасибо, сынок. Можешь возвращаться к своей работе, мы и без твоей помощи прекрасно справимся.

Она так и не успела поднять руки, чтобы забрать пузырёк из его на удивление аккуратных (почти изящных) пальцев. Это сделала Лилиан, причём так поспешно, словно испугалась, будто он и впрямь собирался прикоснуться к юной барышне, если та решится протянуть к нему свои пугливые пальчики.

Всего несколько секунд и только шоковое ощущение от стремительного погружения в происходящее, словно девушку полностью накрыло осязаемой тенью чужой близости, впившись в сознание контрастными образами из объёмных оттенков-складок одежды, смазанных черт чеканного лица и острых запахов мужского пота, мазута и… чего-то ещё. Возможно, особого аромата, свойственного лишь одному определённому человеку – его телу: кожи, волос, и даже вкусу. Не говоря об исходящей потенциальной силе со скрытой физической мощью расслабленного гладиатора.

Не удивительно, почему у Эвелин окончательно пропал дар речи, а полное осмысление того, что вблизи мужчина оказался совершенно другим, чем издалека (о самом восприятии его близости можно и не уточнять), так и вовсе лишало разум былой хватки, а руки-ноги – крепкой опоры и устойчивости.

________________________________________

*кофр– сундук; большой чемодан или дорожная сумка с несколькими отделениями; большой сундук, окованный железом, с отдельными секциями для обуви и одежды, которая может храниться в нём прямо на вешалках.

**ёнда– устар.непотребная баба

***баррель– (англ. barrel — бочка) — мера объёма сыпучих веществ и жидкостей, равная «бочке». В 1803 году: 1 баррель = 36 элевых галлонов = 166,36 литра

Глава шестая

- Смотрю, кто-то нашёл себе достойную ровню. Не даром говорят, грязь хорошо липнет только к грязи. – ехидный голосочек Софии Клеменс остро заточенной спицей пыточного орудия неожиданно и весьма глубоко процарапал по оголённым эмоциям Эвы. Столь безумно бешеного (ещё и болезненного) возвращения в реальность ей не приходилось испытывать уже очень давно, едва не на грани предсмертной остановки сердца с последующим провалом в глубокий обморок или в цепкие тиски сковывающего льда.

Перед глазами опять всё поплыло и запульсировало, в том числе и лицо молодого грузчика, чей совершенный профиль древнеримского божества (не иначе) врезался тёмным оттиском-силуэтом в чуть живую память, когда мужчина повернул голову и почти исподлобья резанул недобрым взглядом всё то расстояние, что отделяло его от неугомонной Софи.

- Вам бы последить за тем, что слетает с вашего шаловливого язычка, миледи, а то, не дай бог, кто-то сочтёт вас не в меру несдержанной. – Эвелин всё-таки расслышала его слова или скорее сочный баритон слегка напряжённого голоса, который продолжал наносить свой авторский подчерк особого звучания на слуховые рецепторы, словно осязаемым касанием быстрых взмахов крыльев мотылька.

- Может это тебе следует попридержать свой не в меру развязанный язык, холоп, особенно перед тем, кто тебе платит? – если бы Эва в тот момент не находилась на грани полуобморочного состояния, возможно бы она и заметила, как изменилась Софи, практически потеряв своё лицо и даже колкую надменность в голосе.

- Прошу прощения, миледи, если мои слова прозвучали для вас, как за оскорбление, но на то я и грязный холоп, светским манерам не обучен, а изложению умных мыслей и подавно.

- Может вам обоим заняться своими делами? А тебе, сынок, и впрямь лучше прикрыть рот и вернуться к своей непосредственной работе. Тебе платят не за неуместные пререкания с юной госпожой.

- Простите, мэм. Подобного более не повторится. – извинялся он, конечно же, перед служанкой, отвернувшись от вспыхнувшей от его слов барышни с таким видом, будто успел забыть о присутствии Софии за считанные мгновения.

Наверное, в ту минуту с Эвелин успело произойти слишком уж бесконтрольное осмысление происходящим, исколовшее насквозь её ослабевшую сущность и тело сумасшедшей скоростью смены событий. Но больше всего её шокировало необъяснимым желанием схватить грузчика за руку и… попросить остаться…

Неужели она спятила? Тогда откуда столь дичайшая идея фикс, будто он здесь единственный, кто был способен её защитить даже ценой рабочего места? При чём вопрос иного плана не переставал изводить девушку навязчивой мыслью в параллельной колее сознания – почему он вообще это делал? Он же был главным свидетелем её публичного позора! Она должна была сгореть от стыда в кучку невесомого тлена только от одного его взгляда. И почему она думала об этом, именно в тот момент, когда чувство опустошающего одиночества в окружении стольких людей полосовало похлеще реальных ножей, толкая на необдуманные поступки и подрезая изводящей слабостью до основания?

- Я с тобой ещё не закончила, колоброт*! И с тобой тоже… - Софи, по ходу, единственная, на кого не подействовали осаждающие фразы служанки и для кого последнее слово было важнее собственной репутации. Она не унималась, когда грузчик уже буквально повернулся к ней спиной, игнорируя угрозы ощетинившейся девушки показательным уходом в другую от неё сторону и не собиралась останавливаться на начатом, когда Эва вместе с Лилиан уже почти успели собрать рассыпавшиеся по булыжнику мостовой вещи.

- Бога ради, мисс Софи, угомонитесь? Прямо на себя не похожи, будто кто подменил. Ступайте уже за сёстрами к каретному двору и ждите там, когда из имения пришлют экипаж.

- Не проще ли нанять кэб? Какой смысл торчать здесь не известно сколько времени?

- Не проще, мисс Софи! У меня каждое пенни на счету и под расписку! А ещё мне нужно будет отослать телеграмму в Леонбург, вашим родителям, а это тоже не из дешёвых удовольствий.

- Уму не постижимо! Путешествовать с тобой ещё хуже, чем с маменькой, не говоря о восхитительном довеске в лице сиротки Эвы. Это лето я бесспорно запомню весьма надолго!

- МИСС СОФИ! А вы это куда собрались, мисс Эвелин?

Да никуда она не собралась! Просто ей уже порядком осточертело быть последней темой всеобщего обсуждения и публичным зрелищем портового «бомонда». А ещё Эву не переставали изводит мысли о молодом грузчике, который должен был вот-вот сделать очередную ходку из грузового трюма обратно сюда.

Хорошо, что ещё не началась полная разгрузка парохода, и ей посчастливилось пережить данное унижение с минимальными потерями. Чёрт с ним с саквояжем! Лили и без того позаботится о его сохранности и куда лучше его хозяйки. Ей просто надо было сбежать, хоть куда-нибудь, лишь бы не здесь и не под прицелом непристойно внимательных глаз молодого грузчика. Хотя бы несколько минут в почти безлюдном месте (если удастся таковое найти) и пока у неё хватает сил на быстрый шаг. Она не заслужила такого и не после изнурительного путешествия, закончившегося хрупкой надеждой на иную жизнь в ином городе, которая была безжалостно раздавлена острым каблучком Софии Клеменс.

Какая надежда? На что? На новые унижения? На новую боль и новый комплект изводящих страхов?

На что вообще было можно рассчитывать в компании тех, для кого ты все эти годы считалась навязанной обузой и раздражающим бельмом на глазу? Если в Леонбурге присутствие дяди Джерома и тётушки Джулии могло гарантировать хоть какую-ту мнимую защиту, то здесь и сейчас Эва стала воплощением открытой мишени для любого, кому стрельнет в голову идеей отыграться на ней в полную силу своих накопившихся «обид». И случай с саквояжем – далеко не единичный и скорее являлся символом заложенного начала предстоящей череде подобных унижений и неминуемых падений. Это был тупик – стопроцентный и необратимый. Она чувствовала это, как никогда, слишком остро и глубоко, когда желание разжать пальцы и сорваться без борьбы в ледяную пропасть собственной гибели перекрывало любые зачатки светлых мыслей и тщедушных надежд. Разве что не хватало одной незначительной детали – пропасть была только в голове и жизни девушки сейчас ничего не угрожало.

Может поэтому она и не сумела побороть внутренней тяги приостановиться, чтобы потянуться за необъяснимым импульсом воспалённого тела – отыскать в который уже раз того, кто впервые за столько лет привлёк её внимание вопреки прошлым взглядам на людей и тех же мужчин. Зачем и по каким причинам? Мысленно попрощаться или же запечатлеть в памяти нечётким образом для будущих фантазий?

Зачем, Эвелин? ЗАЧЕМ?

Надеялась, что он уже о ней забыть-забыл и не потянется за её взглядом собственным, едва периферийное зрение хищника уловит нужное движение со стороны глупой жертвы?

Откуда она могла знать на тот момент, что перед ней был истинный хищник? Молодой, сильный, с лёгкими шрамами первых побед и испачканным в грязи мехом неизвестного (пока что) окраса. Ведь внешность всегда обманчива, да и мы, зачастую, любим заниматься самообманом, приукрашивая и дорисовывая недостающие штрихи к притягивающим нас образам.

Но разве она могла тогда предвидеть, что окажется не менее привлекательной добычей далеко не для более слабых противников, коих из себя до этого дня представляли сёстры Клеменс? Что на её едва уловимый запах сладкого страха, истончаемый загнанной в угол жертвы, потянется куда сильный и по-настоящему опасный зверь? И в тот момент, он действительно «потянулся», поворачивая в её сторону лицо и перехватывая буквально ленивым захлёстом своего цепкого взгляда напуганный взор убегающей девушки.

Может она сама виновата? Продолжая привлекать к себе (не без чужой помощи) постороннее внимание слишком многих зрителей. Ведь поэтому она и хотела сбежать, чтобы не видеть, как на неё смотрят, и не прочесть в обращённых на неё глазах либо жалости, либо брезгливого отвращения.

Слава богу, она тут же отвернулась, не успев заметить нежелательного изменения в слишком прямолинейном взоре слишком смелого наблюдателя.

- Неужели я оказалась права? Тебе интересно? Хочешь тоже побежать следом?..

Либо она уже попросту бредит, либо голос Софии продолжал преследовать Эвелин даже здесь, в нескольких ярдах от ряда грузовых тележек, за которые она намеревалась забежать, в поисках того самого спасительного убежища. Отчаянный порыв очень глупой девочки.

Конечно, она многое уже не увидела, особенно, как ей в след смотрел грузчик, после того, как осторожно переложил со своих плеч неподъёмную для других ношу на дно массивной телеги, а после перевёл взгляд на Софи и хихикающих Валери и Клэр. Сдержанно качнув головой, прищурил тяжёлые веки и одним лишь выражением лица вынес своё осуждающее недовольство возглавлявшей троицу царственной красавице.

Если бы на Эву посмотрели подобными глазами, она бы точно не знала, куда бы после этого себя девать. Чего не скажешь о Софи. Та и виду не подаст, что её чем-то таким поддели и зацепили, даже если всё будет совершенно не так.

…- Ну что за несносная девчонка! Хотите меня в гроб раньше отмеренного мне срока загнать?

Так и не вырвавшийся из горла крик напуганной до смерти Эвелин, застрял колючим куском льда где-то по центру трахеи, а потом и вовсе растёкся сковывающим спазмом по лёгким и обомлевшему сердечку.

Ну не ожидала она, что её схватят за руку на полпути к искомой цели и вынудят приостановить так и не осуществившийся побег в никуда.

Глупая! Божечки всевышний! Ну какая же она глупая и непутёвая.

Ей постоянно об этом напоминают и, как правило, голосом Лилиан. Ибо так оно и есть. Только такая, как она, дурочка, способна вляпаться в нечто идиотское и несусветное.

- Ведёте себя хуже маленькой девчонки. Ни стыда, ни совести, будто мне делать больше нечего, как бегать тут за вами по всему порту. Или вам нравится, когда за вас краснеют близкие вам люди? Ладно я, кто я такая для очей и осуждающих дум благородных господ, но за что подобное заслужили ваши тётя и дядя?

- Я ни в чём не виновата! И я не хотела сюда ехать, тем более без дяди Джерома!

- Прекратите сейчас же! Вы же старше всех своих кузин, а ведёте себя так, будто вам всё ещё восемь лет. Постыдились бы! Если вам плевать на собственную репутацию, то хоть пожалейте моё больное сердце. Или думаете, я только и мечтаю, как его окончательно надорвать, когда начну искать тут вас по городу?

- Мне надо побыть одной, хоть ненадолго! – уж чего-чего, а возвращаться обратно Эва не собиралась ни за какие уговоры. И, наверное, не сколько из-за сестёр Клеменс, а из-за вспыхнувшего с утроенной силой страха перед совершенно чужим человеком. – Пожалуйста!..

Ещё немного и она точно лишится последних остатков гордости – разрыдается на глазах у служанки или вовсе сорвётся до истерики. Может поэтому Лили отреагировала на просьбу девушки совершенно иначе, чем при других обстоятельствах?Смягчилась буквально на глазах и ослабила хватку пальцев на запястье беглянки, после чего даже нагнулась и привычным для себя жестом сбила с полотнища верхней юбки Эвелин прилипшие соринки мусора со смятыми складками на неновой ткани.

- Бог с вами, мисс Эвелин. Дойдите до здания вокзала и сядьте на первую свободную скамью, только не прячьтесь и убегайте в этой своей горячке. Я должна вас видеть и знать, что с вами всё хорошо. Надеюсь, десяти минут вам хватит побыть «одной»? И не вздумайте по пути хлопнуться в обморок, тогда уж точно стыда не оберётесь.

А что ей оставалось? Только кивнуть в ответ, молча поджав губки, и кое-как сохранить лицо?

Ей уже самой не терпелось найти что-то схожее на выступающий приступок (неважно чего и где), чтобы на несколько секунд прислониться, а то и присесть, дабы отдышаться да выровнять дыхание с обезумевшим сердцебиением. Удивительно, что она умудрилась не потерять до этого сознания, поскольку пластины корсета уже не просто вжимались в рёбра и слишком нежную кожу, казалось, они буквально прорезали плоть своими тисками до самых костей, впиваясь в лёгкие тугими петлями тупой боли и спазматическим удушьем. Ещё и это дурацкое желание разрыдаться, усиливающее приступы асфиксии в разы.

Конечно, ей требовалось успокоиться, но только не на глазах определённых людей и не в таком состоянии. Желание сбежать – вполне оправданно.

Спасибо Лилиан за столь своевременное понимание. Эва слушала её разъяснения, куда идти и в какую сторону сворачивать, практически не вникая в смысл фраз. Можно подумать, она не найдёт, как пройти до каретной площадки, до которой уже рукой подать. Уж что-что, а отличить здание вокзала от других многочисленных пристроек порта она сумеет. Как и найти скамейку, ставшую в эти минуту манящим спасением в обжигающем коконе влажного воздуха тропического климата. И только в тени, никак иначе.

Наверное, так себя ощущали первооткрыватели, ступавшие на твёрдую почву неизведанных земель после долгих скитаний по мировому океану. Вначале заманивали восхищённых путешественников скрытыми сокровищами материковых красот, а потом опустошали до дна сосуды искренней радости истинными реалями беспощадной действительности. Нечто подобное испытала и Эва, только куда быстрее, чем хотелось бы. Разве что в отличие от первых, у неё не было путей к отступлению, как и отчего дома, в который можно было бы сбежать обратно. Ей не куда бежать, только идти следом за ведомой рукой, определившей её ближайшее будущее, а то и целый смысл жизни.

Поэтому, сидя под навесом сводчатой крыши центрального здания вокзала в самой теневой его части, Эвелин не посещали мысли о том, как же она хочет вернуться в Леонбург (или ещё куда). Она уже забыть забыла о таких вещах. Фраза «Хочу домой!» давным-давно выпала из её личного лексикона и никогда не согревала душу ласкающей отдушиной, если приходилось возвращаться в резиденцию Клеменсов после изнурительных прогулок по северной столице. Так и сейчас ничего подобного не касалось её оцепеневшего сознания, не успокаивало и не заживляло прохладным дуновением свежие царапины новых ран. За этим вокзалом её ничего не ждало, кроме отдельной комнаты в семейной резиденции Клеменсов в Гранд-Льюисе со звучным названием Ларго Сулей, где ей тоже едва ли позволят спрятаться или побыть в полном одиночестве какое-то время.

…- Эвааа… Эвелин. – именно этим всё и заканчивалось. Любая попытка выкрасть у времени несколько несчастных минут, обрывалась нещадной рукой жестокой реальности, и по большей части в лице неприятных для Эвы людей.

Только в этот раз сбегать было уже некуда. Её последнее укрытие оказалось тупиковой ловушкой, в которую она себя и загнала, сама того не ведая. Неужели она надеялась, что Софи о ней сегодня уже не вспомнит и не рискнёт подойти?

- Эвви, ну ты чего? Только не говори, будто ты обиделась. Ну право же, это просто смешно.

И тем больнее слушать подобные слова, пропуская их слащавую фальшь подобно смоченным в анестезирующем яде очень острым и очень длинным спицам в своё сознание, прямо по кровоточащим порезам последних ран.

Она не оборачивается на вкрадчивый голосок Софи и не потому, что не хочет, скорее не может. Слишком глубоко вошёл в неё парализующий стержень предыдущей обиды, да и боль от пережитого удара ещё горела под кожей, царапая сердце пульсирующими вспышками остаточной реакции. У неё нет сил смотреть в лица тем, кто сознательно причинял ей вред. И ведь этому не было предела, вот что страшно. Это никогда не заканчивалось, в том-то и дело. Не помогало ничего, ни гордость, ни упрямое молчание, ни те же слёзы с унизительными просьбами оставить её в покое. Только временно и ненадолго, чтобы после и в который уже раз получить очередную оплеуху по подставленной щеке.

- Неужели ты собралась играть с нами в молчанку до конца лета? – София не сдаётся, впрочем, как обычно. Если поставит перед собой определённую цель или хотелку, то добивается своего при любом раскладе, при чём не важно с какими последствиями. Эва знает, что проиграет в этой негласной борьбе с заведомо известным победителем, и всё же продолжает разыгрывать роль обиженной недотроги.

Извечная карусель по бесконечному кругу, из которой нет выхода для таких, как она.

- Ну хватит, Эвви. Не будь бякой. С твоим саквояжем ничего ужасного не случилось. А если что-то разбилось или пропало, напишешь список, и Лилиан отправит кого-нибудь в город в художественную лавку или салон. Уверена, тут найдётся нечто подобное, а если и нет, закажем отдельной посылкой по почте из Леонбурга.

Как же хотелось закрыть глаза и заткнуть чем-нибудь уши, только чтоб не оборачиваться. Но рядом (чуть ли не из воздуха) уплотняется чья-то тень, безмолвная и бесшумная на фоне окружающего гомона. Это Джошуа. И он держит в своих жилистых руках старенький саквояж Эвелин, плотно застёгнутый и аккуратно перепоясанный чьим-то кожаным ремнём.

Девушка пугается лишь на пару секунд, бросая на старика быстрый взгляд, но не вздрагивает и не шарахается. Он молча ставит саквояж рядом на скамью, чуть заметно кивает (въевшаяся намертво в мышцы условная привычка вышколенного лакея) и так же бесшумно отходит, не далеко и не близко от вверенных под его надзор юных барышень.

- С каких это пор тебя беспокоит содержимое моего чемоданчика? Или тебе опять что-то от меня нужно? – набраться сил на встречный вопрос оказывается ещё тяжелее, чем терпеть близкое присутствие сестёр Клеменс.

Ей до сих пор не хочется смотреть ни на Софи, ни на стоящих с той поодаль Валери и Клэр. Взгляд с тоской тянется в совершенно иную сторону, на заполнившую подъездное кольцо вокзала чуть поредевшую толпу бывших пассажиров «королевы Вирджинии», носильщиков и встречающих. По более светлым оттенкам мужских костюмов и пастельным тонам женских платьев без особого труда определялись представители местных горожан. Но не это цепляло внимание девушки, вызывая жгучее желание слиться с живым течением абсолютно незнакомых лиц. Ей всё ещё хотелось спрятаться или затеряться, при чём не только физически. Жаль такое невозможно в принципе. От себя не убежишь.

- Меня беспокоит не твой чемоданчик, а Лилиан. Она ушла несколько минут назад на телеграф и пропала с концами.

- А я здесь при чём? Там сейчас, наверное, очередь.

Эвелин не удержалась и наконец-то повернула лицо к кузине. Нежданный приступ лёгкого веселья заскользил по губам предательской улыбкой. И Софи, и младшие сёстры Клеменс продолжали держать над своими высоко поднятыми головками раскрытые зонтики от солнца, при этом стоя в тени сводчатого козырька привокзального навеса. Что тут скажешь, привычка превыше всего.

- Именно! Боюсь даже представить насколько длинная и долгая. Только у меня нет никакого желания дожидаться её возвращения не известно сколько ещё времени. За нами прислали экипаж… - при этом с видом полного безразличия, Софи обернулась немного назад и в сторону, чтобы бросить поверх своего элегантно опущенного плечика скучающий взгляд на вместительную коляску-ландо с открытым верхом и широким запятком для багажа, стоявшую в паре ярдах за спинами трёх кузин. – Думаю, в любом случае придётся сделать две ходки до поместья и обратно. Слишком много вещей. И кому-то придётся здесь остаться.

- И, я так понимаю, этот кто-то случайно не я?

- Не обязательно. – улыбка Софи, пусть и мягкая, зато без капли располагающей искренности, как обычно не вызвала у Эвелин никакого ответного доверия. Захотелось отвернуться с показательным презрением ещё больше, чем до этого. – Вчетвером мы прекрасно поместимся на всех сиденьях, Джош может устроиться рядом с возницей, остаётся только Лилиан. А вот за ней и за остальным багажом, можно заехать по второму кругу, просто её нужно предупредить. А то вернётся, перепугается нашим исчезновением, поднимет тут всех на уши… Она итак тут дёрганная с самого утра.

Взгляд снова потянулся в сторону ландо, но не сколько из желания проверить правдивость слов кузины, а очередной вспышки будоражащего страха. Возможность вновь увидеть того грузчика, который переносил их багаж с парохода и ставшего впоследствии главным свидетелем её унижения, вызывала куда большую панику, чем мысль об очередной интриге от сестёр Клеменс. Неужели только поэтому сердце в груди Эвы так надрывно бухнуло о рёбра, вызвав новую волну обжигающей испарины практически по всему телу?

- Так ты поэтому ко мне подошла? – слава богу, гладиаторской фигуры молодого грузчика в зелёной косынке нигде поблизости не маячило. И всё равно, пришлось чуть повременить, перед тем как задать Софии собственный скептический вопрос более-менее равнодушным тоном.

Иногда такое случалось, редко, но случалось. Её отпускало. Вернее, после пережитого и, как правило, острейшего стресса, говорить становилось проще, с примесью колкого сарказма. Словно открывалось второе дыхание, либо реальность разрывала бонусный талончик на право быть собой.

- Хочешь отправить меня на телеграф для розыска Лили? – задачка для учащихся младших классов. Даже повеяло тоской от столь банальных попыток Софи, воспользоваться сироткой Эвой для достижения своих маленьких прихотей.

- Ну вот видишь, ты и сама всё прекрасно понимаешь без лишних пояснений. – юная интриганка продолжает ласково улыбаться, не отводя взгляда в сторону и абсолютно не стесняясь собственной наглости, особенно перед Эвелин.

Вообще, сложно представить себе смущённую Софи. Кажется, данная черта не свойственна её природе буквально с рождения. На самом деле, ей были несвойственны многие стороны человеческой натуры, а большая их часть так и вовсе являлась приобретённой с возрастом (а в последствии отточенной до совершенства) игрой бездушной актрисы. Если требовала ситуация и место, она могла сыграть кого угодно или любую, скопированную у других, живую эмоцию.

- Тебе же ничего не стоит это сделать, так ведь? Это ты у нас любительница долгих прогулок и прочих приключений. Уверена, тебе самой уже не терпится прогуляться по порту.

- Боюсь, если я начну гулять здесь в полном одиночестве, меня не так поймут.

- Ой, да ладно! – впервые Софи срывается до раздражённого фырканья. Эвелин ещё не понимает, почему и из-за чего. На вряд ли той принципиально отправлять к телеграфу именно Эву, захочет, пошлёт туда кого-нибудь из слуг. – Пройтись до любого здесь здания и обратно – едва ли потянет на социальное преступление. Я бы и сама прогулялась, но надела не подходящие для этого туфли, ещё собью каблуки или натру мозоли.

А вот последние фразы определённо были не из её репертуара. Чтобы София Клеменс оправдывала своё нежелание куда-то идти и что-то делать подобными объяснениями…

- Да хватит тебе уже, Эва! – в поддержку сестре, неожиданно выступила Валери, что тоже было той несвойственно. – У меня нет никакого желания торчать здесь бог весть сколько времени в бессмысленном ожидании возвращения Лилиан. Или ты решила здесь заночевать? Неужели так сложно сходить туда и обратно, чтобы уже через десять минут преспокойно ехать в усадьбу? Только не говори, что ты решила повредничать чисто из принципа, за недавнюю обиду?..

- Иногда одной вежливой просьбы бывает более, чем достаточно, Валери. А то создаётся ощущение, будто вы не имеете никакого представления, как и с кем нужно говорить.

- Ну если всё так просто, тогда, будь добра, - свой вполне приятный голосок подала и Клэр, решившись подключиться к всеобщему обсуждению третьим тыловым флангом. – Сходи в телеграфную и предупреди Лили, что мы уезжаем без неё. Тебе же это не будет стоить ровным счётом ничего.

- И мы нисколько не настаиваем, если ты не захочешь ехать вместе с нами. Можешь составить Лилиан компанию, мы не обидимся.

Вот теперь-то она точно не удивится, если узнает, что весь этот спектакль и был разыгран сёстрами Клеменс, дабы избавиться от нежелательного соседства с раздражающей их сироткой Эвой. Поэтому и готовы пойти на любые ухищрения, лишь бы вызвать в той собственное желание уйти отсюда как можно поскорей.

- Надеюсь, ваш телеграф находится не на другом конце порта?

- Да нет, что ты! – улыбка Софи всё так же восхитительна и насквозь фальшива. Разве что глазки вспыхнули каким-то болезненным блеском. – Ярдов пятнадцать-двадцать, максимум. – даже повернула голову, чтобы указать изящным движением подбородка в нужную сторону. – Его и отсюда прекрасно видно, серо-жёлтый дом, рядом с трубой портовой котельни, сразу за каретной площадкой.

…Всего несколько минут Эвелин кажется, что она идёт в сторону нужного здания вовсе не по указке своих кузин. Это ей самой не терпелось избавиться от их присутствия, поэтому-то она и ухватилась за представившийся шанс, как за редкую возможность сбежать от них, а не потому, что те добились своего, воплотив в жизнь свою общую задумку. Нервозность от недавнего с ними общения постепенно сходит на нет, пока девушка неспешно обходит чужие экипажи, наёмные кэбы и незнакомых ей людей разного классового статуса.

Подобные места, как и праздничные ярмарки, всегда стирали границы между людьми, если не во внешних отличиях, то хотя бы в правах передвижения по общественным территориям. И всё же, ты не мог слиться с данной толпой до конца. На тебя всё равно кто-то обращал внимание, кто-то определял твоё происхождение по фасону туалета и качеству тканей, по тому, как ты шла, как держала осанку, куда и на что смотрела. Всё равно ты выделялась и всё равно у многих на твой счёт возникало немало вопросов. Не удивительно, почему в такие моменты хотелось натянуть на лицо хотя бы тонкую сеточку вуали. Мнимая защита от слишком любопытных глаз? Ещё и послеполуденная жара с очень ярким солнцем. Чувствуешь себя дефектным камешком посреди голого ковра выжженной южным светилом пустыни. Чёрной точкой на жемчужных крупицах белого песка.

Спешить не хочется, но окружение вынуждает.

Кольцевая площадь вокзала кое-где ограждена чёрным забором из кованного чугуна, промежена небольшими зазорами в нескольких местах, чаще в виде ворот, дверей-калиток или обычных арок. Здесь очень много металлического и деревянного штакетника, порой даже слишком высокого, схожего со стенами эдакого лабиринта, выполняющего роль разграничителя территориальных зон порта. Хорошо, что телеграф оказался ближайшей к вокзальному зданию пристройкой. Чем ближе Эвелин к нему подходила, тем меньше её тянуло за примыкающие границы полускрытых владений портового царства Гранд-Льюиса. Уж там-то явно не встретишь представителей знатного сословья и едва ли рискнёшь прогуляться в гордом одиночестве с этюдником наперевес.

Сомнение закралось где-то в пяти ярдах оставшегося до двухступенчатого крыльца телеграфа расстояния. Эва даже слегка притормозила, удивлённо нахмурившись и пытаясь понять, что же тут не так. Отсутствие толпящихся у входа в здание клиентов или сама постройка – слишком непримечательная, с минимальным количеством окон и самой обычной одностворчатой дверью, без дополнительных вставок или прорезей под окошки? Или же вышедший оттуда человек – немолодой мужчина в простой одежде, хоть и чистой, но явно не из тех, кто пользуется телеграфом для личных нужд ежедневно и имеет для этого достаточных средств. Он скорее походил на местных разнорабочих, с крупноватым сбитым телом и большими руками. Но в том-то и дело, он был не в грязной робе, совершенно чистый, ещё и с аккуратно зачесанным загривком то ли влажных, то ли просаленных волос.

Может поэтому она так до конца и не остановилась? Как и не остановилась в узком коридорчике здания, когда толкнула входные двери, после того как разминулась с мужчиной в нескольких шагах от крыльца, и прошла последние ярды к намеченной цели не вполне уверенной походкой. Разволновавшееся в груди сердечко тоже слегка сбивало координацию движений зашипевшей в ушах кровью и слепящей аритмией вскипевшего в венах страха. Ей бы прислушаться к приглушённым звукам за стеной, к гулу голосов и вспышкам забористого смеха. Но она почему-то решила, что это толпа клиентов телеграфа, а повышенная влажность в коридоре и даже мокрые отпечатки обуви на полу – возможно какая-то вынужденная мера по сохранению в помещениях дома хоть какого-то подобия прохлады. Хотя прохладой здесь и не пахло вовсе, скорее с точностью на оборот – душно, жарко и не в меру влажно. Хотелось даже воспользоваться веером, если бы она додумалась до этого взять его с собой.

А потом что-то пошло не так и буквально наперекосяк, при чём настолько быстро, всего за какие-то считанные секунды. Эвелин «подкралась» к ближайшей от выхода двери, потянулась правой ладошкой к самой обыкновенной дверной ручке и… у неё подвернулась нога. Вот так вот, ни с того ни с сего. Ещё и мокрый настил сыграл не последнюю роль. Подошва туфельки заскользила по его вощёной поверхности и, громко ойкнув, девушке пришлось схватиться за дверную ручку и угол косяка обеими руками, предотвратив падение лицом в пол, но не воспрепятствовав собственному толчку о прикрытую преграду деревянной панели. Дверь распахнулась под её весом и потянула своей нехилой тяжестью внутрь помещения, едва не резким рывком. Она просто взяла и «ввалилась» в комнату, чуть было не пролетев ещё пару ярдов вглубь, но каким-то чудом притормозив именно у входа.

Несколько мгновений и стоявший внутри полусумеречного помещения очень громкий гул голосов начал быстро затухать, будто стягиваясь в червоточину мёртвой тишины с головокружительной скоростью происходящих событий.

- Вы видите, то что и я?.. – но кто-то всё-таки её нарушил. Мужской весёлый баритон с прокуренной хрипотцой.

Но не от него Эвелин вздрогнула всем телом, когда глаза привыкли к затуманенному водными парами сумраку комнаты и до неё наконец-то дошло, что она стоит рядом с центральной лавкой деревянного стеллажа банной комнаты, а развернувшийся к ней самый ближайший мужчина предстал перед ней в своей абсолютно нагой красе. Мокрый, с лоснящейся загорелой кожей, будто натянутой поверх высеченных из камня мышц и вздутых вен мощного тела и… с ошалелой ухмылкой на вымытом до блеска лице, смотрел на неё карими глазами того самого грузчика с зелёной косынкой… Только вот ни косынки, ни других элементов одежды в этот раз нём не наблюдалось. Абсолютно!

- Вот это сюрприз так сюрприз…

________________________________________

*колоброд– устар. шатун, бездельник

Глава седьмая

- Надеюсь, я не умер и это не сон? Не хотелось бы разочароваться в бесплотности этого чудо ангелочка.

- Красавица, ты и впрямь к нам? Неужто пришла спинку всем потереть?..

- А я, надеюсь, не только спинку!

Недолгую, почти мёртвую тишину мужской купальни очень скоро начали наполнять шутливые реплики с разных сторон разными мужскими голосами – эдакие раздражающие «хлопки» маленьких петард, после чего вовсе взорвав растревоженный улей отвратным рыготанием.

Почему она в ту же секунду не отшатнулась и не бросилась со всех ног на выход, умудрившись простоять соляным столбом в двух шагах от порога раскрытых дверей практически целую вечность (в ту минуту время по-другому просто не воспринималось)? Её же должно было сдуть с места в то же мгновение, а не пригвоздить к оному шоковой парализацией. Она даже не сразу поняла, что продолжала пялится во все глаза на стоявшего перед ней грузчика. Небольшая поправочка – ГОЛОГО грузчика! Хотя и он, кстати, смотрел на неё с высоты своего головокружительного роста (под два метра, не иначе!) с таким выражением на слегка ошалевшем лице, будто вовсе не он являлся на тот момент одним из двух дюжин полностью обнажённых мужчин, – заполонивших своими разнокалиберными мокрыми телами практически всё окружающее пространство купальни – а как минимум оцепеневшая перед ним девушка.

Лилиан бы назвала подобную экспозицию предельно просто «Ни стыда, ни совести!». Только вот с чьей стороны? Это ведь Эвелин буквально ворвалась туда, куда её до этого никто не приглашал. А теперь ещё и не могла отвести взгляда с отмытого лица молодого мужчины, держась за его исключительные черты мёртвой хваткой, как скрюченными пальцами за дверную ручку, едва не выкручивая ту до ссадины-ожога на ладони.

Правда что-то, но всё-таки заставило её скользнуть чуть отморозившимся взором по его мощной шее – груди, животу и дальше вниз. И едва ли это было любопытство. Хотя в её-то состоянии и на тот момент, пытаться определиться с конкретизацией обрушившихся чувств было бы как-то ни к месту. Позже она тоже не сумеет объяснить своей реакции. И на вряд ли это сработал условный рефлекс посетителя музеев изобразительных искусств, привыкшего разглядывать мраморные статуи обнажённых древнегреческих богов без какого-либо на то тайного умысла. Разница чувствовалась изначально и во всей первозданной красе. Живое тело от холодного камня тем и отличалось – оно было абсолютно иным! Куда большим, ещё и подвижным, источающим тепло, запахи и иную структуру внешней поверхности кожи. Не говоря об очень тёмных (почти чёрных) волосах и не только на голове. На статуях невозможно изобразить ту же волосяную растительность на определённых участках тела, ещё и в контрастном цвете. Загорелый атлет с чёрными бровями, с кошачьим разрезом тёмно-карих глаз в ореоле густых смоляных ресниц против абсолютно белого альбиноса какого-нибудь неподвижного Ареса или на веки вечные застывшего Давида? Серьёзно?

Победитель тут явно был определён изначально.

Не важно почему, да как, но взгляду тогда было за что зацепиться, при чём буквально, пусть разум и не соображал, что делали глаза. А именно, «изучали» рельефную дорожку мускулистого торса от яремной впадинки до другой вертикальной «границы» под пупком – тёмной линии из коротких волосков, перешедшей под животом в более густую поросль, буквально бьющую по зрению столь отличительным контрастом – угольно чёрным на более светлом фоне бронзовой кожи. И наоборот – слишком бледной плоти детородного органа (по размерам и форме уж слишком отличительного от статуйных), вяло возлежащего на жёстких завитках вороного цвета, поддерживающей его снизу тяжёлой мошне.

Так что иного действия от невольного зрителя всего этого безобразия ждать не пришлось. А именно, неосознанного движения свободной руки, зажавшего моментально вспотевшей ладошкой округлившийся ротик своей владелице.

Сколько на всё про всё ушло у неё времени? Уж точно меньше минуты и, если бы не отхлынувшая от ног кровь, ударившая тут же в голову и подрезавшая резкой слабостью сухожилия в голенях и коленках, на вряд ли бы она задержалась здесь так долго. Слушать пошловатые выкрики в свой адрес от гогочащих хором голых мужиков в мужской купальне – не самое лучшее приключение, которое может произойти с юной особой женского пола из весьма благопристойной семьи.

Хотя именно в те секунды Эвелин не смогла ответить, чем же её чуть было не добило тогда до постыдной потери сознания на глазах у такого количества нежеланных свидетелей: осознанием где и среди кого она находилась, или же нежданным открытием представшей перед ней живописной визуализации в виде нагих мужчин? Или одного? А точнее, того факта, что девушкам её возраста и положения не пристало видеть (и тем более разглядывать) где бы и когда бы то ни было вообще.

«Срамота и стыдобище, мисс Эвелин! Это же какой позор для всей семьи ваших опекунов? Не говоря о Вудвиллях!»

- Видать, не так-то уж она к этому и готова.

- Киллиан, в этом мире существует хоть одна женщина, которую бы ты не шокировал своими размерами?

Очередной взрыв оглушающего рыготания ударил по слуху и глазам более обжигающими парами неисчезающего кошмара, чем окружающий воздух с удушливой дымкой из водяных паров. Кажется, вздрогнули даже стены с потолком и полом. Стёкла в окнах задребезжали уж точно.

Тогда-то молодой грузчик и отреагировал на происходящее куда расторопнее Эвелин Лейн. Нагнулся к центральной скамье-стеллажу, заставленной тазами и лоханями из жести и дерева, и подхватил близлежащий к нему кусок махровой тряпки. Даже времени, ушедшего на его нарочито ленивые движения, могло бы с лихвой хватить на ближайший побег в открытый за спиной дверной проём, так сказать, более, чем предостаточно. Но девушка всё ещё стояла приросшая к прежнему месту и продолжала во все глаза наблюдать за его вялыми манипуляциями с мокрой тканью. То, как он её разворачивал и небрежным жестом покрывал не особо длинной полосой низ своего живота, а точнее, то, что там так демонстративно выступало. Надо сказать, прилипшая к тому месту влажная поверхность растянутой материи не особо-то сильно скрыла проступивший через неё рельеф всё того же фаллического органа и крупной мошонки.

- Что… нравится?

Она так и не поняла, что её привело тогда в чувства: знакомый мужской баритон, зазвучавший буквально над головой с нескрываемыми нотками сдержанного веселья, или же неожиданное движение под тканью бесцветной тряпки, будто до этого неподвижно «спавшая» плоть взяла и шевельнулась САМА ПО СЕБЕ!

В пору завизжать и выскочить ошпаренной кошкой к чертям собачьим из этого треклятого здания. Но нет же! Она ещё успела поднять голову и посмотреть в ухмыляющееся лицо этого… этого наглого бесстыдника! Ошалеть ещё сильнее, едва не задохнуться от его через чур прямого взгляда и белозубой улыбки самодовольного хищника, и только тогда, при виде расплывающегося от переизбытка чувств и страхов скульптурного лика молодого мужчины, наконец-то окончательно осознать, где она находится и какого лешего до сих пор не бежит отсюда.

- Куда же ты, красавица?

- Ну, как же так? А я так надеялся, что ты к нам присоединишься и оживишь нашу скучную компанию…

Девушка не поняла, когда и как сорвалась с места, едва соображая, что творит и куда её несут подкашивающие ноги. Снова умудрилась пару раз оскользнуться на мокром полу, но каким-то чудом не полететь в него лицом. Словно чьи-то невидимые руки успевали её подхватывать в сверхкритические моменты, подталкивая в нужном направлении прямо над краем «пропасти». А может это были задиристые выкрики и свист за её спиной, подобно попутному ветру, несущему тебя на всех парусах идеальным курсом в открытое море.

Она почти не разбирала смысла этих ужасных фраз и почти не видела перед собой дороги, как и всего прочего. Одно лишь сумасшедшее гудение в голове и себя внутри пылающего облака свихнувшихся чувств.

Боже! Божечки! Какой стыд!

Стыд! Позор! Откровенный кошмар из оживших всех враз подсознательных страхов и бесконтрольной паники. Наверное, в подобном состоянии проще и лучше потерять сознание, иначе пережить этот ад наяву просто нереально. Всё равно что заживо гореть в этом ужасе далеко не пять и не десять минут, не зная, как остановить всё это! Как вырваться из этой впившейся в кожу и в нервы паутины обострившихся страхов, которые стискивали своими раскалёнными колодками лёгкие и сердце всё плотнее и туже.

А вдруг она действительно не выдержит? Хлопнется в обморок на глазах у стольких свидетелей?..

Господи! Как ей убежать от этого? КАК?

Она выскочила на раскалённый воздух под яркое солнце, в душную жару ставшего абсолютно чужим и негостеприимным Гранд-Льюиса. Маленькая, бьющаяся в беспощадных силках собственных кошмаров никому ранее не интересная серая птичка. Продолжая зажимать рот мокрой от слёз и пота ладошкой, Эвелин бежала – семенила сбивчивыми шажочками в едва осознанном направлении. Скорее, бежала по интуиции, не понимая как и не разбирая куда. Видимо, ноги сами несли по выбранному ими направлении, обратно на привокзальную площадь, но едва ли в поисках спасительного убежища.

Она поняла, что там его нет, когда притормозила у узкого зазора в высоком ограждении, в которое ещё совсем недавно заходила с обратной стороны, ни о чём таком не подозревая. А теперь… Теперь она вцепилась в прогретый полуденным солнцем чугун кованного забора трясущейся рукой, как за спасительный буй посреди бушующего океана.

Вынужденная передышка вначале постыдного побега? Она куда-то продолжала убегать? Куда же? От чего и зачем?

Она даже думать об этом не могла, не то, чтобы дать себе хоть какое-то указание в выборе верного курса. Какой к чёрту выбор, когда так хочется умереть или сгореть до смерти в собственном стыде?

К тому же взгляд без проблем находит на слегка прореженной площади, где-то в пяти ярдах перед собой, знакомый экипаж вместительного ландо. На его обитых тёмной кожей скамьях, как ни в чём ни бывало, восседали все сёстры Клеменс. Все, как на подбор, с раскрытыми зонтиками над высоко поднятыми головками в декоративных шляпках. И все смотрят в сторону Эвелин, будто в ожидании долгожданного знака, когда же можно будет расхохотаться в полный голос и восторженно захлопать в ладошки.

- Мисс Эвелин! Где вы были? – возмущённо-шокированный голос Лилиан на несколько секунд притянул взгляд к немолодой женщине, стоявшей до этого возле экипажа, рядом с Джошуа, кучером и портовыми носильщиками, цеплявшими последний кофр на «запятки» коляски. – Куда это вас понесло одну и без сопровождения?

Видимо, её уже успели обыскаться, поэтому и заметили почти сразу. Поэтому ей и стало ещё хуже, буквально до рвотных спазмов. И в голову конечно дало. Периодически накатывало, будто чья рука стягивала тугую леску силков-сетей на её теле, вынуждая к рефлекторной борьбе и сопротивлению. Ей даже не нужно было ничего делать, мышцы напрягались самопроизвольно, как и гонимая взбеленившимися чувствами по венам и артериям почти кипящая кровь. Она и горела изнутри, ещё и под палящими лучами тропического солнца, чувствуя, как кожа под слоями душных одежд всё интенсивнее и беспрестанно покрывается раздражающей плёнкой липкой испарины. А иногда и вовсе казалось, будто по ней стекают обильные ручейки пота, прямо под тканями нижнего белья.

Какое мерзостное ощущение, вызывающее безумное желание содрать с себя эти пропитанные запахами и водными парами мужской бани отвратные тряпки и конечно же смыть всю эту грязь, вместе с воспоминаниями… Вместе с пробирающим насквозь взглядом миндалевидно-кошачьих глаз цвета чёрно-бурого обсидиана, способного считывать чужие мысли до того, как тем суждено родиться на свет.

Какой стыд! И она ещё смотрела в них! После того, как прошлась по наготе их владельца с головы до ног всего в паре футах от их пронизывающего взора. Боже правый, да она даже скульптуры в музеях не позволяла себе так разглядывать.

И что ей теперь делать? Как избавиться от этого кошмара, прекрасно понимая насколько это будет нереально в ближайшие часы, а то и целые дни? Проснуться от этого уже не получится. Ведь об этом обязательно все узнают и довольно скоро – Софи постарается. Но, самое ужасное, знает ОН! Потому что теперь он – часть её позора! Растёкшиеся по сознанию и сущности кусочки жидкой грязи, словно помаранные его же пальцами.

Да, он не касался её в физическом понимании, но это было куда страшнее и противнее! Её коснулись и испачкали намного глубже и куда осязаемей.

- Мисс Эвелин, что с вами? – неужели Лили разглядела, что с ней происходит? Хотя это же очевидно.

Цепляться за чугунный прут забора, едва не виснуть и не прижиматься к нему мокрым лбом, жмурясь, зажимая рот ладонью и чуть не скатываясь на булыжник мостовой. Тут и с двадцати ярдов поймёшь, что с нею что-то не так.

Только как это изменить? Как заставить себя вернуться туда, где ей изначально не место и где её никто не ждёт? Как смотреть в лица тех, кто готов толкнуть её в спину в самый неожиданный момент, подгадывая подобные ситуации намеренно, изо дня в день, с целью – добиться невозможного?

Зачем и для чего? Публичного унижения? Свести счёты с ненавистной соперницей?

Сколько Эва помнила себя в семье Клеменсов, именно столько ей и приходилось принимать на себя нескрываемую неприязнь Софии, граничащую с озлобленной ненавистью избалованного в край ребёнка. Хотя всё с детства и началось, продолжая тянуться беспрерывной нитью огромного, наслоившегося за эти годы необхватного клубка и по сей день. Разве что методы унижений со временем стали более ухищрёнными и жестокими, поскольку уже нельзя было действовать в открытую. Не позволял возраст, положение в обществе и само общество.

Если в далёком детстве Софи могла ударить Эвелин по лицу, например, выхваченной у репетитора линейкой, потому что та ответила правильно на заданный вопрос учителя и получила за это заслуженную похвалу, то теперь подобные выходки могли стоить куда серьёзных последствий для их слишком импульсивного зачинщика. В детстве тебя наказывали только родители да гувернёры, сейчас же эту миссию возложило на себя окружающее тебя общество. Тебя могли наказать твоей же репутацией, перечеркнуть будущее и всю жизнь одной лишь фразой или же случившейся с тобой скандальной историей. А репутация для юной незамужней барышни – это всё. Практически то же, что и девичья честь, которую уже не вернёшь никакими известными искуплениями, если вдруг лишишься её самым постыдным для себя образом. Проще умереть, чем пережить такое и жить дальше со столь неподъёмным ярмом на шее.

Может нечто близкое Эвелин сейчас и испытывала? Почти в самый притык к тому жуткому краю, переступив который, ты уже не сможешь вернуться обратно. Тебя просто не пустят. Захлопнут перед носом все двери, заклеймив до этого алой буквой несмываемого позора.

Может поэтому она и не удержалась? Сорвалась с места после короткой, но абсолютно не облегчающей передышки. И побежала. Не важно куда. Куда-нибудь, лишь бы как можно дальше отсюда.

- Эвелин! Куда вас понесло? МИСС ЭВЕЛИН!

К чёрту! Чем быстрее она это сделает, тем скорее избавится от надвигающейся необратимости – смотреть в лица осуждающих её людей. А ведь это обязательно случится и очень скоро.

Поэтому она и бежала. Куда-то. Прочь. В очередную червоточину оживших кошмаров. Они всё равно потянутся за ней следом – царапающим шлейфом воспалённых чувств и воспоминаний: подтачивающей болью, острым удушьем, картинками и голосами из недавно увиденного и услышанного. Хотя если её спросят, как выглядело купальное помещение портовой бани, она едва ли сумеет припомнить и половины из того, что там было. Зато если закрыть прямо сейчас глаза, то перед ними тут же восстанет через чур чёткий образ обнажённого грузчика, при чём до того момента, как тот прикрылся куском банной тряпки.

Так от чего же она бежала на самом деле, словно блаженная или маленькая девочка, которую обидела бесцеремонная компания жестоких деток?

-…мисс Эвелин! Пожалуйста!.. Эвелин! – в голове и ушах буквально клокотало от шипящей крови, а по глазам било мерцающей порошей сотен тысяч крыльев скучившихся мотыльков и с каждым шагом очередного преодолеваемого ярда их становилось больше. Она словно продиралась сквозь их уплотнившуюся стену, заполонивших горячий воздух живым облаком её персонального безумия.

А как иначе можно было назвать её необъяснимый для других поступок? Побежать в никуда, вначале миновав подъездную площадку перед зданием портового вокзала и наобум потянуться к одной из ближайших дорог из белого камня, не имея понятия, куда та её вообще приведёт. Просто двигаться, пусть и в неизвестном направлении, потихоньку выбиваясь из сил, поскольку через несколько зданий и кольцевой мостовой с журчащим по центру классическим фонтаном (круглый резервуар с круглой трёхступенчатой чашей), бег перешёл в очень торопливый шаг. Дорога полезла вверх в прямом смысле этого слова. Угол подъёма оказался слишком тяжёлым для девушки, облачённой в многослойную броню плотных одежд и непригодного для быстрой ходьбы корсета. Настолько тяжёлым, что пришлось даже остановиться у одного из встречных деревьев – неохватного двухвекового вяза – и на несколько секунд прислониться к тёплому стволу, чтобы успеть перевести дыхание до того, как глаза перестанут что-либо различать, а слух улавливать окружающие звуки. Кажется, это был длинный тоннель-улочка из плотно стоящих к друг другу зданий с одной стороны и внушительных домов-поместий с другой, огороженных массивным забором из белых колон и чугунных прутьев секционного штакетника по всему периметру. Роскошь и непритязательность. Всё прямо, как в её собственной жизни. Обычная серая кошка среди потомственных персов или сиамов. Вроде бы и кошка, но всё равно не такая.

- Мисс Эвелин!.. Да что с вами стряслось?.. Бога ради, перестаньте убегать!

Голос Лилиан никак не хотел прорываться сквозь белый шум хлопающих крыльев невидимых мотыльков. Раздражал каким-то невнятным вторжением знакомого отзвука по задворкам сознания, пока Эвелин не прижалась мокрым лбом к твёрдой коре дерева и не позволила ему прорваться в себя. А остановиться надо было, иначе ещё через несколько шагов она не сможет вообще дышать. Рёбра просто раздавят лёгкие вместе с сердцем либо треснут сами под нарастающим давлением корсетных пластин.

- Вы точно смерти моей хотите… не иначе! – камеристка задыхалась так же, как и её юная подопечная, но в отличие от второй распределяла силы на преследование с большим умом и опытом. – Что за бесы в вас вселились?.. Куда вы тогда ходили и куда бежите, точно как ошпаренная?

То ли рыдания, то ли истеричный смех пытались вырваться на волю через пережатую трахею в горле, но кроме судорожных глотков-всхлипов больше ничего сделать не выходило. Открывать глаз тоже не хотелось, как и оборачиваться. И плевать, что с глазной сетчатки не сходил образ портового грузчика на фоне той треклятой бани. Сейчас ей уже было всё равно. Если она умрёт, то хотя бы будет видеть кого-то, кто не имел отталкивающей внешности или не был эмоционально неприятен, подобно кузинам Клеменс.

- Вы меня слышите? Мисс Эвелин?.. Ну что случилось? Зачем вы всё это устроили? Вам совсем-совсем меня не жалко? Ежели хотите опозорится на весь город сразу по прибытию, пожалели бы хоть меня. Заставляете пожилую женщину бегать за вами по всему Гранд-Льюису.

- Я… не заставляла… Никого! – как же ей хотелось всё это выкрикнуть или забиться маленьким комочком у основания этого дерева. А лучше обратиться в крохотную птичку и взмыть высоко-высоко, над кронами и крышами, чтоб уж точно никто не сумел поймать и вернуть против воли в новую клетку.

Но только кроме жалких всхлипов и заикающихся возгласов-протестов ничего путного выжать из себя не удавалось. И вцепиться в ствол ясеня что дури тоже не получилось. Лили быстро привела её в чувства, развернув к себе лицом далеко не нежным движением рук. Даже больно сжала пальцами предплечья девушки, чувствуя упрямое сопротивление вжавшейся в дерево беглянки. Но Эвелин почти ничего не ощущала. Ей было куда больнее дышать и… вспоминать.

- Что случилось, мисс Эвелин? Вас кто-то обидел? Что-то с вами сделал?

Перед глазами всё равно всё расплывалось и смазывалось из-за слёз. Может это и хорошо, потому что не хотелось смотреть в лицо служанки и видеть чужого осуждения с неминуемым приговором своему ближайшему будущему. Ей ни сил, ни смелости не хватит рассказать всё Лилиан.

Наверное, Софи просто не успела поведать служанке свою версию истории, но это не значило, что она не сделает этого позже.

- Посмотрите на меня. Я не буду вас ругать, если не станете скрывать от меня правды. Обещаю.

- Пожалуйста… не надо! Я не хочу!.. Не сейчас…

Лили пыталась обхватить лицо девушки широкими тёплыми ладонями, чтобы заставить посмотреть на себя, но Эва упрямо закрывала глаза и уворачивалась от проницательного взгляда немолодой камеристки, старательно прижимая подбородок к груди. Рыдания рвали сердце и лёгкие пугающими спазмами, иногда вырываясь на волю отрывистым кашлем. Не лучший показатель её физическому и эмоциональному состоянию. Если не будет сдерживаться, кашель может перейти в тяжёлую форму, как при воспалении лёгких. Но это всё-таки не лёгкие, поэтому иногда и пугало.

- Мисс Эвелин, я вас очень прошу. Постарайтесь успокоиться. Не хотите рассказывать сейчас, сделаете это чуть позже. Только не изводитесь в этом в одиночку. Легче вам уж точно не станет. И если это что-то серьёзное, то вы по любому не должны держать этого в себе. Да и вам надо прийти в себя, а то не дай бог хлопнитесь в обморок. Сейчас приедем в имение и там…

- Я не хочу!.. – она чуть было не подскочила на месте и не принялась в усиленном режиме выворачиваться из хватких ладоней Лили. Ощущение наползающих на сознание и тело липких щупалец подкожного страха не отпускало. Боль от пережитого тоже не утихала. Наоборот, выкручивали нервы и царапали кости своими отвратными железными коготками. А иногда и вовсе накатывало дичайшим желанием закричать, вырвать этот кошмар через крик из стиснутой груди, который, казалось, уже наклубился там тугими жгутами удушающей паники.

- Что значит не хочу? Вы что, маленькая девочка демонстрировать прямо на людях свои капризы?

- Я не хочу ехать с этими… Не хочу ехать с ними в одном экипаже!

Не нужно было уточнять кто такие «эти» и «ними», служанка была в курсе, как никто другой, хотя и делала иногда вид, будто не понимает подобных вспышек истерии у Эвелин.

- Бога ради, постарайтесь взять себя в руки, мисс Эва! До имения отсюда не меньше четырёх миль, ещё и немалая часть пути в гору. Хотите пройти весь путь пешком? В таком-то состоянии?

- Уж лучше пешком, но только не с ними! Четыре мили – настоящая сказка, по сравнению с этими змеями!

- Прекратите, мисс Эвелин! Вы же взрослая и воспитанная леди, чтобы так себя вести и позволять себе подобные высказывания. Вам предстоит прожить бок о бок, как вывыразились, с этими змеями, всё лето, в одном доме, под одной крышей. Так что думайте несколько раз перед тем как что-то говорить или делать. Вы здесь на правах гостьи семьи, не более. Никто ваши истерики поощрять не станет (скажите спасибо, что вас из-за них ещё не показали нужному доктору). И не мне вам это объяснять.

- Пожалуйста, Лили! – она впервые открыла глаза, чтобы посмотреть в лицо служанки и даже ухватившись за чужие руки скрюченными пальчиками эдакой отчаянной просительницы. – Можно я пройдусь пешком? Мне это нужно! Боюсь я просто не выдержу и… не только их вынужденного соседства. Я хочу чувствовать под ногами твёрдую опору, иначе свихнусь, если меня опять начнёт укачивать в очередном транспорте. Меня сейчас и без того тошнит.

Наверное, подкупило то, что Лилиан тоже назвала сестёр Клеменс змеями, пусть и сделала это не без обвинений в адрес оскорбившей их девушки. Как никак, но в данном плане служанка имела больше знаний и опыта, как правильней использовать некоторые слова в некоторых ситуациях. Она могла во многом не соглашаться с Эвелин, ругать или ставить той в укор многие поступки (даже угрожать врачами), но по большему счёту девушке казалось, что делалось всё это не со зла, особенно если сравнивать с выходками Софии и других кузин.

- Скажи, где находится усадьба, я найду её без проблем и так.

- Я не хочу, чтобы вы гуляли по Гранд-Льюису одна, мисс Эвелин! Вы с ума сошли! Что об этом скажут люди и особенно обо мне? Чтобы я позволила вам с личного благословления столь безрассудное поведение?

- В нём не больше безрассудства, чем в прогулке по парку с собакой. Прошу тебя, Лили! Могу поспорить, что доберусь до имения быстрее вас.

- И как вы объясните ожидающей там прислуге своё эффектное появление на пороге без нас, ещё и в гордом одиночестве? Не вам ли не знать, откуда берут начало все скандальные сплетни, и кто является их основным источником распространения.

- Я просто попрошу провести меня в мои комнаты. Не их дело, почему и каким образом я решила добраться до Ларго Сулей. И к тому времени я хотя бы успею успокоиться. Иначе точно сорвусь, сделаю в экипаже что-нибудь такое, что не понравится вообще никому, а не только тебе.

- Вам бы умыться и где-нибудь посидеть в тенёчке, прийти в себя и передохнуть. На вас же лица нет, мисс Эвелин.

- Я отдохну и приду в себя по дороге. И буду идти не поднимая головы.

- Платок-то у вас хоть при себе?

- Конечно… как же мне без него?

- Только очень вас прошу, мисс Эвелин, не рыдайте, иначе будете привлекать к себе излишнее внимание.

Глава восьмая

Она и не хотела последнего. Её бы воля – шла бы по садам на задних дворах поместий, если бы там можно было так же ходить, как по мостовым города. Если здесь и есть где-то парки со скверами, то скорее не по дороге к усадьбе Ларго Сулей. Хотя обилием густолиственных деревьев, кустов и прочих растительных насаждений Гранд-Льюис явно не был обделён. Жаль, что повторное с ним знакомство оказалось для Эвелин Лейн столь нежданно болезненным и шокирующе непрятным. Ибо ей пришлось пройти не один квартал, а то и целый район, прежде чем она начала замечать окружающие её красоты южного городка, не говоря о существенных различиях с северной столицей.

Принятое ею решение было правильным. Так она хотя бы быстрее пришла в себя и могла более-менее собраться с силами и мыслями. Да и хорошенько проветрить голову после случившегося не помешало. В такие моменты одиночество казалось единственным действенным лекарством от любой боли и пережитых кошмаров, поскольку об иных способах Эва не ведала. И куда бы она вообще могла сейчас сбежать? В городе, где никого не знала и не помнила?

Если бы многое зависело от её решений и желаний, она бы с радостью добиралась до резиденции Клеменсов куда дольше двух часов. Например, до позднего вечера, растягивая путь поворотами в не туда. А может и до ночи. Хотя ночью одной на незнакомых улицах незнакомого городка всё-таки страшновато. О подобных прогулках приходилось только мечтать даже в Леонбурге. Как никак, день и ночь – это совершенно разные миры и по-своему притягательные.

К тому же, она не сразу начала замечать окружавшие со всех сторон красоты Гранд-Льюиса, откладывая в памяти по-новому давно забытое старое. Может поэтому ей и было несложно шагать по выгоревшему камню мостовой в том направлении, которое ей указала Лилиан? Детские воспоминания скользили по сознанию тем самым дежавю, которое пробуждало спасительным волнением поверх болезненных эмоций, начиная воздействовать на разум и тело долгжданной лечебной анестезией.

«Здесь все дороги ведут к Гранд-Пойнт. Заблудится сложно, а вот дальше за городом – вполне.» - служанка явно не переживала, что с её подопечной случится что-нибудь ещё, будто тут, за пределами портового вокзала действовали иные законы жизни. Или же поверила той на слово, уж слишком быстро успокоившейся на её глазах. – «Виллу Ларго Сулей знают многие. Старайтесь держаться Рю Дэ-Аль (Rue des Halles*франц.), тогда точно не промахнётесь.»

Улица Торговых Рядов, Эвелин не помнила точно её названия, но сейчас многое восстанавливалось в памяти, правда не так чётко, как хотелось бы. Сильно расплывчато, как говорится, смутно знакомо, будто под другим углом. И названия – интернациональная помесь всех побывавших здесь когда-то в течении семи или восьми веков европейских завоевателей: французских, португальских, итальянских и прочих колонистов.

В детстве вообще всё воспринималось по-иному, как здесь, так и в Леонбурге. Но детям всегда легче, им многое позволительно и многое прощается, если ты, конечно, не без роду и племени, или того хуже, круглая сирота. Хотя сейчас она всё-таки видела разницу. Пусть её и подбивало яркими образами с обострёнными эмоциями пережитого в порту, она понимала, что в действительности ей было просто грех жаловаться. Ну не повезло ей с двоюродными сёстрами, судьбы у многих, подобных ей сирот, куда тяжелее и трагичнее. Она жила в полноценной семье, у неё была своя собственная комната и свои личные вещи, и временами она могла проявлять собственный характер, делать то, что хотелось именно ей. Как сейчас, без каких-либо усилий уговорив Лилиан отпустить её прогуляться по Гранд-Льюису в гордом одиночестве.

У неё тоже была хоть и мизерная, но власть. Конечно, далеко не такая, как у её опекунов и даже ни как у сестёр Клеменс, но её происхождение и положение в обществе делали из неё отнюдь не окончательно зашуганную зверюшку, не имевшую права хотя бы пискнуть без чужого на то разрешения. Она редко ощущала её силу, но, если выигрывала пусть и не глобальные, но сражения, брала верх над тем, кто не соглашался и какое-то время не хотел уступать из-за банального упрямства, чувство триумфа и его эмоциональный переизбыток запускали свою маленькую чёрную машинку – эдакий обряд из тёмной магии над сознанием и бренной сущностью. Хорошо это или плохо, но разве можно называть плохим то, что делало тебя сильнее, облегчая тебе дыхание и поступь?

Подумать только, ещё недавно пережитая боль и подтачивающие страхи подрезали выбивающей дрожью коленки с сухожилиями на ногах, а теперь, с каждым новым шагом придавали твёрдости и уверенность в намеченных действиях. И лишь из-за того, что Лилиан ей уступила?

Едва ли Эвелин знала точный ответ, главное, теперь было легче и ей как-то удавалось глушить реакцию своего организма на последние события. Более того, одиночная прогулка по восхитительным улочкам Гранд-Льюиса оказывала благотворное воздействие на разгорячённый разум и истощённое долгим путешествием тело. Кажется, именно этого ей так сейчас и не хватало – жизненно важного и крайне необходимого. Чувствовать под ногами твёрдую почву, услаждать взор окружающими красотами живущих рука об руку «стихий» - человеческого гения и матушки природы, и себя внутри захватывающих тоннелей из белого камня и изумрудных сводов раскидистых крон вековых деревьев. И всё это под взрывающими восхищённое сознание пенистыми фонтанами всех цветов радуги – сочных живых ковров из плетистых роз, томных гроздьев глициний и бобовника, ярких соцветий душистого горошка, барвинка и клематиса, и конечно же извечных завоевателей открытых территорий – садового плюща, девичьего винограда и свисающей едва не отовсюду серебряной паутины испанского мха.

Город-сад, город-парк, город забытых воспоминаний и агрессивных контрастов. Как можно было лишить себя столь бесценной возможности прогуляться по его головокружительному лабиринту в умиротворяющем одиночестве, попутно избавившись от навязчивого соседства сестёр Клеменс и их отвлекающей болтовни? Если бы ещё как-то узнать у богов тайну остановки времени. И не просто узнать, но и выкрасть её магическую формулу. Уж она-то бы сумела применить её с умом и по назначению. Особенно в минуты приближения к конечной цели, миновав центр города, взобравшись на вершину Гранд-Пойнт и наконец-то увидев во истину неохватную панораму скрытой части Гранд-Льюиса, буквально разлившуюся у подножия тучного склона не менее опасным океаном так и не прирученной до конца рукой человека полудикой природы. Величественное царство тропических плантаций, разграниченное белыми колоннами монолитных оград, молочными-жёлтыми-терракотовыми дорожками и аллеями, и восседающими, как на королевских тронах, беломраморными гнёздами-коронами во главе своих владений массивными особняками зажиточных господ. Божественные сады Эдема, под золотыми разливами-мазками яркого послеполуденного солнца, сверкающие головокружительными переливами недоступных сокровищ истинного кусочка рая земли обетованной. Часть чьей-то гениальной задумки, божьего промысла или попыток людей завоевать невозможное?

Эвелин не спешила, жалея только об одном, что у неё не было сейчас под рукой её этюдника и как минимум трёх часов застывшего времени.

Во второй половине своего маленького путешествия она ощутимо сбавила шаг. Усталость и жара тропического климата делали своё подспудное дело. На открытом солнце было тяжелей всего, будто ныряешь в горячее облако из раскалённого воздуха и иссушенных частичек наполнявших его запахов, а те царапают своими острыми гранулами ноздри, оседая липкой жаждой на языке и стенках гортани. Но даже столь явные и крайне раздражающие неудобства в виде слишком плотной и тяжёлой одежды, непригодных для долгих прогулок туфель и конечно же интенсивно потеющего тела, не могли лишить Эву приятных впечатлений от увиденного и поджидающего за дальнейшим поворотом.

Хотелось выжать из этого дня по максимуму или хотя бы ещё несколько лишних минут лучших о нём воспоминаний. Может получится? Ещё не вечер. До заката довольно далеко. Но Ларго Сулей уже близко. Почти чуть больше мили на запад. Всё ниже и ближе к береговой линии. Воздух уже не такой беспощадный, а под сенью нового тоннеля из величественных колоссов страшно подумать каких старых дубов практически прохладно и нежданно легко.

Приземистые чудища из мифических сказок с извилистыми ветвями раскидистых крон, переплетённых где-то недосягаемо высоко над головой в толстые сети готических сводов. Если бы не солнце со своими яркими бликами солнечных зайчиков, можно было бы представить себе, как идёшь по заколдованному лесу, углубляясь всё дальше и безвозвратно в мрачные чащобы тёмного королевства. А где-то там, не так уж и далеко, всего миля-две, чёрный замок чёрного властителя или огнедышащего дракона, похитившего твоих родителей и младшего братика. Ведь сказки обязаны быть страшнее реальности, чтобы ощущать разницу, запугивать жуткими образами и скрытой в них обречённостью плохих концовок. Сказки не должны заканчиваться хорошо, иначе не почерпнёшь вложенного в них смысла и напутствующего назидания. А разве в жизни всё по-другому?..

Наверное, всё-таки по-другому. Потому что Эва не видит впереди неприступного утёса чёрного замка. Наоборот, небольшие фрагменты белых стен или колонн, зияющие слепыми пятнами солнечного света меж самых дальних стволов. Да, скорее колонн. И, кажется, она узнаёт это место. Поворот на залитую белоснежным золотом аллею за квадратными столбами белокаменного забора. Ещё несколько ярдов и она увидит тёмные ставни высоких окон-дверей двухэтажной усадьбы колониального стиля. Самые тёмные, потому что стены дома абсолютно белые, окружённые по всему периметру круглыми колоннами и примыкающими со всех четырёх сторон дополнительными террасами. Крыша появится где-то последней – высокая, покатая, нависающая крутым козырьком с терракотовой черепицей над окнами и лоджиями второго этажа. И только несколько деревьев по оба крыла здания, едва-едва дающие на него тень.

Волнение коснётся своими невесомыми пальцами учащённо забившееся сердечко, зазвенит хрустальными струнами по солнечному сплетению и в животе. И тут же сбежит щемящими приливами забытой памяти, как каскадом долгожданной прохлады или облегчения, подтолкнув в нужном направлении, и нашёптывая размытыми образами иных картинок. Иными воспоминаниями – схожего дома, но с плоской крышей, широкими окнами и монолитными колоннами из синего (может тёмно-изумрудного) мрамора с белыми прожилками, оплетёнными то ли виноградными лозами, то ли плетистыми розами. И вода, по обе стороны от центральной аллеи, ведущей к дверям парадного входа, а может дворового.

Кажется, сейчас это уже не важно. Напрягать память больше не нужно, не имеет смысла. Ларго Сулей больше не плод сомнительных образов и нестабильных воспоминаний. Она видит его прямо перед собой, приближаясь по терракотовой плитке подъездной дорожки к полукруглым ступеням парадного крыльца. По обе стороны «ограда» из стриженой жимолости, высотой где-то до с ярд. Эвелин помнит, что когда-то уже шла по этой алее, только кусты казались выше, как и крыльцо, и массивные арочные двери цвета белого дуба с декоративными фрамугами по бокам и в верхней части. Ряд симметричных окон первого и второго этажей повторяли размеры и высоту парадных дверей, только просвечивались насквозь, открывая взору фрагменты интерьеров внутренних комнат и перспективу окон с противоположного фасада, перехватывая их освещённые с обратной стороны ярким солнцем белёсые экраны. Так что создавалось ощущение, будто из тёмных залов дома тоже пробивается свет.

Всё это вспоминается моментально, будто накладывается увиденным на когда-то забытое. Ступени крыльца – раз, два, три, четыре – полукруг гранитной площадки перед дверьми и два крыла отходящих от неё террас. Сейчас Эвелин помнит. Это совсем несложно. Она даже знает, что двери не заперты, их закрывают только на ночь, поздно вечером, когда все домочадцы, включая слуг, уже внутри и начинают готовиться ко сну. Привычка-ритуал свойственная всем поместьям Гранд-Льюиса и, наверное, домам в самом городке. На счёт других она не уверена, но, думает, что скорее так оно и есть. Да и не суть. Она уже у Ларго Сулей – ещё одно место на земле, которое будет называть в ближайшие месяцы своим домом. Или не домом, а временным пристанищем, даже если станет проводить в нём наименьшее количество часов в течении каждого дня, а уж к осуществлению последнего она постарается приложить немало усилий и возможностей.

Дверь действительно не заперта. Открывается почти беззвучно, хоть и с ощутимой натяжкой. Петли смазываются, но тугие. Поскрипывает скорее само дерево, явно старое, пусть и сохранившееся в безупречной форме, обилие стеклянного лака не позволяет ему рассохнуться изнутри, но от мелких трещинок и царапин защитить всё равно не может. Эва чувствует его сопротивление и монолитную тяжесть, хотя на борьбу это не тянет, скорее повторное знакомство – приноравливание друг другу.

Вбирает пальцами и через ладонь равнодушное тепло прогретой горячим воздухом бронзовой ручки. Неожиданная прохлада накатывает на разгорячённое тело невидимым облаком сбитого эфира, словно дом выдохнул в открывшийся проём накопившимся переизбытком столь упоительного озноба. Может так он выказывает своё радушное приглашение – заманивает и затягивает скрытыми в себе дарами и щедротами?

Она действительно на какое-то время испытывает едва не блаженное облегчение. А может и не на какое-то? Оказаться через столько-то времени внутри живительной прохлады, где нет острых запахов сухой травы, земли и пыли с иными примесями резких ароматов. И никакого чувства лёгкого покачивания, словно под фундаментом движется или земля, или поток живой воды, как это было на пароходе в течении целого месяца. Взгляд скользит по янтарным стенам сквозного холла с открытыми арочными проходами-проёмами в смежные залы гостиной и столовой, словно уже ищет признаки столь желанных на данный момент диванов и кресел. Обилие деревянных панелей из золотого дуба, резные и лепные молдинги на стенах и потолке, массивная люстра из бронзы и хрусталя под золочёную ковку баллюстрад двух лестничных пролётов, раскрывших свои витые крылья по обе стороны центра фойе, которое уводило взор ещё дальше к противоположным дверям дворового выхода. Те самые исключительные детали, за которые цепляется глаз в попытке вспомнить давно утерянное или, наоборот, найти различия с чем-то, что выглядит совершенно незнакомым, может новым, может изменённым. Например, круглый столик для писем, вычурная подставка-корзина под зонтики и трости, массивный циферблат барометра в окружении картин в тяжёлых багетах, изображающих местные пейзажи и марины, – незаменимые мелочи в каждом доме, где живут большие семьи и где домашний уют всегда на первом месте.

- Простите, мэм… вы кого-то ищите?

Она даже не вздрагивает, поскольку прекрасно слышала за полминуты до этого чьи-то приглушённые шаги с мягким шелестом накрахмаленных юбок. Вернее, один из ближайших к ней звуков, поскольку передвижение на верхнем этаже и быть может совсем рядом в смежных комнатах не одних лишь человеческих ног (возможно что-то даже передвигали или временно переставляли), наполняло особняк своей обособленной, скрытой от чужих глаз, довольно бурной жизнью. Жизнью без хозяев. Не сложно подсчитать сколько примерно требуется слуг на столь немаленькое поместье.

Эва смотрит в удивлённое или слега напуганное круглое лицо молодой служанки, облачённую в обязательную для её социального и рабочего статуса униформу: серое платье с закатанными руками, белый передник и накрахмаленный чепчик с торчащими над чёрными кудряшками тщательно заправленных волос крылышками кружевной оборки. Надо сказать, лицо далеко не красивое и даже не миловидное, но из-за чуть глуповатого выражения, вызванного появлением в доме довольно-таки странной гостьи, казалось достаточно интересным и даже забавным.

Эвелин понимает, что видит её впервые в жизни, и не удивительно. Скорей всего её наняли на Ларго Сулей не так уж и давно, а может она подрабатывала здесь как раз в летние сезоны, во время нашествия господ в Гранд-Льюис.

- Я Эвелин… - губы вздрагивают словно от спазма, а не от рефлекторной улыбки. Пришлось ещё и прокашляться, поскольку горло засвербело и едва ли выдало хоть какое-то подобие желанного звука из-за напрочь севшего голоса. – Эвелин Лейн… племянница мистера и миссис Клеменс.

На круглощёком лице служанки буквально засияло восторженным просветлением ответная улыбка, от которой невольно заулыбаешься и сам.

- Ну да! Конечно! Нас же предупреждали, что вас будет четверо в этот раз… - она резко запнулась, видимо сообразив, что сказала лишнего. – А почему вы одна? – и даже скосила взгляд в сторону бокового фрамуга парадных дверей, к вертикальному ряду занавешенных прозрачной тюлью окошкам. Наверное, удивилась, что не слышала до этого шумных звуков подъезжающего экипажа и теперь пыталась разглядеть силуэт тёмной коляски с остальными её пассажирами.

- Потому что дошла сюда пешком… одна. – несколько шагов вглубь фойе и руки сами тянутся к подбородку, к лентам соломенной шляпки. Но лучше бы, конечно, было присесть на несколько минут и перевести дыхание, желательно с закрытыми глазами. Похоже взмокла ещё и шея, и волосы. Ощущение дискомфорта усиливалось с принятием телом благодатной прохлады дома. Хотелось уже избавиться не от одной только шляпки.

- Одна?.. Пешком? – тем занятней было наблюдать, как круглое лицо служанки комично удлинилось, расслышав нечто невозможное для её привычного понимания.

- Да. Решила прогуляться… немного.

- Немного? – до этого маленькие, буквально птичьи глазки девушки ещё больше округлились, едва не подавшись из орбит наружу. – Это что, прямо от самого порта?

- Гвен, я куда тебя послала две минуты назад? Почему ты… О!.. Мэм? – из открытого проёма большой столовой, откуда до этого выскочила молодая горничная, вышагнула ещё одна представительница штата прислуги Ларго Сулей – на этот раз немолодая женщина, лет пятидесяти, в чёрном облачении более старшей по положению служанки, может камеристки, может экономки. По крайней мере, передника на ней не имелось, а собранные в строгую высокую причёску тяжёлые локоны когда-то смоляных волос (сейчас уже посеребрённых густой проседью от висков и над центральным пробором), прикрывал не сколько чёрный чепчик, а его декоративное подобие.

- Простите… я не слышала, чтобы в двери кто-то звонил. – она тоже стушевалась и тоже какое-то время близоруко всматривалась в знакомое лицо незнакомки, пока та не сняла с головы широкополую шляпку, отбрасывавшую дополнительную тень на полускрытые черты. – О, мисс Эвелин?.. Простите ещё раз, но, надеюсь, вы будете снисходительны к моей нерасторопности, поскольку я видела вас здесь в нашу последнюю встречу, если мне не изменяет память, лет десять назад. Если бы вы не были так похожи на свою покойную матушку и здравствующую бабушку Викторию Вудвилл, боюсь, я бы и вовсе вас не узнала.

- Ничего страшного. – Эве с избытком хватает и данного «недоразумения», где к ней обращались чуть ли не как к прямой хозяйке окружающего места. Слишком неожиданно и даже слегка пугающе. Не привыкла она к подобному вниманию от других людей и от слуг, кстати, тоже.

Попытка улыбнуться искренне и без ярко выраженного смущения, наверное, не особо-то удалась, ведь в отличие от служанки, Эвелин никак не могла припомнить имени стоявшей перед ней женщины. Да, лицо у той казалось не просто знакомым, а очень хорошо знакомым. Разве что смущала обильная седина в волосах и спутанные паутинки пока ещё не сильно глубоких морщин, по большей части у глаз и вокруг пухлогубого рта. Смуглая кожа, чуть выступающий вперёд с нижней челюстью подбородок и раскосый разрез выразительных тёмно-карих очей выдавали в ней представительницу смешанных кровей местного происхождения. Грубо говоря, перед девушкой стоял один из прямых потомков первых метисов южных графств Эспенрига, а именно, выходцев из коренных поселенцев Эмеральдовых остров маори и влившихся в них более поздних завоевателей с европейского континента. Очень редкий для Леонбурга расовый тип людей, зато обильно распространённый на юге страны.

- Главное, что узнали и не спутали с кем-то ещё. – смущение всё-таки берёт верх, особенно под прицелом двух пар глаз сразу двоих служанок. Уже не терпится укрыться в спасительном одиночестве с утроенной силой и быть может даже не в этом доме.

- Мисс Эвелин добралась сюда пешком, представляете, мисс Моана? Одна! – первой оживилась Гвен, решив внести собственную лепту в и без того напряжённую ситуацию.

- Ты ещё здесь? Кажется, я посылала тебя за новой скатертью пять минут назад.

- Ох… да… Меня уже тут нет. – юная горничная комично скривила маленькие губки и едва не на носочках, изображая беззвучно крадущегося воришку, которого чуть было не поймали на горячем, прошмыгнула под лестницу.

Эва чуть сама не вытянулась по стойке смирно от повелительной тональности вроде бы и спокойного, но крайне доходчивого голоса старшей служанки.

- Прошу простить эту несчастную. Гвен здесь всего второй год и только как две недели после долгого перерыва меж сезонами. Очень долго свыкается со статусом домашней прислуги и частенько забывается.

- Право… Моана, не стоит извиняться. Боюсь, мой статус не особо далеко ушёл от вашего.

Точно, Моана. Очень необычное имя для Севера, но не для Юга. Понятное дело, почему Эвелин не смогла сразу вспомнить, как звали главную экономку Ларго Сулей.

- Тоже скажете, мисс Эвелин. Чувство юмора у вас в точь как у вашего покойного батюшки. Да и что же мы до сих пор тут стоим? Если вы и вправду шли пешком сюда от самого порта… - пробежав намётанным взглядом по заметно помятой фигурке юной госпожи, Моана сделала более чем просто точный вывод о последних часах, проведённых девушкой далеко не в удобном экипаже на мягких сиденьях и подушках. – То вам срочно нужен отдых и солевая ванна для ног. Поди сбили все ступни и натёрли обувью мозолей. И проголодались по любому. Я угадала?

- Скорее очень сильно хочу пить. Почти до истерики.

Глава девятая

Усталость – это хорошо. Это тяжёлая голова, налитые неподъёмным гнётом мышцы рук и ног, а, значит, полуотупевшее состояние. Мысли не формируются и не скачут, как шальные, не будят воспоминания последних часов. Эмоции притуплены, уступают более сильной слабости – физической. Всё больше тянет принять горизонтальное положение, закрыть глаза и провалиться в плотный вакуум непредсказуемых снов. Но Эва упрямится. Рано для сна. Вечер уже на пороге – время повышенной активности для всех и вся. Надо столько успеть ещё сделать и ей тоже.

Не важно, что она проделала такой серьёзный марш-бросок через весь город, который для многих может считаться вполне героическим поступком. Для прислуги это скорее выглядит бессмысленной глупостью или господской блажью. Преодолевать большие расстояния для них — это даже не вопрос и не сверхзадача, а необходимая привычка. Это знатным господам не пристало заниматься подобными вещами, ведь у тех столько вспомогательных средств для передвижения – кони, экипажи, автомобили. Теперь на неё будут коситься весь вечер ещё и слуги. И, судя по всему, Гвен с превеликой радостью поделится с остальной прислугой недавно увиденным и услышанным, сделав по этому поводу какие-то свои исключительные выводы.

Правда, Эвелин всё равно. Пусть временами и подкатывало тошнотворной волной ещё слишком ярких картинок-воспоминаний о мужской бане в порту. Страх царапал диафрагму и сбивал неровным ритмом накатывающего волнения перетруждённое за этот день сердечко, и куда больший, чем опасения о сплетничающих между собой служанках на счёт её одиночной прогулки по Гранд-Льюису.

Моана проводила девушку несколькими минутами ранее в малую гостиную, отдав распоряжение ошивающимся неподалёку и без того занятым служанкам (подготовка дома к прибытию сестёр Клеменс шла во всю, видимо, уже не первый день), чтобы юной госпоже принесли свежезаваренного чая, лимонной воды и фруктов. Экономка пообещала, что комната для мисс Эвелин Лейн будет готова с минуты на минуту. Хотя ничего удивительного в этом тоже не было, ведь в приоритете сейчас находились покои более важных для этого места особ. Но чая и воды она дождалась именно там, где её временно оставили без присмотра, на удобной софе у приоконного столика. Ждала недолго, скользя по внутреннему убранству гостиной хоть и уставшим, но вполне заинтересованным взором.

Обтянутая шёлковым гобеленом мягкая мебель (оливковые цветы с золотым кантом на молочном фоне) под бежевые оттенки и рисунок тканных шпалер на высоких стенах, контрастировала с более тёмным деревом резных столиков, вычурного серванта с декоративной посудой и чуть более скромного комода рядом с белым камином и приземистым клавикордом из красного дуба. Многие вещи кажутся знакомыми, хотя интерес к разглядыванию то и дело перебивается шумом из соседних комнат и над головой. Да и сам взгляд время от времени, нет да потянется, будто неосознанно, в сторону высокого окна. И вовсе не из-за местных красот южных тропиков, примыкающих к подъездной аллее земельными угодьями виллы Ларго Сулей. Эва тоже ждёт, невольно подключившись к всеобщему ажиотажу поместья.

Нетерпение конфликтует со страхами и недобрым предчувствием. Вместо того, чтобы расслабиться, размякнуть на мягких сиденьях и диванных подушках в исцеляющем коконе нежной прохлады дома, почти с напряжением сидит и ждёт. Ждёт, когда же на южно-восточной дороге под склоном Гранд-Пойнт, среди разросшихся дубов и прочей растительной фауны наконец-то замелькает силуэт знакомого экипажа.

По времени, он уже давно должен был там появиться, а то и раньше. Эвелин вообще думала, что он нагонит её где-то на полпути или ещё в центре города.

Какая-то непредвиденная задержка? Что-то случилось? Нехорошее или просто неожиданное?

Она ещё не знает, что будет делать, когда увидит его, но ей уже дискомфортно от этих мыслей. Тело зудит от усталости, ощущение, будто чувствуешь её каждой его клеточкой, в налитых гудящим напряжением мышцах, суставах и костях. Хочется, как можно скорее стянуть с себя раздражающие тряпки многослойной одежды, те же туфли и, самое главное, корсет. Но ещё больше хочется спрятаться и желательно на несколько часов. Слишком много всего навалилось и было пережито, и оно явно ещё не закончилось, по крайней мере не для Эвы.

Принесённые на серебряном подносе молчаливой горничной чай и вода чуть ли не сразу же вернули к жизни истощённое от жажды и физического переутомления тело. Девушка старалась пить воду со свежевыжатым лимонным соком (видимо, хорошо охлаждённую в погребе кладовой), не слишком поспешно, чтобы опять не бросило в пот. Но последнего не удалось избежать благодаря горячему чаю, пусть и пригубленному не более четверти чашки. А может виной оказалось неожиданное движение за окном? Тёмная точка, царапнувшая боковое зрение скользящим полётом отнюдь не спикировавшей с крон деревьев большой птицы.

Сердце вновь набрало бешеные обороты запредельного ритма без предварительного предупреждения, буквально с одного мощного толчка. Естественно тут же бросило в жар и даже слегка ударило в голову. Она не ошиблась. Это был экипаж Клеменсов. Меньше, чем через две минуты поднявшийся внутри дома гомон взволнованных голосов прислуги подтвердил её страхи.

Какое-то время Эвелин просидела перед широким экраном окна в застывшей позе, почти не соображая и не замечая происходящего, будто провалилась в лёгкую прострацию. Наверное, часть увиденного за эти неестественно долгие секунды, бесследно всосало чёрными дырами контуженного подсознания. Вроде бы она видела всё, полностью проследив за передвижением массивной коляски, довольно быстро преодолевшую немалое расстояние по дубовой аллее к арочным воротам Ларго Сулей. Но вспомнить чуть позже основную экспозицию всей картины-действия почему-то не удавалось. Будто урывки или размытые фрагменты очень реалистичного сна. Даже когда ландо остановилось всего в нескольких футах от ступеней крыльца и, соответственно, в нескольких ярдах от окна, перед которым сидела девушка.

А потом её и вовсе буквально подбросило на месте, словно беззвучным взрывом, стоило только рассмотреть среди восседающих в открытом экипаже пассажиров воздушно-ангельские образы трёх сестёр Клеменс. Расслабленные, непринуждённые, с миловидными выражениями чуть подуставших лиц, довольно искренне радующихся то ли окончанию чрезмерно утомительной поездки, то ли ожидаемому их отдыху в родных пенатах Ларго Сулей. Они задирали свои чудные головки вверх, рассматривая окна второго этажа и покатую над ним крышу восхищёнными взорами восторженных детей, будто видели всё это впервые в своей жизни или же пытаясь вспомнить забытые ассоциации, связанные с этим местом. Пока ещё приятные, возбуждающие только лучшие желания и позитивные эмоции. Чего не скажешь об Эвелин Лейн.

Она-то и подскочила с софы, как раз из страха, что София (или Валери, или Клэр, а то и все сразу) повернёт голову и посмотрит в окно, через которое Эва за ними наблюдала. А к этому она была не готова, ни физически, ни морально. Поэтому-то и было легче сбежать, при чём буквально. Что она и сделала, вроде как неосознанно метнувшись в противоположную сторону дома, к выходу на задний двор поместья.

Яркое солнце ударило по глазам практически прямыми лучами ещё до того, как она дошла до дверей и толкнула их застеклённые створки едва не отчаянным жестом. И чуть было не ослепла без шляпки и зонтика, одновременно врываясь в горячий эфир плавящегося воздуха, как в безжалостное пламя невидимого кострища. Раскалённый до невозможно белого не такой уж и большой шар дневного светила ненадолго завис над кронами высоких садово-парковых деревьев, выстроенных густой стеной всего в каких-то пятнадцати ярдах от крыльца. Не спасал даже искусственный пруд с фонтаном. Предвечерняя пора – самая нещадная и опасная. Вроде бы пик дневной жары уже понижает свою критическую температуру кипения, но земля, камни и вода настолько прогреты, будто находишься внутри жаровни, где всё плавится и обугливается не за счёт огня, а благодаря прокаленным насквозь булыжникам и углям.

Но даже это не смогло остановить очередной побег отчаянной беглянки. Она застыла на пороге всего на несколько нерешительных секунд, приложив ко лбу ладошку защитным козырьком, пока не проморгала слепые пятна с глаз и не вгляделась в представшие взору головокружительные перспективы будущего приключения. Лицо почти разгладилось и даже чуть засияло от осветившей его улыбки почти детского восторга.

Она вспомнила! Наконец-то всё вспомнила! И если не всё, то вполне достаточно для воплощения в жизнь вспыхнувшего в голове нового и куда более захватывающего плана действий. Даже раздумывать не стала. Просто шагнула и просто нырнула в гостеприимную пучину поджидающего её мира детских воспоминаний безумно далёкого прошлого и скрытого настоящего. Теперь это был не побег, а желание – чёткое, неуёмное, охватывающее воспалённый разум и чувства конкретными образами и эмоциональным наитием. И, главное, в этом не было ничего дурного, за что было бы можно получить соответствующее наказание или осуждение. Разве можно кого-то ругать за обычную прогулку, тем более в пределах имения? Хотя, по правде, не совсем в пределах.

Разросшийся сад Ларго Сулей всё ещё представлял из себя устаревшую картину начала девятнадцатого столетия, когда в моде ландшафтного искусства преобладала естественность «дикой» природы, а пейзажный стиль охватывал умы знатных европейцев не слабее заразной болячки. И всё же уход за парком и садово-парковыми постройками здесь вёлся с тщательной бдительностью, не смотря на ощущения, будто всё, что здесь росло, цвело и захватывало «незащищенные» территории, якобы было запущено и жило по своему личному усмотрению. Эвелин увидит разницу совсем скоро, как только пройдёт невидимую границу где-то в конце сада и переступит её на другую сторону – в соседнее имение, в настоящее царство тропических джунглей и то самое заколдованное королевство спящей красавицы, которое она представляла себе по дороге в поместье Клеменсов на Дубовой Аллее. Если бы не яркое предвечернее солнце, возможно так бы оно и было, как и волнение, охватившее млеющее в груди сердечко, зудящие ладошки и даже горло, могло бы оказаться куда сильным и глубоким, увидь она по-настоящему заброшенный парк в молочной дымке сырого тумана и в серых красках мрачного дождливого дня.

Глаза всё равно защипало, а дыхание перехватило нежданными тисками острейшей боли. Нет, не физической, но от этого не менее болезненной. Теперь она видела, что это был не сон, что огромный особняк с тёмными колоннами и заколоченными почерневшими ставнями большими окнами – это не плод её детских фантазий. Он существовал, взаправду. Лейнхолл. Родовое поместье её отца – её собственная колыбель жизни, семейное гнездо Лейнов, в котором она появилась на свет и прожила первые годы своего беспечного существования. И сейчас он смотрел на неё (или она на него) застывшим серым склепом человеческого гения в оковах безжалостной дикой природы, спящим (а может даже и мёртвым) великаном над гладью заросшего пруда. Если бы не птицы в ветвях окружающих деревьев и огромных шатров местных кустарников, можно было бы и впрямь решить, что здесь всё умерло на веки-вечные и не подлежит воскрешению ни при каких обстоятельствах.

Да и ей стоило не малых усилий, заставить себя сойти с места, будто её вторжение было способно нарушить царствующую здесь безжизненность. Хотя жизни тут хватало с лихвой, пусть и иной, не свойственной человеческому восприятию, но она здесь цвела и буйствовала – в тех же раскидистых деревьях, переплетённых сетях извилистых лиан и одичавшего плюща; в салатовом ковре водной ряски, почти полностью укрывшей поверхность пруда с более упрямым роголистником и почти вытесненными соцветиями местных кувшинок и водокраса. Зато сколько у берега разрослось болотной калужницы – махровым покрывалом почти одичавших жёлтых цветков. А прежние газоны – их уже просто не существовало, не под двухфутовыми зарослями осоки, ежевики и аира. Рискнуть пройтись в их чащобу не решился бы даже самый смелый первооткрыватель, особенно без высоких ботфортов на ногах и длинной палкой в руках. Эвелин даже не сомневалась, что здесь притопило большую часть земельных территорий. Если бы не кое-как уцелевшая аллея, ведущая к центральной дорожке из гранитных плит над прудом, к дворовому крыльцу дома, она бы точно не рискнула двинуться дальше. А боязно было и без того. Слишком запущенное место. Что там пряталось в непроходимом покрове той же травы, цветов и кустарников – известно лишь провидению.

Только внутренняя тяга тоскующего сердца оказалась сильнее любых защитных страхов. Она знала, что была обязана это сделать. И не потому, что хотела вспомнить, а потому что это было неотъемлемой частью её самой, той жизни и того прошлого, где она когда-то была счастлива и кому-то нужна, жизненно необходима.

К оплетённой одичавшей розой, дамским виноградом и плющом, почти почерневшей ротонде в противоположном углу карйней границы сада она не решилась пойти, даже зная, что где-то там была каменная тропинка и мостик, переходящий в спуск из витых ступенек на нижний уровень берегового участка крошечной бухточки, тоже принадлежавший Лейнхоллу. За ротондой должно было быть искусственно ограниченное русло какой-то местной речушки, благодаря которой и жил искусственный пруд на заднем дворе имения, и которая, скорее всего, не раз выходила из своих берегов за последние годы во время зимних разливов и сезонных муссонов. Конечно, Эвелин не могла не вспомнить о ней, потому что эта речушка через несколько ярдов от моста и крутого скалистого утёса спадала бурным потоком неслабого водопада прямо на морской берег. Она и сейчас его слышала, как ей казалось, с сильно приглушённым прибоем океана.

Пока её тянуло к спящему дому Лейнхолла. Очень сильно тянуло, даже предчувствуя, что она не попадёт внутрь из-за заколоченных оконных ставней и дверей, не говоря о более жёстких и куда крепких оковах из тугих лиан и вьющихся растений, оплётших мёртвое здание жадными объятиями полноправных владельцев и непобедимых завоевателей. Да, она сумела до него пройти, по аллее из сада Ларго Сулей, по гранитной дорожке над центром пруда, но едва ли ступить за порог или заглянуть в забитые наглухо окна. Только прогуляться по каменной площадке одной из параллельных террас, где когда-то под навесом плоской крыши, поддерживаемой теми самыми тёмными колоннами (теперь уже непонятного цвета), располагались удобные гарнитуры мягкой мебели дворового перистиля.

Пока сердце в груди пыталось совладать с мощным прессингом взбунтовавшегося волнения и болезненной тоски, Эва неспешно брела по открытым зонам заброшенного имения. Увы, но это был предел её незапланированного путешествия по умершему прошлому. Всё, что ей было доступно – обойти дом и пройтись по выгоревшему плитняку когда-то окружавших его аллей и дворов, единственным участкам сухой земли, не заросших по пояс травой и сорняковыми растениями местной фауны. Но и этого, как выяснилось позже, оказалось не мало. Особенно после того, как девушка вышла к примыкающей пристройке заброшенной конюшни и тут же, почти не задумываясь, прибавила шагу, едва заприметив раскрытые настежь створки крайней секции совершенно пустого денника.

Она так и не сумела объяснить бурного источника захлестнувшей её радости при виде здания, которое вроде и не должно было вызывать столь ярких эмоций. Может это было что-то подсознательное, на уровне спящих детских инстинктов? Она когда-то обожала лошадей? Отец разрешал ей проводить здесь много времени, кататься на каком-нибудь пони и общаться с более большими лошадками?

Кажется, у неё было всего этого даже более, чем предостаточно. У неё тоже имелось своё собственное детство – насыщенное, полноценное, окружённое настоящей любовью прекрасных родителей и их непомерной заботой. Поэтому её сюда и тянуло? Отыскать в этих ветхих «руинах» кусочек того светлого прошлого, в котором она была по-настоящему счастлива и где её ожидало куда лучшее будущее, чем сейчас?

Наверное, всё это уже не важно. Вернуть умершее невозможно. Воскресить ушедших безвозвратно людей не способны даже боги, пусть древние легенды и говорят об обратном. Эва знала наверняка… узнала ещё десять лет назад, навечно распрощавшись с иллюзиями наивных детских фантазий. Теперь же всё это подтверждалось. Ставило свой жирный крест на давно прошедшем и даже окружающем.

Войдя в пустое стойло, она не увидит там желанных картин из забытых воспоминаний, хотя и удивится царящей там чистоте и прибранности. Просторный денник для одной лошади, где не пахло оной уже не менее последних восьми лет. Здесь вообще ничем таким не пахло, кроме рассохшегося деревянного настила – эдакой изысканной сухостью древесных опилок, и более насыщенным душком добротного сена. Вполне себе даже приятные запахи. И на удивление чистые доски поскрипывающего пола, и деревянные ступени сквозной лестницы, ведущей на навесной ярус открытой «лоджии» под хранение корма или для сушки сена в сезоны дождей.

Не то, чтобы Эвелин придала увиденному какое-то важное значение, она же не была в соседних денниках и не знает, как выглядели комнаты заколоченного дома. Главное, что она сумела забраться хоть куда-то, хотя бы в крошечный закуток сталь драгоценного для неё прошлого. Тем более это Лейнхолл – её прямое наследие. Нравится это кому-то или нет, но на данный момент она являлась его неоспоримой хозяйкой, пустьи временно бесправной по тому же завещанию отца и его всё ещё здравствующих доверенных лиц. Это было её личное королевство. Да, запущенное, да частично разрушенное и непригодное для жизни, но всё-таки её. Что-то, чем владеешь по праву, пусть и не в полную меру. Почти как в детстве, когда представляешь себя принцессой несуществующего замка. Последнее не столь существенно, если фантазии и воображение говорят об обратном. Важно, что испытываешь в подобные моменты ты, а не то, что говорят об этом другие.

Да и что ей тогда ещё было нужно? Возвращаться в Ларго Сулей, зная, что там сейчас происходит – не имело смысла. Зачем? Она не для того сюда забралась. Она и нашла это место, чтобы наконец-то спрятаться и забыться. Да, подняться на второй ярус денника, не сколько исследуя его скрытые перспективы, а желая воспользоваться расстеленным по его настилу пышным «матрацем» сухого сена. Посмотреть в прорези подпотолочных окошек без стёкол и ставней, «прощупать» возможности предполагаемого убежища на вполне ближайшее будущее, и даже рискнуть опробовать его – разлечься на хрустящей перине приятно пахнущей соломы, будто в стогу на выкошенном поле под открытым небом. Разве что вместо неба на неё смотрел давно не беленный потолок. И расслабиться… Впервые. За столько времени. Закрыть глаза, хотя бы на пару секунд…

-…не слишком ли поздно?

- Уверена, что Лили не пойдёт нас разыскивать со сворой собак и слугами, вооружёнными пугачами?

- Она сейчас занята выяснением отношений с экономкой, кто теперь из них самый главный в Ларго Сулей до прибытия маменьки. Ей определённо не до нас.

- Если не бросилась искать Эвелин, значит, и нас не станет.

- Тем более вы здесь долго всё равно не задержитесь. Максимум двадцать минут, и то, если он припозднится.

Открывать глаза страшно не хотелось. Будто они взяли над телом верх не свойственным для них упрямством, а веки налились томным гнётом, не желая впускать внешний свет в сумеречные зоны ускользающей неги. Сознание тоже противилось, словно боролось с прорывающимися извне звуками, пытаясь их прогнать или вовсе заглушить вязким вакуумом тающего сновидения. Правда длилось это не так уж и долго, ровно столько, сколько Эва боролась с пробуждением. Хотя после проснулась практически сразу же и моментально, когда до неё наконец-то дошло, чьи голоса её только что разбудили и чьё приближение за стенами конюшни огласило о неминуемом вторжении в её не такое уж и скрытое убежище.

- А он точно придёт?

- Вы что, сомневаетесь в моих словах? Не просто придёт, а именно прибежит, как та собачка на свист любимого хозяина, виляя хвостом и пританцовывая на задних лапках.

Последняя фраза, произнесённая надменным голоском Софии Клеменс и поддержавшее её хихиканье остальных сестёр, явно восхищённых её бравадой и смелыми ассоциациями обсуждаемого объекта, буквально ворвались в пределы денника громогласными звуками непрошенных гостей из внешнего мира.

И как у Эвелин не остановилось сердце, а её саму не выкинуло за пределы реальности в столь блаженную пустоту бессознательного забвения?

Какое-то время она даже боялась пошевелиться. Двигались только глаза и немного голова, в попытке скосить взгляд в сторону и успеть определиться где она, что здесь делает и почему лежит плашмя на сене и деревянных досках какой-то лежанки. Хотя нет. Это была не лежанка, пусть и выглядела так под обильным слоем накиданной сверху соломы. И, как видно, её не заметили в довольно сумеречном помещении только благодаря высоте этой «подвесной кровати».

- Он прям так тебя слушается?

- А у него есть выбор?

- В порту что-то было не особо заметно…

- Потому что было слишком много свидетелей. Что тут непонятного?

Она рискнула повернуться на бок и чуть подползти к краю навеса, когда поняла, что сёстры Клеменс уже не просто вошли в пустой, по их мнению, денник, а прошли в самую его глубь, буквально под широкий пролёт второго яруса. Увы, теперь Эва видела только открытый проём стойла, его пустующую часть нижнего помещения и край макушек двух сестёр. София, видимо, стояла прямо под ней.

- И как это вам удавалось столько времени водить всех за нос? – это был почти предвосхищённый голосок Клэр.

- Угу, и скрывать всё от нас! – а это подчёркнуто обиженный от Валери.

- Потому что так было нужно, для его же безопасности.

- Поэтому ты и решила его сегодня нам выдать? Решила наполнить его жизнь смертельной опасностью? – Валери определённо иронизировала, хотя и с ощутимым сомнением.

- Любые чувства и отношения требуют серьёзных испытаний, как и доказательств их истинности.

- Так это ты решила его испытать? Проверить, на что он готов ради тебя?

- А что ему ещё остаётся делать? Я же говорю, у него нет выбора. Будет делать всё, что я не скажу и не захочу… Пойдёт на любое выбранное МНОЙ испытание!..

- Уж ежели говорить по правде… - в замкнутое пространство денника неожиданно ворвался ещё один голос, более сильный и куда звучный, сминающий всех и вся на своём «пути». – Так себе испытание…

Эвелин чуть было не отшатнулась резким рывком от края своего укрытия, едва не выдав себя этим, когда её расширенные от изумления глаза чётко и ясно разглядели входящего в конюшню молодого мужчину. Того самого… Портового грузчика в зелёной косынке. Точнее без косынки, и в одежде… нормальной чистой одежде… на абсолютно чистом теле (уж на счёт последнего она была осведомлена, как никто другой из присутствующих).

- Добрый вечер, леди. Я так понимаю, он обещает быть довольно занятным?

Глава десятая

Льняная сорочка неопределённого «грязного» цвета с длинными узкими манжетами и более просторными рукавами. Облегающий жилет не атласный, но из добротной тонкой шерсти, тоже немного лоснится, как и полагается всем мужским жилетам с неглубоким закруглённым вырезом под шалевые лацканы. Галстука нет, но это не значит, что его вообще не носят. Ну и брюки, узкие, с высоким поясом, под цвет жилетки тёмно-табачного оттенка. Не прибавить, ни отнять. Как говорится, всё на своём месте. Всё, что требует нынешняя мода от представителя мужеского полу нынешнего века – не щеголя и не франта, но и не бедняка, не способного чистить и следить за своей одеждой из-за постоянной нехватки денежных средств. Даже коричневые остроносые туфли из матовой кожи, но без гетр, выглядели достаточно новыми и точно по ноге. А уж фигура у него была определённо не из стандартных, как по высоте, так и по развитости. Подбирать уже готовое на неё заморишься.

Встреть Эвелин его впервые в таком виде на улице, едва ли бы сумела определить в нём обычного чернорабочего, да ещё и портового грузчика. Приняла бы запросто за человека среднего достатка, возможно даже за какого-нибудь клерка или помощника адвоката, которому не хватало разве что тёмного котелка на голову и костюмного пиджака, хотя последний он как раз небрежно и держал на двух пальцах за воротник, перекинутым через плечо за спиной. И именно последнее с торчащей из уголка его пухлогубого рта золотистой соломинкой выказывало в нём явное пренебрежение общепринятыми правилами этикета и поведения в обществе, особенно перед дамами. Он и на этом не остановился. Прислонился плечами и затылком к широкому косяку у дверного проёма и скрестил голени над щиколотками, когда поставил правую ногу носком с внешней стороны левой стопы в почти пятой позиции. А потом ещё сунул большой палец второй руки в прорезной карман брюк.

То, как он смотрел на всех сестёр Клеменс лишь усиливало к нему мнение, как о человеке невоспитанном и вполне даже нагловатом. Если бы он так взглянул на Эвелин Лейн – та бы покраснела от стыда сразу же и незамедлительно. Хотя… краснела она и без того достаточно обильно, только от воспоминаний о нём же без одежды в окружении таких же голых мужчин. Видимо последний факт подрезал ей смелости на весомую долю процентов, поскольку её потянуло отползти от края навеса в безопасную глубь – очень и очень медленно, с замирающим дыханием и бешено бьющимся сердцем в груди, гороле и в висках. Но надолго ли?

- Да ты, смотрю, в край срам потерял. Не много ли себе позволяешь, хабал, ещё и перед леди знатного роду? Поди, спутал нас с той непотребной швалью, с которой привык общаться всю свою жизнь? – конечно это была Софи с её извечной манерой перетягивать одеяло на себя и необъяснимым пристрастием принижать кого бы то ни было, не важно за что и как. Её надменный голосок Эва не спутала бы ни с чьим другим.

- А не много ли знатная леди употребляет дурных выражений, коими не престало пользоваться господам среди себе равных. – приглашённый гость тоже не лез в карман за ответным словом. Он и в порту на этот счёт не особо-то тушевался.

- Как ты точно подметил «среди себе равных», но никак ни с теми, чьё воспитание с поведением желают быть лучшего, и кто ведёт себя соответственно своему происхождению. И то, даже подобные тебе не позволяют своей вульгарной натуре поднимать глаз долу на стоящих пред ними знатных господ. Так что твоё оскорбительное поведение успело переступить все дозволенные границы далеко не только здесь.

- Тогда нижайше молю незаслуженного мною прощения за моё непозволительное поведение, оскорбляющее глаза и слух столь чутких и ранимых особ. Если мне не изменяет память, это вы меня сюда позвали, прекрасно зная, к какому классу людей я принадлежу. А то, что я не привык стелиться перед всеми подряд, понимаю, не делает мне чести и не является вашей на то виной, но всё же, не снимает с вас ответственности за данное приглашение. Вы ведь знали, кого приглашали и чем вам это может грозить. Кстати, мне уже и самому не терпится узнать для чего я здесь.

Наверное, это оказалось сильнее Эвелин, сильнее здравого разума и инстинкта самосохранения. Слушать просто голоса, всё гуще и чаще краснея от смысла высказанных слов – слишком мало, тем более ведая, кому принадлежал один из оных. Ей просто обязательно нужно было видеть его лицо, то, с каким выражением он всё это проговаривал, используя такой богатый набор красноречивых фраз и оборотов речи, который едва ли был свойственен людям его класса. Шокирующая загадка, так и притягивающая к себе любопытных мотыльков своей тёмной стороной нераскрытой тайны. Хотя, не исключено, что было что-то ещё, кроме нездорового интереса. Необъяснимое желание увидеть его снова? Как будто ей было мало чувства стыда, то и дело притапливающее и сознание, и тело жгучими приливами шипящей крови с обязательным выбросом-ожогом по коже удушливой испарины.

Но она всё равно это сделала. Опять подтянулась к краю навеса и осторожно приподняла над ним голову, надеясь на достаточную громкость голосов, звучная вибрация которых в более-менее просторном помещении денника могла с лёгкостью поглотить мягкий хруст сухой соломы.

И опять её накрыло волновым жаром от макушки до кончиков сомлевших пальцев на ногах, стоило лишь увидеть ничуть не изменившееся лицо, фигуру и позу молодого грузчика.

Интересно, сколько ему было лет? По возрасту, явно не юнец, но уже в том соку, когда понятие взрослый мужчина вполне применимо, но не настолько, чтобы по праву называться умудрённым жизненным опытом матёрым волком. Возможно где-то от двадцати пяти до тридцати лет, в зависимости от среды, в которой ему приходилось расти или даже выживать. Ведь легко можно состариться и в более ранние годы, особенно если ты выходец из рабочих низов и вся основа твоего бытия – нереально тяжкий трут в непригодных условиях все двадцать четыре часа в сутки.

Конечно, он не тянул на изнурённого жизненными невзгодами и полуголодным прозябанием несчастного работягу, но ведь и в порту он работал далеко не от хорошей жизни. Как бы там ни было, но жгучее желание разгадать эту загадку разгоралось с каждой пройденной минутой всё жарче и неуёмней.

Что же его связывало с Софи, почему он здесь, вернее, из-за чего (или из-за кого)? Не похоже по поведению данной парочки, чтобы они испытывали к друг другу какие-то трепетные чувства привязанности, уж слишком недавние обсуждения сестёр Клеменс расходились с происходящим. Не тянул он на несчастного воздыхателя, никак и ни под каким углом.

- Твоё дело не узнавать и любопытствовать, а выполнять всё, что тебе не прикажут. – поведение Софии также не проливало хоть какого-то маломальского лучика света на всю эту историю. Оно и не отличалось от её привычного поведения на людях, ещё и с представителями низшего сословья. Но если в других ситуациях она в упор не замечала последних, то в этой всё было с точностью наоборот. Повышенное внимание к обычному портовому грузчику побило все возможные рекорды несвойственных ей странностей.

Последовавшая за её предсказуемой репликой реакция молодого мужчины была вполне объяснимой и оправданной. Он осклабился какой-то уж жёсткой ухмылкой, не очень изящно выдохнув несдержанным смешком, скорее не прикрывшим, а усилившим его ответное изумление. А его неизменившаяся поза, казалось, ещё больше подчёркивала его истинное отношение к услышанному.

- Хотите сказать, я обязан делать абсолютно всё, невзирая на отсутствие какой-либо адекватности в данных приказах?

- А у тебя есть какой-то обоснованный выбор? Кто ты вообще такой? И что стоит твоё слово против нашего? Если тебе, конечно, позволят его высказать из чистого к нему любопытства.

Хищный оскал достойного противника сменился жёсткой линией плотно сомкнутых губ, но ещё кое-как удерживающих ироничную усмешку. Он и глаза прищурил, усилив давление заострившегося взгляда по лицу той, кто пытался поставить его пред собой на колени всего лишь капризной прихотью избалованной стервы, пусть ещё пока не буквально, но уже подталкивая к этому, говоря едва не открытым текстом и используя для этого не самые лучшие уловки. Неужели думал разглядеть за представшей его взору маской что-то ещё? Надеялся, что это шутка?

- А если я просто развернусь и уйду? Я ведь мог и вовсе не приходить сюда.

- Да бога ради. Тебя ведь никто насильно не держит. Да и как мы можем такое сотворить – три беззащитные девушки, против подобного верзилы и бзыря*.

Такого наглого шантажа, наверное, не вынес бы любой мужчина из любого классового сословия. А что мог противопоставить он – простой грузчик и безродный холоп?

- Так может уже узнаем, для чего я здесь? Если вам, конечно, в большую радость источать изощрённым словоблудием.

- Ну отчего же опять эти грубости, Килл? Или тебе нравится после очередной попытки что-то там и кому-то доказать, унижаться в вынужденных извинениях? Ты же прекрасно понимаешь, что здесь у тебя нет соперников, тебе не с кем тут сражаться или пререкаться. Ты тут – никто! Человек, которого пригласили знатные барышни, проявив незаслуженного снисхождения к тому, на кого бы они при иных обстоятельствах и внимания никакого не обратили.

Как видно, он оказался прав. Софии действительно нравилось тыкать в свою жертву раскалёнными спицами слегка завуалированных оскорблений, доставляя ей во истину садистское удовольствие. Вот только Килл (теперь-то Эвелин запомнить это имя уже надолго) ни видом, ни жестами не проявлял какой-либо визуальной реакции от полученных по его самолюбию наживных ран. Словно ему было всё равно. Да и что, в сущности, он мог здесь такого увидеть или услышать? От кого? Более юных чем он барышень, вся власть коих над данной ситуацией сводилась лишь к их более высокородному положению? Ему ведь на самом деле ничего не стоило уйти отсюда. Для того, чтобы использовать против него хоть что-то за пределами этой конюшни, необходима та же едва не отчаянная смелость с толикой нездорового безрассудства. Конечно, смелости у Софи Клеменс всегда имелось в наличии довольно немерено и при любых обстоятельствах, а вот на счёт безрассудства…

- Так и что же эти барышни хотят изволить? Я здесь стою уже не мало, а всё никак не дождусь конкретных к себе указаний. Я же тут для этого? Выполнить чьё-то исключительное пожелание? – конечно, всё это время он смотрел в лицо Софии, обращался только к ней и, возможно, видел лишь её одну. Будто здесь, кроме них двоих больше никого и не было. Валери и Клэр молчали, даже Эва ощущала себя абсолютно непричастной к происходящему, и не потому, что о её присутствии никто не знал. Это сценка была явно из темы по выяснению отношений между двумя людьми, и вся её нелицеприятная основа заключалась в используемых для неё методах. И исходили они пока что лишь от одного их главного участника.

- Ты прав, прелюдия слишком затянулась. Тем более вечер близится к ужину и было бы не очень приятно столкнуться здесь с разыскивающими нас слугами из Ларго Сулей. Мало, что им может ударить в голову, когда увидят нас в компании незнакомого им мужчины. Поэтому тебе не мешает поторопиться.

- Поторопиться? В чём?

- В том, в чём тебе нет равных. Не даром говорят – яблоко от яблони. Всем в Гранд-Льюисе известно, кто ты такой и чем любишь промышлять на стороне, пока твоя маменька делает вид, будто смотрит в сторону и это её нисколько не касается. Так что для тебя не станет чем-то сложным и невыполнимым проделать свои излюбленные фокусы прямо здесь и при нас.

- Свои излюбленные фокусы? – его терпению можно было только позавидовать. Ни одна пущенная в его сторону колкая фраза не задела уязвимых сторон его честолюбивой гордыни. Казалось, ещё немного и он в буквальном смысле слова заскучает.

- Ну да. То, что твоим «клиенткам» нравится в тебе больше всего. Твоя аполлоновская нагота. Ты же демонстрируешь им её, возможно даже в некой показательной манере. Только не говори, будто им не нравится приказывать тебе раздеваться и наблюдать за этим со стороны. А тебе, в свою очередь, делать это для них.

Кажется, это был первый за всё его пребывание здесь момент, когда его лицо облачилось в уже знакомую маску бесчувственной отчуждённости. Больше никаких ухмылок, включая жёстких и хищных оскалов. Только окаменевшая холодность и буравящий насквозь взгляд, от которого даже у Эвелин вскрывало по затылку и спине ледяными коготками примораживающего страха, а ведь он сейчас смотрел вовсе не на неё.

- Так это всё?.. – лёгкие нотки низкой сипотцы задребезжали в его голосе едва уловимым напряжением. А до этого тишина внутри денника показалась ощутимо пугающей и вполне даже звенящей, наливаясь с каждой пройденной секундой осязаемым гнётом надвигающейся беды.

Эва даже дышать перестала, испугавшись не на шутку, что её могут теперь услышать.

- Всё что вам было нужно? Чтобы я перед вами разделся? – золотая соломинка неспешно перекочевала из одного уголка его рта в другой. И, кажется, Эвелин услышала, как та хрустнула меж нещадными тисками сжавшихся челюстей мужчины. – Так сказать, удовлетворил ваше праздное любопытство? Или всё-таки не всё?

Он вдруг сплюнул в сторону измочаленную соломинку и неожиданно оттолкнулся от косяка. То, что он начал делать после этого, пригвоздило прятавшуюся наверху четвёртую зрительницу теперь уже намертво и без возможности что-либо сделать по собственному хотению. Хотя по началу она не сразу поняла его достаточно прямых намерений. Уж как-то всё быстро завертелось, особенно когда он отшвырнул совершенно не изящным жестом свой пиджак в угол денника и шагнул вперёд, где-то к центру помещения, не сводя припечатывающего к месту взгляда с того, с кем, наверное, мечтал сейчас сотворить что-то во истину нехорошее. Что-то, чья пугающая тень скрытых в его голове мыслей и образов теперь так явственно отражалась на поверхности его чёрных глаз.

Но всё, что он тогда сделал – принялся расстёгивать под грудью и на животе пуговицы жилетки. Быстро, но сдержанно, без рывков, вполне расслабленными пальцами или скорее привычными для него движениями. Просто расстёгивал, а потом просто снимал, откидывая уже ненужной тряпкой в сторону и даже не глядя куда. Именно тогда, когда Эва осознала, что он действительно вполне серьёзно намеревался раздеться, её и приложило припечатывающим ударом-контузией едва не до обморочного состояния.

- Может мне ещё что-то сделать? Например, продемонстрировать, как я иногда занимаюсь сам с собой рукоблудием? Вам ведь известно, что это такое? Поди сами таким не брезгуете в своих тёплых постельках, а тут получите дополнительный стимул к нужным фантазиям.

На рубашке он расстегнул пуговицы только на манжетах и как ни в чём ни бывало стянул через голову всю сорочку, при чём так быстро, что у Эвелин не успело как следует дыхание перехватить, от чёткого понимания, что она смотрит на его обнажённый торс уже второй раз за этот день. Зато слух резануло раздражающим девичьим хихиканьем, прыснувшего звуковой бомбочкой прямо под девушкой, одновременно по-детски глупого и с плохо прикрытым восторгом.

Уж кому-кому, а ей было далеко не до смеха, особенно когда в голову ударило мощным выбросом ошпаривающего адреналина, вплоть до качнувшегося под ней и вокруг денника и поднявшегося в ушах обжигающего шипения. А что творилось с её сердечком и закипевшей кровью, залившей щёки, уши и даже шею горячими «бутонами» подкожных алых «роз»... И всё это глядя на полуобнажённого (пока полуобнажённого) мужчину, чью наготу она успела лицезреть в самый притык несколькими часами ранее, но не успела рассмотреть всё её совершенство в неспешном и спокойном состоянии умиротворённого эстета. До чувства умиротворения сейчас ей было как до Луны ползком, но, по крайней мере, её никто в эти минуты не видел, а, значит, не подгонял интуитивным импульсом очередного постыдного бегства к выходу из конюшни.

Так что, продолжала она любоваться представшей сценкой и тайно, и не против воли, и с той возможностью, когда за подобное ей не выскажут в лицо каким-нибудь осуждающим выговором. Пусть тело всё ещё находилось в оцепенении воспалённого жара, лихорадочной дрожи и содрогалось от мощных внутренних толчков обезумевшего сердца, какое-то мнимое ощущение временной безопасности и даже защищённости скрадывало часть ненормального волнения, подобно густым теням помещения под потолком, скрывавших её собственное местонахождение от глаз остальных участников разворачивающегося безумия. И, само собой, отвести взгляд в сторону она бы уже не сумела, не говоря о тех моментах, когда окутавшие её сети эмоциональной неуравновешенности на происходящее ощутимо ослабили свои смертельно-опасные тиски, а она продолжала наблюдать за действиями человека, который теперь в сущности заполнил собою всё – визуальный обзор и чувства восприятия на него. Словно другого больше и не существовало, ни за пределами этих стен, ни где-либо ещё, и ей приходилось тонуть во всём этом, поскольку иного выбора у неё не было. Или ей казалось, что не было?..

- Поверьте, мне нисколько ни жалко. Даже более того, открою маленькую тайну… - случайно или нет, но проникающие в денник раскалённые до красна лучи заходящего солнце, подобно острейшим клинкам из ослепляющего «металла», прознали и рассекали воздух насквозь, останавливаясь лишь на одном неприступном для них препятствии – на живой скульптуре мужской фигуры. Красными «порезами» скользили по бронзовой, а в тени почти тёмно-медной коже, огибая или же соприкасаясь с контрастными рефлексами и рельефными мазками угольных штрихов.

Оторвать восхищённый взгляд от этой завораживающей игры небрежных движений, света и теней было просто нереально. Будто сюда проник древнейший ведический бог, очаровав и заколдовав всех своих глупых жертв магическим танцем физических заклинаний. Ещё и не по моде длинные до основания шеи локоны тёмно-каштановых (а в темноте почти багряно-смоляных) волос только усиливали данный эффект – удерживая чужие взоры своими тончайшими нитями чёрных паутинок брильянтовым отблеском недосягаемого сокровища. Если по его лицу сейчас начнут проявляться языческие письмена-иероглифы, а на теле проступать витиеватыми узорами оцветнённые шрамы, наверное, Эвелин нисколько этому не удивится. Они итак уже все балансировали на гранях у пересечения двух несовместимых миров, превратившись в одно целое – в общую биомассу, в прозрачную глину, именуемую чувствами. И кто-то (чьи-то ловкие пальцы) ваял из них угодные лишь ему ощущения и порывы, придавая им желанные формы и линии, по которым выбивал золотыми иглами, как по обнажённой коже, татуировками тайных знаний и древних рун.

Страшно, восхитительно и недосягаемо… как при падении… смертельно необратимом падении.

- На самом деле мужчинам нравится хвастаться своим хозяйством и демонстрировать свои размеры не только друг перед другом, особенно, если там есть, что показать. Да и кому, как не искушённым дамочкам оценивать подобное добро. – его руки уже опустились к поясу брюк и к длинному гульфику, в этот раз уже не так быстро расстёгивая скрытые пуговки внутренней застёжки. И всё равно дыхание спёрло не только у Эвы.

В деннике опять стало неестественно тихо.

Языческий бог продолжал свой ритуальный «танец», удерживая внимание каждой, находящейся здесь дурочки без какого-либо усилия. Да и кто сказал, что это он безропотно выполнял чьей-то каприз или глупый приказ. По его поведению, взгляду и высказанным фразам, всё выглядело с точностью наоборот; по реакции всех трёх сестёр Клеменс – выдавало обратным последствием.

- Если ты думала, что для меня это станет каким-то особым испытанием, Софи, боюсь тебя горько разочаровать. – он расстегнул только верхние пуговицы, ему хватило и этого. – Это не испытание, это последняя точка, поставленная твоими загребущими пальчиками, там, где ей было место с самого начала.

И он приспустил штаны с бёдер, так спокойно и даже расслабленно, самым обычным и непринуждённым движением красивых скульптурных рук. Никакого смущения на чеканной маске неуязвимого для простых смертных совершенного божества. Пронизывающий насквозь взгляд – почти пуст и апатичен, ибо самое незначительное в нём проявление какого-либо чувства грозит реальной смертью для любой глупой жертвы из рода людского. И, видимо, никто из них не понимает, насколько он был щедр в те секунды, имея тело пусть и земного, но бога, а власть – надчеловеческой. Власть – управлять чужими умами и желаниями, власть – проникать в сокровенное, чужое и тайное.

Хоть её тогда и накрыло очередным приливом жгучего жара, частично ослепив и оглушив (едва не растворив в себе, как песочную фигуру, на крошечные гранулы-песчинки), но она удержалась, не отшатнулась и не закрыла глаз. И едва ли это было обычным любопытством или желанием рассмотреть получше то, что не получилось сделать в той же мужской бане. Отголосками пережитого в первый раз страхов больше не притапливало. Это был иной род волнения, не менее сильный, но более чувственный. Жар, который разливался по крови и костям обволакивающими искрами необъяснимых ощущений, вязкой и густой патокой наркотического онемения. Он уже в ней тлел до этого, когда она не могла отвести взора от мускулистого торса мужчины, от живого образа мифического божества, чьё первозданное совершенство не способен был передать ни один художник или скульптор. И он заполнил её физическим вторжением изнутри, опустившись к животу раскалённым шаром, заискрив-засвербев и зацарапав наливающимся гнётом острой истомы. Именно истомы – мучительного томления и… физического притяжения к запретному, к тому, что нельзя трогать. Да что уж там… На это нельзя даже смотреть!

Но она смотрела! Снова! Не осознавая, что перестала дышать и что… ей нравилось на это смотреть.

- Ну, так что?.. Моё предложение всё ещё в силе? Демонстрация мужского рукоблудия во всей красе, хотя для более лучшего эффекта мне бы не помешал вдохновляющий на это стимул. – небрежным жестом правой руки он полностью вытащил и приподнял споднизу далеко немаленький фаллос, хоть и мягкий, точнее, вялый, но так и не вместившийся полностью в его ладони. И почему-то от этого движения у Эвелин ещё сильнее и неожиданней заныло внизу живота, скорее напугав её собственной реакцией на увиденное, чем испугавшись самим увиденным. Ибо, как ни крути, это выглядело во истину прекрасным и могло заслуженно называться естественным, если бы не считалось запретным и аморальным в нынешнем цивилизованном обществе.

И, судя по сдержанным охам-ахам Валери и Клэр, подобный эффект испытанных ощущений пережила не одна только Эва. А он во истину оказался ошеломительным и пробирающим насквозь. Будто чувствовалось каждое движение мужчины, как своё собственное или на физическом уровне, словно не его пальцы скользили по подвижной и очень светлой коже мягкого ствола, намеренно оттягивая её сморщенный край с более гладкой и блестящей головки, о существовании которой до этого никто из трёх девушек не знал и не догадывался. Может поэтому и шоком вскрыло неожиданно глубоким, буквально пронзительным, почти резанувшим сильной пульсацией всё там же – внизу живота… между сжатыми бёдрами.

- Если есть желающие мне немного с этим помочь, я нисколько не буду против.

- Ну, всё! Хватит! – звонкий голосок Софи так и не сумел до конца разрушить иллюзию всеобщего забвения или наваждения. Может лишь немного привёл в чувства, впрыснув в кровь отрезвляющей инъекцией грубой реальности, но не более. Жар не утихал, всё так же ныл и шокировал, лишал контроля над одурманенным рассудком и оцепеневшим телом.

Отводить взгляда не хотелось, да и на мужчину перебившие его слова не произвели никакого воздействия. Он никуда не исчез, не растворился и не бросился к выходу в унизительном бегстве. Его поза не изменилась, его рука придерживала оголённые пенис всё в той же позиции, демонстрирующей мужское достоинство без какого-либо стеснения и щадящего чужие глаза прикрытия.

- Порезвился и будет с тебя. – неужели Эвелин не послышалось и голос Софии действительно дрожал? От чего же? Злости, возмущения? Беспомощности?

Та, кто ещё недавно требовал от вызванного ею сюда мужчины беспрекословного выполнения всех её приказов, первая, кто остановил весь этот жуткий спектакль.

Да, жуткий! Жутко прекрасный и безумно опасный. Опасный для всех…

Может поэтому и остановила? Знала, куда всё это могло завести?

Вот только куда?

- Застёгивай уже свои грязные штаны! – будто это он мечтал об этом, как никто другой. – А вы… Живо домой! Не хватало, чтобы нас хватились там по-настоящему.

- Ну, Софиии! Ты чего?

- Сама нас сюда притащила, а теперь выталкивает едва не взашей.

- Думаете это всё шуточки? Я вам изначально говорила, что это ненадолго. И речь шла про «одним глазком», а не на целый постановочный номер. Сюда и сразу же обратно! И кто-то обязан будет меня прикрыть в Ларго Сулей на ближайший час.

- Так ты останешься? – Клэр и не пыталась скрыть в своём таком невинном девичьем голоске искреннего восхищения с лёгкими нотками стыдливой зависти.

Эвелин попыталась представить себе разрумянившееся личико младшей кузины, судорожный блеск в каре-зелёных глазищах, возможно пытающихся в этот момент посмотреть украдкой на иронично усмехающегося бога в двух ярдах от себя. Эдакое наивное и естественное поведение, пропитанное невинностью ещё слишком неискушённого ума. Валери, возможно, делает вид, что ей подобная картина уже не в новинку, хотя тоже не может удержать предающего её взгляда, а то и всего тела. Искушение слишком велико, кровь прародительницы Евы бурлит и выжигает изнутри постыдным наитием, нашёптывая на ушко запретными заклинаниями-приворотами, совращающими с пути истинного.

А если бы не Софи? Что бы тогда случилось со всеми ними дальше?

- Я сюда для этого и шла, а вам уже давно пора домой! Я не шучу! Идите уже!

Но они определённо не хотели, будто намеренно задерживаясь и цепляясь за последние секунды, как за ускользающую возможность остаться здесь хотя бы ещё на чуть-чуть. Даже когда уже ступали по поскрипывающим доскам деревянного настила, нисколько не торопились, а то и вовсе замедляя шаг в паре футах от самой ближайшей точки пересечения с наблюдающим за ними расслабленным мужчиной. Правда он уже подтянул пояс брюк обратно до уровня талии и теперь застёгивал пуговицы под гульфиком, но это не мешало обходящим его девушкам осматривать его почти с близи и чуть ли не со всех сторон с растянутыми улыбочками на пол лица.

Только после того, как они вышли из денника, наконец-то оказавшись за стенами заброшенной конюшни наедине друг с другом, лишь тогда позволили себе что-то вроде освобождающей разрядки – бурного взрыва заливистого хохота, такого дружного, ещё и в полную силу лёгких, что даже Эвелин чуть было не хрюкнула, вовремя зажав ротик ладошкой.

___________________________________

*бзыря–устар. бешеный повеса, шатун

Глава одиннадцатая

- Несносные прилипалы! – Софи тоже выбралась из своего «укрытия», явив себя миру, а точнее очам Эвы, но только для того, чтобы подскочить к проёму денника и выглянуть наружу. В том, что она хотела проверить, действительно ли Валери и Клэр направляются туда, куда она их до этого послала, не было ничего удивительного. В её голосе и в каждом последующем действии уж очень явственно сквозило нервозностью и взволнованным напряжением – поведением и чувствами, несвойственными её стервозной натуре. То, что она в открытую нервничала и нисколько этого не скрывала, уже было из разряда – крайне невозможного и сверх нереального.

- Разве тебя кто-то заставлял приводить их сюда против твоей воли? Что-то не припомню за тобой подобных слабостей.

Оставшийся без столь завышенного внимания от стольких зрительниц и лишь наедине с невидимой Эвелин, молодой мужчина отшагнул в сторону и, согнувшись над настилом, подхватил брошенную им же на пол льняную сорочку.

- Если бы я не притащила их сюда, боюсь представить, чтобы они тогда устроили. Увидели, что я сюда собралась и увязались следом. Чёртовы шантажистки!

- Видать, есть с кого брать наглядный пример. Как это ни странно, но я нисколько этому не удивлён.

- Ну, давай, можешь теперь подъёбы*ать меня этим сколько твоей душеньке будет угодно. Небось не мог никак дождаться, когда же мы останемся одни и когда будет можно отыграться на мне за все свои «унижения»… - Софи наконец-то отвернулась от проёма, видимо дождавшись, когда Валери и Клэр уйдут на достаточно безопасное расстояние от конюшни. – А что это ты делаешь? Опять одеваешься?

Её неподдельное, ещё и через чур бурное изумление удивило даже Эву, возможно даже сильнее, услышанной из уст кузины нецензурной брани.

- Недостаточно заметно?

- Зачем?!

- А зачем, по-твоему, люди вообще одеваются?

- Ты собрался уходить? – теперь в голосе и даже во взгляде Софи, гипнотизирующего в упор так и не обернувшегося к ней мужчину, явственно читалось не одно лишь удивление.

Страх?

Разве такое было в принципе возможным? Может Эвелин почудилось и послышалось?

- Да, Софи, ты угадала! Я собрался уходить.

- Пытаешься мне отомстить за всё таким примитивным способом, да? Вот уж никогда бы ни подумала, чтобы Киллиан Хэйуорд опустился до детских обид маленького мальчика.

И девушка шагнула на него, впервые сделала то, чего так долго ждала в своём постыдном укрытии Эва и одновременно боялась этого.

Неужели до сих пор хотелось верить, что эта парочка незнакома? Или всё надеялась, что их знакомство не до такой степени близкое?

Это же дико! Неправильно и аморально! Не укладывается в голове и не вяжется с происходящим, как и с той же натурой Софии Клеменс. Да как такое вообще возможно?

Но что-то в сознании нашёптывало отвратительно назойливым утверждением, что всё это вполне реально и имеет свои банальные объяснения. Если Эвелин за несколько минут до этого пробрало далеко не скрытым притяжением к этому смертному богу во плоти, то что уже говорить о Софи, прожившей в Гранд-Льюисе намного дольше своей кузины-сиротки. Гадать, сколько эти двое были знакомы – не имело смысла. Здесь бы и одного года, казалось, было более, чем достаточно, но что-то подсказывало, что через эти отношения был протянут далеко не один год.

- С чего ты взяла, что я обижен, Софи? Я просто делаю, что должен был сделать ещё в первый день нашего с тобой близкого знакомства – развернуться и уйти. Это же ты проявляла нездоровую инициативу к нашим встречам. Ну, а я… - он сделал небольшую паузу, чтобы посмотреть оцепеневшей девушке в лицо, или же показать ей собственное – пустое и совершенно апатичное, достаточно честное для подобных признаний. До этого он успел натянуть через голову сорочку и поднять с пола жилет. Движения всё такие же – вялые, неторопливые, да и куда ему спешить? Его не гонят, на двери не указывают (пока что) и его только что пытались унизить на глазах неискушённых свидетельниц, которых по всем законам морали и этики не должно было быть здесь вообще. – Всего лишь шёл на поводу у избалованной вертихвостки из высокородной семейки, которую сызмальства приучили думать, что ей разрешено всё, везде и в любом количестве.

- Ты это сейчас всё серьёзно? – казалось, девушка выглядела не просто шокированной, а буквально контуженной, до такой глубины, что у неё не хватило сил нацепить на своё кукольное личико столь привычный для неё образ надменной стервы.

Эвелин видела её такой впервые, по крайней мере за последние годы. И тем сильнее прессовало собственным шоком на происходящее и пропущенное через себя. Недавнее наваждение-очарование было резко и беспощадно смято стремительным натиском сменяющихся один за другим абсолютно не предсказуемых событий. От такого переизбытка неохватной информации у кого угодно откажут тормоза с чувством адекватного восприятия реальности. А ведь ей сегодня пришлось пережить куда больше приключений.

Вот только что она могла сейчас сделать? Показаться им на глаза и попросить разрешения уйти? После всего, что здесь уже было и успело произойти?

- Похоже, что я шучу? – ни столько вопрос, сколько брошенный через плечо отрезвляющий удар, и таким тоном, будто ему всё это уже давным-давно осточертело; теперь же он просто расставлял все точки над «и», поскольку никто за него этого не сделает. – Или я когда-нибудь шутил до этого?

- Килл, бога ради! Я всё понимаю, сама виновата, немного переборщила. Но ты же меня знаешь, я такая и есть, по-другому не умею. Только не говори, будто тебя это нисколько не заводит. Ты же никогда не обращал внимания на мои выбрыки… Перестань, прошу…

Что было ошеломительней – слушать вроде бы и не новые признания из уст Софии о её характере, но совсем не в той интерпретации, что были ей свойственны, или же наблюдать, как она буквально кидается на шею этого бесчувственного красавца? Как жмётся к нему, практически трётся грудью и животом о его живот и бёдра, как пытается забраться ладошками к нему под сорочку и даже в брюки. А он просто смотрит на неё сверху вниз безэмоционально, почти совсем никак или словно это она никто – что-то безынтересное, едва ли достойное его внимания.

- Да, я это заслужила, можешь меня наказать, только не говори, что собираешься уходить. Я только-только приехала и сразу к тебе. Это было бы некрасиво даже с твоей стороны.

- Софи… - видимо, ему было в лень не только это обсуждать и выслушивать, но и что-то делать в ответ, например, вынужденно отнимать от себя руки девушки. – Я говорил об уходе не сейчас, не об этом вечере, а вообще. Да я и шёл сюда как раз с целью поставить тебя в известность о своём решении. Разве что не мог представить, какой меня тут ждал сюрприз. Но, в принципе… - вялое движение плечом, хоть какое-то проявление эмоции, пусть и не заметной в упор. – Думаю, это было к лучшему. По крайней мере, всё произошедшее здесь только подтвердило всю бессмысленность наших отношений и расставило всех по своим местам.

- Килл, хватит! Если ты хотел мне этим отомстить, бога ради! Но продолжать говорить об этом дальше и всерьёз…

- Это не месть, Софи. И хватит переубеждать себя в обратном. Всё кончено. Просто прими это к сведенью и возвращайся домой. Для тебя это не должно стать какой-то уж большой проблемой. Я уже молчу о пустой трате времени на наши встречи и о возможности какого-либо будущего между нами в целом.

- Я сказала хватит! Хватит-хватит! ХВАТИТ! – она вырывает из его длинных, но недостаточно сильных на тот момент пальцев свои руки и начинает бить его. Точнее, шлёпать кулачками по широкой груди, хаотично и бесцельно, куда успеет попасть, поскольку из-за полуослепших от слёз глаз не видит и не разбирает, что творит. Да и выглядит это каким-то комичным, чуть ли не пафосным, почти наигранно театральным. Правда Эва понимает, что это не так. Просто София не из тех, кто умеет драться своими силами. Сомнительно, если той вообще удастся оставить на коже мужчины хоть какой-нибудь след в виде небольшой гематомы, если только не додумается его укусить или поцарапать.

- Хватит строить из себя тут какую-то сверхзначимую фигуру и разыгрывать невесть что! – это тоже было частью её натуры, меняться в поведении за считанные секунды и становиться самой собой – злой, бесчеловечной, пугающе мстительной. – Я что тебе сказала в самом начале? Раздевайся! Уйдёшь отсюда, когда я тебе позволю!

Она уже схватилась за края ворота мужской сорочки трясущимися пальчиками, но не с целью потянуть за него вверх. Где-то на полсекунды денник прорезает немощным звуком трескающейся ткани, словно стонущей в голос от боли из-за столь насильственного над ней действия. Но недолго. Мужчина вновь накрывает кулачки слишком слабого для него соперника и просто сжимает, возможно вполсилы, прерывая намеренья девушки разорвать на нём рубаху. И при этом не отводит взгляда с её перекошенного от ярости личика, оставаясь, как и прежде, невозмутимо спокойным на протяжении всей этой нелицеприятной сценки. Ну, может только плотнее сжал челюсти и губы.

- Не передёргивай, Софи. Я позволил тебе провернуть этот финт при твоих сестрицах, но со мной наедине эти номера не прокатят, и ты прекрасно об этом знаешь.

- Но почему? Твою мать! С чего тебе вообще ударило мочой в голову? – она прям взвыла, сквозь стиснутые зубы, то ли пытаясь выкрутиться, то ли не в состоянии побороть собственную беспомощность, оказавшуюся для неё слишком неожиданной и дискомфортной. Наверное, хотела как-то из неё вырваться, только не знала как. А та всё нарастала, стягивая свои удушливые бинты поверх стеснённого плотными одеждами тела, царапала по нервам и костям отвратным раздражением и впивающимися в чувственную плоть коготками.

- Что и когда я успела такого сделать? Я же только-только вернулась в Гранд-Льюис!.. Нельзя вот-так вот с ходу, на пустом месте принять подобное решение!

- Если ты так и не понялаЧТО, тогда какой толк мне что-то тебе объяснять? Софи, я встречался с тобой не из-за больших чувств и никогда не ставил перед собой целей перевоспитывать тебя, поскольку мне было всё равно, кто ты, как живёшь, с кем общаешься и за кого тебя потом выдадут замуж. Но сегодня мне реально хотелось взять хлыст и отстегать твою белоснежную попку до кровавых подтёков и смотреть, как ты будешь ползать в соплях и слезах по этому полу, умоляя меня остановиться.

- За что?! – в её неестественно округлившихся глазках теперь читался неподдельный шок – запредельное изумление, граничащее с истеричным срывом. И этот её вопрос… будто Киллиан не просто озвучивал свои желания, а вполне даже мог воплотить их в жизнь.

Зато он прищурил глаза, не по-доброму склонив над ней голову и всматриваясь в её выбеленное личико, как тот хищник, что примеряется к пойманной добыче, перед тем как нанести свой смертельный удар.

- За что? Ты должно быть шутишь? Да хотя бы за то, кто ты есть в действительности! Маленькая, избалованная сучка, готовая топтать на своём пути всех и вся без разбору, только из-за какой-нибудь дурацкой прихоти или стукнувшей в её очаровательную головку блажи. Отвратительная, подлая и ничтожная. Если перечислять все существующие и известные человеческие пороки, то не найдётся ни одного, коих бы не было в тебе, и которые бы не являлись неотъемлемой частью твоей насквозь прогнившей натуры.

- Ты же всегда знал, кто я такая! – по лицу Софи сбежали две сочные капли, а её широко распахнутые глазки блестели в полусумерках густой влагой непролитых слёз, искренних и настоящих, не вызывающих никакого сомнения в их истинных эмоциях. Только не это вызывало и припечатывало к месту парализующим шоком. Ведь она даже не пыталась отрицать услышанного. Наоборот! Соглашалась и подписывалась практически под каждым произнесённым о ней словом. – Я и никогда не скрывала, кем была и кто есть. Почему сейчас, бл*дь? Почему ты решил всё это сделать именно сейчас?!

- Потому что всему наступает свой исчерпывающий предел. И сегодня ты перешла его. Если вдруг успела забыть где и как, могу напомнить. Несколькими часами ранее, днём в порту, превратив своё эффектное выступление в публичный фарс мерзкого содержания. Ты даже представить себе не можешь, скольких мне тогда стоило сил и терпения, чтобы удержаться и не подойти к тебе прямо там, не схватить за волосы у всех на глазах и не надавать по лицу заслуженных затрещин.

И словно в подтверждение своим словам он это и сделал, вернее, пока что погрузил пальцы своей внушительной правой ладони в безупречную причёску Софии на затылке, тут же стягивая ей волосы в свой кулак. И в который раз за этот безумный вечер у Эвелин перекрыло дыхание и заискрилось перед глазами удушливым облаком всесжигающего жара. Быть свидетельницей подобного сумасшествия и не знать, как и куда от всего этого спрятаться… Да как её вообще угораздило в это вляпаться? И сколько ей ещё придётся пролежать в неудобном платье и в неудобной из-за него же позе, в ожидании завершения чужих выяснений отношений.

Чем дальше эта парочка продвигалась «вглубь» своих разборок, тем меньше хотелось знать, что их вообще связывало и почему Софи позволяла какому-то портовому грузчику делать с собой такие жуткие вещи. А вдруг он и вправду её ударит? По-настоящему?

- И что же тебя останавливает сделать это прямо сейчас?

- Не искушай меня, Софи.

- Уж лучше ударь, потому что я не хочу слышать, как тебе вдруг стало жалко ту дуру! Что весь этот спектакль ты устроил из-за моего к ней отношения. Это же нелепо, твою мать! – Софи хотела было опять толкнуть его в грудь, но ничего не вышло. Вырвать свои кулачки из тисков его левой длани так и не получилось, а дёргать головой и вовсе не решалась, практически оказавшись зафиксированной в жалкой позе живыми колодками мужских рук.

Хотя на данный момент на повестке стоял иной, куда более важный вопрос. Если он всё-таки зайдёт слишком далеко, что тогда на своём месте сделает Эвелин?

- Да неужели? Нелепо? Или нелепо только для тебя? И чем таким та девочка провинилась перед тобой, что ты позволяешь себе прилюдно издеваться над ней? Да и не важно над кем-либо вообще. Кто тебе давал право на столь низменные поступки, унижать кого-то и позиционировать себя выше других? Думаешь, это ты её унизила? Ты сама опустилась ниже подзаборной швали! По-твоему, я захочу и дальше с тобой встречаться? С человеком, который ничего, кроме омерзения не вызывает? После прикосновений к которому, меня изводят лишь одни желания – вымыть руки и отмыться самому? Ты это хотела услышать, бл*дь? Или что-то более доходчивое?

- А что же они тебя не изводили раньше, когда ты не брезговал касаться меня без одежды? И только не говори, будто тебе не нравилось делать этого со мной!

- Боюсь, ты и представить себе не в состоянии, насколько сильно я теперь об этом сожалею.

- Боюсь, ты сам не до конца понимаешь, на что ты только что подписался. Думаешь, так просто отделаешься? Просто развернёшься и, как ни в чём ни бывало, уйдёшь отсюда? А тебя не пугает перспектива оказаться этой же ночью за решёткой тюремной камеры местного департамента полиции? Назови хотя бы одну причину, которая сумеет меня остановить и не даст сделать этого с тобой!

- Всего-то? Только одну? – от его жёсткого оскала даже у Эвелин похолодело в лёгких и процарапало по позвоночнику колким ознобом. А потом она чуть было не закричала, едва не дёрнувшись всем телом в панической конвульсии, будто это её кто-то и только что попытался сбросить с края надёжной опоры, неожиданно выдернув из безопасного укрытия, в глубокую пропасть абсолютного мрака и пустоты. А на деле…

- Да бога ради!..

Она так и не поняла, что произошло и в особенности как. Как мужчина так быстро сместил правую руку на горло не в меру осмелевшей Софи и уже меньше, чем через секунду прижимал её затылком и спиной к деревянному косяку дверного проёма. И судя по приглушённому вскриком девушки глухому звуку, её не просто туда прислонили, а именно впечатали, далеко не щадящим ударом.

- А тебя саму не пугают мысли о том, что я могу сделать с тобой прямо здесь и сейчас? Назови мне хотя бы одну причину, которая сумеет меня остановить от этого. Или ты забыла, кто мой отец? Его имени для тебя недостаточно? – он вроде говорил всё тем же пугающе бесчувственным голосом, но Эва почему-то воспринимала его звучание как за сиплое рычание хрипящего зверя. Или же он просто в ней так вибрировал, жёг слух, нервы и перенапряжённые мышцы ядовитой ртутью вместе с собственной беспомощностью. Будто это он ей угрожал прямо в глаза, выжигая их опаливающим дыханием, и сжимал свои пальцы на ЕЁ горле. И судя по её оцепеневшему телу, так оно и было.

- Ты же сама недавно говорила «Яблоко от яблони»… По-твоему, меня многие сторонятся из-за моей матери или же их всё-таки пугает внешняя схожесть с моим отцом, а может и не только внешняя?

- Килл… пожалуйста!

- Никогда не играйся со мной и не вздумай угрожать, если не знаешь, как это делается на самом деле, Софи, в мире взрослых мужчин и жестокой реальности. И не надейся, будто классовое неравенство защитит тебя от смертельных опасностей и прочих жизненных невзгод. Поэтому возвращайся к себе домой, в свой привычный теплично-комнатный мирок и забудь о всех своих нездоровых пристрастиях, связанных с поиском приключений на свою упругую попку. Между нами всё кончено. Прими это и ступай с миром, пока я ещё даю тебе эту возможность.

Его пальцы ослабили хватку резко и неожиданно, так что втянуть в свои лёгкие спасительный глоток воздуха пришлось не только Софии. Её панических всхлип-вдох, казалось отразился в лёгких Эвелин, кислотным ожогом непреодолимого желания расцарапать себе грудь и горло. Будто передала часть собственной боли и сводящих с ума страхов невидимому соучастнику их общего безумия. Разве что Эва не имела такой возможности, как у Софи – разрыдаться в полный голос. Лишь неподвижно лежать в своём укрытии, зажимая ладонью рот, и дрожать, буквально трястись, как тот осиновый лист на ветру, наблюдая, как её униженная портовым грузчиком кузина сползает спиной по рассохшемуся косяку и тоже трясётся, но только от несдержанных рыданий.

- Убирайся, тварь! Блядский вымесок*! Ненавижу! – и немощно дёргает ножками, хватая пальцами раскиданную по полу солому и бросая её в сторону невозмутимого мужчины, будто та и вправду может до него долететь и даже больно ударить. Поведение достойное раскапризничавшейся маленькой девочки, но уж никак не Софии Маргарет Клеменс. – И только попробуй приблизиться ко мне и попытаться меня вернуть! Я всё расскажу папеньке, и он пристрелит тебя, как шелудивого пса! На глазах всего города и твоей сучки-матери!..

- И почему я ничему не удивляюсь, слушая весь этот бред из твоих уст. – зато Киллиан, как ни в чём ни бывало, расхаживал неспешным шагом по деннику и подбирал с настила свои разбросанные вещи. Слава богу их было немного и выслушивать дальше беспрестанный поток оскорблений от униженной им жертвы он явно не собирался. Встряхнув жилет с пиджаком и перекинув их через изгиб левой руки, мужчина лишь на несколько секунд приостановился в широком проёме выхода, кинув через плечо на рыдающую девушку всё такой же пустой, ничего не выражающий взгляд.

- Я сказала, убирайся, ублюдочный выблядок!

- И тебе, Софи, всего самого наилучшего. Не могу сказать, что встречи с тобой заканчивались лишь одними неприятными воспоминаниями, но, всё-таки надеюсь, мы оба о них забудем в самом ближайшем будущем, так сказать, себе во благо.

- Сволочь! Сучарский выродок и королоб! Чтобы больше тебя не видела! Никогда! СЛЫШИШЬ, тварь? НИ-КОГ-ДА!!!

София продолжала крыть его отборными ругательствами даже после того, как он вышел и исчез за стеной денника с внешней стороны постройки. А после вовсе сорвалась в надрывный плач, уткнувшись лицом в коленки и накрыв голову трясущимися руками. Душераздирающая картина, от которой даже у Эвелин рвалось на части сердце и сжимало горло удушливыми спазмами сдержанных рыданий. Хотя надолго её не хватило.

Вернее, не хватило сил, когда тело потребовало немедленного расслабления и её попросту распластало по доскам навеса, ткнув лицом в душистую солому. Теперь оно гудело и вздрагивало от нервных сокращений в затёкших мышцах и суставах, от пережитого кошмара и тех шокирующих своей жуткой красотой образов, которые никак не хотели сходить с глазной сетчатки. И унять всё это, вытравить из памяти и обострившихся ощущений не представлялось никакой возможности. Только лежать выброшенной на берег беззащитной рыбиной и слушать, атакующие со всех сторон звуки сумасшедшего мира, прекрасно осознавая, что это ещё не конец. Ничего ещё ровным счётом не закончилось. Опасность не миновала и не отступила. Ей до сих пор было жутко страшно и дискомфортно.

В трёх ярдах от неё навзрыд рыдала София, а мысли о случившемся уже начинали обступать со всех сторон не самыми светлыми идеями и нелепейшими догадками. Не лучшее место и время, строить предположения обо всём, что здесь произошло. И, что самое абсурдное, она не испытывала к ушедшему отсюда мужчине никаких негативных эмоций или того же отвращения. Ведь ей по сути и не за что было его презирать, либо ненавидеть. Он не сделал ей ничего дурного, а она не настолько была привязана к своим кузинам крепкой любовью родственных уз, чтобы жалеть ту же Софию и клясть, на чём свет стоит, оскорбившего её человека.

Да, она его теперь боялась, после портовой бани и после только-только закончившегося здесь представления. Но все эти страхи выглядел детскими потугами маленькой девочки, напуганной выдуманными историями о ведьмах и людоедах. Больше и глубже всего пробирало от во истину нелепой мысли. От того, что в каком-то роде этот человек стал её негласным соучастником и заговорщиком. Ведь это он о ней говорил с Софи, когда осуждал ту за неподобающее поведение и разыгранный в порту спектакль с саквояжем Эвелин. Он защищал сиротку Эву, нисколько при этом не догадываясь о её присутствии и поэтому его слова выглядели куда ценнее и искренней, произнеси он их все, глядя ей в лицо. Как она могла презирать человека, который впервые, за столько лет встал на её сторону, пусть и не буквально, но от чистого сердца, высказывая вслух о том, что думал, а не то, что от него желали услышать.

Конечно её штормило, притапливая эмоциональными цунами противоречивых чувств и мыслей, и конечно ей не терпелось сбежать отсюда, спрятаться в более надёжном месте, а уже там дать волю всем своим безудержным фантазиям и дедуктивным способностям.

Она не знала, сколько прошло времени после того, как надрывный рёв Софии Клеменс перешёл в тихие всхлипы и шумное шмыганье носом, а потом и вовсе стих до учащённого сопения. Может десять минут, может больше, может меньше? Вполне достаточно, чтобы обеим убедится – никто сюда уже не вернётся.

- Ненавижу… Треклятый ублюдок! – её шумовые слёзоизлияния время от времени перебивались обиженным бурчанием, чаще повторяющимися оскорблениями, реже, изощрёнными проклятиями и угрозами. И то, что она продолжала здесь сидеть, говорило о её недалёком представлении касательно поведения других людей. Видимо, она тайно надеялась, что её Киллиан вернётся. А если и нет, то и ей требовалось время, чтобы нарыдаться вволю, а потом ещё прийти в себя. Вернись она так рано, да ещё с распухшим от слёз лицом в Ларго Сулей, ей же придётся объясняться перед сёстрами, что случилось и почему она вся такая заплаканная.

Хорошо, что её хоть хватило ненадолго. Мысль пролежать здесь неизвестно сколько времени, да ещё и в столь неудобной позе не особо-то и прельщала. А то не дай бог, опять отключишься и в следующий раз откроешь глаза, когда за порогом будет во всю светить утреннее солнце нового дня.

Слава всем богам (особенно местным), ждать пришлось не так уж и долго. София явно не рискнула просидеть здесь до наступления ночи, решив вернуться в имение родителей ещё до захода солнца. И то, Эвелин продолжала лежать в своём укрытии до тех пор, пока размеренный ритм удаляющихся за конюшней шагов почти полностью не стих, а вечерняя тишина заброшенной усадьбы не заполнила своими естественными звуками полуспящей природы все окружающие владения, заползая попутно в открытые помещения пустых пристроек и зданий. Только тогда девушка полностью встала, отряхиваясь от сухих травинок и соломенных стебельков, и не спеша, придерживаясь за стену ладошкой, спустилась на нижний ярус.

Тело не просто гудело и продолжало дрожать мелкой дрожью, но и покалывало мириадами микроигл разрастающегося зуда. Только сейчас Эва поняла, как успела вспотеть от пережитого стресса и как собственный рассудок боролся с последними воспоминаниями и связанными с ними чувствами, надеясь их изгнать из неё с помощью резкой усталости, подобно экзорцисту-любителю.

Может при других обстоятельствах она бы сразу же пошла на выход, так сказать, не оглядываясь и дав себе клятвенное обещание, что больше не вернётся сюда ни под каким из предлогов, но что-то заставило её остановиться и посмотреть вглубь просторного денника. Взглянуть туда, где в налитых сумерках неухоженного помещения, среди раскалённых алых лент зернистого света будто продолжала пульсировать вполне даже осязаемая энергетика развернувшейся здесь трагедии. Словно панорамное зрение всё ещё улавливало невидимые движения невидимых призраков, разыгранных ими страстей и зашкаливающих эмоций.

Неужели она думала, что увидит там кого-то? Кого-то шестого, кто всё это время сидел под навесом, ничем и никак не выдавая своего присутствия?

Но её взгляд всё-таки чем-то зацепило, при чём практически сразу. Только не на уровне глаз, а намного ниже, на деревянных досках настила, среди размётанных клочьев пересохшей соломы. Кажется, туда Киллиан Хэйуорд кидал свой жилет. Так что, долго не раздумывая, Эвелин просто шагнула туда, вначале внимательно всматриваясь, а затем и вовсе нагибаясь с протянутой вниз рукой к какой-то пока что неопределённой вещице. Очень-очень осторожно, подцепив подрагивающими пальчиками что-то схожее со шнурком из чёрной кожи, в конечном счёте она вытянула на свет то ли браслет, то ли фенечку из плетённых узелков, ракушек каури и медных монеток с непонятными узорами с обеих сторон. Венчала всё это незамысловатое произведение искусства подвеска в виде увесистого клыка, скорей всего какого-нибудь крупного хищника, может оцелота, может кугуара, коих тут водилось в своё время довольно-таки немало, но определённо не крокодила, поскольку его верхушка была обработана тончайшей резьбой и изображала именно голову рычащей кошки. Хотя разобрать, что это была за кошка, тоже не представлялось никакой возможности, слишком маленькая и по стилю напоминала рисунки коренных поселенцев маори. Зато исключительной ручной работы и даже потёртость кожаного шнурка не умаляла ценности всего браслета.

А как при этом разволновалась нашедшая его счастливица. Понять, кому он принадлежал, не стоило вообще никакого умственного труда. Последующее по этому поводу действие, тоже не потребовало каких-либо мучительных измышлений. Эва просто сжала в ладошке найденное ею сокровище и не замечая, что её губки застыли в лёгкой улыбке коварной «воровки», сделала несколько быстрых шагов к выходу из денника.

Но только один шаг наружу был неожиданно прерван возникшим из ниоткуда препятствием, в которое она чуть было не врезалась буквально носом, кое-как успев притормозить и удержать равновесие после панической реакции отшатнувшегося назад тела. Вскрикнуть она не успела. Крик почему-то застрял, где-то на уровне бронх. Она и ладошку туда приложила интуитивным жестом, чуть было не разжав пальцы другой руки и не выронив только что найденное украшение. А каким её пробрало вполне предсказуемым изумлением, когда она наконец-то сумела разглядеть того, кто возник перед ней банально из ниоткуда и совершенно бесшумно… Наверное, проще тогда было хлопнуться в обморок, чем продолжать стоять с раскрытым ртом и неотрывно глядеть в лицо Киллиана Хэйуорда, как то окаменевшее изваяние или соляной столб.

По его крайне ошалевшему выражению тоже было не сложно понять насколько сильно он был изумлён, явно не ожидав до этого наткнуться здесь на Эвелин Лейн.

- Какая приятная неожиданность… - его губы зашевелились не сразу, кое-как преодолев неслабый спазм шокированной улыбки. – Вторая за этот день по счёту…

___________________________________

*вымесок–устар. выродок

Глава двенадцатая

- Я нее… - почему тогда с её губ слетело именно это жалкое восклицание, Эвелин так и не поймёт. А вспоминая об этом, каждый раз станет заливаться густой краской стыда.

Коленки затряслись мелкой дрожью, сердце вот-вот выпорхнет то ли из горла, то ли из груди (перед этим, само собой, намереваясь проломить клетку рёбер) взбесившейся птицей. Пальцы, удерживающие в кулачке браслет, наконец-то импульсно сжались, метнувшись почти незаметным жестом руки за спину.

Но страшнее, наверное, было не всё это. Не осознание, что её «поймали» с поличным, практически загнав в угол, и не кроющий ужас бьющегося в конвульсиях воображения, который был не в состоянии представить себе в те секунды, что с ней могли сейчас сделать. Её пригвоздило к месту совершенно иными ощущениями, буквально парализовав сковывающими тисками смешанных чувств и обострившейся паники. И они словно были именно физическими, самыми что ни на есть реальными и осязаемыми, будто её охватили со всех сторон крепкими руками и накрыли, как второй кожей, тугой плащаницей. А на деле и всего-то перекрыв весь мир пронизывающими насквозь близостью и взглядом стоявшего перед ней мужчины.

Она бы и рада в эти мгновения провалиться сквозь землю или каким-нибудь немыслимым чудом раствориться прямо перед его носом, подобно бесплотной дымке рождественского призрака, но, увы, это не сказочные фантазии и уж тем более не сон. Да и не спрятаться уже никак, особенно от хищных глаз, почерневших в полусумраке последних зарниц заката и наползающей на Гранд-Льюис ночи, которые, казалось, не то что заглядывали в твою сущность, а почти её касались пробирающим до немыслимых глубин всевидящим взором (а может и не почти).

Нелепей ситуацию и не придумаешь. И он был прав на счёт второй за этот день неожиданности. Её воля, душу б продала, чтобы как-то их избежать. Ведь как бы ни парадоксально это не звучало, но её изводили совершенно необъяснимые и противоречивые ощущения, будто не она натыкалась на него голого, как это было в портовой бане (или наблюдала за его раздеванием из укрытия в деннике конюшни), а сама стояла перед ним нагой и не одним лишь телом. И, как в первом случае, он смотрел на неё с таким выражением пока ещё удивлённого лица, словно беспрепятственно разглядывал не только то, что было скрыто под тканями платья и исподнего, но и то, что девушка прятала в своей голове – в мыслях, памяти и безмерном воображении. Ей и говорить будто ничего не надо было, он прекрасно видел и знал, что с ней происходило, разве что не использовал всё это в собственных корыстных целях. Или пока ещё не использовал.

- Как это ни странно, но этому дню суждено было закончиться вполне даже недурно. – он всё равно продолжал улыбаться, думая о чём-то своём, понятном лишь ему. И Эвелин почему-то не особо-то и хотелось узнавать о чём именно. По крайней мере не в ту минуту. Её и без того вело, как по краю пропасти. Одно неверное движение и сорвётся. Или нет?

- Мне-мне… мне нельзя здесь находиться. Простите… - почему она тогда извинилась, Эва так и не поймёт, сгорая от стыда всякий раз, когда будет об этом вспоминать.

- Видимо, не нам решать кому, когда и в каком месте находиться в тот или иной момент. – ну почему он улыбается так, будто бы знает о ней что-то такое… Хотя, почему «будто»? За прошедший день он успел насобирать на неё компроматов, как никто другой в этом городе. Может поэтому и вёл себя сейчас чересчур раскованно, если не более того. Того глядишь что-то сделает, чего не следует. Например, поднимет руку, коснётся её.

Всемилостивые боги! А она что? Что она тогда сделает? Закричит? Хлопнется в обморок?

Тогда откуда эти ощущения, будто он и без того её касается. Да. Трогает и далеко не поверхностно и не ментально. Словно как-то забирается ей под кожу и черепную кость. А ей так горячо и душно из-за этого, будто она внутри обволакивающего облака из ошпаривающего пара. Или внутри его близости? В его головокружительном аромате, практически осязаемом, исключительном и обособленном, свойственном только ему, и поэтому настолько реальном, что спутать происходящее со сном просто невозможно.

В какой-то момент в нос бьёт резким запахом пота и кроющей за ним волной необоснованной паники. Это её запах или его? Он его тоже слышит? Осязание под платьем мокрого исподнего вызывает чуть ли не стрессовую реакцию на неприятный дискомфорт. Во истину сумасшедшее испытание. И ведь страшно, что он может это видеть и понимать. А если понимает, то что об этом думает? Чего хочет на самом деле?

И как она после всего этого осталась при своём уме, не лишившись чувств и здравого восприятия происходящего?

Как же страшно и невообразимо захватывающе. До дикого желания разрыдаться или сделать что-либо ни к месту глупое. Хотя сейчас и здесь всё ни к месту. И он, и она, и то что между ними происходит. Ведь что-то происходит по любому. Раз она это чувствует, то и он обязан. И это что-то явно неправильное. Нехорошее. Запретное. На грани смертного греха.

Наверное, она это и сделала, потому что уже находилась на грани. На грани зашкаливающих страхов и чего-то, что так рвалось из её утробы на свободу, жгучими приливами пульсирующих завихрений – по жилам, под кожей и в костях. По скрытым точкам чувственной плоти, онемевшей в тот момент и едва не ноющей в душном саване тесных одежд. Ладно, если бы её просто душило этими неконтролируемыми порывами, но если бы его не было рядом, впритык, и если бы это было не её реакцией на его близость, на его взгляд и голос…

Она просто побежала. Конечно же не сразу. Вначале совершив во истину немыслимый поступок – взметнув вверх руками и почему-то толкнув мужчину в грудь сжатыми кулачками. Какой-то инфантильный жест, ничем не объяснимый, схожий на некое отчаянье, может даже скрытую ярость. Только вот на кого? На себя или него? И, видимо, ни она и ни он не поняли этого. Ошалели оба. Сильнее только он, поскольку оторопел и не успел отреагировать вообще никак. Во всяком случае в первые секунды, оцепенев на месте и под новым наплывом шокированного изумления наблюдая за убегающей от него девушкой.

- Да ничего я не собирался с тобой делать! – его весёлый голос нагонит уже через несколько ярдов её постыдного бегства, подначивая и вливая в затёкшие мышцы ещё больше сил и порывистого отчаянья. – Приятных сновидений и сопутствующих фантазий перед сном!

Она точно сошла с ума, раз летела со всех ног, как шальная и угорелая, практически не разбирая пути, но хотя бы в правильном направлении. И продолжала бежать не оглядываясь, даже когда сердце уже билось где-то в районе ключиц, а адреналин шипел в висках и жёг глаза красной ртутью (или алыми пятнами заходящего солнца, окрасившего заброшенный парк Лейнхолла сочным пурпуром расплесканного по всюду красного вина). Даже когда не могла вдохнуть полной грудью воздуха, чувствуя, что ещё немного и её разорвёт изнутри натужными ударами сердечной мышцы в буквально смысле. Может лишь сбавила шаг, поскольку потерять сознание на бегу посчитала куда опаснее, чем быть настигнутой не преследующим её «преследователем».

Остановилась только когда влетела по протоптанной за сегодня тропинке в лесополосу общего парка, едва не врезавшись лицом в неохватный ствол векового платана. На благо, успела вовремя притормозить и выставить вперёд ладони. Вернее, одну ладонь и зажатый кулачок со злосчастным браслетом. Спрятавшись в чёрной тени дерева, пугливо выглянула к открытой «арке»-выхода из сада, глотая ртом спасительные порции влажного воздуха и всматриваясь в проделанный ею до этого не короткий путь побега.

Неужто думала, что кто-то мчится за ней следом? Или же тайно надеялась на это?

Только никого она так и не увидела. Никто за ней не гнался. Тишь да безлюдье. И лишь чувство необъяснимого стыда подтачивает дыхание и неугомонный стук сердца. Будто ей мало запыхаться от одной непосильной пробежки.

Никого. Ничьего силуэта или хотя бы слабого намёка на чьё-то движение. Даже окружающие растения застыли неподвижными статуями бесформенных барельефов в безмолвном ожидании приближающейся ночи. Ещё несколько минут и последнее зарево погаснет с окончательным уходом солнца за горизонт. Ночи здесь наступают быстро, почти сразу же после заката. Так что по вечерам особенно не нагуляешься, особенно если один.

И как хорошо, что она вспомнила об этом именно сейчас. Правда, в Ларго Сулей на её долгое отсутствие-пропажу так никто и не обратил пристального внимания, но, может оно и к лучшему. Не пристало Эвелин Лейн перетягивать пальму первенства к своей персоне. Подобное пристрастие, как правило, занимало умы всех сестёр Клеменс и по большему счёту старшей из них – Софи.

Когда Эва вернулась на усадьбу (по её подсчётам это произошло где-то через десять-пятнадцать минут сразу вслед за ушедшей из конюшни Лейнхолла кузиной), её возвращению почти никто не придал какого-либо особого значения. Может только встретившаяся по дороге Лилиан успела всплеснуть руками и подозвать к ним пробегавшую мимо горничную Гвен.

В особняке стоял ещё больший кавардак, чем за несколько минут до того, как Эвелин покинула его стены несколькими часами ранее. Из открытых окон второго этажа отчётливо доносились знакомые голоса по большему счёту женской тональности, с нотками повышенной нервозности. Узнать среди них взвинченный фальцет Софии, самый громкий и самый недовольный – не составило какого-либо труда вообще.

- Я не буду пока что спрашивать, где вы всё это время пропадали, но не думайте, что я оставлю ваш уход без внимания в дальнейшем. Гвен, проводи мисс Эвелин в её комнату и помоги ей приготовится к ужину.

- Я не хочу спускаться в столовую. Я ужасно устала и практически падаю с ног.

- Только почему-то это не помешало вам уйти из дома в Лейнхолл на несколько часов. Хорошо. – кажется, их встреча проходила буквально на ходу и бегу, позволив девушке остаться практически безнаказанной и в этот вечер, и в последующие дни особенно. – Гвен принесёт вам ужин в вашу комнату. А сейчас пускай поможет переодеться и подготовиться ко сну. Хотя по вашему румяному личику не скажешь, что вы походите на смертельно уставшую путешественницу, только что сошедшую на берег после месячного плаванья на речном пароходе.

Наверное, Лили тогда с трудом удержалась от явного соблазна приподнять личико подопечной за подбородок и разглядеть его получше под рассеянным светом зажжённых по всему дому газовых ламп. И какое счастье, что они тогда встретились на первом этаже, когда Эва ещё не набралась духа подняться по центральной лестнице на второй, как раз раздумывая над вопросом – а не поискать ли пути наверх в других частях особняка.

Но даже если бы она и нашла запасные ходы, используемые теми же слугами Ларго Сулей, то что бы она делала дальше? Стала бы искать наобум свою комнату?

- А разве человек не может разрумяниться от переутомления?

Выразительный взгляд камеристки выказал куда больше сомнений на этот счёт, чем его владелица рискнула озвучить их вслух в присутствии навострившей ушки Гвен.

- Знать бы только, где этот человек всё время отсутствовал и успел поднабраться этого самого переутомления. Ладно, ступайте наверх. Я как раз иду на кухню и заодно дам распоряжение собрать поднос с ужином для вас. А ты, Гвен, - голос Лилиан по-деловому повысился, ощутимо зазвенев нотками строгой властности. – постарайся не распускать языка в присутствии юной барышни, как ты это любишь делать, вопреки правилам этого дома. Мисс Эвелин, конечно, не мисс Клэр, но ежели мне надо будет узнать, как ты себя вела в её покоях, узнаю, будь уверена, без каких-либо усилий. Даже то, о чём ты говорила.

Создавалось ощущение, будто она грозила об этом не одной присмиревшей от раболепного страха юной служанке, пусть и смотрела в тот момент только в круглое личико гувернантки, округлившей свой маленький рот под большим носом от направленных в её адрес несправедливых напутствий. Как эта девчушка ещё не стала божиться да клясться на крови, что в жизни такого не учинит? Может уже знала, как её слова воспримут на самом деле? Хотя по началу и вела себя на удивление тихо и почти безмолвно, старательно удерживая правильную осанку, неспешный ровный шаг и не оглядываясь посекундно то и дело по сторонам. В принципе, оно и понятно, хотелось пройти всё расстояние до нужной комнаты, как можно быстрее и «незаметнее», поскольку приглушённые стенами недовольные голоса юных хозяек на втором уровне дома звучали по-особенному мотивирующе.

«Сюда, мэм, пожалуйста!», «Это здесь, мэм», «Налево по коридору, мэм.», «Ваша комната в северном крыле с выходом окон на запад, мэм.», «Она, конечно, не такая большая, как у мисс Софи и её сестёр, но вполне даже удобная.»

Чем дальше они продвигались по небольшому лабиринту второго этажа из узких бежевых коридоров, освещённых жёлтым светом газовых ламп, и удаляясь всё дальше от центральных покоев, тем больше у Гвен развязывался язычок, а произносимые ею предложения становились всё длиннее и вместительней. Правда, Эвелин не испытывала по данному поводу какого-либо дискомфорта вообще. Впрочем, как и не могла пока ещё определиться со своими симпатиями к приставленной к ней девице. У неё отродясь не было своей личной служанки. В Леонбурге, в резиденции Клеменсов ей помогали камеристки, прислуживавшие её кузинам и тётушке Джулии. При чём сменялись те одна за другой в течении нескольких дней или недель, будто специально делили между собой время и график посещений, чтобы не перетруждаться с навязанной им ношей.

Да и сейчас как-то не верилось, что ей выделили в услужение целую служанку. Если только на время, тогда ещё понятно, но на постоянной основе – как-то уж очень сказочно.

- Эта комната для гостей? – открывшееся глазам Эвелин помещение на женский будуар мало чем походило. И оно действительно находилось в дальнем конце северного крыла дома, занимая один из четырёх углов особняка, зато с окнами-дверьми, выходящими на окружающую весь второй этаж террасу-лоджию. А, главное, на запад и север – на задний двор, с видом на соседнее поместье Лейнхолла.

- Ну да. – Гвен в подобных вопросах оказалась на редкость бесхитростной и прямолинейной, сразу же ринувшись внутрь своих косвенных владений.

В комнате уже горело несколько настенных ламп, освещая небольшие пространства из двух смежных помещений, разделённых между собой центральным проходом арочного проёма без дверных створок. Приятный глазу мятно-травяной цвет тканевых шпалер, портьер и мебельной обивки чуть ли не заранее навевал на всяк входящего сюда чувство мнимого спокойствия и умиротворения. Спальня с обязательной двуспальной кроватью под балдахином и маскитной сеткой вместо тяжёлых занавесок находилась во второй комнате вместе с резным комодом, платяным шкафом, туалетным столиком и небольшой софой. В первой, как ни странно, с уютным уголком между окнами в виде удобного кресла-стула и классического письменного стола соседствовал небольшой диван для отдыха и эмалированная ванная на витиеватых латунных ножках за перегородкой из раздвижной ширмы. При чём сказать, что ванная как-то выпадала из общего интерьера – не поворачивался язык. Напротив, она словно являлась взору эдаким краеугольным камнем всего помещения, возвышаясь на деревянном помосте из двух невысоких ступеней над прочими предметами мебели и как бы указывая на первостепенную важность своего ведущего здесь предназначения.

Сравнивать эти комнаты с предыдущей в Леонбурге было бы кощунственно. Всё равно, что сравнивать здешнюю природу, температуру и влажность воздуха с климатом северных графств.

- Как по мне, то самая удобная и удачно расположенная. – ложная скромность Гвен окончательно слетела, раскрепостив свою хозяйку, как в движениях, так и в подаче словесной информации. – Конечно, не господские хоромы, но я бы не отказалась пожить в такой, если бы кто предложил.

Служанка даже делать всё стала раза в два быстрее (а может и в целых три). Резво закрыла за юной барышней входную дверь, потом так же бойко прошлась к окнам, чтобы задёрнуть шторы и проверить до этого – не захлопнулись ли оконные створки от возможного сквозняка.

- Ваши вещи уже распаковали, пока вас не было, не трогали только саквояж по настоянию мисс Лилиан.

- Хорошо, спасибо. – отвечала Эва скорее машинально, чем осознанно, пока ещё пребывая под воздействием окружающего антуража – места, в котором ей предстояло прожить не менее четверти года. – А мой этюдник?

- Этюд… что? – Гвен неуверенно запнулась, как и приостановилась, не вполне уверенно глядя на юную госпожу.

- Деревянный ящик со складными ножками и с лямкой-ремнём, для удобного переноса на большие расстояния.

- А это! Его вроде поставили в платяной шкаф, к задней стенке. – служанка утвердительно кивнула головой, словно ответила на очень важный за этот день вопрос, ни разу не ошибившись в упомянутых ею местоположениях и проделанных действиях. – Кстати, мэм предпочитает принять ванную сейчас или после ужина?

Гвен даже встала в некую позу так называемого выжидания перед юной госпожой, где-то в трёх шагах от центра комнаты, и сложив руки на животе почти изящным жестом. Машинальное поведение и движения, свойственные только представителям её статуса и профессии. Удивительно, что она не опустила при этом свои через чур любознательные глазки в пол.

А ещё было странным слушать о себе в третьем лице, хотя для Эвелин сейчас всё было в новинку, всё казалось необычным и чуть ли неестественным. К тому же собственное любопытство разрасталось с геометрической прогрессией с каждой проведённой здесь (и не только в данном доме) минутой просто до несоизмеримых масштабов.

- Было бы не плохо сделать это сейчас.

Зато уговаривать не пришлось. Ну не станет же она говорить незнакомому ей человеку, к тому же не в меру говорливой служанке, как ей не терпится избавиться от большей части пропыленной одежды и, в первую очередь, от тугих пластин корсета. С головой тоже хотелось что-то сделать, не говоря о страхе посмотреться в зеркало. Может Киллиан Хэйуорд так «загадочно» улыбался, глядя на неё, из-за вопиюще помятой внешности Эвы?

- Тогда схожу за горячей водой. Вы как предпочитаете – погорячее или попрохладней. А то мисс Софи обязательно надо, чтоб пар шёл, и кожа становилась красной-красной. – Гвен даже глаза расширила, явно демонстрируя своё непонимание чужими пристрастиями и шокирующими капризами.

- Чем ближе будет к комнатной температуре, тем лучше.

По довольной ответной улыбке служанки Эвелин понимает, что не ошиблась с правильным выбором. Её бы воля, наверное, спустилась бы к морю и встала под струи водопада Лейнхолла ещё несколькими часами ранее. Увы, но статус благовоспитанной леди не допускает столь неслыханного поведения где бы то ни было, даже при полном отсутствии ненужных свидетелей.

Только выбирать опять же не приходится. И ждать тоже. Расстегнуть платье самой – слишком проблематично. Впрочем, несколькими минутами раньше или позже, теперь уже не важно. После случившегося и пережитого за этот день, она готова была вытерпеть ещё несколько лишних минут ожидания, перед этим опустившись на мягкий диванчик почти что уже женского будуара. Едва запоминающий взгляд заскользил по окружающему интерьеру и незамеченным ранее деталям: по рисункам на тканевой ширме, изображающих декоративных павлинов с золотистым орнаментом из раскрытых бутонов роз, по небольшим картинам и миниатюрам на стенах – в квадратных, овальных и круглых рамках. Может пыталась вспомнить, была ли она в этой комнате раньше? Пыталась разбудить глубоко спящую память? Тех, чьи образы и давно забытые голоса с болезненным упрямством не желали воскрешать перед молящим взором.

Но всё тщетно. Или слишком размыто, даже хуже, чем в чёрно-белых снах с калейдоскопическими картинками.

А потом пришла Гвен с парочкой служанок в серых платьях и белых косынках вместо накрахмаленных чепчиков, возможно из кухонной прислуги. Каждая несла по ведру с горячей водой. Как выяснилось позже, холодная подавалась по скрытым трубам через ту же кухню, с помощью механического наноса в подвальном колодце, наполняя впоследствии начищенный до блеска резервуар ванной через латунный кран. Технический прогресс успел добраться даже до такого края света, как Гранд-Льюис на удивление быстро. И, надо сказать, это оказалось самым приятным плюсом к завершению данного дня, закончившегося восхитительным погружением истомившегося тела в чистую воду.

Правда, когда Эва предавалась физическому и эмоциональному расслаблению в убаюкивающих объятиях водной стихии, а Гвен отвлекалась в другой комнате подготовкой постели и выбором подходящей одежды для юной госпожи к отходу ко сну, в память почему-то нежданно ворвались образы иного шокирующего содержания. Точнее, воспоминания, ещё слишком свежие и настолько сильные, что даже ощущались запахи с вибрацией звуков и голосов. Протяни руку либо задержи дыхание, и они сами до тебя дотронутся, заскользят по коже невидимым касанием чужих пальцев и взгляда, процарапав по нервным окончаниям морозным холодком и млеющими мурашками. И обязательно достанут до сердца невесомым дуновением или мягчайшим пухом перьевых ворсинок.

И, что самое изумляющее, ей нисколько не хотелось прогонять данного наваждения. А ещё глубже в нём тонуть, как в околдовывающем взгляде цыганских глаз и в звучном баритоне мужского голоса, атакующих её полуспящее сознание вполне осязаемым образом одного конкретного человека. Ведь никто не мог в эти минуты забраться в её голову и увидеть то, что видела она. И не просто видела, а именно хотела видеть – разглядывать, перебирать в памяти мельчайшие детали или же дорисовывать их самой. Может даже касаться их собственными пальчиками, желая прочувствовать млеющими подушечками неведомые ранее ощущения. Узнать, каково это – прикасаться к чужому телу и к чужой коже, к самому запретному и самому манящему.

И почему-то от подобных мыслей становилось так неописуемо легко, а внутри, под сердцем и в низу живота разливалось сладчайшей негой искрящегося тепла. И не останавливалось. Распускалось и пульсировало накатывающими приливами под кожей и меж сжатыми бёдрами, которые хотелось стиснуть чуть плотнее, словно в попытке поймать эту налитую греховным сладострастием точку и зафиксировать в тисках физической стимуляции на долгие минуты.

Хорошо, что рядом была Гвен и не давала ей своим присутствием провалиться окончательно в это безумное забвение, так сказать, оставить наедине с воображаемым образом… обнажённого Киллиана Хейуорда.

Киллиан Хейуорд. Как быстро она запомнила его имя. Неужели специально его повторяла про себя, когда пряталась ещё там, в конюшне Лейнхолла?

- Ох, мисс Эвелин, вы так раскраснелись, будто в кипятке сидите. – но служанке всё-таки удалось привести её в чувства своим навязчивым голоском и неизбежным появлением, ворвавшись в её мнимую обитель из хрупких видений и таких реалистичных воспоминаний. Какое счастье, что их не мог увидеть никто из посторонних, хотя страх о такой возможности почему-то холодил сердце и резко отрезвлял парящее за пределами данной комнаты сознание.

Она даже следила за выражением лица горничной, будто той и вправду удалось подглядеть, а то и уловить во второй половине комнаты нечто необычное. И кого же? Скользящих по воздуху призраков? Может кого-то конкретного?

Но Гвен, как ни в чём ни бывало просто подходит к дивану и начинает собирать снятые с молодой госпожи вещи, чтобы потом унести в подвальный этаж в прачечную. И по-деловому так, мол, вполне обыденный для неё ритуал. Правда до поры до времени, пока на дубовый паркет к её ногам не упал с вызывающим звоном какой-то уж больно шумный предмет. Даже Эва от испуга едва не подскочила в ванной, мгновенно вспоминая о браслете и о том, что забыла спрятать его хотя бы в ящике стола, а не в складках снятого платья.

- Ой, это ваше? – служанка быстро присела и так же быстро подхватила с пола злосчастноеукрашение, подобно сороке, заприметившей какую-то яркую и возможно даже драгоценную вещичку.

- Д-да… - вот только отвечать неподготовленной к такому развороту событий ложью оказалось непривычно сложно. В тот момент Эвелин мнилось, что она не то что раскраснелась, а буквально скоро вспыхнет алым пламенем от пылающей в коже лица крови. Хотя признаться, что это не её браслет и уж тем более рассказать при каких обстоятельствах она его нашла, было куда тяжелее. – Думаю, что теперь уже моё… Случайно увидела в траве у дороги, когда шла из города в Ларго Сулей.

По крайней мере, хватило ума не выдумывать нечто уж совсем неправдоподобное.

- Видимо мужской, обхват очень широкий. – не смотря на простоватость и явную безграмотность из-за своего низкого классового происхождения, Гвен выявилась на редкость сообразительной девчушкой, способной подмечать вполне существенные детали. – Да и по материалу сразу видно, что это какой-то индейский браслет-амулет. Не удивлюсь, если из местного плени Бурых Оцелотов. Рычащая кошка – это их татем.

- Местного племени? – всего пару предложений о возможном происхождении обсуждаемой находки, и Эва практически забывает обо всём на свете. Даже облокачивается о бортик ванной обеими руками и упирается подбородком о запястье, впиваясь взглядом в украшение, у которого могла оказаться своя собственная история. Был бы это какой-нибудь другой браслет, зацепил бы он её внимание и интерес настолько глубоко, практически за живое?

- Ну да. Когда-то это были их земли, а потом с приходом европейских колонистов, им пришлось уйти далеко за границы Гранд-Льюиса и пригородные плантации, прямо в горы. Хотя многие остались и до сих пор здесь живут со своими семьями, вроде как продолжая придерживаться своих традиций, соблюдать свои языческие праздники и в то же время, дабы не смущать цивилизованных горожан, носят европейскую одежду и даже занимаются коммерцией, сотрудничая не только с местными белыми предпринимателями, но и с большим континентом. У нас даже живёт потомок древнейшего вождя Оцелотов – весьма уважаемый не только среди жителей Гранд-Льюиса, но и принимаемый домами местной аристократии. С нашим губернатором он вроде как на короткой ноге.

- Вроде местного «короля»?

- Можно сказать и так. – Гвен неспешно прошлась к столу, чтобы положить на лакированную столешницу из белой акации найденный браслет, при этом пользуясь возможностью задержаться как можно дольше в самой комнате. Видимо, ей не особо хотелось прерывать своё излюбленное занятие – говорить, не важно о чём и на какие темы. Главное, побольше и подлиннее. Ведь это позволяло ей отсрочить возвращение к своим прямым обязанностям. А какая юная особа променяет праздные минуты на скучную монотонную работу?

- Но он очень красивый мужчина, хоть и не молодой, и чрезмерной упитанный. А вообще, все представители и потомки маори – на удивление красивый народ, и праздники, проводимые ими в черте города с разрешения местных властей и Ватикана не передать словами, какие яркие и красочные. На них ходят все, даже рьяные католики и христианские фанатики. Наверное, в Гранд-Льюисе в два раза больше городских мероприятий с карнавалами, чем в любом другом городе Эспенрига, по крайней мере так утверждают все местные меценаты.

В принципе, Эвелин была не против послушать о таких занимательных вещах пусть и из уст обычной служанки. Ей не из чего было выбирать, тем более попав в абсолютно чуждый ей город, воспоминания о котором сводились лишь к размазанным фрагментам глубоко спящей памяти. Может что-то такое и пыталось сейчас оттуда прорваться – звёздным полотном угольно-чёрного неба над освещённой ночными фонарями вершиной Гранд-Пойнта, над которым взмывали и распускались разноцветными брызгами сверкающих искр праздничные фейерверки. При чём она понятия не имела, чего хотела в эти минуты больше всего – вернуться в прошлое или увидеть эти же размытые картины в куда чётком изображении уже совсем скоро, в ближайшем будущем.

Ночные улочки Гранд-Льюиса в ярком жёлтом свете газовых фонарей, пестрящие живыми цветами и гирляндами из бумажных украшений. Флажки, ленты, конфетти и цветастые платья высыпавших на всеобщие гуляния горожанок. Если это карнавал, то обязательно будут маски. Всевозможных мастей и раскрасок, а, значит, будут перья и вуали и даже костюмы из давно ушедших эпох. Взрывы безудержного хохота, по большей части пьяного. Разношёрстная музыка, прорывающаяся со всех сторон из разных источников с попытками дружного пения и хорового завывания из окружающих группок людей. Очень громкая какофония, чуть ли не вакуумная, если вдруг шагнёшь прямо в этот эпицентр безмерного веселья и музыкального безумия. Её смешанные мелодии проникают в твою кровь мгновенно, заряжая небывалой энергией и едва подавляемым желанием пуститься в пляс. Кажется, ты уже почти двигаешься в такт, во всяком случае лёгкость в теле несёт тебя дальше, как на невидимых волнах чего-то во истину грандиозного и незабываемого. Захватывающего предчувствия и головокружительной необратимости? Какой именно? Встретиться вскоре со взглядом знакомых кошачьих глаз, уткнувшись взором в ухмыляющееся лицо стоящего перед тобой призрака из будущего?..

-…У вас такие послушные волосы, мягкие и тонкие, не то что у мисс Клэр. Вот с её кудрями я мучилась часами.

Наверное, она как-то умудрилась провалиться в лёгкое забытье. Переутомление сказывалось не лучшим образом, затягивая в поулбодрствующее-полуспящее состояние. Кажется, она даже забывала многие моменты из своих последних действий. Не исключено, что по большей части в качестве сильного «усыпляющего» на неё воздействовал тот же монотонный голосок Гвен, укачивая и убаюкивая практически до отключки. Может между подобными переломными мгновениями она и выпадала из реальности, уносясь не сколько в воспоминания-фантазии, а в довольно-таки яркие и весьма достоверные видения? Как раз из-за последнего безумно тянуло попасть в мягкую постель, как никогда до этого. Будто её там ждал лишь ей известный переход-портал в скрытое от остального мира измерение – в её собственный маленький и подчиняющийся только её воображению мирок. А уже там она могла вытворять всё, что соблаговолит её истосковавшаяся душонка – встречаться и говорить только с теми, кого ей хотелось там видеть и слышать.

Время то замедлялось, то резко ускоряло свой ход, стирая из памяти чёткие образы проделанных действий и недавних разговоров, вернее, длинных рассказов хлопочущей над ней молодой служанки. Как ни странно, но Гвен умела не только помногу говорить, но и выполнять свои прямые обязанности с завидной сноровкой. И, как выяснилось чуть позднее, не сколько любовь к долгим беседам являлась её лучшей чертой бесхитростного характера, а во истину восхищающее умение обращаться с чужими волосами.

- Мне всегда казалось, что у меня не ахти какие волосы.

Эвелин и раньше в леонбургской резиденции Клеменсов помогали вычёсывать волосы и даже немного втирали в них специальные масла, которые можно было приобрести только в дорогих парикмахерских северной столицы. Поэтому их использовали в очень редких и крайне особых случаях, не чаще одного раза в месяц. Каково же было удивление девушки, когда служанка не только не ушла из её комнат по завершению принятия ванны, но и ринулась помогать распускать прическу, достав из центрального ящичка туалетного столика целую кипу необходимых щёток и гребней для предстоящей процедуры и разложив оные в ряд перед зеркальным триптихом небольшого трельяжа и слегка ошалевшей Эвой Лейн. А дальше, её чуть было окончательно не унесло в мир «иной».

Проворные пальчики с помощью густой щетины увесистой расчёски заскользили по спутанным прядям усыпляющими манипуляциями – сверху-вниз, сверху-вниз. А потом окружающий воздух спальни наполнился одурманивающим ароматом розового масла. Самый подходящий момент оторваться от этого бренного мира и улететь за его пределы далеко и безвозвратно.

- Не говорите глупостей! У вас восхитительные волосы, мечта любого парикмахера. – к этому моменту Гвен осмелела во многих своих высказываниях.

- А тебе почём знать?

- Знаю, потому что мой дядюшка Никки работает в парикмахерской мистера Купера на перекрёстке Торговой улицы и Соборной Площади. Я сама с детства очень любила подсматривать за всем, что там происходило, а потом повторять с подружками во дворе нашего пансиона. Все эти стрижки, подпаливания волос, мытьё головы и часовые укладки – целые священные таинства, за которыми можно наблюдать часами. Моей большой мечтой тогда было стать первым парикмахером-женщиной. Но, увы, как только я немного подрала и узнала, почему меня никогда не возьмут на подобную работу, пришлось распрощаться с ней на веки вечные.

- Да, очень обидно. – горькая улыбка коснулась губ Эвелин эдакой печальной тенью собственных безрадостных мыслей. Сказать, как она понимала и сочувствовала этой бойкой девушке, не сказать ровным счётом ничего. – Зато твои умения по достоинству оценят сёстры Клеменс и их любящая матушка.

- Не оценят. Я уже говорила, что прислуживала мисс Клэр в прошлом году. Но как бы я не старалась укладывать ей волосы и вычёсывать их перед сном, она предпочитала всем моим стараниям – профессиональные навыки того же господина Купера. А сколько мне приходилось выслушивать от неё каждый вечер недовольных оскорблений в свой адрес. И плохо я распутываю локоны, и деру их постоянно, и что мои руки не с того места растут – корявые и ни к чему непригодные. Всё, на что они способны – только овец стричь, да шерсть валять.

- Зная характер Клэр по своему личному опыту, нисколько не удивляюсь. Она очень гордится своими волосами и, скорей всего, боится доверять их кому-то незнакомому или не профессионалу.

- Да, они пышные, кудрявые и завораживающего оттенка, но в остальном заниматься ими – ТАКАЯ морока. Ещё и толстый, грубый, как леска, волос. Когда я ей сказала, что такие очень рано и быстро седеют, она меня чуть было тогда не убила. Выгнала из комнаты ещё и комнатной туфлей вдогонку швыранула.

- О, боже! – Эва не удержалась, прижав ладошки к нижней части лица и прыснув в них шокированным смехом. – И после этого ты удивляешься, почему она тебя так невзлюбила. Твоё счастье, что ты не сказала нечто подобного Софии или Валери.

- Ну откуда мне было об этом знать тогда? Я только-только поступила сюда на службу. Знаю, знаю! Язык мой – враг мой. Мисс Моана всегда мне об этом напоминает. Но это так сложно, постоянно молчать с кем бы то ни было. Если бы я наговорила в присутствии любой мисс Клеменс столько, сколько успела выдать здесь за этот вечер вам, меня бы точно уже уволили.

- И что, им даже не интересно было бы послушать о последних новостях Гранд-Льюиса? – Эвелин с нескрываемой любознательностью наблюдала за поведением и реакцией Гвен в зеркальном отражении туалетного столика-трельяжа. Если в какие-то минуты ей было просто любопытно узнавать что-то новое из уст этой девушки, в особенности связанное с этим местом и самим городом, то сейчас в голове вели борьбу совершенно иные пристрастия и желания.

- Нуу… бывало они что-то расспрашивали, если не могли узнать напрямую из разговоров старших господ. Но это же, по их мнению, не одно и то же: узнавать нужные им новости или слушать мою бесконечную болтовню ни о чём.

- По мне, то ты очень увлекающая рассказчица. Такое ощущение, что ты знаешь про город и что в нём происходит (и тем более происходило) абсолютно всё.

Как Эва и ожидала, сделанный служанке вполне заслуженный комплимент, заставил ту зардеться от искреннего смущения и плохо скрытого довольства.

- Ну, скажете тоже. Да и не могу я знать абсолютно всё, ещё и про всех.

- Никогда не поверю. И кто такой Киллиан Хейуорд не знаешь? – может в ту минуту она и погорячилась, рубанув практически с плеча свой провокационный вопрос, но, как выявилось чуть позднее, связанные с этим опасения оказались определённо напрасными.

Гвен конечно сразу же встрепенулась, но вот подумать об истинном происхождении заданного ей вопроса даже не додумалась.

- Не знаю Киллиана Хейуорда? Да как его можно не знать-то? Этого красавчика знает весь город и не только по имени! Я уже молчу о дворовых собаках. Не знаю Киллиана Хейуорда. – служанка возмущённо хохотнула от столь нелепого предположения. – Да этого курощупа* поди каждая девка знает, как замужняя, так и пока ещё нетронутая.

- И что же в нём такого… особенного, если его знает весь Гранд-Льюис?

- Потому и знает, что ни одной юбки на пути не пропустит, так ещё и скандаль какой-нибудь обязательно учинит с одной из оных, особенно, если та на выданье и вроде как считалась безвинной девицей.

- Ох… - только и сумела вымолвить в ответ откровенно ошалевшая Эвелин Лейн.

Уж чего-чего, а такого поворота событий она никак не ожидала услышать. Не говоря о враз атаковавших её воображение жутких картинах со слов раздухарившейся горничной.

- И это я ещё и слова не выдала о его маменьке и папеньке. Та ещё история, которую до сих пор пересказывают шёпотом на пониженных тонах. Вы же уже, наверное, о них слышали, раз спрашиваете?

- Если бы слышала, то, скорее всего, не спрашивала. – кажется дикое волнение с закипевшей в жилах кровью вернулось за считанные доли секунды, ещё и с троекратной силой. А может она попросту испугалась? До такой степени, что даже коленки задрожали и резко взмокла спина с подмышками. Сразу потянуло к окну, на свежий воздух.

Да и хотела ли она теперь слушать? Какой во всём этом толк? Зачем оно ей? Тем более, когда мысли в голове бесцельно путались, обрываясь буквально ещё в зародыше под гнётом свихнувшихся эмоций.

Ей было мало произошедшего и увиденного в конюшне Лейнхолла? Что из того, что тогда случилось между Хейуордом и Софией выглядело недостаточно понятным? То, что она не испытала в тот момент ни жалости, ни сочувствия к кузине, не значило ровным счётом ничего. Если та и заслужила от этого мужчины подобного отношения, то Бог им судья, но, если Софи у него не одна такая, тогда это совершенно иная тема разговора.

Но почему же ей так плохо, чёрт возьми? Ещё и больно, будто всё это имеет к ней какое-то прямое отношение, практически личное. И дышать тяжело, а думать обо всём этом вообще не хочется. Горло стискивает словно невидимым обручем спазматического удушья и царапает подступившим рыданием. Не хватало ещё разреветься на глазах служанки.

- Неужели ваши кузины о них не рассказывали? Это же такая скандальная история. Страшнее, наверное, только какие-нибудь убийства или несчастные случаи в наших болотах.

- Нет. – она отвечала, скорее машинально, ежели осознанно. Всё, что тогда хотелось, попросить Гвен оставить её в покое и уйти. – Мы очень мало общаемся.

- Ооо, тогда вы просто обязаны это услышать. – как же разволновалась в ту минуту горничная, даже голосок задрожал. Ещё бы, получить возможность рассказать ТАКОЕ первой и тому, кто ведать-неведывал о самой вопиющей истории века. Это же равноценно тому, как стать у кого-то первым, а то и единственным «гуру» в жизненных вопросах сверхзначимой важности.

- А это очень долгий… рассказ? – или, точнее, сплетня. Хватит ли у Эвы сил выдержать столько времени на ещё один утомительный заход? Ей было мало за этот день великих потрясений?

Проще убедить себя, что ей это не нужно. Она не настолько хорошо знает этого человека, чтобы рисовать в своей голове какие-то нелепые фантазии на его счёт. Они друг другу никто и такими и останутся. Да и где гарантия, что они ещё когда-нибудь встретятся? Но даже если встретятся, то что? Что он может ей сделать? Только посмотреть в её сторону? Или рискнёт подойти, чтобы потребовать вернуть ему его браслет?

Да и кто сказал, что это его браслет? Она же не видела, как он его терял, а он не видел, как она его нашла.

Треклятый браслет!

- Так вы совсем ничего-ничего не знаете? Ни о его матери, ни о нём самом?

- Я даже имени её не знаю. Мало того, я никогда её не видела и понятия не имею, кто она такая и как выглядит.

- Ооо… - опять протянула Гвен практически закатывая глазки в религиозном экстазе. Может так оно и было, может она его и словила, получив в свои задрожавшие ручки такую исключительную возможность. – Так вы не знаете, что это Адэлия Веддер? Хозяйка самого крупного и скандального притона в Гранд-Льюисе, отданная туда же ещё невинной девочкой за долги своих родителей и проработавшая там шлюхой чуть ли не всю свою сознательную жизнь…

Кажется, с этого момента Эвелин перестала не только слышать, но и видеть.

_______________________________

*курощуп–устар.бабник, волокита

Глава тринадцатая

Всю ночь ей снились то бредовые сны, то скомканные сюжеты на грани кошмарный видений. Из-за пережитых встрясок, атаковавших её чуть ли не со всех сторон в течении целого дня, физического переутомления и только-только закончившегося невероятно долгого путешествия почти через всю страну, мозг не то что не искал путей к исцеляющему отдыху, а будто по инерции продолжал и дальше выискивал новые способы загрузить себя под завязку и довести то ли до истерического срыва, то ли просто до срыва.

Проснувшись, наверное, поздним утром или занимающимся днём, Эва какое-то время не могла определиться, где она и как попала на такую большую (не покачивающуюся) кровать. Почему её со всех сторон окружала прозрачная тюль, сквозь которую просачивались косые лучи смягчённого солнечного света, а за её пологом проступали незнакомые для памяти оттенки мятно-зелёного и молочно-охристого дерева. Убаюканный неподъёмной сонливостью мозг и раскапризничавшееся сознание упрямились до последнего, заставляя тело и дальше нежиться в мягких сугробах постельного белья, наливая веки томной тяжестью последних снов, не желающих сдавать свои позиции ни под какими уговорами. А может им просто не хотелось включать память и возвращаться в реальность? Или же всему виною был здешний воздух, наполненный с раннего утра смешанными ароматами садовых цветов и вечнозелёных растений? Почти опиумный, колыхающий занавески лёгким сквозняком из приоткрытых окон.

Зачем вообще вставать, одеваться и куда-то потом идти? Разве не лучше провести ещё немного времени в этой горьковато-сладкой неге? А потом ещё немного и ещё?

Но память есть память. Рано или поздно она напомнит обо всём, что с тобою успело случиться, и каким образом ты вдруг умудрилась очутиться на этом крохотном островке мнимого земного рая. Не только напомнит, но и всколыхнёт в груди целый клубок спавших до этого чувств и страхов. Заколет ледяными кристаллами ментолового инея по поверхности сердечной мышцы, прогоняя забвение последнего сна со скоростью огневой вспышки. И уже тогда кровь побежит по жилам быстрее и ощутимее жарче, нагревая кожу и онемевшие мышцы намного выше комнатной температуры. Заставит откинуть в сторону одеяло, потому что станет душно, ещё и налипнет на тело неприятным касанием горячей плёнки-испарины. Даже глаза защиплет и горло сдавит тугим обручем подступившего рыдания.

Теперь-то она убедится окончательно, что больше не спит, а многие воспоминания о вчерашнем дне окажутся вовсе не обрывками из её ночных кошмаров. Недавнее умиротворённое состояние сметётся в мгновение ока, как осыпавшиеся лепестки буйно цветущей магнолии в порыве сильного ветра. Застонет в суставах и мышцах, налившихся болезненной ломотой, заставив почувствовать себя старухой, с разбитыми на мелкие осколки костями.

Ну и зачем ей было просыпаться? Чтобы в который уже раз заставить себя встать и через не хочу вернуться снова к той жизни, в которой нет ни единого просвета на лучший исход? В прочем, других у неё и не имелось. Сны не в счёт. Может лишь наивные фантазии, в которых она любила время от времени прятаться, пока читала какие-нибудь книжки или рисовала. Но каким бы ни было бурным воображение и связанные с надуманными картинами эмоции, реальность при любых обстоятельствах подминала под себя всё, отрезвляя и возвращая в свои жёсткие границы за считанные мгновения. Увы, но реальность её тоже не любила и, видимо, никогда не баловала. По крайней мере, вспомнить так с ходу о чём-то во истину приятном было крайне сложно. Порой даже не верилось, что у других жизнь была какой-то иной, намного лучшей и захватывающей.

Вот и сейчас Эва никак не могла понять, ради чего ей нужно было подниматься с кровати и начинать новый день на новом месте буквально с нуля. Придумывать что-то, чтобы прожить его не бесцельным существованием в качестве фонового призрака для чужих жизней, но и даже найти какое-то полезное занятие или ещё что-то для себя увлекательное.

Как она и предполагала ранее, данный переезд практически на край света не внёс каких-то существенных изменений в её монотонные будни. Мало того, успел за вчерашний день устроить ей настоящее испытание, наворотить в мыслях полную сумятицу и растревожить душу до кровоточащих надломов.

Может попросить богов, чтобы они в коем-то веке сжалились над ней и избавили от предстоящих кошмаров (а она почему-то нисколько не сомневалась, что они поджидали её далеко не за горами). Неужели она хотела так много? Всего лишь воссоединиться с любящими её родителями и младшим братиком. Там (как бы хотелось в это верить от всего наивного сердца) она была бы хоть кому-то нужна.

Странно, что здесь в её комнату никто по утру не ворвался и не поднял к первому завтраку, как это обычно практиковалось в резиденции Клеменсов в Леонбурге. Во всяком случае, там не позволяли валяться бесцельно в постели, пока чувство сильного голода само не заставит тебя встать с кровати.

Поэтому и пришлось приподняться с подмятых подушек и оглядеться по сторонам. Кажется, вчера, укладываясь спать, Эвелин заметила на стене у изголовья кровати медный переключатель-звонок, от которого к полу тянулся изолированный провод. Надо же, неужели и она, подобно остальным кузинам, удостоилась столь высокой господской привилегии – как вызывать собственную камеристку в свои новые покои по своему персональному хотению?

- Доброго утречка, мисс Эва! Ну как вам спалось новом месте? Ночная живность не беспокоила? А то тут частенько кто наведывается в гости, так сказать, на огонёк. – надо признаться, Гвен не только любила говорить много лишнего, особенно, когда находилась в приподнятом настроении, но и, как правило, не задумывалась над выбираемыми ею темами.

Вот и сейчас она буквально ворвалась в комнаты юной госпожи всего через несколько минут после вызова по внутренней коммутационной системе дома, неся на полном ходу в руках нелёгкий поднос с завтраком и кувшином горячей воды для утреннего умывания.

Эвелин в тот момент чуть не ахнула во весь голос, поскольку как раз разворачивалась к краю постели и уже спускала свои босые ножки к прохладному паркету. Последнее она не успела довести до конечной цели, так как инстинктивно одернула ступни от поверхности вощёного пола, едва не заскочив обратно, как ошпаренная. Она и забыть-забыла, что кроме навязчивой мошкары с прочими насекомыми, здесь водилось предостаточное количество куда более опасных представителей животного мира. И последних, как и первых, частенько притягивали запахи с открытыми окнами человеческих жилищ далеко не со вчерашнего дня.

- Кажется, спала, как убитая, правда, по началу не могла долго заснуть.

- Оно и не удивительно, после такого-то долгого путешествия по воде, ещё и на новом месте. Хотя меня бы вырубило сразу, как пить дать.

Эва и не сомневалась последним словам служанки, но вдаваться в подробности вчерашней ночи не стала. Такими вещами не делятся, как и большей частью воспоминаний о произошедшем за предыдущий день. Ей и без того хватило с лихвой пережитых потрясений, вначале буквальных, а потом во время беседы с горничной.

Это у Экклезиаста была фраза «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, тот умножает скорбь свою»? Хотя эти строки можно трактовать по-разному, но в её случае, это была даже не скорбь, а шоковое потрясение, перекрывшее все предшествующие своими вопиющими откровениями. Да, теми самыми, которые шли вразрез с этической моралью и высокодуховными догмами всего цивилизованного человечества.

Если до этого, она ещё как-то поддавалась врождённым инстинктам собственного тела и первородным желаниям, способных затмить любое разумное и трезвомыслящее, но с новой информацией её мозг уже не сумел справиться. Вырвал изнутри все зарождавшиеся там ростки возможных симпатий и наивных фантазий, беспощадно, одним грубым вторжением и размашистым ударом, от которого, если и не потеряешь сознания, то на землю рухнешь по любому. Не удержишься. От такой боли устоять не реально. Либо сразу прикончит, либо будет изводить долгими часами, пока тело или психика не найдут защитных блокировок от её навязчивых атак.

И это было во истину слишком жестоким, ещё и в один день, пусть и с небольшими перерывами на передохнуть. Один за другим, удар за ударом. Какой там заснуть и вырубиться? Она ворочалась в новой постели, на новой кровати в окружении новой комнаты несколько часов – разбитая, выпотрошенная и измученная, как физически, так и эмоционально. В те минуты, казалось, мозг в голове именно пульсировал, настолько её изводило внутреннее воспаление, ломающей нещадной лихорадкой даже кости. Особенно когда каждая мысль и образ превращались в острые лезвия рубящих тесаков и резали её чуть ли не физически. А как ей хотелось тогда рыдать, при чём в голос и с подвываниями.

{За что, Боже правый? За что ты так к ней безжалостен и неумолим? Только за то, что она выжила или же просто посмела родиться в этом мире}

Хорошо, что утром большая часть этого насильственного над рассудком кошмара ощутимо отступила. Приутихла, смягчив свои колющие удары под мощной анестезией нового дня и умственного отупления. Будто сжалилась, погладив по головке и прошептав над макушкой убаюкивающие слова древнейшего «заговора»: «Всё проходит. День. Ночь. И любая боль вместе с ними. Ты ничего вчера не приобрела и не потеряла. Сожалеть не о чем. Ждать тоже. Просто делай, что делала всегда – плыви по течению и не изводи себя мнимыми надеждами на что-то несбыточное.»

На что-то? Вот как это называется. Мнимые надежды о несбыточном. Как будто она когда-то верила, что её жизнь можно как-то исправить, повернув в другое русло.

- Вы будете завтракать в постели или за столом? – вопрос горничной вернул её на землю пробуждающим враз зарядом искреннего удивления.

В постели? Она в жизни не завтракала в постели, в отличие от своих кузин. Это привилегия никогда не входила в её прямые обязанности приёмной воспитанницы Клеменсов, как и многое другое. Она вставала в Леонбурге раньше всех, потому что прислуживающим её двоюродным сёстрам служанкам нужно было успеть её накормить, одеть и убраться в её спальне до того, как проснётся кто-то из опекунов Эвелин или их дочерей. Никто из личных камеристок юных барышень Клеменс не заботился о её комфорте и личных предпочтениях, поскольку прекрасно знали, что жаловаться она на них не будет, да и в сущности не кому. Да и на что? То, что будили ни свет, ни заря или позволяли себе выражать свои мысли, а то и целые недовольства в довольно-таки открытой форме? Её же никто не оскорблял и уж тем более не повышал голоса и не поднимал на неё руки, чего не скажешь о её родных кузинах.

Может она всё ещё спит и ей наконец-то начало сниться что-то хорошее и интересное?

- А так можно? – ответный вопрос сорвался с губ раньше, чем Эва успела его обдумать. Уж слишком она была на тот момент шокирована нежданным предложением Гвен.

Но та уже успела отнести кувшин с горячей водой к угловому столику с раковиной и умывальными принадлежностями и, как ни в чём ни бывало, возвращалась обратно за подносом, оставленном в смежной комнате на письменном столе.

- А почему нельзя? Ваши кузины всегда завтракают только в постели, а потом уже начинают собираться для обеденных визитов в соседние поместья. И уже там решают, задерживаться в гостях до ужина или же отправиться за покупками в город. Кстати, сегодня же воскресенье, ещё и середина мая. Думаю, на городской ярмарке будет очень оживлённо и весело. Такие мероприятия у нас никто не пропускает. Я уже молчу о приближении первого июня. Об этом событии в Гранд-Льюисе начинаются обсуждения с подготовками ещё за месяц, если не раньше.

- Первое июня? – как оказывается легко и быстро переключить сознание Эвелин Лейн на более интересную тему разговора. Даже не потребовалось прилагать для этого каких-то сверхусилий.

Гвен как раз подносит к ней поднос с завтраком, и девушка возвращается обратно под одеяло, принимая полусидящую позу. Ждёт, когда ей помогут сесть поудобнее, вернее, поправят и приподнимут к спинке кровати несколько подушек, а уже потом установят над бёдрами массивный поднос с бортиками и раскладными ножками, украшенный изящным декупажем в голландском стиле – яркими цветами на тёмно-кофейном фоне. От количества блюд и усилившегося аромата горячей еды во рту тут же прибавляется лишней слюны. О вчерашнем как-то сразу забылось – отодвинулось куда-то очень далеко на задний план.

- Ну да, я же вам говорила ещё вчера. Первый день лета был признан у нас официальным праздником наряду с днём смерти святого Аннибале ди Франчио. Правда, последнего приписали чисто из вежливости или возможности устраивать праздничные гуляния, так сказать, с благословения Ватикана. Днём по улицам города тягают его статую и ларец с мощами, а с вечера начинаются настоящие карнавальные шествия в честь языческого бога Лета. Поэтому во многих поместьях принято устраивать несезонные балы, размах которых, наверное, можно сопоставить только с Рождественскими. Кстати, как раз на таких балах очень многие заключают брачные соглашения или же объявляют о своей помолвке. Вроде как удобно, двойное благословение – католическое и ведическое. Чем чёрт не шутит. Уж чего-чего, а суеверия горожанам Гранд-Льюиса не занимать.

Эвелин немощно улыбается в ответ. Останавливать служанку не имеет смысла. Это она поняла ещё по вчерашнему вечеру. Да и тема разговора теперь текла по безопасному руслу, возбуждая в девушке здоровый интерес ко вполне безобидным вещам и предстоящим возможностям. Как сказала Гвен, чем чёрт не шутит. Вдруг и ей перепадёт хоть какая-то вероятность самого обыкновенного человеческого счастья.

- И что?.. Клеменсов тоже приглашают на эти балы?

- Ну, конечно! Вот скоро миссис Джулия прибудет в Гранд-Льюис, тогда и начнёт составлять список из полученных приглашений.

- Ох, - почему-то сорвалось с уст, пока горничная убирала с подноса и блюд ненужные крышки и наливала из кофейника первую чашку ароматного чёрного кофе. При чём глаза уже сами по себе предательски тянулись к фарфоровым тарелкам, на которых красовались аппетитные гренки с яйцами Бенедикт и поджаристые оладьи под фруктовый конфитюр и шоколадный соус. Про вазочку со свежими фруктами и тушёные на кокильнице в кудрявых листьях салата местные овощи можно было и не упоминать, на них Эвелин успела насмотреться и напробоваться ими ещё на пароходе.

Как ни странно, но сегодня дикое волнение не помешало здоровому аппетиту разыграться в полную силу. Может благодаря тому, что её больше не раскачивало и наполненный цветочными ароматами морской воздух способствовал быстрому восстановлению физических сил и прочих чувств осязания?

- Вы покаместь кушайте, а я схожу за щипцами и углями, чтобы чуть позже сделать вам укладку.

- Ох! – опять выдохнула Эва, после того, как отправила в рот отрезанный кусочек поджаренного хлеба со свежим сливочным маслом.

Глава четырнадцатая

Где-то через час она рискнула спуститься на первый этаж. Перспектива провести остаток воскресного дня в своих комнатах как-то не особо обнадёживала, даже при возможности выйти на террасу на открытый воздух. Не хотелось бы там встретиться случайно с той же Софи или другими кузинами. А вот спуститься вниз в одну из гостиных или комнату отдыха с библиотекой в такую «рань» они на вряд ли захотят. Ну, а ей не грех воспользоваться данной возможностью – исследовать особняк Ларго Сулей (не исключено, что уже во второй раз в жизни), пока до неё здесь никому нет дела. Кто знает, может как-то получится отправиться в тот же город или же прогуляться по окрестностям, а то и вовсе спуститься к океану. Пока тётушки Джулии не было в пределах Гранд-Льюиса и как минимум в ближайших трёх графствах, по существу, за ней никто практически не следил, и ей ни перед кем не нужно было отчитываться за содеянное и недопустимое.

Но стоило ей отыскать библиотеку и с восхищённым довольством закусить нижнюю губу перед самым приятным для себя занятием, как слух уловил со стороны окон, выходящих на подъездной двор, приглушённый цокот копыт и нарастающий звук катящихся по терракотовому плитняку колёс. Она как раз стояла в эти минуты перед одним из книжных шкафов, рядом с открытыми дверьми большой угловой комнаты в южном крыле дома, вглядываясь в рельефные корешки книг, перед тем, как приступить к долгожданному поиску увлекательного чтива на день грядущий. Но новый объект куда большего интереса потянул к фронтальному окну не одним лишь взглядом.

Любопытство убило кошку? Возможно, но только не сегодня. Да и откуда ей знать, кто являлся частым гостем Ларго Сулей и семейства Клеменсов. По сути никто не ведает, что она здесь и кто вообще такая. Кому она нужна? Не имеющий никакой ценности балласт на шее родственников, безликая тень, юркнувшая к высокому окну, которую даже не заметят с той стороны? Теням, конечно, удобно, что их не замечают в упор, но ведь иногда так хочется, чтобы чей-то обращённый на тебя взор смотрел не сквозь, а хотя бы поверх, раз уж не во внутрь. Осмысленно и осознанно видел тебя и даже проявлял ответный интерес.

Это оказался двухколёсный кабриолет с откидным верхом и возницей на запятках, поэтому увидеть даже с расстояния в двадцать ярдов, кто сидел на двухместном кожаном «диванчике» в самой коляске, не составляло особого труда. Чем ближе подъезжала во истину королевская карета к особняку Ларго Сулей, тем чётче было можно разглядеть его единственного пассажира – черноволосую девушку в нежно-лиловом платье и такого же цвета милой шляпке на высокой причёске, буквально отливающую под косыми лучами и бликами яркого солнца чёрным золотом вороного крыла. То, что она была красива, как местные языческие боги, Эвелин сумела понять ещё до того, как коляска подъехала к парадному крыльцу и её очаровательная юная хозяйка сошла на землю, подобно неземному существу в человеческих одеяниях.

Желание быстро выйти из библиотеки и пройтись к ближайшей к вестибюлю дома гостиной, чтобы оттуда потом подсматривать (или на крайний случай подслушивать) за происходящим в парадном холле, оказалось столь неожиданно сильным, практически импульсивным (едва не инфантильным), что Эва даже невольно испугалась. А ведь она и вправду чуть было так не сделала, при чём неосознанно. Что, в принципе, и заставило её это сделать в ближайшую минуту, поскольку никого, кто мог бы её за это осудить и особенно остановить, всё равно рядом не было. Да и что в этом такого криминального? Например, прихватить, не задумываясь, по пути из комнаты какую-нибудь книгу с полки близстоящего шкафа и всё-таки завернуть в соседние помещения, соединенных между собою двух гостиных и малой столовой.

Как она и ожидала, её бесшумного проникновения в ту самую гостиную, где её вчера отпаивали чаем и водой, никто, естественно, не заметил. И горничная, спешащая открыть парадные двери дома после разлившегося по первому этажу величественного «набата» дверного звонка, тоже.

- …боюсь, барышни ещё отсыпаются после долгого путешествия и захотят спуститься из своих комнат далеко не скоро.

- Спят? До сих пор?! Ещё и в воскресенье?! Уму не постижимо! А что же они делали во время путешествия? Наверное, тоже не выходили из своих кают?

- Не имею представления, мэм. Но я могу передать, что вы прибыли в Ларго Сулей с визитом и ждёте их в гостиной, если, конечно, захотите дождаться их здесь.

- А у меня есть какой-то иной выбор?

Громче и лучше слышался голос незнакомой гостьи, пока ещё скрытой торцевой стеной комнаты, и, надо сказать, звучал он на редкость мелодично и притягательно, не смотря на возмущённый тон его владелицы и абсолютно неприкрытое в нём изумление. И всё-таки, капризных ноток или свойственного южанам неспешной расстановки и тягучести, в нём почему-то не прослеживалось, скорей наоборот. Говорившая гостья больше сдерживалась от явного желания рассмеяться, а то и вовсе самой подняться на второй этаж и стащить с кроватей трёх не в меру разленившихся особ. По крайней мере, у Эвелин почему-то сложилось именно такое ощущение.

И, само собой, захотелось увидеть незнакомку куда ближе, чем с расстояния в десять ярдов.

- Надеюсь, моё вынужденное ожидание скрасят хотя бы чаем?

- Конечно, мэм! Всё, что пожелаете.

- Пожелаю. Уж если ожидание предстоит долгим, было бы не плохо скоротать его не за одним только чаем, в который обязательно будет добавлен чабрец и душица. Мне ведь не нужно напоминать, какую слабость я имею к засахаренным каштанам и калиссонам*?

- Безусловно, мэм.

Эва не сдержала улыбки, впрочем, как и услужливая горничная, которую было видно через широкий проём гостиной, в отличие от её собеседницы. До этого Эвелин не только прошмыгнула беззвучной тенью в пустую комнату, но и успела выбрать себе место на диване, как раз напротив входа из холла. Сердце при этом почему-то отбивало гулкими ударами лёгкого волнения, будто она совершала что-то нехорошее, на грани противозаконного преступления, а на деле всего-то изнывала от непомерного любопытства. Может ещё переживала, что так необдуманно выбрала комнату для своей непрофессиональной слежки, которую могли раскрыть в любой момент? Похоже в последнее время это начало входить в постоянную привычку.

Ну, а что она такого делала? Притворялась, будто читает книгу?

Она действительно поспешно раскрыла её на своих бёдрах чуть ли не в самый последний момент, когда горничная сделала движение в сторону арочного проёма гостиной, одновременно совершая манёвр из двух шагов назад и тем самым приглашая отступающим жестом пока ещё невидимую гостью пройти в указанную комнату ожидания.

- О! Какой неожиданный сюрприз.

Притворятся, как выяснилось через секунду, не было нужды. Эвелин даже не успела посмотреть название «выбранной» ею впопыхах книги, ибо все мысли с вниманием были сосредоточены отнюдь не на лежащем в её руках пухлом томике, можно сказать, безымянного на тот момент чтива. Может со стороны и выглядело, будто её застали в момент увлечённого чтения, но краска стыда или сильного смущения залила щёки и скулы буквально сразу же, как только её взгляд пересёкся с внимательными глазами цвета переспевшей вишни. У неё даже дыхание перехватило от столь шокирующей неожиданности.

Нет, она, конечно, предвидела, что та самая девушка в лиловом платье из двухколёсного кабриолета вот-вот зайдёт в эту гостиную, но не думала, что ею окажется настолько совершенный ангел во плоти. Или отнюдь не ангел, а языческая богиня из местных мифов и легенд, чью безупречную красоту не способна перенести на холст ни одна рука современного портретиста. Наверное, нужно самому обладать сверхспособностями, чтобы суметь повторить подобную красоту хотя бы на бумаге.

Изумительный оттенок смуглой кожи, настолько естественный и в то же время лёгкий, подобно тончайшей ткани золотисто-оливковой органзы украшала эту южную красавицу куда ярче и эффектнее, чем настоящие шелка и драгоценные каменья. А чего только стоили её глаза – два чёрных обсидиана, огромных и чистых, словно смоляные слёзы в ореоле длинных угольных ресниц и под сенью не менее идеальных дуг будто вычерченных бровок. А ровный, почти кукольный носик, а пухлогубый тёмный рот, не иначе как окроплённый соком грецкого ореха или же рельефным «рисунком» мехенди. Хотя по правде Эвелин очень сильно терялась в догадках, поскольку у этой девушки было очень много европейских черт, не смотря на характерную смуглую кожу и иссиня-чёрный шёлк волос, присущий скорее коренным поселенцам южных широт, а не их северным завоевателям. Слишком широкий разрез глаз, более нежная линия скул и подбородка, указывали на преобладающую в ней кровь европеоидной расы.

Впрочем, такой же эффект шаткого сомнения вызывала в Эве внешность совершенно другого человека, а, точнее, Киллиана Хейуорда. Загадки, ответы на которые либо лежат на поверхности, либо спрятаны (пока что) под семью замками чужих семейных тайн.

- А я чуть было не настроилась на утомительное ожидание в столь невыносимом для меня одиночестве. – незнакомка (или незнакомка богиня) широко улыбается, на удивление искренне и едва не с облегчённой радостью. – Прямо как гора с плеч. Надеюсь, нас представят или обойдёмся без лишних прируэтов и туатских выпадов?

Скорее это Эвелин не ожидала столь непосредственного обращения к её персоне со стороны подобной красавицы (безусловно представительницы местного высшего сословья), перед которой хотелось распластаться по полу именно в глубоком реверансе и именно по наитию интуитивного порыва, либо застыть в немом восхищении окаменевшей статуей, не в силах оторвать зачарованного взора от явившего себя миру языческого божества. Поэтому улыбка, коснувшаяся губ Эвы от услышанной шутки, оказалась слишком спонтанной и несдержанной, ещё и через чур широкой, практически ошалевшей.

- Думаю… в последнем явно нет нужды. – ответила ли она искренне, или же неосознанно поддержала приближающуюся к ней гостью, тоже было под большим вопросом. Но то что она едва не вскочила тогда с дивана (хотя этикет нисколько не требовал от неё подобного действа) даже для неё показалось ощутимо быстро и не вполне грациозно.

- Полин Селеста Аурэлия д’Альбьер, ваша северная соседка. Но можно, конечно, просто Полин. Вернее, даже нужно. – последовавшая за словами представившейся гостьи ослепительная улыбка неземного ангела только подтвердила версию о нечеловеческом происхождении этой ошеломительной красавицы. А протянутая в сторону опешенной горе-читательницы изящная ладошка в кружевной митенке так и вовсе ввела Эвелин в лёгкий ступор.

- Эмм… Эвелин Лейн… То есть… Эвелин Клементина Вудвилл-Лейн. – конечно она запаниковала. А как тут не запаниковать, если тебя буквальноподлавливают почти что на горячем, когда ты меньше всего ожидаешь быть застигнутой врасплох совершенно незнакомым тебе человеком.

Но сюрпризы на этом заканчиваться не собирались.

- Эвелин Лейн? Вудвиллы и Лейны? Так вы кузина Софи, Валери и Клэр? И вы когда-то жили с родителями в примыкающем поместье Лейнхолла?

- Дда… - она раскраснелась в те секунды, наверное, ещё сильнее, чем в мужской бане за день до этого при лицезрении голого Киллиана Хейуорда. Хотя, нет. Всё-таки со вчерашним волнением сегодняшнее – грех сравнивать.

- Тогда я вас помню. Мы частенько встречались, либо у нас в Шато ла Терр Промиз (*la Terre Promise –фр. Земля обетованная), либо у вас в Лейнхолле. А здесь и того реже. И не только встречались, но и игрались в детских друг с другом, хотя вы, если мне не изменяет память, предпочитали замкнутым комнатам более просторные территории в саду или парке.

Последние фразы Полин д’Альбьер смяли недавнее смущение неожиданной резью болезненного отчуждения. Почти забытое чувство, когда кто-то пытался тебе напомнить о твоей жизни в Гранд-Льюисе, а у тебя при этом возникало лишь одно непреодолимое желание – убежать. Забиться в какой-нибудь дальний и очень тёмный угол, растворившись в окружающем сумраке невидимой тенью. Стать никем и ничем для всех и каждого по отдельности. Вернее, исчезнуть для тех, кто ещё как-то её замечал и временами даже вспоминал.

Вместо того, чтобы удивиться тому факту, что её знала и помнила эта юная богиня, Эва испытала во истину мучительный ступор от столь редкого для неё психологического блока. И это было плохо. Очень и очень плохо.

- Боюсь… ничего хорошего не могу сказать о собственной памяти. – отвечать было ещё сложнее, потому что нужно держать осанку, мило улыбаться и ни при каких обстоятельствах не забывать о манерах. – Увы… но я почти ничего не помню о тех годах, что прожила здесь, в том числе людей, с которыми тут встречалась или как-то знала лично.

- О! – улыбка Полин быстро сошла на нет, при чём вполне естественно, без какого-либо замещения на нездоровое любопытство или сомневающегося недоверия во взгляде. – Простите. Я как всегда врываюсь куда-нибудь без спроса и на всех парах, даже не задумываясь, что делаю. Ужасная привычка, от которой очень сложно избавиться.

- Да нет, что вы. – как хорошо, что подобные приступы длились совсем ничего, хоть и бывали порой слишком уж болезненными. Главное, что удалось удержать улыбку и сохранить на лице нечто близкое к непредвзятой беспечности. Ну, может лишь слегка до этого побледнеть и неосознанно вцепиться всеми пальцами обеих рук в пригодившуюся для этого момента книгу. – Извиняться было излишние, право слово. Это мне очень жаль, что не имею возможности вас вспомнить. Наверное, это было нечто особенное и захватывающее?

- Как и всё, что было связано с тем временем и нашим общим детством. – ещё меньше Эвелин ожидала, что гостья вдруг пристроится рядом, подхватит её за локоток и ненавязчивым манёвром потянет обратно на диван. – И насколько я помню, вы были чудесным ребёнком, неугомонной заводилой и заразительной хохотушкой. Жаль, что нельзя поделиться собственной памятью. Это были незабываемые дни и годы. Когда вас увезли из города, я долго скучала по нашим играм и затяжным прогулкам по местным окрестностям, после которых нас загоняли домой едва не палками.

Улыбка больше не чувствуется напряжённой или вымученной, пусть в груди и ноет. Но это не болезненные ощущения, отнюдь. Скорее сладкие, как невесомая щекотка солнечными зайчиками по коже, только внутри под сердцем. Эдакое приятное дополнение к умиротворяющей близости знакомой незнакомки, к её мягким прикосновениям и окутывающему аромату нежных духов или же эфирного масла (кажется пурпурной сирени).

- Вы правы, я и сама не прочь такое вспомнить и тем более вас.

- Ну, тогда я была откормленной пышечкой, и сама бы себя не узнала, если бы увидела себя сегодняшнюю в том возрасте. Да и вы, не передать словами, как сильно изменились. Наверное, уже и замуж успели выйти? В Леонбурге, небось, за вами толпы поклонников ходили, проходу не давали?

Эвелин не успела ответить, поскольку в гостиную вернулась горничная с подносом и заказанным гостьей ароматным чаем на две персоны. Оговорённое угощение из изысканных сладостей красовалось там же, в двух отдельных вазочках. Не смотря на недавний, весьма сытный завтрак, девушка испытала непреодолимое желание сглотнуть. А ещё больше ей захотелось изменить тему разговора на что-то менее безопасное.

В этот раз улыбаться было сложнее. Улыбка словно скисла. Так быстро и скоро? Неужели ей сложно обсуждать подобные темы? Ведь по сути ничего такого в предположении Полин д’Альбьер не было, ошибаться свойственно всем. Ну не со зла же она такое выдала? Просто хотела сделать женский комплимент или же узнать из первых рук ответы на самые банальные вопросы.

- Скажете тоже. – Эва пытается сохранить улыбку не без дополнительного усилия, мысленно возблагодарив момент с вошедшей в гостиную горничную. Теперь было можно держаться взглядом не за одну лишь книгу в своих руках. Главное как-то показать, что её нисколько не задевают вполне обыденные вопросы.

Но отвечать всё-таки трудно. Не привыкла она к таким обращениям к своей персоне. Обычно о таком спрашивали сестёр Клеменс, расхваливая их красоту, подобно трём расцветшим розам. Эвелин же на их фоне никто не замечал. Никому даже в голову не приходило сделать ей комплимент или же полюбопытствовать об успехах в делах сердечных. Поэтому она и чувствовала себя никем – безликой тенью или же засохшим цветком, спрятанным меж страниц какой-нибудь старой, всеми забытой книги.

- Может пару раз кто и делал предложение, но опекуны, скорей всего, сочли их невыгодными.

- Пару раз? Серьёзно? В жизни не поверю! Что-то ты явно не договариваешь. И сослали тебя на этот край света определённо с целью спрятать – как можно подальше от навязчивых поклонников.

Похоже рядом с этой неординарной богиней эмоциональный баланс Эвы подвергался постоянным скачкам и нешуточным испытаниям. То хотелось искренне смеяться от души и во весь голос, то куда-нибудь спрятаться, буквально зарывшись головой в песок. Слишком непривычно. Не было ещё такого, чтобы с ней кто-то вот так разговаривал, будто с закадычной подружкой. Но ведь для Полин так почти и было. Она же помнила Эвелин по их давнему прошлому и явно обрадовалась, когда узнала, кто перед ней.

- Скорее с точностью наоборот. – вместо ответного смеха пришлось воспользоваться всё той же улыбкой, которая, казалось, не сходила с губ с того момента, как Полин д’Альбьер вошла в эту гостиную. – В тайной надежде сбыть меня с рук какому-нибудь местному холостяку-плантатору.

- Фи! Как примитивно и старо. Я думала такими вещами не занимаются уже с четверть века. – и, похоже, гостья не стразу поверила словам Эвы, восприняв услышанное не иначе как за забавную шутку. – У нас, конечно, есть своё маленькое сформировавшееся за несколько столетий высшее общество, но по сравнению с Леонбургом – это земля и небо. Искать в Гранд-Льюисе женихов – нелепо и смешно. Насколько я помню, все родившиеся здесь юные леди стараются дебютировать в бальные сезоны где-нибудь в Карлбридже или в иных крупных городах графства. Про молодых людей вообще молчу. Их сдувает отсюда ещё с поступлением в гимназию, а уж заманить их обратно в отчий дом с каждым пройденным годом становится всё сложнее и нереальнее. Всё, на что можно рассчитывать – это на каких-нибудь престарелых вдовцов или же не менее одряхлевших заядлых холостяков. Кстати, мой папенька тоже вдовец и заядлый холостяк – два в одном, так сказать. После смерти матушки за последние десять лет так ни разу и не задумывался о повторной женитьбе, хотя в ла Терр Промѝз всегда проводятся сезонные балы и прочие знаменательные даты с праздниками. Как-никак, удобное для всех расположение самой крупной в Гранд-Льюисе усадьбы просто обязывает на это. Так что приезжать сюда с единственной целью найти себе жениха – дело неблагодарное и необоснованное. А вот ежели ставишь перед собой задачу о проведении целого лета в праздных развлечениях и прочего рода увеселениях, тогда да, это место подходит как нельзя кстати. Ну, а в хорошей для этого компании, даже не вопрос. И я, так понимаю, кроме кузин, ты здесь сейчас вообще никого не знаешь.

- Если принимать во внимание, что я здесь впервые по прошествии десяти лет, тогда да…

- Вот и я думаю, что за вчерашний вечер ты едва ли успела где и с кем тут познакомиться.

Хотела бы Эвелин утвердительно кивнуть в ответ, тем самым подтвердив последние слова забытой подруги, только не получилось. Опять пришлось лишь улыбаться и прятать взгляд на глазурной росписи чайного сервиза, выставленного за минуту до этого горничной на придвинутом к ним столике.

Сердце всё-таки ухнуло о грудную клетку, пустив по венам и артериям удушающий ток жаркого волнения. Захотелось вновь неосознанно во что-нибудь вцепиться, ибо даже взгляд опалило обжигающей пеленой ярчайших воспоминаний вчерашнего дня. Настолько контрастных и свежих, что им удалось перекрыть собой реальные ароматы с окружающими предметами и людьми, едва не напугав до застрявшего в горле вскрика своим физическим осязанием.

А ведь было чем. Будто всего в полушаге от этой черты. Достаточно только качнуться туда или протянуть руку, и он сам тебя коснётся, затянет в гагатовый омут всевидящих глаз и окутает сладковато-терпким запахом сильного мужского тела. И обязательно заставит задрожать, потому что иначе не выйдет. Она ведь сама уже не захочет вырваться из этого шокирующего плена, желая узнать большее, мечтая соприкоснуться с запретным и испытать ранее неведанное. Кто бы и кем бы он ни был в реальной жизни, там он был другим – первородной тайной и загадкой, чистейшим соблазном её наивных юношеских грёз. И как бы она не боялась и не хотела с ним больше встречаться в настоящем мире, её фантазиям и скрытым желаниям было на это наплевать. В её собственном воображении он мог стать кем угодно, пусть сознание этому и противилось, возвращаясь снова и снова к ярким картинкам вчерашних воспоминаний.

И что теперь? Ну не будет же она говорить Полин о том, что вчера успело с ней произойти. Всё равно что признаться в столь вопиющих вещах первому встречному и абсолютно незнакомому человеку. Как бы ей не нравилась эта девушка, Эва её совершенно не знала. Да и не привыкла она к такому общению. Столько лет была сама да сама, а тут на тебе, как снег на голову – подруга детства, которую она не могла вспомнить при всём имеющемся на то желании.

- Ничего, дело это поправимое. – и какое счастье, что никто не мог пробраться ей в голову и увидеть, что там творилось на самом деле, воспринимая её ответную реакцию на иной счёт. – Скучать тебе здесь я уже не дам. И ты знаешь, я даже рада, что твои кузины до сих пор спят. Мне больше нет нужды их ждать, поскольку я только что нашла для себя идеальную компаньонку для прогулок в город. Ты ведь не откажешь в моей просьбе составить мне компанию и проехаться в Гранд-Льюис на воскресную ярмарку?

- На ярмарку?.. – Эвелин неуверенно переспросила, совершенно не ожидав подобного разворота событий.

Ей и без того было жарко, вернее душно, и хотелось вырваться из ловушки собственного воображения именно в окружающую реальность. Туда, где её не будет преследовать образы из пережитых вчерашних страхов, так нещадно оборванные беспощадной правдой истинного положения вещей. Будто Полин д’Альбьер была ниспослана ей в качестве утешительного подарка местными богами, в коем-то веке сжалившимися над сироткой Эвой.

А разве нет? Разве они ей не задолжали за все прошлые лишения и самую страшную в жизни потерю? Она итак никогда и ни о чём их не просила, но и отказываться от нежданных даров тоже не собиралась. Кто она такая, чтобы вскидывать горделиво головой перед столь незначительными подачками?

- Ну да. На неё самую. Ты, наверное, и об этом забыла. Поэтому, в любом случае, тебе необходимо освежить память, а мне удовлетворить требования папеньки – никогда не уходить из дома одной.

- Требования папеньки?

- О, это долгая история. Расскажу по дороге или по прибытию. А сейчас, шляпка, митенки и сумочка. Причёска, кстати, восхитительная.

- А как же Софи, Валери и Клэр?

- Если захотят, приедут сами, как только надумают встать со своих кроватей. Оставлю им записку.

- А они могут и не приехать? – не то, чтобы Эвелин на это надеялась, скорее очень сильно этого не хотела, но просить не оставлять записки, конечно же не рискнула.

- Это же такое событие, ещё и еженедельное. Я уже молчу о возможности купить там что-то исключительное.

Как и про то, что именно на воскресную ярмарку стараются выбраться не только местные горожане, но и продавцы-покупатели из более дальних окрестностей Гранд-Льюиса. Событие, несомненно, значительное, превращающее улочки у торговой площади намного оживлёнными и более переполненными, чем в обычные дни.

- Боюсь, я не могу позволить себе никаких исключительных покупок.

- Не говори глупостей! Там не будет ничего такого, из-за чего бы стоило брать кредит в банке. Так что можешь расслабиться и без мучительных сомнений выбирать всё, к чему потянется твой взгляд. Уж пару пенсов одолжить я тебе сумею в любом случае.

Несмотря на упомянутые мучительные сомнения, уговаривать Эву долго не понадобилось. Она бы и сама нашла способ как и куда уйти из дома, а тут, как говорится, вели сами звёзды и боги. Да ещё и чьей рукой! Но даже спустя час общения с этой восхитительной особой, Эвелин никак не могла совладать с чувством, будто находится в компании неземного существа. Хотя не исключено, что на неё так воздействовал местный воздух с забытыми ощущениями по Гранд-Льюису и его заново открываемыми красотами.

Можно считать это утро и этот день стали неожиданной компенсацией за вчерашние встряски и пережитые неурядицы. Если бы её тогда спросили, хотела бы она начать их по-другому или же отказаться ехать в город, наверное, ответила бы, что нет. Даже зная, что её там ждёт и чем закончится вся поездка. Всё-таки за такие впечатления и эмоции она рискнула бы пожертвовать многим и собственным покоем включительно. Опять любоваться пригородными пейзажами, но на этот раз из открытой коляски, сидя рядом с лучшей рассказчицей и очаровательнейшей особой, равной которой не сыщешь как минимум в трёх ближайших графствах.

На улицах города тоже представлялось всё совсем иначе, чем вчера. Правда, сравнивать скорое передвижение в кабриолете с пешей прогулкой было просто смешно, и всё же в этот раз всё выглядело будто бы по-другому, да и выехали они тогда на другую улицу. Узкую, мощёную выгоревшим до бела булыжником и всё же отличительную от других – конструкцией и высотой домов, частотой и гущей высаженных во дворах и у заборов деревьев да цветов, ухоженностью, либо запущенностью. Всё было интересно, всё притягивало любопытный взор, захватывало дух и восхищало. А когда они выехали в центр и уже оттуда на Торговую Площадь, Эвелин в буквальном смысле испытала эстетический экстаз. Именно здесь она была бы не прочь пройтись пешком и задержаться не на один-два часа и желательно с этюдником на перевес. Но ведь у неё ещё всё впереди, не так ли?

Естественно, самым людным в эту пору дня оказался центральный рынок на Рю Дэ-Аль, представлявший из себя довольно широкую улицу из плотно примыкающих к друг другу трёхэтажных домов, нижние ярусы которых использовались под магазинчики, бистро, кафе-кондитерские и прочие арендные помещения с оказанием всевозможных услуг от юридических контор до аптек и парикмахерских. Но, само собой, не они являлись главной достопримечательностью длинной площади, а растянутые по её центру те самые торговые ряды из сквозных лавочек и киосков, в честь которых и была названа данная улица, как и сама площадь.

Не то, чтобы Эвелин не привыкла к такой толпе, буквально заводнившей Рю Дэ-Аль от одного конца рынка до другого, но из-за полного незнания местных достопримечательностей и планировки большей части города, чувствовала себя тогда слегка потерянной и не в своей тарелке. На благо рядом, держась за локоток, за ней везде и повсюду следовала Полин д’Альбьер, взяв на себя во истину великую миссию – сопровождать свою новоиспечённую компаньонку в чуждый для Эвы Лейн пока ещё не высший свет Гранд-Льюиса. Поэтому ощущение, что на них смотрят и даже оборачиваются вслед, не отпускало с той минуты, как только они сошли на мостовую из кабриолета. С некоторыми встречными Полин даже здоровалась и обменивалась по ходу формальными фразами, представляя тем свою новую-старую подругу, как и тех Эвелин. Обычный формат вежливости, никого ни к чему не обязывающий. Всё равно Эва не стремилась запомнить всех и каждого, да и не для этого они сюда приехали. Тем более вступив в более оживлённое течение ярмарочных посетителей, следить за всяк проходящим мимо отошло на второстепенный план, хотя порой и тянуло обернуться в конец площади и проверить, не подъехал ли к рынку вместительный экипаж на четыре персоны с тремя сидящими в нём рыжеволосыми красотками.

А потом, внимание как-то само собой переключилось на более интересные и завлекающие вещи. Точнее на торговые ряды и отдельные секции с изделиями ручной работы и манящими к себе экспонатами исключительной роскоши. Если Полин чаще и дольше задерживалась у прилавков, по большей части предлагавшие богатый ассортимент из женских безделушек, дорогой посуды, тканей либо эксклюзивные предметы одежды, вроде дамских шляпок, недорогой бижутерии и сумочек, то Эву тянуло к книжным рядам или же к киоскам, торгующих художественными принадлежностями либо товарами для домашнего рукоделия.

- Я думала, у твоих опекунов неплохая библиотека. – Полин иногда её одёргивала, когда руки сами тянулись в сторону книг и хотели ухватиться за корешок со знакомым названием и именем автора. И в принципе её новая фея крёстная была права, поскольку Эвелин ещё не знала, какими изданиями и чьими собраниями сочинений были забиты книжные полки в библиотечной комнате в Ларго Сулей. Но условные рефлексы казались сильнее всех разумных доводов.

- Лучше посмотри какая восхитительная шаль. Для меня слишком светлая, а вот к твоей коже и цвету глаз просто идеально подходит.

- Цвет слоновой кости и вышивка перламутровой канителью – безусловно богатое сочетание, во истину королевское, и вам очень идёт! – конечно, торговцы поддакивали и восхищённо наблюдали из-за своих прилавков, как Полли прикладывала то к себе, то к подруге приглянувшуюся вещичку, и в те минуты Эва ощущала себя не в своей тарелке ещё острее, чем до этого.

Здесь действительно было много всего, разбегались глаза, эмоции с желаниями преобладали над здравым разумом, но, когда Полин пыталась что-то ей примерить, Эвелин тут же входила в ступор, испытывая сильнейший дискомфорт от столь вполне безобидных действий неугомонной скупщицы только самых дорогих вещей и самых бессмысленных безделушек.

- Тут даже мне не с чем поспорить, хотя я не большой любитель женской одежды, в особенности той, что по большей части скрывает, а не подчёркивает. Но эта накидка действительно королевская, для наших прохладных ночей подойдёт, как нельзя кстати…

- Боже, Киллиан! Где тебя ещё можно так встретить среди бела дня, как не у лотков с женскими горжетками!

Наверное, в тот момент все испытанные ранее чувства скованности и полной неуверенности в себе, попросту схлынули с сознания и тела, как от удара мощнейшей волной сбивающего с ног прилива. Эву не просто парализовало, её чуть не вынесло в мир иной, когда над затылком, всего в полуфуте от её правого плеча, прозвучал уже такой знакомый, буквально пробирающий до костей мужской баритон.

Только она всё равно обернулась, слишком резко и поспешно, каким-то чудом не вскрикнув, не отшатнувшись и не хлопнувшись в обморок. Инстинкты самосохранения оказались сильнее, но не настолько, чтобы довести свою самозащиту до крайнего предела. Она всё равно оцепенела и всё равно вперилась испуганным до смерти взглядом в насмешливую ухмылку Киллиана Хейуорда. Ещё бы, он же стоял прямо за спиной, практически в самый притык и всё это время не сводил с неё крайне внимательного и подчёркнуто изучающего взгляда.

_____________________________________________

*Калиссоны—Calisson, традиционный французский десерт, делается из миндальной массы с разнообразными добавками. Сверху покрывается белой глазурью и имеет форму ромба

Глава пятнадцатая

Она была невесомой, легче роя бабочек или же морского бриза, овеивающего нагое тело бесплотным скольжением. Может поэтому ей удалось его окутать буквально всего, от макушки до пят: проникнуть в кожу, просочится в поры и в нервные окончания, хлынув по венам и эрогенным точкам чувствительной плоти опаляющим жаром тягучей истомы. Его детородная мышца, и без того налитая кровью, окаменела до едва осязаемой немоты, грозясь взорваться практически звенящей головкой под настойчивым касанием чужих пальчиков и сводящей с ума вакуумной помпы влажного рта. Слишком сладостные ощущения, чтобы всплывать из их вязкой глубины сознательно и вопреки первородным инстинктам. А под змеящимися движениями очень юркого язычка несносной совратительницы так и вовсе срывало в немощные стоны, удерживая и тело, и сознание на гранях двух слившихся реальностей.

Совсем близко, у самого края, желая ухватить её туманный призрак за несколько мгновений до того, как он раскроет от изумления глаза и едва не подскочит, будто ужаленный, с жёсткого матраца. Сон смоет, как потоком ледяной воды из ушата за считанные доли секунды, а руки рефлекторно потянутся к той, кто так безжалостно вырвал его из липкой паутины чарующих видений, смяв воздушный образ белокурого ангела своим отталкивающим ликом прожжённой потоскухи.

- Рози!.. Мать твою! – при этом пальцы интуитивно вцепятся в её крашеные кофейной гущей волосы над висками, но не настолько бойко, чтобы тут же одёрнуть её голову от низа своего живота. – Ты в своём уме, безсоромна гульня?

А эта нахалка ещё и заулыбается во весь свой блудливый рот, лишь ненадолго выпустив из него вздутую головку перевозбуждённого члена.

- А кто тебе виноват, Килл? Сам не запираешься, ещё и спишь нагишом с таким манящим стояком.

- Вообще-то я сплю в кальсонах. – он не расслабил пальцев, наоборот. Ещё сильнее стянул в них завитые локоны навязчивой шлёнды, намеренно причиняя той боль и оттягивая от себя в сторону окна к полу.

- Как будто я не знаю, как они снимаются… - она и не сопротивлялась, хотя была крепкой бабищей и запросто могла скрутить мотню любому зарвавшемуся клиенту. Да и взвизгнула с явным довольством, будто была лишь рада столь унизительным действиям от вспылившего любовника. Прямо так и заскользила по деревянным доскам вощёного пола коленками и ладошками, пока её подталкивали пятящуюся назад в нужный угол. Но голову не отпускали, удерживая за волосы и на небольшом расстоянии от колом стоячего члена. Она-то и не отводила от него своего жадного, буквально загребущего взгляда, пошло облизывая свои большие припухшие губы в ожидании заветного приза.

- А разве я разрешал тебе их снимать, как и заходить в этот дом? – а вот у него мутнеет в голове совершенно от других мыслей, далеко не весёлых и слишком тёмных, бьющих по глазам расплавленной смолой иных желаний и иной жажды. Изнутри ещё прижигает сладким ядом недавнего сновидения, зудит в коже и ломает кости воспаляющими накатами порочного жара. И он прекрасно понимает, что его состояние, как и неуёмный соблазн кончить, вовсе не результат безупречной работы языка и пальцев стоящей перед ним на коленях салонной потаскухи. Она попросту решила им воспользоваться, впрочем, как и остальные сучки из притона мадам Веддер, которые никогда не брезговали его пустой постелью и редко запираемыми входными дверями его комнат.

Если раньше последнее никогда не казалось для него чем-то предосудительным и недопустимым, как для большинства благопристойных граждан Гранд-Льюиса, то сегодня он испытывал какую-то непонятную, практически беспричинную вспышку удушающей злобы. И ему всё ещё хотелось кончить. Только не в этот рот и не в эту искусную глотку, способную заглотить в себя не только большой, как у него член, но и прихватить по ходу даже мошонку.

Увы, но выбирать сейчас было не из чего.

- Ну, так накажите меня, господин Хейуорд! – да и эта шлюшка знает, как задеть поглубже и по самое небалуй. Раскрыть пошире свои бл*дские, чернющие, как у цыганки, глазища и зазывно провести кончиком влажного языка по верхней губе всего в паре дюймах от его члена. Чёртова стерва. Это надо же, успела не только пробраться в его спальню, но и даже стянуть с себя платье и панталоны. Собиралась его оседлать сразу же после глубокого минета?

- Много себе позволяешь, Рози! – но сдерживать себя было ещё сложнее. Тьма плескалась в его взгляде почище излишков алкоголя в крови пьяницы, так же пульсируя в висках, стискивая череп и выжигая разумного в нём человека, словно кислотой по внутренностям. А иногда, прямо, как сейчас, она им и управляла. Сочилась по его мускулам и царапала натянутые нити напряжённых эмоций непредсказуемыми импульсами, вынуждая его пальцы сжиматься в чужих волосах сильнее и беспощаднее, пока глупая жертва не зашипит от куда реальной боли.

- Или нравится ходить по краю, забывая, кто мой отец?.. Хотя нет. – вторую руку тоже не миновала рефлекторная реакция, словно сама обхватила мозолистыми пальцами выбеленные щёки наглой девки возле алого рта и поверх острого подбородка. – Всё-то ты прекрасно помнишь. Поэтому и приходишь сюда. Я же его облегчённое подобие и никогда не переступлю грани, на которые ему было всегда плевать со своей высокой колокольни.

И это не могло не злить, изводящим здравый рассудок пониманием, что всё это по своей сути – истина в последней инстанции. И все эти сучки всё это знали, поэтому и тянулись к нему, а он им это позволял. Очень долго позволял.

Да и чего на них теперь рыпеть-то? Разве ему самому не нравилась вся эта грязь и отталкивающая для нормальных людей срамота? Разве не давала, как сейчас, ложного ощущения извращённой власти сильнейшего над слабым, пока он смотрел с высоты своего исполинского роста в глаза распластанной у его ног бесстыжей шлюхи?

Только сегодня всё было иначе. И, видимо, Рози тоже очень хорошо это прочувствовала. По крайней мере, страх в её глазах был неподдельным. И тем противней было это осознавать. То, что он тоже являлся неотъемлемой частью данного клозета и был заклеймён её отвратной стороной медали практически с зачатия, у которой, увы, не было светлых перспектив. И если раньше он воспринимал сложившееся положение вещей, как за само разумеющееся, то сегодня, почему-то, всё выглядело по-иному. Будто перевернулось с ног на голову.

Привычный уклад вполне обыденной жизни приобрёл вкус и нотки тошнотворного смрада, и даже эта шлюха в его ногах казалась грязнее обычного, пусть и вымывалась по нескольку раз на дню и куда чаще любой знатной аристократки. Эту грязь ничем не смоешь. Этот запах ничем не перебьёшь. У них совершенно иной источник происхождения и въедаются они в твоё нутро, подобно неизводимым шрамам и рубцам, а то и безобразным ожогам, намертво и до гробовой доски.

- За это мы тебя и любим, пуще любых денег и свободы. Ты же всегда был таким лапочкой…

А вот за это потянуло влепить ей увесистую оплеуху далеко не щадящей игрой.

Не ожидал он, что ему настолько станет дурно, а в голове помутнеет так, что даже уши заложит, да пальцы обеих рук сожмутся в побелевшие от перенапряжения кулаки. Отрезвит его лишь почти испуганный вскрик боли, поскольку левая длань всё это время продолжала сжимать кофейно-рыжие патлы мисс Розалии Йорк – искусной рабы любви и виртуозной исполнительницы глубоких минетов.

- Килл, ты с ума сошёл? Больно же!

- А ты не сошла с ума, с утра пораньше врываться в дом моего сына? Тебе мало собственных клиентов и их членов? Обязательно надо поплясать на ещё одном, чтоб и ему какую заразу прицепить?

Видимо, они оба были так ослеплены каждый своим безумством, что не заметили, как в спальню вошла ещё одна статная особа женского полу, окатив обоих зазвеневшим от сдержанного негодования ледяным голосом. Правда, больше всех испугалась Рози и куда сильнее, чем от почерневшего взора несостоявшегося на это утро любовника. А вот Киллиан, напротив, повернул потемневшее лицо в сторону матери так, словно это она не имела никаких прав врываться сюда без его на то прямого разрешения. Хотя, по сути, обе красавицы отличились, и обеих хотелось выставить за двери, как никого и никогда раньше.

- Это мой член, мисс Вэддер, и только мне решать, кому на нём плясать.

- Да бога ради! Только будь любезен, подтяни кальсоны и распоряжайся своим членом не в моём присутствии. А ты… - прожигающий насквозь взгляд больших и конечно же раскосых, как у большой надменной кошки, зелёных глаз резанул воздух нефритовым кинжалом в сторону оторопевшей проститутки. – Подобрала своё тряпьё и живо отсюда! Ещё раз застану тебя в этом доме, месяц будешь пахать без комиссионных на карманные расходы и простыни заставлю стирать со всех номеров голыми руками.

- Мисс Вэддер, я не… - заблеяла было Рози жалобным голосочком невинной овечки.

- ЖИВО я сказала! – только на один тон повысился властный голос более старшей и более красивой здесь женщины, после которого непутёвую девку сдуло из комнаты, как в один порыв сумасшедшего урагана. Хорошо, что хоть не забыла по пути похватать свою раскиданную по полу одежду, получив напоследок в спину короткое «заклятие» из бранных слов на местном диалекте.

- Я тебя, кстати, тоже сюда не звал. Или у вас вошло в привычку врываться в мой дом, только тогда, кому первой ударит этой блажью в голову? Вы там список поочередности случайно не ведёте меж собой?

В отличие от сбежавшей Розалии, Киллиан никуда не спешил и совершенно не дёргался под обмораживающим взором матери, во истину шикарнейшей красавицы, не утратившей своей божественной красоты ни на йоту даже в свои чуть за сорок лет.

Говорят, бог шельму метит. И похоже, он прибегает к двум видам, так называемых «меток», и ангельская красота – одна из них, при том самая опасная. Не удивительно, почему в средние века всех красивых женщин называли ведьмами, практически без разбору и какой-либо пощады сжигая тех на кострах (перед этим подвергая страшнейшим физическим пыткам, от которых едва ли бы мог выжить любой иной смертный). По существу, их грядущему поколению сослужили во истину доброй услугой, позволяя последним безнаказанно выделаться на фоне безликой серой массы и тем самым доводить крепкие умы противоположного пола до уровня безмозглых приматов. И не только. Порою опуская так называемый сильный пол до таких низменных граней, переступив которые однажды, обратного пути из оных уже и не сыщешь.

Действительно, дьявольская отрава, от коей не существует ни лекарств, ни какой-либо иной исцеляющей панацеи. И стоявшая перед Киллианом женщина являлась довольно-таки весомой её частью. Помеченный дланью циничных богов падший ангел, от безупречной красоты которой захватывало дух у всяк её узревшего, и не имело значения какого этот счастливчик возраста, либо полу. Мимо таких просто так не проходят, и дай боже при мимолётном погружении в эту колдовскую зелень кошачьих глаз, твой ум останется таким же крепким и ясным, как за несколько мгновений до этого.

Не важно, что эта ослепительная красавица – законная невеста князя Тьмы была твоей матерью. От данного факта легче не становилось, скорее, наоборот. Ещё больше бесило и полосовало по сознанию полной безысходностью. Ведь она не просто тебя породила – в тебе текла её кровь, та самая метка богов, заклеймившая тебя до скончания отмеренного тебе века несмываемым позором проклятого происхождения.

- Я не обязана спрашивать прямого разрешения приходить в дом к своему единственному сыну у кого бы то ни было! Это привилегия принадлежит только мне. И не смей меня равнять с этими девками! Я прихожу сюда не в твою постель и не в надежде что-то там от тебя урвать. И, бога ради, перестань разговаривать со мной, как с подзаборной шалавой! Проявляй хотя каплю уважения, хотя бы за то, что я тебя родила на свет.

Она так и вошла в его спальню, подобно величественной королеве, с горделивой осанкой и вздёрнутым точёным подбородком высоко поднятой головы. Её одежды не уступали по крою и качеству тканей платьям зажиточных аристократок Гранд-Льюиса. Да и носила она их не менее изящно и как подобает истинным леди, подобно высокородной особе, над манерами поведения коей бились с самого её раннего детства специально обученные дуэньи, гувернёры, придворные репетиторы и танцмейстеры. Ни одного вызывающего элемента, вроде слишком глубокого декольте или же яркой косметической краски на круглощёком лице. При чём дешёвой бижутерии она никогда не носила и редко когда-либо пользовалась вообще. Предпочитала жемчуга, завивала тёмный шоколад своей шикарной гривы в мелкие кудри и всё это с сочетанием нежной оливковой кожи, вместе с дерзким разлётом тёмных бровей над более светлыми глазами с поволокой, – создавало ту гремучую смесь смертельной опасности для всяк взглянувшего на неё смельчака, от которой теряли голову куда более опасные представители, так называемого сильного пола. Достаточно вспомнить отца Киллиана, чьё имя большинство горожан и по сей день произносили едва не шёпотом.

- Так ты за этим сюда пришла? Чтобы напомнить, кто же меня породил на свет?

Всё это время, пока он неспешно поправлял на себе кальсоны и проверял наличие воды в угловом бочке умывальника, Адэлия Вэддер, не глядя на сына, прогуливалась во второй половине довольно вместительной комнаты с белеными стенами и потолком. Вроде как делала вид, будто разглядывает самодельные книжные стеллажи по всему периметру холостяцкого жилища, а точнее забитые книгами полки всевозможных мастей, размеров и степени изношенной потрёпанности. И, судя по её реакции, ничего из увиденного и подмеченного, ей не понравилось, не вызвав хоть какого-нибудь уважительного снисхождения, а выложенные на полу под вторым окном не вместившиеся на полках пухлые томики не раз перечитанного чтива, так и вовсе вынудили её красивые, пухлые губки скривиться в брезгливой ухмылке.

- Дело ведь не в том, кто тебя породил, а то, каким ты вырос человеком. И раз тебе так неприятно моё родство, - она обернулась, сложив ладони и кончики пальцев изящным жестом у живота, эдаким «смиренным» жестом святой грешницы, разве что с непримиримым взглядом непреклонной королевы. – Почему не уедешь отсюда? С деньгами твоего отца ты бы мог выбрать себе любой город, а то и другую страну. Может даже стать тем, кем мечтал всю жизнь, вместо того, чтобы перебиваться неблагодарной работой в порту или наёмным чернорабочим на плантациях.

- А что плохого в чёрной работе? Её же должен кто-то делать. Или по твоему разумению, она недостойна тех, кто вырос достойным мужем своего рода?

- Её должен делать тот, кто только на неё и годен, а не человек, закончивший приходскую школу и мужскую гимназию в Карлбридже. Ты для этого тратишь все заработанные тобою деньги на эти книги? Чтобы потом спускать своё образование на разгрузках и погрузках кораблей?

- А тебе было бы приятней видеть меня каким-нибудь услужливым клерком в банке или нотариальной конторе, в отутюженных брюках и с напомаженными волосами? И чтобы на каждый день была смена из накрахмаленных воротничков? И почему тебе так неймётся от желания, чтобы я отсюда уехал? Неужели ты думаешь, что клеймо сына проститутки не будет меня преследовать в другом городе? По-твоему, достаточно только переехать, сменить место жительство или целую страну и меня сразу начнут воспринимать иначе?

- По крайней мере у тебя отпадёт нужда обходить меня десятой дорогой.

- Так ты думаешь, я стараюсь не пересекаться с тобой на людях, только потому, что стыжусь тебя? Или это всего лишь один из очередных поводов в попытке выпроводить меня из Гранд-Льюиса? Зачем ты на самом деле сюда пришла?

Как бы это ни парадоксально звучало, но он так и не научился понимать эту женщину – собственную мать, желавшую ему только лучшего, но не здесь, не в пределах данного города и желательно не в Эспенриге. Поэтому его и раздражали все её нечастые приходы в его дом с неудачными попытками уговорить его уехать отсюда. Ведь по сути все эти разговоры так ничем и заканчивались, каждый оставался при своём, замыкаясь в собственном облюбованном отчуждении до следующих стычек, усиливающих нервное раздражение от подобных встреч всё сильнее и глубже.

Казалось, он и без того знал ответы на свои заезженные вопросы, и прищуривать глаза в подчёркнутом подозрении было определённо излишним. Адэлия Вэддер не пустит его дальше за воздвигнутую меж ними преграду обоюдной непримиримости и жёстких претензий друг к другу. Сквозь её идеальную маску не пробьётся ни один проницательнейший взгляд на этой планете. Она не подпустит к себе никого, даже родного сына, потому что так намного удобней и комфортней и, конечно же, безопасней.

- А ты будто не знаешь? Гранд-Льюис маленький городок и сплетни в нём разносятся быстрее, чем крики чаек над побережьем. Или мне напомнить тебе, что вчера произошло в порту?

Надо сказать, в те секунды он впервые оторопел, и не потому, что ему нечем было ответить на этот на удивление неожиданный вопрос, а потому что не знал о каком именно происшествии шла речь. В памяти почему-то сразу же всплыл образ перепуганной до смерти юной блондинки с огромными, как у святых мучениц на иконах, глазищами в тот самый момент, когда та чуть было не налетела на него в портовой бане. За ним последовал ещё один, не менее волнующий и вызывающий даже сейчас неоднозначную реакцию расслабленного тела. То, как она всё-таки налетела на него, там, в заброшенной усадьбе Лейнов, впервые с ним соприкоснувшись и чуть было после этого не отдав местным богам свою трепетную душу.

Но откуда?..

- Как ты на глазах у стольких свидетелей обменивался задушевными любезностями с некой юной особой по имени Софи Клеменс. С той самой безсоромной вертихвосткой, к которой я запретила тебе приближаться на пушечный выстрел ещё в прошлом году!

- Вообще-то она благородная леди из уважаемой в Гранд-Льюисе семьи, назвать её подобным эпитетом такой женщине, как ты, как-то не совсем престало… Как-никак, она не одна из твоих салонных девок.

- И что? Это как-то мешает ей быть шлюхой? Или благородное происхождение снимает с неё данный ярлык при любом раскладе и недопустимом на людях поведении?

- Я что-то не совсем понимаю. Ко мне-то какие претензии? – не смотря на очередную, не самую приятную тему обсуждения, но он всё-таки испытал неожиданное облегчение. Будто его только что оттянули от самого края куда более опасного для него разговора. От тайны, которую был намерен хранить до последнего, во что бы то ни стало, от кого угодно и где угодно. – Это ей ударила в голову блажь ко мне прикопаться. Никто её за язык не тянул.

- Но и ничего не сделал, чтобы замять этот спектакль. Более того, начал ей что-то отвечать, вместо того, чтобы развернуться и молча уйти. С этой избалованной стервы станется. Я тебя предупреждала не её счёт ещё чёрт знает когда, но разве ты меня слушаешься. Скорее начнёшь делать всё мне наперекор, а мне потом разгребать за тобой. Помяни моё слово, когда-нибудь ты точно доиграешься и помочь тебе, окромя себя самого, больше никто не сможет. И почему ты не позволишь мне подыскать для тебя достойную работу. Будто намеренно ошиваешься в том порту, чтоб на кого из приезжих глаз свой шелудивый положить. Мало тебе салонных девок, что сами в твою постель лезут? Нужно доказать всему миру, что способен окрутить какую-нибудь барскую лялю? И что? Окрутил, заполоскал мозги, попортил товар и опустил на свой уровень? По-твоему, она будет тебе благодарна за это всю оставшуюся жизнь?

- Я её ни к чему насильно не принуждал. И, как ты изволила сама недавно выразиться, знатное происхождение не мешает быть шлюхой никому и в принципе. Если человек порченный изнутри, не имеет значения, кто обесценит его тело извне.

Может ему показалось, но после его последних слов лицо Адэлии Вэддер то ли заметно побелело, то ли стало ещё более замкнутым, а величественная осанка едва не зазвенела идеально натянутой струной.

- Знаешь, не всяк человек изначально бывает порченным, да и не тебе судить тех, чьей чужой слабостью и невинной наивностью пользуются в личную угоду подобные тебе. Человек начинает гнить не просто так. И уж тебе ли этого не знать.

- Поверь мне на слово, маменька, - он тоже не по-доброму вперился из-под тёмных бровей недобрым взглядом в горделивый лик непреклонной матери, ибо после её слов его самого обдало жаром вскипевшей в жилах тьмы. – В этом случае с моей стороны было проделано наименьшее из возможного. Портить там было изначально нечего, и не мои руки направляли эту красавицу по выбранному ею пути. И, чтобы ты на данный счёт успокоилась, между ней и мной уже всё закончено.

- Поэтому ты и побежал к ней вчера вечером в Лейнхолл? Мол, закончить незавершённое в порту?

- Да, мама! – он даже сделал в её сторону парочку неспешных наступательных шагов, не сводя с её безупречного лица прожигающего насквозь взора. – Чтобы поставить последнюю меж нами точку. Указать ей её истинное место и положение. Хотя, надо признаться, меньше всего я ожидал, что ты будешь за мной следить.

- После того, что между вами произошло в порту? – о, нет, она и не собиралась тушеваться, как и признавать своих ошибок. Напротив. Она никогда не ошибается, всегда и всё делая только во благо. – Лучше признайся, что ты с нетерпением ожидал того момента, когда же она позовёт тебя, щёлкнув перед носом ухоженными пальчиками командным жестом. Побежал в след за ней, даже не задумываясь, что тебя там ждёт.

- Ты как-то совсем меня ни во что ни ставишь. – он даже не сдержал «изумлённого» смешка, разочарованно покачав головой и не менее иронично сощурившись. – И с чего ты взяла, что это я за ней бегаю? Я ведь и пошёл туда лишь с одной целью, сказать, что между нами всё кончено. Сколько ещё раз мне нужно это повторить, чтобы ты наконец-то это услышала? Ты ведь хотела именно этого, насколько я понял из твоего прихода сюда?

- Надеюсь, что это так. И уж прости свою мать за то, что она настолько тебе не доверяет. Думаю, ты и без лишних пояснений понимаешь почему?

- Ты права. В этом нет твоейвины, особенно в том, что все близкие тебе люди не способны тебе доверять. – увы, но эти слова не являлись щедрым жестом к обоюдному примирению, скорее ещё одним колким камешком в чужой огород.

- Не суди, да не судим будешь? Так, кажется? – её ответная улыбка не сумела скрыть до конца старательно сдержанной горечи, но выстояла она данную словесную перепалку с непоколебимым достоинством.

Надо сказать, силе духа и воли ей было не занимать. Обычно такие, как она, довольно редко доживают до подобного возраста, сохраняя былую красоту и моральные силы в завидном избытке. Но в том-то и дело, таких единицы, и без чужой весомой помощи не сумели бы продержаться на плаву даже несколько минут. И, как любил говаривать отец, покровители не выбирают слабых, пусть со стороны и выглядит с точностью наоборот. Человек всегда тянется к силе, при чём по большей части именно скрытной. Да и не могут не тянутся, ведь она сама к себе притягивает своей потенциальной мощью.

- Да и грех судить родную мать только за то, что она желает своему единственному ребёнку добра. – и подхватив изящными пальцами атласный подол дорогого платья цвета морской волны, мисс Веддер направилась к выходу их комнаты.

Не принято у них было целоваться в щёчки или же расточаться в светских манерах при встрече и прощании, особенно без свидетелей. Только сухое и сдержанное общение, с чётко проложенными границами допустимого, которые никогда и никто из них не переступит.

- И пожалуйста, Киллиан, - она всё-таки остановилась ненадолго в дверном проёме, обернувшись к сыну с обязательным прощальным напутствием. – Постарайся больше не испытывать судьбу. Я не слишком уверена, что данная история с дочерью Клеменсов действительно закончена и не потянет за собой нежелательных для обеих сторон последствий, но постарайся уже на этом остановиться и больше не искать на свою буйную головушку приключений. Тем более с теми, кто способен ответить невообразимо крупными неприятностями кому бы то ни было.

- Хочешь, чтобы я общался лишь с равными себе? – ироничная ухмылка, искривившая его губы, не заставила себя долго ждать. Можно сказать, ничего нового он так сегодня и не услышал.

- И что в этом плохого?

- Не знаю… - он передёрнул плечами, явно переигрывая с обдумыванием ответа. – Просто не знаю, как мне их определять. С одной стороны, ты сама говоришь, что шлюха не имеет классового статуса, да и во мне течёт кровь не только проститутки, но и потомственного дворянина-аристократа. Конечно, я не имею никаких законных прав на получение хоть какого-то маломальского титула и с таким отцом едва ли получу хотя бы место младшего лакея в его же имении, пусть даже в истории встречаются случаи с иным разворотом событий. Но с другой стороны… Какого будущего ты желаешь мне сама, кроме назойливого рвения устроить меня по протекции какого-нибудь благодарного клиента в тот же банк или в личные секретари нашего любимого губернатора? С кем я должен общаться по твоему разумению? Кого ты считаешь мне равными?

Она ответила не сразу, впервые за всё это время посмотрев на сына иным взором, наполненным горьким сожалением и ни разу невысказанной вслух материнской мечтой. Наверное, за это он её порой так остро и ненавидел, за то, что она не взирала на него с нескрываемой гордостью и не вкладывала в него больших надежд. Никогда.

- Я бы очень хотела, чтобы ты повстречал умную, хорошую и чистую не одной лишь душою девушку, только… Нужна ли тебе такая? Не испортишь ли ты ей жизнь…

Такого ответа он точно не ожидал. Точнее, не ожидал, что его приложит после подобных слов, как после сбивающего с ног удара под дых. Даже заморгал часто, ощущая, как изнутри или со дна дремлющей тёмной сущности восстаёт огневой волной непримиримое возмущение.

- Ты слишком многое выискиваешь во мне от отца. Наверное и не удивлюсь, если ты меня постоянно с ним сравниваешь. И, да, ты права… Едва ли подобная девушка сможет привлечь к себе моё внимание. Как правило, они скучные, безликие и настолько хорошие, что даже у собственных подруг вызывают ноющую тоску с раздражающей оскоминой. Но спасибо за то, что рискнула поделиться своими желаниями. Я даже слегка польщён. Не каждый день услышишь от родной матери такие откровения.

- Рада, что хоть чем-то сумела тебя пронять.

Ну, конечно, последнее слово всегда оставалось лишь за мисс Адэлией Вэддер. Ничего нового. Заявиться в его дом без приглашения и предупреждения, чтобы испортить его единственный выходной с самого утра. Не удивительно, что его ещё больше часа полоскало от взбаламученных этой женщиной эмоций, притапливая зудящим соблазном вычудить что-нибудь эдакое и обязательно со всей душевной щедростью.

Глава шестнадцатая

На благо, сегодня было воскресенье и этот день можно было распланировать по своему усмотрению едва не по часам. Пойти всегда было куда, если заранее вычесть из списка салон матери. Сегодня ход туда был закрыт, не смотря на прессующую напряжённость, которую ему так и не помогли снять после соответствующего пробуждения. Правда, благодаря появлению матери, от физического возбуждения остались лишь одни сникшие воспоминания, чего не скажешь о подкожном зуде и периодических приливах противоречивых чувств, то и дело накатывающих жгучими наплывами беспричинных желаний в самые непредвиденные моменты.

После подобной встряски, вспоминать о последнем сне не хотелось, как и не хотелось ворошить память о вчерашнем дне. Вот почему всегда так происходило, наслаиваясь один на другое именно тогда, когда меньше всего ждёшь подобного от жизни?

Что ж, выбор пока был невелик. Либо честить на чём свет стоит испортившую это утро собственную мать, либо как-то переключиться на более приятные фрагменты из чуть приугасших воспоминаний минувшего вечера. Обычно он редко анализировал пережитое в схожем ключе, как-то успело приесться за последние десять лет. Не имел он проблем со слабым полом благодаря тому же притону родной матери. Рано потерял свою невинность (всё там же), рано был обласкан женским вниманием, при чём чрезмерным и порой зашкаливающим. Может быть и дальше довольствовался всегда открытыми для него настежь возможностями в салоне мадам Вэддер, но вскоре его потянуло на иную сторону, проявился нежданный интерес к иному сорту девиц. Более изысканному, что ли. Не такому доступному в начале, но от этого не менее занятному и притягательному.

Да, тянуло его вверх, не смотря на все старания матери удержать его там, где, по её мнению, было его законное место по рождению. Только не теми методами она старалась. Большой ошибкой было отдать его в приходскую школу, а потом, не без помощи отца, на целых семь лет упечь в гимназию для мальчиков закрытого типа в Карлбридже. Там-то ему и пришлось взрослеть за считанные месяцы и учиться жить по жёстким законам человеческих джунглей. Тем более не было никого рядом, кто мог утешить после стычек с юными выходцами так называемой высшей знати, не желавших мириться с тем фактом, что им приходилось сидеть в одном классе с байстрюком. Уж на нём-то они потом на переменах и во дворах гимназии отыгрывались за данную несправедливость со всем своим чистосердечным рвением. От них он многое о себе узнал и на многое у него открылись глаза.

Заугольник, выблядок, курвёнок, наёбыш, сучонок – всего лишь небольшая часть налипших на него там кличек, которая продолжала тянуться вслед нескончаемым шлейфом даже после окончания гимназии. Если нанесённые раны со временем как-то зажили, да затянулись, то оставшиеся после них шрамы с рубцами напоминали о себе чуть ли не каждый божий день. Он бы мог, конечно, со смиренной стойкостью сглатывать эту тошнотворную микстуру, оставаясь там, где, по чужому утверждению, ему самое место, но гордыня брала своё. Развернувшийся в гимназии пытливый разум требовал большего, рвался из тесных рамок созданного иными убеждениями образа ограниченного представителя низшего класса. Возможно, по большей части с ним сыграли злую шутку столь редкие учебные предметы, как логика, теософия и новомодная в высших кругах философия, но факты оставались фактами. Не чувствовал он себя тем, в чьи «одежды» его пытались рядить все, кому не лень. И поэтому упрямство брало своё, шло наперекор устоявшемуся мнению цивилизованного общества и рвалось к той черте и к тем красным флажкам, за которыми, по его мнению, не имелось запретных пределов. И, надо сказать, у него получалось и довольно-таки неплохо.

Наблюдательности ему было не занимать, критическое мышление с каждым последующим годом взросления расширяло собственные границы и неслось на всех парусах к новым горизонтам. Стоило только проникнуть в «стан врага», как прежние представления об избранности и исключительности носителей «голубой крови» рухнули в одночасье на веки вечные, подобно карточному домику под дуновением лёгкого ветерка.

Он увидел на той стороне таких же, как он людей, ничем не отличавшихся от остальной человеческой массы, имеющих такие же потребности, слабости и низменные пороки. Соблазнённые им женщины так же отдавались ему в своих надушенных и накрахмаленных постелях, как и проститутки в ухоженных номерах салона его матери. Ничего нового он там не нашёл, не постиг и не познал. Порой доходило даже до смешного. Некоторые из них настолько были не осведомлены о многих тонкостях интимных игр и возможностях собственного закрепощённого тела, что иногда впадали чуть ли не в шоковое состояние, когда он всё им это раскрывал, демонстрируя в наглядном исполнении, какого уровня эротического удовольствия можно достичь вообще и в принципе. Не удивительно, что многие из них слишком болезненно воспринимали его уходы с необратимыми разрывами их тайных отношений. Хотя о последнем он никогда особо не переживал.

Если по началу какой-нибудь красотке и удавалось зацепить его внимание, вызывая к себе чисто спортивный интерес, то по прошествии энного времени данный интерес попросту сходил на нет. Иногда даже делать ничего не приходилось. Хватало одной лёгкой улыбки и брошенного в сторону избранной жертвы прямолинейного взгляда, и покой этой наивной особы будет нарушен как минимум на ближайший месяц. А уж после того, как он возьмёт эту слишком приступную крепость за считанные дни (а то и часы!), то насытится полученными дарами сполна. Вначале вскроет эту, так называемую, шкатулку с секретом, подобно искусному взломщику-виртуозу, изучит со тщательной скрупулёзностью всё её содержимое, оценит по достоинству каждый найденный там драгоценный камешек, а потом… Без какого-либо сожаления и надобности выбросит, даже не глядя куда. Ну, может ещё с некоторыми и потянет чуть подольше, если выявится возможность наказать какую-нибудь чрезмерную гордячку сладостным уничижением через более изощрённые методы. И если потребуется (если тёмная сторона полуспящей сущности возжелает больше крови и больше жертв), заставит в буквальном смысле ползать у своих ног. И не только…

Вчерашний вечер был одним из таких исключительных дней, когда зарвавшаяся София Клеменс попыталась удержать его всеми известными ею способами, даже не задумываясь о том, какое удовольствие он испытывал от всех её унизительных потуг и немощных попыток заполучить обратно ускользающий из её жадных пальчиков приз. И всё же, не данная часть последних воспоминаний заставляла его раз за разом возвращаться к минувшим событиям. Сознание и даже тело царапало знакомыми раздражителями проснувшегося голода. Внутренний охотник учуял совершенно новый запах новой жертвы, раздраконивший чувствительные рецепторы ненасытной тьмы незнакомыми ранее нотками обособленного аромата. Если вчера этот голод лишь слегка занялся и потянул по расслабленным струнам спящих эмоций ненавязчивой мелодией подзабытых ощущений, то сегодня он успел разрастись едва не до пугающих масштабов. И не только соответствующей жаждой, но и распаляющимся азартом.

Но что самое интересное, такое с ним случилось впервые. Как правило, он не обращал на подобных девушек своего пресыщенного внимания буквально в упор. Слишком тихие и слишком скромные, и без того затюканные либо собственными родителями, либо дуэньями-садитсками. Ловить там было нечего. Они итак смотрели на него едва не с открытыми ртами, мгновенно заливаясь густой краской милого смущения, стоило ему лишь скользнуть по их лицам скучающим взором. Да и в постели толку от них, как от лежачего бревна, ещё начнут с перепугу напрягаться или сжиматься по дурости, а то и вовсе разрыдаются со страху. Потом успокаивай их по нескольку часов кряду. Возиться с такими – сразу же и напрочь отпадает любое желание.

Тогда какого он до сих пор думает об этой незнакомке, то и дело воскрешая в памяти связанные с ней моменты – её очаровательное ангельское личико и раскрытые на всю ширь бездонные глазища. А сказать, что она якобы не зацепила его своей несвойственной для этих мест красотой, всё равно, что нагло соврать самому себе прямо в лицо. Ещё как зацепила, не говоря о вчерашнем вечере, когда налетела на него у конюшни заброшенной усадьбы, а потом бежала прочь сломя голову, как чумная, будто он и впрямь намеревался устроить ей погоню. Хотя надо-таки признаться, у него по началу действительно чуть было не сработал инстинкт охотника, тем более нагнать этого упорхнувшего в ночь мотылька ему не стоило никаких излишних усилий.

И почему же тогда не нагнал? Решил, что овчинка не стоит выделки? Или же оставил на потом? Дал время этому тлеющему чувству разгореться куда жарче да ощутимей, чтобы пробрало далеко не слегка, буквально до жжения в чреслах и костях, а уже после погнало по тлеющему в воздухе следу реальным голодом. Всколыхнув куда больше желаний и пронимающего предвкушения.

По сути только и существовало два возможных варианта развития этой истории. Либо он о ней забудет, либо, как сейчас, потянется не одними лишь помыслами почти что в неизвестном направлении. Хотя времени по любому ещё было в запасе даже более чем. Можно было бы успеть и остыть, а может быть и найти иной источник интереса. Увы, человеческие эмоции слишком быстротечны и ему ли об этом не знать. Хотя ради определённого азарта и конкретно поставленной цели почему бы не попробовать. Что он от этого потеряет? Не говоря уже об оставленном визитом матери крайне неприятном осадке, от которого хотелось избавиться как можно скорее, так сказать, не откладывая в долгий ящик.

Да, время оно такое. Либо никого не ждёт, либо даёт слишком много возможностей и путей.

А может это такая жестокая насмешка богов? Вначале придумают для глупого человека безвыходную ситуацию, загонят в неё лишь им известными способами, чтобы потом наблюдать со своего недосягаемого пантеона, как тот пытается выкрутиться из непредсказуемых ловушек, расставленных на протяжении всего его жизненного пути. А разве этого как-то можно избежать? Скорее максимум – насмешить богов своими тщетными попытками. Причём до слёз.

В город надо было выбраться, по любому. Хотя бы для того, чтобы проветриться и заглянуть на Торговую площадь. Правда, в воскресенье подобный выход в свет был чреват слишком высокой вероятностью натолкнуться на энную кучу знакомых, среди которых обязательно затесается его вездесущая маменька и как минимум с дюжину брошенных им не так уж и давно местных красавиц. Хорошо, что в столь людном месте никто из них не рискнёт подойти к нему ближе, чем на пару ярдов. Уж что-что, а репутация для каждой из них – превыше заказанного в раю места. Любовь любовью, но сгорать от стыда, как на костре у позорного столба перед целым городом никому не захочется.

В данном случае, он испытывал даже некое превосходство над любыми обстоятельствами. В такой толпе он был практически неуязвим. Мог спокойно пройти мимо любой бывшей пассии, скользнуть по перепуганному личику насмешливым взглядом прищуренных из-за яркого солнца глаз и как ни в чём ни бывало, пойти дальше. И не каждой из них хватит смелости ответить хотя бы таким же прямолинейным вызовом глаза в глаза, а то и отвернуться первой, если ему вдруг стрельнет в голову коснуться пальцами козырька своей уличной кепи и скривить губы в «учтивой» ухмылке безмолвного приветствия.

Но, надо сказать, даже ему на какое-то время стало не по себе в один из схожих моментов. Вернее, когда он изначально направлялся ко входу торговой улицы, мимо примыкающей к ней мостовой, где останавливались экипажи с только что прибывшими желающими посетить воскресную ярмарку в самый пик её покупательского ажиотажа. Именно там, всего в нескольких шагах от Киллиана Хейуорда, остановилась внушительная коляска на четыре персоны, и прямо из частного ландо на проходившего рядом мужчину зыркнули недобрые глазища Софии Клеменс.

Пересечение взглядов длилось не так уж и долго. И, как ни странно, надменная красавица первая отвела свои глаза. Сделала вид, будто в те секунды её больше интересовало происходящее внутри экипажа, а не за его пределами. По её горделиво вздёрнутой головке и идеально приподнятой руке, вцепившейся в ручку раскрытого над головой зонтика, было не сложно догадаться о истинном состоянии её смятенной души и мечущихся под этой очаровательной кружевной шляпкой противоречивых дум. Всё бы хорошо, да только вздымающаяся часто и высоко и без того стеснённая корсетом грудь выдавала её внутреннее негодование буквально с потрохами.

На благо в этот раз ума ей хватило, не выказывать на людях своё к нему отношение, чего не скажешь о её сёстрах, которые заприметив проходящего мимо их коляски молодого грузчика, тут же заулыбались во все свои идеальные белые зубки юных хищниц и даже замахали в его сторону свободными от зонтиков ладошками. Естественно, сдержать ответной улыбки он не сумел, рефлекторно коснувшись пальцами козырька кепи и изобразив формальное приветствие лёгким кивком головы. После чего, ещё через пару шагов, наткнулся на надменный взгляд любимой маменьки, стоявшей вместе со своей неразлучной тенью и наперсницей Барбарой Мур в семи ярдах от сына и у входа в магазинчик по продаже нижнего белья и постельных тканей.

Мадам Вэддер лишь осуждающе качнула головой – единственное, что она могла тогда сделать, не скрывая своего истинного отношения к поведению Киллиана, но и не имея иных возможностей как-то запретить ему всё это вытворять. А он только иронично хмыкнул и наконец-то нырнул в толпу прибывающих покупателей и зевак с другой стороны торговых рядов. Он бы и рад особо не задерживаться на самой ярмарке, но торговцы книгами всегда располагались где-то в центре рыночной площади.

-…Думаю, это вам должно понравится, мистер Хейуорд. – и да, все эти торговцы знали его уже не первый год и не только в лицо, но и по имени, хотя и приезжали в Гранд-Льюис со своим перекупленным товаром только на воскресные распродажи. – Совершенно новое издание, только-только с печатного станка! «Робур-Завоеватель» полный текс без журнальных сокращений. Ну и конечно же последние номера «Вестника Европы» и «Южных муз».

- Однозначно беру всё! Ещё бы не отказался от недостающих произведений из «Человеческой комедии». Хотя, боюсь, буду и без того собирать её очень долго.

Он их тоже знал и в лицо, и по именам, и кто из них на что был гаразд в погоне за прибыльным покупателем.

- О, Оноре де Бальзак! – господин Лабриер – невысокий, давно не молодой и весьма пронырливый перекупщик – являлся ярким примером идеального торговца, способного угодить кому угодно, даже не имея на тот момент нужного товара. Как говорится, один из тех, кто не упустит своего при любых обстоятельствах. – Конечно! Но я бы вам посоветовал приобрести полное собрание сочинений, тогда искать недостающие книги будет уже не нужно.

- Это тот шестнадцатитомник, о котором вы мне говорили в прошлом месяце? – Киллиану пришлось сдержать ироничную усмешку, не сводя при этом с лица книготорговца слишком проницательного взгляда слегка прищуренных глаз.

- Он самый. Цена у него, конечно, не малая, зато всё в одном месте и в нужной хронологии.

- Увы, но для простого портового грузчика это слишком дорогое удовольствие, скорее даже недосягаемое. И место таким сборникам в серьёзных библиотеках, за стеклом и с должным уходом раз в неделю, чего я своим книгам предоставить не могу. А вот дешёвым переплётам и газетной краски, вместо типографской, это да.

- Что ж, тогда заворачиваю то, что вы выбрали? – вежливая, буквально слащавая улыбка господина Лабриера идеально скрыла его истинные мысли по данному поводу. На что невозможно было не отреагировать таким же подчёркнуто наигранным поведением.

- Безусловно! Сколько с меня?

- Три шиллинга, четыре пенса, сэр. Кстати, не желаете приобрести парочку выпусков журналов «Argosy» или что-нибудь из серии Повестей о Дике Терпине или Билле Буйволе? Всего по пенсу за историю. – Лабриер даже подхватил из лежащей от него неподалёку стопки тоненьких журнальчиков несколько экземпляров из обычной газетной бумаги, видимо надеясь с помощью их готических титульных картинок завлечь внимание постоянного клиента.

- Нет, премного благодарен, ибо к подобной литературе интересом не тяготею. – пришлось ответить ещё одной сдержанной улыбкой, которой в принципе всегда хватало, чтобы осадить навязчивого продавца.

Тот тоже, к немалому удивлению, не стал настаивать, принявшись заворачивать выбранные Хейуродом книги с литературными альманахами в хрустящую упаковочную бумагу. Именно в тот момент молодой мужчина и услышал за спиной и по правое плечо знакомый голосок:

-…Лучше посмотри какая восхитительная шаль. Для меня слишком светлая, а вот к твоей коже и цвету глаз просто идеально подходит.

За ним последовал воодушевлённый голос поддакивающего торговца:

- Цвет слоновой кости и вышивка перламутровой канителью – безусловно богатое сочетание, во истину королевское, и вам очень идёт!

Естественно, он не смог удержаться от такого соблазна, как не обернуться и не глянуть кому это Полин д’Альбьер пытается сосватать ту самую чудо-накидку. Каково же было его удивление, когда он увидел всего в нескольких шагах от себя ещё и в чёткий профиль, ту самую вчерашнюю беглянку – несчастную жертву злобных провокаций Софии Клеменс. И надо сказать, выглядела она сегодня на редкость цветущей и какой-то по особенному притягательной. Смущённая улыбка, казалось, ещё больше подчёркивала ангельскую красоту во истину неземного существа или, по крайней мере, кого-то не из этого мира, но при этом такую естественную, чистую и притягательную, от которой едва ли захочешь отвести глаза по собственному на то желанию.

На своём веку ему перепало насмотреться на идеальных красавиц всевозможных возрастов и классового происхождения предостаточно и не только издалека. Но в этот раз было как-то сложно уловить те черты или же какую особую ауру этой таинственной незнакомки, которые неизменно притягивали к себе необъяснимым хотением любоваться ею как со стороны, так и сблизи, подобно мимолётным видением ирреального совершенства. И едва ли он мог списать всё это на игру солнечных бликов, цвета одежды и каких-то особенных ракурсов девушки. Вчера она так же затянула его внимание в тугие сети своего чарующего образа, особенно вблизи, в пурпурных сумерках вечернего заката. А сейчас…

Сейчас ему вспомнился с чёткой ясностью утренний сон, где этот невинный ангел пытался его соблазнить достаточно успешно и вполне даже профессионально. Конечно, это был только сон, но разве тело понимает разницу, когда увиденное и прочувствованное переплетается с вполне конкретными на этот счёт физическими желаниями, испытывая сильнейшее притяжение к объекту своего нового интереса?

Само собой, он мог списать всё это на обычную природную реакцию мужского организма со вполне предсказуемой тяжестью и приятным напряжением меж чресел, которые могли вызывать у него даже обычные фантазии на интимные темы. И так же он мог убедить себя, что овчинка не стоит выделки. Всегда проще пройти мимо и не вмешиваться в ход событий чужих жизней, когда прекрасно понимаешь, что они никогда не станут частью твоей.

Но что-то его тогда приостановило. Более того, толкнуло будто изнутри то ли мощным ударом сердца, то ли чем-то ещё непонятным и необъяснимым, развязывая язык и вырывая из его рта вполне осмысленные предложения с чётким содержанием и завуалированным контекстом:

- Тут даже мне не с чем поспорить, хотя я не большой любитель женской одежды, в особенности той, что по большей части скрывает, а не подчёркивает. – и этот шаг в её сторону, будто хотелось перегородить своим телом любые возможные пути к её новому побегу. – Но эта накидка действительно королевская, для наших прохладных ночей подойдёт, как нельзя кстати…

- Боже, Киллиан! Где тебя ещё можно так встретить среди бела дня, как не у лотков с женскими горжетками! – он даже не обратил внимания на то, что ему ответила Полин д’Альбьер.

Его срезало до основания столь неожиданной близостью с этим бесхитростным ангелом, будто он только что вошёл в запретный для других круг из невидимого света чужой, кристально чистой ауры. И не сколько вошёл, а бесцеремонно вторгся, чуть было не захлебнувшись от ранее неведомых ему ощущений. От тонких ароматов, источаемых её чистой кожей, тёмным золотом волос и быть может самой душой. Словно задел незримые крылья ангела, а те, заволновавшись, подняли в воздухе панический вихрь из хрупких нитей своего хрустального страха. А может это были вовсе и не нити, а паутина, и далеко не хрупкая?

А потом она обернулась на его голос. И он понял, насколько необдуманным был его шаг, практически непозволительным для человека его положения. Слишком близко, почти как вчера. Во всяком случае, от тёмного серебра глаз, взглянувших на него, мужчину пробрало, наверное, похлеще, чем от серебряного распятия, прижатого к оголённому сердцу вампира.

Глава семнадцтая

Наверное, если бы она тогда дёрнулась, либо метнулась спасительным бегством куда-то в сторону, он бы точно её схватил. На это раз по любому и настолько крепко, чтобы и вырваться не сумела. По крайней мере, в тот момент в его голове почему-то помутнело именно от этих мыслей. Видимо, они-то и отразились в его глазах, и она это тоже увидела.

Иначе как объяснить её расширившиеся от страха зрачки?

- А где мне ещё искать первых красавиц Гранд-Льюиса, как не возле прилавков с женскими побрякушками?

Если в те секунды он не мог дотрагиваться к ней физически, то это нисколько не мешало его взгляду, буквально заскользившему по обескровленному личику Эвелин Лейн ласкающей кистью искушённого художника. Сказать, что она не ощущала её прикосновений, всё равно что соврать самой себе. И, похоже, он это тоже прекрасно понимал и видел, и тем страшнее становилось, глядя в его лицо.

Мало ей было собственных чувств, связанных с его появлением – то, как её чуть не вынесло за пределы окружающей реальности, лишая сознания и здравого разума лишь от соприкосновения с близостью этого человека. Так теперь её буквально пронимало до внутренностей от вынужденного с ним контакта далеко не на физическом уровне. Он словно намерено ворвался в их с Полин тайную обитель заново обрётших друг друга подруг, чтобы смутить ум, как минимум у одной из них, перекрыв то ли своей чёрной тенью, то ли крыльями тёмного ангела большую часть внешнего мира.

Но зачем? И почему он так близко подошёл именно к Эве, смотрит на Эву, делает какие-то неоднозначные намёки в сторону Эвы, но говорит при этом с Полин?

- Твоё счастье, что нас окружает такая толпа и рядом нет моей вездесущей камеристки, иначе пришлось бы тебе нести ответ за свои слова в кабинете у моего папеньки. А перед этим обязательно бы выслушал целую лекцию о правилах поведения на людях от мисс Леру.

- Какое счастье, что мадам Леру сегодня здесь отсутствует. – конечно, он иронизировал и впервые за всё это время поднял взгляд к жгучей красавице южных кровей, чья во истину неприличная красота осталась без должного внимания и соответствующего восхищения со стороны первого гуляки на деревне. Что уже само по себе выглядело довольно-таки странным и необъяснимым. Но даже данное его отвлечение от более интересующего его объекта внимания продлилось не дольше нескольких секунд. – Кстати, а почему она отсутствует? Что-то на неё не похоже.

- Шутишь? Это как раз в её репертуаре, именно в воскресенье слечь со своей «нежданной» инфлюэнцией, очень сильно напоминающую ипохондрию. Раз у неё разболелась голова и першит в горле, то это несомненно инфлюэнция, и поэтому я обязана сидеть в Терре Промиз и ждать её скорейшего выздоровления, как манны небесной.

- Только тебя это, естественно, не остановило.

- Да конечно! Кто ж меня таким и когда останавливал? Тем более после того, как я узнала о прибывших в Ларго Сулей сестёр Клеменс. Отец только поэтому и разрешил мне покинуть усадьбу без сопровождения мисс Леру, взяв с меня слово, что я отправлюсь в город с кем-нибудь из достойных барышень с соседских поместий. Иначе мне не видать поездок в город, как своих ушей, в ближайший месяц как минимум.

- Господин д’Альбьер никогда не отличался завидной чуткостью к чужим капризам.

Как это ни странно, данная парочка обменивалась меж собой довольно-таки обыденными для них темами, будто они занимались подобными вещами при каждом удобном случае и незапланированных встречах. Только почему он подошёл со спины к Эвелин, а не к Полин? И почему время от времени переводит взгляд на Эву, в открытую любуясь реакцией девушки на своё непозволительное поведение без какого-либо смущения или чувство такта со своей стороны?

Ах да. Он же обычный портовый грузчик, ещё и сын проститутки, владелицы публичного дома, - чувство такта ему незнакомы. Тогда почему Полли с ним фривольничает и не попросит оставить их в покое? И всё это не только на глазах огромного количества окружающих свидетелей, но и даже при молчаливом извозчике, который всё это время ходил за ними по пятам в виде защитной тени и в качестве удобного носильщика приобретённых его юной хозяйкой покупок. Надо сказать, о последнем Эвелин вспоминала очень редко, только когда случайно натыкалась брошенным в его сторону взглядом или же когда Полин передавала ему завёрнутые пакеты с купленными вещами.

- Зато всегда бдел о безопасности своей единственной дочери и неплохо в этом преуспел. – видимо, последние слова Хейуорда как раз были связаны с их молчаливым гардекором, на которого первый взглянул с явной иронией в обращённом взоре и в произнесённых по этому поводу словах.

- Теперь-то я понимаю, почему. И благодарна ему за это, как никто другой. – ответная, едва не кокетливая улыбка со стороны Полин д’Альбьер не заставила себя долго ждать. И только по интонации произнесённой ею фразы Эва поняла, что это был отнюдь не флирт и не жеманное заигрывание польщённой кокетки, а именно колкий ответ, указывающий собеседнику на его положенное место. – В мире так много обманчивых соблазнов и так сложно определить за сладкими речами сокрытые помыслы тайных недоброжелателей.

- Думаю, для этого недостаточно иметь лишь чрезмерно осторожного и крайне бдительного папеньку. Собственная наблюдательность и пытливый ум играют в подобных вопросах не последнюю роль.

- И конечно же, ты всегда восхищался по этому поводу моими.

- Разумеется! Поэтому никогда не понимал завышенной осторожности твоего отца на твой счёт. Сама подумай, сколько из-за неё нас лишали задушевного общения и приятных минут взаимного времяпрепровождения.

Сухо кашлянувший кучер, наверное, пытался напомнить, где все сейчас находятся и подобные речи может услышать со стороны кто угодно, в том числе и намеренно. Но Полли лишь залилась в ответ заразительным смехом, не переставая удивлять окружающих многогранными талантами своей очаровательной натуры. И со стороны, действительно могло показаться, будто она напропалую флиртует с искушающим её Киллианом Хейуродом, что даже у Эвелин буквально на ровном месте и из ничего резануло под кожей обжигающей вспышкой острой ревности на происходящее. И это было не просто странным, поскольку она и раньше мало чем отличала себя от того же возничего или невидимой тени, на которую мало кто обращал своё внимание. Но в этот раз всё выглядело по-иному.

Ещё минуту назад она являлась неотъемлемой частью столь увлекательного похода по рынку, её даже попытались смутить нежданным появлением портового грузчика, а теперь… Теперь эта парочка, как ни в чём ни бывало, обменивалась взаимными любезностями на известные только им темы разговоров. О ней снова успешно позабыли, даже несмотря на то, что Киллиан Хейуорд стоял к ней до сих пор ближе всех (даже после того, как она обернулась и отступила от его пугающей близости на допустимое правилами этикета расстояние почти в целый ярд).

Она же боялась его едва не до смерти, особенно после того, как узнала кто он такой по своему рождению и какую представляет опасность для наивных дурочек вроде Эвелин Лейн. Откуда тогда это необъяснимое чувство ревности, а, главное, к кому именно? С одной стороны, ей очень сильно хотелось схватить Полин за локоть и насильно увести отсюда, а с другой… опять испытать этот бешеный прилив пугающего волнения, накрывающий с головой каждый раз, когда взгляд молодого грузчика переходил на неё далеко не поверхностным скольжением, фокусируя на её оцепеневшем личике более чем заинтересованное внимание.

- Ты неисправим, Киллиан. И всё-таки, твоё счастье, что рядом нет мадам Леру.

- Тогда бы и я не рискнул к вам подойти. При чём с самым банальным желанием, быть представленным твоей очаровательной спутнице. Насколько я помню, нас миновало данное упущение по многим занимательным событиям вчерашнего дня. – ну вот. Началось. Теперь он снова на неё смотрит и её снова обдаёт плавящим жаром от макушки до пят не только под осязаемым касанием его через чур проницательного взгляда, но и не менее звучного голоса, проникающего под слабый покров внешней защиты из плотных одежд и панических страхов.

Но и ни это, наверное, самое страшное, а то, как её парализует сковывающими приступами острого смущения и стыда, которые видят все, кому не лень, включая Полин д’Альбьер.

- Так вы уже где-то до этого пересекались? – в удивлении девушки не было ничего удивительного, ведь она до сих пор считала, что Эвелин только-только сошла с парохода и, никуда не сворачивая, перенеслась прямиком в особняк Ларго Сулей в том виде, в котором все её сейчас лицезрят.

- Где-то два или три раза.

- О!

Действительно «О!», как же Эве хотелось в тот момент вцепиться в его лыбящуюся физиономию всеми ноготками своих задрожавших пальчиков.

Да как он вообще посмел заговорить о таком при стольких свидетелях? Может ещё углубиться в подробности каждого с ним столкновения?

- А я почему-то ничего об этом не знаю. – кажется, в голосе Пол задребезжали нотки лёгкой обиды. По крайней мере, посмотрела она на свою раскрасневшуюся спутницу далеко не участливым взглядом.

- Скорей всего потому, что твоя компаньонка не предала им какого-либо особого значения. Или посчитала их не настолько важными, чтобы заострять на них своё бесценное внимание. – если Хейуорд и пытался загладить острые углы собственной же глупости, то делал это с явно плохо скрытым подтекстом.

- Просто не представляю, как можно три раза пересечься, особенно с тобой, и не заметить этого.

- Видимо, как-то можно. – ему и этого было мало. Обязательно произнёс последнюю фразу с многозначительной ухмылкой на тёмных губах и не сводя с зардевшего лица обсуждаемой ими особы своего бессовестного взгляда.

Боже правый, если бы было можно каким-то чудом провалиться сквозь землю и избежать всего этого, почему с ней не произошло подобного именно сейчас? А лучше сразу умереть на месте и не наблюдать за этим кошмаром всё это время.

Ладно, наблюдать, она же являлась теперь его эпицентром – средоточием сфокусированных на ней взглядов, от одного из которых ей не терпелось избавиться, как от налипших на тело ядовитых скорпионов или тарантулов.

- И, видимо, тебя это сильно задело, раз решил к нам подойти прямо здесь и потребовать представить тебя моей давней подруге?

- Давней подруге? – похоже, он удивился услышанному заявлению не меньше, чем Эвелин его появлению из ниоткуда. Даже глаза недоверчиво прищурил, уже с иной внимательностью всматриваясь в её пылающее личико.

- Скорей ты её в любом случае не знаешь. Кажется, ты тогда заканчивал обучение в мужской гимназии в Карлбридже, а мы не плохо проводили с ней время здесь или в усадьбе моих родителей, или в Лейнхолле.

- Даже так? В Лейнхолле? – он почему-то быстро приподнял голову, будто встрепенувшись, словно данная новость и в самом деле оказалась для него несколько неожиданной.

- Да. Это Эвелин Клементина Вудвилл-Лейн – последняя и единственная наследница Лейнхолла. А это Киллиан Хейуорд-Вэддер, знаменитый на весь Гранд-Льюис повеса и «Диоген» местного пошиба.

- Диоген? Почему Диоген? – Эва услышала собственный голос с не меньшим удивлением.

- Потому что, не смотря на впечатляющие возможности его отца, предпочитает зарабатывать себе на жизнь тяжёлым трудом, а потом спускать все свои деньги на книги и всесторонние энциклопедии. Ну, и между делом, выискивать приключения далеко не на одну свою голову. Все благочестивые граждане Гранд-Льюиса держат своих дочерей на выданье под семью замками, поскольку прекрасно знают, на что способен этот мартовский кот в период пиковых загулов. Правда, для него и семь замков не всегда помеха.

- Только ты можешь знакомить людей, не щадя их слуха излишними подробностями.

- Да божеж мой! Скажи спасибо, что я вообще повелась на твою уловку с неожиданным появлением и страстным желанием познакомиться. Могли бы просто лишь вежливо поздороваться, да разойтись каждый в свою сторону. И это было бы для всех нас самым правильным выбором, если брать во внимание твою ужаснейшую репутацию (точнее, то, что от неё осталось).

- Считай, ты удачно на мне отыгралась. Правда, не знаю пока за что.

- На свой счёт воспринимать не обязательно. Ведь ты и сам должен знать, что женская душа – потёмки. Мало ли что может женщине стрельнут в голову в тот или иной момент, мы даже для самих себя страшно непредсказуемы.

- Этому даже мне сложно чем возразить. – вот только зачем при этом нужно было смотреть в лицо Эвелин, а не той, с кем говорил? И после этого женщины непредсказуемы?

Ей, наоборот, стоило немалых усилий сдерживать себя и не отвечать тем же, вызывающим взглядом, которым ей теперь хотелось сжечь его дотла без права на воскрешение.

- Твоя задача быть хорошим мальчиком и избегать больших неприятностей, а уж мы разберёмся со своими женскими странностями как-нибудь сами, – уж кем сегодня по-настоящему можно было восхищаться, так это Полин д’Альбьер. Хотя от её присутствия не пробирало до костей, как от близости Киллиана Хейуорда, и не топило изнутри вышедшими из-под контроля противоречивыми эмоциями со страхами, но именно рядом с ней Эва ощущала хоть какое-то подобие мнимой защищённости. Теперь ей было за кем спрятаться, пусть и ненадолго, зато наверняка.

- Что ж, было безумно приятно обменяться с первой красавицей Гранд-Льюиса словесными колкостями и в который раз остаться ни с чем. Но ещё приятнее, познакомиться с её давней подругой. Надеюсь… - он определённо не относился к тому сорту людей, кто принимал свои поражения с достоинством равного противника. – Судьба или боги на этом не остановятся и снова сведут нас вместе где-нибудь ещё, раз они так старательно и для чего-то конкретного этим занимаются уже не первый день.

- Кто бы говорил о богах? Первый скептик Гранд-Льюиса? – Полин вновь одарила назойливого знакомого снисходительной улыбкой искушённой кокетки, перед тем как с тем попрощаться и наконец-то уже разминуться без возможности повторного пересечения в пространстве и времени этого дня.

Но даже их обоюдный обмен «любоезностями» не помешали молодому мужчине держаться, как и подобает воспитанному джентльмену при прощании и последних действиях. Его грация и манерность движений в подобные секунды невольно поражали, не сколько восхищая, а вызывая в сознании жёсткое сопротивление тому факту, кем он вообще являлся и по происхождению, и по своей сути.

- В такие минуты я жалею только об одном – что не вышел… лицом (скорей всего ему хотелось сказать «рылом», но он вовремя передумал) и не имею никаких моральных прав поцеловать на прощание руку знатной леди. А то и целым двум.

Его изящный поклон, достойный благородного господина, изумил не меньше, чем брошенный им прямолинейный взгляд в лицо Эвелин Лейн. От его финальных жестов не то что дух захватывало, вынуждая натруженное сердечко трепыхаться под тисками корсета с утроенной скоростью и надрывными перебоями, но и вызывало совсем уж неожиданные эмоции с более глубокими ощущениями. Может это был обезумевший страх, а может и что-то другое, но Эве никогда ещё не приходилось испытывать подобной пытки из-за близости абсолютно незнакомого ей человека. Будто ему и вправду удалось проникнуть ей под кожу и напустить ей в кровь горько-сладкого яда собственного изготовления. И действие этого внутривенного эликсира определённо было рассчитано далеко не на одну встречу.

Он же не просто так к ним подошёл. Явно хотел смутить её и довести до крайней точки эмоционального дисбаланса. А как же по-иному забраться в голову другому человеку? Только такими действиями и взглядами, от физических прикосновений которых их разделяло всего лишь ничтожное расстояние в один ярд. И то, Эвелин сама уже порядком путалась – реальные ли это осязания или же надуманные.

Казалось, он не просто на неё смотрел, выпрямляясь и мысленно просчитывая последние секунды, а именно затягивал тёмным взглядом испытывающих глаз прочные узелки своих невидимых ловушек и сетей. И неспешные движения его гибкого тела словно усиливали эффект внутреннего воздействия его ритуальных заклятий. То, как он снова надел на голову снятую до их столкновения кепи, как провёл по козырьку лёгким жестом расслабленных пальцев и как дрогнули уголки его красивого рта в тлеющей ухмылке матёрого охотника и преследователя.

И когда он отвернулся, вернувшись к противоположному прилавку с книжными товарами, чтобы забрать ожидающий его там пакет с оплаченной покупкой, Эвелин так и не поняла, что же почувствовала в тот момент. Облегчение? Мнимый разрыв с чужой близостью? Или же нежданное разочарование?

Глава восемнадцатая

- Только не вздумай пугаться, будто столкнулась с самим Казановой. – ладошка Полин тёплым прикосновением накрала запястье оцепеневшей подруги, едва не заставив ту дёрнуться и не подпрыгнуть на месте от неожиданности. – По сравнению с его отцом, Киллиан просто ангел во плоти.

Всё это было произнесено практически интимным шёпотом на самое ухо Эвелин. И какое счастье, что её потянули в другую сторону, лишая возможности наблюдать за действиями этого назойливого грузчика.

- Ну да, кое-что от Саффолков ему перепало. А может и не от Саффолков. Там такое напутанное семейное древо, не удивлюсь, если даже Плантагенеты затесались. Но суть не в этом. Киллиан вполне даже сносный малый, который и мухи не обидит без надобности. Самый большой в нём минус, то что он внебрачный сын виконта Хейуорда Клейтона, первого кандидата в графы Саффолки. Зато второй плюс, практически признанный внебрачный сын.

- Это как?

- Это когда отец пытается принимать личное участие в жизни сына, тем самым проявляя своё небезразличие. Хотя мне всё равно как-то сложно представить дядю Нейта увлечённого участием в чьей-то жизни.

- Дядю Нейта? – кажется, у Эвелин слегка закружилась голова. Поспевать за словами подруги становилось всё сложнее и запутанней. Можно подумать, она была в курсе всех происходящих здесь событий, как в своих собственных.

- Добрый день, мадам Вэддер! Великолепно выглядите! Впрочем, как и всегда! – только Полли не успела ей ответить, повысив голос и переключившись вежливым обращением к проходящей мимо парочке молодых женщин неопределённого возраста со встречного потока рыночных зевак.

Эва тоже почти сразу же переключилась на новый объект неожиданного интереса. Хватило лишь одного произнесённого Пол имени и о недавних страхах с последней темой обсуждения было забыто напрочь. Вытеснено и смято под чистую происходящим в реальном времени прямо на глазах. А точнее, образами двух женщин в бархатных платьях с атласными вставками сочных оттенков – тёмно-синего и малахитово-изумрудного.

Угадать, к кому обращалась Полин оказалось несложным. Мадам Вэддер самолично откликнулась, обратив свой царственный лик в сторону окликнувшей её девушки.

- Спасибо, Полин, вы, как всегда, чрезмерно любезны.

У Эвелин даже ротик округлился, не в силах совладать с шокировавшим её изумлением при виде столь красивейшей женщины. Сказать, насколько мать Киллиана Хейуорда была ошеломительно красива – сказать ровным счётом ни о чём. Может поэтому девушка не обратила на спутницу Адэлии Вэддер вообще никакого внимания, попросту не заметив ту практически в упор. Она бы и шею выкрутила, была б её воля задержать подольше взгляд на этой то ли богине, то ли падшем ангеле неземного происхождения. Но увы, даже просто смотреть на женщину подобного статуса являлось не просто неприличным, но и считалось крайне недопустимым для барышень из благородных семейств.

- Ты с ума сошла?! – затараторила Эвелин напуганным шёпотом прямо на ухо невозмутимой подруге. – Обращаться на улице, на глазах у стольких людей к этой… к этой…

Подобрать от жуткого волнения нужный эпитет ни с первого, ни со второго раза не получилось. Тем более из головы никак не хотел выходить тот факт, что данная особа, занимающаяся древнейшей в мире профессией, являлась родной матерью Киллиана Хейуорда. Так что увязать во едино все имеющиеся доказательства почему-то тоже ни в какую не желалось, сопротивляясь вместе с упрямым рассудком едва не до последнего.

- К этой к кому? К проститутке? – в отличие от Эвы, Полин не испытала какого-либо убийственного смущения, когда произносила нужное слово едва не в полный голос.

Зато Эвелин чуть было не потеряла дар речи, резко и испуганно обернувшись назад. Ещё бы, чуть ли не поседеть от предположения, что обсуждаемая ими женщина, могла расслышать о чём они говорят. Но Адэлия Вэддер уже успела отойти от них на несколько ярдов, в этот самый момент минуя точку наиближайшего пересечения с собственным сыном и глядя на того укоризненным взором глаза в глаза. И покачала она головой осуждающим жестом явно не от их слов, за что и получила мимолётную усмешку от Киллиана – единственное живое от него подобие взаимного «приветствия».

- Боже, Полин! Откуда в тебе столько смелости?

- Смелости, называть вещи своими именами?

- Это же вроде как… неприлично.

- Неприлично ходить в неглиже на людях и неподобающе ругаться при детях, как говаривала моя бабка, а тут… Выбирать не приходится.

- Но… Зачем ты тогда с ней заговорила? И что значит, выбирать не приходится?

- Я о том, что чувство такта и воспитанности никто не отменял. Не важно, кто твой родственник, никто из нас не виноват в своём социальном происхождении.

- Родственник? – чем дальше они скользили поверх данной темы, тем больше Эвелин путалась в собственных выводах и никак не могла уловить смысл высказываемых Пол слов.

- Ну да. Всё-таки она мать Киллиана, а дядя Нейтан почти что признал того своим сыном. Не то, что бы она нам кем-то теперь является по родственной линии, но Килл, вроде как, мой кузен, хоть и не по документам, но по крови в любом случае. А кровь, дело такое, это уже навсегда.

Вот теперь-то она потеряла дар речи по-настоящему и надолго. Или точнее чуть было не потеряла связь с реальностью.

И бешеное головокружение – наименьшее, что Эва испытала в те секунды, желая схватиться за что-нибудь покрепче, чтобы не дай бог не хлопнуться в обморок прямо на ходу.

Наверное, мир решил сегодня сойти с ума (точнее, ещё со вчерашнего прибытия в Гранд-Льюис), или это богам приспичило устроить для сиротки Эвелин безумный аттракцион из взлётов и падений на бешеной скорости. Такое изощрённое чувство юмора может быть только у высших сил, поскольку для простых смертных оно слишком непонятно и недоступно.

- А вот и главные беглянки этого дня! Вот уж не думала, что ты рискнёшь променять нашу компанию на общество столь непутёвой особы. Только не говори, что твои вкусы за это время резко поменялись.

Самое обидное, ей даже не дали времени, на то, чтобы прийти в себя и успеть собраться с мыслями перед следующим непредвиденным ударом судьбы. Всё, что она тогда успела, это опять обернуться в сторону Киллиана Хейуорда практически неосознанным порывом, будто её действие или брошенный на него взгляд могли открыть последние замки с сокрытыми за ними тайнами. Вместо этого, девушка наткнулась на хищный взор чёрных, как южные ночи, кошачьих глаз, а через секунду-другую её окатило с головы до ног раздражительным голосочком Софии Клеменес.

Двойной удар или же двойное падение? С одной стороны, тебя вскрывают собственными страхами при соприкосновении с осязаемым взглядом искушённого ловца и охотника, способного проникать в запретные глубины чужой души и быть может даже сознания, а с другой – бесцеремонным вторжением жестокой реальности, напоминающей о себе столь банальными вещами или же людьми, которых ты вынуждена терпеть на протяжении всей своей жизни.

Интересно, что было бы, если бы рядом не оказалось Полин? Сумела бы Эвелин тогда выстоять без её помощи, балансируя на острых гранях беспощадной действительности и искренней неприязни определённых родственников?

- И тебе, доброго дня, Софи. Валери. Клэр. С возвращением в Гранд-Льюис, леди. Надеюсь, путешествие в этот раз было не слишком утомительным? – хотя, надо отдать должное, такой невозмутимости (во истину королевской!) можно было только завидовать со стороны именно молча. А ещё, хотелось покрепче схватиться за локоток Полин и не отпускать её до скончания развития очередного разворота событий, а то и до самого ухода с Торговой Площади, поскольку волнение, вызванное присутствием шестого участника их маленькой стычки-столкновения, казалось, усиливалось в разы и только из-за ощущаемого на затылке Эвы не в меру заинтересованного взгляда.

- Что ж, неплохой уход от ответа, хотя и не вполне изящный. Я, так понимаю, ты поэтому не стала нас дожидаться в Ларго Сулей, прихватив первого, кто тебе там попался под руку в качестве подходящего спутника для поездки в город?

- И именно поэтому ты так недовольна моим выбором? Или тем, что я предпочла поехать сюда с кем-то другим, а не ждать не известно сколько времени, когда же вы все трое соблаговолите встать со своих постелей.

- Ну уж прости, раз нас всех так сильно подкосило после месячного плавания через всю страну. Тебя тоже никто не заставлял ехать к нам в такую рань. Хотя не в этом суть, а то что ты с такой лёгкостью нашла нам замену, даже не задумываясь о том, кто перед тобой.

- Ты права, Софи, - меньше всего Эвелин ожидала, что Полин демонстративно возьмёт её под локоть и с гордо вздёрнутым подбородком окинет всех сестёр Клеменс снисходительным взглядом единственной здесь царственной особы. – Вот такая я непредсказуемая и непостоянная. Хотя нет. На счёт постоянства никогда не грешила, если вспомнить, что с Лин мы были знакомы едва не с пелёнок. Поэтому, если не возражаете, мне бы хотелось провести следующие часы вместе со своей старой подругой за понятными лишь нам воспоминаниями и прочими девчачьими секретами. Ведь, я так понимаю, её присутствие вас не устраивает? И, чтобы никого из вас не нервировать более, позвольте нам удалиться своей дорогой и дать вам возможность наслаждаться этим прекрасным воскресным днём в собственной и без того безупречной компании.

Наверное, в тот момент столь неожиданным разворотом происходящего была шокирована не одна Эва. Судя по воцарившемуся после проникновенного монолога Полин мёртвому молчанию, ответным ступором шарахнуло всех троих сестёр Клеменс. Может поэтому Пол и не стала терять понапрасну времени, не давая его на то, чтобы те опомнились, и сразу же потянув за собой провозглашённую на весь свет подругу в сторону прерванного ими до этого пути. Как раз успели отойти на безопасное расстояние, не получив при этом в спину увесистого камешка в виде завуалированного оскорбления или чего-нибудь покрепче.

- Главное, не волнуйся. Самой приходится подстраиваться под этих кумушек уже не первый год. Головная боль с этим, скажу я тебе, не малая, а вот толку на пол пенса. До сих пор не могу понять, зачем поддерживаю с ними какие-то отношения. Ах, да, мы же соседи. Должны жить в ладу и в мире, протягивая в нужный момент руку помощи каждому, кто в ней нуждается. Хотя, как по мне, эти красавицы даже ногу не протянут, чтобы наступить на просящую длань. Скорее побрезгуют испачкать свои атласные туфельки.

- Ох! – видимо, Эвелин всё ещё пребывала в глубоком шоке, чтобы воспринимать услышанное на должном уровне. К тому же, её мучали в те секунды совершенно иные мысли. А точнее, тот факт, что Софи, Валери и Клэр как раз находились на пути столкновения с наблюдавшим за ними Киллианом Хейуордом. И пропустить столь знаменательное событие почему-то очень сильно не хотелось.

Так что не удивительно, что её потянуло обернуться со страшной силой и удержаться от данного порыва ей так и не удалось. Хотя, что она надеялась там увидеть и ради чего это сделала на самом деле, Эва так и не сумеет найти ответ. Просто это оказалось сильнее её, даже не смотря на очередную вероятность встретиться со взглядом пугающих глаз цвета чёрного шоколада. То ли необъяснимое притяжение, то ли острое желание увидеть всё самой, чтобы потом не изводиться за потерянную возможность.

Что бы там ни было, но преставшая перед глазами картина не показала ровным счётом ничего такого, из чего можно было бы в дальнейшем строить нелепые догадки с предположениями об этой парочке. Хейуорд либо намеренно, либо удачно уличив момент, просто отвернулся в сторону книжного прилавка до того, как все три сестры успели дойти до его местонахождения и увидеть его, так сказать, почти в упор. Но, видимо, София тоже не стремилась демонстрировать всему окружению, что её чем-то или как-то мог заинтересовать этот… недостойный каблука её туфельки земляной червяк. Так что никакого бурного столкновения в пространстве и времени не произошло. Сёстры Клеменс просто прошли мимо спины Киллиана Хейуорда ни разу не взглянув в его сторону и не выдав того факта, что они знакомы и прекрасно его узнали.

- Ты только не подумай, я не какая-то там лицемерка, которая в лицо говорит одно, а за спиной – совершенно противоположное. Да и не мне тебе рассказывать, каково это – общаться с такими неповторимыми экземплярами. Судя по реакции Софи, ты успела натерпеться от неё куда побольше других, ведь вы уже столько лет живёте бок о бок, а, насколько я могу помнить её ещё по детству, ребёнком она была ну просто до жути несносным.

- И это даже слабо сказано. – Эвелин слабо улыбнулась в ответ, так и не успев прийти в себя окончательно после произошедшего. Но и это было то немногое, что она рискнула тогда сказать, хотя-то ей было много, о чем поведать, как и поделиться наболевшим. Вот только годы, прожитые под одной крышей с кузинами Клеменс, успели научить её немалому, той же осторожности и сдержанному терпению.

- Как-то ещё в далёком детстве, я так на неё разозлилась, что чуть было сама её не стукнула. Сейчас деталей всех и не упомню, но что-то мы с ней, видимо, не поделили, а она так обернула перед взрослыми нашу перепалку, будто это я затеяла всю ссору, и я такая-сякая главная зачинщица, потому что не захотела с ней делиться. Меня даже тогда было сложно довести до слёз, а вот ей зайтись истошными рыданиями, не стоило вообще никаких усилий. Естественно, для посторонних выглядело так, словно это я обидела ни в чём «неповинную» девочку и наказания заслуживаю лишь я одна.

- Со мной ей было намного проще. Даже никогда не притворялась, что ненавидит меня и всячески это демонстрировала. – что ж, откровение за откровенность. Всё-таки чем-то, но пришлось ответить Полин на её попытку создания их обоюдного круга доверия. – Максимум, что ей могли сделать за это – прочитать небольшую нотацию о поведении и сказать, что она была не права. Хотя некоторые вещи, которые она тогда вытворяла, даже сейчас вызывают у меня непроизвольное содрогание. Помню, как-то на каком-то уроке, наш общий репетитор задал вопрос по изучаемому предмету, и Софи не смогла ответить на него правильно. Очередь перешла на меня. Мало того, что я дала верный ответ, так меня ещё за него и похвалили. Наверное, последнее и стало той каплей, которая переполнила плоскую чашу терпения Софии и её буквально сорвало с места. Она выхватила из рук репититора линейку и ударила ею меня по лицу. Вот так вот… Ни с того, ни с сего. Просто выплеснула свою злобу, потому что ей никто и никогда не запрещал этого не делать и в особенности со мной. А главное, без каких-либо при этом слёз и страдальческих истерик. Со мной ей не нужно было притворяться или же подстраиваться под обстоятельства.

- Боже… - выдохнула Полли, видимо, только сейчас сумев что-то произнести после услышанного и представленного ею в бурном воображении. – Определённо ты победила. Боюсь даже вообразить, сколько тебе пришлось пережить и вытерпеть. София никогда не была подарком, пусть за последние годы и поубавила немного пылу, став более сдержанной и в поведении, и в публичных высказываниях. Правда, я считаю, что это связано с защитной осторожностью, ведь взрослому человеку уже не станут прощать того, что было дозволено в детстве. Приходится заново приспосабливаться к окружению и искать иные способы по достижению желаемого, более изощрённые и утончённые, что ли. А вообще, было бы неплохо создать свой клуб под названием «Пострадавшие жертвы стихийного бедствия по имени София Клеменс». Думаю, таких, как мы, найдётся не мало и далеко не в единичном счёте.

- Тогда для него пришлось бы арендовать какой-нибудь ипподром, иначе все в одном доме не поместятся.

Пол оценила шутку Эвелин заливистым смехом и даже слегка сбившись с ритма размеренного шага.

- Ты права, с клубом я явно погорячилась, хотя наблюдать, как эта вертихвостка остаётся безнаказанной после каждой из своих выходок, довольно нервное занятие. А с моим-то чрезмерным чувством справедливости – это хуже физической пытки.

- Может всё не так, как кажется на первый взгляд. Может и ей возвращается с троицей за всё содеянное, просто мы не знаем всего и не видим этого со своих привычных для нас мест. – возможно Эвелин и не рискнула высказаться о подобном предположении вслух, если бы в тот момент перед глазами не всплыло довольно-таки чёткой картинкой произошедшее вчерашним вечером в конюшне заброшенной усадьбы Лейнхолла. Оказывается, в этом мире всё-таки существовал кто-то, кто был способен довести Софию Клеменс до искренних слёз, напугать до смерти и даже сделать больно.

- Бога ради, Лин, не будь такой наивной. Таким, как она, всё сходит с рук, как с гуся вода. И плачет она только в том случае, если что-то идёт не по её хотению и заполучить желаемое возможно лишь через истерики да слёзы.

В этот раз Эва решила просто промолчать, ответив мягкой улыбкой и кое-как удержавшись от очередного соблазна обернуться назад. Последнее чувство не отпускало с мышц и нервов своей цепкой хватки на протяжении всего их пути к выходу с рыночной площади. Её то и дело порывало глянуть через плечо и в который уже раз поискать глазами главного виновника её непроходящего волнения – то ли проверить, что его больше там нет, то ли убедиться, что ей вовсе не чудится, и он действительно идёт за ними и смотрит ей в затылок и спину. Но и оборачиваться постоянно было боязно, дабы не вызвать у Пол нежелательного подозрения.

И всё же это воскресенье станет для девушки едва не самым лучшим и восхитительным за все прошедшие после смерти родителей годы. Во всяком случае, те часы, проведённые рядом с Полин д’Альбьер, не сумеет омрачить даже вынужденное возвращение в Ларго Сулей. И не только само возвращение (которое, отнюдь, оказалось не менее захватывающим за прослушиванием рассказов-воспоминаний от неумолкающей Полли), а, точнее, нежданное столкновение в холле усадьбы с человеком, коего там никто из них в тот час дня не ожидал увидеть. По крайне мере, теперь было понятно чей это экипаж стоял нагруженный кофрами и прочим багажом на запятках до самой крыши двуместной коляски.

- Тётя Джулия? – пролепетала Эвелин запнувшись через несколько шагов, стоило её любимой тётушке выплыть в фойе им навстречу из арочного проёма смежной гостиной.

- Миссис Клеменс? – наверное, только у Полин ответное удивление могло граничить с приятной улыбкой блаженной гостьи, которая рада любому, кого увидит перед собой, даже если это будет сам Дьявол во плоти.

- Полин? Эвелин? А где остальные девочки? – судя по дорожному платью, тёмно-оливкового цвета, тётушка Джулия действительно только-только прибыла в поместье, не успев за это время подняться хотя бы в свои комнаты.

- Они либо ещё в городе, либо где-то по пути сюда. – конечно, отвечала ей Полли, поскольку у Эвы не то что от испуга отняло дар речи, но и дар критического мышления в придачу. – А вы, когда это успели так скоро прибыть в Гранд-Льюис?

- Где-то час назад на поезде. Правда, мистер Клеменс предпочёл остаться в Леонбурге ещё на месяц, так что вся головная боль с ведением дел в Ларго Сулей теперь полностью лежит на моих плечах. Полин! – но в какой-то момент тётушка Джули вовремя спохватилась, тут же вспоминая о своих манерах главной хозяйки дома и том, кто только что вошёл за его порог. – Надо сказать, ты расцветаешь с каждым пройденным годом всё краше и ярче. Почти, как твоя мать в твои годы, я уже молчу о вашем с ней поразительном сходстве.

- Спасибо, миссис Клеменс. И мне, действительно, не передать словами, как приятно всякий раз, когда меня сравнивают с покойной матушкой. Кстати, вы тоже как-то умудряетесь сохранять красоту и свежесть даже не смотря на долгие и изнурительные поездки. Всегда поражалась вашим умением выделяться среди ваших же дочерей, будто они ваши младшие сёстры.

Обмен взаимными комплиментами вскоре закончился обменом изящных поцелуев в щёчки. И всё это время Эвелин стояла в сторонке, ни при делах, вновь ощущая себя лишней, незаметной и никому не нужной.

- Я думала, вы все вместе в городе.

- Ну, мы тоже так по началу думали, но, когда я приехала сюда, все девочки, кроме Эвелин ещё спали. – не смотря на все страхи Эвы, Полин, как ни в чём ни бывало, вернулась к ней и вновь взяла её под локоть, как и делала каждый раз до этого, если хотела продемонстрировать свою дружескую близость и свой неоспоримый выбор. – Стоило мне увидеть её, как обо всём остальном было тут же забыто. В общем, мы решили не терять времени и отправились в город вдвоём. К тому же мне не терпелось отдаться нашим взаимным воспоминаниям прошлого, а это можно было сделать только наедине друг с другом. Тем более ваши девочки уже и сами такие взрослые и самостоятельные, что едва ли согласятся на чей-то бдительный присмотр со стороны за их действиями и передвижением.

- Мне казалось, ты с ними очень крепко дружишь и должна была соскучиться за столько месяцев. – едва ли за улыбкой миссис Клеменс можно было прочесть истинные мысли по обсуждаемому вопросу. В подобных случаях она исполняла свою роль даже более чем безупречно. И от этого Эвелин всегда становилось не по себе, будто её намеренно прощупывали, делая это достаточно незаметно в особо изощрённой манере.

Если бы она знала, кто их здесь ждёт, то заранее предупредила Полли быть предельно осторожной и не вестись на провокационные вопросы тётушки Джулии. Но, похоже, Полин и без того справлялась на отлично, даже не смотря на такую разницу в возрасте и в жизненном опыте.

- Ну вы тоже сравнили, миссис Клеменс – несколько лет и несколько месяцев. По-моему, мой выбор был более, чем очевиден. Я бы и сейчас с превеликой радостью забрала Эвелин к нам в поместье на целый день, если бы там у нас не творился весь тот кавардак, связанный с подготовкой к балу на первое июня. Боюсь, мне просто будет некогда уделять Эве должного внимания. Я и без того вырвалась в это воскресенье сюда и в город буквально на несколько часов, чтобы хоть немного отвлечься от того бедлама.

- О, так вы уже во всю готовитесь к первому июня? – кажется, интерес тёти Джулии был ощутимо перетянут куда более важной для неё темой обсуждения.

- Ну да. Учитывая габариты Шато Терре Промиз, обустройством к празднику приходится заниматься чуть ли не с раннего утра и до позднего вечера.

- И всем этим ты занимаешься практически одна и без сторонней помощи?

- Можно сказать и так. Тем более папенька всегда делает акцент на том, что для меня это отменная практика перед моим будущим замужеством. На что я ему всегда отвечаю, что скорее выйду за муж за нашу усадьбу, чем променяю её на абсолютно незнакомое мне место.

- Но ведь не только ты можешь вскоре выйти за муж, но и твой отец вполне ещё способен привести в ваш дом новую жену. Как никак, мужчина он вполне видный, а в молодости кружил женщинам головы без какого-либо на то усилия.

- По этому поводу я никогда особо не переживала. – может со стороны для непросвещённого обывателя это и выглядело вполне непринуждённой беседой двух соседок разных возрастных категорий, но если бы Эвелин не знала так хорошо свою родную тётушку, едва ли бы сейчас поверила в то, что это самый обычный и ни в чём непредвзятый разговор. – Мама умерла десять лет назад, и за всё это время он ни разу не посмотрел в сторону другой женщины. Он и сейчас говорит о себе со вполне здоровым скепсисом, что ему нет нужды вести себя подобно тем дряхлым вдовцам, что охотятся за юной плотью, как вампиры за кровью младенцев. Может в молодости он и кружил головы стольким женщинам, то сейчас, как он любит шутит, он их скорее будет пугать своей внешностью, вызывая лишь одно страстное желание – держаться от него как можно подальше.

- Твой отец тот ещё шутник. – Джулия Клеменс рассмеялась в ответ идеально поставленным смехом, восприняв слова Полин не иначе, как за некий весёлый анекдот. – И чувство юмора у него всего было отменным. А на счёт его внешности сегодня, в его возрасте, могу сказать лишь одно. Подобные мужчины именно с возрастом обретают свой неповторимый лоск и притягательное обаяние, не говоря уже о более ошлифованной временем брутальной красоте. Может юным девицам и не дано этого оценить в меру своей малоопытности, но женщинам моего возраста вполне даже более чем.

- Хорошо, миссис Клеменс. Я обязательно передам папеньке ваш изумительный комплимент, а то он любит хоронить себя для всего мира раньше времени.

- Передай обязательно! Тем более я всегда держу несколько пустых граф в своём агенде*, как раз для подобных случаев. Чтобы я не станцевала пару вальсов с твоим отцом – признанным в трёх ближайших графствах лучшим кавалером по танцам ещё тридцать лет назад, не дождётесь!

Заливистый смех Полин тоже невозможно было отличить от искреннего и всё же… Что-то в этом диалоге настораживало. От обычного обмена любезностями и заискивающих комплиментов он чем-то всё-таки да отличался. Только вот чем?

- Безусловно, мисс Джули, я всё ему передам, как и заставлю пошить к балу новый фрак.

_______________________________________________

*агенд- [от нем.Agenda– записная книжка] дамский бальный аксессуар. Памятная книжка, в которую записываются распорядок бала и имена кавалеров, заранее изъявивших желание танцевать тот или иной танец. Обычно представляет собой изящный миниатюрный блокнотик с вложенным в него карандашом

Глава девятнадцатая

Прямой поезд «Карлбридж-Гранд-Льюис» прибывал на железнодорожный вокзал в пригороде по воскресеньям где-то около часа или в начале второго по полудню. Адэлия знала об этом и по привычке посматривала на карманные часы своего деда, которые постоянно носила на цепочке позолоченного шатлена* от Тиффани, прикреплённого к поясу на талии вместе с другими столь же необходимыми дамскими аксессуарами. По крайней мере, у неё был повод, чтобы проверить сохранность всех носимый с собою ценных вещей, особенно, когда она выходила в город и в такие людные места, как Торговая Площадь.

Хотя данная привычка появилась у неё ещё задолго до того, как она прикрепила к поясу платья свой первый шатлен, а к тому – часы деда. И, как ни странно, она так и не сумела избавиться от неё, даже спустя более двадцати лет, когда, как, казалось бы, она должна была уже давным-давно утратить своё первостепенное значение. Но ни со временем, ни с приобретённым опытом и более взрослым осмыслением жизненных ценностей, прописавшаяся условным рефлексом свычка так и не утратила былой силы, напоминая о себе каждую неделю в определённый временной отрезок и каждый месяц из года в год. Это воскресенье тоже не было исключением из правил, хотя каких-либо надежд по данному поводу Адэлия перестала испытывать уже чёрт знает сколько минувших лет назад.

Конечно, ей хотелось верить, что от былых чувств маленькой, не в меру глупой девочки не осталось и следа, и по всем законам человеческой жизни они были обязаны скончаться едва не в самом зародыше, при чём от руки того человека, кто и бросил в благодатную почву данные семена, но не сделал ничего из того, чтобы позволить им приняться и прорасти. Ему и не надо было ничего делать, а ей… А она вообще никто и ничто, и у неё никогда не было и не будет прав на что-либо вообще, как и на то, чтобы что-то требовать и уж тем более ждать. Хотя на счёт ждать, здесь, увы никто и никак запретить ей не мог, даже она сама.

Всё равно заглянуть со стороны в чужую душу и мысли невозможно. А то что скрыто от посторонних глаз, таковым и останется, если сам не захочешь с кем-то поделиться сокровенным, а это, как говорится, уже на твой риск и страх.

Это воскресенье и без того выдалось эмоционально неприятным. После разговора с сыном, хотелось вернуться в «Ночную Магнолию» и запереться в своих комнатах до скончания дня, зарывшись головой в счета и бумаги, связанные с расходами и накопившимися проблемами заведения. Но и там таились соблазны, от которых она едва ли захочет сдержаться. Например, устроить ревизию в комнатах девочек, отчитать как минимум половину из них за несоблюдение установленных правил, ну и, соответственно, взыскать с них по полной, как того и требовали те же правила.

На благо рядом оказалась Барбара, которая потащила её на Торговую площадь на воскресную ярмарку в попытке утихомирить свою старую подругу одним из проверенных женских способов – тратой денег на нужные (и ненужные в особенности) покупки. Правда и там пришлось пару раз пересечься с Киллианом и кое-как сдержаться, чтобы не подойти к тому и не одёрнуть на глазах стольких свидетелей. Да и кто она такая, чтобы устраивать на людях какие-либо семейные разборки? Уж кого-кого, а праздную публику Гранд-Льюиса хлебом не корми, дай только на радостях поглазеть на подобные представления. Даже её, которую по жизни преследуют презрительные взгляды с осуждающим шипением в спину от местных матрон, всё ещё коробило от столь завышенного внимания со стороны по большей части незнакомых людей. Ведь приходилось не просто пересекаться с ними со всеми на одном пути, на улицах или в магазинах, а именно волей-неволей вступать в их чёрное облако оскорбительных мыслей и неприкрытой брезгливости. И днём оно ощущалось как никогда острее, подобно концентрированным испражнениям удушающего смрада, от налипшей на кожу грязи коего тянуло поскорее отмыться.

Как ни странно, но ночью такого никогда не ощущалось. Ночью все кошки становились серыми и те самые благочестивые граждане не совали на улицу носа ни под какими из возможных предлогов. Про мужчин даже заикаться не имело смысла. Этим баловням жизни всегда всё прощалось и сходило с рук, не важно, какого они социального статуса и насколько грешны перед богом. Если им не только спускались с рук постоянные измены тем же жёнам, но и принималось за норму заводить содержанок или любовниц, то о чём ещё было можно говорить?

Родиться женщиной уже считалось незавидной участью, а родиться проституткой – и подавно. Но даже последним удавалось как-то приспосабливаться и жить так, как к ним относились и как от них все и ждали. Жить во грехе и всеобщем осуждении, забывая о своём человеческом предназначении и превращаясь в то, к чему иные побояться прикоснуться из страха испачкаться, либо словить какую заразу. Только цивилизованное общество едва ли когда-нибудь догадается о сокрытой от их глаз тайной структуре теневой власти, которая всегда контролировала и будет контролировать существование данного чёрного дна. И пока это общество само заражено изнутри и будет гнить из века в век от своих навязанных другими жизненных ценностей, по улицам их городов будут не только гулять презираемые ими падшие женщины, но и кто похуже: сутенёры, воры, да убийцы.

Хотя… пусть радуются. Пусть тешат себя мыслями после встречи с такими, как Адэлия Вэддер, что они лучше, чище и безгрешны. Ей не жалко. Если ей удаётся своим появлением поднимать чужую самооценку, это тоже немало. Ведь всё, что её от них отличает, то, что она берёт деньги за то, что те выполняют по своему супружескому долгу, даже не догадываясь, что постель тоже может служить в умелых руках орудием тайной власти. Большая часть из них выходила за муж не по любви, их семьи заключали самые обычные сделки по купле и продаже того же живого товара. И то что они ложились в постель к нелюбимому (зачастую отвратному) супругу для обязательной консуммации брака, не делало их от этого какими-то особенными и уж тем более святыми в глазах других. Но им хочется думать иначе и верить в это, как в непреложную истину. Что ж. Пускай веруют, ибо любая вера на том и основывается. Чем нелепее и абсурдней предмет веры, тем быстрее в него уверуешь. Такова человеческая природа. Каждый хочет быть лучше и выше другого, хотя бы в собственных глазах. Ведь скажи им, что у Адэлии Вэддер за всю её профессиональную карьеру был только один клиент, разве они в это поверят?..

Она вернулась на Ковент Авеню намного позже послеобеденного часа, успев за это время сделать пару витков по рынку и заглянуть в несколько примыкающих к площади магазинчиков. Всё это время Барбара не отставала от неё ни на шаг – её персональный ангел хранитель и незаменимая правая рука. Хотя Адэлия и не подавала виду, что тянулась всеми помыслами к дедовым часам. При чём настолько сильно, что даже забывала о собственном сыне и о последнем с ним выяснении отношений. Но, видимо, её рассеянности подверглась и сама Барбара, которая тоже была осведомлена о расписании поездов, прибывающих из южной столицы, не меньше, чем её близкая подруга. И обе не затрагивали данной темы на протяжении всего проведённого рядом с друг другом времени, впрочем, как и делали всегда каждое воскресенье, так и не задав держащийся на честном слове на кончике языка вопрос: «Как ты думаешь… возможно, что Он приедет в Гранд-Льюис сегодня?»

Но почему-то именно на Ковент Авеню изводившая с утра нервозность в коем-то веке ощутимо спала на нет. Может от того, что перед бордюром тротуара, протянувшегося вдоль забора огромного двухэтажного дома в колониальном стиле из белёных стен и белокаменных колонн, не стояло знакомого экипажа со знакомым рисунком дворянского герба на дверцах? Но ведь это ещё не значило ровным счётом ничего. Чтобы узнать наверняка, ей придётся дождаться возвращения с железнодорожного вокзала одной из ошивающейся там сиротки папы Чарли, которым она приплачивала за нужные новости, как говорится, из первых рук, услышанные в нужном месте и в нужное время (если в тех местах не прогуливались девочки из Салуна «Ночной Магнолии»). Поэтому-то она и расслабилась и возможно по той же причине не подняла головы, чтобы посмотреть на центральные окна второго этажа.

И когда вошла в «Ночную Магнолию», не придала значению суетящимся в просторном холле-фойе служанкам, которые обычно прибирались в заведении по утрам или днём. И почему-то не спросила у Лоуренса – их вездесущего мажордома, без ведома коего даже мышь в дом не проскочит, не то чтобы кто-то из ранних посетителей или любопытных зевак. Сразу направилась по центральной лестнице парадного пролёта на второй этаж и в свои покои, занимавшие несколько комнат по центру фасадной части здания. Барбара осталась внизу, проверять работу горничных и кухарок.

В свой рабочий кабинет-библиотеку тоже прошла не сразу, задержавшись где-то на пару минут в будуаре, чтобы снять шляпку, митенки, переобуться в домашние туфли и ополоснуть вспотевшее лицо с шеей и декольте студёной водой из умывальника. И только после, ступив в проём снежного помещения, прикладывая на ходу к мокрой коже хлопковую ткань белого полотенца, Адэлия так и не успела пройти дальше двух-трёх шагов к своему рабочему столу у центрального окна. Тут же резко запнулась на месте, испуганно вскрикнув и едва не подпрыгнув от преставшей её глазам нежданной картине.

- Боже! Нейт! Ты меня до смерти напугал! – даже ладонь к груди прижала, с усилием выговаривая каждое слово.

Стоявший в это время у того самого окна спиной к хозяйке комнат довольно рослый мужчина в чёрном дорожном костюме и со смоляной копной густых кудрей на статно поднятой голове, и не подумал при этом обернуться.

- Нейт? – его низкий, буквально пробирающий до костей своей будоражащей вибрацией бархатный баритон вроде как и не повышал своего размеренного тона и не срывался в раздражительные нотки. Наоборот, звучал слишком спокойно, практически бездушно, не сколько удивившись услышанному, а явно ожидая от вошедшей в кабинет женщины, когда же до неё дойдёт весь смысл совершённой ею ошибки. – До смерти напугал?..

- О! – выдохнула Адэлия, так и не отняв от груди ладони и всё ещё пытаясь как-то унять в ней своё обезумевшее сердце. – Пп-простите, господин Клейтон… Сэр… Я немного растерялась… не ожидала вас увидеть здесь…

- Слишком много говоришь, Лия. Впрочем, как всегда.

____________________________________________

*шатлен- (шателен,шатленка— от фр.châtelain— владелец за́мка; кастелян) — украшение и аксессуар в виде цепочки с зажимом, к которой крепятся в виде подвесок различные функциональные предметы: ключи, кошелек, карманные часы, ножницы, печати и так далее. Шатлены носили как мужчины, так и женщины. В более узком смысле шатлен — цепочка для карманных часов с заводным ключом

Глава двадцатая

Шато ла Терре Промиз действительно оказалась ближайшей к Ларго Сулей и Лейнхоллу усадьбой, воспоминания о которой если и пробивались сквозь неприступные блоки спящей памяти, то как-то не особо бойко. Сейчас же, под чёрным небом тропического вечера, в ярких огнях зажжённых вдоль предусадебной аллеи ночных фонарей и освещённого по всему периметру внушительного белокаменного особняка, двухсотлетнее имение выглядело эдаким фантасмагорическим строением почти ирреальной конструкции в окружении пышных крон вековых деревьев и не менее громоздких пристроек. Каретный кортеж, направляющийся к его парадному крыльцу из массивной полукруглой лестницы и возвышающейся над ней широкой террасы, выглядел во истину королевским «шествием».

В глаза, прежде всего, бросались пассажиры этих элегантных, по большей части, дворянских экипажей. А точнее, представительницы слабого пола, чьи бальные платья светлых оттенков с не менее пышными накидками-пелеринами пестрели яркими пятнами на более тёмном фоне колясок или же на освещённых ступенях и террасах двухэтажного здания захватывающего дух стиля барокко. Эвелин едва бы удивилась, узнай, что это самой большой во всём Гранд-Льюисе особняк с самыми обширными во всей округе земельными владениями. Ей и сейчас он казался нереально огромным, даже издалека. Каким он выглядел когда-то для маленькой девочки, догадаться тоже было не сложно. Настоящим королевским дворцом, а то и целым Версалем, не иначе, чьё ночное освещение добавляло в целостность картины куда больше мистических красок и невероятных для человеческого восприятия цветовых элементов.

Чего стоил только один фонтан в центре подъездной площади, вокруг которого совершали своё финальное шествие праздничные экипажи именитых гостей. Вообразить себе, что находилось на заднем дворе усадьбы не представлялось возможным из-за немощной человеческой фантазии, попросту померкшей перед представшим глазам зодчего величия чужого гения. Но более всего в голову закрадывались нежданным вторжением не менее шокирующие мысли о том, что Полин д’Альбьер являлась чуть ли не единственной прямой наследницей всего этого великолепного совершенства. Та самая Полин – жгучая красавица неземного происхождения, которая уже более двух недель посещала с визитами Ларго Сулей лишь с одной единственной целью – посвятить личное свободное время долгим часам увлекательного общения со своей давней подругой подзабытого общего детства.

И, как говорится, одно не желало вязаться с другим. Может в стенах усадьбы Клеменсов их встречи и выглядели довольно прозаичными, ничем не бросаясь в глаза и не вызывая каких-либо неуместных вопросов, то здесь, сейчас и в эти самые минуты Эвелин ощущала едва не благоговейный шок-сомнение. Это как узнать спустя столько времени, что ты сдружилась с потомственной принцессой, коей совсем уже скоро предстоит взойти на престол правящей королевой. Хотя Полин, конечно же, не королевских кровей, но от этого легче не становилось. Прямо как в «Принце и нищем», разве что без внешней схожести и смены ролей в ближайшем будущем. А в их случае это, скорее, «Принцесса и сиротка», где Эва на вряд ли могла получить для себя более высокий статус. Даже несмотря на то, что ехала в качестве одной из приглашённых гостий в экипаже своих опекунов рядом с тёткой Джулией и нервно сжимала пальчиками края накидки – той самой, которую Полли первой заприметила на воскресной ярмарке и в последствии передала в Ларго Сулей в качестве безвозмездного подарка своей новообретённой подруге.

Не помогали и мысли о новом бальном платье, которое пошили к данному торжеству практически за рекордно короткие сроки последней недели. Его модель была предложена именно Полин, из прихваченного ею в один из визитов в имение Клеменсов последнего журнала европейской моды "La mode", чей исключительно высокохудожественный стиль социально-философских статей и иллюстрируемых гравюр не вызывал у современных модниц каких-либо встречных сомнений, особенно касающихся тех же броских изменений в одежде либо введённых в повседневный быт социума оригинальных новшеств и усовершенствованных правил этикета.

Даже около часа назад, когда Эвелин увидела себя в отражении большого зеркала полностью выряженной в жемчужный атлас идеальных складок восхитительного бального фасона и доведённой мастерскими руками Гвен едва не до предела собственного совершенства, даже тогда личная самооценка не превысила установленных ею же критериев безупречной красоты. Куда ей там до сестёр Клеменс и уж тем более до Полин д’Альбьер? Сколько не ряди безродную сиротку в дорогие шелка и жемчуга, прекрасным лебедем из гадкого утёнка, как и той же принцессой, она никогда не станет, особенно на фоне всеми признанных красавиц.

Достаточно произнести её имя во всеуслышанье и самый минимально проявленный к её персоне интерес со стороны праздной публики тут же сойдёт на нет. Хотя, может оно и к лучшему. Становиться центром всеобщего внимания тоже как-то не очень-то и тянуло. Если повезёт остаться незамеченной до окончания праздничного торжества, для Эвы это будет идеальным завершением всей ночи. На благо её личный агенд содержал лишь распорядок бала, но без имен кавалеров, заранее изъявивших своё желание станцевать с ней тот или иной танец, и мысль о том, что она получит статус не ангажированной дамы-disponible*, совершенно не пугала и не приводила в состояние истеричной паники. Единственный минус – то, что она может провести эту ночь подпирая стенку в гордом одиночестве. Едва ли Полин решится променять обещанные местным красавцам-сердцеедам парные танцы на беспрерывное общение с безродной подругой.

И, ежели уж говорить на чистоту, девушке куда больше хотелось попасть не в Шато ла Терре Промиз, а на центральные улицы Гранд-Льюиса. Именно там в это же самое время в полном разгаре проходили массовые гуляния в честь первого дня лета. Костюмированный карнавал-маскарад, заполонивший улочки интернационального городка под аккомпанементы живой музыки и расплескавшиеся в ночном небе фейерверки. Если бы у неё было право выбора, едва ли она сейчас сидела в одной коляске со своей родной тёткой, всматриваясь с жутким волнением на сердце в яркие окна роскошного особнякад’Альбьеров. Слава богу, Софи, Валери и Клэр ехали в другом экипаже и переживать за вероятность не самого приятного с ними общения не приходилось. По крайней мере, хоть какая-то отдушина в лице Полин всё-таки да ожидала её на праздничном балу, и ей не придётся считать долгие минуты вынужденного одиночества перед долгожданным уходом, тоскливо поглядывая за танцующими парами из самого безлюдного угла бальной залы.

- Это, конечно, не Леонбург и такого количества молодых людей, как на тамошних балах, здесь, увы, не встретишь, но это не значит, что их вообще тут не бывает. – тётка Джулия, по своему обыкновению, подбадривала свою племянницу чуть ли не всю дорогу до Терре Промиз. Хотя, что ей ещё оставалось делать в компании зашуганной сиротки Эвелин, которую она уже быть может отчаялась выдать за муж, как минимум последние два года. – Холостяков здесь предостаточно, тем более, девочка ты у нас вполне видная. Не вздумай только прятаться за спинами других девушек и, хотя бы изредка, но старайся пускать в ход хоть какие-то известные тебе женские уловки и ухищрения, дабы привлечь к себе внимание со стороны молодых людей. Ничего сложного в этом нет, было бы желание и соответствующий настрой. Ты меня слышишь? Эва?

- Да, мэм. – девушка едва не встрепенулась, не сколько услышав, а именно прочувствовав, как повысился тон тётушки, напомнив о том, где они и куда всё это время направлялись. Во всяком случае, спину неосознанно выпрямила, интуитивно вцепившись в края накидки, будто за единственный страховочный трос, способный удержать в нужный момент от необдуманных слов и проступков.

- Что «да»? Ты хотя бы слышала, о чём я тебе всё это время говорила?

- Я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы не остаться никем не замеченной. – какая жалость, что нельзя было ответить диаметрально противоположными словами. А если ещё вспомнить о том факте, что Эвелин никогда не уподоблялась другим невезучим в этом плане девушкам, которые со столь бросающимся в глаза отчаяньем пытались привлечь к себе внимание потенциальных женихов (и не только на публичных празднествах), желание идти на этот на бал скатывалось к нулю со сверхзвуковым свистом.

- Надеюсь, что так! – с одной стороны может и хорошо, что она ехала в одной коляске с тёткой Джулией, но, если бы не эти напутствия с укорами. Как будто это Эва была виновата, что до сих пор не отхватила себе идеальную партию в лице богатого наследника, а то и целого кронпринца. – Не забывай, Эвелин. Время идёт, часы тикают, а с ним проходит юность и внешняя привлекательность. Мужчины предпочитают молоденьких невест вовсе не из-за дани уважения устоявшейся моде. Это извечный факт их плотской слабости, заложенный в них ещё со времён Адама и Ева, и который не изменится ни через тысячу лет, ни когда-либо вообще. И не забывай о другом жизненном факторе, о слишком высокой конкуренции. Девочек всегда будет больше, пока мужчины погибают в своих нескончаемых войнах и ищут причины для новых с друг другом конфликтов. Скромность, бесспорно, весьма ценное качество для любой юной леди, но даже её нужно использовать по уму и не перегибать палку. Ты ведь понимаешь, куда я клоню.

- Дда, тётушка. – если можно сказать и так.

Но ведь это же ещё не повод кидаться на первого встречного только для того, чтобы удовлетворить возложенные на тебя надежды твоих опекунов? И как им объяснить, что ты не такая, как все? Что ты не горишь одержимой манией выйти за муж во что бы то ни стало, при чём неважно за кого, но главное, чтоб выйти, доказав всему миру, что ты вовсе не неудачница и способна вызвать нужный интерес у представителей сильного пола.

- По прибытию, я дам тебе знать, кто из присутствующих гостей заслуживает более особого к себе внимания. Просто не забывай, что в некоторых случаях приходится добиваться чьего-то расположения дополнительными методами визуального воздействия. Не каждый способен с первого раза что-то или кого-то разглядеть, особенно слишком молчаливую и через чур скромную девушку.

- Вы говорите о флирте с веером и общеизвестных уловках вроде «потери» платка или сознания?

- Я говорю обо всём, что может принести свои существенные плоды, и о чём ты постоянно забываешь, будто все эти правила писаны для кого-то другого, но только не для тебя. Под лежачий камень вода не течёт, Эвелин. Всего надо добиваться непосильными стараниями, особенно нам женщинам, чьим действенным оружием всегда считались хитрость и умение плести интриги. Так что постарайся об этом не забывать, даже если тебе кажется, что ты на многое не способна. Ещё как способна, поскольку всё это уже заложено в тебе с самого рождения, как и в любой другой девушке. Достаточно умная женщина способна добиться многого, было бы для этого соответствующее желание.

Эва промолчала. Вернее, у неё просто пропал дар речи, как и бывало всегда в присутствии Джулии Клеменс. Хотя, ей было что ответить. Например, припомнить случай почти трехнедельной давности, когда старшая дочь столь умудрённой жизненным опытом любимой тётушки так и не сумела добиться страстно желаемого от портового грузчика (ещё и сына хозяйки борделя по совместительству). Видимо, не всё в жизни возможно заполучить только страстно чего-то возжелав или же прибегнув к каким-нибудь общеизвестным уловкам? Не все мужчины настолько наивны или же готовы подыгрывать в чужом фарсе.

Правда через несколько минут, когда оба экипажа семейства Клеменсов остановилось напротив парадной лестницы особняка д’Альбьеров, все предыдущие мысли с переживаниями по поводу напутствий тётки Джулии тут же были сметены более мощным волнением совершенно иного неконтролируемого страха. Почему страха, Эвелин так и не поймёт. Может это был вовсе и не страх, а недоброе предчувствие, когда не имеешь никакого представления, что тебя ожидает в ближайшие часы в абсолютно незнакомом тебе месте? Обычно тётушка не имела привычки беседовать с ней на столь щепетильные темы, едва не открытым текстом указывая на ошибки нерасторопной племянницы, которая явно не горела желанием поскорее выскочить за муж, ничего для этого не делая со своей стороны и даже не проявляя должного интереса к подобным вещам.

Не удивительно, что её тянуло в эти минуты не к раскрытым настежь парадным дверям Терре Промиз, а куда подальше от этого места – в центр Гранд-Льюиса, в сердце праздничного карнавала, где была возможность спрятаться за красочной маской выбранного персонажа в толпе таких же безликих участников уличного шествия. Там хотя бы было можно скрыться от вездесущих глаз той же тётки Джулии. А здесь? Лишь на какое-то время отвлечься головокружительными красотами самого здания и его внутренним убранством, пока ступаешь по ступеням полукруглой лестницы, а затем за порог самого особняка? Огромный холл невероятных размеров золотисто-молочных оттенков, буквально «затопленный» изнутри таким количеством газовых ламп и свечей, что даже полуденное солнце на безоблачном небе невольно меркнет в этом переизбытке искусственного освещения. А высокие, сводчатые потолки, а арочные проёмы и пролёты галерей-лабиринтов в смежные помещения не менее огромных комнат? Настоящий дворец, каждый этаж которого мог вместить в себя как минимум два яруса простого двухэтажного дома, включая фронтон с крышей.

Если Эвелин и бывала здесь когда-то в далёком детстве, то страшно представить, каким он казался ей тогда – неискушённой маленькой девочке. Сейчас же сознание, будто бы противилось, при чём до последнего, воспринимая окружающую роскошь не иначе, как за ирреальный сон: белоснежный мрамор с золочёнными прожилками, начищенную до слепящего блеска позолоту на изысканных предметах мебели и антикварных украшениях, и даже море цветов, расставленных по всему периметру холла идеальными букетами в декоративных вазах и массивных вазонах. Слишком импозантно, броско, под стать канувшему в лета итальянскому стилю барокко, в коем и был отстроен весь этот дом, по праву оправдывая своё название в самых мельчайших деталях внутреннего интерьера.

Не удивительно, что от всего увиденного и наконец-то осознанного изумлённым разумом тут же перехватывало дыхание, а сердечко в груди то и дело билось о рёбра с ощутимыми перебоями. Взгляд, казалось, сам по себе скользил по окружающим вещам, стенам (даже одни лишь стены можно было разглядывать часами, если бы ей только дали на это волю!), по восхитительным бутонам белых и кремовых роз, по мраморной лестнице с величественными балюстрадами и позолоченными перилами с обеих сторон, чья длина и высота будто бы вела не на следующий этаж, а к основанию небесных врат, не иначе. Зацепиться было за что, куда не посмотри и за чем не потянись зачарованным взором. И всё, что не представало пред глазами Эвы, всё выглядело настолько завораживающим и невероятным, словно вобрало в себя запредельные возможности человеческого гения, как в воображении, так и в создании единственных в своём роде экспонатов.

В первые минуты не помогал даже голос дворецкого, объявлявшего имена прибывших гостей по предъявленным приглашениям столь величественно громким голосом, будто пытался заглушить музыку прямо в бальном зале. Но Эвелин едва ли обращала на него внимание, как и на остальных присутствующих по близости людей, пока шла по необъятному холлу Шато ла Терре Промиз к подножию во истину королевской лестницы. Она даже успела забыть о кузинах Клеменс, хотя всегда рядом с ними держала ухо востро, пребывая в постоянном напряжении и стараясь по возможности не лезть на рожон.

Они и сейчас возглавляли их немаленькое шествие в своих новейших бальных платьях, подобно трём принцессам, в чью честь и было устроено данное празднество. По крайней мере, по их поведению иного впечатления и не возникало. Но Эва впервые не думала об этом и не обращала на них внимание практически в упор. Скажи они ей что-нибудь сейчас, точно бы не услышала. Так бы и шла, едва ощущая, как поднимается по ступеням, не в состоянии оторвать глаз от окружающей роскоши, до той минуты, пока взгляд не заденет знакомой фигуркой ещё одной девушки. Восхитительное платье цвета кремовых роз с пурпурным отливом, казалось, ещё больше подчёркивало неземную красоту юной хозяйки, чью высокую причёску смоляных волос венчала россыпь нежнейших бутонов живых цветов с более драгоценными каплями золотого жемчуга. Если бы Эвелин и сейчас не заметила Полин д’Альбьер, то очень бы этому удивилась. Всё равно, что не увидеть важнейший экспонат дворцового интерьера Терре Промиз на самом видном месте – на лестничной площадке, как раз переходящей в арочный пролёт к самому большому залу особняка.

- Софи, Валери, Клэр… Ну теперь-то уж точно этот бал заискрится всеми бриллиантами своего великолепия в присутствии первых красавиц Гранд-Льюиса.

- Боюсь, любая, даже самая признанная красавица мира попросту померкнет на фоне хозяйки этого дома, Полин.

Лишь на какое-то время сестры Клеменс перекрыли собой их встречавших – главных организаторов праздничного торжества. Хотя и ненадолго. Ровно настолько, чтобы обменяться изысканными комплиментами, после чего уступить место другим следующим за ними гостями Терре Промиз.

Правда на тот момент как-то всё сбилось в кучу, включая голоса и смешавшиеся на фоне танцевальной мелодии фразы. Тётушка Джулия вообще шагнула куда-то вправо, зато Эвелин сразу же оказалась перед лицом радостно улыбающейся подруги. При чём и первая и последняя заговорили практически в унисон, разве что обращаясь к разным собеседникам.

- Эва, ты не представляешь, как же я рада видеть тебя здесь! – Полин не только повысила голос нарочито радостным тоном, заглушая обращение миссис Клеменс к иному участнику их скучившейся группки, но и чуть было не набросилась с жаркими объятиями на шею слегка ошалевшей гостьи. – Какая жалость, что мне придётся проторчать здесь ещё какое-то время. Но я обязательно тебя найду, как только вернусь в зал. – последнюю фразу она шепнула подруге на ушко перед тем как снова заговорить во всеуслышание подчёркнуто громкими словами. – Выглядишь не просто потрясающе, а сногсшибательно. Уже предвижу массовое помешательство молодых людей этим вечером всего от одного взгляда в твою сторону. Кстати, папá! Ты ведь помнишь Эвелин, по крайней мере, когда она была восьмилетним ребёнком?

- Ах да, Вёрджил. А это моя племянница Эвелин – та самая дочка Лейнов, о которой я упоминала. – похоже, даже тётушка Джулия решила подключиться к этому нежданному ритуалу со знакомством между очень давними (практически забытыми) знакомыми почти десятилетней давности. До этого она обращалась именно к рядом стоящему с Пол высокому и давно не молодому мужчине, которого сама Полли только что назвала «папá» и на которого Эва была вынуждена теперь обратить свой более внимательный взор из-за всеобщих попыток представить их друг другу.

Если за несколько секунд до этого девушка видела его скорее вскользь и урывками, то в этот раз избежать более чёткой и представшей во всей своей красе картинке в лице отца Полин д’Альбьер ей бы уже никак не удалось. Как говорится, ситуация не позволяла. Правда, мужчина тоже выглядел будто пойманным врасплох, пусть и ненадолго.

- Безмерно рад видеть вас в Шато ла Терре Промиз на нашем скромном празднике, мисс Лейн. – его далеко некрасивое, но и не лишённое определённого обаяния лицо (словно вытесанное грубыми ударами торопливого скульптора по жёсткому граниту) озарилось неожиданно мягкой, чуть ли не отеческой улыбкой. Но даже последнее не смогло замять или ненамного сбить панического волнения в растревоженном сердечке Эвелин.

Она даже на какое-то время оцепенела, то ли не ожидав данного разворота событий, то ли резко позабыв, как нужно себя вести в подобных ситуациях, не сразу сообразив, что следует делать, когда воспитанный мужчина при знакомстве с дамой протягивает к ней свою… широкую и довольно-таки большую ладонь. А оцепенела она как раз из-за его внешности, слишком неожиданной и не вяжущейся со стоящей рядом Полин – жгучей красавицей неземного происхождения. Слишком грубые черты лица в ореоле жёстких полуседых (когда-то чёрных) кудрей: высокий, весьма мощный лоб; крупный ястребиный нос; светлые серо-голубые глаза, выделяющиеся из-за тяжёлых, будто набрякших век; массивный квадратный подбородок и ироничный изгиб небольшого рта. Образ, можно сказать, ошеломительный. Чтобы у Полли был такой отец?..

Если он и являлся потомственным дворянином, то определённо не отсюда и с куда большим процентом европейской крови, чем большая часть выходцев южных широт Эспенрига (при чём крови, смешанной внутри родственных уз, как это часто встречалось среди высокородных аристократов).

- Мне тоже… крайне приятно снова оказаться в вашем доме, господин д’Альбьер. – Эвелин пришлось себя мысленно ущипнуть (жаль, что это не было физически больно) и наконец-то подать хоть какое-то подобие жизни со своей стороны. Правда, руку протянула она как-то не особо уверено, ещё менее уверенней вложив её в ухоженную, но всё равно слегка шершавую ладонь Вёрджила д’Альбьера. По крайней мере, его пусть и мужественное, но совсем некрасивое лицо смягчала не только улыбка, но и расположенная, возможно даже искренняя, учтивость к юной гостье.

- Откровенно говоря, ничего общего с тем ребёнком я в вас уже не вижу, хотя и не удивительно. Десять лет – безумно большой срок, тем более для быстро растущих детей. А для многих родителей данный факт всегда является слишком болезненной темой. – да и голос его с едва уловимым акцентом неопределённого происхождения оказался на редкость приятным, с некой ноткой бархатной хрипотцы идеально поставленного, но высоковатого баритона. – И всё же, не могу не признаться, насколько мне приятно заново с вами познакомиться, мисс Эвелин. И мне очень жаль, что я не имею возможности сказать это вашим родителям. Элизабет и Эдвард несомненно гордились бы этим моментом – увидеть свою дочь настолько повзрослевшей, ещё и такой блистательной красавицей… Что может быть ценнее в жизни любого отца и матери?

Каким бы ни казался отталкивающим образ этого человека, изысканные манеры с безупречным поведением истинного джентльмена скрадывали большую часть его внешних изъянов, а временами даже добавляли некий шарм и харизматичное очарование. Кто знает, может в другом месте и при других обстоятельствах его вполне могли принять за достаточно мужественного красавца. Не даром тётушка Джулия так красноречиво отзывалась о нём при Полин несколько недель назад. Да и когда он учтиво поцеловал руку Эвелин, ничего омерзительного девушка при этом не испытала (скорее вообще ничего не почувствовала, кроме лёгкого прикосновения едва ощутимых губ к своей коже), как и не дёрнулась нервной судорогой в страстном желании вырвать поскорее ладошку из его расслабленных пальцев.

- Вы очень любезны, господин д’Альбьер. – увы, но это всё, что ей удалось тогда пролепетать с не особо заметной дрожью в звонком голосочке, едва не поморщившись от собственной глупости. И как она только умудрилась его испугаться, при чём рядом с Полин, для которой этот мужчина являлся эталоном мужественной красоты и самым любящим отцом в мире?

- Приятного вам вечера, мисс Лейн, в нашей скромной обители. Надеюсь, скучать вам не придётся.

И всё-таки, растревоженное данным знакомством подкожное волнение ещё довольно долго станет царапать будто электрическими разрядами лёгкого тока и нервы, и мышцы, и даже кости. А может дополнительный эффект к переживаемым ощущениям добавляли новые впечатления с совершенно иными необъяснимыми страхами? Ведь Эвелин через несколько ярдов пришлось войти в огромный зал особняка, где волей-неволей предстояло столкнуться лицом к лицу с более ошеломительным зрелищем праздничного вечера. С почти переполненным абсолютно незнакомыми для неё лицами ярко освещённым помещением.

Конечно, она бывала на подобных приёмах далеко не раз, имея немалый опыт личного участия на светских раутах, устраиваемых знатными семействами Леонбурга, включая бальные сезоны двух последних лет. Но ведь это был её первый выход в высший свет Гранд-Льюиса, а, значит, ей предстояло новое знакомство с представителями местного высшего общества, от составленного о ней мнения коих могла зависеть, как и её будущая репутация, так и дальнейшая жизнь в этом городе среди этих людей. Остаться незамеченной явно не выйдет, как и спрятаться.

- Могла бы проявить чуть больше любезности перед господином д’Альбьером. – и то что тётя Джулия не преминула по пути в зал поставить племяннице в укор её недавнее поведение с хозяином Терре Промиз, тоже как-то совершенно не способствовало улучшению внутреннего состояния.

- Я… я просто не ожидала… оказалась неготовой… - да и что значит «проявить чуть больше любезности»? Разве она была недостаточно любезной? Софи, Валери и Клэр вообще не расточались перед отцом Полин в каких-либо излишних любезностях. Вежливо поздоровались, тут же упорхнув в сторону распахнутых настежь дверей бальной залы, забывая обо всех и вся, но только не о предстоящих танцах и охоте на интересных кавалеров.

- Не ожидала, что тебе придётся здороваться с хозяином этого дома? Бога ради, Эва, я не удивляюсь почему у тебя до сих пор не было ни одного достойного претендента на руку. Разве можно быть настолько зажатой и не в меру скромной? Создаётся ощущение, будто тебя зашугали до такой степени, что ты и слова боишься лишнего сказать. Не приведи господь, начнут думать о нашей семье бог весть что.

- П-простите… - всё, что сумела вымолвить в ответ Эвелин и без того подавленная происходящим. Не удивительно, почему ей было настолько страшно ступать на начищенный паркет танцевального зала. Ощущение, будто как минимум половина присутствующих там гостей тут же потянулись в её сторону заинтересованными взглядами, оказалось едва не болезненным. Тем более проверить, так ли это, не хватило ни той же смелости, ни наследственной наглости, присущей всем сёстрам Клеменс.

- Вот! Это тебе вместо микстуры для храбрости! Пей сразу, до дна! – дальнейшего «наставления» через чур озабоченной её будущим тётушки тоже не удалось избежать. Они как раз проходили возле столов, выставленных вдоль стен у самого входа в зал, буквально ломящихся от блюд с лёгкими закусками, многоярусных ваз с фруктами и изысканными сладостями, включая идеально выстроенные пирамиды из фужеров, наполненных по большей части белым полусладким шампанским. Вот оттуда-то Джулия Клеменс и подхватила один из хрустальных бокалов с ещё пускающим пузырьки воздуха игристым вином.

- Надеюсь, хоть на немного, да поможет.

Отказать родной тётке в столь не совсем удачный для горячительных напитков момент выявилось просто невозможным. Эву практически загнали в угол, ещё и не самым изысканным способом. Её и без того слегка потряхивало, а тут едва не насильно заставляли пить шампанское. А если оно ударит ей в голову, да и не слабо? А потом придётся с кем-нибудь танцевать? Где гарантия, что она не споткнётся и не опозорится на глазах у стольких свидетелей в первый же вечер своего выхода в высший свет Гранд-Льюиса?

- Может хватит и двух глотков?

- Ну уж нет! От двух глотков точно никакого толку не будет.

По крайней мере, страхи теперь были небезосновательными, особенно когда дрожала рука, принявшая бокал с вином, и Эвелин чуть было не поперхнулась при первом же глотке, ударившим в нос обильными пузырьками пьянящего на раз «воздуха».

- А теперь можно пройтись по местным матронам и представить тебя избранным семействам Гранд-Льюиса. Надеюсь, хоть кто-то не успел забыть за эти годы твоих родителей.

Шампанское явно не помогло, во всяком случае от очередной, куда мощной вспышки паники после слов миссис Клеменс, выстрелившей в голову поверх алкогольного головокружения более выбивающей контузией. Так что не было ничего странного в том, почему Эвелин так боялась идти на данный раут. Она ещё не забыла своего первого выхода в свет в Леонбурге, а здесь подобное повторение могло обернуться нешуточной пыткой не для слабонервных.

___________________________________

disponible*-франц. незанятый, резервный

Глава двадцать первая

В небольших городах всегда так – намного хуже, чем в крупных. Здесь ты могла ощущать себя бабочкой, пришпиленной всеми крылышками к бархатной подушечке (возможно даже золотыми булавками с идеально выверенной симметрией – ровно по центру), узоры коей теперь разглядывали под мощной линзой увеличительной лупы, а то и целого микроскопа. И не важно, что ты при этом испытывала. Твои чувства по данному поводу никого не волновали. Ты являлась всего лишь кратковременным экспонатом для изучения и поверхностного исследования более опытных в жизненных вопросах специалистов. Не имело значения, сколько их было, и какие при этом глаза смотрели на тебя в упор: синие или карие, большие или маленькие? – при любом раскладе ты была для них обычным штучным товаром. Ещё одной кандидатурой для новых сплетен и вынесенным твоей персоне всеобщим вердиктом. А вот насколько ценной – это уже другая сторона вопроса?

- …Миссис Эшворд... Господин Лоуренс… Дамы и господа…

- …Позвольте представить мою племянницу…

- …Это Эвелин – моя племянница…

- …Моя племянница – Эвелин Лейн!..

- …Вы помните мою племянницу Эвелин Лейн?..

- …Да, та самая. Дочка моей покойной сестры Элизабет и её почившего супруга Эдварда Лейна…

Как это ни странно, но практически все помнили и чету Лейнов, и их оставшуюся в живых сиротку Эву (а может, вовсе и не странно). Зато девушка не помнила никого, ни одного обращённого в её сторону лица с пристальными взорами пронизывающих насквозь глаз. Как правило это были давно немолодые главы достопочтимейших семейств Гранд-Льюиса и в большинстве случаев на неё смотрели через лорнеты, пенсне или монокли. И от подобных взглядов становилось не по себе, даже не смотря на пары алкоголя, на какое-то время притупившие чувство восприятия и собственную реакцию на происходящее. Какое счастье, что девушке ничего не нужно было говорить, по крайней мере, рассказывать что-то от себя. С этой задачей неплохо справлялась сама тётушка и каждый участник их неизбежного знакомства, втянутый умелой «рукой» более опытной в подобных делах женщиной.

-…Так это их дочка? Как же быстро летит время. Подумать только, а ведь казалось, мы их потеряли совсем ещё недавно, буквально вчера…

-…Да, конечно! Я помню крошку Эвелин. Как ты, дорогая? Рада, что наконец-то вернулась домой?..

-…Боже, она так похожа на свою покойную мать. Практически одно лицо!..

-…Какая жалость, что её родители не дожили до столь радостного для них момента. Уверена, они бы городились сейчас своей повзрослевшей дочерью, как никто другой в этом зале…

-…Само собой, я помню и Элизабет, и Эдварда. Прекрасная была пара и такой трагический конец для всей семьи. Плохо, что их дочка росла всё это время вдали от отчего дома. Возвращаться обратно спустя столько лет…

-…Ну, конечно же я её помню! Такая была очаровательная девочка. А ты, милая, помнишь моего сына Колина? Вы частенько игрались у нас, когда ваша семья приезжала к нам с визитами. Колин очень долго потом о тебе вспоминал и ждал, когда же ты вернёшься в Гранд-Льюис…

-…Думаю, по такому случаю, ты просто обязан пригласить Эвелин на пару ближайших вальсов, Фредерик. И не только вальсов!..

-…Такая красавица составит прекрасную пару любому достойному в этом зале юноше. Слышал, Себастиан? Будешь и дальше хлопать ушами, опять проторчишь у стенки до конца бала…

Самым кошмарным в эти минуты казалось не вынужденное выслушивание абсолютно незнакомых для девушки людей, а то, что она впервые с искренней завистью поглядывала в ту часть залы, где собралось больше половины местной молодёжи, включая сестёр Клеменс. Девушки с девушками, юноши – чуть поодаль, соблюдая между сформировавшимися группами допустимую дистанцию. Но даже в таком положении и те, и другие умудрялись обмениваться друг с другом определёнными знаками внимания с помощью вееров или иных незамысловатых жестов. Ну, а если кто-то кого-то приглашал на будущий танец, какие-либо ограничения для личного обращения тут же сходили на нет.

- Мисс Эвелин… миссис Клеменс. Дамы и господа…

Сколько длилась устроенная родной тётушкой экзекуция, было известно лишь богам. В какой-то момент Эва даже отчаялась, не веря той вероятности, что когда-нибудь обойдёт всех присутствующих здесь гостей, выбранных Джулией Клеменс, как за главную цель своей новоявленной стратегии. Во всяком случае, на это точно уйдёт как минимум большая часть праздничной ночи. Ведь они не просто подходили к той или иной группке «собеседников», дабы просто поздороваться и обменяться парочкой формальных эпитетов. О, нет! Это было бы слишком некрасиво – нарушая все общеизвестные правила поведения и того же этикета. Разве вы не знаете, что остановка у любого, выбранного на пути объекта требует, как минимум, нескольких минут на «поздороваться», на «представить каждому и поимённо своего спутника-спутницу», на «обмен вопросов-ответов о чьём-нибудь здоровье или о каких-нибудь семейных делах-проблемах, о которых знает весь город и за решением коих следит всякий, кому это вообще интересно!».

Несколько минут? Если бы!

Для Эвелин они превращались в несколько вечностей. Но в том-то и проблема, она ничего не могла с этим сделать со своей стороны. Только идти вслед за неугомонной тётушкой, как та овца на заклание – безропотно, безвольно, не издавая в ответ ни одного протестующего звука-блеянья.

Поэтому, когда она услышала совсем рядом уже знакомый мужской баритон с лёгкой хрипотцой:

- Надеюсь, вы не станете возражать, если я приглашу мисс Эвелин на следующий танец? – она не сразу сообразит, что речь шла именно о ней, и её только что, при всех этих свидетелях (имена которых она, естественно, ни разу не запомнила) пригласили на предстоящий вальс.

Она просто обернётся на этот приятный голос и встретится второй раз за этот вечер с внимательным взглядом серо-голубых глаз. И снова ей станет не по себе. Кровь в жилах вскипит за считанные мгновения, ударив в голову куда сильнее несчастного бокала шампанского.

- Ну что вы, господин д’Альбьер! Разве можно отказать хозяину этого вечера в столь скромном желании? – ему ответит вовсе не Эва, а её вездесущая тётушка. Эвелин поймёт, что речь шла о ней и о предстоящем танце с отцом Полин далеко не сразу, поскольку смущение под слишком проницательным взглядом и пугающей близости этого мужчины накроет её с головой, подобно морскому валу посреди бушующего шторма.

- Но сперва, я бы хотел услышать ответ на своё приглашение от самой мисс Лейн. Не хотелось бы попасть впросак, если выявится, что на этот танец уже есть другой соискатель.

Она так и не сумеет задержать на его лице собственного взгляда. Стушуется моментально, почти сразу опустив глаза долу и ощущая при этом, как кровь приливает к лицу, обжигая щёки, губы и даже уши пылающим жаром неконтролируемой паники. Если бы в эти же секунды на неё не смотрело столько людей, включая самого Вёрджила д’Альбьера.

- Нет… что вы. – голосок всё равно предательски задрожит, а подбирать нужные слова так и вовсе окажется невыносимой пыткой. Собственные эмоции буквально выйдут из берегов допустимых пределов, угрожая либо каким-нибудь неуместным срывом, либо потерей сознания от их переизбытка. Безжалостные тиски слишком затянутого корсета тоже сыграют не последнюю роль, пережимая рёбра, а вместе с ними лёгкие и дыхание.

Но куда страшнее становилось от мысли, что она действительно могла лишиться чувств на глазах у стольких людей, пусть даже подобные вещи не считались для подобных мест чем-то зазорным или неприемлемым, на грани публичного позора. Отнюдь, если за один вечер светского раута кто-нибудь из присутствующих дам хотя бы разочек не хлопнется в обморок – это во истину может стать феноменальным событием за всю историю светских мероприятий.

Только Эвелин ну никак не хотелось притягивать к себе всеобщего внимания столь экстремальным способом нежелательной популярности. Лучше сразу умереть, чтобы потом не мучиться, когда опять придёшь в сознание.

- Следующий танец у меня не занят. – впрочем, как и последующие. Хорошо, что у неё хватило ума не сказать о последнем во всеуслышание, хотя мысли путались в сумбурный клубок, приправленный болезненными ожогами пылающих под кожей страхов. Куда сложнее оказалось понять себя в эти минуты, свои истинные чувства и желания.

Чего ей больше всего хотелось? Наконец-то сбежать с этой показательной выставки-демонстрации или же отказаться от танца с человеком, который ничего, кроме необъяснимой паники в ней не вызывал? Что казалось на тот момент самым отталкивающим и несовместимым с собственными желаниями?

- Я, так понимаю, данный ответ можно считать за своеобразное «Да»?

Похоже, тихо стало не только в их скучившейся группке из резко смолкнувших собеседников тётушки Джулии, а как минимум на несколько ближайших ярдов вокруг. И все теперь смотрели исключительно на Эвелин, будто от её дальнейших слов зависела судьба целого мира.

Наверное, никогда ещё ей не приходилось с таким неимоверным усилием поднимать взгляд к чьему-то лицу и глазам и изображать на своих губах подобие приятной улыбки.

- Конечно. – практически пролепетав и чуть было не пошатнувшись после столь смелого шага со своей стороны.

Неужели ей могла прийти в голову настолько нелепая мысль, будто она выбрала наименьшее из двух зол, вместо того, чтобы испытать к этому человеку хотя бы каплю ответной благодарности? По сути, он же только что предложил ей со своей стороны спасительный выход из устроенной Джулией Клеменс ловушки.

- Тогда почту за честь! – его сдержанная улыбка если и не сделала его привлекательным хотя бы процентов на десять, то в любом случае смягчила черты лица, добавив к его и без того импозантной внешности завораживающего шарма.

Когда он предложил свою руку, мучавшее до этого сомнение на счёт правильности выбора длилось не более двух секунд. Девушка вложила в его тёплую ладонь свои подрагивающие пальчики, почти сразу же присев в грациозном книксене и слегка склонив голову. Вёрджил д’Альбьер ответил не менее изящным кивком, перед тем как на глазах у почти изумлённой публики повёл свою первую в этот вечер избранницу по танцам к центру бального зала.

Надо сказать, сердце в груди Эвелин за этот во истину головокружительный отрезок времени, наверное, раз десять пыталось пробиться сквозь рёбра на свободу. И ей не только каким-то немыслимым чудом удалось не споткнуться, не сбиться с установленного ритма своего новоявленного кавалера, но и прошествовать к выбранному им месту довольно-таки лёгкой походкой. При этом смотреть по сторонам на наблюдающих за ними зрителями не хватило ни духу, ни наглости. Уж лучше провалиться сквозь землю, чем увидеть чью-то скептическую ухмылку или надменный взгляд пусть и незнакомого ей человека. После недавно пережитого кошмара, её совершенно не тянуло разглядывать чужие лица. Может она и не ошиблась, когда приняла предложение отца Полин на предстоящий танец.

Хотя вальс… Не слишком ли она погорячилась? Парные танцы всегда давались ей с невообразимым внутренним противоречием, особенно, когда приходилось, прямо, как сейчас, принимать приглашения от незнакомых ей молодых людей. Не то, чтобы она вообще не любила танцевать (напротив, ещё ребёнком, а потом и подростком, она могла вытанцовывать под напеваемую ею же песенку хоть несколько часов кряду, пока никто не видит и не ставит ей это в укор), но сама мысль, что ей придётся несколько минут подряд вальсировать практически в мужских объятиях, уже заранее вызывала чувство пугающего дискомфорта. И дело далеко не в одних прикосновениях чужих рук к твоей талии или же ненавязчивом скольжении мужских бёдер по подолу бального платья. В расчёт шло достаточное количество раздражающих факторов: от исходящих от определённого кавалера не всегда приятных ароматов, до не вполне приемлемого пристрастия оного к чрезмерной болтовне и большому количеству встречных вопросов. Уж чего-чего, а разговаривать во время вальса Эвелин страсть, как не любила.

Правда, в этот раз почему-то не удержалась, громко шепнула первой:

- Спасибо! – и даже не поняла поначалу, как и почему вообще это ляпнула.

- Не стоит. Это всё Пол.

В этот раз взгляд от лица господина д’Альбьера скосить в сторону не удалось. Всё произошло настолько ненавязчиво и естественно, что сама Эва не успела заметить, как очутилась в полукольце танцевальных «объятий» этого мужчины, весьма изящным манёвром заставившего её подключиться к их первым па во втором туре вальсирующих пар. Можно сказать, именно в те секунды она впервые узнала, что такое на самом деле опытный партнёр по танцам и насколько может оказаться захватывающим классический вальс, когда тебя ведут круговым парением весьма профессиональные в этом плане руки, способные возвести любую счастливицу за считанные секунды в состояние невесомой бабочки в вихревороте головокружительного полёта.

Не удивительно, что у неё тогда перехватило не одно лишь дыхание. Впервые в жизни танцевать с настоящим профессионалом, испытывая существенную разницу, как в движениях, так и в самих ощущениях. И она ещё до этого сомневалась? Принимать или не принимать его приглашение?

- Ей очень хотелось спасти вас из рук вашей тётушки, но не знала, как подступиться и выкрасть вас из-под чужого носа.

Даже ощущения его рук и приятного запаха то ли одеколона, то ли лавандового масла для волос не казались чем-то крайне муторным и отвратным, как это бывало с другими партнёрами по парным танцам. Они тоже осязались словно нечто невесомое и невообразимо лёгкое, подобно его же изысканному мастерству – вести даму в вальсе, как если бы та была безупречной танцовщицей, способной проделывать более сложные па лишь на кончиках пальцев ног.

Ещё немного и она вскоре перестанет воспринимать его внешность, как за отталкивающую, не говоря уже о его вполне очаровывающей улыбке и почти отеческом поведении. По крайней мере, его учтивые манеры, завораживающий голос и далеко не заносчивый характер шли с ней вразрез, как полная противоположность грубым чертам его немолодого и некрасивого лица.

- Поэтому, она вас и подговорила? – сдержать ответную улыбку тоже не удалось, как и слова, будто сами по себе срывающиеся с губ девушки. Можно подумать, её так же раскрепостило изнутри, как и снаружи, благодаря пархающим движениям в танце в знающих руках незнакомого мужчины. Как мало, оказывается, нужно, чтобы стать если и не фривольной, то хотя бы самой собой. Когда в последний раз она испытывала нечто близкое к защищённости и незабитого происходящим восприятия? Теперь-то понятно, откуда у Полин столько искренней открытости и бесхитростных взглядов на окружающий мир. Из-за воспитания и едва ощутимых рамок этических запретов.

- Частично да. – только сказано это было с лукавой улыбкой и не менее озорными бесятами в светлых глазах, взирающих на Эвелин, как на наивного ребёнка, смущённого слишком пристальным вниманием очень взрослого мужчины.

- Частично? – ну вот, теперь она снова тушуется, моментально краснея от очередного приступа чрезмерной скромности.

- Вообще-то меня сложно на что-то подговорить, тем более на подобные авантюры. Но в этот раз Пол оказалась на удивление убедительной. И вы действительно выглядели будто неприкаянной жертвой обстоятельств, эдаким прибившимся к подолу чьей-то юбки зашуганным котёнком, которого все теперь только и норовят, как погладить против шерсти да дёрнуть побольнее за усы или хвост.

- О, господи! – девушка чуть было не задохнулась от неожиданной вспышки смеха, накатившего с опаливающим жаром острого смущения, подобно мощному порыву сирокко, разве что не сбившего с ног и ритма головокружительного вальса. Но в обжигающую испарину все-таки бросило, не смотря на поддерживаемую в зале прохладу и не всегда лёгкий сквозняк, блуждающий по особняку благодаря раскрытым настежь дверям в смежные помещения и на террасу-лоджию (теперь понятно, для чего на таких празднествах по всему периметру танцевальных помещений расставляют ледяные статуи с декоративными фонтанчиками под холодную воду). Хотя сам танец при любом раскладе и месте предусматривал повышение температуры тела с последующим за этим потоотделением.

Куда не глянь, повсюду ловушки и бесчисленные возможности попасть впросак. Чуть где и не так оступишься, позору не оберёшься до конца своих дней.

- Я и вправду так выглядела?

- Ну, может и не настолько ужасно, но желание спасти вас из этого далеко не священного вертепа*, возникло почти сразу же. К тому же Пол уж очень за вас просила. Никогда не думал, что она к кому-нибудь так прикипит.

Слышать от отца Полли такие приятные признания… Похоже она будет краснеть ещё очень долго, по крайней мере до завершения данного вальса.

- А когда закончится танец?

- Тогда придётся приводить в исполнение вторую часть плана.

- Вторую часть плана?

Лукавая улыбка прочертила более резкие линии вокруг рта господина д’Альбьера, собрав у уголков глаз мужчины озорные лучики возрастных морщин. Но почему-то впервые его лицо для Эвелин не показалось, как ещё совсем недавно, пугающе некрасивым и даже отталкивающим.

Неужели она начинала привыкать к его нестандартной внешности, выискивая более удачные ракурсы с чертами, которые вполне могли стать интересными в плане анатомического изучения даже для такого художника-самоучки, как она? Ещё немного и она увидит в нём скрытую до этого (благодаря собственным слепым предрассудкам) чисто мужскую красоту, которой едва ли можно увлечься подобным ей юным девам, но рассмотреть в ней некий обособленный шарм индивидуальной самобытности – уже ничего более не помешает. А там, где шарм, то и до притягательного очарования рукой подать.

- Да, плана Пол по спасению Эвелин Лейн из пучины местных «страстей». Она хочет, чтобы я вывел вас из зала на террасу, после чего передал вашей тётушке на словах, что это вы меня попросили провести вас на свежий воздух, дабы отдышаться после танца и прийти в себя на свежем воздухе. По дальнейшей версии предстоящих событий, там вас должна перехватить моя дочь и увести с собой в свои комнаты, а я вернуться в зал в гордом одиночестве.

- И это действительно может сработать?

- Только если вы сами этого захотите. Я не стану вас никуда уводить, пока не услышу чистосердечного согласия сбежать отсюда на всю оставшуюся ночь. Дело в том, что Пол весьма предвзято относится к любому роду светских раутов и в особенности бальных вечеров. Она не любитель танцев и скученных сборищ, впрочем, ничего удивительного. Её покойная матушка была такой же. Предпочитала после встречи гостей либо прогулки по ночному саду, либо тишину своих комнат.

- Значит, Полин уведёт меня к себе?

- Если вас это полностью устраивает, то да.

Было бы странным, если бы оказалось наоборот. Желание сбежать отсюда, ещё и без оглядки, преследовало девушку далеко не первые десять минут.

- Я ни в коем роде не отношусь к распространителям заведомой лжи, но, если ситуация выглядит действительно аховой, чтож, могу поступиться ради столь благого дела даже собственными принципами.

- И это не будет выглядеть ни для кого со стороны чем-то странным и немного подозрительным?

- В том, что две закадычные подружки предпочли этой ночью выспаться, вместо того, чтобы протанцевать до утра и провести всё это время в компании своих сверстниц и молодых людей?.. – мужчина «задумчиво» поджал губы и приподнял свои куцые брови ироничным домиком, почти сразу же отрицательно качнув головой. – Не думаю. Было бы странным, если бы ощутившие острое недомогание дамы вдруг решили остаться на шумном вечере, где им в любом случае станет ещё хуже.

- И то верно. Сказать по правде, я не очень-то и рвалась на этот бал, не в обиду вашему дому и всем потраченным для этого вечера стараниям. Праздник и в самом деле невообразимо роскошный, но… - пришлось приложить не мало усилий, чтобы улыбка выглядела не слишком вымученной и жалостно натянутой. – Видимо, я, как и ваша дочь, не являюсь большой поклонницей подобных мероприятий, да и никогда ею до этого и не была.

- Тогда вам определённо здесь нечего делать, особенно в компании вашей через чур активной тётушки. Насколько я помню Джулию, ей всегда не доставало чувства такта в некоторых вопросах и поведении, хотя прииных обстоятельствах это весьма завидная черта, достойная должного восхищения. И, судя по всему, вам с ней довольно не легко?

- Боюсь, я не из тех людей, кто имеет хоть какое-то моральное право обсуждать своих опекунов и их отношение ко мне.

- Вы правы. – хоть и по-отечески мягкая, но всё же горькая усмешка, опустила уголки губ мужчины в эдаком смиренном согласии. – Такие вещи не стоит обсуждать во время танцев с едва знакомым вам мужчиной. Поэтому не стану больше вас утомлять лишними минутами неуместных разговоров и изматывающим вальсом. Вам действительно пора на свежий воздух. А то, не дай бог, ещё лишитесь чувств.

Последняя фраза хоть и была сказана в качестве беззлобной шутки и всё же небезосновательной. А учитывая, какими долгими обычно бывали первые туры вальса, едва ли бы Эвелин сумела продержаться хотя бы в одном из них.

_______________________________________

Священный вертеп* - игра слов между «пещерой Рождества», «притоном-гнездилищем» и «спектаклями на евангельские темы»

Глава двадцать вторая

- Ну наконец-то! Вы что, решили протанцевать половину бальной программы вечера? – Полин хоть и выказала своё несдержанное раздражение по данному поводу, тем не менее долго возмущаться не стала, пусть и выглядела при этом крайне взвинченной и показательно недовольной. Довольно живо подскочила к Эвелин и своему отцу, вышедшим на широкий балкон открытой террасы, кое-как удержавшись от соблазна выместить на обоих накопившееся за последние минуты вынужденного ожидания свое агрессивное негодование.

- Пол, не будь такой непоследовательной. Нам же нужно было продержаться для приличия хоть какое-то время на глазах бдящих гостей. А то было бы странным пригласить Эвелин на вальс и буквально сразу же потащить её на балкон.

- По мне так ничего странного. Поплохеть может в любую секунду, даже не доходя до первой позиции.

- Бога ради, Пол. Иногда ты становишься просто несносной.

- Прости, папочка, но ты и без того прекрасно осведомлён, насколько сильно меня нервируют все эти рауты.

- Знаю, Пол. Поэтому не обессудь, но однажды мне всё-таки придётся тебя наказать за столь неприемлемое поведение в один из подобных вечеров – например, заставив тебя остаться с гостями до окончания раута. Я слишком долго потакал твоим капризам, но ты, видимо, стала воспринимать мою отцовскую слабость, как за нечто обыденное и абсолютно несущественное.

- Ну как ты можешь сейчас такое говорить, папá? Я просто немного не в себе из-за долгого ожидания и переживаний. – Полин не преминула тут же подхватить отца за локоть и подобно ластящейся кошечки, что трётся о руку любимого хозяина, едва не повиснуть на его руке буквально, заглядывая снизу в его «строгое» лицо заискивающе просящим взглядом. – А так, я всегда стараюсь изо всех сил быть чуть ли не эталоном для подражания, и ты тоже прекрасно об этом знаешь. Разве я не выполнила часть своих обязательств во время встречи гостей? И, надо сказать, выполнила их безупречно, превзойдя саму себя.

- Хорошо, на сегодня я больше не стану злоупотреблять твоим бесценным временем и здоровьем, но предупреждение я сделал. Так что особо не расслабляйся. А вам, мисс Лейн, приятного отдыха в компании моей не всегда покладистой дочери. Было весьма приятно не только с вами снова познакомиться, но и испытать во истину незабываемое удовольствие. Мне искренне жаль, что сегодня уже не удастся пригласить вас хотя бы ещё на один вальс. А ещё придётся возвращаться в зал и объяснять вашей тётушке, куда это я только что вас увёл на глазах у стольких гостей.

- Спасибо, спасибо, спасибо! Ты у меня самый лучший папочка во всём мире! – Полин протараторила едва не в захлёб искренние слова благодарности, напоследок чмокнув любимого папеньку в гладко выбритую щеку. И, надо сказать, господин д’Альбьер держался всё это время с завидным достоинством безупречного отца и гостеприимного хозяина своего дома, даже на безопасном расстоянии от чужих глаз и ушей, не посрамив ни своего имени, ни положения.

Может в те минуты, наблюдая со своего места за столь душещипательной семейной сценкой, Эвелин наконец-то и разглядела в нём куда больше приятных черт, которые до этого стыдливо маскировались под грубой внешностью немолодого мужчины? Не даром тётя Джулия говорила о нём, как о дамском сердцееде из не такого уж и далёкого прошлого. О подобных вещах едва ли будут говорить небезосновательно, ещё и устами замужней дамы.

Правда тогда в девушке скорее взыграло чувство тоскливой зависти или же сердце в груди отозвалось томным «всхлипом» на увиденное и воспринятое им намного глубже, чем хотелось бы. Кажется, она попыталась что-то вспомнить, либо сами воспоминания царапнули мутное стекло глубоко спящей памяти, если и не давно забытыми образами, то ностальгическими ощущениями по любому. Ей захотелось узнать, каково это? Быть чьей-то любимой дочерью, ради которой даже столь принципиальный отец готов пойти пусть и на безобидный, но обман? Или хотя бы просто испытать нечто близкое к увиденному. Чью-то искреннюю к тебе любовь, пускай даже и родственную.

- Я тоже была рада снова с вами познакомится, господин д’Альбьер и искренне сожалею, что практически ничего о вас не помню. – произносить подобные признания подобному мужчине ещё и в таком подвешенном состоянии казалось настоящей пыткой. Но Эвелин даже сумела выдавить ответную улыбку, когда протягивала ему не вполне уверенным жестом похолодевшую в длинной перчатке ладошку на прощание. А ещё стало как-то не по себе от его прямого взгляда, который не сумела смягчить ответная улыбка на его грубом лице. Будто острыми кинжалами метнул в её широко распахнутые глаза перед тем как нагнуться и поцеловать на прощанье ей руку. Хотя и не исключено, что ей всё это почудилось. В окружающих полусумраках балкона и не такое привидится, а с её бурным воображением и подавно.

- Думаю в последнем нет ничего страшного, тем более у вас появилась возможность заново узнать и этот город, и его жителей. Ещё раз приятного вам отдыха, мисс Лейн. Надеюсь, Пол не даст вам скучать.

- В этом можешь не сомневаться. Уж нам-то будет куда интереснее, чем тебе. И не вздумай после этого за нами увязаться. Возвращайся к гостям, пока тебя не хватились миссис Клеменс, миссис Кроули и как минимум дюжина обеспокоенных твоим отсутствием вдов и прочих мадам. – похоже, Полин уже не терпелось избавиться от присутствия отца, как до этого – дождаться его прихода с Эвелин.

- Вот когда не надо, он бывает на редкость навязчивым и невыносимым! – она скажет это Эве чуть позже, когда месье д’Альбьер наконец-то покинет территорию огромного балкона, а Полли потянет свою отвоёванную совместными усилиями подругу в сторону окон-дверей параллельных бальной зале комнат. И всё произойдёт настолько быстро, чуть ли не бегом, будто в запаздывающей спешке, что Эвелин не успеет даже разглядеть саму террасу и простирающийся за её беломраморной балюстрадой ночной сад Терре Промиз.

- Но, надо признаться, сегодня, после стольких лет со дня смерти мамы, он как-то вдруг неожиданно ожил. При чём слишком уж подозрительно. Раньше, чтобы упросить его что-то сделать, требовалось не абы сколько времени и крайне осторожных заходов со стороны, а тут… Мне даже не пришлось его уговаривать пригласить тебя на танец, чтобы потом вывести из зала.

- Хочешь сказать, что это на него не похоже?

- Хочу сказать, что танцы для него в последние годы стали настоящей пыткой, поскольку желающих дам дождаться от него приглашения всё ещё много, а вот у него совершенно нет никаких желаний приглашать кого-либо вообще. На последних раутах он наотрез отказывался танцевать, ссылаясь на боли в пояснице и на старое ранение ноги, а тут… даже хромать перестал!

- Может ему сегодня стало получше?

- Да неужели? Боже, Эва, какая же ты в сущности ещё наивная!

Хорошо, что сумерки окружающих помещений скрадывали своими бархатными тенями не только оттенок кожи, но и даже черты лиц, хотя и мешали наслаждаться видом роскошного интерьера давно вышедшего из моды стиля барокко.

- А куда мы идём?

- В мою комнату, конечно! – которая, кстати находилась на этом же этаже, но в восточном крыле здания, через несколько внушительных пролётов длинных галерей, а те, в свою очередь, выглядели запутанными переходами монументального лабиринта из светлых стен, разграниченных симметричными полуколоннами, сводчатых потолков с фресками на местную пейзажную тематику и более тёмного паркета в шахматную шашечку, начищенного буквально до зеркального блеска.

Спрашивать, что они будут там делать, Эвелин пока не рискнула. Решила дождаться, когда они достигнут намеченной цели и окажутся за дверьми личных комнат Полин.

- Какой цвет ты больше всего предпочитаешь?

Не успели они очутиться в просторном будуаре мадам Помпадур, а то и самой Марии-Антуаннеты Австрийской (поскольку назвать данное помещение обычной комнатой юной барышни не поворачивался язык), как Эву в который уже раз за этот вечер подвергли нешуточному испытанию на прочность. Она так и осталась стоять у дверей, не решаясь пройти вслед за подругой в роскошные покои невообразимых размеров и королевского убранства. Да и Полли была через чур увлечена собственной идеей-фикс, чтобы заметить скованную нерешительностью не в меру скромной Эвелин. Она как раз чуть ли не бегом влетела в смежную спальню через широкий проём, тут же принявшись скидывать декоративные подушки со стоящего у изножья кровати массивного сундука-топчана.

- В смысле, какой цвет?

- Хотя нет! Не говори! Красный! Тёмно-красный бархат! – крышка сундука с возмущённым скрипом обнажила свои скрытые сокровища перед воодушевлённым взглядом юной хозяйки. – Кажется, где-то такое было.

- Красный бархат? – Эва запуталась окончательно, но так и не рискнула сделать хотя бы ещё один шаг к центру будуара. Зато вынужденно наблюдала со своего места, как Полли раскидывается то ли кусками материи, то ли платьями, которые та выуживала из сундука и тут же отбрасывала в сторону, прямо на пол, поскольку оные не соответствовали искомой ею вещи. – Ага! Вот оно!

Даже тусклое освещение газовых ламп, как и расстояние в несколько ярдов не смогли приглушить в руках Полин сочный цвет тёмно-красной ткани, до которой девушка только что добралась и теперь разглядывала под более удобным ракурсом. И, похоже, это действительно было платье, разве что совершенно иного от современного кроя.

- Можешь раздеваться.

- ЧТООО?!

Глава двадцать третья

Постоянных или, как их ещё называют, верных подруг у Эвелин в Леонбурге никогда не было. Может быть только какие-нибудь ненавязчивые знакомые, с кем по обыкновению и ненамеренно (абсолютно случайно) пересекаешься у кого-нибудь в гостях или на светском рауте, реже в парках, на набережных, либо в библиотеке. Заканчивались подобные знакомства недолгими разговорами на необременённые темы ни о чём, хотя Эве и приходилось довольно часто наблюдать со стороны за настоящими отношениями между действительно преданными подружками. И, конечно, не без лёгкого чувства зависти.

По крайней мере, она имела хоть какие-то представления о том, чем обычно при встречах занимаются подобные барышни. Как правило, обмениваются последними новостями и слухами, рассказывают друг дружке, что и когда произошло в их личной жизни, делятся сокровенным – мечтами и даже приснившимся, а иногда увлекаются каким-нибудь новомодным коллекционированием незамысловатых вещичек. Собирают альбомы с гербариями, поздравительными открытками, журнальными вырезками, фотокарточками всевозможных рекламок или выдумывают милые стишочки «на память», подписываясь ими под приклеенными корешками театральных билетиков или ещё чем-то столь же незамысловатым, что требовалось в срочном порядке сохранить, сберечь, а потом в дождливые вечера перелистывать да пересматривать, перечитывая по нескольку раз подзабытые строчки и предаваясь ностальгическим воспоминаниям.

Ну и, конечно же, обязательно куда-нибудь ходят вместе, гуляют, отдыхают, временами даже переписываются, если не имеют возможности встретиться в тот или иной день. Но чтобы вот так! По среди глубокой ночи, под боком у ничего не подозревающих родителей и опекунов!.. Такого Эвелин уж точно нигде ранее не наблюдала.

- Это что? Bata de cola? – её глаза расширились ещё больше, как только Полин вернулась в гостиную будуара, прихватив то самое откровенно красное платье с пышной пеной сборок и воланов в той части, где должна была находиться юбка или же её шлейф.

- Оно самое – традиционный костюм испанских цыганок-танцовщиц. Правда его шили, как карнавальное, но придерживались оригинального стиля до последней пуговки. Танцевать в нём одно удовольствие!

- Танцевать? Ты же только что сбежала с собственного бального приёма!

- Я сбежала со скучных вальсов, полонезов, мазурок и прочих занудностей, от которых меня ещё с детства бросало в дрожь. Про их исполнителей сдержанно промолчу. Сколько не учи курицу танцевать кадриль, она всё равно останется курицей, которая танцует кадриль. Зрелище не для слабонервных.

- Ничего не понимаю.

- Поймёшь, когда переоденемся и поедем в город на карнавал.

Вот тогда-то челюсть и отвисла, буквально и надолго. Потребовалось не абы сколько времени хотя бы на то, чтобы вернуть едва не утраченную способность мыслить и даже складывать в голове какие-то слова в членораздельные фразы.

- Ты собираешься сбежать из дома, прямо посреди праздничного вечера? – не сколько произнесла, а скорее выпалила изумлённым возгласом ошалевшая Эвелин Лейн, глядя теперь на подругу с крайне недоверчивым сомнением. Неужели она в ней ошиблась? Или того хуже! У Полли не всё в порядке с головой?

- А тебе самой разве не хотелось попасть на карнавальное шествие? Пройтись по ночному городу, понаблюдать за настоящими танцевальными схватками и конкурсами? Заглянуть в интересные заведения, которые обычно закрыты в дневное время или считаются не вполне подходящими для юных леди.

- Хочешь сказать, что ты занимаешься подобными… вылазками уже далеко не в первый раз? – чем больше Эва её слушала, тем сильнее впадала в шоковое состояние, не зная, как правильней реагировать на происходящее и что говорить в подобных случаях. Как будто ей предлагали сделать что-то необычайно жуткое и аморальное, практически равноценное убийству.

Хотя… назвать то, что она чувствовала в тот момент, сплошным паническим страхом – не поворачивался язык. Да, притапливающие приступы парализующего шока периодически накатывали лёгкой контузией и страстным желанием на что-нибудь присесть. Но всё же, это явно не они удерживали девушку на месте и не давали сбежать из комнат подруги в другую часть особняка со всех ног и не оглядываясь. Желудок, диафрагму и где-то на уровне солнечного сплетения скручивало изнутри тугими, горячими ещё и пульсирующими узелками совершенно иных ощущений. Да, они шокировали, но это был какой-то странный шок, щекочущий нервы по натянутым струнам противоречивых эмоций и… скрытых желаний. Будто Эвелин намерено никуда не уходила отсюда, удерживаемая подсознательным ожиданием, что её вот-вот переубедят не только остаться, но и уговорят тайно бежать из поместья туда, куда она сама мысленно рвалась чуть ли не с первых минут утреннего пробуждения. Ведь ей предлагали то, что ей казалось на протяжении всего дня абсолютно недосягаемым и невозможным. И как после такого не разпереживаться?

- На самом деле это не так уж и сложно, если есть надёжный соучастник и такой же страстный любитель ночных приключений. Только не подумай, будто я занимаюсь подобными вещами каждую божию ночь. На самом деле, совсем не часто и то лишь во время больших праздников и когда Терре Промиз переполнен, как сегодня, шумными гостями, за которыми нужен глаз да глаз. Считай, как минимум до пяти утра о нашем существовании ни разу не вспомнят. Довольно удобный расклад вещей, не так ли?

- И с кем же ты всё это время сбегала из дома?

- С тем, на кого меньше всего способны подумать и в чьей надёжности я уверена, как никто другой. Ну так что? Ты и дальше будешь изводить себя мучительными сомнениями или же присоединишься к нам? Учти, я в любом случае здесь не останусь. А тебе придётся выбирать: либо с нами, либо одной в этой комнате на всю оставшуюся ночь, либо обратно в бальный зал под бдительный надзор своей вездесущей тётушки.

- И что… за всё это время ты так ни разу и не попалась? – что поделать, если сомнения действительно слишком мучительные, а соблазн выбраться в город куда сильнее желания остаться здесь в полном одиночестве (или, не приведи господь, в компании тётки и её дочерей!). Да и всё это время, в сущности, таковым и являлся.

Но ведь она ни черта не знает из того, куда они собираются, и где гарантия, что они вернуться целыми и невредимыми, плюс, так никем и не замеченными? И кто тот таинственный, якобы надёжный сопроводитель Полин д’Альбьер, кому та так безоговорочно доверяет?

- По-твоему, стала бы я предлагать тебе подобную авантюру, если бы кто-то в этом доме был в курсе всех моих тайных увлечений? Да меня скорее бы заперли под замок, выставив под дверьми и окнами с дюжину профессиональных гардекоров, а мадам Леру подселили бы прямо в эти покои мне под бок! Ну же, Лин! Я же не только для себя это делаю, но и чтобы тебе не пришлось здесь скучать до второго пришествия. И было бы это опасным, разве стала бы я так рисковать? Вместе ведь всегда интересней и веселей. Или скажешь нет?

- И как всё это выглядит в действии?

Как выявилось позднее – всё выглядело достаточно продуманным и не таким уж и сложным, как могло показаться на первый взгляд. Заминка больше всего коснулась момента со сменой бальных платьев на маскарадные костюмы и то, благодаря появлению Эвелин и помощи Пол, каких-то особых сложностей с переодеванием не возникло. Эва даже не стала возражать выбранному для неё подругой через чур яркому образу испанской цыганки, поскольку Bata de cola из огненно-красного бархата, шитое лучшими модистками Парижа ещё где-то в середине 50-х годов для бабки Полин – большой любительницы карнавальных празднеств, по качеству и крою могло лишь соперничать с роскошными туалетами французских королев и фавориток последних трёх столетий. Чего только стоил корсаж и пышное полотнище юбки, расшитые более тёмными узорами ручной вышивки и полудрагоценными камнями вроде шпинели и циркона. Удивительно, что подобную красоту теперь хранили, как одну из старых «тряпок» в бабушкином сундуке. Хотя, многие оттенки красного и без того будоражили своим вызывающим цветом даже самый предвзятый или циничный взгляд.

Не то, чтобы Эвелин как-то тянула внешностью на жгучую цыганку или какую-нибудь Консуэло (прототип коей, видимо, и был взят для многих карнавальных костюмов бабки Полли), но даже в этом платье, ещё и в тёмно-бордовой маске, скрывавшую половину лица, девушка с трудом узнала в отражении большого зеркала будуара подруги невзрачную сиротку Эву. Вернее, совершенно не узнавала, поскольку и цвет Bata de cola, и яркое пятно маски на бледном лике, ещё и в ореоле червонного золота тёмно-русых волос, создавали какой-то уж слишком ирреальный образ несвойственной ей внешности – слишком контрастирующий с той, кем её привыкли все видеть и воспринимать.

Надо сказать, внешность Полин так же претерпела значительных изменений, хотя по началу было сложно поверить, что такое вообще было возможно. Не исключено, что во всём была виновата ещё одна из выбранных девушкой масок – венецианская Вольто*, полностью скрывавшая лицо, но в отличие от своих классических собратьев, слишком богато расписанная и даже украшенная переливающейся россыпью полудрагоценных кристаллов. В сочетании с лоснящимся атласом пурпурно-лилового цвета ещё одного маскарадного платья (скорее всего Коломбины из-за расшитых в виде ромбов по корсажу и юбке белых и чёрных лилий, включая небольшую треуголку с выкрашенным в фиолетовый цвет страусиным пером), эффект создавался самый неожиданный, едва не мистический. Будто перед тобой не скрывающая свою узнаваемую внешность яркая красавица Гранд-Льюиса, а мифическое существо из параллельного мира ведических богов, и неподвижный лик дорогостоящей маски, вовсе и не являлся маской, как таковой, а был одной из множества личин земной богини.

Может обострённые чувства подкожного волнения перед предстоящим побегом в город поэтому и усиливались ещё больше, воспаляя и без того бурное воображение столь ирреальными картинками фантасмагорических образов? Подпитывали подсознательные желания своими чарующими видениями, стимулируя ложные предчувствия более глубокими эмоциями и… сладкими страхами.

Эвелин конечно могла отказаться от всего этого безумия в любую секунду, но… что в сущности она теряла? Если она сама себя не узнавала, то кто мог узнать её в том же городе, где её итак никто не помнил, ни по имени, ни в лицо?

Но меньше всего она ожидала сюрприза в лице молодого кучера д’Альбьеров, который поджидал их всё это время у белокаменной конюшни, возле заранее запряжённого двойкой вороных меринов чёрного фаэтона с поднятым верхом, подальше от яркого света ночных фонарей. До этого, им пришлось пробираться в подвальный этаж по лестнице для слуг, а потом ещё и по узким коридорам мимо служебных помещений, каким-то чудом не столкнувшись нос к носу со снующей там взад-вперёд прислугой. Так что в течении последних минут Эва чувствовала себя, как тот ослик на поводке, который и шагу побоится ступить, лишь бы не оступиться и не вляпаться во что-нибудь непредвиденное. Поэтому волнение со страхами быть пойманной с поличным были более, чем обоснованными.

И то, все они враз безвозвратно померкли, стоило ей увидеть того самого надёжного соучастника Полин по ночным вылазкам из Терри Промиз.

- Знакомься, это Крис, если ты, конечно, не запомнила его с наших поездок в город в дневное время суток. Кстати, он не сколько кучер, а профессиональный шофёр. Папенька увлёкся пару лет назад покупкой нового вида транспорта в виде этих жутких железных монстров под названием автомобили и попутно нанял Кристофера в качестве личного водителя.

- И теперь мне приходится вместо машин управлять каретами, поскольку твой папенька боится, как бы ты не убилась на одном из этих, как ты выразилась, железном монстре. Будто лошади намного безопаснее и никогда не понесут.

- Ты же знаешь, что я специально их так называю, дабы папá думал, что я их боюсь.

Возможно и не более близкое знакомство с шофёром д’Альбьеров ввело Эвелин в лёгкую контузию. Хотя, да, ей впервые пришлось обратить на него более пристальное внимание, поскольку Пол не только представила их друг другу, словно равных по классовому статусу, но и без какого-либо стеснения повисла на руке молодого мужчины. Вначале прижалась к нему далеко не благочестивым порывом, а потом и вовсе после очередной всеобъясняющей фразы потянулась к его лицу своим, чтобы чмокнуть в щёчку. Как раз последнее из её действий не просто раскрывало скрытую даже от близких подруг Полин связь со служащим её отца, но и разъясняло все её выказанные ранее взгляды на жизнь и людей. Хотя Эве было всё-таки сложно вот так вот с ходу воспринимать увиденное, как за нечто естественное и приемлемое для любого обывателя.

Утончённая Полли и какой-то безродный кучер? Данный факт не то что в голове не укладывался, а буквально вводил в ступор. Всегда такой молчаливый и будто неприметный Крис в обычном костюме из дешёвой шерсти с надвинутой почти до самых глаз тёмной кепкой на темноволосой голове. Густая чернота южной ночи, чуть разбавленная отблесками искусственного освещения со стороны конюшен и дома, и сейчас скрывала его внешность, но, кажется, Эвелин сумела на этот раз что-то в нём разглядеть, в той же высокой и ладной фигуре, широких плечах и статной осанке. Правда с возрастом было сложнее, но, вроде он был достаточно ещё молод, возможно немного за двадцать (или не немного). Возможно красив, иначе как объяснить увлечённую им Пол?

- Думаю, время для выезда самое подходящее. Все гости в сборе, все слуги там же. – видимо, всё то время, что ему пришлось здесь прождать уже порядком извело его похвальное терпение. Да и отрезвляющая прохлада тропических ночей не располагала к долгим выжиданиям на свежем воздухе. Не удивительно, почему большинство светских раутов и тех же праздничных мероприятий в южных городах Эспенрига старались переносить на ночные часы. Да и накидки-пелерины с капюшонами из чёрного бархата, как нельзя оказались кстати (спасибо бабушкиному сундуку Полин). Маски масками, а всё-таки куда надёжней спрятаться всем телом, а не только лицом.

- Ты хоть успел что-нибудь собрать на кухне? А то я с этим приёмом так ничего и не перехватила. Даже несчастного бокала с шампанским.

- Корзинка с едой и бутылкой вашего любимого Божоле уже в коляске, мадам. Ждёт, когда же вы соизволите-с сесть в экипаж и отправиться навстречу ночным приключениям?

- А для себя маску не забыл?

- Само собой, ваша светлость. Как же без оной?

- Тогда не вижу смысла терять драгоценные минуты быстротечного времени. Мне срочно нужен свежий глоток свободы, а то до следующей возможности поехать в город ночью точно не доживу. Лин, ты с нами или как?

Пол живо забралась с помощью кучера на сиденье фаэтона, на полу которого стояла та самая корзинка с закусками и бутылкой отменного марочного вина из винного погреба её ничего не подозревающего папеньки, и устроившись эдакой королевой предстоящего шествования по Гранд-Льюису (пока ещё уложив свою маску на коленки), глянула в сторону слишком молчаливой подруги.

Крис тоже смотрел на Эвелин в терпеливом ожидании, но ничего не говорил. Просто стоял возле коляски, скорее по привычке, и молча смотрел в её сторону. Хотя она и не различала ни его лица, ни глаз, но знала, что эта парочка не сводит с неё своих пристальных взоров. Ведь только она их всех и задерживала, намеренно или нет затягивая ускользающие в никуда те самые драгоценные минуты. Не то, чтобы её так не вовремя сковали чувства паникующего сомнения, просто для неё подобные вещи в принципе были в новинку. Она же никогда и нигде таким не занималась.

Но разве ей было мало примера в лице Полин? Той же удавалось проворачивать все свои прошлые ночные поездки в город возможно далеко не первый год подряд? Да и охранник в лице достаточно крепкого шофёра Криса едва ли даст им наделать глупостей и попасть в какую-нибудь нежелательную историю.

- Если там будет сильно скучно, то мы сразу же вернёмся. Ну же, Лин! Тебе как никому другому нужно проветрить голову и глотнуть настоящего воздуха свободы, а то от тебя точно скоро ничего не останется. Клеменсы доконают тебя ещё раньше, чем ты успеешь выйти за порог их дома по собственному решению. А если твоя тётка найдёт тебе подходящего жениха? Ты хоть представляешь, сколько тебе останется той жизни? Из чистилища прямиком в преисподнюю. Сама подумай, когда тебе ещё выпадет столь уникальная возможность сбежать из-под бдительного надзора никогда не дремлющей тётки? Вдруг сегодня был первый и единственный шанс?

Судя по всему, Полли и в самом деле имела нечто от языческих богов, во всяком случае искушать она точно умела. Не исключено, что Эве не хватало именно этого – нужных слов, особой комбинации почти магического заговора, который бы снял с её тела и разума наложенные когда-то чужими руками и внушениями печати да моральные запреты. Ничтожная капелька свободы, попавшая на язык и тут же растворившаяся в крови одурманивающим наркотиком зарождающейся эйфории. Достаточно принять лишь одну и тебя уже ничто не остановит.

Дальше – больше. Шагнёшь навстречу, в этот стойкий аромат южной ночи, сотканный из пряных запахов экзотических растений и зыбкой влажности прохладного воздуха, будто в облако сладких парфюмов, вдыхая глубже, во всю грудь. И всё, считай пропала. Потому что это уже не ты. Твоё тело слишком легко, почти невесомо, мысли, как и душа, живут своей отдельной жизнью, разве что позволяют плыть в потоке этого чарующего безумия под названием Ночь в Гранд-Льюисе. Она даже не заметила, как вспорхнула не без помощи Криса в радушные объятия фаэтона. Голова закружилась практически сразу, ещё до того, как девушка примостилась рядом с Полин. Кажется, она улыбалась во весь рот и что-то сказала подруге в ответ. Видимо, что-то глупое и несущественное, раз не запомнила что.

Пол тут же переплела свои пальчики, скрытые гладким атласом длинной лиловой перчатки, с пальцами ближайшей руки Эвелин, будто заключила под свой защитный замок. Или же просто сжала той ладошку, чтобы Эва не успела сбежать.

- Не переживай, мы вернёмся ещё до рассвета, никто и не заметит. Зато сколько наберёшься впечатлений.

Она их уже набиралась. Да и куда ей сбегать.

Крис заскочил на козлы сразу же вслед за ней и уже через пару секунд коляска сошла с места, набирая скорость по булыжнику мощённой аллеи под размеренный цокот копыт чёрных, как южная ночь, меринов.

______________________________________

маска Вольто* - классическая, даже в чем-то каноническая венецианская маска для карнавала, полностью скрывавшая лицо. Её мог надеть любой человек – от вельможи до плебея или иностранца, запретов на её ношение не было, потому в дни праздников её можно было встретить на каждом шагу. Также эту маску называют Гражданин, Лицо, Горожанин, все это – варианты перевода слова volto. Второе название – Larva, что в переводе с латыни означает Призрак или также Лицо

Глава двадцать четвёртая

Сейчас они все втроём бежали из Терре Промиз, символа южной аристократии и чопорных матрон – всех тех вековых канонов высшего света, которые запрещали даже думать о чём-то неподобающем, за пределами их незыблемых моральных устоев. Теперь же он оставался позади, ускользал всё дальше и глубже, в конце концов вовсе скрывшись за густыми сводами гигантских деревьев пригородных алей. И меньше всего в эти минуты хотелось думать о тех, кто там остался. Э, нет! Всеми мыслями Эвелин уже была в Гранд-Льюисе. Вернее, в своих фантазиях или же видениях – спящих воспоминаний безумно далёкого прошлого.

И это уже не крохотная капелька, а более существенные глотки, разбавленные игристым вином Божоле Fleurie и не менее утонченным вкусом изысканных деликатесов. Полин намеренно настояла на паре бокалах лёгкого аперитива и более сытных закусках, поскольку ночь обещала быть долгой, весьма увлекательной и отнимающей немало сил у тех смельчаков, кто рискнул открыть охоту на её манящие сокровища. Так что пока они добрались до границы города, Эвелин успела расслабиться почти до возможных пределов, надышаться воздухом кратковременной свободы и позволить ей вскипятить кровь совершенно новыми ощущениями и страстями.

Жаль, что свобода похоже на то же вино и имеет не менее бурное похмелье по утрам. Но ведь это будет ещё не скоро. А пока… Время и место диктуют свои условия, убеждая в ложном выборе тех или иных решений. Будто ты сама направляешь свои шаги в выбранном тобою направлении. Какое наивное заблуждение. И как быстро она забыла о том, кто её сюда привёл на самом деле.

Хотя какая разница? Когда голова кругом, и ты погружаешься прямо с ней в плотный омут зыбкого воздуха, а над её макушкой расплёскиваются хаотичные брызги восхитительных фейерверков, думать о чём-то важном – всё равно что растрачивать в пустую и без того ускользающие крупицы драгоценного времени. Главное сейчас – успеть выкрасть у него только лучшие моменты, увидеть, как можно больше и запомнить лишь самое захватывающее.

Они оставили коляску где-то на безлюдной окраине города, чтобы никто не видел, в чьём экипаже они приехали, а, главное, с какой стороны. И где-то всего через пару улочек влились в живой поток шумной толпы, буквально нырнув в её расступившиеся «воды», нисколько не задумываясь о последствиях и куда их в конечном счёте потом вынесет.

Всё так и было, как Эвелин когда-то себе представляла (или вспоминала), прокручивая в голове раз за разом, если требовалось во что бы то ни стало сбежать из реальности. Но в этот раз она впервые сбежала в реальность, провернув всё с точностью наоборот, и это действительно оказалось необычайно восхитительным. Находиться в толпе, среди сотен чужих масок, скрывавших абсолютно незнакомых ей людей и быть одновременно свободной от всего и вся. Никаких запретов, никаких страхов сделать или сказать что-то неподобающее. Наоборот, ограничений никаких. Хочешь пускайся в пляс во всеобщем хороводе на центральной площади, хочешь подпевай шутливым песенкам местных «менестрелей», чья задористая музыка доносилась со всех сторон и едва не с каждой улицы всевозможными мелодиями на любой вкус и цвет. А сколько здесь было маскарадных костюмов и масок, разношерстных мастей и расцветок; и смешанных запахов, и мелькающих за глазными прорезями чужих взглядов, поверхностных прикосновений и резких голосов. Только всё это казалось таким же эфемерным, почти бесплотным, как и то, что видится в снах. Будто дотрагиваешься случайно к призракам, а они ускользают сквозь пальцы, оставляя на коже едва осязаемый отпечаток безликих воспоминаний.

Хотя, наверное, забавнее всего было наблюдать за Полин и Крисом, то с какой бдительностью молодой кучер оберегал свою юную госпожу (и по совместительству возлюбленную) от посягательств нежелательных конкурентов, позволяя себе при этом то, на что бы никогда не рискнул пойти без черной остроносой маски на глазах тех же окружающих их людей. И как бы непривычно выглядело всё со стороны, какие-бы искусственные личины не скрывали их истинные лица, более искренних к друг другу отношений они едва ли где и когда сумели бы показать, как и раскрыться друг перед другом.

Может поэтому Эвелин и испытывала к увиденному лёгкое чувство зависти? Нет не чёрной. Вполне светлой, хоть и с лёгкой горчинкой ненавязчивой тоски, заставлявшей то и дело бросать рассеянные взгляды по сторонам, невольно всматриваясь в ближайших людей в мужских костюмах. Только вот прикасаться к себе, особенно с какими-нибудь непристойными намёками, как бы парадоксально это не звучало, она не позволяла ни одному из них, предпочитая танцевать в групповых танцах, но ни в коем случае ни в парных.

Её пугали все эти маски, пусть они и избавляли от возможности узнать, кто за ними прятался, ведь никто не принуждал её снимать свою и раскрывать чужое лицо в ответ. Окутывающий всех участников маскарада ореол едва ни мистической тайны, позволял до поры до времени довольствоваться её чарующим таинством праздничной ночи, в воздухе которой переплелось столько незримых нитей чего-то метафорического и эфемерного, возможно дыхания и взоров тех же духов языческих богов, на священной земле коих и происходило всё это человеческое сумасшествие.

Как бы там ни было, но испытываемую при этом эйфорию непередаваемой на словах свободы невозможно было сравнить ни с чем. Как и с теми же страхами необъяснимого предчувствия – очень сильного, пугающего и одновременно будоражащего сладкой пульсацией внутреннего волнения на уровне диафрагмы, с последующими приливами головокружительных «ударов» в живот и голову. Конечно оно ложное, но разве телу это объяснишь? Телу и немощной плоти, жаждущих невесомого парения в этих противоречивых ощущениях и обострённых эмоциях, рвущихся к большей свободе, к незримому притяжению чего-то невероятного, но очень близкого, почти дышащего в твой затылок, отчего по спине и позвоночнику до самого затылка пробегают царапающие искры необъяснимого удовольствия.

Может из-за таких вот приступов она невольно и озиралась, всматриваясь в близстоящих людей… искала чей-то пронизывающий насквозь взгляд? А может кто-то специально призывал её к себе, заставлял оборачиваться, испытывая то ли на прочность, то ли на какие иные чувства? Хотя не исключено, что всё это ей только причудилось… разве что до поры до времени. До того момента, когда её глаза пересеклись со взглядом (о, великие боги!) обсидиановых кошачьих глаз в ромбовидных прорезях чёрной маски, представлявшей из себя обычную полоску из узкой ткани. По крайней мере издалека они такими и показались. Точнее, где-то в шести ярдах от Эвелин, возле ближайшего к ней дома, к стене коего и прислонился их владелец – то ли мексиканский чиканос, то ли «персонаж» когда-то прославившегося чилийского Робин Гуда - Хоакина Мурье́ты Карри́льо* в традиционном костюме жителей Латинской Америки, в которую входило обязательное ношение пончо и соломенных шляп (хорошо, что хоть не сомбреро).

Но даже тень от головного убора не могла до конца скрыть большей части его незащищённого маской лица – настолько знакомого и исключительного, что узнать его даже с такого расстояния оказалось совершенно несложным. Было бы куда странным, если бы она его вдруг и не узнала, даже будь на нём маска Вольто. Такую высокую, ещё и широкоплечую фигуру, статную осанку, величаво поднятую голову, наверное, не спутаешь уже ни с чьими другими. А про пристальный взор, будто бы вскрывающий глупую жертву невидимыми клинками буквально осязаемых лезвий, даже упоминать не имело смысла. Они не только находили тебя в толпе, но и заставляли чувствовать их скольжение практически на физическом уровне, вынуждая тянуться за их источником, как по протянутым между ними и тобой то ли нитям, то ли неразрывным струнам впивающихся в плоть и нервы силков.

Киллиан Хейуорд? Ведь она не могла ошибиться, даже если бы и хотела подсознательно увидеть в этом человеке именно его.

- Идём, Лин. Я вспомнила, что собиралась сделать по приезду в город!

Сколько длилась их встреча взглядами? Пару секунд или пару вечностей? Может меньше, может дольше?

Полин вернёт её в реальность всего лишь прикосновением к руке, заставив обернуться к себе и чуть ли не насильно вырвав из кратковременной потери Эвы во времени и пространстве.

- Что?

- Здесь недалеко, вниз по улице через пару кварталов. Ты, наверное, уже и не помнишь о спиритическом салоне мадам Уейнрайт, хотя она и по сей день пользуется немалой популярностью, чем в первые годы после его открытия.

- Спиритический салон? Ох… - если кто и умел возвращать Эвелин на землю, то только Полли, как и полностью перетягивать на себя чужое внимание.

Конечно, ни о какой мадам Уейнрайт Эва не помнила, но была в курсе повального увлечения спиритизмом среди представителей высшей знати по всей Европе. Если кто-то в доме не держал доски Уиджа**, то это выглядело не менее странным, как если бы не иметь каких-нибудь важных предметов мебели – вроде столов или стульев.

- Ты собралась кого-то вызывать? – она даже успела как-то резко забыть (правда ненадолго) о Киллиане Хейорде (если это был конечно Киллиан Хейуорд). Хотя волнение никуда не девалось, скорее, ещё больше закопошилось уже где-то на дне желудка скрученным жгутом усилившихся страхов и противоречивых эмоций. Было ли это связано с нежданной идеей Полин пойти в какой-то спиритический салон или всё же следствием ещё более нежданного появления портового грузчика, она так и не узнает. Её просто потянут вслед за собой пока ещё в неизвестном направлении, вновь ныряя во встречную толпу, а потом дальше – в сторону выхода с центральной площади к более узкой торговой улочке де Фарм.

- Конечно, нет! Я же не настолько отсталая, чтобы верить в призраков и духов с того света. Это по части мадам Леру, вот она-то ну просто повёрнута на потустороннем и сверхъестественном.

- Тогда зачем тебе идти в спиритический салон?

- Потому что мадам Уейнрайт потомственная гадалка, а не только медиум, и ко всему прочему мать Криса.

- Ох!.. – но в тот раз Эвелин всё-таки вспомнила о главной причине своего раскуроченного волнения и не удержавшись обернулась. Но, видимо, не намеренно. Сработал самый обычный рефлекс на уровне защитных импульсов, поскольку ощущение, будто за ней не только наблюдают, а быть может даже подкрадываются со спины, оказалось настолько сильным и пугающим, что не поддаться ему – было бы явно из ряда невозможного.

Естественно, за ней никто не шёл и не дышал ей в затылок буквально, как ей могло почудиться за секунду до этого. Самый главный виновник её неунимающихся страхов всё так же стоял на своём прежнем месте и… продолжал смотреть в её сторону. Правда недолго. В смысле не перестал смотрел, а стоял недолго, где-то секунды через две-три оттолкнувшись от щербатой стены грязно-серого цвета и очень медленно, весьма нерасторопным шагом пошёл, по узкому тротуару вдоль зданий вслед за ними!

Может мысль привлечь к нему внимание Пол и мелькнула было где-то на задворках запаниковавшего рассудка, но длилась она всего ничего. Шли они очень быстро, довольно-таки ловко маневрируя меж встречными участниками карнавала, и так же быстро ушли вперёд, так что Киллиан Хейуорд (или его двойник), очень скоро скрылся из виду за фигурами людской толпы. Правда долгожданного облегчения Эва так и не испытала, чувствуя в происходящем тот самый подвох, который возможно и являлся причиной всех её последних предчувствий.

- Так, значит, в духов ты не веришь, а в предсказания да? – способность снова мыслить и логически рассуждать вернулась практически сразу же.

- Лин, я прожила в Гранд-Льюисе всю свою сознательную жизнь, в месте, где всё буквально напичкано языческим мракобесием и перемешанными из-за него суевериями. Здесь в каждом доме вместе с католическими распятиями висит по нескольку ведических оберегов и ловцов снов. И если нужно очистить какое-нибудь жилище от поселившихся там призраков, вызывают на пару с капелланом какого-нибудь шамана из ближайших к городу племён. А вот что касается гаданий и предсказывания будущего, никогда не поверю, что ты тоже ими не увлекалась ещё в пансионе с другими девочками. Или скажешь, что вообще никогда-никогда не хотела, чтобы и тебе погадали?

- А разве церковь не считает подобные вещи от лукавого?

- Учитывая, что многие священнослужители сами не чураются ни карт Таро, ни гадальных пасьянсов и прочих видов предсказаний (например, астрологических)?.. – Полин решительно покачала головой, определённо не соглашаясь с высказыванием подруги. – Как любила говаривать моя бабка, если хочешь сделать что-то переоценённым и привлекающим завышенное внимание, обязательно возложи на это запрет и предай церковной анафеме. Хотя, сложно сказать… Может я и не слишком так уж и верю, но что-то во всём этом явно есть. Некое таинство или загадка, которую хочется решить во что бы то ни стало, приоткрывхотя бы слегка нависающую над грядущим завесу вполне уже близкого, но совершенно неизвестного будущего. Подглядеть хотя бы одним глазком или пощупать вслепую. Неужели тебе совсем-совсем не интересно?

- После таких слов… - Эвелин неосознанно сбавила шаг, как только её взгляд, как магнитом, притянуло одной из вывесок улочки де Фарм, под сень которой они, судя по всему, и направлялись. Спутать её с вывеской какой-нибудь скобяной лавки или же аптекой даже в темноте, было бы нереально.

Хотя и здесь хватало разгулявшейся толпы, музыкальных заводил и беспрестанно сыпящегося с верхних этажей домов бумажного конфетти со змеящимися ленточками серпантина.

- Даже затрудняюсь что-то ответить. Верить, конечно, хочется, но… почему-то у большинства гадалок и тех же медиумов одни и те же приёмы. И мне кажется, они больше опираются на свою натренированную наблюдательность, либо используют беспроигрышные комбинации.

- Вот уж никогда бы не подумала, что ты такой привередливый скептик, ещё и в таком возрасте.

- А что тебе по этому поводу говорит Крис? Ему-то побольше твоего известно, как всё это проворачивается в действительности.

Они почти дошли до крыльца спиритического салона ирландской цыганки и потомственной гадалки мадам Кассандры Уейнрайт (надо же, даже с именем изящно погадала, хотя, по любому оно какого-нибудь гэльского происхождения вроде Ашлин или Карен), когда Эвелин решила обернуться в сторону конюха-шофёра и бросить на того вопросительно «подозрительный» взгляд. Правда, на его счастье полусумрак улочки и чёрная маска на лице так удачно скрывали ото всех его истинные на этот счёт эмоции. А ответа девушка так и не дождалась. Её внимание отвлёк скрип дверных петель и повеявший за этим звуком обволакивающий поток тёплого воздуха, в котором сплелись нежданные в этом месте ароматы жжёного воска и более терпких трав. И, можно подумать, как раз последнее едва не дезориентировало состояние Эвы в окружающем пространстве эдаким своеобразным дурманом чуть ли не буквально.

Похоже, она даже не заметила, когда и как ступила на каменные ступени крыльца спиритического салона.

______________________________________

Хоаки́н Мурье́та Карри́льо* - (исп. Joaquín Murieta Carrillo, также Murrieta или Murietta; 1829 — около 1853; называемый также Мексиканским и чилийским Робин Гудом или Робин Гудом из Эль Дорадо (исп. Robin Hood de El Dorado) — полулегендарная фигура времён калифорнийской золотой лихорадки 1850-х годов. Одни называют его бандитом, другие — мексиканским патриотом. Мурьета в определённой степени стал прототипом Зорро

**«Говорящая доска», «Доска Дьявола» или «Уиджа» (англ. Ouija board) — доска для спиритических сеансов вызова душ умерших с нанесёнными на неё буквами алфавита, цифрами от 1 до 9 и нулём, словами «да» и «нет» и со специальной планшеткой-указателем. Изобретена в XIX веке американцем Элайджей Бондом

Глава двадцать пятая

Дверь закрылась за их спинами, звучно щёлкнув, подобно спусковому механизму изящной ловушки. Шум карнавала, не миновавший переулок де Фарм в этот праздничный вечер, когда жители южных широт графства могли отбросить на какой-то миг довлеющие сети чопорных консервативных условностей, неожиданно стих, будто обрезало вместе со скрипом петель. Все произошло настолько быстро и внезапно, что Эва замерла на пороге, не понимая, как здесь очутилась, лишь крепче сжав пальцы Полин слегка вспотевшей от волнения ладошкой.

Впрочем, все это легко объяснимо. Просто не удостаиваешь своим вниманием такие мелочи, как порог, ступени и манящий любопытные взоры вход не вполне подобающего для юных леди заведения, когда твои мысли то и дело путаются постоянной сменой через чур головокружительных событий. И, похоже, она всё ещё ощущала преследующий даже за закрытыми дверьми салона прожигающий насквозь взгляд незнакомца, которого она как-то уж слишком поспешно (без каких-либо на то оснований) приняла за Киллиана Хейуорда. Хотя и этому возможно найти вполне логическое объяснение. Несколько раз в не таком уж и далёком прошлом столкнуться лицом к лицу с этим человеком, испытав с данными моментами крайне запредельные эмоции, а потом узнать, что он сын хозяйки борделя (да что там душой-то кривить по этому поводу, уж явно далеко не бывшей падшей женщины!), тут у кого хочешь в глазах перевернётся не один лишь окружающий мир. И возвращаться к нему мысленно будешь чуть ли не против своей воли, поскольку связывают вас далеко не парочка общих воспоминаний, а самый шокирующий, да ещё и компрометирующий секрет. Конечно, после такого волей-неволей, будешь выискивать его черты чуть ли не в каждом встречном прохожем, даже если по той же теории вероятности столкновение с Хейуордом в ликующей толпе праздничного шествия равнялось не сколько десятым, а целым сотым долям возможности.

Но почему тогда ей так жутко не хотелось верить в то, что это мог быть он, опровергнув данную теорию уже как минимум три раза?

Ну вот, опять!

Картинки атакующих и весьма ярких воспоминаний буквально замельтешили перед ошеломлённым взором:

Ярмарка, заброшенная конюшня Лейнхолла и... при вспоминании о том, как из-за подлой шутки Софии впервые узрела его во всей красе, щеки залил жаркий румянец. В горле моментально пересохло, и Эва глубоко (почти судорожно) втянула в лёгкие спёртый воздух абсолютно незнакомого помещения, пропитанный ароматами трав, корицы и оплавленного воска.

- Эй, ты чего? Где та отважная дева Эва, которая ещё недавно штурмовала центральную площадь далеко не скромными танцами? – беззлобно поддела Полин, сделав шаг вперед и увлекая за собой подругу. – Извини, дорогая, но отступать – слишком поздно.

Эвелин и не собиралась этого делать. Наоборот, ощутила себя едва ли не в безопасности здесь, в вместительном холле приёмной комнаты потомственной гадалки. Даже если бы все демоны ада устроили пир в этом месте и вознамерились принести в жертву ее, девицу Вудвилл-Лейн, она бы охотнее предпочла их компанию, чем неизбежное столкновение со взглядом Киллиана Хейуорда. Поскольку образы и неуместные с ними ощущения, которые пробуждались всякий раз из-за мыслей об этом человеке, ещё и в этом заведении, были куда устрашающей, чем предполагаемый бал Сатаны в помещении спиритического салона мадам Уейнрайт. Даже тот факт, что Крис остался на улице ожидать свою хозяйку-возлюбленную, существенно не повлиял на ее опасения. Да и запах трав, экзотических благовоний и терпкого дыма сгоревших свечей ощутимо успокаивал и расслаблял, прогоняя прочь тревоги.

Это было странно и логично одновременно. Странно потому, что в антураже соединённых арочным проёмом комнат все казалось если не зловеще пугающим, то по меньшей мере запретным и неправильным. Но Эвелин с любопытством разглядывала высокие потолки с огромной венецианкой люстрой из дерева и кованого металла, отмечая изысканные ломаные линии готического стиля; индейские маски и фигурки идолов на стенах, задрапированные черным шелком и задекорированные пучками сухоцвета либо витыми корягами лакированных веток-лиан. В интерьере было нечто дикое, первобытное и манящее, но совсем не отталкивающее. Завораживающее на фоне выхолощенной чистоты католических костелов. И вместе с этим настолько утонченное и элегантное, что сомнений не оставалось никаких: хозяйка этого места женщина! Обладательница изысканного вкуса и утончённого взгляда на современную моду, которой не чужд лоск и аристократизм, даже если она не рождена под шёлковыми балдахинами и дворянским гербом с серебряной ложкой во рту.

Эва перевела взгляд на Полин. Медиум – мать Криса? Не совсем корректный вопрос, который так и не смог удержаться на языке из-за любопытства, замер на ее губах, когда подруга, отпустив ей руку, сделала шаг вперед, раскрывая объятия статной женщине, которая все это время находилась в тени декоративной колонны, украшенной большой африканской маской и увитой несколькими обхватами сетчатой имитацией серебряной паутины.

- Мадам Уейнрайт! – возликовала Полин д’Альбьер, протягивая руки навстречу хозяйке салона. – Добрейшей вам ночи, несравненная! Надо полагать, древнейшие силы и духи-предсказатели проявили свою верность и не унеслись на карнавал, оставив нас в одиночестве?

- Полли, дитя мое! – на лепных, строго очерченных губах гостеприимной провидицы, покрытых лёгким слоем карминной краски, заиграла теплая, задорная, отчасти материнская улыбка. Едва заметно кивнув ошеломлённой Эве так, чтобы соблюсти приличия и в то же время не прерывать приветственный церемониал с леди д’Альбьер, женщина сжала ладони Полин своими длинными пальцами и обменялась с юной девушкой поцелуями в щечки.

Эвелин только диву далась, как можно выстроить такие легкие, ни к чему не обязывающие в плане строгого этикета отношения с матерью своего любовника. Даже если на миг допустить, что однажды ей мог бы выпасть шанс для схожей связи с...

Девушка вновь залилась густым румянцем, потому что на данный момент в её голове с завидным упрямством крутился лишь один вероятный кандидат на эту роль. А представлять себя с Киллианом Хейуордом, всё равно что рисовать в воображении своё личное знакомство с мадам Адэлией Вэддер. Да она со стыда сгорит в буквальном смысле рядом с его матерью! Какие уж там объятия? И дело не в смелости Полин и не в наличии бунтарского духа, который в данном случае призван брать города. Всё-таки разница между статусами обеих женщин слишком велика даже на этом уровне.

- Как же ты бесподобна в этом очаровательном костюме, моё дитя! – между тем произнесла миссис Уейнрайт, положив руки на предплечья Полин и разглядывая наряд девушки с неподдельным восхищением во всеподмечающих глазах. – И, кстати, ты собираешься меня познакомить со своей скромной спутницей? Или же она исполняет роль твоей бдительной компаньонки?

Эва не сразу поняла, что при этом вопросе, адресованном Полин, гостеприимная хозяйка эзотерического заведения обращалась именно к ней. Во всяком случае она могла лишь радоваться тому факту, что неяркое освещение помещений салона и карнавальная маска на её лице скрывали не только яркий румянец на щеках, но и связанные с происходящим эмоции. Хотя в любом случае требовалось проявить хоть какое-то ответное действие в уважительной манере, пусть и перед абсолютно незнакомым для неё человеком. Хорошие манеры и привитое лучшими гувернёрами Леонбурга воспитание никто не отменял.

- Весьма рада знакомству, миледи. – разве что голос прозвучал не слишком уверено, почти сойдя на сиплый шёпот.

- О, это моя подруга Лин! – Пол подоспела на выручку вовремя, быстро сообразив, что Эвелин едва ли готова сейчас решиться вот так вот с ходу раскрыть свою личность перед незнакомой ей гадалкой. А «Лин» - на вряд ли можно догадаться, кто скрывается за таким детским прозвищем? – И это я ее сюда привела в качестве вашей будущей клиентки, поскольку сама она ни за что бы не рискнула посетить ваш салон без сопровождения взрослых. Ведь тайны грядущего тревожат каждого от нас, независимо от пола, возраста и положения в обществе. А кто, как ни вы, мадам Уейнрайт, способны приоткрывать завесу над их скрытыми от наших глаз секретами лучше, чем кто бы то ни был в этом графстве.

Эва между тем разглядывала провидицу Кассандру, почти не слушая поток комплиментов таланту медиума из уст своей не в меру инициативной подруги.

Эту женщину легко можно было принять за представительницу голубых кровей. В ней угадывалась порода. При всем своем дружелюбном отношении, лишенном рамок социальных условностей, аристократизм сквозил в каждом её жесте и движении. В царственно величественной осанке, гордой посадке головы, сдержанной улыбке и утончённом вкусе во всем, что касалось ухода за своей безусловно притягательной внешностью: от высокой прически с диадемой в темно-каштановых волосах с изумрудной подвеской-кулоном, свисающим надо лбом, до глубокого, но совсем не пошлого выреза лифа платья насыщенного малахитового оттенка с прозрачным черным кружевом облегающих рукавов. Этот наряд, как и сама его хозяйка, определённо очаровывали даже искушённые умы. Эвелин никогда не считала себя страстной почитательницей современной моды, но даже она не могла не восхититься далеко не дешёвым туалетом из насыщенного шелка, расшитого агатовыми и малахитовыми камнями по корсажу, с элегантными "эполетами" над плечами из атласных лент с искусной вышивкой бутонов роз из латунной канители. Довершало образ потомственной провидицы ожерелье в виде широкой бархатной ленты на тонкой шее с подвеской из крупного смарагда в золотой оправе.

Увиденное настолько шло вразрез с образом ярморочных гадалок, навязанным самим обществом, эдакой каргой – старой цыганки с крючконосым лицом, обязательно в цветастых шалях и платках на плечах, повязанных по талии поверх юбок и на голове, что Эвелин только диву далась, насколько оказываются въедливыми в сознании простых обывателей подобные клише-предрассудки. Несомненно, большее влияние на их неискушённые умы исходило от представителей христианской церкви, которая уже не одну тысячу лет вела далеко не тайную борьбу со столь успешными на своём законном поприще конкурентами.

Определить на глаз, сколько же лет этой элегантной леди, обладательницы во истину демоническо-божественной внешности, сопоставимой, разве что, с красотой матери Киллиана Хейуорда, было невозможно. Зато теперь Эва догадывалась, откуда у Кристофера, вроде бы обычного шофёра, столь исключительный лоск и вышколенные манеры, до которых многим отпрыскам аристократических семейств еще расти и расти. Определённо его маменька не скупилась, как на воспитание, так и на образование своего единственного сыночка (увы, но в высшем обществе это уже становилось едва не обыденной нормой, когда слуги превосходили своих господ далеко не одним отмуштрованным поведением, а иногда даже и уровнем «школьных» знаний). Так что не будь он представителем иного классового уровня, кто знает, может его тайный союз с Полин не выглядел бы столь шокирующим со стороны.

- Я тоже безмерно рада новому знакомству, Лин!

Подавить в себе вспышку очередной затапливающей волны сильного смущения оказалось невозможным, стоило только эксцентричной леди Кассандре приблизиться к Эвелин Лейн плавным шагом грациозной лебёдушки, прошуршавшей по вощённому паркету полов тяжелыми шелками платья, подобно звукам крыльев то ли голубей, то ли летучих мышей. Мадам Уейнрайт подхватила привычным для себя жестом холодные руки девушки в свои тёплые ладони, элегантно коснувшись скрытых маской щёчек приветственными поцелуями. И только пристальный взгляд Полин не позволил Эве растеряться окончательно. Ответить на радушное приветствие хозяйки салона пришлось машинально, попутно вдыхая аромат пачули и диких орхидей, окутывающий эпатажную гадалку тонким облаком изысканных парфюмов. От волнения слегка кружилась голова. Разве что непонятно, от чего же больше – от окружающего и явно необыденного помещения или же от завораживающей харизмы его хозяйки. Хотя, не исключено, что и от иного воздействия, никак не желавшего ослаблять своего пробирающего влияния ещё до момента входа в двери магического заведения.

- Проходите, отведаем изумительного кофе, который я только-только приготовила, в ожидании скорейшего прихода самых желанных для меня гостей. Правда, я не знала, кто именно войдёт в эти двери, но карты нашептали мне о визите двух прекрасных леди, чей раскрепощённый дух свободы и праздника заставит бросить вызов скучнейшим правилам чопорного общества, поддавшись пьянящему ритму первородных инстинктов. К тому же это настолько утомительно – целый день всматриваться в чужое грядущее, что пришлось поддаться собственной лености и укрыть и карты, и магические чары черной кисеей, дабы предаться ностальгии по тем временам, когда не все тайны будущего были мне доступны по щелчку пальцев. Есть нечто приятное и волнительное в неведении. Особенно для того, кого боги наградили даром, а может, и проклятием, видеть ещё не произошедшее намного лет вперёд...

Эвелин так и не смогла удержаться от пробравшего её любопытства, как только они все втроём ступили в святая святых – в рабочую комнату потомственной гадалки. Забыв о приличиях в атмосфере гостеприимного дружелюбия, едва не с жадным восхищением рассматривала индейские и африканские маски, статуэтки и экзотические тотемы в нишах – эдакий замысловатый декор а-ля "жилище современной ведьмы".

Мадам Уейнрайт, тем временем, разливала ароматный напиток в черные чашки из китайского фарфора с золотой росписью, расставляя на низком столике уютного уголка для отдыха вазочки с цукатами, сушёными финиками и засахаренными орехами.

Дождавшись от хозяйки пригласительного жеста к столу, Эва сделала несколько не совсем уверенных шагов к указанному месту и присела рядом с Полин на невысокий пуф, обтянутый черным велюром.

- По-настоящему его пьют горьким, - практически проворковала леди Кассандра, не переставая всё это время улыбаться, от чего глубокие ямочки на её румяных щёчках не сходили на протяжении всей их встречи. Так что ощущение, будто в её выразительных каре-зелёных глазах танцевали то ли лукавые бесята, то ли колдовские искры, усиливалось с каждой проведённой здесь минутой всё больше и осязаемей. – И часто сбавляют щедрой порцией рома, настоянного на стручках ванили.

Хотя она нисколько не настаивала, как на первом, так и на последнем, заранее положив щипцы рядом с прессованными кусками тростникового сахара в центральной сахарнице.

Эва уже было приготовилась категорически возразить и отказаться от через чур крепкой добавки, но Полин вовремя перехватила её ладошку своей, сжав руку подруги успокаивающе останавливающим жестом, и ослепительно улыбнулась соглашающейся улыбкой владелице салона.

- Я думаю, в такой праздник будет вопиющим преступлением не отдать дань традициям нашим предкам, которые однажды бросили якоря своих боевых флагманов в гавани Гранд-Льюиса, поднимая в тот знаменательный день кубки с данным ромом за завоёванный ими по праву город. Верно, Лив? Кто знает, может среди них затесался кто-нибудь из твоих прапрапрадедов? Почтить память забытым творцам истории в этот святой день излишним не будет.

Полин так легко нарушала правила, но при этом упрекнуть ее в легкомыслии или беспечности, не поворачивался язык. Уж кто-то, а юная мисс д’Альбьер прекрасно различала, где чёрное, а где белое, и вряд ли бы переступила допустимую черту, если бы соблазн выходил за рамки здравого смысла. Но едва ли бы Эвелин с такой лёгкостью поддалась влиянию своей названной подруги, если бы тайное желание быть кем-то сегодня соблазнённой не преследовало её по пятам ещё с момента их отбытия из усадьбы Терре Промиз. Уже в который раз за этот вечер с ее плеч сняли груз выбора, а всё её сопротивление опять же свелось к недолгому раздумью не такого уж и мучительного сомнения.

Разве ей было мало последних двух лет и сегодняшнего вечера в имении д’Альбьеров, чтобы напомнить о её безрадостной перспективе дальнейшего существования? Для чего она вообще сюда сбежала? Чтобы исполнять роль заботливой няньки для Полли или, наоборот, увидеть запретную для таких, как она, тёмную сторону жизни Гранд-Льюиса?

Так что на деле, уговаривать её долго не пришлось.

Глава двадцать шестая

Сделав небольшой глоток ароматного кофе и позволив обжигающему пламени карибского рома, усиленного кипятком, разлиться изнутри опьяняющим жаром, сжигая путы условностей дотла и на раз, Эва поняла, какой вопрос задаст первым. Все равно, чему – доске Унджи, хрустальному шару или картам Таро.

- Тебя пугает будущее, дитя. И вместе с тем снедает любопытство, - мадам Уейнрайт отставила чашку и элегантно прикусила салфетку. – В этом нет ничего зазорного.

Эвелин тоже отставила чашку и потянулась к ближайшему блюду за орехом пекан. Напиток явно преследовал цель усыпить ее бдительность со здравым смыслом. Очарование салоном медиума ослабило свои «магические» сети на рассудке девушки, а отрезвляющий скептицизм окончательно пробудился вместе со смелостью, нарисовав на губах улыбку с легкой тенью сарказма.

Сколько Полин и леди Кассандра уже знакомы? По любому Пол должна была как-то заблаговременно предупредить мать Криса о том, что этим вечером она появится в её салоне со своей подругой. Так что, наверняка большая часть информации об Эвелин была представлена так называемой опытной гадалке если и не из первых рук, то её сыночком (или через иные надёжные источники) в любом случае. Зная неуёмную склонность Полли к авантюризму и её не меньшую страсть к долгим разговорам, ничего удивительного в этом нет. А госпожа Уейнрайт ещё при первом знакомстве создавала о себе впечатление, как о весьма умной и проницательной женщине. Что ей стоит разговорить куда неопытную девушку вроде Полли и выпытать у той всю подноготную о своём будущем клиенте?

Эвелин вновь подняла чашку со слишком крепким напитком лишь слегка обмочив губы несколькими каплями пьянящего кофе. При всем своём скептицизме её совершенно не тянуло проявлять своё истинное отношение к происходящему в открытой враждебности или нетактичности. Прежняя Эва не рискнула бы даже шага сделать за порог данного заведения, чего не скажешь о сегодняшней, уже достаточно захмелевшей не от одного лишь вкуса кофе с ромом и ванилью. Казалось, вместе с парами алкоголя в голову ударило невиданной ранее смелостью. И пусть она проявилась пока только в сомнениях касательно дара ясновидения леди Кассандры, всё-таки это был хоть и маленький шажочек, но зато вперед, навстречу чему-то новому и возможно даже увлекательному.

Сложно сказать, чем же сильнее подействовало на состояние Эвелин Лейн спустя несколько минут: слишком крепкий ром, от которого буквально вскипала кровь, недавнее участие в карнавальном шествии, компания Полин, осмелившейся бросить вызов общественной морали или и то, и другое, и третье, вместе взятые? А может, в подходящей обстановке свободолюбивая сущность девушки взяла верх так же легко и естественно, как после дождя оживает природа? Бутоны спящих цветов расцветают за считанные секунды, встречая на нежных лепестках первые поцелуи солнца, не задумываясь о том, что именно его лучи осушили все вокруг. Так и Эва пыталась сейчас удержать столь привычные для сознания цепи привитых условностей, в то время как раскрепощённое тело рвалось к запретной свободе, не обращая внимания на жалкие попытки собственной хозяйки остановить саму себя. Эвелин же который уже за эту ночь раз прислушивалась к стуку сердца под корсажем Bata de cola, которое билось как-то по-иному, словно насыщаясь с каждым новым глотком всё больше и безмерней духом свободолюбия и свободомыслия.

- Вижу, твоя спутница сгорает от нетерпения, и в то же время не может избавиться от изводящих мыслей недоверчивых сомнений, - мадам Уейнрайт прошлась к центральному круглому столу медиума и стянула с его поверхности черное покрывало из тяжелого атласного шелка. Говорила, глядя прямо перед собой, а в полумраке салона из-за игры пламени десятков свечей в ее темных глазах невозможно было понять, к кому именно она обращается. В этом отрешённом взгляде вместе с тихим голосом было нечто магическое, запретное, непознанное.

Эва ощутила росчерк почти священного трепета, который пробежал по спине, так стремительно, что в следующую секунду девушка усомнилась, а было ли это на самом деле. Перевела взгляд на стеклянный шар, преломивший длинные пальцы Кассандры под причудливым изгибом, доску Уиджи, руны и несколько давно не новых колод с картами.

Ощущение было странным. Будто упрямый скепсис внутри ее сознания вступил в борьбу с извечным желанием каждого смертного заглянуть за скрытые тайны грядущего. И когда гадалка протянула ей одну из самых толстых колод и попросила «снять шапку», подумав о том, что тревожит сознание девушки, Эвелин не стала возражать. Тоже встала с пуфика и прямо с кофейной чашкой в руках приблизилась к рабочему месту провидицы, беспрекословно выполнив чужую просьбу.

Что ее тревожило? Хм, много чего. Послевкусие рома на языке. Порочная красота ажурной маски с вызывающим платьем для фламенко. Отчасти - переживания о том, что же будет, если их с Полин все же хватятся и не найдут в усадьбе Терре Промиз (Эва представила на миг выражение лица тетушки Джулии и не смогла сдержать улыбку).

О том, что львиную долю ее так называемых "тревог" на данный момент составлял вполне определенный человек, девушка с завидным упрямством продолжала отрицать. Так яростно, что очередной прилив румянца, раскрасивший ей скулы, вызвал глухую вспышку раздражения. Может от того, что госпожа Уейнрайт пристально следила за ней, отмечая самые мельчайшие детали? Как бы то ни было, Эвелин внутренне подобралась и сделала глубокий вдох.

Только что потомственная ведьма, похоже, узнала достаточно для того, чтобы разыграть свою предстоящую партию, как по расписанным нотам.

- Ты рано осиротела, дитя, - прозвучал в напряженной тишине голос леди Кассандры.

Полин бросила на подругу красноречивый взгляд, в котором явственно читалось: "я же тебе говорила!". Видимо, ни при каких иных обстоятельствах она не разделит скептицизма Эвы, даже если расклад таро явит той утопический брак по любви с Киллианом Хейуордом, мать которого вдруг внезапно выявится потерянной дочкой каких-нибудь потомственных герцогов, а её единственный сын и наследник воспылает неземными чувствами к несчастной сиротинушке мисс Лейн.

Между тем мадам Уейнрайт продолжала раскладывать таро в форме пятиконечной звезды, следуя тонким пунктирным линиям на резной столешнице из черного дерева. Эва рассеянно наблюдала за ритуальными действиями немолодой женщины, чувствуя в собственных пальцах предательский зуд при желании потянуться к выложенным рубашками вверх картам и самой их перевернуть. Сколько ни пыталась разобрать изображения, притягивающие внимание своей красочностью, так и не сумела. Сделала глоток остывшего кофе с ромом и расслабилась, позволив мадам Кассандре колдовать над выпавшим «пасьянсом».

- Твое детство сложно назвать радужным, - зазвенел в тишине голос мадам Уейнрайт. – Потеряв родных, ты познала много обид, нападок и равнодушия со стороны тех, кого волею рока вынуждена считать близкими людьми. Картам свойственно путать образы, и они редко когда проявляют желание открываться чёткими картинами, как прошлого, так и будущего. Смею предположить, жизнь твоей матери унесла одна из тех страшных вспышек холеры...

Полин сдавленно выдохнула. И леди Кассандра как-то уж быстро отреагировала на всхлип девушки, в котором отразилось столько грусти и тоски.

- Моя мама тоже умерла в то же время, что и твои родители, - пояснила подруга, нервно поведя плечами. Но уже в следующий момент тень непомерной печали тут же сбежала со смуглого личика жгучей красавицы, а цыганские глазища вновь озарил озорной блеск практически детского предвкушения. В такие моменты Эвелин поддавалась воздействию зажигательного, бьющего ключом темперамента Полли. Сердце ускоряло свой бег, а ожидание предстоящей авантюры рисовало на губах хитрую улыбку.

Только в этот раз Эве захотелось шикнуть на Пол. С подобным успехом та выдаст все тайны о своей подруге на ура и без вмешательства гадальных карт.

На время замолчавшая провидица перевела пристальный, будто пронизывающий насквозь взгляд всеподмечающих глаз на притихшую Эвелин. Девушке показалось, что гадалка пытается замаскировать свое пристальное внимание якобы «нежданным» удивлением от выпавшего расклада, а на деле, намеренно тянет время, чтобы вычитать по лицу неискушённой клиентки, чем та живет и дышит, какие страсти с тайными желаниями заставляют биться юное сердечко сильнее и чаще. Будто и вправду стремилась забраться в чужую голову. И надо признать, талант видеть людей насквозь не был чужд этой во истину профессиональной аферистке.

Чтобы по праву называть себя медиумом, нужно, как минимум уметь разбираться в чужих сущностях и читать незнакомых людей едва не с первого, брошенного на них «мимолётного» взгляда. В ином случае придётся поставить жирный крест на избранной не по своей ноше карьере.

На счет психологического фактора Эва, похоже, не ошиблась. Мадам Уейнрайт не стала терять времени понапрасну. Ткнула пальцем в карту, изображавшую то ли железный частокол, то ли могильные кресты. Лишь внимательней приглядевшись, Эвелин поняла, что карта изображает лежащего на земле мертвеца, из которого торчат крестообразными рукоятями в небо, воткнутые вдоль всего тела длинные мечи. Картинка действительно выглядела через чур пугающей, но гадалка не стала сводить брови, чтобы вызвать у своей клиентки дополнительное беспокойство.

- Десятка Мечей. Ты долго не могла смириться с потерей родных и принять новый уклад своей новой жизни, дитя. И это до сих пор в какой-то мере накладывает свой отпечаток на всё, что ты делаешь и о чём думаешь...

Что ж, вполне себе даже стандартные (или точнее проходящие) фразы. Такое можно сказать любому посетителю салона спиритических услуг и попасть прямо в цель. И Полин д’Альбьер, кстати, тоже.

Казалось, что с каждой попыткой леди Кассандры продвинуться в выбранном направлении в нужную по её мнению сторону, она ещё больше помогала скепсису мисс Лейн пускать свои корни в благодатную почву взращённого цинизма, окончательно сминая шаткую долю желания прикоснуться к настоящему чуду за гранью обычного понимания.

Провидица открыла очередную карту, и Эвелин по особому блеску в расширившихся глазах женщины догадалась, что сейчас начнется самое интересное.

- Вижу мужчину… нет, скорее несколько мужчин, возможно твоих тайных воздыхателей, но лишь один из них вскоре станет твоим истинным избранником, мой милый ангел, - слова гадалки прозвучали так проникновенно, с придыханием и переходом на шепот, что вперёд подалась не одна только Эва, в надежде узреть хоть одним глазком что-то похожее на скрытую тайну. – Рыцарь Мечей рядом с тобой с сердечным интересом, который не знает никаких преград. Сильный мужчина, безоговорочный лидер, полюбивший однажды, уже не сможет открыть своего сердца никакой иной избраннице. Он уже где-то рядом с тобой, дитя. Ваша встреча либо состоялась, либо предначертана звёздами в самом ближайшем времени.

"Ну конечно! – пришлось поджать губки и скрыть их краем кофейной чашки, дабы спрятать тень ироничной усмешки от вездесущего взора госпожи Уейнрайт. – Какой примитивный шаблон! Если я молодая дурочка, значит, обязана денно и нощно мечтать о рыцаре на белом коне и гадать на ромашках, когда же он явится пред моими очами. Да кому вообще может прийти в голову, что юные леди способны думать о чём-то другом, кроме как о молодых красавцах и предстоящем замужестве на самом лучшем из них? Почему так силен стереотип, предписывающий всем без исключения девушкам тягу к любовным приключениям? Хотя, чему тут удивляться? Разве не такие девушки и приходят чаще всего к подобным «потомственным» гадалкам в поисках своего скрытого счастья? Будто без вторых их ближайшее будущее так и не раскроет перед ними своих истинных карт."

- Много препятствий на пути к вашим чувствам. Много лишений и слез. Но в итоге вы оба обретете ваше общее счастье. Это карта ближайшего грядущего. «Любовники» в прямом положении всегда говорят о скорейшем приближении сильнейших чувств, основанных на интимной связи (или произошедшей, или предстоящей). Любовь расцветет ярким цветом, несмотря на возможные препятствия на вашем пути. По крайней мере, вам придётся пройти через серьёзные испытания, дабы утвердиться в своих чувствах и в обоюдном желании сохранить их во что бы ни стало. Твое счастье уже так близко, моё дитя, что даже я ощущаю его дыхание на своей коже.

Эва вздрогнула, когда последние слова миссис Уейнрайт упали, подобно воску с пылающих свечей. На миг у девушки создалось хоть и ложное, но весьма глубокое впечатление, будто медиуму и вправду удалось заглянуть в скрытое от чужих глаз иллюзорное дно лежащих перед ними карт. Но Эвелин тут же одернула себя.

Глупости какие. Все это чушь несусветная. Эффектные приёмчики балаганных цыганок для усиления воздействия слов на податливое сознание доверчивых клиентов.

Да и не виделось в данном предсказании ничего такого, чтобы его было можно примерить на настоящее. Интимная связь? Произошедшая или предстоящая? Да у неё от одного только данного словосочетания тут же вспыхивают щёки и хочется отшатнуться от стола, как от материализовавшегося на нём мертвеца, проткнутого десятью мечами.

С кем и когда? Ещё и несколько мужчин? Тайных воздыхателей? Похоже, леди Кассандра малость увлеклась.

Даже если Эва и мечтала в глубине своей неискушенной души (где-то слишком глубоко и недосягаемо даже для себя самой) о возможном параде из влюблённых в неё мужчин, то он уж никак не мог соответствовать реальному положению вещей. Она даже не могла вписать в их «ряды» единственного человека, кто действительно сумел привлечь её внимание не только за последние недели, прожитых в Гранд-Льюисе дней, но и чуть ли не всей её жизни в целом.

Да, ему многое удалось – всколыхнуть неведанные ранее чувства, спутать мысли и противоречивые желания. Но, единственное, чего он так и не сделал – не сумел стать даже возможным претендентом на роль её будущего воздыхателя!

И да, слово «возможный» здесь являлось ключевым, как и само предсказание!

- Но ведь это будет взаимная любовь? Что говорят карты?! – не удержалась Полли, а Эва не сдержала ответного шока в брошенном на подругу изумлённом взгляде.

Пол снедало явно нездоровое любопытство. Щеки раскраснелись, словно после горячего танца, а в ложбинке высокой груди выступили бисеринки пота. Языческая богиня, столь ошеломительно прекрасная в своей непосредственности и жажде жизни, вдруг резко деградировала до примитивных человеческих страстей.

Эвелин едва не поддалась чувству острого разочарования, подумав о том, что ее названная подруга готова была отдать самое дорогое, что имела на данный момент, лишь бы услышать точно такой же прогноз собственным отношениям. А с Крисом или нет, особого значения не имело.

Кассандра перевернула очередную карту, лежащую прямо на пересечении лучей пятиконечной звезды, и улыбнулась чему-то, известному только ей одной.

- Паж Пентаклей, - подалась вперед Полин. – Эта карта выпадала мне несколько раз... Лив, это благоприятный исход! Я точно знаю!

- Полли права, - миссис Уейнрайт очертила пальцем фигуру юноши в одежде средневекового пажа. Он что-то держал в руках, похожее то ли на бубен, то ли на огромную золотую монету с пентаграммой по центру. – Эта карта выпадает не случайно, особенно в прямом положении. Она символизирует крепкий союз именно на материальной основе – богатство, признание, стопроцентный успех в любых начинаниях, включая любовные связи. Если это страсть и нежность, то всегда физическая – бурная и чувственная, только крепнущая с годами; а счастье у скрепивших под данной картой свои узы пар буквально заоблачное, о котором мало кто может мечтать вообще. Посмотри, как он держит в ладонях свою святыню?

Эва попыталась вглядеться в карту, но лишь пожала плечами. Когда ей сказали о ВОЗМОЖНОМ материальном богатстве и заоблачном счастье с богатым избранником, остатки тлеющего интереса тут же спустились к нулевой отметке буквально со свистом.

Правда она так и не смогла понять, что же держал в руках изображённый юноша в пурпурном берете. Либо звезду, имитирующую расклад таро, либо диск или блюдо с данной звездой. Но художник так мастерски передал его восхищение этим предметом, что у девушки невольно пробежала горячая волна по спине. Никто и никогда не смотрел на нее с таким обожанием и пиететом. Казалось, разверзнись бездна и ударь гром, Паж Пентаклей вообще ничего не заметит, будет и дальше неотрывно смотреть на своё сокровище, влюбленным в свою звезду взглядом. А она – освещать его путь даже в кромешной тьме.

- Обожание? – Эва неосознанно провела ладонью по шее.

Ей было жарко. То ли от рома и кофе, то ли от собственных фантазий, то ли от атмосферы, которая окутывала душным покрывалом витающего в воздухе запретного соблазна. С Полин происходило нечто похожее, хотя леди д’Альбьер изначально высказалась о том, что не собирается сегодня гоняться за призраками собственного незримого будущего. Её главная цель – привести сюда и поддержать свою неверующую подругу, не позволив той усомниться в правдивости высказанных мадам гадалкой прогнозов.

Ещё и миссис Уейнрайт будто ухватилась за последнее слово Эвелин, вовремя подметив мечтательное сомнение у неопытной в таких вопросах девушки. Припечатывала во истину противоречивыми предсказаниями, словно задалась целью убить в своей клиентке скептика. А дальше, как говориться, больше.

Возможно в Эве и боролись две противоположные ипостаси – заядлой фантазёрки-мечтательницы и до невозможности упрямого циника, но победа за последним была предрешена ещё изначально. Да и о ком она могла мечтать в эти минуты? О Киллиане Хейуорде? Серьёзно? О том, кого она боялась подпускать к себе даже в неконтролируемых снах? Не удивительно почему она с такой лёгкостью парировала в своих мыслях все красивые обещания мадам Кассандры, отвечая на них неопровержимыми контраргументами.

Врожденная вежливость, да и нежелание гасить пылкий интерес Полин к словам матери Криса все же заставили девушку выслушать до конца трактовку карточного расклада, в котором Эвелин Лейн ждало ничем не омраченное счастье со своим будущим избранником (если не считать традиционных препятствий на пути к их разделенной любви). Ну и, как следствие, вечный союз, заключённый самими небесами, с кучей очаровательных деток в предполагаемой перспективе.

Все то, за что любая юная дурочка готова платить весьма немалые деньги, нарушая церковные заповеди во время посещений лавки медиума.

...Тропическая ночь легла тяжелым бархатом в россыпи алмазов на улицы Гранд-Льюиса, накрыв томным пологом беснующееся веселье центральной площади. В переулок де Фарм врывалась какофония смешанной музыки, криков ликующих участников карнавального шествия и громыхающая канонада праздничного салюта.

Эва с явным облегчением вдохнула полной грудью свежий воздух, наполненный запахом моря, экзотических цветов, терпких сигар и абсолютной свободы. После замкнутого пространства салона мадам Кассандры и витающих там тяжелых благовоний хотелось дышать, как в последний раз. Кто знает, может её не напрасно сюда привели. Может боги опять тихонечко посмеивались над наивной сироткой Эвелин, показывая ей разницу между реальной свободой и зашоренными фантазиями подобных Полин д’Альбьер мечтательниц.

- Мне срочно надо промочить горло! А потом опять танцевать. Где тут ближайший конкурс по парным танцам? И где, спрашивается, до сих пор носит этого… Марко Поло?

Последние фразы раздражённой подруги Эва уже не расслышала. Потому что именно в тот момент девушка отыскала взглядом Криса, который стоял на другой стороне улочки, на крыльце закрытого на все ставни магазинчика, и занятого разговором с высоким мужчиной в… в мексиканском пончо и чёрной кордовской шляпе.

Сердце Эвелин пропустило ошеломительный удар. Сокрушительное пламя накрыло подобно штормовой волне, рванув по венам всего тела взбесившимся пульсом, выбивающим липкую испарину под тугим корсажем и шёлковыми воланами карнавального костюма. Колени подогнулись, и Эва едва не упала, интуитивно сжав предплечье Полин с такой силой, что та невольно охнула.

- Лин! Тебе нехорошо? Что случилось?.. Ты меня слышишь?..

Едва бы Эвелин сумела связно ответить в тот момент, даже в том случае, если бы от этого зависела ее жизнь.

Практически не внимая обеспокоенным расспросам подруги, её напряжённый взор чуть заслезившихся глаз, подобно мотыльку на пламя, тянулся в сторону того, кого она ещё совсем недавно пыталась окрестить его собственным двойником. Только в этот раз взгляд Киллиана Хейуорда спутать с чьим-то другим было бы просто нереально. Эва узнала бы его даже в том случае, если бы он и сейчас оставался в маске.

И он тоже теперь смотрел на неё. Будто почувствовал её появление в ту самую секунду, когда она его только-только заметила. Сразу же обернулся и вцепился. Мёртвой хваткой прожигающего насквозь взгляда.

Проникая. Вскрывая. Затягивая в свои невидимые, но весьма прочные сети.

- «Марко Поло» заждался вас едва не с начала карнавала. – его белозубая улыбка сверкнула в полусумраке переулка перед тем, как подзабытый, и от этого ещё более глубокий голос мужчины, зазвучал не только в нескольких шагах от девушки, а, скорее, прямо в её голове, и именно буквально. Царапая изнутри по натянутым нервам и эмоциям неведомыми ранее ощущениями. – Это же вам приспичило устраивать марш-бросок через весь город, а потом ещё сворачивать по пути на огонёк к бестии Кэсси.

Глава двадцать седьмая

- Прости, Крис. Ты же знаешь, КАК я уважаю твою маму. – то, что он обратился с извинениями к близстоящему сыну «оскорблённой» им гадалки, совершенно не разрядило для Эвелин ни обстановки, ни испытываемых по данному поводу чувств. Похоже, последние просто решили её сегодня добить прямо на этом месте, в довершении ко всем пережитым в эту ночь событиям, встряскам и страстям.

Если ей пришлось волей-неволей выдержать и побег-поездку в центр города, и поход в спиритический салон на сеанс по предсказанию будущего (во всяком случае, всё это хоть как-то да перекликалось с её скрытыми желаниями и проснувшейся тягой к несвойственным для её натуры приключениям), то к сюрпризу в лице Киллиана Хейуорда, заранее спланированному самой Полин д’Альбьер, Эва совершенно была не готова. Правда определить, чем же её тогда шарахнуло буквально до полной парализации и дичайшей мании провалиться сквозь землю, так до конца и не получилось. Но уж явно не одним лишь эффектным «появлением» портового грузчика. По сути это была целая очередь из контрольных ударов – от прямого взгляда молодого мужчины в лицо оцепеневшей девушки, звучания его пренебрежительного голоса, сытой улыбки самодовольного хищника… вплоть до обращения к нему лично самой Полин.

- Мы же договаривались встретиться на Картер Лейн. – Пол даже забыла о резком недомогании подруги, стоило лишь получить колкий упрёк в адрес своим действиям и связанных с нимислабостям. Хотя и продолжала придерживать Эвелин под локоть, что ей вовсе не мешало обмениваться любезностями со своим опоздавшим кузеном.

И когда это Эва успела забыть о родственных узах этой парочки? Иного логического объяснения появлению здесь Хейуорда можно было больше не искать. Всё сразу же встало на свои места, достаточно вспомнить о некоторых фактах и сопоставить имеющиеся данные из прошлого с происходящим.

Побеги Полли из Терре Промиз, надёжный союзник… Едва ли Крис являлся самым первым её соучастником по первым вылазкам в Гранд-Льюис. Какие и сколько ещё секретов с занимательными историями по совместным приключениям хранили эти двое? И хотелось ли о них вообще что-то теперь узнавать?

- Это бы как-то повлияло на ваше решение посетить карнавальные гуляния на Площади Сан-Льюиса, а потом свернуть сюда в переулок де Фарм? – то что мужчина говорил с Полин, вовсе не мешало ему смотреть в лицо её оцепеневшей подруге, ещё и разглядывая попутно точёную фигурку в вызывающе красном bata de cola. И если бы не последнее, кто знает, может быть девушка пришла бы в себя намного раньше и куда быстрее, без столь глубоких психологических встрясок. Вопрос в другом, почему она вообще ТАК реагировала на этого мужчину? Неужели только из-за тех каверзных случаев в порту и на конюшне Лейнхолла? Она и вправду настолько сильно боялась, что он мог рассказать всему миру об их… через чур пикантных, а то и вовсе компрометирующих столкновениях? Или было что-то ещё, кроющееся не сколько в его внешности, в поведении и столь смелых намёках в прямолинейном взгляде, а именно в чём-то другом, за что Эвелин никак не могла зацепиться, то ли из-за своего всклоченного состояния, то ли из-за самого мужчины. Будто не могла пробиться за плотный панцирь его защитной оболочки, за которой скрывалось много чего интересного – того самого, что одновременно притягивало и отталкивало, как во внешности большого хищника (какого-нибудь леопарда или кугуара). Если бы ты не знала наперёд, кто перед тобой и насколько он опасен, не исключено, что и полезла бы разглядывать и трогать его поближе. Как, впрочем, когда-то и сделала в своё время София Клеменс, после чего осталась валяться на полу конюшни ни с чем, разве что более-менее уцелевшая в физическом плане.

Слишком много если, включая отталкивающие факторы, которые буквально вопили в твоей голове, что этот человек из той породы мужчин, от которых нужно держаться как можно подальше.

- Это бы хоть как-то обозначило твоё присутствие и не давало поводов для волнений за твою жизнь. А то зная твою… эксцентричную натуру, обязательно влезешь в какую-нибудь историю, а то и в несколько, прямо во время праздника. И долго вы будете там стоять, как два соляных столба? Не видите, Эвелин нужно присесть и отдышаться…

- А я советовал мадам Касси поменьше пользоваться аромалампами. Не все люди переносят столько сильных благовоний, ещё и не сочетающихся друг с другом. У меня у самого после посещений её салона потом полдня голова раскалывается. – только одна фигура Киллиана Хейуорда почти сразу же отреагировала на упрёки Полли, оттолкнувшись от крыльца противоположного магазинчика и подав хоть какие-то знаки ответных действий. Мужчина почему-то снял вначале шляпу, а потом, разворачиваясь и делая шаги к дальнему концу переулка, стянул через голову своё карнавальное пончо, складывая и перекидывая его через изгиб левого локтя, перед тем как вложить пальцы свободной руки в уголки рта и издать очень громкий свист. Настолько громкий и пронзительный, что Эве пришлось волей-неволей сразу же прийти в себя и едва не зажать ладошками свои чуткие ушки.

Кажется, в тот момент она окончательно очнулась и начала воспринимать происходящее почти протрезвевшим рассудком. Только легче от этого совершенно не становилось.

- Ты как? Идти хотя бы сможешь?

Голова всё ещё шла кругом, что даже слегка подташнивало, но, скорее, виною всему было сильнейшее волнение, включая выпитые до этого две чашки кофе с через чур крепким ромом. Дальнейший коктейль из свежего ночного воздуха и нежданного появления Хейуорда сделали своё чёрное дело буквально на бис и под фейерверки праздничного салюта.

Через несколько секунд приглушённую какофонию переулка разбавил нарастающий цокот копыт и стук колёс тяжёлой коляски о булыжник мостовой узкой улочки.

- Мы что, уже едем домой? – это был даже не вопрос, а скрытая не так уж и глубоко надежда. Только прожить ей пришлось недолго, до ближайшего смешка Полли.

- Лин, мы только-только сюда приехали, попробовав лишь верхушку главного угощения. Тебе что, не интересно узнать, какая у него будет начинка? Или тебе не терпится вернуться на праздничный раут в Терре Промиз? Учти, я собираюсь урвать у этой ночи по максимуму. Но если ты больше не хочешь…

- Тогда зачем фиакр? Куда мы собрались на нём ехать? Площадь же здесь совсем рядом.

- Не переживай, далеко мы всё равно не уедем. Максимум, на окраину города.

- На окраину?..

Пол не успела ответить, а Эвелин как следует ошалеть от услышанного. Прямо перед ними остановилась четырёхместная коляска городского экипажа, заглушив последнюю реплику девушки на первых же слогах. И на неё снова смотрел этот… этот вконец обнаглевший Киллиан Хейуорд, прямо с пассажирских сидений фиакра, ухмыляясь самодовольной лыбой сытого кота, который только что прищемил хвост глупой мышке.

Хотя, надо признаться, без мексиканского костюма он выглядел теперь намного привычней и одновременно как-то иначе. Чёрные брюки, чёрная шёлковая (явно недешёвая) сорочка, атласный жилет и небольшой шейный платок (тоже радикально чёрных оттенков), повязанный на ковбойский манер прямо на голую шею под расстёгнутым воротником – спутывали мысли о его происхождении и истинном статусе, как и о связи его работы портового грузчика с его реальными возможностями. Ещё и полусумраки переулка, освещённого лишь тусклыми фонарями, добавляли свои контрастные мазки к его исключительной внешности, вызывая новые приступы спазматического волнения на уровне панического страха.

Если бы она тогда не оцепенела, едва опять увидела его лицо почти в ярде от себя, то точно закатила бы истерику с одержимым нежеланием ехать куда-то в его компании. Правда, длилось это безумие не так уж и долго. Полли сама подтолкнула её к открытой Хейуордом дверце четырёхместной коляски, буквально вынудив шагнуть к жерлу иного, более сумасшедшего безумия. И она именно шагнула, так и не сообразив до конца, когда и как взобралась по сквозным ступенькам, очутившись уже на кожаных сиденьях небольшого салона экипажа, напротив улыбающегося Киллиана.

Всевышние боги! Она уже и забыть забыла каково это – чувствовать себя рядом с этим человеком, всего в ничего, в расстояние пары локтей. Понимать, насколько он реален, и она вовсе не спит. Его чёткий лик прямо напротив, не расплывается и не деформируется, а из-за его столь близкого присутствия, ощущение будто ты находишься в эпицентре невидимого пламени (которое лижет тебя с головы до ног поверх кожи и под оной, но каким-то чудом почему-то не сжигает буквально) становится во истину просто не нестерпимым. Словно это он прикасается то ли мысленно, то ли ещё как-то, а ты ничего не можешь с этим поделать, ведь этого никто не видит, и ты тоже. Ещё и наблюдает со стороны за твоей реакцией с раздражающей ухмылкой на лепных губах и даже не скрывает этого. И её, видимо, от последнего опьянения и этих чёртовых внутренних ожогов словно заклинило, или того хуже, взыграло в крови вскипевшим чувством надменной гордыни. Уж ежели она не в состоянии надавать ему по рукам, то кто ей помешает смотреть на него уничижающим взором?

- И куда же мы собираемся ехать? – она было даже не поверила сперва, когда услышала свой собственный голосок за десять секунд до того, как все места в фиакре были заняты, и возничий прищёлкнул языком, направляя гнедую двойку вместе с коляской к ближайшему выезду из переулка.

При этом Эвелин продолжала прожигать испытывающим взглядом сидящего напротив Хейоурда, но едва ли достигнув в столь сложном процессе каких-то существенных результатов. Ещё и сердце, как назло, никак не желало униматься, бухая, будто заведённое, о рёбра и по глотке, едва не впиваясь в бронхи острыми шипами болезненных спазмов. Как она ещё кашлем не изошлась и не соскочила с экипажа прямо на ходу?

- Туда, где ночи Гранд-Льюиса проходят в исключительно непередаваемой атмосфере, наиболее запоминающимися моментами. – и, конечно же, отвечал он под стать своей расслабленной позе и невозмутимому выражению лица, с эдакой ленцой, как и подобает большинству южанам. Либо намеренно пытался поддеть её ещё больше, так сказать, погладить против шерсти, вызывав при этом волну будоражащих мурашек, будто процарапавших острыми гранулами по всей спине от копчика и до самой макушки головы, и едва не вынудив содрогнуться всем телом.

Хотя и не исключено, что её пробрало встречным потоком прохладного воздуха, так ни кстати слившегося с нервным ознобом отсроченной реакции. Ещё и мысль о том, что она и Киллиан смотрелись со стороны, как разбитая пара в отличие от Полли и Криса, тоже подливало в огонь своих нехороших предчувствий. Может всё это было подстроено и спланировано заранее, иначе с какой стати им уезжать из города, прямо из эпицентра праздничных гуляний? И что значит «на окраину»? А, главное, зачем?

- И в каком именно месте обитает эта так называемая исключительная атмосфера? – похоже, она совсем уж осмелела, не смотря на бесконтрольное волнение и вполне обоснованные страхи. Чтобы так долго смотреть в глаза мужчины и не какого-то там достойного джентльмена, знающего, как правильно вести себя с благовоспитанными дамами, а портового грузчика и сына падшей женщины, тут она определённо либо повредилась рассудком, либо хватила лишку рому.

А может из неё только что тоже сделали девицу лёгкого поведения? Ведь если кто узнает, куда и с кем она ездила на ночь глядя – скандала точно не оберёшься.

И что тогда с ней будет? Запрут в какой-нибудь монастырь, подальше от кривотолков и осуждающих взглядов, не зная, как ещё снять с семьи несмываемое клеймо столь вопиющего позора? Почему она не подумала об этом до того, как поддалась уговорам Полин? Неужели сама этого хотела? Или же в ней куда много порочного и аморального нежели рассудительного и благочестивого?

- Там, где древняя магия южных ночей раскрывает свои языческие таинства перед любым смертным любой конфессии, но лишь после инициации обязательного воссоединения с природой. И как только твоя душа и тело пробудятся от долгой спячки мёртвого мира, только тогда ты сможешь видеть и чувствовать то, что сокрыто от большинства.

- Вы действительно думаете, что подобными словами сумеете вызвать во мне некий религиозный трепет и восхищение? – надо признаться, он не просто умел излагать свои очаровывающие речи, подобно классическому Ловеласу из романа Сэмюэля Ричардсона, но и задевать ими (как и звучанием особенного голоса) куда более глубокие эмоции и неведомые ранее струны сознания. Не переживи она за несколько минут до этого сеанс с гаданием в салоне мадам Уейнрайт, может быть и поддалась бы его околдовывающим ноткам, хотя бы на первое время, а не на несколько мгновений.

И раз он заговорил на данную тему, то мог решить, что она взаправду какая-то там одержимая потусторонним фанатка, которая и дня не может не прожить, не заглянув в карты Таро и не спросив у тех «ценного совета». С одной стороны, это задевало и даже вызывало некую обиду, но с другой… иногда бывает приятно озадачивать подобных умников неожиданными для них ответами.

- Нисколько, - если он и удивился, то сумел это скрыть, будто изящно сгруппировавшись в пространстве и тут же воспользовавшись припасённым на данный случай более подходящим козырем. – Если я и использую в своих словах художественные метафоры, то это не означает, что в реальности подобным вещам не имеет места быть. Человеческое восприятие способно на многие вещи, как в эмоциональном плане, так и в физическом. А для большинства жителей Гранд-Льюиса всё это – далеко не пустые сказки. Местные жители знают цену настоящим «чудесам», поскольку чопорная цивилизация циничной старушки Европы так и не сумела до конца вытеснить из этих земель истинный дух ведического юга и обитающую здесь силу первозданной колыбели жизни. Поэтому, не удивляйтесь, если что-то увидите или почувствуете не свойственное вам ранее. Для этих мест это естественное явление, что-то близкое к пробуждению из глубокой спячки.

- За попытку навеять языческого мистицизма на происходящее, ещё и в ночное время, так уж и быть, выкажусь в ответном восхищении. Как никак, но блеснуть своими красноречивыми способностями вам удалось на все сто. А вот за остальное… - Эвелин снисходительно и лишь слегка склонила голову на бок, улыбаясь сдержанной улыбкой неподкупного скептика, не смотря на противоречивую бурю эмоций, которая всё это время пыталась её оглушить не без помощи сидящего напротив Хейуорда. Да и не важно, сколько сил ушло на то, чтобы сдерживать себя хотя бы внешне, едва ли она сумела обмануть своим ответом столь пронырливого искусителя.

Собственное тело предавало на раз, тем же неугомонным сердцебиением и учащённым дыханием, не заметить которые не смог бы, наверное, только слепой (и то ещё не факт). Поэтому и приходилось принимать данное положение вещей, как за вынужденное поражение, не смотря на категорическое нежелание сопротивляться до последнего.

А ещё сложнее было отвести непозволительно прямой взгляд с ироничного лица мужчины, будто желание победить его если и не словесно, то хотя бы в гляделки, пересиливало все здравые на этот счёт мысли. Она даже не обратила внимание на руку Полин, сжавшую её ладошку у неё на бёдрах в пышных складках «цыганской» юбки, если и не предупредительным жестом, то хотя бы отрезвляющим. Её куда сильнее тянуло в тот момент сделать что-нибудь далеко не безобидное этому наглецу, совершенно не стесняющегося смотреть в вырез её платья на стеснённую и приподнятую корсетом грудь девушки. Наоборот, казалось, он делал это специально, чтобы она это тоже заметила и обязательно залилась обжигающей краской ответного смущения.

- Килл, может не стоит так в открытую подбивать клинья под Эвелин? Ещё и делать это на наших глазах. Я понимаю, что ты привык попирать законы общества и даже морали, но шокировать своими радикальными взглядами ещё и вот так с ходу незнакомых тебе людей, лучше не стоит.

- Разве я сказал что-то шокирующее или идущее вразрез с вековыми моралями общественных устоев? Или собираюсь что-то сделать вопиюще аморальное и неподобающее?..

- Тут только от одних твоих слов об аморальном и неподобающем хочется выпрыгнуть из коляски прямо на ходу. Так что, пожалуйста, будь так добр, попридержи собственных коней и желательно в границах своего стойла.

- Ну, если дамы так действительно считают, ещё и просят… - мужчина опять ответил завораживающе мягкой улыбкой, которая скорее подошла бы какому-нибудь непорочному святому (особенно с такой внешностью), нежели человеку его происхождения, с далеко не прикрытыми взглядами на жизнь.

- Тебе задали самый банальный вопрос. Неужели было так трудно сказать, куда мы на самом деле едем, а не превращать свой ответ в метафизический фарс?

- Я просто хотел поддержать беседу. Вам же не мешало слушать подобный фарс в салоне мадам Уейнрайт? Так почему бы и мне не перенять её эстафету в не менее располагающей обстановке?

- Попрошу только без твоих колких шуточек по данному поводу, Килл. Кэсси предсказывает будущее, а ты всего лишь её передразниваешь, что тебя нисколько не красит.

- Хорошо, хорошо! Замолкаю и более не смею раздражать ваш ранимый на этот счёт слух. – Хейуорд даже ладони поднял сдающимся жестом, не переставая при этом улыбаться и не задерживая подолгу взгляда на лице бойкой кузины. Стоило ему вновь посмотреть в глаза Эвелин, как у девушки тут же срывалось в бешенную чечётку и без того беспокойное сердце и окатывало с головы до ног удушающим жаром неконтролируемой паники. Почему-то не спасало даже присутствие Полин и Кристофера, даже стопроцентная уверенность, что они её сумеют защитить.

А может её крыло абсолютно иным источником неведомых ей ранее страхов? Может она боялась не сколько его, а собственной реакции на его присутствие? Был бы он ей безынтересен и так же безразличен, как и большинство молодых людей, с кем ей приходилось когда-либо пересекаться в прошлом и ещё меньше знакомиться лично, едва ли бы она вообще что-нибудь к нему испытывала. Но и обвинять во всём только те случаи, когда они не единожды сталкивались друг с другом при не самых подобающих обстоятельствах, было бы тоже как-то не логично. На вряд ли ею управлял один лишь страх быть скомпрометированной этим человеком, да и он сам никогда в открытую не напоминал ей тех моментах и уж тем более не угрожал и не шантажировал ими. Тогда откуда это обезумевшее волнение и сводящие с ума эмоции, будто с ней и вправду что-то случится крайне плохое, если он вдруг попробует хотя бы прикоснуться к ней? Да и с чего ему к ней прикасаться? Ей бы больше переживать о том, куда они сейчас едут и что их там ждёт на самом деле. Или она настолько доверяет Полин, что даже не задумалась обо всём этом, когда садилась в экипаж? А Полин, в свою очередь, доверяла своему кузену Киллиану Хейуорду, по наводке которого они все куда-то сейчас и направлялись.

Круг замкнулся. Не пора ли начать звать на помощь, пытаясь попутно выпрыгнуть из коляски?

Кажется, она действительно выпила лишнего, успев надумать того, чего нет. Интересно, если она начнёт сейчас просить отвезти её обратно в Терре Проми́з, её просьбу кто-нибудь исполнит?

И даже если примется внимательно следить за дорогой и по каким улицам они едут, едва ли ей это что-то даст. В эти минуты Эва могла жалеть только об одном – что не использовала последние недели, прожитые в Ларго Сулей, для подробнейшего изучения местных окрестностей и городских районов. Уж слишком бдительной в этот раз оказалась сама тётушка, не позволяя племяннице ходить одной за пределы имений Клеменсов и близлежащего Лейнхолла.

- Замолкать не обязательно, главное, не перегибать палку, Килл. – голос Полли тоже мало чем успокаивал, хотя не будь её рядом и не ощущай Эвелин поддерживающего рукопожатия верной подруги, кто знает, какой бы стороной обернулось для неё происходящее.

Но ведь ещё не «вечер»?

- Ты же можешь быть вполне милым и учтивым, когда захочешь?

- Только если дамам так будет угодно. Любой каприз за вашу улыбку. – видимо, последнее было адресовано лишь одной сидящей напротив него персоне, которая никак не желала сдавать своих позиций. Иначе зачем ему так пристально смотреть в лицо блондинки в красном и без стеснения любоваться её реакцией на все его реплики? – Насколько я могу судить из личного опыта, некоторые леди предпочитают далеко не идеальных мужчин, временами вполне даже плохих, а порою и излишне грубых.

- Или не в меру настойчивых, а иногда и крайне навязчивых.

- Только в том случае, если дамам это действительно нравится.

- Боже, Килл, разговаривать с тобой просто невозможно! Обязательно всё выкрутишь лишь в угодную тебе позицию.

- Неправда. Я всегда готов идти навстречу и прислушиваться к собеседнику, если и он не станет настаивать только на своём. Тебе ли не знать, каким я бываю покладистым, когда желания обеих оппонентов не идут с друг другом вразрез.

- Я тебя умоляю, прекрати уже! – конечно, Пол говорила всё это через улыбку и едва сдерживаемый смех, чем нисколько не разряжала напряжённую в салоне фиакра обстановку.

По крайней мере, Эва никак не могла успокоиться, и чем дальше они отъезжали от центра города по направлению к мысу Брунгор, в совершенно противоположную от Картер Лейн сторону, тем сильнее разгоралось внутреннее беспокойство с не менее отрезвляющим волнением.

- Кстати, не забывай, что с тебя штрафная за «опоздание».

- Думаешь, в Готане я сумею отыскать что-то близкое, что сумеет удовлетворить твои нескромные вкусы?

- Это твои проблемы, Килл. Об этом ты должен был позаботиться заранее, тем более я предупреждала, что мне нужно смочить горло. Надеюсь, по прибытию, тебе удастся отыскать достойную альтернативу, способную удовлетворить мои нескромные вкусы. Ты же не захочешь возвращаться обратно в город и терять столь драгоценные минуты?

Какое-то время, слушая диалог этих двоих, Эвелин пребывала едва не в шоковом недоумении. Смысл сказанных ими фраз поначалу звучал в совершенно ином для восприятия ключе, пока, в конечном счете, до девушки не дошло, что речь шла о выпивке. И то она была не до конца в этом уверена. Пока они вскоре не доехали до места назначения и не отвлеклись на окруживший их антураж загородного района для жителей смешанного достатка (или даже полного его отсутствия).

Глава двадцать восьмая

Мощённые булыжником мостовые сменились обычными накатанными колеями по утрамбованной земле между далеко не параллельными линиями (скорее, дугами, а то и целыми зигзагами) сбитых вдоль дороги домов из обычного песчаника или кирпича-сырца. От величественных зданий из тёсаного камня с лепными карнизами, монументальными эркерами и мансардами как минимум трёх зодчих стилей трёх разных эпох, здесь остались лишь одни воспоминания. Зато сколько тут было деревьев и прочей экзотической растительности, которая, казалось, беспрепятственно захватывала любую открытую перед ней территорию, включая стены малогабаритных построек и даже их крыши. Ну и, само собой, своих особых красок к местной экзотике добавляли, как тропическая ночь, так и тусклые фонари вдоль стеснённых улочек и внутри небольших дворов. И, похоже, их экипаж остановился едва не в самом конце района, крайняя граница которого практически упиралась в подножие мыса. Дальше уже можно было взбираться лишь пешим ходом по крутым дорожкам вытесанных либо в камне, либо в песчанике ступеням.

Правда, никуда подниматься они не стали. Прошли от фиакра, видимо, в самый большой здесь двор, окружённый всего несколькими двухэтажными домами с покатыми мансардовыми крышами и более высокими деревьями с раскидистыми кронами-куполами вечнозелёных шатров.

Всё то время, что пришлось ступать по незнакомой поверхности далеко не идеально ровной земли, Эвелин продолжала изводить себя вопросами, какого чёрта она это делает, а, главное, что именно она здесь делает? Просто идёт следом за Полин, боясь отпустить руку подруги хотя бы на несколько мгновений? Никаких иных объяснений в голове более не возникало? Или же её так сильно манили звуки незнакомой мелодии из резких, будто агрессивных стаккато, льющихся из двух скрипок одновременно под аккомпанемент более мягкого бандонеона*?

Выбиваемый кастаньетами и тамтамами местного происхождения ритм тоже мало на что походил, по крайней мере Эва впервые слышала столь непохожую на иные музыкальные стили технику исполнения. Что-то среднее между цыганскими мотивами и более утонченными, можно сказать, сложными переборами. Но довольно-таки пробирающими, буквально бьющими по нервам обжигающим током скрытой в них энергетики.

В любом случае, эта музыка определённо не для пассивного слушателя. Слишком энергичная и столь же надрывная, как и её ноты. И чем ближе к ней подходишь, тем глубже она проникает в твою кровь, растворяясь в венах, подобно щедрым дозам сильнейшего дурмана, тут же ударяя в голову, но вовсе не расслабляя, а зажигая спавший до этого потенциал прирождённой танцовщицы. Казалось, что ты уже и двигалась в такт этой зажигательной мелодии, невольно подстраиваясь под её провокационные звуки, а потом и вовсе подпадая под чары представшей перед глазами завораживающей картины.

Нет, это был далеко не бальный зал и не танцевальная эстрада, как в каком-нибудь парке под открытым небом, а всего лишь большой двор, освещённый несколькими фонарями и дополнительными керосиновыми лампами. И его просто использовали для танцев. При чём танцующих пар было не так уж и много, и большая их часть предпочитала придерживаться крайних границ периметра отведённой для них площадки, в то время как центральную «нишу» занимало сразу несколько человек, исполнявших некую групповую сценку совершенно незнакомых для Эвелин танцевальных па. И, судя по внушительному количеству зрителей, подпиравших стены домов этого одноярусного «амфитеатра», их интерес как раз и был сконцентрирован на красивейшей женщине в центре танцевальной «сцены» и накручивающих вокруг неё сольными номерами то ли сразу нескольких кавалеров, то ли соперников своеобразной дуэли, борющихся друг с другом за право на партнёрство с этой жгучей южанкой.

Даже полусумраки неярко освещённого двора не сумели скрасть ладную фигуру и лепное лицо ошеломительной красавицы смешанных кровей. Наоборот, ещё чётче и контрастней обрисовывали глубокими тенями и цветовыми рефлексами точёные формы женского тела: обнажённые руки, рельефные плечи и декольте, длинную шею и статно поднятую голову с высокой причёской. Незамысловатый лиф танцевального платья плотно облегал небольшую грудь и тонкую талию, будто под корсажем не было никакого корсета, и переходил в струящиеся складки длинной юбки без особых излишеств, тем не менее куда сильнее подчёркивающих природную грацию и изящество своей хозяйки, чем если бы та была разодета в дорогие шелка и килограммы драгоценных украшений. Она сама по себе являлась бесценной жемчужиной данного представления, некоронованной королевой, снизошедшей до своих подданных и облачённой лишь в свою природную красоту.

Её танец тоже напоминал ленные движения неспешной в своём выборе созерцательницы, в то время как мужская «половина» будто была готова расшибиться перед ней о землю на смерть, выписывая вокруг своей богини головокружительными движениями обезумевших от страсти несчастных смертных. Танцоры к ней приближались, почти в притык, даже создавалось ощущение, что кто-то из них вот-вот да сгребёт её в свои жаркие объятия и совершит прямо на глазах изумлённой публики какое-нибудь безрассудное действие. Но все их попытки заканчивались лишь иллюзорными прикосновениями к совершенной фигуре непреклонной красавицы, скольжением мужских ладоней и пальцев поверх её неприступного тела всего в дюйме от реального касания. И от этого все их движения с прямолинейными жестами казались ещё более завораживающими и шокирующими. Ведь, по сути, их никто не останавливал при выборе мнимого соприкосновения к груди или иной части тела женщины, поскольку они не были настоящими, но от этого не менее откровенными и даже через чур интимными.

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем Эвелин пришла в себя и очнулась (пусть и не окончательно) из нежданного транса, вспомнив, где она вообще находится. Хотя сложнее было заставить себя отвернуться, нежели осознать куда она попала, а, главное, по чьей прихоти и для чего. Ведь голова от увиденного и пережитого кружиться меньше не перестала, как и сердце отбивать свой собственный гулкий ритм, слишком громкий и учащённый, почти надрывный. Что уже говорить о кипящей в жилах крови или расплавленного под кожей жара, который лишь усиливался с каждой пройденной секундой при полном погружении в происходящее и коему ничего не стоило дойти до взрывоопасной точки кипения, достаточно лишь ощутить за своей спиной близость всего одного конкретного человека. Неважно, сколько ещё людей стояло рядом и за чью руку она в тот момент цеплялась, подобно маленькой девочке на многолюдной ярмарке. Видимо, с этим Киллианом Хейуордом изначально что-то было не так, раз девушка реагировала на него столь сильным и чрезмерно глубоким волнением, мечтая в те моменты только об одном – оказаться от него как можно подальше, желательно на другом конце света.

Вот именно. Никаких ответов. Только чувства и обострённые эмоции, бьющие в голову вместе с реакцией на увиденное похлеще ямайского рома в безмерном количестве. И не дёрнешься никуда, ни в сторону, ни каким-либо спасительным рывком в неизвестном направлении. Он словно намеренно отрезал единственный известный ей путь к отступлению. Да и куда ей в сущности вообще бежать отсюда, ещё и на ночь глядя? Она же на раз здесь заблудится и то, если ей позволят отсюда уйти.

- Вам уже приходилось ранее наблюдать за нечто схожим? Правда, Леонбург слишком огромен, чтобы точно знать, где и когда устраивают танцевальные вечера представители рабочего класса. Для оного нужно самому быть одним из этих представителей. Хотя, я слышал, что во многих европейских городах он успел обрести немалую популярность, впрочем, как и дурную славу среди почитателей высокоморального образа жизни.

- Он?.. – похоже, это единственное, что сумела выдавить из себя Эвелин ощутимо осипшим голосом.

Если бы она точно не знала, что до сего момента (после того, как покинула салон мадам Уейнрайт) больше ничего не пила и даже не задумывалась о данной возможности, то решила бы, что успела где-то перебрать спиртного, расплачиваясь за это крайне нестабильным состоянием. Хотя и она прекрасно понимала, что двух чашек кофе с небольшим количеством рома далеко недостаточно, чтобы ощущать себя настолько «пьяной». Поэтому и связанный с этим страх вполне обоснован, как и дичайшее желание сбежать от главного виновника своих свихнувшихся чувств.

Может уйти отсюда ей бы как-то и удалось, если бы она сослалась на своё самочувствие и резкую дурноту, да только как бы она сумела это сделать физически? Её же не слушалось собственное тело, будто налившись раскалённым свинцом в ногах, груди и резко отупевшей голове. Удивительно, что она всё ещё стояла и даже понимала о чём ей говорят.

- Да… он. Танец. Его называют аргентинским танго. – понимать понимала, но куда больше осязала. И то что осязала в те остановившиеся секунды – не совсем-то ей и нравилось. Потому что мужской голос звучал уже практически над самым ухом, задевая чужим дыханием (и близостью чужого лица) чувствительную кожу и волосы. И не только! Потому что ощущала слишком сильно, словно оголёнными нервами, как к её спине буквально льнёт жар чужого тела, будто касанием невесомых пёрышек или нежнейшего пуха. Настолько близко, что качнись она совсем немного назад, точно упрётся в мужскую грудь. И тогда уже стоять на ногах не будет никакого смысла.

- Аргентинское танго? – слова срывались с губ, видимо, помимо её на то воли. Всё, что она тогда осознавала и принимала – это собственную немощь в пылающем коконе сумасшедших ощущений, под натиском которых не так-то уж и хотелось сопротивляться.

- Да… смешанные стили абсолютно разных танцев и интернациональных традиций. По сути, танец бедных эмигрантов из Буэнос-Айреса, очень откровенный и в то же время невероятно чувственный и лаконичный.

- Его так и танцуют? С несколькими партнёрами?

- Это его классическая интерпретация. По началу он считался танцем мужчин, что-то вроде дуэли за одну женщину. В итоге, она выбирала своеобразного «победителя»… Сейчас же это чисто парный танец. А учитывая его растущую популярность, думаю, он очень быстро покинет границы бедных кварталов европейских городов, как когда-то покинул улицы Буэнос-Айреса.

Может ей всё это причудилось или приснилось? Может они и не говорили обо всём этом? Уж слишком всё выглядело и слышалось каким-то ирреальным и непривычным, будто звучащим не сколько рядом, а внутри, как в теле, так и глубоко в сознании. Ей даже пришлось очнуться, словно из прострации, когда двор заполнился овациями восхищённых зрителей вперемешку со свистом и благодарными репликами за полученное удовольствие.

- Вот это я понимаю, танцевать от самого сердца, всё равно что гореть в пламени всесжигающей страсти! – Полин от переполнявшего её волнения явно подбирала нужные слова с некоторым усилием, что даже не сумела подавить в голосе эмоциональную дрожь.

В этом плане, Эвелин понимала её сейчас, как никто другой. Только в отличие от подруги, едва ли была готова списать все испытанные чувства с переживаниями на увиденный ими танец. Её больше вело и притапливало совершенно иным источником запредельного волнения, который, казалось, ещё больше разгорался и сжигал кожу под воздействием невыносимой близости близстоящего мужчины. Разве что без физической боли и реальных ожогов, но от этого не менее острых и нестерпимо осязаемых.

- За это, боюсь, его будут запрещать ещё очень долго. Слишком откровенно и пылко, всё равно, что душу наизнанку выворачивать. При виде столь обнажённых чувств и неприкрытой страсти, у любого пассивного зрителя дыхание перехватит. Первозданный грех в своём чистейшем виде.

Хейуорд специально это говорил? Выбирал только эти слова, чтобы произнести их над головой оцепеневшей Эвелин Лейн, как если бы обращался к ней одной, задевая в девушке своим звучным голосом скрытые от других эмоции?

- Даже если и так, я всё равно хочу пережить это в танце, а не со стороны наблюдателя! Я для этого сюда и приехала. Чтобы танцевать! – унять нешуточный запал Полин, похоже, было уже невозможно. Девушка буквально рвалась в бой, вцепившись в руку Кристофера в явном намеренье воплотить свою идею в жизнь сию же секунду и не мгновеньем позже.

На благо, в этот самый момент заиграл бандонеон, сминая гул голосов и какофонию фоновых звуков мелодичным перебором новой композиции, которая тут же была подхвачена скрипками и чётким ритмом ритуальных барабанов. Двор сразу же смолк, будто под чудодейственным взмахом невидимой руки какого-нибудь всемогущего божества местного происхождения. Хотя на самом деле все устремили свои взоры к центру танцевальной площадки, к подзабытой всего на несколько секунд королеве танго. Жгучая красавица в это самое время делала неспешные шаги в танцующем ритме к избранному победителю, пока тот ожидал её в неподвижной позе созерцающего короля.

Даже у Эвелин почти на целую минуту перехватило дыхание, а из головы напрочь испарились все недавние переживания и страхи. Ибо это во истину выглядело завораживающим и совершенно необычным, словно на твоих глазах разыгрывалась захватывающая история бурной страсти и откровенных отношений. А то, как это было показано с помощью незнакомого танца, так и вовсе шло в разрез со всеми прошлыми представлениями о классическом балете или столь привычных для памяти танцевальных стилей.

От грациозных движений и непредсказуемых действий обоих партнёров даже сердечный пульс сбивался со своего и без того напряжённого ритма. Это ощущалось далеко не по одной собственной реакции. Казалось, ты буквально вливалась в общий организм окружающей тебя публики, сплетаясь и нервами, и чувствами с чужой энергетикой и даже мыслительным процессом. Правда, по большей части над сознательным преобладало эмоциональное и осязательное. Поэтому всё остальное и отступало далеко на задний план, превращая всё тело в один сплошной оголённый нерв или же в обнажённую до костей уязвимую сущность.

Взгляд неотрывно следил и наблюдал, а кожа вбирала из воздуха вибрирующие разряды обоюдного безумия. Не удивительно, почему настолько глубоко ощущалось чуть ли не каждое действие центральной пары ведущих танцоров и почему приходилось всякий раз вздрагивать, тут же судорожно вздыхая или выдыхая, стоило лишь кому-то из них проделать какой-нибудь головокружительный «пируэт» или слишком резкое движение. То, как негласная властительница этого маленького пятачка оторванной от внешнего мира вселенной вначале подступала, а потом обходила застывшую фигуру своего партнёра, подключая к языку пока ещё сольного танца будто надламывающиеся жесты рук, наверное, можно было сравнить лишь с каким-нибудь высокохудожественным полотном, изображающим сверхэмоциональный момент на религиозную тематику. Только здесь была далеко не одна композиция, а сразу несколько дюжин, а может и сотен тысяч. И все они сконцентрированы в телах и движениях этой пары, ожививших и разыгрывающих на глазах стольких свидетелей запредельную страсть своих сумасшедших чувств. При чём настолько проникновенных и мощных, что в наглядной передаче их искренности не закрадывалось не единого сомнения.

У Эвелин чуть сердце не разорвалось за прошедшую минуту, стоило лишь проникнуться и прочувствоваться скрытым смыслом незнакомого ей танца в исполнении всего одной пары, чтобы до конца понять, что он означает, и почему Киллиан Хейуорд говорил о его запрете для массовой популяризации. Когда мужчина подключился к общим движениям танго к своей партнёрше-богине, буквально окольцевав ту своими руками и через чур смелой поступью ног, кроме нахлынувшего в тот момент жгучего желания закрыть глаза и благополучно лишиться чувств, Эва, наверное, больше и не испытала. Хотя нет. Это было лишь по началу. И длился этот приступ довольно недолго.

Девушка пришла в себя сразу же, как только двор наполнился шелестом одобрительных аплодисментов и всего через несколько секунд к ведущей паре танцоров начали подключаться другие желающие. Пусть и не настолько яркие и не завораживающие до глубины души своими танцевальными способностями наблюдающие за ними взоры, но всё же достойные и своей порции заслуженной похвалы.

- Так это… и вправду танец бедных эмигрантов? – как эти слова сорвались тогда с её губ, для Эвелин останется неразрешённой загадкой даже через несколько десятилетий. Но они-таки сорвались, с несдержанным придыханием и лёгкой дрожью в изумлённом голосе, будто сами по себе и вопреки желанию. И то, как она прижимала в ту минуту горячую ладошку к своей часто вздымающейся груди, Эва тоже заметит не сразу. Будет почти с тоской в поплывшем взгляде наблюдать, как Полин и Крис отделяются от линии зрителей, тут же вливаясь в танцующие пары своим контрастирующим друг с другом тандемом, и, видимо, завидовать им. Но скорее неосознанно и только телом, чуть дрожащим от переизбытка переполняющих её ощущений и ответной реакции на музыку, увиденное и прочувствованное.

- А у вас возникли какие-то сомнения на данный счёт? Или по-вашему, бедные люди не способны самовырожаться схожими способами, поскольку ни на что не способны в принципе из-за своего происхождения и врождённой необразованности? – она так и не поймёт, чем её отрезвит сильнее, голосом или же смыслом слов Хейуорда? А может и тем и другим вместе взятым, включая его близостью, буквально вломившейся в сознание девушки после короткой «амнезии», до этого вырвавшей её ненадолго из границ окружающей реальности?

- Я не говорила такое! – она даже порывисто выдохнет от возмущения и впервые не сдержится. Обернётся и посмотрит расширенными от изумления глазами в дьявольский лик молодого мужчины, практически нависающего над ней всего в нескольких дюймах от её спрятанного за маской лица.

И снова её сердце изойдётся сумасшедшим ритмом собственного обезумевшего танца, впиваясь раскалёнными стилетами обжигающего страха в сухожилия и опорные точки резко ослабевшего тела. Захочется резко присесть (только вот куда?), как и закрыть веки, чтобы не видеть и не чувствовать всего этого. Но не сможет. Кое-как сдержится, только бы не задохнуться под оглушающим ударом накрывших с головой ощущений и оцепенеет, впившись мёртвой хваткой шокированного взора в чёткие черты напротив.

Лишь на какое-то мгновение, ей почудится, что она увидит в почерневших глазах пугающего её человека некий отблеск едва уловимой тени, то ли скрытой, то ли призрачной жёсткости недоброго взгляда. Или же она попутает его с лёгким прищуром и без того раскосых глаз опаснейшего в мире хищника, присматривающегося к своей жертве прямо в упор, перед тем, как совершить свой последний, контрольный удар.

- Если и не говорили, то не значит, что не думали. Подобные вам люди, слишком предсказуемы в своих суждениях, и они даже не пытаются этого скрывать ни внешне, ни как-либо ещё (а порою демонстрируя это в открытую). Так что, в этом нет ничего удивительного. Полин тоже когда-то имела схожие взгляды и мысли. Нельзя жить в одной среде и думать как-то отличительно от людей своего круга. Это противоречит устоявшемуся порядку вещей. Ещё скажите, что вы смотрите на меня таким осуждающим взглядом, потому что просто боитесь, а не потому, кто я и какую нишу по своему происхождению занимаю под вашим высшим обществом.

Уж чего-чего, а подобного поворота событий Эвелин ну никак не ожидала. Мало того, ощущение, будто её только что ударили под дых столь несправедливым обвинением оказалось не только оглушающе неожиданным, но и пугающе болезненным. Словно намеренно ждали, когда же она окажется наиболее уязвимой и неспособной к самозащите.

- Да с чего вы вообще взяли, что я могу так думать? – поднявшееся со дна шокированного рассудка ответное негодование всего за несколько мгновений сотворило нечто невообразимое – смело за доли секунды на своём пути всё, что когда-то накладывало на язык и тело скованным бездействием покорного молчания, разорвав в один щелчок условные цепи высокоморальных запретов и общественного порицания. – Или же сами не так далеко ушли от собственных предрассудков? Привыкли мыслить о девушках моего происхождения, как о капризных и надменных стервах? Ибо подобные мне даже взгляда своего в вашу сторону не кинут? А ежели и кинут, то не заметят буквально в упор, будут смотреть как на пустое место или насквозь.

- То есть, вы считаете себя совершенно другой? – не похоже, чтобы её слова как-то задели Хейуорда. Напротив, губы мужчины дрогнули в знакомой ухмылке ироничного скептика, словно он ждал именно этого момента, когда сумеет её поддеть именно подобными словами.

- А я сейчас смотрю сквозь вас?

- Нет, не насквозь, но прожигая. – лучше бы она отвернулась, а ещё лучше, сбежала отсюда как можно подальше, потому что происходящее обретало какие-то безумные оттенки ирреального сна, вскрывая неведомые ранее для тела и разума сумасшедшие ощущения и чувства. И что самое страшное, она не то что не могла, а будто не хотела всплывать из этого вязкого омута агонизирующего исступления, окрашенного цветом горького шоколада с вкраплениями чёрного перламутра. И чем глубже она вглядывалась в его бездонные топи, тем сильнее её затягивало их губительным водоворотом скрытого помешательства – её грядущего помешательства!

- Даже и не думая скрывать своего классового превосходства. Прекрасно зная, что в любой момент вы можете поставить меня на моё законное место лишь указав на него словом или взглядом. И этого уже ничем из вас не вытравишь, даже окажись мы в равныхусловиях на одной чаше весов.

- Откуда такая… неслыханная уверенность? – ей бы возмутиться, да уйти, так нет же. Можно подумать кто-то её заколдовал против воли, насильно пригвоздив к данному месту возле этого… напыщенного упрямца. Хотя, догадаться, кто же мог с ней такое сотворить было совершенно несложно.

- А разве вы мало этого демонстрировали сегодня? И не только сегодня, если уж вспоминать всё то, что успело произойти до сего вечера. Или скажете, что, не задумываясь, пойдёте танцевать со мной, пригласи я вас на этот танец?

- Серьёзно? И это весь ваш аргумент? – до сознания так и не успел дойти смысл слов об упоминании их более ранних встреч, поскольку слух тут же вцепился за последнюю фразу, как за более безопасную и менее травмирующую. – Я никогда не соглашусь танцевать с вами, потому что я выше вас по своему положению?

- Так вы принимаете моё приглашение? Прямо сейчас?

- Что?.. – вот теперь-то у неё разом и дыхание спёрло, и в голове резко помутнело.

- Так я и знал. – а этому изворотливому наглецу, видимо, иных подходов и не требовалось, достаточно лишь ловко подбросить изысканную наживку, а потом изящно подцепить зазевавшуюся добычу столь изощрённым манёвром матёрого охотника. И вуа-ля, жертва на крючке по самые жабры. – Сразу сделали большими глаза и теперь начнёте открещиваться тем, что данная ситуация не может быть использована в качестве доказательства вашим убеждениям.

- Вы просто решили меня на это подловить!

- Даже если и так, что вам мешает дать согласие? Я вам настолько противен? Вы боитесь ко мне прикасаться? – либо он её действительно испытывал, либо попросту пытался загнать в угол. В любом случае, затягивал он свои силки на её вскрытых им же эмоциях слишком уж профессионально, явно просчитав заранее сразу несколько вариаций и шагов вперёд. Только вот у Эвелин за плечами не имелось никакого опыта в общении с подобными ловцами тел и душ, как и в понимании, что же с ней было не так, отчего она так сильно реагировала на этого мужчину, буквально разрываясь на части от противоречивых желаний и страхов.

- Боитесь подцепить какую-нибудь заразу от представителя низшего класса?

- Не правда! У меня и в мыслях подобного никогда не было! И я никогда не смотрела на вас, как на представителя низшего класса!

- Да неужели? А сейчас? Вы только и делаете, что отбиваетесь словами, но отвечать на приглашение не собираетесь.

- Хорошо!.. – она так и не поняла, как выпалила это, практически не задумываясь, что творит, отчего даже испугаться как следует не успела.

- Что хорошо?

- Я согласна принять ваше предложение на… этот танец.

- И снимите перчатки?

- Что?!..

- Ваши перчатки. Чтобы прикасаться ко мне без их мнимой защиты.

Очередной приступ оглушающей контузии длился ещё где-то секунд пять максимум, путая мысли и растревоженные не на шутку чувства в один комок то ли нарастающей паники, то ли чего-то пострашнее. Но Эва как-то сумела справиться и с этой тупиковой ситуацией, делая всё возможное, чтобы не выглядеть проигравшей дурочкой, которую так красиво взяли на слабо. Весьма демонстративным жестом сняла вначале одну длинную перчатку из тёмно-красного бархата, потом другую, после чего ткнула обеими в грудь наблюдающего за её нарочито изящными движениями Киллиана Хейуорда. Тому пришлось интуитивно подхватить дамские перчатки своей свободной рукой с закатанным (и когда это он успел?) над локтем рукавом, тут же перекладывая их в левую ладонь (перед тем как запихнуть за пояс своих брюк за спиной) и протягивая правую перед девушкой пригласительным жестом.

- Обещаю, это будет не больно. – само собой! Что он ещё мог сказать, расплывшись в самодовольной ухмылке непобедимого триумфатора, который только что выиграл последний раунд столь коварным манёвром.

- Я делаю это не для вас! – её, кстати, тоже никто за язык не тянул, но желание оправдать свой безумный поступок потащил за собой длинную цепочку ещё более глупейших действий и фраз. – А чтобы доказать, что мне безразлично ваше происхождение… Впрочем, как и вы сами! И последнее тоже никак не связано с вашим социальным статусом!

- На счёт последнего, мы поговорим чуть позже… Ну а сейчас… Вашу руку, мэм.

__________________________________

*Бандонео́н(исп. bandoneón) — музыкальный инструмент, разновидность гармоники. Назван так по имени его изобретателя — Генриха Банда. Поначалу использовался для исполнения духовной музыки в церквях в Германии.

Глава двадцать девятая

Всё-таки она сошла с ума, не заметив, как попалась в хитросплетённую ловушку человека, от которого собиралась держаться как можно подальше. Хотя ещё пару часов назад Эвелин Лейн и думать не думала, что окажется посреди ночи вначале в центре Гранд-Льюиса, а потом здесь, на окраине города в бедном квартале среди незнакомых ей людей, которых при иных обстоятельствах даже при свете яркого дня не заметила бы. Зато теперь любовалась их танцами с открытым от восхищения ртом и вот-вот собиралась вложить свои подрагивающие от нервного напряжения пальчики в широкую ладонь Киллиана Хейуорда. И этот момент, действительно, был равноценен лишь добровольному помешательству, когда тело вступало во внутреннюю борьбу с возмущённым рассудком, а вышедшие из-под контроля страхи царапали нервным ознобом кожу и внутренности, ударяя в голову мощными дозами кипящего адреналина похлеще алкогольных паров.

Только вот сложнее было то ли определить, то ли признаться самой себе, насколько эти ощущения были сильными и будоражащими, буквально сводящими с ума своей вязкой приторностью. Ведь они пугали не тем, что проникали в немыслимые глубины, как тела, так и души (разливаясь, просачиваясь, окутывая), а тем, как именно это совершали и что вытворяли с ней, заставляя испытывать неведомые ранее чувства, как эмоциональные, так и осязаемо физические. И ей не хотелось от них избавляться, вот что самое шокирующее. Они ей нравились… вернее нравилось то, что они с ней делали.

Кто бы мог подумать, что страхи тоже могут нравиться и быть настолько сладкими – очень и очень сладкими, с таким же судорожным воздействием на чувствительные рецепторы, как и щедрые порции горячего шоколада. Только, наверное, ещё слаще и ещё приторней, заполняя тебя изнутри тягучим сиропом этой треклятой то ли слабости, то ли опьянения.

- Только предупреждаю сразу… - да, она-таки решилась и таки вложила свои обескровленные пальцы в тёмную ладонь терпеливо ожидающего мужчины. И едва не вздрогнула вместе с рукой, как только её кожа соприкоснулась с грубой поверхностью чужой кожи, одновременно горячей, шершавой и местами твёрдой (видимо, там, где были мозоли), подобно острым камешкам на поверхности прогретого солнцем песка. Никакого сравнения с ухоженной и прохладной ладонью господина д’Альбьера, касания которой практически никак не ощущались.

- Я совершенно не умею танцевать… танго… Не знаю, как.

Кажется, её голос понизился до громкого шёпота, поскольку в горле вдруг стало тесно или же трудно одновременно говорить и глотать спасительные порции кислорода, коего почему-то начало катастрофически не хватать. Ей всё ещё не верилось, что она согласилась принять приглашение и совершить ряд безумных действий. Хотя понять, что из всего этого было самым безумным: снять перчатки, прикоснуться обнажённой рукой к ладони пугающего её мужчины, говорить с ним, как на равных или же смотреть в его лицо – глаза в глаза. Смотреть, чувствовать и мысленно взывать ко всем существующим богам, чтобы он ни за что не догадался, что с ней сейчас происходит из-за невыносимой близости с ним и из-за собственных страхов… Да, безумно сладчайших страхов.

- Это не смертельно. Как и в большинстве парных танцев, в танго ведёт мужчина. – а он, будто намеренно не то что не отводил своего взгляда, а ещё пристальней впивался им в раскрытые до предела глазища девушки, словно хотел удержать в смертельных тисках своего бездонного омута или же затянуть туда ещё глубже и безвозвратно. – Всё что нужно, это отдаться его рукам и ответному наитию собственного тела. Позволить музыке и воле чужих движений войти в тебя, подобно каплям живительного дождя в пересушенную знойной жарой почву…

Похоже, это был не просто двойной манёвр (даже скорее удар), чтобы окончательно вырвать её из убогой реальности, а именно перехватить и выкрасть до того, как Эвелин очнётся и поймёт, как её красиво обманули, буквально обвели вокруг пальца, всего за пару мгновений превратив в безвольную игрушку в руках искусного кукловода. Она и ахнуть не успела, как очутилась в беспощадных силках своего птицелова. Как его длинные пальцы переплелись с её ладошкой, направляя в нужную сторону и прорисовывая чувственным росчерком колдовского заклятия по нежной коже (от которого по затылку и спине вдоль позвоночника пройдётся двойная волна колкого озноба и ошпаривающей испарины). И как его бёдра прижмутся к её ногам, а его вторая рука ляжет ей на талию на уровне поясницы. И не сколько ляжет, а «оплетёт» практически половину спины властным жестом (или неразрывной паутиной) полноправного хозяина положения, тут же затягивая не в круг других танцующих пар, а будто бы внутрь себя… нет… внутрь своей опасной клетки. Смертельно опасной клетки.

- Позволить знающим рукам сделать всё за тебя, стать их продолжением – продолжением того, кто тебя ведёт, сливаясь с ритмом мелодии, с тактом чужих движений и даже дыханием в одно целое… В этом танце тебя, как отдельной личности, больше не существует, поскольку не ты используешь его, как за способ выплеснуть свои скрытые желания, либо то, что копилось внутри твоей закованной сущности, в жёстких рамках вековых запретов и бесчеловечных правил…

О, да, она ошиблась и это даже слабо сказано. Просчиталась, как маленькая девочка, которую так искусно развела на золотой кулон ярморочная цыганка, пообещав показать с ним волшебный фокус. Только в этот раз вместо украденного украшения украли её, при чём буквально – физически и ментально. Оплели рассудок липкой сетью первородных заклятий и голосом, который их произносил. Но ещё больше осязанием чужого тела, сумасшедшей близостью, что окутывала тебя, подобно той же паутине, обжигая незримыми метками чужих прикосновений и проникая под кожу – словами, дыханием… сводящими с ума ощущениями.

Зачем она сняла перчатки? Чтобы чувствовать ещё сильнее, понимая, что это не сон? Что его палец, скользящий по её ладони, оставляет свой след куда глубже, чем просто временный отпечаток на поверхности чувственной кожи, подобно его голосу, который опаливал её веки, путался в волосах над виском, просачивался под черепную кость вместе с шокирующим разрядом от соприкосновения с его щекой и… губами.

Великие небеса! Когда он успел это сделать? Прижаться к её щеке своей?

И когда она перестала следить за тем, что делала сама?

- Этот танец использует тебя. Все твои возможности… всё чем ты являешься, превращая твоё тело в инструмент для когда-то безвольных эмоций – прямым источником их самовыражения. Если в тебе это есть, значит, останется только дать им толчок. Позволить им взять вверх над рациональным разумом и сковывающими комплексами, всего лишь отпустив себя и доверившись моим рукам…

Последняя фраза вместе с голосом Хейуорда прошлась ошеломительной волной колких мурашек не только по коже, а буквально взорвавшись искрящимся жаром на уровне солнечного сплетения, тут же запульсировав обжигающей отдачей в низ живота и дальше – немощной слабостью в ноги и… даже между ними. Настолько сильно, мощно и неожиданно, что Эвелин едва не всхлипнула и не дёрнулась, не понимая, что с ней на самом деле происходит и почему она так безумно реагирует на происходящее. Вернее, позволяет себе реагировать… или же позволяет незнакомому человеку проникать за защитный барьер её воли и личных ощущений. Но только как?! И почему?

Почему она не может сопротивляться? Неужели не хочет? Наивно думает, что в такой толпе свидетелей с ней ничего не сделают? Наивная!

- И где… - даже попытка заговорить, вернуть себя прежнюю со способность здравого мышления, будет выглядеть жалким подобием её же самой – немощной оболочкой Эвы Лейн. Ведь в эти секунды она действительно не принадлежала себе, и не она управляла своими движениями и всем, что с ней происходило. А то, что вытворяли с ней одуревшие не на шутку эмоции… Проще было закрыть глаза и потерять сознание, чем признаваться самой себе, что всё это правда. Она вовсе не спит и танцует с человеком, которого боялась, как никого другого за всю свою недолгую жизнь. И, возможно, этот обезумевший страх и творил с ней всё это, разве что руками Киллиана Хейуорда, его голосом… и его на то волью.

- Где вы научились… этому танцу? – казалось, она прошептала свой вопрос окончательно севшим голосочком, едва ли осознавая до конца, что делает и зачем говорит.

Глаза невольно расширяются и даже слезятся от лёгкой рези при соприкосновении с плавящимся вокруг них воздухом. Она то замечает, что творится вокруг, то тут же забывает недавно увиденное, пропуская нечёткие картинки окружающего двора и танцующих рядом людей прямым транзитом в чёрную дыру коварного подсознания. Кажется, взгляд несколько раз задевало лиловым платьем Полин д’Альбьер и тёмно-бордовым с чёрным отливом то ли шёлком, то ли бархатом местной королевы танго. В какой-то момент, Эва даже увидела чеканный лик этой женщины всего в паре футах от себя или перед собой, и та смотрела в их сторону с едва различимой улыбкой на пухлых губах. А может и не на них, а только на Киллиана?

Именно тогда острый укол нежданного «протрезвления» заставил девушку отвести голову и проследить за взглядом своего партнёра по танцу. И она действительно не обманулась. Хейуорд в тот момент тоже смотрел на скользнувшую рядом с ними пару ведущих танцоров вечера, едва заметно кивнув на улыбку черноволосой красавицы неопределённого возраста.

- В подобных местах. – мужчина, будто намерено, подхватил и тему разговора, и совершенно не скрываемое знакомство с упорхнувшей куда-то в сторону знойной танцовщицей. – Каталина меня научила многим хитростям и придуманными ею же движениям. Танго из тех танцев, которые не терпят жёстких рамок, увлекая именно своим щедрым разнообразием и безграничными возможностями. И в танго оба партнёра могут задавать такт одновременно, чего не скажешь о вальсе.

- Хотите сказать… - похоже, недавняя вспышка беспричинной ревности (только этого ей не хватало для полного счастья) или последние слова Киллиана сделали своё чёрное дело, влив в её вены неслабые дозы смелости. Но она так и не отвела взгляда от его совершенного лика и прошивающих насквозь глаз. Хотя он и не пытался никуда сбегать, даже напротив, и вёл её в танце (ни разу не осудив за неуверенные и далеко не изящные ответные шаги), и при этом смотрел только на неё, будто вокруг них более никого не существовало, сократив расстояние между их лицами до непозволительной близости. И от последнего захватывало дух не меньше, чем от прикосновений этого человека и от того, как он вёл её в танце, будто абсолютно ничего не предпринимая со своей стороны, чтобы подчинять её движения своим – направляя, делая неожиданные развороты, наступая и совершая во истину головокружительные па. А то, как ей приходилось ощущать его руки на себе… Пусть он и не позволял себе ничего лишнего, но это ничуть не мешало ему оплетать свою жертву колдовской паутиной, довольствуясь лишь доступными в эти минуты возможностями. И его взгляд тоже входил в число данных возможностей, как и голос, как и слишком осязаемое тепло, исходящее от его гладиаторского тела.

Представить себе, как эти руки, столь изящно затягивающие её в водоворот танца, могли с нещадной болью сжать её горло, как когда-то сжимали лебединую шейку Софии Клеменс… не составляло какого-то особого труда. И от этого становилось ещё жарче и ещё более не по себе, чувствуя, как после очередной вспышки неконтролируемых страхов спину и обнажённые участки тела обдаёт липкой испариной, которая потихоньку стягивалась в бисеринки холодного пота.

- Что вы разбираетесь во всех существующих танцах? Знаете, какие отличия у того или иного танцевального стиля и без какого-либо труда продемонстрируете любой из них?

- Вас смущает только это или же сама мысль, что какой-то там портовый грузчик может не только рассказать, но и показать, чем отличается мазурка от кадрили?

На какое-то время у Эвелин отняло дар речи. Увы, но читать по лицу Киллиана Хейуорда она не умела, как и понять по тону его голоса, говорил ли он всё это с полной уверенностью о том, что она не знала, кто он на самом деле, или же всё-таки иронизировал, поскольку был в курсе всех её представлений о его не такой уж и тайной жизни.

- Вы слишком… грациозны для какого-то там портового грузчика. И, насколько я могу судить о подобных вещах, мужчина не способен выработать столь манерные движения в более зрелом возрасте, если его не учили этому с детства. Или же… ваша учительница по танго оказалась не в меру одарённой, как и её ученик.

- Надо признаться, вы на редкость наблюдательны. – даже столь безобидной на первый взгляд фразой он решил воспользоваться, как очередной из возможностей всмотреться в лицо девушки с более подчёркнутым вниманием и без какого-либо стеснения.

Если взором и можно прикоснуться, то данной способностью этот мужчина владел в совершенстве, как и изощрённым умением смущать умы наивных дурочек, путать на раз их сумбурные мысли и вызывать шквал несовместимых с происходящим эмоций. Ну и, конечно же, заставлять немощные сердечки оных трепыхаться пойманными в силки птицами, из коих им уже не вырваться и не спастись в буквальном смысле.

И как бы со стороны это не выглядело печально для последних, переживать всё это на собственной шкуре было куда ошеломительней и страшней. Потому что обезумевший стук собственного сердца сводил с ума вместе с испытываемыми эмоциями именно тебя, будто намереваясь разорвать изнутри, а то и сжечь заживо.

- И я более, чем уверен, что Полин успела рассказать вам обо мне достаточно занятных подробностей, чтобы составить некую картину о моей скромной персоне.

- Я ничего о вас не составляла! Это не в моих… привычках… Выдумывать что-то о незнакомом мне человеке со слов других людей.

- Прямо-таки совсем-совсем ничего? И даже ни разу не вспоминали?

В этот раз даже осознание о наличии маски на лице не дало и сотой доли облегчения, поскольку алым румянцем вспыхнула не одна лишь кожа под оной. Казалось, опаливающим жаром всесжигающего смятения залило от макушки и до самых пят, отчего даже глаза заслезились, а перед взором замельтешило пульсирующими пятнами из-за вскипевшего в висках адреналина.

Скрыть подобное состояние от подобного человека?.. Да лучше сразу умереть не месте!

А она-то, глупая, понадеялась, что он никогда об этом не рискнёт упомянуть. Неужели решила, что подобные люди должны наследовать от своих именитых родителей кровное благородство и честь, а не приобретать данные качества при соответствующем воспитании?

- И что я по-вашему должна была вспоминать? – и почему она не выпалила тогда что-то вроде «Вы в своём уме?!» и не стала вырываться из его рук? Может растеряла остатки своего здравого рассудка, а вместе с ним – способность к самозащите?

Причём ответная улыбка Хейуорда буквально захлестнула по всем враз раскрывшимся уязвимым точкам шокирующим разрядом, от которого ещё больше затряслись поджилки, а из мышц и суставов будто схлынули остатки физических сил. Не держи он её столь крепкими полуобъятиями, точно бы упала.

- Думаю, у вас достаточно накопилось на этот счёт нужных воспоминаний, о которых не принято говорить в вашем привычном окружении. Но делиться ими хотя бы с тем, кто вас поймёт или же всецело примет вашу сторону…

- Я ни с кем ничем не делилась!.. И, надеюсь, вам тоже хватило для этого ума!.. И… ии… Упоминать о таком прямо сейчас… Вы действительно думаете, что мне захочется после такого обсуждать с вами хоть что-то вообще и уж тем более продолжать танцевать дальше?

- А вам действительно многое из произошедшего кажется настолько вопиюще неуместным, что, если пытаться делать вид, будто ничего из этого никогда не было и не случалось в помине, то оно сразу же каким-то чудом исчезнет из наших жизней и больше нигде не всплывёт?

- Так вы для этого меня… потащили танцевать? Чтобы шантажировать тем, что мне хотелось бы забыть раз и навсегда?

- Шантажировать? Вы серьёзно решили, что я способен на такую низость?

- Тогда зачем вы заговорили об этом?

- Мне казалось, что вы и в самом деле, если и не отличаетесь от представительниц своего круга, то хотя бы пытаетесь не быть похожими на них.

- Но при чём здесь… воспоминания?

- При том, что я пригласил вас на танец, в котором нет ограничений для чувств и желаний. Его не просто так запрещают в публичных местах. Он настолько откровенен и вынуждает партнёров открываться друг перед другом до таких глубин человеческих душ, что даже все существующие слова на его фоне просто меркнут, а всё остальное превращается в жалкое подобие того, что мы привыкли называть бурной страстью или той же любовью. Неужели вы думали, что я сумею устоять перед подобным соблазном и не попробовать вызвать вас на откровенность? Держать вас в своих руках, вдыхать ваш запах, чувствовать льнущее ко мне тело и не мечтать сорвать с ваших губ мимолётного поцелуя?

- Вы действительно… сошли с ума… если рассчитывали на всё это… - ей хотелось если и не выкрикнуть, то хотя бы прорычать негодующим возгласом в его… губы, которые уже практически касались её задыхающегося ротика, пусть и не буквально, но обжигающим дыханием и сводящей с ума близостью по любому. Вот только вместо показательного возмущения с её языка срывался немощный лепет, а тело не просто слабело, а с катастрофической скоростью теряло физическое равновесие и контроль над поглощающими её страхами. Или это были уже не страхи, а человек, который держал её, лишал рассудка и вытворял с её чувствами невесть что. И она абсолютно ничего не могла с этим поделать, поскольку больше не имела над собой прежней власти и не знала, как это исправить. Да и хотела ли, поскольку ведать теперь не ведала, как управлять даже собственными желаниями.

И лучше бы он не говорил эти свои последние, до невыносимости жуткие фразы, от которых у неё на раз вскипала кровь в жилах, разливаясь пугающими приливами внизу живота и едва не болезненной резью сладчайших судорог… меж дрожащих бёдер… А сама мысль, что Хейуорд не только был причастен к этим… нехорошим ощущениям, но и мог как-то он них узнать (или, по крайней мере, догадаться), убивала чуть ли не буквально, лишая тело последних сил, а сознание – обрывающихся с реальностью связующих нитей.

- Люди могут сколько угодно обманывать себя и окружающих в своей пуританской непорочности, обвинять других в их природном «несовершенстве» и греховной сущности, но от себя не убежишь при любом раскладе. Мы могли бы говорить о чём угодно, но было бы ли это искренним и тем, что нас действительно больше всего волнует в эти минуты?

Он рехнулся! Определённо рехнулся! И она вместе с ним, потому что больше ничего не соображает и не понимает, что происходит. Потому что сосредоточена, как одержимая или больная на всю голову психопатка, на его губах, на опаливающем дыхании, рисующем порывистыми мазками по коже вокруг её рта будто порханием невесомых крыльев мотылька. И на его пальцах… на его бёдрах и шагах, ступающих прямо меж её ножек вопиюще срамными движениями, словно намеревался пробить защиту из пышных складок юбки и… коснуться запретной точки… Той самой, которая в эти моменты стенала и ныла, пульсируя горячими спазмами уже не только снаружи, но и внутри, буквально разливаясь шокирующей похотью и вязким нектаром греховных соков по напряжённым мышцам и интимным зонам девичьего лона.

Лучше бы она сразу умерла, а не сгорала от стыда в мучительном пламени всесжигающего ужаса и физическо-эмоционального вожделения. Неужели она и вправду настолько порочна и пропитана насквозь вопиющей аморальностью, что её так легко возбудить какому-то портовому грузчику?

- Разве ты бы отказалась принять моё приглашение на этот танец, если бы заранее знала его исход и в чём я буду тебе признаваться. Я всего лишь мужчина, Эвелин, может и сильный физически, но абсолютно безвольный перед бренными слабостями большинства человеческих пороков. И то, что я стремлюсь взять у жизни, что само идёт мне в руки, в этом нет ничего удивительного и необъяснимого, этим грешу не только я один. Ведь нами, как правило, движут внутренние инстинкты и желания. Поначалу – это обычное любопытство, но стоит распробовать запретный плод на вкус, как оно тут же перевоплощается либо в бесконечный голод, либо в потерю какого-либо интереса вообще. С человеком так же… Либо ты тянешься к нему всё время, либо не замечаешь в упор. Либо думаешь постоянно, либо никогда не вспоминаешь…

- С чего вы взяли, что я… думала о вас? – а с чего она вообще ему отвечала и позволяла делать с ней подобное?

- Иногда такие вещи можно почувствовать и даже увидеть. Может сейчас тобою управляет обычное любопытство, но без взаимной симпатии, ты едва ли позволила прикасаться к себе кому бы то ни было… И в особенности так…

А может он просто врал, потому что каким-то образом сумел её околдовать или сделать что-то такое, что полностью связало её волю, сковав вместе с телом по конечностям и чреслам неразрывными оковами чужого воздействия. Прямо как сейчас, проделав во истину завораживающий то ли жест, то ли магическое движение пальцами правой длани, когда отпустил её ладошку и прочертил по всему изгибу белоснежной руки до самого плеча чувственными линиями невидимых заклятий. Заставил буквально дрожать и едва не всхлипывать, прорисовывая дальнейшим скольжением по подъёму трапеции к незащищённой шее, к бьющейся жилке сонной артерии, оставляя более осязаемые следы на более нежной коже и в конечном счёте оплетая всей пятернёй затылок.

Теперь он не просто держал голову девушки и направлял её положение со взглядом в нужную ему сторону, он на самом деле будто бы нажимал на какие-то скрытые точки, пуская по оголённым рецепторам лёгкие разряды сладчайшего тока; путая мысли и чувства, перехватывая нити чужих эмоций, страхов и даже действий, чтобы переплести со своей волей и удержать буквально на кончиках своих пальцев.

И в какой-то момент Эвелин почудилось, словно она не ощущает ног и, по крайней мере, большую часть тела, зависнув в невесомости и в собственных ощущениях, как в наэлектризованном вакууме сплошного статического напряжения. Всего одно неверное движение и её убьёт… Убери Хейуорд руку от её затылка, и она просто упадёт, даже не осознавая почему да как.

«Ты знаешь, почему грех столь притягателен и осуждаем?» - он это говорил в слух (вернее, шептал ей в губы) или как-то проник ей в голову? – «Потому что он под запретом. А всё, что под запретом вызывает нездоровый интерес и острую тягу. Но самое восхитительное, когда недоступное оказывается, как желанным, так и стимулирующим постоянную жажду. Когда хочешь вкушать запретный плод снова и снова. И чем он не досягаемей, тем слаще. Чем больше препятствий к поставленной цели, тем пьянительней одержанная победа. Ты бы хотела сделать это первой, Эвелин? Хотела бы поцеловать меня?.. Узнать каково это? Вкусить то, что запрещено и возведено в ранг смертного греха? Попробовать настоящий грех на вкус. Попробовать мужчину… Меня…»

Дьявол определённо существовал и имя ему – Киллиан Хейуорд. А если и не Дьявол, то какой-нибудь языческий демон, отравляющий невинные души искушающими речами порочного соблазна. Или всё-таки далеко не невинные? Если бы в ней изначально не было червоточины, разве бы он учуял текущую в её жилах дурную кровь? Как бы он вообще тогда сумел её заметить среди сотен других лиц, если только не узрел равную себе по испорченной сущности грешницу? И как объяснить это безумное притяжение между их телами? Почему её так и манит поддаться его околдовывающему голосу и исходящей от него силы, раствориться в его словах и в каждом движении мужских рук, губ… скрытой за чёрными одеждами физической опасности? Узнать, что это на самом деле, не только увидеть, но и прикоснуться к чужой коже и плоти или же почувствовать чужую ладонь под тканью собственного платья и исподнего.

Боже, сколько же в ней оказывается низменного и бесстыжего.

Хотела бы она его поцеловать первой? Да она скорее умрёт, чем решится на такое! Она вообще не понимает, почему испытывает столько всего рядом с ним (и к нему тоже). Почему не отталкивает и не бежит сломя голову? Она же знает, чего на самом деле стоят подобные речи из чистейшей патоки… по крайней мере, чего они стоили для Софии Клеменс.

- Я бы с большим удовольствием попробовала воды, потому что из-за сильного головокружения уже не могу ни дышать, ни соображать… И если я сейчас не присяду, то, боюсь, вам придётся нести меня на руках.

И, наверное, только тогда Эвелин заметила, как крепко держалась за его плечо и лацкан чёрной жилетки, буквально вцепившись мёртвой хваткой в атласную ткань дорогой материи и в то, что пряталось под ней – в твёрдые, как живой камень, мышцы мужчины. Жаль, что материя мешала ощутить его кожу именно на прикосновение, как и собственный испуг помешал узнать, каково это – целовать самого Дьявола-искусителя в губы. Но тогда бы она точно лишилась не одних только чувств, а чего-то более ценного.

- Тебе плохо? – ему пришлось отстраниться и вглядеться в её лицо (вернее, в глаза и не скрытую маской часть лица), чтобы убедиться, насколько всё было плохо для девушки и него самого – горе-совратителя. Желание, потянуть за концы завязок карнавальной маски на её затылке, чтобы снять ту ко всем чертям, в который уже раз за этот вечер было подавлено практически насильно.

Был ли он разочарован и раздосадован? Возможно. Но не настолько, чтобы закончить очередное поражение каким-нибудь постыдным бегством с этого двора. Его ещё вело и довольно-таки сильно, и едва ли данное состояние можно было списать на магию первой летней ночи и выдуманного им же мистического воздействия аргентинского танго. Его завёл совсем не танец, и раскалённые под кожей разряды сексуального воспаления продолжали разливаться возбуждающими приливами по мышцам и нервам вовсе не из-за стандартных движений танцевальных па.

- Да… как вы догадались? – её пальчики действительно дрожали, крепко-крепко вцепившись в его жилетку, так же, как и её взгляд распахнутых на всю ширь бездонных глаз держался за его лицо едва не осязаемой мёртвой хваткой.

Его ломало от острого желания выругаться прямо ей в губы и оплести её лебединую шейку всей пятернёй, и не потому, что она только что поломала его идеальную ловушку самой банальной фразой и скрытой в её немощном голоске иронией. Пока он и сам не находил объяснения оглушившей его вспышке более-менее контролируемой злости. По сути с ним такое было впервые – его впервые отвадили от жирного куска сочной добычи, на которую он прилюдно пускал слюни уже бог весть сколько времени, и впервые он действительно хотел довести начатое до своего логического конца. Только ему не дали. Разбередили аппетит до болезненной изжоги пьянящими ароматами и одурманивающими эфирами сладкого предвкушения, убедив тщеславный разум пресытить его истомившуюся плоть долгожданным вкусом упавшего в его руки плода. А потом ещё и ударили по пальцам. Но не отрезвили. Временно напомнили, где его место. Чем и разозлили, пусть и не столь явно.

- Что тут у вас случилось? Лин, с тобой всё хорошо? – Полин хоть и не сразу, но всё-таки заметила, как они покинули центр дворовой площадки, направившись в сторону домов к небольшому патио из деревянных столов и скамеек под навес перголы, оплетённой лозами столового винограда и вьющегося жасмина. Долго раздумывать не стала, тут же последовала за обоими беглецами, не скрывая обеспокоенного волнения крайне назойливого соглядатая. Как говорится, не прошло и минуты, как их настигли за попыткой перевести дыхание.

- Просто стало нехорошо… Не рассчитала сил для подобного танца. – Эвелин только и успела, как присесть за ближайший стол на край скамьи под пристальным надзором своего кавалера по танго.

Казалось, тот тоже не собирался отходить от неё ни на шаг и не на секунду. И расстояния не увеличивал ни на дюйм, маячил за спиной невыносимо осязаемой тенью, усиливая следы от своих недавних прикосновений именно своей поглощающей близостью. И ей всё чудилось каждое мучительное мгновение, что он вот-вот поднимет руку и снова коснётся её. Не важно где и как. Просто не даст ей забыть, что это такое. Его прикосновения. Его тепло. Искорки сладкой неги чужих касаний, рассыпающиеся по коже будоражащими вспышками и сонмом головокружительных ощущений, под захватывающим воздействием коих хотелось невольно закрыть глаза и отдаться их проникновению, как омывающим волнам тёплого моря. Даже не нужно было глотать новых порций крепкого алкоголя, чтобы вызвать столь сильное опьянение, достаточно позволить этому человеку завершить то, что он так хотел с ней сделать. Жаль, что она слишком этого боялась, что даже чрезмерное любопытство не смогло перекрыть более сильные страхи.

- Мисс Эвелин попросила воды. Насколько я ещё помню, кто-то желал промочить себе горло иного рода напитком. Если кому-то нужно что-то ещё, самое время пополнить список своими заказами, пока я ещё здесь.

- Я не прочь выпить вместо воды чего-нибудь покрепче. – видимо, кто-то в тот момент воспользовался нестабильным состоянием девушки и проговорил всё это голосом Эвы. Едва ли бы она сказала нечто подобное, если бы пребывала в трезвом уме и твёрдой памяти.

- Ты уверена, что тебе сейчас нужен алкоголь? – не то, чтобы Полин так уж выглядела озадаченной данным заявлением подруги, но, по крайней мере, её волнение было не поддельным.

- Если только немного… - на самом деле, Эвелин боялась посмотреть на стоявшего рядом Киллиана Хейоурда. Хотя избавиться от него, пусть и не несколько минут, почему-то как хотелось, так и наоборот. Объяснить ни первое, ни второе она тоже не смогла бы, во всяком случае, второе по любому. Словно боялась, что с его уходом она перестанет ощущать то, в чём продолжала тонуть, наверное, уже не мене десяти минут.

Одно дело, если бы ей всё это не нравилось, но в том-то и дело… Собственное тело предавало такой же неуёмной жаждой к данному опьянению, как и голодом по банальной пище, как и слабостью, от которой немели конечности, а веки и затылок наливались свинцовым гнётом. Ещё немного, и она вцепится в его руку и попросит не отходить. Не сейчас. Ещё рано. Слишком хрупкие нити, протянувшиеся между ними, и раны от прошивших их игл ещё болезненны и свежи. Пусть ещё раз коснётся и скользнёт по ним успокаивающей анестезией… Одурманивающей, свойственной только его пальцам, его близости и его голосу.

- Может хочешь вернуться домой?

- Нет! Не бери в голову. Ты ведь так сюда рвалась, на эти танцы… И мне просто немного стало нехорошо. Выпью, и сразу же приду в себя.

- Точно? Может ты что-то не договариваешь? – последний вопрос Полин рискнула задать после того, как её кузен наконец-то оставил их сбившуюся над Эвелин компанию, довольно поспешно исчезнув, как говорится, в неизвестном направлении.

- Что я могу не договаривать?

- Ну… не знаю. Килл тебе ничего такого не говорил? Или предлагал?..

- Ничего такого, на что бы я не смогла бы ответить. Честно, Пол, всё нормально. Просто не рассчитала силы. Вернее, не ожидала, что всё окажется настолько головокружительным.

- И поэтому ты заказала дополнительного алкоголя, чтобы окончательно снесло голову?

Всё может быть, поскольку Эва сама была уже не уверена в собственных решениях и связанных с ними желаниях. Например, ей очень сильно хотелось отделаться от так не кстати появившейся подруги. А вот почему?.. Это уже совершенно иного рода вопрос.

- Клянусь, мне УЖЕ лучше! Просто надо было отдышаться и прийти в себя. И выпить. И, бога ради, перестань так за меня переживать. Я уже большая девочка, вполне могу отличить хорошее от плохого.

- Боюсь, ты понятия не имеешь о чём говоришь. Слово «хороший» никогда не являлось ведущей чертой натуры Килла. Данное понятие вообще никогда не было ему присуще.

- Но ты ведь была не против, когда он пригласил меня танцевать?

- Вот именно, танцевать. А на счёт остального…

- Остальное – никто и нигде не планировал. Я просто присела передохнуть и выпить воды, заодно полюбоваться окружающим местом. Пол, серьёзно. Если бы всё так было плохо, разве ты бы рискнула привезти меня сюда?

- Килл бывает весьма настойчив и упрям, если задастся какой-то целью или возжелает что-то заполучить. И, судя по его поведению, он пригласил тебя далеко не из-за сочувствия или желания скрасить твоё одиночество. И он не из тех молодых людей, которые преследуют юных барышень только ради возможности сорвать с их уст невинный поцелуй. В этом плане, поцелуи в губы его совершенно не интересуют.

- Неужели ты думаешь, что он сумеет получить что-то большее? Где, здесь?

- Не думай, что он не найдёт нужного способа. И он всегда добивается того, чего хочет. Всегда!

Что ж, Эвелин и без того не строила никаких радужных иллюзий на счёт безродного кузена Полин д’Альбьер. Она итак всё это время держалась от него как можно дальше не только физически, но и мысленно. Вернее, до сего времени. До их первого парного танца, пока не позволила ему спровоцировать себя и развести на сумасшедшие чувства.

- Всегда? И скольких он уже сумел так… добиться?

- Ты действительно хочешь это знать?

- Тогда зачем ты об этом заговорила?

Зря Полин сняла маску, когда приехала сюда, теперь по её лицу можно было читать, как по открытой книге: неподдельный испуг с судорожным блеском в раскрытых во всю ширь глазах, выбеленные из-за отхлынувшей крови щёки. Она действительно боялась, хотя и не понятно, чего больше – сказать подруге правду или оставить всё, как есть. Но тогда грозила большая вероятность, что…

- Чтобы ты не обожглась, как это произошло с другими до тебя. Не ты первая и не ты последняя. Просто сейчас ты так удачно подвернулась под его руку. Прости, что говорю такое, но ты для него вообще даже не вариант. И это вовсе не потому, что ты какая-то там недалёкая или слишком наивная, но для него ты выглядишь именно такой – очень лёгкой, чуть ли не доступной добычей, заполучить которую ему не будет стоить никаких существенных усилий. Я говорю это вовсе не из-за желания тебя задеть или оскорбить. Напротив. Не хочу, чтобы ты там думала на его счёт бог весть знает что. Ты же сама в курсе кто он такой и что между вами не может быть ничего похожего хоть на какие-то близкие отношения…

- А как же ты и Крис? Или ваш случай – единственное исключение из правил? – нет, она вовсе не думала отвечать со зла, в надежде поддеть подругу за почти схожую ситуацию. Ежели и говорить на чистоту, Эвелин вообще ни о чём не думала в этот момент. По крайней мере, ничего такого, чтобы кипеть от злости и желать десять казней египетских на голову того, кто их заслужил сегодня, как никто другой. Наоборот, столь невозмутимого умиротворения она не испытывала уже очень давно. Или неестественного спокойствия, почти подозрительного, свойственного, наверное, лишь схожему мёртвому штилю перед приближающейся бурей.

Полин даже пришлось присесть с ней рядом, дабы взглянуть газа в глаза практически в упор и сжать обескровленные ладошки Лин в своих горячих пальцах, тем самым показывая крайнюю серьёзность своих намерений и чистосердечную искренность в каждом своём жесте и слове.

- Я и Крис – это совсем другое. Во всяком случае, в Кристофере я уверена, как ни в ком другом. Он всегда был мне верен и не искал на стороне лёгких приключений, чего не скажешь о Килле. Никогда не помнила его кем-то увлеченным в серьёз и надолго. Вернее, так называемые «серьёзные» увлечения сводились лишь к тому, насколько неприступной выявлялась та или иная особа и сколько требовалось усилий для её завоевания.

- Почему же ты раньше ничего такого о нём не рассказывала?

- Потому что я думать не думала, что он додумается дойти до подобного с тобой. Я же его предупреждала и не раз на счёт этого вечера.

- Но он ничего ещё не сделал. – Эвелин с трудом сдерживала ироничную улыбку, оставаясь всё такой же ни к чему не причастной и даже несколько отстранённой. Может от того, что знала о Хейуорде и без того много чего занимательного? А тот, в свою очередь, знал много чего про неё.

- Поэтому я тебя и предупреждаю на его счёт именно сейчас. Конечно, я в курсе, что ты далеко не такая, какой выглядишь со стороны, но он-то этого не знает и, боюсь, может перейти некоторые границы дозволенного. А я не хочу, чтобы ты пострадала от его глупости.

- Я понимаю, Пол, поэтому и говорю, что здесь он ничего не сможет мне сделать, тем более под вашим бдительным присмотром, и, если я сама не позволю ему зайти слишком далеко.

- Но ты же действительно не позволишь?

Пришлось изобразить самую искреннюю и утешительную улыбку, на которую Эвелин вообще была способна, и даже пожать руки Полли в ответ.

- Могу даже поклясться, что не здесь и не сегодня.

- Ты только не подумай, Килл не такой уж и плохой человек, но… что касается женщин… Тут иногда мне хочется его не просто стукнуть, а заехать по его симпатичной мордашке чем-нибудь посущественней и от всей души.

Глава тридцатая

- Конечно, это не божоле-нуво и не изысканный коньяк двадцатилетней выдержки, но по-своему приятный и вполне себе даже женский напиток. – Киллиан вернулся на редкость быстро, разве что успев разминуться с Полин и Кристофером, ушедшими танцевать новый «тур» дворового танго.

Интересоваться, где в подобном месте, да ещё в такое время, мужчине удалось отыскать оплетённую лозой бутылку с пока ещё неизвестным содержимым и парочкой медных кружек, Эвелин не стала. Ей хватило и того, что он сдержал своё слово, исполнив её прихоть с завидным рвением и впечатляющей услужливостью. Да кто вообще и когда-либо спрашивал её, чего она хочет и тут же бежал выполнять её желания?

- Это пуаре – грушевый сидр. Я бы назвал его самым подходящим напитком для утоления жажды, прекрасно освежающим и даже способного удовлетворить большинство пресыщенных вкусов. И, главное, от него сильно не опьянеешь. – удивительно было и слушать Хейуорда, и наблюдать за егодействиями. То, как он открывал бутылку и не спешно, со знанием дела, наливал плодовое вино на внутреннюю стенку далеко не изысканной кружки, будто это хрустальный бокал. Как и что говорил с очаровывающей грацией в каждом жесте и степенном движении.

Встреть она его именно сегодня, в жизни бы не поверила, что он работает портовым грузчиком, а его мать – хозяйка самого большого в городе борделя. К тому же, чёрное ему несомненно шло, особенно лёгкий шёлк сорочки и не менее дорогостоящая итальянская шерсть стильных брюк, чей новомодный фасон лишь недавно дошёл до подобных Гранд-Льюису уголков земного шара прямиком из Парижа.

Ну не тянул он на обычного чернорабочего, как бы не пытался сам убедить в обратном окружающих его людей. Порода и воспитание пробивались наружу, подобно повадкам и окрасу смертельно опасного хищника, даже в состоянии покоя, таящего в себе угрозу, которую не скроешь ни за усыпляющими речами, ни за очаровывающими движениями манипулятора-иллюзиониста.

- То есть… хотите сказать, что вы и не думаете меня спаивать? – Эвелин приняла протянутую к ней кружку обеими ладошками, не удержавшись от соблазна поднять взгляд к лицу мужчины. Эдакая смесь кокетливой невинности и в голосе, и в лёгкой улыбке, и в манере смотреть чуть исподлобья. Конечно, он не сумел устоять перед древнейшим женским оружием, чей сладкий яд был способен смягчить любое каменное сердце сильнейшего пола. Тёмные губы Хейуорда дрогнули в ответной усмешке, цепкий взор матёрого хищника лишь слегка передёрнуло мутной дымкой поплывшего сознания расслабившегося победителя.

- Спаивать женщину – весьма рискованное занятие. Никогда не знаешь, как она поведёт себя в тот или иной момент. Хотя… изначально подобная мысль закрадывалась в мою голову. – всё так же не спеша, он закрыл бутылку пробкой, будто действительно никуда не спешил, наслаждаясь каждой секундой происходящего, проделанного, воспринятого и более будоражащего предвкушения перед предстоящим. И, как это ни странно, но ей нравилось наблюдать за тем, что и как он делал, и едва ли это можно было списать на лёгкое опьянение. Опыта ему было явно не занимать. Слишком много всего в этом большом и крайне опасном теле – мощь и грубость простого работяги с изяществом и утончённостью грациозного кугуара.

- Вы всегда так самонадеянны?

- Только когда потраченные силы и время оправдывают своих ожиданий.

Она так и не отвела от его лица взгляда, пока делала небольшие глотки ароматного напитка с ярко выраженными нотками душистой груши. Смелости в эти моменты ей тоже было не занимать. Уж она-то прекрасно понимала, что такое смотреть глаза в глаза засевшему в засаде хищнику. Ничего хорошего не жди в любом случае.

- И какова же ваша цель, мистер Хейуорд, что вы так в открытую сознаётесь о своих «загадочных» намерениях? Ваши потраченные силы и время уже оправдали свои ожидания?

- Мне казалось, что мои намерения достаточно конкретны. – он даже с манерной ленцой оперся ладонью о край столешницы, буквально нависнув над девушкой, чтобы с подчёркнутым интересом в чуть прищуренных глазах следить за всем, что она делала, говорила, а, главное, за каждым изменением на её невинном личике. – Хотя одно моё желание остаётся всё таким же неизменным с того момента, как мы пересеклись в переулке де Фарм. Снять с вашего лица эту… раздражающую маску.

- Серьёзно? С чего это вдруг? Уже забыли, как я выгляжу?

- В последний раз я видел вас с открытым лицом на ярмарке несколько недель назад, так что, в любом случае освежить память мне бы не помешало.

- Может это покажется странным, но именно в ней я ощущаю некоторую… защищённость. Пусть даже все эти люди больше никогда и не где со мной не пересекутся, но полная анонимность, как-никак, даёт определённое преимущество. И даже что-то вроде расслабляющего чувства свободы.

- Советую не увлекаться этим чувством, иногда оно бьёт в голову похлеще крепкого алкоголя.

- А я-то думала, что оно вам на руку.

- В некотором смысле, да, но хотелось бы оставить что-то и для себя. Хоть какие-то ниточки управления.

- Да уж, самонадеянности у вас хоть отбавляй. – Эвелин не стала допивать, изящно отставив кружку, где-то в паре дюймах от длинных пальцев Хейуорда. Хоть пуаре и оказался на поверку достаточно лёгким напитком, всё-таки какую-то долю физического опьянения он оказывал в любом случае.

- Было бы странным, если бы вам когда-то попадались мужчины, лишённые каких-либо амбиций.

- Как правило, их не выставляют в виде исключительной добродетели, напротив… - и не менее изящным жестом девушка протянула освободившуюся руку в сторону мужчины. Тот моментально встрепенулся, отталкиваясь от стола, выпрямляясь и поспешно принимая ладонь своей визави, чтобы помочь ей подняться со скамьи. – Пытаются прикрыть каким-нибудь более положительным качеством, если таковые имеются.

Встать он ей, конечно, помог, да только вот проигнорировав все правила этикета. Перенаправил её движение на себя, из-за чего Эва едва не уткнулась прямо в его грудь, вовремя выставив вперёд вторую руку защитным жестом. В любом другом месте, особенно в высшем свете, за столь неподобающее поведение его бы сразу попросили извиниться перед оскорблённой им дамой, после чего указали бы на дверь с озвученной вслух претензией о нежелании видеть его в принимающем его доме в качестве какого бы то ни было гостя.

Именно. Ведь это был не высший свет и возмущаться действиями Хейуорда после того, как она танцевала с ним в скандальном танго, как-то уже не к месту и совершенно не кстати. А разве она была против?

- А ежели не имеются, тогда изобразят ложное достоинство и выдадут его за действительное. Вам ведь приходилось бывать в подобных ситуациях, мистер Хейуорд? Когда нужно было притвориться, дабы не потерять своего лица. – нет, она не стала вырываться или отшатываться. Нисколько. Скорее даже наоборот. Смотрела в его глаза со столь близкого расстояния, от которого у самой ещё недавно дыхание перехватывало, и земля уходила из-под ног. А теперь… Теперь она делала это сама. Позволяла ему тонуть в своих очах, давая надежду на нечто большее. – Или же в вас всё-таки имеются какие-то положительные стороны и качества? И если да, то насколько они сильные, чтобы подавить в вас дурные пристрастия и наклонности?

- У вас изначально сложены о мужчинах несколько завышенные представления. Возможно, это следствие вашей увлечённости романтической литературой, возможно, знакомством с теми, кто привык маскировать свою истинную мужскую сущность за поверхностными манерами благородных джентльменов. Ваше счастье, что вы не можете забраться в голову любого из них, иначе бы вам пришлось ужаснуться увиденному.

- Хотите сказать, что и вы сейчас щадите мою ранимую девичью душу?

- Хочу сказать, что просто сдерживаюсь из-за слишком многолюдного окружения, иначе, одним танцем и лёгким поцелуем в губы ты бы не отделалась.

- Звучит прямо как угроза. – последнюю фразу Эвелин произнесла чуть ли не в губы мужчины, поскольку за всё время их затянувшегося диалога, расстояние между их лицами каким-то незримым способом вдруг сократилось, не говоря об удушающем осязании сминающей близости Хейуорда. Казалось, последнее не просто усиливалось, но и уплотнялось, окутывая именно физически, всё туже и глубже с каждой пройденной секундой и погружением взгляда Киллиана в её глаза.

Когда и как всё это произошло? Сложно сказать. Всё равно что сравнивать пережитое с эффектом зыбучих песков. Вроде ты только что стоял на ровной почве, а через минуту обнаружил себя по пояс в смертельных тисках безжалостной стихии. И сопротивляться нельзя, иначе это чревато скорейшим погружением в собственную погибель.

- Ни в коей мере. Просто пытаюсь быть предельно честным. В наши дни — это такое редчайшее качество…

- Правда? И вы готовы признаться во всём, что происходит сейчас в вашей голове? Поделиться своим секретами и… желаниями? – и лишь сейчас девушка заметила, что погружается не только в зыбучие топи его близости, но и находится в центре живых силков вполне себе даже реальных объятий мужчины, в пентаграмме-кольце физического заклятия, наложенного на неё чужими руками и околдовывающими заговорами звучного баритона.

Вроде ещё недавно он просто держал её за правую кисть после того, как помог встать со скамейки, а теперь прижимал её бледные пальчики абсолютно не сопротивляющимся упором к своей каменной груди пусть и не сильным, но вполне конкретным захватом. Вторая ладонь Киллиана вроде как «незаметно» увеличивала своё давление на талии и спине Эвы. Или же вовсе не давление? Скорее это было что-то другое. Что-то, что Эвелин назвала бы ритуальной ворожбой, когда касание чужих пальцев (будто росписью колдовских знаков) ощущалось через толстые слои одежд так же сильно, как и без оных, а местами даже более осязаемо. Разве что в этом случае они не вызывали ни желания оттолкнуть их от себя, ни чего-то схожего с неприязнью.

Да, зыбучие пески засасывали и обволакивали каждый дюйм тела, щекотали крошечными гранулами горячего кварца чувствительную кожу, пытаясь пробраться под платье и исподнее далеко не усыпляющими ласками. А временами даже обжигали нежданными вспышками ответной реакции бренной плоти, точнее похотливой и грешной, какой её и создала природа в противовес здравому разуму. И, самое странное, Эве это нравилось. Нравилось чужое тепло, касания чужого тела и чужих рук, более плотных и смелых, чем сухой песок. Даже ощущение чужой одежды, обтягивающей чужую фигуру, мускулистые формы и гладкую кожу мужчины, добавляло дополнительных эффектов к этому волнительному сумасшествию. И, что самое безумное, ей ничего из этого не нужно было скрывать… как и бояться. Хотя и стоило.

- Я готов и на куда большее, только, боюсь, данное место не вполне для этого подходит.

- Какая жалость. А мне казалось, вы действительно готовы на многое.

- Прямо здесь и сейчас? – Хейуорд впервые нахмурился, будто не до конца осмыслил иронию в словах девушки. Его сомнения (или подозрения) были вполне обоснованными, поскольку взгляд Эвелин в тот момент заметно поплыл и едва ли от выпитого ею недавно пуаре. Она уже явно думала о чём-то другом, чуть отклонившись назад и через секунду отвернувшись, а после и вовсе надавив ладошками на его грудь, чтобы отстраниться окончательно и вынудить его разжать на ней свои руки.

Её непредсказуемое поведение с одной стороны озадачивало, а с другой – завораживало не вполне объяснимыми действиями и выражением лица (если то, что находилось за границами маски можно было называть таковым). По сути, он всё равно не мог ничего сделать со своего положения. Не то место и не та ситуация. Но и на какую-то игру это тоже мало чем походило. Всё что он знал об Эвелин Лейн, складывалось из крошечных фрагментов нескольких с ней встреч (по большей части случайных, нелепых и быстротечных) и сегодняшнего более близкого знакомства. Кем она была в реальности, он всё ещё не имел никакого представления, хотя за минуту до этого ему и казалось, будто он что-то нащупал, вернее, создал в своём воображении своеобразный психологический портрет. И вот, прямо сейчас этот портрет трещал на его глазах по швам, рассыпаясь на хрустальные осколки воздушного стекла, чем и вводил мужчину в нежданный ступор. Поэтому он и не знал, как реагировать на происходящее, впервые не понимая, что же случилось и что пошло не так в их недавнем флирте двух беспечных мотыльков.

Когда-то она предстала перед ним хрупким ангелом, до смерти напуганным шокирующим фактом осознания, куда она попала и почему. Невесомый призрак ирреального создания, который он гнал из своей головы более приземлёнными картинами в своём примитивном, пусть местами и жёстком воображении. Сегодня она предстала перед ним в конкретном образе надменной соблазнительницы, с коими он привык общаться чуть ли не всю свою сознательную жизнь. Ну, может по началу слегка ломалась для поддержания нужного эффекта, а так, ничего нового. По крайней мере, до сего момента. Когда она «оттолкнула» его от себя, тем самым вызвав в его теле сковывающую парализацию (хотя в её жестах не было ничего неприязненного или продиктованного резким испугом). Может его ошарашило тем, что он увидел в ней, точнее головокружительной метаморфозой, произошедшей с ней на его же глазах за считанные мгновения? Тем, как из привычного кокона обыденных ситуаций, банальных слов и предсказуемых действий вдруг высвободился тот самый ангел, которым она запомнилась ему в их первую встречу-столкновение.

Не то, чтобы за её спиной тут же раскрылись на весь размах два огромных ангельских крыла, но что-то неестественное с ней произошло. То, что вынудило его оцепенеть и какое-то время наблюдать за девушкой неподвижным истуканом, ничего не предпринимая со своей стороны и не понимая, куда она идёт и зачем. Хоть и длилось данное безумие всего ничего, но запомнилось оно Киллиану Хейуорду именно остановкой во времени, провалом околдованного создания во временную петлю маленькой вечности. Казалось, даже музыка с приглушёнными голосами окружающих людей растворились вибрирующей тишиной в приторно-сладком воздухе тропической ночи. Да что там звуки, даже сами люди поисчезали с сетчатки глаз, которые неотрывно следили за передвижением одной единственной фигурки в красном платье. И она просто отдалялась от него, так ни разу и не обернувшись, пока не остановилась где-то на расстоянии в семь ярдов, практически у границы двора, между стыками близстоящих к друг другу домов. Потом подняла руки, завела ладони за голову… не спеша развязала на затылке ленты карнавальной маски.

Кажется, тогда его сердце пропустило один удар. А может и больше. Ибо взыгравшее в его жилах волнение назвать ничем иным, как приступом эмоциональной контузии не поворачивался язык.

Эвелин просто снимала маску, и столь безобидное по своей сути действие было воспринято им, как нечто большее, в буквальном смысле откровенно интимное, сопоставимое разве что со снятием исподнего. Не удивительно, что его настолько сильно оглушило то ли завуалированными, то ли вполне конкретными жестами-намёками этой невинной искусительницы. А когда она обернулась уже без маски, подставив своё лепное лицо жёлтым бликам ближайшей керосиновой лампы, его и вовсе вынесло за пределы адекватного мышления, накрыв с головой смертельным цунами первозданного грехопадения.

Как и что и происходило в ближайшие две-три минуты, Киллиан на вряд ли даст всему этому чёткую картину с полным описанием. Всё, что он тогда запомнил – это как сорвался с места и, едва не распихивая стоящих на пути дворовых зевак, ринулся за шлейфом красного платья, только что скрывшегося в угольных тенях тоннеля-прохода между двумя домами. Ну и то, как его в те секунды колотило изнутри. И как притапливало ослепляющими вспышками бесконтрольного безумия с болезненными судорогами остервенелой похоти, которая, казалось, выжигала под кожей в мышцах и в венах своим эрогенным ядом до нестерпимых ожогов, процарапывая от затылка по всем позвонкам вплоть до самого копчика будоражащей резью острого возбуждения, чтобы тут же отрикошетить в пах к онемевшей головке члена ещё более острыми спазмами. Временами настолько сильными, что хотелось даже застонать в полный голос, при чём до того, как он настигнет главную виновницу его свихнувшегося состояния.

Хотя она и не убегала вовсе. Скорее наоборот. Стояла, прижавшись затылком и спиной к стене одного их домов между ставнями неосвещённых окон, окутанная тёмной вуалью окружающих теней, и явно смотрела в его сторону. Тогда-то его и накрыло самой болезненной вспышкой, как только он понял, что она ждёт его. Ждёт и не сводит с него пристального взора, не сдерживая учащённого дыхания, от которого её грудь вздымалась и опадала, как после изнурительного бега по пересечённой местности.

Сколько же ему стоило неимоверных усилий, чтобы не оплести её горлышко своей лапищей и не впечатать её в стену собственным телом. Сомнительно, чтобы она оценила его обезумевшие действия со свойственным другим женщинам едва не покорным согласием. Что-то всё-таки заставило его приостановиться и взять себя в руки. Наверное, мысль о том, что со сдавшимися на твою милость ангелами так не поступают. Не для того она сложила перед ним свои хрупкие крылья, чтобы он тут же варварски их смял, а то и вовсе вырвал с корнем. Да и рука не поднялась бы причинить ей вред после того, что она сделала, возможно переступив через собственные принципы и гордыню, позволив и без того настигнуть себя, подобно немощной жертве, уставшей убегать от своего одержимого преследователя.

Поэтому ему и пришлось взять за горло себя, пусть и не буквально, но вопреки всем своим необузданным хотелкам. Прижаться правой рукой о стену возле её головы, будто надеясь сцарапать о холодную стену с ладони пульсирующий зуд млеющего покалывания. Правда тут же забывая о последнем, как только он навис над бледнеющим в полусумраках личике неземного ангела уплотнившейся тенью изголодавшегося демона.

Возможно, в те секунды с ним действительно произошло нечто необъяснимое, будто переключив в голове или в сознании некий рычаг, отвечающий за его человеческую сущность. Кем он тогда себя почувствовал? Да хрен его разберёт. Но на вряд ли кем-то разумным и трезво соображающим. Словно глотнул или вдохнул смертельной дозы колдовского зелья, исходящего сладкими эфирами от настигнутой им жертвы. И захотел ещё, больше и без меры, только не так, не вскользь, а с полным погружением, пока бы не упился в усмерть и не захлебнулся её первозданным источником.

- Так что же творится в вашей голове, мистер Хейуорд? – её шёпот, казалось, прошёлся осязаемой вибрацией по коже от его губ и до низа живота, заскользив по окаменевшему стволу члена к вздутой головке и уже там отпечатался сладким ожогом – новой вспышкой болезненного возбуждения.

Держать себя в руках дальше уже не имело никакого смысла. Его никто не останавливал и ничего не запрещал. Поэтому он и сделал это, почти неосознанно (возможно рефлекторно). Поднял вторую руку и невесомым касанием одних лишь кончиков пальцев провел по контуру выделяющего во мраке «тоннеля» ангельского лица. Почти отсвечивающегося или же отражающего тусклые блики дворового освещения, проникающие сюда рассеивающимся лучом далеко не божественного света.

От карнавальной маски остался след на слишком нежной коже, и он его тоже почувствовал, осторожно прошёлся по его отпечатку своими грубыми мозолями, задержавшись на выразительных линиях приоткрытых губ, но удержавшись от острого соблазна надавить и проникнуть дальше, даже для того, чтобы ощутить влажную границу с внутренней стороны, пусть Эвелин и не сопротивлялась. Просто продолжил своё изучение-любование – по подбородку, рельефу скулы, шеи, замедляя движение то на пульсирующей жилке сонной артерии, то на яремной впадинке и выступающей ключице, а потом на ложбинке приподнятых корсетом полушариях соблазнительной груди.

Хотя едва ли он мог сказать на тот момент, чем же его вскрывало до ослепляющего желания кончить, подобно сумасшедшим вспышкам кратковременной контузии и более ощутимым ударам похотливого вожделения: то ли прикосновениями к её лицу и аппетитным формам скрытого одеждой тела, то ли погружением собственного взгляда в широко распахнутые глазки напротив или сводящей с ума необходимости прочесть в них ответную реакцию на его любующиеся ласки. Не исключено, что увиденное и прочувствованное как раз и оглушало своими непредсказуемыми результатами. Выбивало из-под ног твёрдую опору и творило с его рассудком шокирующие метаморфозы, впрочем, как и с физическими ощущениями воспалённого остервенелой похотью тела.

- Боюсь… то, что там происходит, вполне способно лишить вас дара речи и вызвать оправданное желание прогнать меня, как можно подальше и надолго. А быть может даже и навсегда.

Глава тридцать первая

Некоторые мгновения вечности хочется не сколько запомнить, а именно остановить, слиться с ними, стать их частью – единого бесконечного момента. Или же пустить их под кожу, подобно смертельной дозе сладчайшего наркотика, отдаваясь его воздействию только на физическом и эмоциональном уровне, отключая всё, что связано со здравым разумом и трезвым мышлением. Пропуская по нервам и рецепторам ошеломительные судороги непередаваемых ощущений, разрывая связь с реальностью и собственной жизнью, будто ты действительно ходишь по краю, между запредельным удовольствием и шокирующей агонией. И страх лишь один – что это когда-нибудь закончится, поэтому и надеешься вцепиться в них мёртвой хваткой… растянуть их в вечность.

- Поэтому вы и медлите?.. Сдерживаете себя и подменяете желания на более приемлемые действия? – это тоже хотелось сделать частью нескончаемого мгновения, её голос, звучавший вовсе не рядом, а буквально под кожей, как и взгляд её огромных колдовских глаз, смотрящих не в его лицо, а в скрытые от других глубины его бренной сущности и даже прикасаясь к оголённым нервам порочной души. И соблазн покаяться перед ней, раскрыться во всей своей низменной красе был не менее безрассудным, как и желание сотворить с ней жутко неподобающие и аморальные вещи.

- Скорее, подчиняюсь отголоскам здравого разума. Или подстраховываюсь… ищу доказательства того, что это не игра моего разбушевавшегося воображения… и ты никуда не испаришься и не оттолкнёшь…

Или же ему на самом деле хотелось растянуть эти секунды в головокружительную вечность, чьи осязаемые гранулы он пропускал через свои нервные окончания вместе с прикосновениями к нежной коже этого упавшего с неба ангела, вместе с её ароматами и окутывающими сетями её сумасшедшей близости. Хотя нет. Кажется, он ощущал намного большее, то, что не поддавалось ни одному известному определению. Грубо говоря, он буквально в ней тонул, либо мечтал это сделать и именно физически, смелея с каждой пройдённой секундой и едва ли вслушиваясь в упомянутые им отголоски здравого рассудка. Да и как бы он сумел, когда уже практически говорил ей в губы, склонившись до опасного расстояния над её бледным личиком и совершенно не сдерживая своих рук в скользящих по её телу ласках. Другое дело, если бы она сопротивлялась, а не тянулась за его пальцами и голосом…

И кто кого соблазнял?

- И как долго вам нужно утверждаться в происходящем? А может ждёте, когда я заскучаю и засну?

- Чёртова искусительница! – о, нет, это было не оскорбление, хотя и сорвалось с языка несдержанным откровением, практически отчаянной грубости. Большего комплимента для девушки он и сделать тогда бы не смог (учитывая, в каком состоянии он пребывал), особенно для той, которую ему так страстно и сию секунду хотелось вспороть восставшим, как у какого-то желторотого юнца до угрожающе подступающей эякуляции фаллосом. По крайней мере, это было последним созвучным словосочетанием, что он сумел из себя выдавить.

Да… последним… Потому что в следующее мгновение мир окончательно погрузился в мёртвый вакуум… А может и не мёртвый. Может как раз в нечто совершенно новое, невообразимое, зарождающееся сумасшедшей вспышкой божественного Абсолюта, способное существовать только в этом пространстве и времени, между ними, меж их телами и их переплетёнными чувствами. Нет… слившимися… в тот самый момент, когда их губы соприкоснулись, пустив по нежным клеткам оголённой кожи свой сладкий нектар, эрогенный наркотик немыслимых ощущений, что пронизывали плоть и даже кости острейшими иглами ненормального возбуждения, обволакивая переменными разрядами запредельной эйфории каждый микрон интимных зон и мышц.

И это всего лишь лёгкий поцелуй? Едва ли. Ибо удержаться от нарастающего соблазна подмять и сделать её продолжением своих движений, импульсных реакций и низменных желаний превзошло все последние предосторожности с недавними отголосками здравого восприятия реальности. Руки смелели с той же скоростью, что и стук сердца со вскипевшей в жилах кровью, гоняющей по артериям кислотные дозы адреналина и греховного эликсира, бьющих в голову мощным дурманом в так её ответным действиям и сдержанным стонам. Но чего только стоил её вкус и податливость нежных губок, которые он исследовал своими с касанием более изощрённого языка, вначале лишь подразнивая, чтобы в последствии погрузиться в куда горячие и влажные недра, вызывающие ненормальные ассоциации с другой, не менее желанной глубиной женского лона.

И при этом чувствовать её отзывающуюся на его действия дрожь. Вбирать собственной кожей, тут же пропуская по эрогенным рецепторам воспалёнными судорогами через вены и член её ошеломлённые всхлипы, её опаливающее дыхание и несмелые попытки ответить на его поцелуй. Или как чувствовать её сводящее с ума возбуждение на кончиках своих пальцев, вбирая его через её мурашки над плотной каймой корсажа, либо через ткань лифа платья, без труда отыскав по центру манящего полушария груди твёрдую вершину скрытого соска. Поглаживая, надавливая, едва не сжимая до боли…

Если бы он только знал, что был первым, кто делал с ней подобное. Возможно, делал бы всё иначе, хотя… Кто знает. Он итак не спешил, будто что-то заставляло его сдерживать свои свихнувшиеся желания и не менее разгорячённое тело. Будто что-то вынуждало наслаждаться этими исключительными мгновениями, как единственными в своём роде ощущениями, которые уже больше никогда не повторятся и не доведут его до схожего исступления, сопоставимого разве что с религиозным экстазом.

И он действительно мечтал растянуть их в вечность, как и этот поцелуй, превращающийся всё в более откровенный и греховный акт чистейшей похоти, дурея от её неловких движений пугливого язычка на своём, от её задыхающихся стонов, которые он сминал своим жадным ртом, мечтая изнасиловать её влажные глубины совершенно иной частью тела. И от ощущения её податливого тела на своих ладонях и пальцах, которые он пропускал возбуждающим током по собственной коже и интимным мышцам каменного члена, в доводящем до одержимого безумства ожидании того блаженного мига, когда прикоснётся к её наготе без каких-либо раздражающих препятствий. Или когда сможет в неё погрузиться и далеко не одним языком и не только в её жаркий ротик.

Треклятые небеса! Как же ему хотелось разорвать этот грёбаный корсаж и прижаться к её нагой груди своей. Почувствовать твёрдые жемчужины её сосков на своей оголённой коже. Или запустить руку под юбки, скользнув пальцами по холмику скрытого шёлковыми волосками лобка к более горячей промежности, только чтобы узнать, насколько сильно она его хочет и насколько она уже мокрая и готова его принять в своё изнывающее от похоти лоно. И обязательно при этом сорвать с её губ изумлённый стон-всхлип.

Если от одного воображения об этом звереешь прямо на глазах, что же произойдёт, когда он сделает это в действительности? Если кто-то при этом захочет его остановить…

В этом-то и скрывался изощрённый подвох-издёвка от самих богов вселенной, даровавших тебе самое ценное, что мог получить из их рук простой смертный. А может и не смертный. Может низменный демон, решивший выкрасть из-под носа великих создателей одну из жемчужин их бесценной сокровищницы – совершенного ангела света и жизни. И не просто выкрасть, а сделать своей, подчинить своим извращённым хотелкам, замарать грязными руками и аморальной похотью, сотворив подобием себя – опороченной и ненасытной, одержимой неистовыми желаниями обладать им, как он одержим жаждою обладать ею.

Только какими бы ни были собственные соблазны ничтожными и всепоглощающими, боги всегда вернут тебя на бренную землю за считанные доли секунды – на заслуженное тобою место низшего существа именно тогда, когда ты меньше всего этого ждёшь и руками той, удара от которой ты предвидел в самую последнюю очередь. Ещё и в тот момент, когда твоё опьянение выйдет за все реальные границы, сделав тебя уязвимым и раскрытым вопреки всем твоим представлениям об обратном.

Ты действительно был настолько наивен, что уверовал в собственную власть над душой и телом этого ангела? Что твои поцелуи и ласки превратили её в мягкий воск в твоих руках, сделав продолжением твоей нечестивой похоти? Что её вкус, ощущения её кожи и ответных действий на твоём языке и губах пульсировали пьянящими отпечатками сладкого онемения подобно первым порциям лёгкого аперитива? Что погрузив пальцы в её волосы на затылке и сжав несдержанным порывом идеальные локоны высокой причёски в свой кулак, она окончательно сойдёт с ума, пока ты будешь впиваться в её лебединую шейку обжигающими засосами и жалить её нежное декольте влажными ожогами своего изголодавшегося рта, пытаясь оголить ей грудь, как какой-нибудь портовой девке в ночном переулке?

-…А что потом? – нет… не её первый вопрос, задевший слух её дрожащим голоском, сдёрнет с священных небес Эвелин Лейн на его проклятую землю, и уж тем более не её осмелевшие пальчики, которые она запустит в его пряди над шеей и сожмёт у корней возбуждающим захватом. Нет… не сразу… Он ещё будет тонуть в смертельном омуте чужого откровения и в собственной одержимости, когда она сильнее вцепиться в его волосы и даже ощутимо царапнёт его скальп в тщедушной попытке отнять его лицо от своей груди. Но окончательно его отрезвит совсем другое…

- Что потом, мистер Хейуорд? – её осипший, чуть хрипловатый голос будто ржавой иглой прорежет по сознанию вначале своей интонацией, а после… отрезвляющим на раз смыслом. – Что вы сделаете со мной потом?..

И поднимет он голову вовсе нет под болезненным сжатием подрагивающих кулачков, потянувших его за локоны вверх к её лицу, хотя ощущение, будто ему загнали очень ледяную и невообразимо длиннющую спицу через весь позвоночник, окажется едва не физически осязаемым. И когда он снова увидит её вопрошающее личико, судорожно нахмуренные бровки и… пугающе почерневшие глаза (словно пустые или же наполненные засасывающим мраком бездушной черноты), его сердце впервые похолодеет не сколько от страха, а от того, что он в них прочтёт. Священный гнев? Осуждение?.. Несоизмеримую боль на грани подступающего сумасшествия?..

- Что?.. – и сорвавшийся с его губ вопрос едва ли будет осмысленным словом, скорее, несдержанной реакцией на увиденное и услышанное, и на вряд ли защитным инстинктом на последующие удары.

- После того, как обесчестите меня! Как вы со мной поступите? Будете и дальше приручать к себе, или же низвергните до уровня безсоромной плехи*? Заставите ползать у своих ног, как сделали это с Софи? Станете держать за горло и угрожать страшными словами? – о нет, она не просто это нашёптывала прямо в его изумлённые глаза, она вонзала в его кожу и в рассудок раскалённые иглы каждого вымеренного слова. Зачитывала проклинающим заклятьем, от которого стыла в жилах кровь, а на сердце наматывало стальной леской тугих силков. – Кто я для вас, мистер Хейуорд? Ещё одна из многочисленных дурочек, которых вы вначале околдовываете сладкими речами, забираясь им под юбки, а потом бросаете осквернёнными вашими же руками на произвол судьбы? Вы действительно хотите сотворить со мной такое?

И если бы при этом в её колдовских очах не блестели слёзы, а голос не срывался от внутреннего волнения, кто знает, как бы он тогда себя повёл и что бы почувствовал кроме вымораживающего шока и остервенелого желания сделать что-нибудь необузданное. Только вот что? Никогда ещё его ладони так не зудели и не кололи от стонущей беспомощности, желая сомкнуться в кулаки и впиться ногтями в млеющую плоть. И никогда он не чувствовал себя настолько поверженным, не способным ни даром речи воспользоваться, ни ответить хоть чем-то вразумительным, или, по крайней мере, сделать хоть что-то.

- Я настолько вам омерзительна, что вы готовы поступить со мной так только за то, что вам этого захотелось? За что, мистер Хейуорд? За что вы меня так ненавидите?

- Я не… - слова застряли в горле острыми комьями внутреннего удушья царапая трахею и сдавливая лёгкие с обомлевшим сердцем. При всём своём желании он ни черта не мог сказать в ответ, поскольку никак не мог понять, что же произошло. Когда и каким образом его ударили лицом о землю со всей дури ещё и в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал и был полностью открыт для лобовой атаки до невообразимости искусного противника? Его буквально контузило, причём неизвестно чем, то ли оглушившим и сознание, и тело чужим откровением, то ли сумасшедшей болью в голосе этой девочки, искренне верящей в то, что слетало с её губ. И не только в голосе, но и в её глазах, в осуждающем взгляде, способном сжечь презираемого ею человека в праведном гневе своих… безапелляционных обвинений.

- Тогда почему? Ответьте! Почему вы хотите сделать со мной это? Именно со мной!

Лучше бы это был сон. Какой-нибудь бредовый кошмар, о котором он мог бы забыть буквально через несколько минут после пробуждения. Но, увы. Он не просыпался, а окружающая реальность заползала под его одежду слизкими змеями всё более и более отрезвляющей действительности. Пальцы Эвелин Лейн болезненней сжимались в его волосах, напоминая, где он и насколько (до смешного и нелепого) оказался уязвим перед этим в сущности ещё ребёнком… невинным и до сих пор не опороченным кем бы то ни было чистым ангелом света. И если бы она в тот момент сдавила его плечи и заставила опуститься перед ней на колени… Великие боги! Он бы сделал это без излишнего промедления…

- Отпустите меня и… отойдите. Сейчас же! Я не хочу больше вас видеть…

Лучше бы она вонзила ему в сердце реальным стилетом, по крайней мере, он смог бы заглушить физической болью тот эмоциональный шок, который низверг его на грешную землю и заставил узреть со стороны все свои бренные пороки и низменную грязь ничтожных желаний. Хотя едва ли он мог ответить от чего ему было больней. От того, какими на него смотрели глазами или от того, что пришлось пережить этой девочки в последние минуты рядом с ним? Ведь она была убеждена, что перед ней стояло чудовище, а он и не думал переубеждать её в обратном, поскольку на самом деле ощущал себя таковым. И только благодаря ей. И не одними лишь произнесёнными её устами словами правды…

Конечно, он отошёл и разжал свои руки, почувствовав, как дрогнула земля под ногами, загудев в напряжённых чреслах парализующей слабостью. Его и самого всего будто окатило от макушки до пят холодной испариной, добравшейся своим леденящим дыханием практически до костей и костного мозга. Даже вздохнуть полной грудью было страшно, вдруг стиснет сердце, а то и вовсе разорвёт. Сплошные рефлексы без единой цельной мысли в голове. Наверное, так себя ощущают приговорённые к казни и уже ступающие на эшафот. Вывернутые на изнанку нервами и оголёнными чувствами, прикосновение к которым должно было вызвать мгновенную смерть.

Только та, которая его приговорила могла убить одним лишь взглядом… И какое счастье, что она отвернулась и скользнула в сторону льющегося со двора света бесшумным призраком его кошмарного видения. Гордая, высоко держащая голову и ровную осанку королева, только что указавшая безродному холопу его истинное место. Неужели он настолько уверовал в собственные силы и мнимую вседозволенность, что наивно решил, будто сумеет сотворить из этого непорочного ангела равную себе грешницу? Наивный демон…

Слабость продолжала точить суставы ног и даже царапать ладони, заставив его отступить к стене противоположного дома и прислониться к холодному камню холодной спиной. Легче, правда, не становилось. Но и сомкнуть глаз не хватало ни сил, ни решимости. Он продолжал смотреть ей вслед, пока она окончательно не скрылась от его взора, пока яркий жёлтый свет не поглотил её невесомый силуэт, сделав неотъемлемой частью своего источника. Само собой, он и не думал бежать за ней и пытаться её остановить, пусть даже мышцы во всём теле время от времени и сокращались, как от контакта с высоким разрядом электрического тока, словно надеялись вынудить его к нужным действиям. Требуя закончить начатое. Догнать и повергнуть выбранную изначально жертву, как того требовали первородные инстинкты врождённого хищника. Только вот слушаться своих желаний он не стал. Как бы не стенало тело и не ныли треклятые кости. Просто закрыл глаза и немощно усмехнулся, поражаясь собственному проигрышу невинному ребёнку.

Либо боги решили с её помощью отомстить ему за все его прошлые прегрешения, либо он банально что-то не доглядел и упустил, как всегда положившись на собственные знания и опыт, которых сегодня оказалось недостаточно. Но едва ли произошедшее можно было отнести к категории бесценных ошибок, на коих учатся. Это был стопроцентный проигрыш. С ним либо придётся смириться и жить дальше, либо, зализав раны, снова броситься в этот безумный омут головой.

Только сможет ли он дальше, как и прежде, воспринимать когда-то привычные для него вещи под иным ракурсом и в ином свете? Захочет ли вообще переступить то, что оказалось непосильным для него сегодня? Хватит ли у него смелости и тех же желаний… насколько он будет готов поступиться с собственными принципами и моралью, которыми он когда-то так гордился? Насколько сильно он хотел Эвелин Лейн, чтобы прошептать ей вслед: «Я всё равно буду тебя ждать, девочка. Рано или поздно это произойдёт. Зерно брошено, мой ангел. А твоя «почва» слишком благодатна, чтобы не дать ему прорасти и взойти…»

_________________________________________

*плеха–устар. женщина лёгкого поведения

Глава тридцать вторая

- Я хочу уехать! Мы можем сделать это прямо сейчас? – она сразу же отыскала взглядом Полин и Криса и, не раздумывая, направилась в их сторону, маневрируя между танцующими парами плывущим призраком в красном, впервые поступившись со всеми своими принципами и страхами.

Какие к чёрту страхи? Её сейчас волновали совершенно иные мысли и обстоятельства, как и пережитые чувства… с испытанными ранее неведанными ощущениями (и физическими, и эмоциональными). От недавнего опьянения алкоголем не осталось и следа. Теперь её вело и несло совершенно иными приливами ирреального дурмана, настолько сильного и ошеломительного, что приходилось даже удивляться тому факту, как она ещё не парила над землёй в этом энергетическом коконе чистейшего безумия и зашкаливающей эйфории. Да, это была именно эйфория, а не гнев или бешенство, которые вроде как должны были кипятить кровь и толкать на какие-нибудь неадекватные поступки.

Никакого гнева и ярости, пусть её и притапливало чуть ли не буквально, а под кожей разливались зудящим током абсолютно другие эмоции. Да и часть разума всё ещё пребывала под прессингом сумасшедших образов и мыслей только что произошедшего и пропущенного через себя в циклическом режиме на полной мощности. В таком состоянии лучший выход – присесть, закрыть глаза и ни о чём не думать. А лучше лечь и попытаться расслабиться, и тоже ни о чём не думать и ни в коем случае не вспоминать, пусть даже перед взором до сих пор маячит осязаемым отпечатком лицо Киллиана Хейуорда, а его прикосновения с поцелуями пульсируют на коже и губах сладкими ожогами. И стоит им дать волю и усилить своё воздействие, как тут же начинают слабеть коленки, а внизу живота наливаться обжигающей истомой невыносимого вожделения, бесконтрольного и оглушающего, из-за которого хочется как можно скорее куда-нибудь спрятаться и как-то всё это перетерпеть. Главное, чтобы никто тебя при этом не видел и не мог (не дай бог!) догадаться, что с тобой в эти минуты происходит.

- Что-то случилось? На тебе лица нет. – Полин приложила заботливым жестом ладошку к пылающей алым румянцем щеке Эвелин, обеспокоенно хмурясь и пытливо заглядывая в полупустые глаза подруги, будто обладала способностью читать чужие мысли. – Это тебя так Килл расстроил?

- Я просто сильно устала. Не привыкла до такого часа активничать. И постоянно переживаю о том, что происходит в Терре Промиз. Всё кажется, что наш побег обнаружили и подняли полную тревогу на наши поиски.

- Ну, хорошо. Я и сама за последние месяцы поотвыкла от подобных вылазок. Думаю, для первого раза было более, чем достаточно и для незабываемых впечатлений, и для маленьких развлечений. А что с Киллианом? Куда он подевался?

- Без понятия. Может решил отлучится на несколько минут, так сказать, зайти за угол.

- Ты хочешь ехать прямо сейчас? Не важно, в его присутствии или без? – Полли продолжала вглядываться в лицо Эвы, словно прекрасно догадывалась, что с той не так. – Или даже уйти, не попрощавшись?

- Думаешь, он сильно расстроится?

- Думаю… ему не помешает хотя бы разочек проветрить свою голову в полном одиночестве.

Видимо, Полин понимала куда больше, чем представлялось до этого, но и не донимала с расспросами по тем же причинам, за что Эвелин была ей премного благодарна. Хотя по началу и нервничала. При чём из-за многих обстоятельств. И из-за Хейуорда тоже. Поскольку совесть никогда не спрашивала, когда ей просыпаться и когда начинать изводить свою хозяйку соответствующими муками. А с ней и без того слишком многое случилось (даже через чур многое), что не могло не оставить её в покое и не донимать разбушевавшимися эмоциями и пережитыми моментами. Поэтому желание сбежать отсюда (не оглядываясь и не выискивая за спиной знакомый силуэт мужчины) было вполне обоснованным. Разве она кому-то что-то должна? Или она обязана перед кем-то оправдываться, за то, что поступила именно так, а не иначе?

Конечно, это был всего лишь постыдный побег, так как оставаться здесь после того, что она сделала было бы крайне неблагоразумным при любом раскладе. Но разве она сделала что-то дурное (если не считать своего первого поцелуя с человеком, которого одновременно презирала, ненавидела, а теперь ещё и хотела!) или оскорбила кого-то незаслуженно? Тогда откуда это пакостное ощущение будто размазанной на душе грязи, от которой тянуло поскорее отмыться или же вырвать из памяти испорченным фрагментом отвратного кошмара. Ещё и чувство изматывающего страха на грани растущей паранойи. А вдруг он сейчас вернётся? Вдруг захочет что-то ей сделать?!..

- Всё будет хорошо. Главное, не волнуйся. Сама знаю, как чувство свободы по началу бьёт в голову, а потом возвращает на землю чем-то вроде отрезвляющего похмелья. Сейчас вернёмся и уложим тебя в тёплую постельку, а то уже дрожишь. Лицо горит, а руки ледяные – признак физического утомления и эмоционального дисбаланса. Со мной тоже такое частенько происходит, когда не рассчитываю сил на какие-то действия.

Наверное,Полин просто что-то говорила, лишь бы говорить и отвлекать подругу пространными беседами ни о чём. И Эвелин была ей безмерно благодарна ещё и за это. И в первую очередь за то, что та не стала расспрашивать, что же с Эвой случилось и почему ей срочно захотелось вернуться в Терре Промиз. А ещё просто хотелось прижаться к Полли, положить той на плечо свою отяжелевшую голову, закрыть глаза и просто ехать, не проронив ни слова со своей стороны.

Да, молча и желательно без мыслей. Она не хочет ни о чём думать и в особенности вспоминать! Не сейчас! Не сегодня! Не для того она убегает и нервно сжимает в пальчиках складки юбки на бёдрах. Если бы можно было как-то забыться, что-то для этого выпить или отключить и тело, и разум. Только как? И оставаться одной – тоже не выход. Ей нельзя этого делать ни в коем случае, иначе придётся включать память и снова чувствовать то, что с ней делали, а, значит, переживать заново всё, что с ней тогда происходило и что до сих пор продолжало зудеть в её коже, будто царапая острыми коготками, но отнюдь не до боли, а сладким раздражением – отпечатками чужих пальцев и губ. Кто бы мог подумать, что они сумеют её обнажить, даже не сняв с неё одежд, но, по крайней мере, заставив ощущать себя таковой. И откуда ей было знать, что теперь ей самой захочется потянуться к ним своими руками, то ли в желании прикоснуться, как к нечто реальному и живому, то ли прикрыть от чужих глаз, как телесную наготу, которая всем теперь видна.

Кажется, она сходит с ума. Или это из-за страхов? Или из-за всего сразу? Как и из-за понимания, что же она натворила, не задумывавшись в нужный момент о возможных последствиях. Значит, она сошла с ума ещё до этого! И никто её не остановил! Некому было её тогда одёрнуть и предостеречь от совершаемого безумия.

И что теперь? Как ей с этим жить дальше, да и доживёт ли она вообще хотя бы до завтрашнего утра?

- Может хочешь принять ванную или выпить горячего чаю? – уже где-то через час, когда они доехали окольными путями до конюшен Терре Промиз, а оттуда пробрались через служебные помещения подвального этажа к служебной лестнице и по оной в крыло с жилыми покоями, Полин помогла Эвелин и раздеться, и распустить тяжёлую причёску, и подобрать ночную сорочку на сон грядущий. Судя по звукам, доносившихся из открытых настежь дверей балконов первого этажа, бал и не думал заканчиваться. Ну и в комнатах Полли их никто не поджидал, а до этого не устраивал организационных поисков двух беглянок по всей территории поместья.

- Было бы неплохо, но лучше не сегодня и не сейчас.

Если бы ей предложили какое-нибудь средство для моментальной отключки от реальности и чувств, его бы она приняла даже не задумываясь.

- Ты вся прям как струна натянутая. Напряжена и дрожишь. Даже прикасаться боязно, а то вдруг лопнешь. – но Полин всё-таки попыталась растереть спину, плечи и руки подруге своими горячими ладошками, в надежде снять чужую скованность столь незатейливым способом. – Надеюсь, ничего дурного не успело произойти, иначе буду корить себя до конца своих дней из-за того, что потянула тебя в город, не задумываясь о последствиях. Папенька всегда меня предупреждал, что мой эгоцентризм до добра не доведёт.

- Всё хорошо, честно.

- Лин, ты только не замыкайся. Говори сразу, что тебе нужно. Горячего молока или чего-нибудь съесть. Тебе же нужно как-то успокоиться, а то ведь не заснёшь совсем.

- Нет, правда, всё нормально. Может немного перенервничала. А есть и пить я сейчас уж точно ничего не смогу.

Казалось, они не затрагивали болезненную тему разговора как раз по причине неуместного напоминания о произошедшем и то, что Полли не расспрашивала о случившемся, невольно наводило на мысль, будто она всё знает, поэтому так и печётся над подругой, как та курица над единственным цыплёнком.

- Тогда в кровать! И если не спится, не молчать! И ни в коей мере не рыдать в подушку. Чёрт, я так надеялась, что остаток мы ночи будем шептаться и делиться всякими глупостями. Прямо как в пансионе, когда ждёшь пока дежурная смотрительница не задремлет от лишки портвейна в чае, и тогда уже пускаешься во все тяжкие. Только в нашем случае не нужно переживать, что нас кто-то застукает за неподобающими вещами и накажет публично на весь класс. Можно безобразничать в буквальном смысле этого слова.

- И часто ты так безобразничала в пансионе? – ну хотя бы Эвелин удалось улыбнуться в ответ, при чём искренно, пусть и немного натянуто. – Боюсь даже поинтересоваться, до каких крайностей ты там доходила.

- Думаю, не дальше тех, до которых доходила ты со своими сокурсницами-гимназистками в вашем учебном пансионе.

Пол пришлось взять её за руку и чуть ли не принудительно повести в сторону огромной, во истину королевской двуспальной кровати на возвышении из двух ступенек, под обязательным балдахином из белоснежной тюли и маскитой сетки. Хотя назвать данное ложе двуспальным тоже было несколько поспешным, ибо на нём могло запросто поместиться человека четыре, а то и пять. Во всяком случае, Эва могла временно отвлечь себя разглядыванием окружающего интерьера, особенно после того, как вместе с Полин забралась в мягчайшие сугробы белоснежной постели и позволила себе немного расслабиться (и не только физически).

Ощущения были действительно непривычными и мало с чем схожими. Тело и ноги гудели так, словно через них пропустили слившиеся звуки как минимум пары катящихся по рельсам поездов и грохота огромного литейного завода, и теперь этот хаотичный отзвук будто поглощённым эхом звенел в костях и буквально дребезжал по нервным окончаниям, вздыбливая на коже наэлектризованные волоски. И чем больше девушка пыталась расслабиться, тем ощутимей уплотнялся этот кокон, как снаружи, так и изнутри, сквозь который, ко всему прочему, пытались прорваться невидимые пальцы сильных мужских рук.

Может поэтому становилось страшно закрывать глаза? Боялась опять его увидеть и… почувствовать? Дать этому безумию вновь наполнить её до краёв, усилить чужие отпечатки до физических ощущений едва не реальных прикосновений? Неужели думала, что вновь почувствует его губы, его дыхание и воздействие его ласк с такой же силой, какими они были в момент их первого слияния?..

Нет! Она не должна этого вспоминать. Ни вспоминать, ни испытывать, ни хотеть. Иначе окончательно сойдёт с ума. Потому что вместе со страхом пережить всё опять, она боялась очередной шокирующей реакции своего тела на возбуждение, которое ещё никогда не было настолько сильным (даже болезненным) и всепоглощающим, как в эту ночь, в руках Киллиана Хейуорда, под его губами и самым первым в её жизни настоящим поцелуем с мужчиной. Настолько сильного, что от одного незначительного воспоминания о случившемся у неё тут же начинали дрожать коленки и стремительно слабеть всё тело, пропитывая каждую его клеточку млеющей истомой до основания и насквозь, словно парализующим ядом сладчайшего наркотика. И, казалось, что если она закроет глаза и полностью отдастся этим ирреальным ощущениям, то прочувствует весь процесс своего растворения в этом дурмане от и до, каждым волоском и каждой порой кожи по отдельности.

- Мы вроде ничем таким жутко неподобающим не занимались. – да, надо говорить о чём-то другом. Ей необходимо отвлечься, а лучше сразу забыться, или, по крайней мере, как-то утихомирить сжигающее её живьём воспаление из собственных страхов и незримого присутствия третьего лишнего в этой спальне. Хотя она уже и не знает… Может стоит отпустить себя и не закрываться? Позволить ему доделать начатое, иначе… Она же по любому не сможет об этом забыть. Или он её не отпустит.

- Правда? Совсем-совсем ничем? Эдакие святые монашки, готовые нацепить на себя очищающие вериги лишь от одной грешной мысли, прокравшейся в ваши непорочные головы? – Полин определённо шутила и так же не собиралась спать (во всяком случае в ближайший час), устроившись на второй половине собственной кровати в позе созерцающей то ли речной нимфы, то ли какой иной языческой богини, чей искушённый взор наконец-то был привлечён чем-то крайне занимательным и увлекательным.

- Я-то уж точно ни во что такое лезть не пыталась.

- Серьёзно? И даже не разглядывала с другими чью-нибудь припрятанную коллекцию неприличных фотокарточек и эротических картинок и не читали пикантных историй в непристойных публикациях с чёрного рынка?

- Полли… я даже не знаю, что ответить! – если до этого Эвелин казалось, что она каким-то чудом не умирала в сжигающем пламени собственного стыда и страха быть разоблачённой в грешных чувствах, то выбранная Пол тема для разговора оказалась как нельзя ни к месту и не во время. Всё равно, что плеснуть ещё пару галлонов масла в полыхающий пожар. – Это как-то через чур…

- Интимно? Лично? Или пошло? Только не говори, будто тебе сумели внушить большую часть медицинских воззрений, которые пытались вложить в наши головы на занятиях в женской гимназии.

- Каких именно? Те, что направлены на поддержание здоровья и в коих осуждается чрезмерная тяга к половым извращениям, включающие в себя и рукоблудие.

- Они самые. Ведь это медицинский недуг, который влечёт за собой умопомешательство, психическое расстройство с истерией, приводит к росту волос на руке и даже к потере зрения.

- А также к ряду других тяжких болезней и в особенности к деморализации человека. – но, похоже, всё выявилось не таким уж и ужасным, даже наоборот. Эва не ожидала, что так скоро сможет улыбаться во весь рот, ещё и сдерживать рвущийся из груди смех. Всё-таки Полин была настоящим чудом!

- Кстати, когда на весь наш класс было заявлено о том, что от рукоблудства растут волосы на руке, видела бы ты последующую реакцию большинства девочек. Наверное, не меньше половины интуитивно стали разглядывать свои ладошки. Это было что-то с чем-то. Хорошо, что им хватило ума сделать это не так открыто.

- О, боже! – Эвелин не удержалась, накрыла нижнюю часть лица обеими руками и прыснула прямо в пальцы.

- О, да, это надо было лицезреть воочию! Лучшего места по познанию жизненных таинств и не сыщешь. Между прочим, именно в пансионе нашей гимназии я и научилась впервые целоваться, не говоря о прочих занимательных шалостях и не менее пикантных способах самоудовлетворения. Там-то мне и разъяснили, что женское возбуждение — это не какой-то побочный эффект организма, а вполне себе даже естественная реакция на определённые раздражители, и его можно снимать, как самостоятельно, так и с помощью некоторых хитростей, а если ещё найдётся подходящий партнёр…

Как ни странно, но в этот раз смущение оказалось не настолько сильным и сшибающим буквально с ног наземь (или оземь). Будто сознание, пусть и не сразу, но уже начинало потихоньку подстраиваться под чужую откровенность и тайны, с которыми делились отнюдь не с каждым первым встречным. Да и произошедшее с Киллианом Хейуордом буквально ещё недавно давило едва не физически удушающим грузом и на тело, и на рассудок, словно хотело разорвать изнутри, так и не выплеснувшись через слова наружу. А поделиться наболевшим, ох, как хотелось.

Так почему бы не с Полин, не с лучшей за последние десять лет подругой?

- Ну ты-то… встречаешься теперь с Крисом. Вроде сейчас у тебя не должно быть с этим каких-то проблем, если не считать неудобств из-за тайных встреч.

Похоже сейчас абсолютно всё воспринималось не таким, как обычно, и с более эмоциональным подтекстом, как на слух, так и на всё остальное. Даже Полли в сумраках окружающей спальни, на фоне бледнеющего в темноте постельного белья и отсвечивающих тюлевых занавесок балдахина выглядела слишком ирреально и непривычно, особенно с распущенными волосами, чёрный атлас которых ещё сильнее подчёркивал её новый завораживающий образ ночной богини. И когда она протянула к Эвелин руку, которая до этого лежала в расслабленном положении на боку и крутом изгибе бедра (в точь-точь, как на картинах с изображением томных красавиц или тех же мифических нимф), чтобы поправить длинную прядь у плеча враз оцепеневшей подруги, её вполне невинный жест был воспринят чуть ли не с полной остановкой сердца и с оглушающим предчувствием чего-то то ли опасного, то ли просто безумно волнительного.

- Ну да… с мужчинами всё совсем иначе. Тем более с теми, кто знает, что нужно делать. К тому же у них всё по-другому устроено. Девушке легче объяснить другой девушке, как и что правильней сделать, а когда впервые делаешь это с мужчиной… приходится сталкиваться с самыми неожиданными открытиями. Они даже целуются как-то иначе. Да и всё иначе с ними воспринимается, как и они сами.

- Ты об их… детородном органе? – кажется, у Эвелин чуть снова не остановилось сердце, когда она решилась произнести это вслух. По крайней мере, в груди у неё уж точно всё обомлело, а лицо едва не запылало буквально из-за сильного притока крови к голове. Ещё и личные воспоминания держали чуть ли не за горло скрадывающими дыхание картинками недавнего прошлого – целующего её Киллиана Хейуорда и его же абсолютно обнажённого в портовой бане и в конюшне Лейнхолла. А если поддаться всему этому наплыву и закрыть глаза, тогда её точно вынесет за пределы реальности и добьёт тем, чем не успел добить этот мужчина почти час назад в нескольких милях отсюда.

Если она начнёт сейчас думать, где он теперь и что делает… точно свихнётся! Достаточно и того, что он с ней уже успел сотворить и какой оставил след на её теле и в изнывающей из-за этого душе.

Но разве можно унять нездоровое любопытство ещё не до конца повзрослевшего сознания? Ведь она находилась в каких-то ничтожных дюймах от несвершившегося с ней акта греховного соития с мужчиной. Что может быть более шокирующим и доводящим едва не до истерии фактом? Она ведь могла потерять свою невинность по собственной глупости в любой из тех моментов. Вдруг бы он не остановился? Что ему тогда стоило зажать ей рот ладонью, впечатать собою в стену и прямо там, всего в нескольких ярдах от танцующих, завершить уже почти начатое?

Ей бы реально умереть от подобных мыслей и от собственных фантазий на данную тему, но, видимо, она боялась закрывать глаза совершенно по иным причинам. На самом деле было страшно признаваться самой себе, что ей действительного этого хотелось, именно там и тогда. И настолько сильно, что от сумасшедшего возбуждения у неё невольно сводило судорожной болью живот, а скрытое лоно так сильно пульсировало и надрывно сокращалось изнутри, будто требовало заполнить себя незамедлительно и сию же секунду. Словно чувствовала, что это возможно и вполне даже осуществимо, достаточно только протянуть руку…

- О, это вообще отдельная тема. В первый раз, когда с этим сталкиваешься, кажется, это что-то невероятное, одновременно пугающее и притягивающее. Ведь он у них сразу меняется… а если и не сразу, то всё равно. Наблюдать за всем процессом, да ещё и участвовать в нём, прикасаться рукой, гладить, сжимать…

- Ты и вправду его трогала?! – не удивительно, почему Эвелин настолько остро отреагировала на слова подруги. Да она бы точно умом тронулась, если бы рискнула дотронуться до… до детородного органа Киллиана Хейуорда. А чтобы его ещё и гладить, и сжимать…

Ну вот, у неё опять подскочило давление, моментально бросив в удушливый жар и в вымораживающий озноб с липкой испариной. Даже захотелось прикрыться.

- И не только трогала. – Полли вновь приподняла руку и снова провела по расплетённым прядям подруги лёгким касанием почти невесомых пальчиков у шеи и по плечу, вроде как ненавязчиво их поправляя, но в этот раз задержавшись чуть дольше предыдущего. Правда, Эва не обратила на её действие никакого внимания, настолько сильно её шокировало в тот момент услышанным признанием. А какие при этом вспыхнули в её голове образы и картинки, едва не физически ослепляя и оглушая…

- Не только? Это как? – хотя ей хотелось назадавать кучу других вопросов, беспрестанно атакующих её не в меру любопытное сознание. И какой он на ощущения, как выглядит, теплый он или холодный? И что такое обрезанный?

- Мужчины просто с ума сходят, когда женщины делают им минет. Он для них даже куда предпочтительней, чем обычное совокупление.

- Обычное?.. – она опять чуть не задохнулась от выданного ей сравнения. Но, видимо, сознание уже не знало за что хвататься. Такого обширного объёма крайне пикантной информации ей не приходилось принимать в себя вообще нигде и никогда. Про минет она тоже слышала пару раз краем уха в той же школе-пансионе для благородных девиц в Леонбурге, но, поскольку эта тема обсуждалась между другими девочками, которые якобы были в курсе многих подобных терминов, вникнуть в суть данного понятия и что оно вообще означает, ей так до конца и не удалось.

- Как это совокупление может быть обычным? Ведь мужчина должен по сути взять и… и…

- И войти своим возбуждённым фаллосом в лоно женщины? – Полин не то что не церемонилась в выборе нужных фраз, похоже, она вообще не собиралась щадить нежную психику своей подруги. – Ну, да, тут ты права. Подобный момент не вполне обычен, особенно, когда оба перевозбуждены.

- Ох…

- Но всё-таки, когда женщина целует член мужчине и берёт его в свой рот…

- ОХ!.. НЕТ!..

В этот раз она не выдержала, закрыла пылающее, наверное, уже пурпурным свечением личико обоими ладошками и немощно откинулась затылком и всей спиной на мягкую постель, прямо в пуховые подушки. Чтобы такое себе вообразить! Или того хуже! Представить, что это она целует… Киллиану Хейуорду его большой пенис… Уж лучше сразу умереть!

Хотя почему от подобных мыслей ей снова хочется сжать как можно сильнее свои ножки, вернее даже зажать внутренней стороной бёдер враз застенавшую поверхность интимной плоти и налившийся спазматическим притоком крови бугорок чувственной «жемчужинки» (как его тоже называли девочки в том же пансионе), до которого так хотелось сейчас дотронуться и узнать насколько там сейчас горячо и влажно. А может и сделать нечто большее. Но здесь, в этой комнате и при Полин… Она ещё не настолько тронулась рассудком!

- Да! Да! Именно так всё и происходит! – а вот Пол явно не собиралась церемониться, поставив перед собой чёткую задачу добить Эвелин Лейн безумным набором слов, а теперь ещё и физическим вторжением на чужую территорию. Обхватив запястья подруге своими горячими пальчиками, Полин насильно отвела руки Лин от лица, а потом ещё и припечатала их к подушке у головы, нависнув сверху пугающим силуэтом черноволосой богини. Кажется, сердце Эвы тогда пропустило, как минимум, три удара, панически ухая о рёбра чуть ли не со всей силы.

- А когда она прикасается к нему своим язычком, то её обжигает очень терпкой и пахучей каплей прямо из впадинки набухающей головки, а ствол самого члена при этом начинает вытягиваться, расти и твердеть. И под конец становится таким большим, упругим и едва не каменным, что даже может подняться в вертикальное положение или в горизонтальное. У кого как.

- Боже, Пол… Откуда ты столько знаешь? – это всё, что Эвелин сумела тогда выдохнуть из себя, глядя оцепеневшим взором широко раскрытых глаз в проступающий в сумраках спальни мистический лик неземного существа, который только что раскатал её по постели буквально – и физически, и морально. И, кажется, это богоподобное существо только что растянуло свои тёмные губы в коварной ухмылке, от чего не по себе стало ещё больше.

- Оттуда, откуда узнаёт любая другая женщина, когда начинает вести половой образ жизни – некоторые после свадьбы, а некоторые куда раньше. Ты ведь что-то успела сделать с Киллианом, когда вы незаметно для всех отлучились со двора? Поэтому ты такая… всклоченная и никак не успокоишься?

- Мы только… целовались. – как она вообще умудрилась такое выпалить, практически не задумываясь над тем, что слетало с её языка в те секунды? Неужели её заколдовали? По-настоящему!

- Только? Это что-то новое. Киллиан не из тех, кто только целуется. Он по своим убеждениям далеко не любитель поцелуев, поскольку использует свой рот, чтобы забалтывать своих жертв. Вот в последнем, он профессиональный мастак. Вскружит голову за считанные минуты и не успеешь оглянуться, как уже задирает тебе юбки.

- Я клянусь! Больше ничего не было! Он даже до юбки не дошёл, хотя и пытался стянуть лиф платья.

- И всё? Один поцелуй и попытка оголить тебе грудь?

- Ну… это был довольно долгий поцелуй.

- Правда? И тебе понравилось, раз уж он настолько долго затянулся?

Если предел смущения и существовал, то Эвелин, скорей всего, его только что достигла, раскрасневшись до такой степени, что краснеть дальше было уже просто некуда, только сгореть от стыда или скончаться от переизбытка адреналина в крови.

Дрожащие пальцы снимают маску... Ветер насыщенной ароматами страсти и моря тропической ночи охлаждает горящую кожу... Ощущение твердой фактуры тёплых стен того самого дома, к которому прижималась, словно загнанная лань под пронзительным безумием пылающих глаз Киллиана Хейуорда. Глаз, в которых страсть продолжала искрометное танго с заточенной в клетку его непримиримой силы и нежности. Кончики пальцев гладят лицо, очерчивая скулу, запуская обратный отсчет до того момента, когда возвращения к себе прежней уже не будет...

Эва моргнула, будто стремясь прогнать наваждение. Хотела бы она поверить, что все это происходит не с ней. Проще принять всё за сон, один из тех немногочисленных даров Морфея, после которых просыпаешься в необъяснимом смятении, прижимая ладони к горлу и пылающим щекам. От чего не спешишь показываться на глаза горничной и домочадцам, понимая, что глаза горят, буквально выдавая внутреннее свечение не вполне нормальных эмоций.

Да, пусть это будет сном! Сном, в котором Эвелин Лейн осмелела до такой степени, что позволила Киллиану Хейуорду увести себя в ритме танго в бездонные глубины собственных потаенных желаний. Именно сном. Потому что мужчина, которого она боялась, как черт ладана, не ограничился бы одним поцелуем, и едва ли дрожащий голос девственницы растрогал бы его непримиримую сущность надменного завоевателя. Просто сном...

Скоро уже настанет завтра. Но она не хотела думать об этом прямо сейчас. Будущего пока для неё не существовало, только настоящее и связанные с ним мгновения всепоглощающей эйфории.

Рыдали ли боги в тот момент или же смеялись, Эве было невдомёк, но в одном она была уверена на все сто: всё-таки они не всегда были жестокими и беспощадными к сиротке Лин, иногда одаривая нежданными сюрпризами и незабываемыми мгновениями, подобными этой ночи. Кто знает, может это ещё не всё? Вдруг они припасли для неё нечто большее и не менее восхитительное? Может в коем-то веке её монотонному существованию вынужденной пленницы вскоре придёт конец? Конец этому жестокому миру и этому свету, знаменовавшемуся зарождением совершенно нового Абсолюта!

Ну, что ж…Тогда Аминь!

Глава тридцать третья

Погода к ночи испортилась окончательно, под стать его состоянию. Прессовала плотностью атмосферного давления вместе с тяжёлыми грозовыми тучами, наверное, не сколько сознание, а именно психологическую составную, усугубляя и без того пониженное настроение до неуёмного желания вытворить что-нибудь эдакое, выходящее за рамки моральных устоев местного общества. Разве что из-за той же упаднической апатии делать что-либо вообще не тянуло и ни в коей мере не толкало на соответствующие подвиги. Их ему хватило с прошлой ночи, за оставшиеся часы коей он так и не сумел сомкнуть глаз. А теперь… теперь ощущение, будто его раскатало по кровати с того момента, как он вернулся домой, не проходило уже хрен знает сколько грёбаного времени.

Отвратное чувство. Даже не разберёшь что хуже, оно или погода за окном.

Дождь ливанул так же внезапно, как до этого со стороны океана рвануло штормовым порывом ветра. Ломанные вспышки молний разрезали чёрное небо слепящими всполохами, врывались в окна домов кратковременными световыми взрывами, вслед за которыми тут же следовал мощный раскат грозового грома, под будоражащий грохот которого начинали дребезжать стёкла, а улицы городка наполнялись жалобным завыванием дворовых да бродячих собак. Небо исчезло окончательно, слившись с землёй в бесконечном потоке дождевой стены. Ветер скашивал водные струи, направляя их в стены и окна домов, подобно граду из жидких стрел, будто и в самом деле надеясь пробить защитную оборону прячущихся за ними людишек. Про то, что с улочек Гранд-Льюиса «посмывало» всё живое и передвигающееся на двух или четырёх ногах, можно было и не говорить. Казалось город враз опустел, превратившись в мгновение ока в город-призрак, с которым во всю теперь сражалась природная стихия, надеясь с помощью воды и ветра смести неугодные ей постройки ненасытного человека-захватчика.

Пришлось запустить в дом Пайка, ибо тот начал не только выть, но и лаять рвущим душу в клочья щенячьим скулежом. Старый, пятнадцатилетний пёс пастушьей породы бордер-колли влетел в открывшиеся перед ним двери буквально пулей. Проскочил небольшой пятачок от входа в веранду-кухню к открытому проёму смежной спальни и уже там забился под кровать с явным намерением просидеть под оной до скончания разбушевавшейся не на шутку непогоды. Хотя больше всего было жаль деревья и цветы, вот кого нежданный шторм не собирался щадить в эти часы ни за какие совместные мольбы ничтожных смертных.

Правда сидеть в этот раз у окна и любоваться сражением воды, земли и растений в неравной схватке не возникало никакого желания. С чтением дела обстояли не лучше. По сути, весь предыдущий день прошёл наперекосяк, в конечном счёте превратившись в хаотичное месиво, схожее с тем, что творилось на улице. К эмоциональной опустошённости подключилась ещё и физическая усталость, связанная с бессонной ночью и пережитыми в ней встрясками. А может его силы подтачивала собственная апатия и вызванное ею впоследствии умственное отупление? Сомнительно, чтобы его выбила из колеи какая-то неопытная девчонка, которая даже целоваться толком не умела.

Тогда какого чёрта от прокручивает в голове раз за разом её последние слова, пытаясь вспомнить в деталях, каким было при этом её лицо?.. Что он надеется там отыскать? Какой-то завуалированный контекст? Скрытые в её чертах истинные чувства? И какого он вообще постоянно возвращается к этому, снова и снова, ковыряясь в этих… раздражающих воспоминаниях, как в свежих ранах, из которых до сих пор сочилась кровь? Его и вправду волновало то, что она ему тогда наговорила, а он настолько оказался наивен, что поверил в её искренность?

Ещё немного, и он точно выйдет прямо в исподнем на улицу под ночной ливень. Если ничего другое не помогает ему привести себя в чувства, может прохладный душ из дождя хоть капельку протрезвит? Увы, но рецептов избавления от подобного осадка с души он не знал. По сути настолько мерзко и не по себе с ним, наверное, было впервые (по крайней мере после всех его предыдущих похождений). Будто его обвинили в изнасиловании с целым ворохом неопровержимых доказательств, а он и слова в супротив не в состоянии вымолвить, потому что всё, что было сказано ему в лицо являлось чистейшей правдой. И вроде как хотелось защититься, да только нечем. Хотя ничего дурного он тоже не успел сделать.

Он же знал… чувствовал, что ей тоже было хорошо. Спутать возбужденную женщину в своих руках и под его губами он бы никогда не смог. Она хотела его в тот момент не меньше, чем он её. А если отталкиваться от её неопытности… чёрта с два ей бы удалось так безупречно разыграть жаждущую мужчину соблазнительницу, чьим козырем и являлась скованная неопытность почти невинной девственницы, желающей научиться столь интимному и сокровенному буквально из первых рук. Даже сейчас, всё ещё выбитый из колеи, под тяжестью грузных мыслей и нежданными муками совести, прокручивая в памяти каждое её действие, немощный всхлип и движение её пугливого язычка на его языке у неё во рту… он ничего не мог сделать с ответной реакцией собственного тела. Кровь в его жилах моментально вскипала, порою даже сильней чем ночью, поскольку била в голову и в пах с такой силой, что невольно темнело в глазах, а рука интуитивно тянулась к животу, то ли неосознанным порывом поправить впившийся до боли чувствительной головкой в ткань штанов деревенеющий член, то ли намереваясь закончить то, что не удалость сделать в Готане с этой… изворотливой чертовкой.

Но надо отдать ей должное. Достать она его-таки как-то умудрилась, засев в его голове основательно глубоко и, видимо, надолго. А вот насколько долго, это уже другой вопрос. По сути, он так и не решил для себя, что же намеревается делать со всем этим дальше. Раз забыть не получается, то и отступить, выходит, тоже на вряд ли выйдет. Проблема лишь в том, что привычные приёмы здесь не подействуют, а искать какие-то иные пути к достижению желаемого будет явно несколько проблематично. И, как видно, загнали его в тупик довольно-таки неожиданным и весьма изысканным манёвром. Другое дело, собирается ли он из него выбираться? Хочет ли он довести начатое до эпического финала, выбрав позицию непобедимого триумфатора?..

Когда его наконец-то сморило поверхностным, буквально бредовым сном, Киллиан, естественно, не заметил. Скорей всего своё чёрное дело сделали и усталость, и усыпляющий своей однообразной монотонностью шелестящий по стеклу окна ливень. Собственный организм подмял сознание упрямого Голиафа столь необходимым для здоровья восстановительным процессом. Воспалённый разум требовал отдыха и снятия напряжения, как физического, так и эмоционального. Что, в сущности и в конечном счёте и произошло. Он просто отключился, погрузившись на несколько часов в спасительный омут бредовых, но всё же отвлекающих видений.

Так что проснувшись на следующее утро в ещё более тяжёлом после сна состоянии, ему действительно на какое-то время дали возможность отвлечься от реальности происходящего вокруг и даже пригасили в памяти недавние переживания на счёт Эвелин Лейн. Вспомнил он о ней не сразу, а когда-таки вспомнил, то уже не со столь бурными эмоциями, которые атаковали его весь предыдущий день. Но это не значило, что они вовсе сошли на нет. Скорее, притупились процентов на семьдесят, создав для сознания обманную иллюзию их второстепенной важности, мол, всё проходит рано или поздно. Любые раны затягиваются, страшные или неприятные вещи забываются, как и люди, как и связанные с ними воспоминания.

Ну и проникающие в комнату через окно игривые блики утреннего солнца как бы рассеивали тяжёлые сумерки вчерашнего замкнутого пространства, в которые его загнали собственные мысли и разбушевавшаяся непогода. Вроде как от недавних переживаний не осталось и камня на камне, как от прошедшей грозы. Настроение, правда, от этого особо не улучшилось, но, по крайней мере, проторчать снова весь день в полном одиночестве, буквально забившись в угол убогой коморки, выглядело не столь притягательной перспективой, как вчера. Да и распогодившийся день звал на улицу проветрить голову, напоминая о некоторых недоделанных вещах.

По любому, пора было возвращаться в жизнь. А вчерашнее недоразумение – смело списывать на своеобразное похмелье после запойной ночи с отвергшей его красавицей. С кем не бывает? Не всю же жизнь побеждать да побеждать, горечь поражения тоже следует когда-нибудь вкусить и распробовать, дабы основательно прочувствовать разницу между полётом и падением и не обманываться на счёт своей мнимой неуязвимости.

Долго уговаривать себя не пришлось. Достаточно было по-быстрому привести себя в порядок, одеться, позавтракать, поделиться с Пайком частью вчерашнего стейка, который ему передала заботливая маменька через прислугу «Ночной Магнолии» (так сказать, с пылу с жару прямо с кухни борделя на его обеденный стол) и наконец-то выйти на крыльцо снимаемого им жилья, в довольно-таки приличном квартале Льюис-Лейн Уолл.

Мокрые стены из песчаника, мокрая брусчатка и мокрые растения поблёскивали на солнце неподвижной композицией из мёртвого камня и дворовой фауны в преддверье приближающегося дня и летней жары. При чём последняя уже довольно скоро начнёт тянуть влагу из всего, что до этого заливалось с неба обильными потоками штормового ливня. Терпкий запах сырой земли и смешанных ароматов тех же цветов с прочими видами вечнозелёной растительности ударил в нос весьма отрезвляющим букетом несочетающихся друг с другом эфиров. Но именно он и вызвал нежданную волну острой ностальгии об ушедшем детстве и связанных с подзабытыми ощущениями воспоминаниями.

Как это ни странно, но кем бы ты ни был рождён, и кто бы ни были твои родители, всё это никак не влияло на общий процесс взросления и детскую непосредственность. В детстве, благодаря бурному воображению, ты мог быть кем угодно и не важно, кто или что тебя в тот момент окружало. Мог представить себя тем же королём Артуром или джентльменом удачи, использовать лужи для морского сражения из имеющегося подручного материала, бегать под дождём от погони королевских гвардейцев, потому что ты был на тот момент Робин Гудом и выкрал из царской сокровищницы ценнейший артефакт. И всё это на самом деле затягивало, увлекая настолько сильно, что буквально забывалось кто ты в действительности и что тебя ожидало по окончанию данных игр.

Увы, но, когда взрослеешь, все эти способности почему-то резко забываются, либо просто начинаешь понимать разницу между мечтами и реальностью, между тем кто ты и кем, увы, уже никогда не станешь. Фантазии деформируются, искажаются до не узнаваемости, принимая совершенно иные формы, а желания так и вовсе достигают таких пугающих пределов и чудовищных границ, о существовании которых ты вообще никогда раньше не догадывался. И чем чаще ты при этом получаешь от жизни отрезвляющие оплеухи, тем темнее становится их аура, а твоё сердце буквально черствеет или же облачается в защитную оболочку из каменеющего под слоем новых рубцов жёсткого панциря. Только изредка, в подобные, как эти минуты, ты позволяешь ненавязчивым воспоминаниям прикоснуться к нему, а порою даже и кому-то другому. Тому, кто обладает врождённой силой проникать в чужие помыслы и души лишь одним своим присутствием и тем светом, который ты способен ощутить через время, пространство и когда меньше всего этого ждёшь. Прямо как сейчас… или вчера.

Если вчера, это было похоже на похмелье от перенасыщения данным светом (а может и близостью этого человека), то сегодня оно походило на лёгкую (при чём вполне себе даже приятную), тянущую боль, которая изредка напоминает о себе под грубыми стяжками шрамов почти заживших «ран». Боль, от которой ты вовсе не спешишь избавляться с подсознательной надеждой, что когда-нибудь её заменят чем-то более осязаемым и опьяняющим. И сделает это именно тот, кто причинил её тебе. Иначе никак. На другие болеутоляющие он и не подпишется. В любом случае, всё будет не тем, пресным плацебо без вкуса и запаха и тем более без какого-либо воздействия.

Вопрос в другом. Как долго придётся ждать и насколько сильно он привяжется к этой боли? А вдруг он не захочет от неё избавляться? Или более того, возжелает её усилить, чтобы чувствовать постоянно? Да и сейчас… что он успел сделать для того, чтобы как-то её притупить либо совсем свести на нет?

Извечный вопрос, быть или не быть? На вряд ли. Видимо, ещё никому не удавалось так сильно его задеть, как в этот раз, при чём настолько глубоко, что выпасть из реальности в момент какого-нибудь действия для него теперь не составляло никакого труда. Как он пересёк дворик, окружённый двухэтажными постройками из четырёх жилых домов, Киллиан так и не вспомнит. На какое-то время очнётся возле двери деревянных ворот под каменной аркой и то, когда машинально возьмётся за дверную ручку да услышит, как рядом тявкнет Пайк, привлекая к себе внимание не в меру задумчивого хозяина. Бросит на старого пса рассеянный взгляд через плечо:

- Тебе тоже приспичило срочно проветрить голову или решил присоединиться чисто за компанию?

В ответ Пайк снова тявкнет и энергичнее завиляет хвостом, видимо, соглашаясь с обоими вариантами вопроса.

- Как скажешь. – произнесёт мужчина, толкая двери от себя и пропуская собаку первой на выход.

Ковент Авеню находился в нескольких кварталах от Льюис-Лейн Уолл, где-то в двух фурлонгах* вверх на юго-запад к центру города. А вообще, здесь когда-то простиралась оборонительная стена вдоль берега, как раз в нескольких ярдах от дома Хейуорда, и которую теперь заменяла мощённая брусчаткой узкая набережная, упирающаяся в конечном счёте, в портовые склады и доки. В детстве он частенько сюда бегал ловить с берега рыбу, а чуть позднее нырять в супротив запретам маменьки и отца. Ну и как место для снятия жилья в сбитых в кучку одноэтажных и двухэтажных постройках из сырцового кирпича, облицованного жёлто-серым песчаником, этот район подходил просто идеально. И от центра недалеко, и до временной работы в порту тоже. Сложнее, правда, было добираться до загородных пляжей, в особенности пешком, но в последние годы он делал это довольно редко. Это в детстве ты мог не вылазить из воды буквально до посинения, а вот с возрастом тяга к долгим плесканиям и подводным ныряниям постепенно сходит на нет.

Иногда он мог потратить несколько часов, чтобы добраться до дикого пляжа только на один раз искупаться, постоять под солнцем ровно столько, чтоб обсохнуть, снова натянуть душную одежду, да вернуться тем же путём обратно в город. Другое дело, возникало ли у него для данного похода нужное желание, и видел ли он в этом хоть какой-то удовлетворяющий смысл.

Вот и сейчас, неспеша поднимаясь по Льюис-Лейн Уолл, он слишком хорошо ощущал, как июньское солнце под лёгким бризом юго-западной низовки уже начинало припекать голову, нагревая тёмные ткани одежды и пробираясь под оные к слишком чувствительной к жаре и духоте коже. Пайк уже сейчас держался тени своего хозяина свесив из пасти язык и постоянно щурясь слезящимися глазами. Хотя и его можно было понять. Лежать в дворовой будке сутками на пролёт в постоянном ожидании то еды, то возвращения хозяина – не самое из приятных занятий, особенно в старости. Пройтись по городу в погожий денёк да проветрится хочется далеко не одним только людям.

Так они и шли на пару по узкой улочке с редкими встречными прохожими, ни на чём и ни на ком не обостряя своего внимания, либо изредка бросая рассеянные взгляды на проходящих мимо горожан. Изредка Киллиан ловил себя на том, что взор его то и дело (если не постоянно) притягивали пастельные оттенки женских платьев. Даже не задумываясь зачем, но он сразу же вскидывал глаза к лицам или затылкам незнакомок без каких-либо конкретных целей, иногда ощущая гулкий перебор сердца на уровне бронх или же ноющую волную неуместного разочарования. И, как это ни странно, ничего с собой поделать он просто не мог, поскольку каждая из подобных реакций походила на интуитивный импульс, которая не поддавалась заведомому контролю и никаким иным доступным способам держать себя в руках. Даже понимая, что увидеть в ком-то из этих дам подсознательно желаемую особу именно здесь и в этот час не представлялось никакой возможности, он всё равно продолжал всматриваться в каждую встречную особу женского пола без какого-либо вразумительного объяснения своим порывам. Или всему виною были их платья, цвет волос (в особенности самый редкий для этих мест оттенок тёмного золота), необычный разрез глаз и их особый взгляд, несравнимый по силе проникновения с чем бы то ни было вообще? Ответа, как такового не было. А если и был, то он старательно избегал любые попытки найти объяснение своему поведению. Разве он что-то предпринимал или делал, когда на кого-то смотрел? И с каких это пор запрещалось разглядывать незнакомых людей, пусть и с целью найти среди них знакомые черты интересующей тебя личности? Вопрос в другом. Что он станет делать, если вдруг действительно её увидит?

Чем дальше он поднимался по Льюис-Лейн Уолл и приближался к центру города, тем больше встречалось по пути праздных прохожих и приходилось сосредотачивать внимание на дороге из-за проезжающих в обе стороны улицы экипажей. А потом и вовсе тесниться к стенам домов, которые вскоре перешли в невысокие белокаменные заборы с решётчатыми пролётами, ограждающие по большей части частные постройки или ведомственные (а иногда и совершенно иного направления) гос.учереждения. А когда Хейуорд ступил на мостовую Ковент Авеню, ощущение, будто он попал в какую-нибудь европейскую (при чём современную) столицу с многотысячным населением и вполне себе даже ухоженными улочками, усилилось, наверное, раза в три. Может поток идущих на встречу друг другу людей и не был таким уж плотным и сплошным, но достаточно впечатляющим, чтобы вызывать определённую реакцию с чувством лёгкой паники. Что-что, а возможности рассматривать каждого встречного или пытаться окинуть взглядом идущих в двух направлениях горожан, уже не представлялось столь лёгким занятием, как за дюжину ярдов до сего места. И что-то ему подсказывало, что и здесь увидеть нужное ему лицо будет столь же недостижимым, как и столкнуться с желанной персоной у входа во двор его жилища на Льюис-Лейн Уолл.

Увы, но не смотря на свою популярность среди определённых жителей Льюис-Гранда, Ковент-Авеню не являлся подходящим для публичных прогулок районом, поскольку сюда, в ощутимом перевесе, тянулись люди среднего достатка. И не удивительно, ведь к нему примыкали центральные улицы с торговыми лавками да магазинчиками всевозможных услуг, а до рыночной площади так и вовсе было рукой подать. Ну, и самой главной достопримечательностью Ковент-Авеню несомненно считалось достаточно новое и вполне даже внушительное здание в колониальном стиле, именуемое среди всяк его знающих горожан (а знали о нём, наверное, даже за пределами официальных границ городка в тех же плантаторских посёлках) не иначе, как «Ночной Магнолией».

Не нужно было называть его домом терпимости, борделем, публичным заведением или притоном разврата, достаточно было упомянуть всуе лишь только эти два слова и каждый уже имел представление, о каком именно месте пойдёт речь. Хотя подобным словосочетанием частенько любили величать саму хозяйку данного здания. И не всегда было понятно, какой в нём звучал оттенок, то ли скрытого восхищения, то ли открытого презрения, использовали ли его для оскорбления или же для чего-то иного?

Киллиан едва ли мог сам дать чёткое определение тем чувствам, которые испытывал к этому белостенному монстру, который мог бы при прочих обстоятельствах оказаться либо небольшим театром, либокаким-нибудь другим приличным заведением, коих сейчас открывалось предостаточно даже в таких небольших городках, как Гранд-Льюис (чаще всего под патронатом местных меценатов и всем известных матрон). Но, опять увы, это был-таки публичный дом и именно в этом месте и прошли ранние годы отрочества молодого Хейуорда, воспоминания о которых вызывали в нём сегодняшнем весьма неоднозначные ощущения и не всегда приятные помыслы. Даже сейчас приближаясь к решётчатым воротам «Ночной Магнолии» он не знал, что на самом деле испытывал в эти минуты. Да и шёл бы он сюда, будь на то его личная воля? Сомнительно.

Впрочем, ничего странного в этом не было. Вся его жизнь по сути и строилась из подобных кирпичиков чуть ли не с самого рождения. Ведь никто не спрашивал, хотел бы он изначально так жить и быть тем, кем его считало окружающее общество вопреки всем его личным на то взглядам. Многие бы сказали, что на всё воля божья, а пути господни неисповедимы. Нечего сетовать на то, что вышел кривой рожей, радуйся, что вообще живёшь и достаточно недурно, если уж сравнивать с другими. Да и почём тебе знать, каково это – ходить в шкуре прямого наследника своего отца? Мечтать о таком в детстве – одно, а вот жить при реальных обстоятельствах…

Разве он не был благодарен в последние годы Нейтану Хейуорду Клейтону за то, что тот не вмешивался в жизнь своего внебрачного сына даже когда посещал Гранд-Льюис и приглашал Киллиана на совместное обсуждение некоторых вопросов? Может в уже таком далёком детстве он и ждал со всей своей наивной непосредственностью каждый приезд отца, как манны небесной, только теперь всё было по-другому. Никаких иллюзий, идиотских надежд и в особенности неоправданных ожиданий от предстоящих встреч. Была б его воля, он и вовсе бы их отменил, избавив обоих от бессмысленной «необходимости» мозолить друг другу глаза.

- О, Килл, какая приятная неожиданность. Вы к нам пожаловали с конкретными намерениями или же решили заглянуть по пути на несколько минуток, дабы пожелать всем девочкам чудного дня и щедрых клиентов?

- На счёт пожелать – всегда и в любое время. А вот заглянуть пришлось по иной причине.

Он сделал всего несколько шагов по огромному холлу первого этажа «Ночной Магнолии», когда его появление было замечено находившимися там несколькими постоянными обитателями этого совершенно неблагопристойного заведения. Барбара Мур (правая и незаменимая рука хозяйки салона) и парочка мающихся от безделья в столь ранний час далеко не благородных девиц оцепили основание широкого пролёта парадной лестницы и, видимо, обсуждали некоторые вопросы «хозяйственного» порядка с немолодым мажордомом Лоуренсом.

Хотя при входе в главный вестибюль борделя в первую очередь в глаза бросалась изобилующая роскошь внутреннего убранства. В особенности сочный кроваво-красный персидский ковёр по центру, такая же ковровая дорожка на ступенях массивной лестницы и чудовищно огромная вычурная люстра на уровне второго этажа в окружении не менее помпезных канделябров под газовые светильники по периметру всего холла. Если декоративный интерьер из чрезмерно роскошных вещей можно было назвать безвкусным, то к данному месту данное определение подходило как нельзя кстати. Впрочем, тех же эпитетов законно заслуживала и внешность обитающих здесь красавиц лёгкого поведения. Только яркие цвета и вызывающие оттенки красного, пурпурного и даже золотого, не говоря об обильной косметической краске и выбеливающей пудре на лицах. Ощущение, будто ты попал на какой-то костюмированный праздник-бал усиливалось ещё больше, стоило лишь представшему твоему взору холлу заполниться внушительной частью местных обитательниц и готовой на всё за свои же деньги клиентурой.

Но пока начавшийся день радовал глаз полупустыми помещениями «Ночной Магнолии» и ещё более редкими звуками приглушённых стонов и заливистого смеха. Вечером с этой задачей будут справляться не только стены, но и специально приглашённые для данной цели полупрофессиональные музыканты.

- Если бы ты заглядывал сюда всегда и в любое время, это было бы куда приятнее напутственных пожеланий. При чём, не только заглядывал, но и задерживался. – собственную реплику по данному поводу решила озвучить шикарная Бритта, рыжеволосая ирландка и в прошлом неудавшаяся швея, приехавшая на свои последние сбережения на Юг Эспенрига в поисках более респектабельной жизни (в принципе она её и нашла в этом доме под покровительством мадам Вэддер).

Киллиан как раз приблизился к их скучившейся группке и даже успел склонить свою голову над протянутой в его сторону рукой Барбары Мур. Улыбку не удалось бы сдержать хоть так, хоть эдак. Да он и не пытался, не скрывая ни во взгляде, ни в ответных словах встречной иронии.

- Боюсь, подобное неосуществимо ни при каких возможных обстоятельствах. Тем более мадам Вэддер едва ли придётся по душе подобная расстановка вещей. Каждому своё место и время, как говорится.

- Стоило тебе лишь немного подрасти, как из милого и всему открытого мальчонки ты тут же превратился в чрезмерно циничного консерватора. – к их разговору рискнула присоединиться одна из давно уже неюных ветеранок «Ночной Магнолии» черноглазая Рози, та самая знойная искусительница, которую Хейуорд ещё не так уж и давно выволакивал из своей постели практически силой. – Даже смотреть в твою сторону как-то боязно, сразу вспыхивают ассоциации с твоим папенькой. Про глаза и взгляд лучше промолчу, итак мороз по коже при каждом пересечении…

Последние фразы разряженная в тёмно-бордовые шелка шикарная брюнетка произнесла нарочито пониженным тоном, едва не до громкого шёпота.

- Если ты пыталась сделать мне комплимент, то явно не вполне удачно. По крайней мере, для меня.

- Всё зависит от того, как к нему относиться и с какой стороны рассматривать. Как бы там ни было, но ты всегда останешься и остаёшься нашим самым большим любимчиком, которого мы готовы баловать и холить в любое время дня и ночи, независимо от места и обстоятельств.

- Достаточно, Рози. Думаю, мистеру Хейуорду на сегодня уже с лихвой перепало от нас и заслуженных комплиментов, и чрезмерного женского внимания. – как это ни странно, но именно Барбара поспешила на выручку сыну своей названной подруги Адэлии, решив одёрнуть слишком уж разговорившихся девиц. – И уступите ему уже дорогу, давно пора свыкнуться с тем фактом, что он приходит сюда не ради вас и на вряд ли когда-нибудь придёт с подобной целью вообще.

- Барб, вечно тебе надо всё испортить. Даже шанса не дала хоть что-то сделать! Ты ещё более невыносима, чем Ада.

- Скажи это при ней и про шанс касательно того, что вы хотели сделать с её сыном и, посмотрим, чем это всё закончится.

- А разве не её сыну решать, что ему делать и кому позволять делать что-то с ним? – чёртовы вертихвостки и не думали униматься. Бритта так вообще надумала приблизиться впритык к столь желанному гостю «Ночной Магнолии», совершенно не стесняясь своих откровенных намерений и последующих действий. Взяла, да оплела руку Хейоурда своими загребущими пальчиками, прижавшись к мужчине самыми вызывающими формами своего роскошного тела, облачённого в неблагопристойное платье насыщенного изумрудного оттенка. Грубо говоря, попросту на нём повисла. Про исходящие от рыжей негодницы (и не только от неё) ароматы через чур стойких парфюмов, способных своим пробирающим запахом душисто-сладких цветов пробудить из вечного сна даже покойника, можно было даже и не упоминать. Теперь они будут преследовать Киллиана до конца этого дня (а то и намного дольше).

- Конечно, ему! Поэтому он и собирается в эти самые минуты подняться на верх в кабинет своей матери, не прерываясь и не отвлекаясь на что-либо иное его не интересующее. – пришлось повысить голос и демонстративным жестом отнять от себя шаловливые ручонки Бритты. Если он не пресечёт это безобразие прямо сейчас, обязательно налетит ещё энное количество бескрылых «бабочек» из данного места обитания и облепит его со всех сторон прямо-таки буквально. И тогда он действительно не сумеет ни шагу ступить, ни прорваться сквозь живую блокаду при всём своём желании.

- Какой же ты бука! Будь осторожней, Килл. Отвергнутая женщина способна на многие безрассудные поступки, как неадекватные, так и на хладнокровно расчётливые.

- Но только не та, которой за всё это платят. Спасибо за напутствие, Бри. Буду иметь в виду на будущее.

____________________________________________

*фурло́нг(др.-англ. furh — борозда, колея и др.-англ. long — длинный) — британская и американская единица измерения расстояния.

1 фурлонг = ⅛ мили = 10 чейнов = 220 ярдов = 40 родов = 660 футов = 1000 линков = 201,17 м.

5 фурлонгов приблизительно равны 1,0058 км

Глава тридцать четвёртая

Каким-то чудом, но ему всё-таки удалось высвободиться из временного оцепления и даже ощутить что-то близкое к физической свободе (не исключено, что даже мнимой). Хотя после того, как он взбежал по лестнице в три прыжка на второй этаж и свистнув Пайку короткой командой следовать за ним наверх, с чувством кратковременной лёгкости от совершённого избавления Хейуорду пришлось вскоре распрощаться. Достаточно было увидеть знакомую дверь среди других схожих закрытых комнат в противоположном от лестничного пролёта крыле дома, и от былой непринуждённости не осталось и камня на камне.

Стучать не стал. Сразу толкнул массивную панель из лакированного дуба, не задумываясь над возможными последствиями от предстоящего шага. И так же вошёл, молча, почти бесшумно, неосознанно хмурясь и оглядывая выученные наизусть апартаменты без наличия какого-либо интереса к данному месту вообще. Пайк тоже особо никуда не рвался, придерживаясь правой ноги хозяина и лишь интуитивно приподнимая то одно ухо, то другое, либо потягивая воздух влажным носом в определённом направлении, а, если быть точнее, в сторону сквозного проёма смежного помещения, служившего для его хозяйки и рабочим кабинетом, и комнатой отдыха одновременно.

Долго не раздумывая, Киллиан повернул к кабинету, неспешной походкой преодолев немалое расстояние к намеченной цели. Ещё внизу, на первом этаже глаза успели привыкнуть к плохо освещённому пространству, скрытого от внешнего мира обособленного измерения. Несмотря на то, что здесь были высокие окна и пропускали дневной свет в достаточном избытке, ощущение некой ирреальности и исключительной атмосферы окружающего места нисколько не поубавилось и не приуменьшило своего психоделического воздействия на здравый рассудок.

До боли знакомые вещи. Массивная мебель из натурального дерева и дорогостоящей обивки (особенно кожаной в кабинете). Он мог ходить по этим комнатам с закрытыми глазами и ни разу не споткнуться обо что-нибудь или наткнуться на что-нибудь. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, без труда отыщет все свои детские тайники (или чьи-то чужие); не глядя перечислит стоявшие на полках двух книжных шкафов все имеющиеся на этот момент книги, фотоальбомы и прочие внушительные гроссбухи, как частного, так и хозяйственного содержания.

Царство Адэлии Вэддер, где в каждом присутствующем предмете застыла неподвижной фактурой устаревшего материала целая жизнь в несколько долгих лет, разбитая на тысячи молекул скрытых от чужих глаз всевозможных историй. Простых и незначительных, трагических и драматических. Забытых людьми, но не этими вещами. Некоторые врывались в сознание только от соприкосновения взгляда с их носителями. Казалось, обернись, и из закрытых дверей смежной спальни выскочит маленький мальчик с аккуратной стрижкой почти чёрных волос. Проскочит мимо и что-то восторженно выкрикивая на ходу, вбежит в кабинет. (Папа!.. Папочка! Я видел, как ты приехал и что-то держал в руках. Это для меня? Ты мне что-то привез из Либугра?..)

И ты сам, поддавшись внутреннему порыву, невольно шагнёшь следом за ним, продолжая грузно хмуриться и кое-как сдерживаясь, чтобы не тряхнуть головой, в попытке избавиться от этого болезненного видения. Посмотришь вначале по старой привычке в сторону окна на огромный рабочий стол и внушительное кожаное кресло, будто проверяя, не сидит ли там за привычным занятием знакомая фигура. И, конечно же, почти сразу услышишь из глубины второй половины кабинета (самой тёмной, ещё и отделённой тяжёлыми плотными портьерами по потолочному карнизу) звучный мужской баритон – низкий, бархатный, буквально пробирающий до поджилок необычной тональностью идеальной дикции без намёка на какой-либо отличительный диалект:

- Что-то ты долго сюда добирался. Я посылал за тобой несколько дней назад…

Но обернёшься не сразу, моментально вобрав каждой клеточкой ложно расслабленного тела мощнейшую ауру чужого присутствия. Намеренно повременишь, то ли собираясь с духом, то ли делая вид, что каждое из твоих движений продиктовано лишь собственной на то волей и выбором.

- Пайк, старина, и ты тут? Давно не виделись, мальчик мой хороший… Знаю, знаю, я тоже по тебе страшно соскучился.

Само собой, пёс предаст его первым, радостно тявкнет и сразу же рванёт в затемнённую часть кабинета, энергично виляя хвостом и упираясь передними лапами о колени сидящего там человека. Только после этого Киллиан нарочито медленно обернётся и бросит абсолютно пустой взгляд на весьма умилительную картину. Хотя последняя фраза из уст Нейтана Клейтона прозвучит для его слуха несколько болезненно и даже царапнёт по сердцу тончайшей иглой нежданной ревности. Пусть и по детски глупой, но всё же…

Да, дыхание в тот момент-таки перехватит и вцепиться в сердечную мышцу когтистой лапой непрошенных эмоций – слишком сильных и оглушительных, чтобы успеть взять над ними жёсткий контроль. Захочется даже спрятать руки в карманах брюк, чтобы сжать их там в кулаки по старой привычке, но Килл сумеет как-то сдержаться, разглядывая безучастным взглядом главного виновника своего «безродного» появления на этот свет. И не важно, что в эти секунды сердце в его груди совершало сумасшедшие кульбиты, а лёгкая дрожь в коленках и прочих суставах подрезала неприятной слабостью именно тогда, когда её совсем не ждёшь. Невозможно справиться с чувствами, которые так просто не забудешь и не захоронишь, как не пытайся и сколько не насилуй себя этим. Они уже часть тебя, детская травма, которая пересекает всю твою сущностью безобразным шрамом далеко незабытых обид и пережитых трагедий. И он всегда напоминает о себе, ноет тупой болью всякий раз, когда Киллиан встречается со своим отцом; смотрит в лицо, чьи черты и цвет цыганских глаз так явственно повторяют его собственные.

Чёрные кудри с лёгкой проседью, высокий лоб с чёткой границей густых тёмных бровей, лепной прямой нос и будто подчёркнутый выразительным контуром завораживающий изгиб красивых губ, на которых невольно задерживаешь свой взгляд, когда впервые встречаешься с этим человеком. Ну и фигура, даже сейчас, в возрасте чуть за пятьдесят, способна конкурировать с более молодыми и статными представителями сильного пола.

Более мужественную и в прямом смысле экзотическую красоту едва ли просто так встретишь на тех же улицах Гранд-Льюиса, тем более если будешь искать сознательно. А чего только стоила его манера держаться на людях или пред лицом одного «единственного» зрителя, особенно в чисто домашнем облачении: тёмно-коричневом халате с шалевым воротником на серую сорочку, домашних узких брюках и в комнатных туфлях на босую ногу. Рассевшийся в углу большого кожаного дивана негласный император и по совместительству владелец данного места, в расслабленной позе праздного патриция – спутать его с обычным завсегдатаем «Ночной Магнолии» было бы крайне неуместным. Да и само его присутствие, ещё и в подобной одежде указывало на его истинное положение в этом доме без каких-либо встречных вопросов и сомнений на его счёт.

О, нет! Заблуждения к его персоне были бы недопустимыми. Он никогда не заявлялся сюда в качестве временного гостя. И то, что он демонстрировал и своей раскрепощённой внешностью, и выбранной этим утром в этих же комнатах одеждой своё нескрываемое отношение к окружающему его притону и к тем, кто в нём обитал, ещё больше подчёркивало то, кем он являлся на самом деле. Ну, и сама картина, представшая пред глазами Киллиана Хейуорда, как говорится, стоила всяческих похвал. Красивый, хоть и давно не юный, мужчина благосклонно треплет за ухом упирающегося в его колени передними лапами старого пса, при чём в это же время на бёдрах Хейуорда-старшего растянулся в не менее царственной позе местный любимчик и талисман суеверных обитательниц «Ночной Магнолии» – белый сибирский кот Маркиз де Сад.

Отложенная в сторону газета, кофейный сервиз на ближайшем к дивану чайном столике с несколькими блюдами солёных и сладких закусок, графин с бренди, пока ещё не раскуренная кубинская сигара и даже открытый футляр с очками от дальнозоркости на краю столешницы – все эти домашние «мелочи» только усиливали господскую ауру Нейтана Клейтона в границах данного кабинета (да и всего заведения в целом, если уж на то пошло). Он действительно не просто здесь завтракал или читал утреннюю корреспонденцию, по ходу поглаживая шёлковую шёрстку откормленному коту, он проделывал все эти вещи на правах единоличного хозяина так, как если бы провёл в этом доме всю свою сознательную жизнь, а не одну лишь предыдущую ночь и несколько других дней по приезду в Гранд-Льюис.

Но ведь так оно и было. По крайней мере, не называть его полноправным хозяином «Ночной Магнолии» и всех, кто там «проживал» было бы несколько опрометчивым и наивным. Ведь это место и существовало только благодаря этому человеку. Впрочем, то же самое можно сказать и о существовании Киллиана Хейуорда.

- Не видел особой надобности приходить сюда. Ты же не указывал в своём приглашении о срочности моего прихода.

В принципе, стоять соляным столбом, любуясь красотами изученного ранее вдоль и поперёк рабочего кабинета Адэлии Вэддер, в ожидании персонального приглашения присесть, тоже не было никакой нужды. Когда-то они уже решили между собой данный вопрос, где Килл вполне конкретно выразил своё отношение к правилам поведения в обществе и в особенности перед своими родителями. Стоять по стойке смирно ни перед матерью и тем более перед отцом он впредь не собирался, нравится это кому-то или нет. Так что следующий от него шаг с дальнейшими действиями был вполне предсказуемым и даже в некотором смысле оправдан. Он просто прошёл во вторую половину кабинета и с той же размеренной неспешностью уселся в одно из кожаных кресел, составлявших с диваном круговую композицию уютного уголка отдыха в паре ярдах от массивного камина.

- Мог хотя бы раз исполнить мою просьбу без излюбленных тобою недовольств. Всё-таки тебе уже давно не шестнадцать. Юношеские капризы для твоего возраста уже как-то неуместны… - судя по ответным жестам Хейуорда-старшего, поведение сына его ничуть не задело и никоим образом не повлияло на изначальное расположение духа. Мало того, что он вернулся в прежнее положение, откинувшись на спинку дивана в позу вальяжного барина, так ещё и разрешил Пайку заскочить рядом на свободную сторону сиденья. Правда Маркиз отреагировал на данную выходку и хозяина, и собаки демонстративным подёргиванием хвостом, но с насиженного места всё равно не сдвинулся.

- Я знаю, Нейт. В мои годы ты уже управлял необъятной империей своего отца и успел по ходу забрюхатить мою мать мною же, а потом ещё параллельно жениться на некой Беатрисе Каннингем. Ну и чуть позднее твоя законная супруга подарила тебе законного наследника. Согласен, о столь продуктивной молодости другим можно лишь мечтать. Куда уж нам, сирым да убогим до таких величайших свершений?

- Разве я когда-то ставил тебе в пример (или, не дай бог, сразу в укор) чьи-то жизненные достижения, включая свои собственные? Если бы меня беспокоило только это, ты бы не сидел сейчас здесь с каменным выражением лица и не выказывал мне своё завидное упрямство на уровне неразумного дитя. Хотя, отчасти, в этом тоже немало моей вины. Уж слишком много в своё время я давал тебе поблажек и позволял вольничать там, где требовалась напутствующая рука с жёстким контролем со стороны. Отсюда теперь и имеем то, что имеем.

- Сомневаюсь, что в этом была лишь твоя вина, Нейт. Я же тебе не законный отпрыск и в твои прямые обязанности вообще не входит уделять мне большего внимания, чем я на то заслуживаю. Грубо говоря, ты абсолютно ничего и ничем мне не обязан, даже смотреть в мою сторону и тем более как-то ко мне обращаться. Ну, а я, в свою очередь, имею право отвечать тем же, ежели посчитаю нужным. Какой от меня тебе толк, если так подумать? Возлагать на меня большие надежды было бы крайне смешно. Я не из тех, кем гордятся в принципе, а из той породы, которой стыдятся да чураются.

- И поэтому ты предпочитаешь удел сирых и убогих, даже несмотря на то, что я нисколько тебя не сторонюсь и не прячу от всего мира, как нечто постыдное и весьма для меня нелицеприятное?

Надо отдать должное, сколько бы в последние годы Киллиан не пытался спровоцировать отца на какой-нибудь эмоциональный срыв или более негативный конфликт с вытекающими тяжкими последствиями, Хейуорд-старший с каждым разом умудрялся просчитывать любой из его выпадов, не только отражая лобовые удары, но и отвечая не менее болезненными контратаками. И ведь это на самом деле было не просто странным. По сути Нейтан его именно терпел, хотя мог с лёгкой руки отправить в одну из подвальных комнат и отстегать кнутом за каждое неуважительное слово, произнесённое сыном в свой адрес. И при этом сам Килл едва ли бы смог что-то сделать в ответ или же как-то этому воспрепятствовать. Чтобы Нейт не нашёл на него управы и не вызвал, например, парочку местных воротил, занимавшихся охраной «Ночной Магнолии», дабы те скрутили неразумного отпрыска и доставили того в нужное место абсолютно беспомощным и уже не таким прытким, как сейчас?

Но в том-то и дело. Киллиан слишком хорошо знал своего отца и знал, на что тот способен и до каких пределов готов дойти, если что-то или кто-то идёт ему наперекор. Да, вывести его из себя – задача, надо сказать, не из простейших, но и называть уступчиво-мягким этого человека не поворачивался язык. Тогда какого чёрта и что не так с ним вообще?

- Честно говоря, никогда не понимал всех твоих предприимчивых мер касательно будущего моей ничтожной персоны. И подобных разговоров, кстати, тоже.

- Когда у тебя будет свой ребёнок (неважно от кого – законный или незаконный), тогда и поговорим.

Сдержать надрывного смешка и изумлённой улыбки не удалось. Всё вышло как-то само собой, практически спонтанно. Килл даже скользнул блуждающим взглядом по интерьеру кабинета над камином, словно выискивая невидимых наблюдателей разыгрываемой драмы, которые бы тоже поддержали его снисходительными усмешками.

- Уж что-что, а внебрачных детей у меня точно никогда не будет. – всё с той же циничной улыбочкой он вновь перевёл взгляд на отца, стараясь всем своим видом и едкой интонацией продемонстрировать своё непоколебимое отношение к словам и убеждениям Хейуорда-старшего. – До такого я в жизни не опущусь.

- Ты настолько уверен, что только рождённый в браке ребёнок заведомо защищён от большинства превратностей судьбы, как и от физического насилия со стороны родителей?

- По крайней мере, ни у кого не повернётся язык бросить в его спину, что он выблядок и курвёнок. Хотя, кому и что я говорю. Тебе-то откуда знать, что это такое. Да и кто бы заикался о физическом насилии…

- Если ты думаешь, что сформировавшиеся за долгие тысячелетия законы общества не способны никоим образом достать сильнейших мира сего, то ты глубоко ошибаешься. Земным страстям повержены все без исключения. От потерь, превратностей судьбы и жизненных ударов никто не застрахован. Никакие деньги, положение в обществе и дворянские титулы не смогут защитить тебя от смерти, тяжких хворей и предательства близких. Я уже молчу о тех обязанностях, которые накладываются на тебя при твоём исключительном статусе. И понятие о свободе выбора не менее призрачно, чем у большинства людей.

- Я знаю… - ироничная улыбка никак не желала сходить с губ Киллиана, как и поверхностный взгляд с его сонно прищуренных глаз. Он продолжал рассматривать отца, как некую диковинную вещичку в лавке декоративных поделок, которую уже успел изучить вдоль и поперёк, но всё же не переставал подмечать что-то новое, пусть и не слишком уж неожиданное. – Как раз благодаря устоявшимся предрассудкам нашего цивилизованного, ещё и христианского общества, практически все без исключения становятся их пожизненными заложниками. А некоторые даже ими прикрываются, оправдывая свои мерзостные поступки. Зачастую, между человеческими моралями и общепринятыми пролегает непреодолимая пропасть. И в последнем случае выбор всегда очевиден. Ведь куда проще забыть, что ты человек, когда соблазн переступить черту под подбадривающие крики толпы затмевает все твои былые высокоморальные принципы. Кто знает, может стать именно тем, кем тебя видят другие куда проще и быстрее, чем тем, кем хочешь быть ты сам. Идти на поводу чужих желаний вопреки всем своим сформировавшимся убеждениям. Превратиться в безвольную марионетку. Выработать свои действия до уровня рефлекторных импульсов во благо чьим-то капризам, забывая кто ты и стираясь до основания, как самодостаточная личность. Получил приказ – выполнил. Сказали – сделал. Так ведь проще, не правда ли?

- Только тем, кто заточен под данное поведение с самого рождения. В определённых искусственных условиях, добиться подобных результатов не так уж и сложно.

- Куда сложнее сломить уже сформировавшегося человека? С его сложившимися убеждениями и чёткими взглядами на жизнь, особенно с теми, что противоречат образу идеального раба современного общества?

- Разве мы говорим о ломке чьей-то личности, а не о прямых обязанностях своего положения в обществе и семье? О компромиссах и уступках, о взаимной выгоде в некоторых решениях большинства сложных вопросов.

- Взаимной выгоде? – и в этот раз Килл не сумел сдержать восхищённой усмешки. Его взгляд как раз опустился к ухоженной руке Нейтана Хейуорда, лениво поглаживающей загривок Маркиза. Судя по почти прикрытым глазам кота и его сдержанному недовольству к лежащей рядом собаке, выраженного подёргиванием шикарным ангорским хвостом, пригретое на коленях животное никак не хотело мириться с тем фактом, что в его личное пространство вторгся кто-то ещё, кто никак не вписывался в его представления об идеальном времяпрепровождении. Можно сказать, конфликт животных интересов – налицо.

- О какой взаимной выгоде может идти речь, если в решении некоторых вопросов первое место всегда будут занимать желания одной из сторон, а не всех одновременно? И если принуждаемая сторона увидит иной, более выгодный для себя выход из сложившейся ситуации, с чего ей вообще идти к кому-то на встречу и тем более потакать чьим-то капризам? Ей ведь проще выбрать то, что идеально подходит для неё. И она выберет, даже не задумываясь…

И в довершении своим словам, молодой мужчина опустил руку с округлого подлокотника классического «честера» чуть ли не к основанию его боковой стенки и несколько раз царапнул кожаную обивку достаточно громким и слегка раздражающим «треском». Если никто из присутствующих в этой комнате вообще никак не отреагировал на данный звук, то Маркиза Де Сада всеобщая апатия не коснулась никоим образом. Кот моментально дёрнул головой на провокационное царапание и буквально сразу же сиганул с коленей Хейуорда-старшего на расстеленный по вощёному паркету дорогой охристо-бежевый ковёр. Преодолев расстояние до руки Киллиана за считанные секунды, Маркиз задрал голову и выдал один короткий, но весьма требовательный «мявк». При чём выписывать над полом хаотичными взмахами своим распушенным хвостом от так и не перестал.

Посмотрев на своенравного, так до конца и неприрученного человеком домашнего питомца, Килл приподнял руку и чуть хлопнул по валику подлокотника, приглашая столь незамысловатым жестом белоснежного красавца завершить свой окончательный выбор в пользу младшего Хейуорда. Долго не думая, кот заскочил вначале на округлый изгиб подлокотника, а уже оттуда – на мускулистые бёдра молодого мужчины, за что и получил в качестве благодарного поощрения щедрую порцию ласки своей заросшей густыми бакенбардами шейке.

Наблюдавший за данной сценкой со своего места Нейтан лишь снисходительно молча улыбался. Хотя и ему было чем ответить и, естественно, он не преминул этим воспользовался. Протянул руку к Пайку и позволил псу положить свою голову на освободившуюся от кота ногу.

- Право свободного выбора, конечно, похвально, но кто сказал, что его невозможно внушить? – и встречный ответ на словесный монолог сына тоже не заставил себя долго ждать. – Разумеется, это более кропотливый процесс, чем применение кнута и пряника, зато самый действенный и безотказный. Но в этом-то и проблема. Я никогда не загонял тебя в рамки и относился слишком лояльно и к твоему порой несносному характеру, и открытому бунтарству. В этом плане я избаловал тебя, как говорится, на свой риск и страх. Но даже оставляя последнее слово за тобой, ты всегда принимал мои предложения с чрезмерной агрессией и недовольством. Более того, подобного поведения я не допускал даже от Чарльза.

- Хочешь сказать, что проявлял ко мне больше внимания и отеческой любви, чем к законному сыну? – может Киллиан и перебил отца довольно резким высказыванием, но в те минуты ему было на это наплевать.

Да, ему хотелось (буквально до скрежета зубов) сделать этому человеку больно. По-настоящему, насколько это вообще возможно, чтобы до слёз и истошных рыданий. Но только не физически. Увы, но физическая боль ничто. Когда не знаешь, как выкарабкаться из того кошмара, в который тебя загнали те, кто называет себя близкими людьми, вот это и есть та треклятая боль, от коей не спрячешься и не избавишься, сколько не бейся головой об стенку.

- Хочу сказать, что старался всегда идти тебе навстречу, никогда на тебя не давил и ни к чему не принуждал. Выбор всегда был только за тобой. Да ты и сидишь сейчас здесь пред моими глазами лишь потому, что я не заставил тебя лет десять назад остаться в Леонбурге и не занялся устройством твоей жизни лично.

- Но почему-то не оставляешь попыток повлиять на моё решение до сих пор. Ты ведь не просто меня сюда позвал. Явно не для того, чтобы только поздороваться и вручить из рук в руки очередной подарок, привезённый из самого Леонбурга давно уже не наивному ребёнку. Если бы ты так рвался со мною встретиться, то нашёл бы меня сам, ещё в первые дни по приезду, а не ждал спустя несколько недель, когда же я решусь заглянуть в Магнолию собственной персоной. Я ведь мог игнорировать твоё приглашение ещё дольше, и ты прекрасно об этом знаешь.

- То есть то, что я не хочу на тебя давить, ты расцениваешь, как моё нежелание видеться с тобой? И не проявляю ожидаемой отеческой любви?

- Нейт, честное слово, мне уже как-то всё равно, что ты ко мне испытываешь и с какого ракурса рассматриваешь наши отношения. Все эти встречи и повторяющиеся один в один заезженные разговоры всегда заканчивались и заканчиваются одинаково – ничем. Обычным переливанием из пустого в порожнее. Захотел на меня посмотреть? Увидел? Подметил для себя какие-то изменения? Удовлетворён увиденным?

- Едва ли, если учитывать твои постоянные стычки с матерью. Такое ощущение, будто ты задался целью оттолкнуть от себя всех и вся.

- А какой вообще толк от всех ваших попыток слепить из меня некое подобие достопочтенного джентльмена? Разве я указываю, как жить вам и что лучше делать, дабы не выглядеть для других людей теми, кем вы сейчас для них являетесь? Ты ведь тоже хорош. Ничего не мог придумать умнее, чем отстроить этого монстра и привязать к нему мою мать в пожизненном образе падшей женщины? Обеспечил её всем, чтобы она ни в чём не нуждалась материально, и в то же время оставил ни с чем и никем. Что может быть более унизительным для женщины, чем статус проститутки? Клеймо, которое будет преследовать её до гробовой доски, как и меня звание выблядка и сына шлюхи. Неужели ты думаешь, что я захочу принимать подобные дары от человека, благодаря которому я и моя мать носим свои позорные буквы страшных грешников, как неизлечимые шрамы на собственных телах и душах? По-твоему, если я уеду с тобой в Леонбург, стану прилежным клерком в банке либо личным секретарём какого-нибудь многоуважаемого лорда или пэра, то эти шрамы просто возьмут и сразу же испаряться? Я перестану растрачивать свою жизнь на те вещи, которые нравиться делать именно мне? Моментально поменяю своё мировоззрение, мышление, взгляды? Остепенюсь, женюсь на достойной девушке из какой-нибудь буржуазной семейки, обзаведусь кучей детишек… Действительно, безупречный план, чтобы исполнить чью-то чужую мечту о моём идеальном будущем. Знаешь, если так подумать, то тебе, по сути, и делать ничего не надо, чтобы как-то меня наказать за моё ярое неповиновение и нежелание подчиняться вашим хотелкам. Ты это сделал почти двадцать семь лет назад, когда зачал меня. И как бы я тебе не отвечал, чтобы при этом не вытворяя, в любом случае и при любом раскладе в выигрыше останешься только ты. Поэтому-то ты такой снисходительный. Наказать меня ещё больше, чем ты это уже успел совершить, породив на свет ублюдка, в принципе просто невозможно. А то, что я не хочу вам подыгрывать и исправлять ваши личные ошибки с грехами бурного прошлого… Ну уж простите. Как говорится, яблоко от яблоньки редко когда далеко откатывается. Моё упрямство – отражение только твоих характерных качеств, не больше и не меньше. Считай, что ты просто смотришь в зеркало, когда пытаешься что-то до меня донести.

В этом и была его главная ошибка. Каждый раз приходя сюда или где ещё встречаясь с Нейтаном Хейурдом, Киллиан наивно надеялся, что сумеет как-то достучаться до сознания отца. До человека, чей нрав и выдубленная за полвека жизненными ударами и невзгодами несгибаемая натура ни разу не преклонялась ни перед кем и ни чем, никогда не шла на уступки, диктуя всем и вся лишь собственные правила и требования.

Даже сейчас, после столь проникновенного монолога своего единственного внебрачного сына, ни на его лице, ни во взгляде чёрных цыганских глаз не дрогнуло и не проскользнуло ни единого намёка на какое-нибудь внутреннее переживание или эмоциональное волнение. Более того, его лепные губы продолжали сохранять словно в мягком тлении снисходительную улыбку неоспоримого хозяина положения, от безапелляционной воли которого решается любой исход любого спора и встречи.

- Что ж, не вижу смысла что-то добавлять и в чём-то тебя переубеждать. Отчасти, или же со своей позиции, ты конечно же прав. – даже рука, поглаживающая всё это время голову и холку окончательно разомлевшего Пайка, ни разу не сбилась с размеренного ритма, ни дрогнула и не прервала своих монотонных движений. – Но только отчасти. И, если ты думаешь, что моя пассивность на твоё нынешнее поведение – это всего лишь мое предсказуемое нежелание отвечать на твой негатив прямо здесь и сейчас (и не важно в какой форме), то ты крайне заблуждаешься. Как ты ранее подметил, мне действительно есть с чем сравнивать. Я прекрасно помню себя в твоём возрасте, как реагировал на те или иные вещи, насколько был импульсивным и упрямым, считая свою правоту истиной в последней инстанции. И так же я помню, как со временем и приобретённым с годами бесценным опытом менялось моё отношение к некоторым когда-то важным приоритетам, и как приходилось переосмысливать большую часть так называемых жизненных ценностей. И раз уж судить по собственному прошлому, опираясь на личный характер и отсутствие определённых знаний по многим вопросам, могу сказать, что я нисколько не удивлён твоей реакции. Увы, но мы из той породы, которой приходится учиться на собственных ошибках, игнорируя в упор чужие примеры и чьи-то дельные советы. Поэтому я ничего и не предпринимаю (пока что). Просто наблюдаю со стороны и жду. Потому что знаю. Однажды это всё равно произойдёт. Ты сам придёшь к тем выводам, от которых так упорно сейчас отмахиваешься и не желаешь принимать на свой счёт, думая, что ты какой-то особенный и не такой, как все. Всему своё время. И твоё ещё не настало.

- Как это трогательно. Надо будет записать по возвращению домой в виде памятки на будущее. Или даже повесить на стенку, в рамку и под стекло. Кто его знает, а вдруг сбудется.

Кажется, в эти секунды за пределами окружающей комнаты и вправду замирает весь мир, в страхе издать хоть малейший шум, наблюдает затаив дыхание в окна и в «замочные скважины». Отец и сын. Никто не собирается отводить взгляд первым, как и снимать с лица защитную маску. Слишком непреодолимая между ними стена недопонимания и полного неприятия друг другом. Слишком много накопилось обид, затаённой злобы, невысказанных вслух претензий. Быть настолько похожими и одновременно чужими, чуть ли не до отталкивающей неприемлемости… И каждый соблюдает свою собственную дистанцию, не собираясь подпускать к себе другого ни на дюйм ближе установленных меж собою границ.

Извечная игра, вошедшая в привычку борьба двух поколений, в которой никогда не было и не предопределиться победителя. Сколько бы они вот так вот не встречались и не проявляли попыток сблизиться, всякий раз в итоге расходились ни с чем, оставаясь каждый при своём.

- Ты поэтому ничего не предпринимаешь и не делаешь? Хочешь, чтобы я сделал это сам? Пришёл к тебе в полном покаянии и попросил то, о чём никогда не стал бы и не стану тебя просить, находясь в здравом уме и при трезвой памяти?

- Никогда не говори никогда. И в том, что некоторые нуждаются и просят помощи нет ничего зазорного.

- А ты не боишься, что когда-нибудь мне всё это просто надоест, и я просто больше не приду к тебе? Подобный разворот событий ты не допускал в свои фантазии?

- Конечно, допускал. Но разве не надежда умирает последней?

***

Солнце близилось к зениту, как и день к полудню, неспешно, медленно, на манер тяжёлых, наливающихся дождём пока ещё белых облаков, впрочем, как и всё, что происходило на Юге. Даже время, казалось, здесь замедляло свой ход. Давило на сознание и веки вместе с раскалённым воздухом и парниковой влажностью, эдаким невидимым оружием, к которому либо в итоге привыкаешь, либо оно медленно, но верно убьёт свою жертву, буквально затопив той лёгкие изнутри. Кто сильнее, как говорится, или упрямей.

Киллиан вышел на крыльцо «Ночной Магнолии» и на несколько секунд остановился на верхних ступенях, болезненно щурясь и постепенно привыкая к яркому светилу и жахнувшему со всех сторон тепловому удару, будто полыхнувшим из преисподней спёртым дыханием адского жара. Постоял совсем немного, оглядывая маленький двор заведения и всё ещё оживлённую за его забором улицу (всё-таки забавно видеть в таком месте ухоженные палисадники с буйно цветущими каннами, петуньями и садовыми орхидеями). Пайк тоже временно присел у ноги хозяина, совершенно не сетуя на то, что его выдернули из более прохладного жилища ещё и из-под руки Хейуорда-старшего. Как-никак, но приказы он всегда и с полной готовностью исполнял лишь от одного человека.

Возвращаться домой по растущей жаре и в нынешнем состоянии, как-то не особо тянуло. Похоже, его ещё малость потряхивало изнутри. Встречи и разговоры с виконтом – лордом Саффолком, обычно так и заканчивались – ощутимой потерей эмоциональных сил и лёгкой нервной дрожью в теле. Всегда после них хотелось принять охлаждающий душ или погрузиться с головой в горное озеро (жаль, что до ближайшего нужно было добираться не меньше полусуток). Одежда к спине липла так, словно за шиворот ливанули кружкой горячего масла. Ещё немного и по вискам и шее заскользят моментально набухающие капли едкого пота. И к довершению не самых приятных ощущений – подрезанное разговором с отцом моральное состояние.

Лучшее лекарство от всяческих упаднеческих настроений, конечно же, труд, но сегодня он работал в ночь, а начинать что-то делать по дому или для дома – не лучшая идея, когда на горизонте опять затягивается небо, предвещая если и не повторение вчерашнего шторма, то скоротечного ливня в любом случае. Как бы там ни было, но пара часов в запасе у него имелась.

Долго раздумывать не стал. Быстро сбежал по ступенькам (Пайк, естественно, сразу же рванул следом) и выйдя в открытые кованые ворота, свернул опять вверх по улице в сторону Торговой Площади. Где-то через полчаса уже подходил к Картер Лейн, от которой до границы города уже было рукой подать. Там-то и увидел у каретного двора большой вместительный фургон, в который к этому времени успели поднабиться наёмные рабочие из плантаторского посёлка (видимо, приезжали на рынок или испытывали удачу на ярмарке по найму*).

- Лишнее место найдётся? – повысив голос, Хейуорд обратил к себе нужное внимание оживлённого городской вылазкой пролетариата.

- Ежели не побрезгуешь половицами, отчего же не найдётся-то?

- Отродясь ими не брезговал. Главное, до Лейнхолла подбросьте.

- Ну лезь, коли штаны не жалко.

Ему даже чутка помогли – уж слишком высокая посадка у фургона. Забрался быстро и свесил ноги над запятками, похлопав ладонью по крепкой доске рядом с собой. Пайку большего и не нужно было, запрыгнул вслед за хозяином и довольно щурясь уселся чуть ли не впритык к бедру молодого мужчины, подставляя грудь, холку и голову под всяк желающую руку его потрепать и погладить.

- Красава. Небось породистый какой.

Киллиан сдержанно улыбался и наблюдал за реакцией старого пса. Можно сказать, они были с ним схожи во многих чертах и привычках, дополняя один другого, как два разных элемента, но одного целого. Вроде и порода присутствуют, а неженками не назовёшь, могут променять удобный кожаный диван на жёсткий деревянный пол в рабочем фургоне.

- А в Лейнхолле чего забыл? Он же вроде как сто лет заброшен, ещё и проклят, если верить местным сплетникам.

- Да не в сам Лейнхолл, хотя гулять по заброшенным усадьбам люблю ещё с детства. Просто место тихое, безлюдное. Идеальное, чтобы развеется от тяжки дум. Ну, а то что проклятое… Тут поди через каждое поместье по проклятой семье живёт.

- Призраков там случаем не встречал? – последовавший за вопросом всеобщий смех даже звучал как-то натянуто, как через силу. Удивительно, что ещё никто при этом не перекрестился.

Хейуорд ответил не сразу, вдруг задумавшись то ли над ответом, то липытаясь что-то вспомнить нечто схожее. Улыбка застыла на губах мужчины вместе с картинками не таких уж и далёких воспоминаний в потемневших глазах.

Да, встречал он призрака и даже принял по началу хрупкую фигурку златовласого ангела в дорожном сером платье за такового. И именно в Лейнхолле. Может поэтому и собрался в ту сторону? Захотел ещё разок испытать судьбу? Насколько в этот раз окажутся милостивыми местные боги?

Хотя, чего это вдруг? Разве молния попадает дважды в одно и то же дерево?

_________________________________________

* statute or hiring fair– в течении столетий в Англии функционировали особые ярмарки, на которые собирались работники, ищущие место. С собой они приносили какой-либо предмет, обозначающий их профессию - например, кровельщики держали в руках солому. Чтобы закрепить договор о найме, требовалось всего-навсего рукопожатие и выплата небольшой суммы авансом (этот аванс назывался fastening penny).

Глава тридцать пятая

В этот раз она решила не отталкивать его. Хотя мысль была, но, видно не желание. Просто насолить, как и в тот раз, сделать больно в отместку на его слова и намеренья. Но что-то пошло не так. Или она недостаточно приложила для этого стараний, или он просчитал её действия заранее и поэтому был готов ко всем её фокусам. Взял, да накрыл собой. Припечатал к стенке. Окутал, стянул в тугие полотнища своей сводящей с ума близости, а, главное, собой – горячим плотным облаком неподъёмного тела, чей пробирающий до костей порочный жар просачивался под кожу пьянящим ядом воспаляющего дурмана.

Чёрта с два вырвешься! Скорее задохнёшься при попытке шевельнуться и что-то сделать в супротив.

Да разве она хочет-то вырываться? Её уже пронзило насквозь этой сумасшедшей агонией и продолжало топить её смертельной эйфорией под невыносимой тяжестью смешанных желаний, эмоций и живой физической клетки. Да и собственное естество предавало за считанные мгновения, стоило только задохнуться под обжигающим скольжением его губ по её рту и опаливающими до самого мозга несокрушимыми заклятьями сущего Диавола.

«Куда это ты собралась? Неужто думала, что я так просто возьму да отпущу? Наивная…» - а его хриплый голос… О, боги! Он будто и вправду звучал у неё в голове и царапал по грешному телу в самых срамных местах, возбуждая мгновенно, да с такой силой, что едва не вырывал из её горла несдержанные стоны и всхлипы. Даже больно становилось внизу живота, как если бы что-то там сжало изнутри в тупой сладкий спазм, тут же взрываясь надрывными толчками в скрытых мышцах стонущего лона и снаружи – в горячих холмиках припухших половых губ, в очень влажных между ними складках более нежной и чувствительной плоти.

«А надумаешь прятаться – всё равно разыщу… или сама придёшь. Не хватит сил изнывать в томлении. Лично приползёшь и будешь упрашивать…» - о, нет! Он же точно доведёт её до полного помрачения рассудка. Она уже сейчас не понимает, что именно ощущает, и что он с ней при этом делает. Кажется, сдавил кончиками пальцев сосок на груди или накрыл горячим ожогом плечо, а потом и вовсе коснулся чем-то лобка. Нажал чуть сильнее, скользнул по набухшему клитору, притягивая к его онемевшей вершине ещё более нестерпимые приливы пульсирующей крови, из-за чего в голове мутнело ещё сильнее, а тело едва не выгибало навстречу своему мучителю и его сладчайшим пыткам.

Вот так, без каких-либо прелюдий, просто взял и дотронулся там, где она порой сама себя боялась трогать. Только никакого ужаса она при этом не испытала. Наоборот. Возжаждала большего, потянулась к нему, как невинный бутон дикого цветка к лучам ласкового солнца, питаясь его теплом и нежностью, как живительным эликсиром вечного бессмертия. И никакого стыда или неуместного испуга. Даже захотела взглянуть на него. Самой прикоснуться к нагому мужскому телу, увидеть своими глазами его фаллический орган в том состоянии, о котором ей в мельчайших деталях описывала Полин д’Альбьер. А может и протянуть к нему свои почти уверенные пальчики, желая прочувствовать его наощупь, узнать, что же это такое на самом деле. Пусть при этом сердце готово было выскочить из груди, соблазн изведать греховное таинство впервые в жизни брал верх над любыми моральными доводами и стойкими убеждениями стыдливого рассудка.

«Я не буду прятаться… Пожалуйста!» - кажется, она простонала ему прямо в губы, и её чуть было не расщепило на тысячи огненных искр всесминающей эйфории. Над ней будто и в самом деле склонился очень тёмный и неописуемо прекрасный ведический бог чёрного солнца. И глаза его были черны, как два гагата, в которых неминуемо тонула любая, пойманная их затягивающим омутом зазевавшаяся жертва. И их оплетающая чернота становилась частью его воли, физически осязаемой и столь же возбуждающей, как и его прикосновения. Он словно скользил по её коже (и под оной тем более!) буквально везде, разгораясь в оголённых клетках интимной плоти блаженной негой и невыносимым сладострастием. И, конечно же, прижигал поверхность раскрытого перед ним девичьего лона бесстыжими ласками то ли горячей длани, то ли чего-то иного. Будто сам являлся воплощением нечестивой похоти, без какого-либо усилия и сопротивления со стороны совращённой им обреченицы воспаляя своими манипуляциями и беспрепятственным проникновением бренное тело немощной добычи.

И всё равно это было невообразимо прекрасным. Как если бы сама становилась частью этой мистической мглы или живого воплощения чистейшего экстаза, сжигающего в абсолютный тлен тебя вчерашнюю и любое подобие здравомыслящей сущности. Ничего более не казалось теперь столь важным и значимым, кроме данного погружения в обострённые эмоции и запредельные ощущения. И ты в них сгорала буквально и живьём, растворяясь в них полностью без остатка и телом, и сознанием. А они и не останавливались. Ширились и набухали, наливаясь смертоносной мощью и заставляя свою жертву чуть ли не кричать во весь голос, а то и вовсе молить о пощаде. И сковавший её своей растлевающей волью черноглазый демон тоже не останавливался. Оно и понятно, ведь это на его кончиках невесомых пальцев стенали все её чувства и неконтролируемая жажда получить большее, слиться с чужой плотью в одно целое, в одну общую агонию торжествующего безумия.

«Маленькая грешница! – если бы в его голосе звучало осуждение, а не одобряющий комплимент, ещё и напряжённым, пронимающим хрипом, может быть ему и не удалось бы утопить её окончательно в своём бездонном омуте первозданного порока. – Бесстыжая негодница! Я же вижу тебя насквозь, все твои помыслы, желания и срамные фантазии. Вижу, как ты тянешься к запретному, мечтая испачкаться этой «грязью»… Как хочешь испробовать на вкус сладчайший плод осуждаемого всеми греха. Познать мужчину… Познать меня!..»

Она так и не поймёт, что он сделает. Надавит ли сильнее на воспалённую вершину её перевозбуждённого клитора или же полностью накроет плавящим ожогом всю поверхность промежности. Слишком быстро… а может и нет. Но то, что его слова обрушаться на неё сминающим жаром одержимой похоти, впившись в тело жгучими иглами нестерпимой истомы, и она сама втянет его, будто раскалённый песок кипящую волну живительной влаги, в этом никто из них не усомниться. Ни он, вобравший её ответные спазмы сильнейшего оргазма своей тьмой, ни она, задохнувшаяся от крика под ударами внутренних вспышек оглушающей разрядки… А потом ещё и дёрнется несколько раз, и в самый последний, когда ей почудится, что она падает. Резко сорвётся в разверзнувшуюся черноту пугающего мрака, так и не успев понять, что же это было и почему столь упоительное сумасшествие так неожиданно оборвалось, вырвав её из сладкого плена ирреального забвения и заставив открыть глаза.

Нет, она не подскочит на подушках сразу же. Какое-то время её ещё будет удерживать внутри вибрирующего облака пережитых эмоций и ощущений. Держать и плавить их мощнейшими разрядами, обжигающими интимную плоть медленно затихающими приливами томного экстаза. Даже понимая, что она только что проснулась и возможно даже стонала совсем недавно во сне, Эвелин никак не сможет отделаться от осязания чужого присутствия и чужих прикосновений к её телу, растревоживших не на шутку немощную душу с бренной плотью. По крайней мере, ещё не скоро. При чём даже не через час и не через два, прорываясь сквозь реальность неутихающими вторжениями то ли извне, то ли изнутри. И их сила с чувством осязания будут преобладать над восприятием окружающей действительности в несколько раз. Будут путать мысли и собственное осмысление, словно под воздействием галлюциногенных наркотиков, обрывая связь с происходящим в реальном времени и цепляясь за эфемерные образы, как за что-то единственное ценное, значимое и спасительное.

Даже когда через несколько часов её вернут на землю и со всей дури швырнут на жёсткие камни лицом, они лишь послужат главным катализатором к последующим действиям и атакующим помыслам. Ещё больше усилят боль от полученного удара и сомнут немощный рассудок сокрушительной волной агонизирующих эмоций.

Но это будет чуть позже… потом. А сейчас…

Сейчас Эва украдкой оглядывала свою спальню в Ларго Сулей, надеясь, что кроме неё здесь никого нет и не было, в особенности Гвендолен. Сама мысль, что кто-то мог услышать, как она стонала во сне, убивало похлеще физического оружия. Она ещё толком не оправилась после возвращения из Терре Промиз (и не только от ночного приключения в городе и на его окраине), и на тебе – очередной сюрприз от собственного подсознания и конечно же тела.

Может с ней что-то не так? Или того хуже заболела самой страшной женской болезнью? Как-то не совсем хорошо видеть такие сны (подтверждающие нелицеприятные догадки о состоянии организма), ещё и испытывать в них подобные ощущения и вещи. А вдруг её на самом деле прокляли, и Дьявол пользуется её телом, как благодатным сосудом для своих нечистот? В явную вторгается в её сны и совращает с пути истинного, без прикрас называя её грязной грешницей, ещё и устами человека, к которому её тянуло едва не до приступов Female hysteria*. А теперь ещё, как следствие истерический пароксизм**. Не дай бог об этом узнает тётушка Джулия. Её же тогда объявят истеричкой и пожизненно будут водить на сеансы лечебного массажа с унизительными процедурами к специализирующемуся на данных проблемах врачу, и о прежней относительно спокойной жизни можно будет забыть уж навсегда.

Представлять себя одной из тех несчастных, о постыдном недуге коих вдруг прознают все в округе?.. Да лучше сразу сброситься со скалы или умереть от стыда прямо на месте.

Наверное, она пролежала в кровати ещё не меньше получаса, прежде чем решилась вызвать служанку. Потребовалось не мало времени, чтобы прийти в себя окончательно и дождаться, когда с лица сойдёт предательский румянец. Ну и, естественно, как-то себя настроить и более-менее успокоиться. Хотя бы настолько, чтобы никто, посмотрев на неё со стороны, не мог её ни в чём таком заподозрить.

***

Когда она спустилась где-то через час в малую гостиную полностью укомплектованная с помощью Гвен в кремово-жёлтое платье (ну и во всё, что под ним), то опять и к своему великому облегчению, узнала, что кузины Клеменс ещё не встали, а тётушка Джулия уже как с час сидела в кабинете мужа за составлением писем и подсчётами приходно-расчётных колонок в хозяйственном гроссбухе по Ларго Сулей.

До обеда ещё было не скоро, а выходить сейчас в сад на прогулку после ночного шторма казалось не вполне разумным. На вряд ли земля к этому времени успела просохнуть. Хотя можно что-нибудь почитать на террасе заднего двора, пока солнце не достигло зенита и не начало клонить к западному горизонту. Можно было ещё, конечно, взять этюдник и что-нибудь пописать акварелью, вроде лёгких набросков на тему прошедшего в Льюис-Гранде карнавала. Но что-то подсказывало, что с подобными рисунками лучше пока повременить, а то вдруг кто увидит, начнёт задавать каверзные вопросы типа: «А где ты такое увидела?» или «Кто это за мужчина в чёрной маске и в мексиканском пончо?».

Так что оставались либо книги, либо занятия каким-нибудь необременительным рукоделием. Дневников она не вела (учитывая прошлые неудачные попытки, которые были прерваны сёстрами Клеменс, можно сказать, ещё в самом их зачатии), а писать письма хотя бы той же Полин д’Альбьер было бы несколько глупо – не проще ли попросить запрячь двуколку, да самой отправиться в Терре Промиз с дружеским визитом?

Поэтому, долго не раздумывая, Эвелин всё-таки свернула в сторону библиотеки. В принципе, она могла там же и остаться вплоть до начала обеда, если бы до слуха вскоре не долетел знакомый звук цокота лошадиных копыт о плитнях подъездной аллеи усадьбы. По мере его нарастающего приближения, все сомнения на счёт его намеченной цели довольно скоро отпали.

Уже вошедшее в привычку действие тут же сдвинуло девушку с места и направило в большую гостиную к тамошним окнам и более лучшему обзору парадного двора Ларго Сулей. Губы невольно растянулись в предвосхищённой улыбке, ведь она была более, чем просто уверена, кто на самом деле направлялся в сторону имения Клеменсов. Да и кто ещё мог в такую рань приехать сюда с утренним визитом? По крайней мере и пока что она знала только одного такого человека и его (вернее, её) приездам, Эва была рада в любое время суток.

Правда, продержалась её улыбка не так уж и долго. Один из экипажей д’Альбьеров она узнала практически сразу же издалека, но вот когда он подъехал на достаточно близкое расстояние, чтобы было можно разглядеть сидящих в коляске предполагаемых пассажиров, вместо ожидаемого образа черноволосой богини в очередном светло-лиловом платье, Эвелин увидела совершенно иного человека. И, да, это не было кратковременным обманом зрения. Чем ближе подъезжал фаэтон к дому, тем быстрее развеивались сомнения касательно намечающегося гостя. Во-первых, даже издалека было видно, что это мужчина, а во-вторых, им оказался никто иной, как Верджил д’Альбьер. Ну и в-третьих, он сидел в экипаже совершенно один.

Болезненное разочарование от увиденного не заставило себя долго ждать, а потом и вовсе принялось царапать сердце нехорошими предчувствиями. В любом случае, он направлялся сюда неспроста. И то что его визит мог быть связан только с недавними приключениями его дочери и Эвы прошлой ночью в Гранд-Льюисе, иных вариантов почему-то не предполагал. Да и что могло его ещё сюда привести? Просто проезжал мимо и решил заглянуть на несколько минут по дороге, чтобы выразить своё почтение? Как-то уж слишком сомнительно.

И что теперь? Что ей оставалось делать после всех этих нежданных сюрпризов? Бежать обратно в библиотеку или вообще куда-нибудь в подвал? Как будто это могло её как-то спасти от надвигающейся беды (а то что это была именно беда – Эвелин уже нисколько не сомневалась).

Хотелось бы обмануться, но что-то упорно продолжало ей нашёптывать о чём-то плохом и нехорошем. И ведь на вряд ли вот-так возьмёшь и сразу как-то узнаешь. Обязательно придётся ждать не известно сколько, прежде чем на твою голову вывалят каким-нибудь оглушающим известием. Да и что она действительно могла сейчас сделать? Только вернуться в библиотеку, подняться обратно в свою комнату, сбежать на террасу или остаться в этой гостиной? Понятное дело, что никто с ней разговаривать сейчас не станет.

И дёрнул её чёрт выглянуть в окно!

Почему она решила остаться в гостиной, девушка так и не сможет найти для себя вразумительного ответа. Только из-за возможности подслушать приветственную беседу между гостем и дворецким? Узнать, к кому именно приехал отец Полин? Да тут и не нужно быть потомственной пифией, чтобы догадаться к кому. Дядюшка Джером ещё не приехал, главным в Ларго Сулей до сих пор оставалась тётушка Джулия. Все важные вопросы решала теперь только она, в особенности по ведению хозяйственных дел в усадьбе, ну, и семейных, само собой, тоже.

Если Вёрджил д’Альбьер прибыл сюда с целью рассказать той о ночной выходке своей дочери и племянницы Клеменсов, тогда это точно закончится чем-то ужасным для Эвелин и никак иначе. И молиться всем известным богам было бы теперь просто бессмысленно, как и включать фантазию на счёт предстоящего наказания.

Она всё-таки вздрогнет от торжественного перелива дверного звонка даже после того, как сумеет уловить едва различимые шаги по крыльцу дома. О книге в руках и не вспомнит. Прямо так и оцепенеет на краешке сиденья с идеально ровной осанкой в полуфуте от спинки кресла-дюшесса. Забудет обо всём на свете и о себе тоже, став воплощением одного сплошного чувства слуха. Даже кожа будет впитывать каждый услышанный звук чуть ли не осязаемой вибрацией, отдавшейся нервной дрожью в натянутых нервах во всём теле.

- Добрый день, сэр. Чем могу служить в столь ранний час?

То, что дворецкий, открывший в этот раз перед нежданным гостем парадные двери Ларго Сулей, позволил себе почти нескромный вопрос о времени визита прибывшего, не было ничего удивительного. По обыкновению, все «утренние» приёмы и официальные визиты, за очень редким исключением, проводились уже далеко за полдень и, как правило, после обеда. Грубо говоря, Вёрджил д’Альбьер не просто приехал очень рано, но и выказал что-то близкое к недопустимой вольности, если, конечно, его целью не была передача какого-нибудь прошения хозяевам дома – устного или письменного (хотя последнее чаще всего передавалось через специально посылаемых для этого лакеев).

- Мне бы хотелось узнать, могу ли я в ближайшее время встретиться с мадам Клеменс?

- Будет сделано, сэр. Изволите-с подождать ответа в гостиной, в доме или…

- Думаю… подождать в гостиной.

Вот тогда-то сердечко Эвелин Лейн и ёкнуло очень-очень ощутимо. Но с места девушка так и не сдвинулась, хотя вполне могла за несколько секунд выскочить в открытый проём смежного помещения в сторону той же библиотеки. Почему не стала? Банально отказали коленки и сомлевшие суставы ног. Руки, кстати, тоже резко ослабли и даже задрожали.

- Позволите-с вашу трость и шляпу или оставите при себе?

- Да, конечно…

Последнее Эва так и не разобрала. Если гость мужского пола не намерен был надолго задерживаться в чьём-то доме, он не отдавал дворецкому ни шляпы, ни перчаток (или того, что держал на тот момент в своих руках). А, судя по голосу господина д’Альбьера, он будто и сам был не вполне уверен, чего хочет. По крайней мере, его высокий баритон звучал недостаточно чётко и чисто, как более суток тому назад, даже слегка осип (не исключено, что от волнения).

Правда, узнать о его намереньях касательно намеченного пребывания в Ларго Сулей оказалось совершенно несложно. Вернее, не долго. Меньше, чем через четверть минуты взгляд девушки и нежданного гостя пересеклись в пространстве гостевой гостиной. И, судя по выражению лица отца Полин, он явно не ожидал там увидеть хоть кого-то вообще и в особенности Эвелин Лейн. Впрочем, дворецкий Стивен (статный, буквально вышколенный представитель своей почетной профессии – шестидесятилетний, давно поседевший и слегка облысевший мужчина англосаксонских кровей) тоже был несколько озадачен присутствием юной барышни в данной комнате. Ведь это, по сути, меняло весь расклад происходящего.

- Эм… Я сейчас пришлю горничную. Думаю, господа не откажутся в этот час от чая и прохладительных напитков.

На деле же в контексте произнесённого немолодым слугой фразы звучал абсолютно иной смысл. Он собирался прислать сюда горничную леди, дабы гость мужского пола и юная (ещё и не замужняя!) госпожа ни в коем случае не оставались наедине друг другом довольно долгое время. Можно сказать, момент выявился несколько пикантным и не вполне этическим. Главное, чтобы данная ситуация оставалась как можно дольше негласной и только в пределах этой комнаты.

- Мэм… - Вёрджил д’Альбьер сдержанно кивнул, предпочитая оставаться в противоположной от девушки части комнаты, дабы тоже не обострять своим излишним поведением не вполне удачную ситуацию.

Зато Эвелин окончательно пригвоздило к месту, лишив на несколько долгих секунд большинства физических и умственных способностей. Всё, что она сумела сделать в тот момент, раскраснеться до кончиков ушей и кое-как дёрнуть головой, в попытке изобразить изящный кивок ответного приветствия. Ещё и запаниковала при мысли – должна ли она протянуть в сторону гостя свою дрожащую руку для того, чтобы тот её поцеловал. В смысле, не саму девушку, а тыльную сторону её похолодевшей от оттока крови ладошки. Ведь это же не обязательно? И по правилам того же этикета, мужчина никогда не сделает в сторону дамы шаг первым, если она сама не привлечёт к нему своё внимание и не обозначит своё желание вступить с ним в разговор, подав для этого нужный знак жестом той же руки.

Хотя сложнее тогда было спрятать куда-нибудь свой не в меру пытливый взгляд, поскольку глазеть всё это время на гостя при обоюдном молчании тоже выглядело далеко неуместным. К тому же, всё, что ей нужно было увидеть, она уже увидела до этого и сделала для себя соответствующие выводы.

В руках господин д’Альбьер ничего не держал, значит, отдал и шляпу, и трость дворецкому ещё в холле. Выходит, он намеревался провести в доме Клеменсов не пять и не десять минут и намеченный им разговор с хозяйкой Ларго Сулей предполагал что-то долгое и не исключено, что серьёзное. И то, что он был крайне обескуражен присутствием в гостиной юной леди Лейн, по сути тоже можно было рассматривать с двоякой стороны. Во всяком случае, в его светлых глазах не было не единого намёка на недовольство или же затаённое негодование. Да и одет он был явно не впопыхах: в серо-бежевый прогулочный костюм из мягкого льна, белую сорочку под атласным жилетом цвета слоновой кости и шейным галстуком-платком, повязанным вполне ровной и неторопливой рукой. Смущал только тот факт, что он приехал сюда в столь непозволительно ранний час, хотя вполне мог прислать лакея, чтобы известить заранее своих соседей о своём неотложном визите в их имение.

В любом случае, он посчитал свою миссию куда важной и значимой, чем соблюдение каких-то там правил этикета высшего света. Или же имел какие-то свои отличительные взгляды на данные вещи, как и его не в меру разбалованная дочь. Одно слово – та ещё семейка!

Слава всем здравствующим богам, оставаться с ним наедине после ухода дворецкого долго не пришлось. Не истекло и минуты, как со стороны центрального коридора послышались торопливые, едва не бегущие шаги посланной в гостиную служанки. Эва даже не удивилась, когда увидела в дверном проёме гостевой знакомую фигурку Гвен, застывшую на пару мгновений на пороге комнаты в позе блаженной послушницы какого-нибудь францисканского женского монастыря. Изобразив несколько быстрый и не совсем изящный книксен, служанка теперь уже совершенно бесшумно проскользнула в помещение и застыла в углу напротив юной леди, якобы невидимой тенью обезличенной для знатных господ особы. При этом плотно сомкнутые губы горничной могли означать что-то одно из двух – либо она сдерживала из всех сил неуместную улыбку, либо неуёмные внутренние порывы что-то произнести вслух.

И, похоже, в комнате стало ещё тише. Буквально до шипящего звона в ушах под размеренное (и неестественно громкое) тиканье гостиных часов. Про неловкость всей ситуации можно и не упоминать.

Хотя, надо признаться, в присутствии молодой служанки, чувство зашкаливающего до этого страха, ощутимо снизилось. И нет, боялась Эвелин вовсе не присутствия немолодого мужчины в нескольких ярдах от себя, а того, зачем он вообще сюда приехал. То, что она не так ещё давно кружила с этим человеком в фривольном вальсе в его же имении чуть более суток назад, нисколько не смягчало тех ударов, которые ей ещё предстояло испытать на себе в самом ближайшем будущем с подачи его же лёгкой (а может и далеко не лёгкой) руки. И ей совершенно не нравилось выражение его лица! Да, ситуация не располагала к приятной встрече и ничем необременённым беседам. Да и глазеть друг ну друга она тоже не позволяла, особенно в присутствии третьего свидетеля. Поэтому приходилось напрягать либо боковое зрение, либо какими-то немыслимыми способами бросать украдкой на гостя свои скоротечные взоры.

Надо сказать, господин д’Альбьер тоже чувствовал себя не в своей тарелке. От столь ещё недавнего улыбчивого и во всех смыслах приятного собеседника, что запомнился девушке на балу в Терре Промиз, не осталось и следа. Мужчина постоянно хмурился, явно не зная, чем себя занять в затянувшиеся минуты вынужденного ожидания. Иногда поглядывал на свои руки (видимо, жалея, что не имел возможности держать в них хоть что-то, например, ту же шляпу) или рассеянно смотрел в сторону окон. Даже позволил себе безвинную «вольность», сделав несколько очень медленных шагов к ближайшему из оных. И всё это время он всячески избегал вероятного соблазна обратить свой взгляд к присутствующей девушке или, на худой конец, задать какой-нибудь абсолютно невинный вопрос.

Сказать, что эти минуты превратились для Эвелин в настоящую пытку – всё равно что промахнуться истинного смысла на целый фурлонг. Не помогло и возвращение дворецкого, наконец-то произнёсшего во всеуслышание заветную для всех фразу:

- Сэр! Мадам Клеменс готова вас принять. Прошу следовать за мной.

Напряжение спадать не собиралось ещё очень долго. Мало того, девушка поймает себя на том, что просидит несколько ближайших секунд в неподвижной позе, затаив дыхание и с невероятным усилием напрягая свой слух, пока шаги обоих мужчин не стихнут в ковровом ворсе парадной лестницы где-то уже на втором этаже.

- Хотите я прокрадусь к кабинету и подслушаю их разговор? – но ещё меньше Эва ожидала услышать от всё ещё стоящей рядом Гвен во истину шокирующий вопрос. Хотя, скорее, её напугал не смысл фразы, а прозвучавший над ухом голос. В пору было вскрикнуть, подскочить на кресле и прижать ладошку к груди – к отчаянно бьющемуся под жёсткими пластинами корсета обезумевшему сердцу. Но Эвелин лишь сдержанно прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вздохов, пытаясь хоть как-то прогнать подступившую к горлу дурноту и ударившее наотмашь головокружение.

- Ты с ума сошла? Хочешь, чтобы тебя кто-то там застукал?

- Ой, да будет вам. При большом желании всего этого легко избежать, было бы в достатке нужного опыта.

Надо признаться, при всей воспитанности и благородном нраве Эвы, озвученное для неё предложение выглядело со стороны не таким уж и неслыханно дерзким.

- Думаешь… это что-то важное? Зачем ему приезжать в Ларго Сулей так рано?

- Судя по вашему полуобморочному состоянию, это по любому что-то важное. Хотя могу сказать сразу, господин д’Альбьер весьма редкий гость в этом доме. Насколько я осведомлена на его счёт, он вообще не является страстным любителем каждодневных визитов да приёмов, в отличие от его дочери. И это не смотря на тот факт, что многие незамужние дамы в возрасте и те же достопочтенные вдовушки со всего Гранд-Льюиса едва не рвут друг другу букли на головах за возможность хоть как-то заманить его к себе на званый ужин. Даже ваша тётушка обожает с ним лебезить.

От столь едкого сравнения (при чём вполне точного) у Эвелин невольно поползла по лицу эдаким нервным спазмом изумлённая улыбка. Не хорошо слушать такое, а ещё хуже – смеяться над подобным.

- А если он ненадолго? Может скажет пару фраз, да выйдет обратно?

- Я вас умоляю, мисс. Они ещё минут десять будут рассыпаться в формальных любезностях, справляться о здоровье близких, может даже выпьют по чашке кофе иль чего покрепче, а уже потом да кое-как доберутся до главной сути встречи.

Что ж, соблазн оказался слишком велик, а желание узнать истинную причину приезда отца Полин в этот дом – куда сильнее всех высокоморальных принципов и убеждений вместе взятых.

- Судя по твоим словам, ты уже не раз подслушивала за схожими разговорами.

- Разве я вам не говорила до этого о наличии богатого опыта в подобных делах? Мы не просто так такие тихие и невидимые, иногда приходится использовать данные навыки для иных подходящих случаев из-за той же скуки или самого банального любопытства.

- И когда же вы всё и везде успеваете-то?

Гвен лишь скромно пожала плечами, невинно поджав губки, и смиренно опустила глазки долу.

- Чёрт с тобой! Но если тебя застукают…

- Скажу, что просто проходила мимо, нечаянно споткнулась и припала поэтому лицом к ближайшей двери.

__________________________________________

*истерияв данном контексте рассматривается, как бытующее в то время заблуждение о женской природе и именуемое в медицине прошлых веков не иначе, как «бешенство матки». Бешенство матки — понятие, имеющее народные корни, но в истории медицины встречаемое под другими названиями: нимфомания, истерия, гиперсексуальность. В зарубежной литературе данное понятие более известно, как «Female hysteria» («Женская истерия»). В ряду этих явлений находится так называемое «кликушество», под которым подразумевается странное поведение женщин, которые впадают в истерический припадок, при этом корчась и неистово крича.

Понятие «истерия» возникло в Древней Греции и происходит от греческого слова «матка». Гиппократ предполагал, что матка блуждает по телу в поисках влажности. Не обошел эту тему и Платон. Вот что он писал: «У женщин та их часть, что именуется маткой, или утробой, есть не что иное, как поселившийся внутри них зверь, исполненный детородного вожделения; когда зверь этот в поре, а ему долго нет случая зачать, он приходит в бешенство, рыщет по всему телу, стесняет дыхательные пути и не дает женщине вздохнуть, доводя ее до последней крайности и до всевозможных недугов, пока наконец женское вожделение и мужской эрос не сведут чету вместе и не снимут как бы урожай с деревьев».

**истерический пароксизм– название женского оргазма в прошлом

Глава тридцать шестая

-…Я понимаю, что со стороны это выглядит несколько… безрассудно, тем более от такого человека, как я – взрослого, самодостаточного мужчины, пережившего смерть любимой жены и вырастившего в одиночку единственную дочь.

- Ну что вы такое говорите, Вёрджил? Какое безрассудство? Данное понятие и вы – несовместимы ни при каких обстоятельствах.

- Просто… прошёл всего лишь день. Выглядит так, будто я куда-то тороплюсь. Хотя, может оно и так. Словно мой собственный возраст диктует мне, что и когда делать… И тем сомнительными кажутся все мои действия для других...

- Это вовсе не безумие и не возраст. Жизненный опыт – да. Я бы даже сказала, что именно для вас принятие подобных решений достаточно конструктивное и основательное. Вы опираетесь не сколько на бурные чувства, а на трезвое восприятие реального положения вещей. А на счёт поспешности… Если вспомнить, как это делают прыгающие друг через друга молодые люди в Леонбурге уже на следующий день после открытия бального сезона, то ваше поведение на их фоне – верх разумной сдержанности и степенной благопристойности. Знаете, сколько мне с мужем приходилось разгребать письменных предложений руки и сердца всем моим девочкам, включая Эвелин? А писать на них отказы…

Последняя фраза из уст Джулии Клеменс прозвучала для её гостя несколько отрезвляюще. Он даже чуть было не заёрзал в кресле, хотя осанку всё-таки не удержался да выпрямил, едва не до звона в перенапряжённых мышцах и хруста в скованных суставах.

- Чувствую теперь себя ещё более глупым и… нелепым.

- Зачем вы так себя принижаете в собственных глазах, Верджил? Могу вас заверить со всей присущей мне прямотой, что в ваших действиях нет ничего предосудительного и тем более постыдного. Вы поступаете, как любой честный и порядочный мужчина своего социального статуса. К тому же, вы ещё достаточно молоды и полны жизненных сил, чтобы так себя умалять и списывать со счетов. Я говорила вам об этом совсем недавно у вас на приёме в Терре Промиз.

- По правде говоря, я направлялся сюда, не имея никакой уверенности в благополучном исходе своего безумного мероприятия. Возможно даже был готов услышать отказ, и даже куда больше, чем согласие…

- Напрасно, месье. И, если говорить на чистоту, над вашим предложением я и раздумывать не стану, поскольку более лучшего варианта для своей племянницы даже представить не способна.

- Но ведь… я должен всё-таки поговорить с Эвелин сам, поставить, так сказать, в известность о своих намерениях.

- Само собой. Как и полагается, но перед этим побеседовав с её опекунами. В первую очередь о ваших намереньях должны узнать мы, дать своё согласие с напутствующим благословением, после чего поговорить с вашей избранницей, дабы подготовить её морально к вашей будущей беседе, а уже потом свести вас обоих в более благоприятной для такого исключительного момента обстановке. Вы всё сделали правильно. Не стоит так волноваться и переживать. Можете возвращаться домой со спокойной совестью. Мы сразу же поставим вас в известность, когда будет нужно согласовать вашу встречу и предстоящую с ней помолвку.

Судя по его реакции, он действительно не ожидал, что данный разговор завершится подобным поворотом событий. Видимо, поэтому и был несколько ошеломлён полученным ответом и самим осмыслением происходящего. Да что там ошеломлён? Буквально ошарашен, потрясён до глубины души.

Наверное, пройдёт ещё не один день, прежде чем он окончательно свыкнется с данной мыслью и предстоящими действиями; с тем, что ещё несколько минут назад казалось каким-то несбыточно эфемерным и никак не вяжущимся с его застоявшимся укладом жизни убеждённого холостяка. Чувствовал ли он окрыляющие симптомы искреннего счастья? Возможно да или, скорее, не в полную силу. Ведь получить согласие от родителей или опекунов это не одно и то же. Хотя, стоило ли кривить душой перед собственной совестью? Если бы он хотел узнать ответ от Эвелин, разве бы он не спросил её сам, лично, как это сделал когда-то в далёкой юности, рассказав вначале о своих чувствах не родителям своей первой жены, а самой Маритте?

Конечно, сейчас всё было иначе. Иные обстоятельства, иные чувства и желания. Даже иные «родители». Вся ситуация в целом была совершенно иной: с одной стороны неоднозначной, с другой – чуть ли не полностью и заранее предопределённой. Но чего он не мог предвидеть до конца, так это готовности Джулии Клеменс принять его в свою семью с распростёртыми объятиями. Она даже не стала медлить со встречей, как и переносить её на другое время. Приняла в кабинете своего супруга не за столом или секретером, а на кожаном диванчике меж двух кресел у журнального столика и перед камином, заведомо пригласив в качестве необходимого наблюдателя за благопристойным поведением гостя свою экономку по Ларго Сулей Моану. В течении всей их беседы, домоправительница просидела в неподвижной позе в углу комнаты на стареньком бержере*, обитого парчовым гобеленом медно-коричневого цвета под тканевые шпалеры окружающей комнаты. За всё это время немолодая женщина не проронила ни слова, не проявив хоть какого-то подобия своего живого присутствия. При иных обстоятельствах, её было бы легко спутать с частью мебели данной комнаты.

И всё же, потомственный граф Верджил Аделард Дамиан д’Альбьер чувствовал себя крайне дискомфортно. Вся ситуация, по существу, таковой и выглядела. Само собой, он понимал, что правила этикета требовали подобного расклада вещей, поэтому-то он и предпочёл бы встрече с Джулией Клеменс беседу с её супругом. Но даже в последнем, как говорится, не было нужды. Его разговор с тёткой Эвелин расставил всё по своим местам, показав во всей красе, кто же на самом деле в этом доме принимал окончательные решения по насущным проблемам данной семьи.

Сейчас его волновало абсолютно другой вопрос. Был ли он рад тому, как разрешилась несвойственная его характеру авантюра? И насколько он готов к предстоящим событиям, которые вскоре коснутся жизни его собственной семьи и станут неотъемлемой частью их непредсказуемого будущего? Как бы там ни было, но он должен поговорить с Эвелин Лейн лично, пусть тоже не сразу. Пугать девочку с ходу своими слишком серьёзными намереньями? Надо хотя бы для начала войти к ней в доверие, познакомиться ближе, дать ей возможность привыкнуть к себе, а быть может как-то даже коснуться её хрупкой души, зарождая нужные эмоции и чувства. На всё требуется время и свой особый подход.

- Надеюсь, вы будете с ней достаточно тактичны? Мне бы не хотелось переживать на счёт её реакции на моё предложение. Ведь в любом случае для неё это будет серьёзным потрясением.

- Не переживайте, Вёрджил. Всё-таки она моя племянница, я воспитывала её с восьми лет и знаю к ней все подходы. Уж с кем с кем, а с Эвелин каких-то серьёзных проблем возникнуть не должно. Она тихая, скромная, кроткая и весьма послушная девушка, в отличие от своих кузин. Да и внешностью бог её не обделил. Достаточно вспомнить, какой красавицей была её мать. Хотя, о чём я говорю? Не вам ли этого не знать. Это же вы чуть было не сцепились из-за Элизабет с отцом Эвы в парке Лейнхолла в той почти что состоявшейся дуэли? Когда это произошло, где-то двадцать лет назад, если мне не изменяет память?

- Да… о таких «мелочах» жизни весьма сложно забыть. Поэтому мне и далась с таким большим трудом данная затея. – тем не менее, лёгкая улыбка с неминуемой горечью об ушедшем прошлом коснулась губ мужчины вопреки всем неприятным мыслям и сомнениям.

- Переживаете, что кто-то начнёт вас осуждать за то, что она дочь Элизабет, приписывая вашему решению совершенно иные мотивы?

- И на деле окажутся не так уж и далеки от истины. Если уж быть честным до конца, меня в тот вечер поразила именно их внешняя схожесть, включая некоторую манеру поведения. Правда, Элизабет была довольно эмоциональной и временами даже своенравной особой, чем и притягивала к себе мужское внимание куда чаще других.

- Может это и к лучшему? То, что её дочь не настолько экспрессивна и эгоцентрична?

- Всё равно будут сравнивать и давить на этом. Не даром мать Маритты после смерти дочери любила говаривать при мне, что я схоронил не одну, а двух возлюбленных. Да и люди видели сами, как я рыдал над обеими могилами. Такие вещи не забываются, никем и никогда.

- Не думаю, что кто-то захочет вас осудить именно за это. Любой человек заслуживает счастья, а вы его заслужили, как никто другой.

- Только в том случае, если я сумею сделать счастливой дочь Элизабет, иначе… Всё будет напрасным.

- Я нисколько в этом не сомневаюсь, Вёрджил. Если кто-то и способен это сделать, то только вы.

- Уповаю на вашу веру.

* * *

Самое сложное в искусстве подслушивания – это вовремя его прервать. Точнее, как-то заставить себя отлепиться от скважины или тонюсенькой щели между дверью и косяком, поскольку увлечься можно не на шутку, как и огрести опосля по полной, ежели тебя вдруг застукают за сим позорным занятием.

Но что поделать, когда твоя натура никак не желала вписываться в бытующие правила и устои всех классовых обществ вместе взятых. Ещё с детства Гвен не могла смириться с тем фактом, что такой профессии, как женщина-парикмахер не существует и не существовало в помине, и большее, на что она могла рассчитывать в своём положении – это на обучение в школе для девочек, поступающих в услужение. Диктаторские замашки знатных господ касательно поведения слуг в их домах так и вовсе доводили бойкую девчушку едва не до скрежета зубов: никаких громких разговоров, чтобы никто из хозяев не мог тебя услышать; никогда не начинать говорить с теми первой; не выказывать оным своё личное мнение на чтобы-то ни было; не разговаривать в их присутствии с другими слугами; всегда отходить невидимой тенью в сторону, если вдруг вы пересечётесь в коридоре либо на лестнице; не курить, не пить спиртного, не играть в азартные игры и ни в коем случае не кокетничать с представителями противоположного пола! И как, прикажете, после таких ограничений не искать себе иные варианты более приятных занятий?

По правде говоря, если бы Гвен так искусно не управлялась с щётками, гребнями и щипцами для создания идеальных локонов, она бы не продержалась в этом доме и пяти минут. Скорей всего её здесь и терпели только за её поразительные навыки по созданию женских причёсок. Так что мечтать, подобно всем служанкам низшего ранга, что когда-нибудь она дослужиться до самого высокого звания, именуемого «Горничная леди», было так же нелепо, как и фантазировать на тему первой в истории человечества женщины-парикмахера.

Может поэтому она и была чуть посмелее остальной прислуги, порой позволяя себе некоторые вольности, за которые других наказывали денежным штрафом, а временами даже лишая рабочего места без выдачи рекомендательных писем после позорного увольнения? Если и так, то Гвен при иных обстоятельствах не пыталась лишать себя возможностей искать в наложенном строгими хозяевами служебном режиме хоть какие-то милые сердцу ничтожные развлечения. К тому же, она ни разу за всю свою не такую уж и короткую жизнь не встречала ни одной горничной или лакея, кто бы не обожал сплетничать и в особенности подслушивать за разговорами своих господ. И уж ежели судить по имеющемуся касательно данного вопроса опыту – подслушивали все! И далеко не одна прислуга!

А вот испытывала ли она по этому поводу нежданные уколы совести и стыда – это уже иная сторона монеты. По крайней мере, на тот момент Гвен находилась под оглушающей атакой совершенно иных чувств и эмоционального шока. И отлипнуть от дверей кабинета господина Клеменса она не могла всё по той же причине – поверить в только что услышанное оказалось настолько трудным, что ей требовалось больше фактов и подтверждений. Но чем дальше заходил разговор между гостем и хозяйкой Ларго Сулей, тем сложнее было сказать себе «Хватит!». Пора и честь знать.

Куда там! Удивительно, что ей вообще хватило сил как-то заставить себя отойти от двери и даже вспомнить с какой целью она вдруг решилась пойти на это. Выглядела девушка при этом не совсем привычно. Неестественно побелевшее лицо, выпученные то ли с перепугу, то ли ещё от чего и без того немаленькие глазища, и округлившийся птичий ротик, который так и сдерживался от одержимого желания выплеснуть на первого встречного всё-всё-всё, что только что было впитано слухом его хозяйки из подслушанного разговора.

В общем, когда Эвелин увидела Гвендолен, едва не влетевшую обратно в гостиную в подобном виде, желание заткнуть уши, закрыть глаза и запретить служанке что-либо говорить – взяло верх над недавним любопытством чуть ли не до приступаудушающей истерии.

- Вы не поверите!.. – выдохнула служанка, наконец-то сбавляя шаг и как сомнамбула приближаясь к оцепеневшей юной госпоже. И естественно Эва ничего из вышеперечисленного не сделала, поскольку её буквально парализовало. Разве что не стало бить лихорадочной дрожью снаружи, а не только изнутри.

Гвен даже прижала к растревоженной частым дыханием груди похолодевшую от проступившей испарины ладошку. На выбеленном круглощёком личике девушки наконец-то проступили розовые пятна вернувшейся к голове горячей крови.

- Вас собираются… - она так и не договорит, поскольку голоса со стороны парадной лестницы перебьют её на начатой фразе и вынудят метнутся в угол комнаты, заставив принять прежнюю позу обезличенной фигуры.

- Надеюсь, теперь вы станете нашим частым гостем, Вёрждил. Да и вам не помешает выбираться из своего имения на белый свет да на свежий воздух для улучшения здоровья. А то заперлись в своих душных комнатах, как тот отшельник…

- Тогда я со своей стороны надеюсь, что у меня действительно для этого появится достаточно поводов.

Голоса Джулии Клеменс и Вёрджила д’Альбьера с каждым произнесённым ими словом становились всё громче и отчётливее, приближая своих владельцев к неминуемому пересечению с гостевой. Можно было бы конечно понадеяться, что они пройдут мимо до парадных дверей, только вот Эвелин данной вероятности слишком уж сомневалась.

- Вы не возражаете, если я попрощаюсь с мисс Лейн?

- Было бы странным, если бы я стала возражать. Я бы даже напомнила вам, забудь вы вдруг об этом.

Жаль, что о таком не спрашивают саму обсуждаемую персону. Хочет ли она, чтобы с ней кто-то там прощался, и в каком она вообще пребывала всё это время состоянии, ожидая возвращения Гвен? Она и без того сидела на прежнем месте чуть живая и чуть дыша в полном неведенье касательно своего ближайшего будущего. Гадать, что ей предъявят совсем уже скоро и что при этом с ней сделают – было так же бессмысленно, как и искать загодя возможности избежать всего этого. Можно было, конечно, где-нибудь успеть спрятаться или куда-нибудь сбежать, но насколько бы этого хватило? Да и где гарантия, что она не усугубит ситуацию ещё больше?

- Мисс Эвелин, - возникшая на пороге гостевой фигура отца Полин казалось лишь усилила взвинченное состояние девушки своим ожидаемым появлением. А может и маячившая за его спиной тётушка Джулия добавила несколько унций масла в полыхающий огонь сводящих с ума страхов.

Как бы там ни было, но по выражению лиц этой парочки прочесть что-то внятное и направленное против девушки было просто невозможно. Или это у неё всё плыло перед глазами, или они нацепили на себя безупречные лики благосклонных вершителей чужих судеб.

- Господин д’Альбьер? – как бы она не старалась, её голосок всё равно прозвучал слишком сдавленно, под стать её перепуганному насмерть внешнему виду.

- Хочу вам пожелать перед уходом прекрасного дня и соответствующего настроения. Кстати, забыл сказать насколько вы сегодня восхитительно выглядите. Данный оттенок вам к лицу.

- Вы очень любезны… - последнее, что она успела тогда разглядеть, промямлив в ответ через вымученную улыбку что-то столь же формальное, как и комплимент мужчины, это его смягчённое и даже ставшее довольно привлекательным лицо то ли искренними к девушке симпатиями, то ли собственной отеческой улыбкой.

- Всего вам наилучшего, мисс Эвелин.

Она так и осталась сидеть буквально примороженная к креслу неподвижным изваянием, лишь изредка и едва заметно вздрагивая, если по слуху и нервам царапало слишком громкими звуками и голосами со стороны холла. Мыслей на тот момент в голове так и вовсе не возникало. Скорее выглядело так, будто она зависла в некой прострации или застыла на пороге преисподней, с неё уже содрали всю кожу, оголили все нервы и теперь она ожидала, когда же её обольют от макушки до пят маслом и подожгут. Даже духу не хватило на то, чтобы посмотреть в сторону служанки и попросить ту шёпотом рассказать самую суть подслушанного. Нет, она просто сидела и ждала. Тупо ждала, когда же вернётся тётушка Джулия и с мягкой улыбкой на губах попросит племянницу следовать за собой в кабинет дядюшки Джерома.

- Поднимись со мной наверх. Мне нужно с тобой поговорить, Эвелин.

- Прямо сейчас? – и кто её дёрнул за язык столь нелепым вопросом?

- Поскольку я хочу подняться туда сейчас, то да. Прямо сейчас. Пожалуйста, не заставляй меня ждать.

______________________________________________

*Бержер(Bergère – фр.пастушка) - вариация глубокого кресла с широкой спинкой. Обязано своим появлением придворной моде, бытовавшей при Людовике ХV. Его отличительной чертой являются сплошные боковые стенки (от сидения до поручня), часто служащие естественным продолжением спинки кресла.

Глава тридцать седьмая

Понятие когнитивный диссонанс введут в медицинские справочники где-то спустя более полувека, но только кто мог объяснить в те минуты полуживой Эвелин Лейн, что её состояние и конфликтующие с услышанным чувства имеют вполне обоснованные причины. Что во всём происходящем с ней лежит вовсе не её вина. Не она создала нынешнюю ситуацию и не её личные интересы брались в учёт или же как-то рассматривались со стороны комфортного для её сознания воздействия. Она всего лишь являлась неким предметом чужих интересов. Ценной вещью и штучным товаром, завышенная стоимость которого зависела только от желающих продать её кому-то подороже и, предпочтительно, под постоянно капающие проценты дивидендных доходов.

- Мне так не терпится рассказать тебе об этой радостной новости. Даже не представляешь, как меня распирает от эмоций. Буквально хочется летать и петь, поделиться со всем миром этими головокружительными кусочками счастья.

Как бы ей хотелось чувствовать то же, что испытывала тогда тётушка, заразиться чужим буйством позитивных ощущений, улыбаться во весь рот от души и переполняющей искренней радости. Но, увы, у Эвелин ничего из этого не получалось. Не понимала она ничегошеньки из того, о чём ей говорили; отказывало критическое мышление, да и тело тоже. Как дошла до кабинета и то с трудом запомнила, и как разглядывала обстановку старой комнаты в попытке понять, была ли она в ней когда-то раньше или же видит впервые. Уютный вполне себе кабинет, отличающийся от своего собрата в Леонбурге какими-то незначительными деталями, размерами и цветовой гаммой. А так, всё как под стандартную копирку: большой лакированный стол у окна, там же в углу у стенки – массивный секретер с многоярусными полками и шкафчиками – личное рабочее место тётушки Джулии; несколько высоких книжных шкафов и обязательный «уголок отдыха» перед внушительным камином во второй части помещения. Обычно в таких комнатах срабатывал рефлекс прилежной гимназистки. Невольно хотелось замереть у дверей в вышколенной позе непорочной девы и простоять там до гласного разрешения пройти вглубь помещения и присесть на краешек деревянного стула напротив. Только здесь не было таковых. Ничего близкого, что могло бы указывать на попытку уничижения всяк входящего сюда гостя. Частный кабинет с максимальными удобствами.

В принципе, может оно и правильно. Нельзя вываливать кому-то на голову самыми жуткими потрясениями не усадив жертву в подходящую для этого позу на мягкий диванчик и не сунув той под нос блюдо с изысканными вкусностями. Вначале агнца нужно как следует подготовить: усыпить бдительность, погладить ласково по головке, разрешить сделать что-то, что когда-то считалось недопустимым и могло преследоваться жёсткой наказуемостью, а уже после…

- Этот день обязательно следует сделать памятной датой в нашей семье. Подумать только. Кажется, ещё вчера ты пришла в наш дом такой маленькой и бойкой девчушкой восьми лет от роду, а теперь передо мной сидит взрослая самодостаточная девушка. – сказать, что тётушка Джулия была в тот момент в ударе, не сказать ровным счётом ничего. Она не просто расточалась цветущей улыбкой и воодушевлёнными фразами, даже присела рядом с племянницей на диван, дабы совершить со своей стороны редчайший акт физического контакта – схватить девушку за ледяные ладошки и сжать их своими пальцами в порыве эмоциональной солидарности. Хотя не исключено, что это учинили намерено, чтобы Эвелин не сбежала с места разворачивающегося преступления раньше времени, до того, как будет исполнен завершающий удар.

Но самое ужасное во всём происходящем то, что Эва не знала, что ей делать. Был ли у неё хоть один ничтожный шанс избежать всего этого кошмара?

- Да ещё и без пяти минут невеста.

Она не могла ослышаться. Её назвали невестой! И не кто-то там чужой, а родная тётушка, глядящая в глаза с лучезарной улыбкой самой счастливой в мире названной матери.

- Невеста? – как этот вопрос слетит с её губ, она так и не поймёт. Да и толку-то? Может ей хотелось уточнить, не почудилось ли ей, как и разобраться в самом понятии. Что это вообще всё значило? Что такое «без пяти минут невеста»? Неужели существует подобный статус? И если да, то с чем он связан?

- Да, моя хорошая, - замасливание слуха и внимания не прекращалось ни на секунду. Джулия не только улыбалась и пожимала ей ладошки, в этот раз даже провела пальцами по локону в причёске племянницы, то ли его поправляя, то ли приглаживая ласкающим жестом доброй матушки. – Несколько минут назад тебе сделали предложение, и мы его приняли. Теперь ты почти что официальная невеста графа д’Альбьера. Осталось лишь объявить о вашей помолвке и назначить дату венчания. Мне даже не хватает слов выразить свои эмоции, то как я за тебя радуюсь и насколько счастлива.

То, что после этих фраз у Эвелин враз откажут все органы чувств от слуха и до восприятия окружающей реальности, а в голове так и вовсе помутнеет, погрузив сознание в хаотичный вихреворот какого-то жуткого отупления и удушающей пустоты, сама девушка поймёт не сразу. Сделать это, как говорится, будет просто нечем. Мозг тоже частично отключится. Даже будет какое-то время играть с ней непонятными образами и искажёнными звуками либо происходящей действительности, либо вышедшего из-под контроля воображения. Успеет на несколько секунд убедить её, что это сон, что ей всего-то надо – открыть глаза да проснуться. Такие вещи не могут происходить в реальности. Это же нонсенс, полнейший абсурд!

Разве что всё, что окружало её до этого говорило об обратном, не собираясь никуда исчезать и не перевоплощаться во что-то иное. А потом и вовсе проступило чёткими очертаниями сквозь кратковременную пелену, прорвавшись в память вместе с непринуждённым щебетанием тётушки Джулии.

-…Это будет самая пышная свадьба в Гранд-Льюисе, я убеждена в этом на все сто. Его светлость не из тех, кто скупится на пышных празднествах, предпочитая шокировать общественность своей щедрейшей душой и безграничными возможностями. Представляешь, как сразу в твоей жизни всё изменится? А как будут обращаться, почтительно приседая в реверансах первыми…

Похоже, она всё-таки бредила. Не могла она такого слышать. Не для неё предназначались все эти слова. А если и для неё, то в качестве какой-нибудь жестокой шутки. В любом случае, этот кошмар нужно было как-то прекратить. Неужели тётя ничего не видела? Так была ослеплена каким-то своим извращённым счастьем, не замечая буквально в упор, что при этом происходило с её племянницей?

- Ох, кажется я тебя малость переутомила своей докучающей болтовнёй. Но ты же знаешь, какой несносной болтушкой я становлюсь от распирающих меня эмоций. Моё солнышко! – нет, она определённо ничего не видела, продолжая наносить удары один за другим каждым последующим словом и действием. Даже обхватила лицо девушки обеими ладонями столь редчайшим для себя порывом любящей тётушки и заглядывая в глаза Эвелин со счастливыми слезами в своих. – Я просто до безумия рада за тебя. Ты заслуживаешь подобного подарка от судьбы, как никто другой. Думаю, твои родители и братик на небесах сейчас радуются вместе с нами.

Сложно сказать, почему она промолчала тогда, почему ничего не сделала и не сказала в ответ. Возможно всё из-за того же состояния. Контузившего шока, который отупляет за считанные мгновения, превращая и тело, и разум в непонятную субстанцию непонятного предназначения. Да и что бы она вообще сделала? А если бы и попыталась, кто бы стал её слушать? Видать бы сразу одёрнули и отправили в свою комнату приходить в правильные чувства. Кто она такая, чтобы перечить чьему-то сделанному за неё выбору?

«Уже представляю заголовки во всех газетах Гранд-Льюиса (и не только Гранд-Льюиса) и твою фотографию в роскошнейшем подвенечном платье, пошитом вызванными для такого случая из самого Парижа модистками… Вне всяких сомнений, Вёрджил наймёт портретиста, чтобы запечатлеть новую хозяйку Терре Промиз на огромном холсте в лучших традициях масляной живописи… Интересно, куда вы отправитесь на Медовый месяц? Может в Южную Америку? Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес, Ла-Пас, Кайенна – я, наверное, с самого раннего детства мечтала увидеть все эти города…»

Это однозначно бред. Всё! От начала пробуждения и до момента, как она покинула кабинет дяди Джерома.

«Я могу идти?» - спрашивала ли она разрешения, перед тем как уйти?

Многие фразы, произнесённые тётушкой, будут ещё очень долгое время преследовать девушку по пятам, но часть сказанного самой Эвелин и в особенности её дальнейшие действия провалятся в небытие, в чёрные дыры не такого уж и щадящего подсознания. Как она окажется на первом этаже – не запомнит. Впервые очнётся на террасе у выхода на задний двор. Простоит недолго, ровно столько, чтобы осознать произошедшее – понять с чёткой ясностью, что всё это правда. Её только что поставили перед известностью и жёстким фактом о её дальнейшей судьбе.

Её продали! Именно так, как и мечтали всё это время! Как можно подороже! Человеку, который способен даже переплатить. Человеку, чей банковский счёт и знатное происхождение не перебьёт никто другой из гипотетических кандидатов на руку и сердце сиротки Эвы. Это же предел всех мечтаний! Как можно не возрадоваться такому головокружительному повороту событий? Она ведь только что оправдала все возложенные на неё семьёй Вудвиллей-Клеменсов надежды, совершив во истину нечто невероятное!

Возможно нечто близкое чувствуют люди перед приближением собственной смерти: сводящий с ума ужас с шокирующей неизбежностью, от которых в жилах стынет кровь, а тело пронизывает выбивающими разрядами высоковольтного тока. Тебя буквально трясёт и физические силы покидают с быстротечностью воды, попавшей в сухой песок – истончаясь за считанные секунды и подрезая нахлынувшей слабостью, будто ударом сбивающей с ног смертоносной волны. Ты даже не соображаешь, что при этом творишь и куда тебя ведёт, как под воздействием сильнейшего притяжения интуитивных импульсов и подсознательных желаний.

Прижмёшь ладошку к нижней части лица, запечатывая рот неосознанным порывом (не дай бог и вправду, кто услышит) и практически слетишь по ступеням, словно подхваченный резким порывом ветра осенний лист, не разбирая пути и едва понимая, куда да зачем бежишь. Ноги сами вынесут по заученному маршруту вначале в сад, через незамысловатый лабиринт идеально выстриженных кустов из садовых цветов, метрового самшита и прихотливой камелии, прямиком в затенённый тоннель двухвекового парка.

Сколько будет бежать, не запомнит. Да и толку то? Остановится лишь раз, когда перед глазами уже начнёт всё расплываться до неразборчивых пятен, а сердце разрывать грудную клетку, едва не буквально вбиваясь в рёбра изнутри свихнувшейся птицей. Прижмётся к необъятному стволу ближайшего дерева, задыхаясь и более не сдерживая ни надрывных всхлипов, ни истеричных рыданий. Даст всей этой нечеловеческой боли наконец-то выплеснуться, вырваться на свободу в самом безобразном её виде, хотя и понимая, что легче всё равно не станет. Всё равно будет ломать и рвать на части, топить в осколках и острых гранях беспощадной необратимости, не оставляющей на рассудке и в душе ни дюйма живого места. А как остановить всё это – всё равно не узнает, даже ежели захочет.

Только не останется в голове таких мыслей и желаний, кроме одного. Дичайшей, почти остервенелой жажды сделать что-нибудь отчаянно безумное, чтобы хоть как-то заглушить эту сумасшедшую боль или напрочь вырывать её из себя. И что самое страшное, ведь даже не к кому обратиться или просто позвать. Припасть к чьим-то коленям маленькой, обиженной всем миром девочкой, чтобы выплакаться навзрыд в подол чьей-то юбки и спрятаться там же, под защитой нежных и таких родных рук. Нету у неё даже этого! Лишили и отобрали данное право ещё десять лет назад.

Но разве измученное внутренней болью тело понимает, что же происходит на самом деле? Рефлексы всё равно окажутся сильнее любых отголосков здравого рассудка. Губы всё равно станут беззвучно шептать слова, которые не произносились уже очень давно, звать тех, кто перестал откликаться даже во сне. Почти умолять, выпрашивать…

И, конечно же, никто не услышит, не откликнется и не придёт. Будет лишь шелестеть растревоженная в высоких кронах юго-западным дыханием ветра изумрудная листва. И откуда-то из дальней чащи насмехаться голосами птиц надменная природа, словно передразнивая безупречной трелью крохотных созданий неравномерные всхлипы своего более интеллектуального творенья, оказавшегося таким беспомощным и несовершенным перед ударами близких ему людей.

Сознание так и не успокоится, не убаюкается шёпотом принявшего её в свои объятия парка. Специально выждет, когда тело наберётся новых сил, а дыхание более-менее выровняется и перестанет, как безумное, рвать лёгкие и сердце. Заставит вскоре оттолкнуться от ещё сырого ствола дерева и вновь побежать по почти заросшей тропе ещё дальше, в другой конец сумеречного тоннеля. Она даже не станет прикрывать глаз или интуитивно щуриться, когда по ним ударит ярким светом из показавшейся впереди арки «выхода». Разве что бежать уже будет не так резво и рыдать не так надрывно. Останавливаться больше не станет, только переходить на быстрый шаг, пока в конечном счёте не доберётся до перистиля Лейнхолла с давным-давно погибшими цветниками столь когда-то любимых Элизабет Вудвилл-Лейн садовых орхидей, скрытых теперь под безобразным ковром мёртвой листвы и узловатыми лианами диких растений. Прервёт свой отчаянный бег лишь у массивных дверей центрального входа, заколоченных ещё более тяжёлыми, будто каменными досками почерневшей и впоследствии поседевшей уже ни к чему не пригодной древесины. Прижмётся к ним трясущимися ладошками и обопрётся, навалившись всем весом, пока не начнёт бить и царапать неподдающуюся преграду из десяти лет чужого забвения.

Бить, стучать, звать… обвинять. Опять звать. Поднимать полуослепший взор, выжженный солью беспрестанно льющихся слёз, то ли к небу, то ли к арочной фрамуге дверей, словно надеясь там кого-то увидеть. И не увидит, конечно же, никого. Как и не дозовётся, выбиваясь из последних сил и теряя остатки упрямой гордости. Скатится вскоре по грубой поверхности мёртвого дерева прямо на треснутый гранит каменной террасы, продолжая всхлипывать и растирать распухшее лицо выпачканными пальцами и ладонями. А после и вовсе сожмётся в немощный комочек, забьётся в поглотившую её боль будто крошечной занозой в чувствительную плоть собственных оголённых эмоций, только так и не спрячется ни от неё, ни от себя. И уж тем более от реальности, от жизни, всего в одно мгновение ока превратившейся в фатальный кошмар беспросветного будущего.

Сколько вот так вот прорыдает? Да кто ж его знает-то? Будет уже в сущности всё равно. Ведь никто так и не появится за всё это время, не найдёт её и не успокоит. Словно что-то или кто-то специально огородит от внешнего мира в этом заброшенном уголке давно умершего прошлого, нисколечко не мешая безутешному горю рвать сердце и душу.

Подол юбки платья над коленками покроется влажными пятнами, исподнее пропитается неприятной испариной, налипая к коже ещё более отвратными ощущениями неравномерно мокрого белья. Восприятие себя, как чего-то никому ненужного и невидимого превзойдёт все схожие моменты из подзабытых воспоминаний, усилив безысходность настоящего не менее, чем во сто крат. Даже выплакаться не получится. Боль так и не пройдёт. Сознание не просветлеет от нежданных идей по возможному избавлению от неминуемого грядущего. Надежда не вспыхнет и не замерцает немощным лучиком в конце тёмного тоннеля беспросветных мыслей и изматывающего отчаянья.

Всё таким же и останется, как и до этого, безвыходным и мучительно болезненным. Боги не услышат… призраки прошлого тоже. А если и услышат, то останутся безучастными к происходящему. Впрочем, как и всегда.

Если так поразмыслить, то ничего нового в её жизни так и не произошло, просто в этот раз её решили загнать на жертвенный алтарь официально, в открытую напомнив о её неоплаченном долге перед семьёй Клеменс. Рано или поздно это должно было случится. Может ей просто раньше казалось, что ей всё-таки удастся этого избежать? Наивная! Глупая! Неужто понадеялась на прошлые примеры бальных сезонов в Леонбурге? Решила, что она и впрямь какая-то неприметная ни для кого сиротка и таковой останется до конца своих дней? Видать, действительно слишком плохо знала свою тётку, раз уверовала в свою мнимую ауру некой защиты от чужих взглядов и далеко не платонических интересов. Могла бы уже догадаться из недавних событий и более близкого знакомства с одним из самых ярких представителей сильного пола…

Ну вот. Теперь ей не хватало для полного счастья воспоминаний о Киллиане Хейуорде. Будто ей мало последних потрясений с подачки тётушки Джулии.

Как раскалённой спицей, а то и несколькими сквозь сердце и измученный рассудок резануло и даже вырвало из груди сдавленный стон, напомнив о последнем сне, о чувствах, которые как безжалостные жала ядовитой сколопендры вонзились в душу в момент утреннего пробуждения, но так до сих пор и не ослабили своей смертельной хватки. А вдруг это был какой-то знаковый сон? Вдруг ей пытались донести о приближающемся кошмаре или наказании за все её недавние грехи?

Даже ежели и так, то что ей с того? Что ей вообще теперь остаётся? Сидеть здесь и дальше, рыдая в голос и сетуя не известно перед кем за свою горькую судьбинушку? Как будто это что-то изменит или же ниспошлёт ей долгожданное избавление в чём-то или ком-то?

Очнись, Эва! Проснись уже наконец. Никто не пришёл и не придёт. Все итак знают, что ты обречена и никуда не денешься. Сама вернёшься, безропотно и молча, не поднимая глаз, не ропща и не сопротивляясь собственным нежеланиям. Ты такая и есть – никчёмная и безвольная. И обвинять в этом кого-то другого было бы просто глупо. Призраки родителей глухи, а возможно и слепы, сколько не взывай и не моли о помощи. Им всем всё равно. Могла бы уже догадаться за все эти годы.

Да, тяжело. Да, осмысление реальности такое и есть – не в меру жестокое и беспощадное. А когда было иначе? Можешь и дальше рыдать втихую от чужих глаз, никому до этого нет дела из-за чего да почему на этот раз. Для них это не в новинку, поскольку страдаешь только ты. Им плевать. Они знают, что это единственное, на что ты вообще способна.

Именно. Единственное…

Её будто окатит ледяным душем от этих мыслей. Заставит вскинуть голову, а потом и вовсе пошатываясь подняться на ноги и неровным шагом спуститься во внутренний дворик Лейнхолла. Виски сдавит тупой болью из-за долгих выматывающих рыданий, но в этот раз слёзы будут скатываться густыми ручейками без единого звука. Да и на кой теперь шуметь-то? Если раньше было бессмысленно, то сейчас и подавно. Лучше наоборот ступать бесшумно и желательно не чувствуя собственного тела. Чем меньше она будет думать об этом, тем проще будет совершить то, что удумала. Главное, добраться через заросли заброшенного сада до каменного русла узенькой речушки, а уже там по мосту или сразу вдоль дойти до края утёса.

После ночной грозы землю в той части сквера должно было притопить основательно, особенно там, где у границы с искусственным т-образным прудом возвышалась немаленькая ротонда (напоминающая собой, скорей, какой-нибудь запущенный склеп, а не когда-то изящную беседку для праздного отдыха). Только в этот раз данный факт нисколько не пугал и не останавливал от намеченного. Ну испачкаются туфли, да подол платья замарается в грязи, это ещё не повод возвращаться. Когда она совершит то, что собралась сделать, ей уже будет в сущности всё равно насколько грязным при этом будет выглядеть её туалет.

Теперь самое важное – не сворачивать с пути и не отвлекаться на что-то другое. Хотя сомнительно, чтобы после столько прошедшего времени её могло чем-то отвлечь, если, конечно, не трудно проходимой зоной полностью заросшего сада.

И всё же каким-то чудом ей удалось выйти на одну из каменных дорожек, пусть и успев перед этим увязнуть несколько раз домашними туфлями в болотной жиже едва не по щиколотку. Запыхавшаяся, не совсем опрятная и ещё вдобавок перепачкавшаяся, Эвелин наконец-то добрела до заветной цели. Правда былая уверенность касательно последних намерений ощутимо поубавилась, стоило лишь не совсем крепкому телу пройтись через затруднительные препятствия, и преодолеть, так сказать, непригодные для дневных прогулок места. Зато какое облегчение было испытано при виде старого каменного мостика, так же оплетённого цепкими побегами одичавшей ежевики и лианами девичьего винограда, как и большая часть оставшегося за спиной сада. Но всё же пришлось сделать небольшую передышку, на время остановиться и осмотреться, перед тем как выбрать дальнейший и уже окончательный путь.

За выложенным каменными плитами нешироким устьем то ли искусственного канала, то ли небольшого истока маленькой речушки (кажется берущей своё начало из горного озера за несколько миль отсюда), открывалась граница настоящей лесной чащи, а может и части парка когда-то принадлежавшего Лейнхоллу. Эва точно не помнила. По крайней мере, каких-то оградительных сооружений она не заметила. Вернее, не успела, поскольку слух буквально сразу же резануло нежданным собачьим лаем. Настолько нежданным после почти часа абсолютного уединения в этом совершенно безлюдном месте, что она чуть было не оскользнулась о мокрое основание мостика, неосознанно дёрнув с испуга ногой. Слава богу, хоть не упала, вовремя вцепившись обеими руками в ближайшие перила чугунной балюстрады. И тоже ненадолго.

Внутренний инстинкт в ту же секунду подсказал идею о поиске ближайшего укрытия. Быть кем-то здесь увиденной, без сопровождения, да ещё и в таком плачевном виде – не самое лучшее продолжение не самого лучшего дня в её жизни. Поэтому-то долго раздумывать не стала, почти тут же метнулась к широкому стволу ближайшего каури. И вовремя спряталась, так сказать. Взгляд успело зацепить движением собаки, которая привела её в чувства своим лаем, а теперь в припрыжку петляла среди местных растений и деревьев, то делая несколько быстрых рывков в сторону обрыва, то возвращаясь обратно по тому же маршруту, по которому сюда явилась. Эва даже успела её немного рассмотреть, к большому удивлению определив в домашнем животном умнейшую среди породистых псов пастушью бордер-колли. Правда, наличия овечьей отары здесь явно отсутствовало, поэтому…

- Я не собираюсь за тобой бежать. У меня две ноги, а не четыре и мне они так же дороги, как и моя голова.

Глава тридцать восьмая

Уж кого-кого, а услышать, и тем более увидеть здесь кого-то, да ещё и в лице Киллиана Хейуорда (неспешно пробирающегося сквозь заросли тропической чащобы) Эвелин ожидала в самую последнюю очередь. И, судя по реакции собственного тела, совсем не ожидала. Даже чуть не зашлась кашлем, когда сердце со всей мочи ухнуло о рёбра вначале при чётком звучании знакомого мужского голоса, а потом и вовсе пустилось в безумный пляс, как только глаза разглядели вынырнувшего из-за стволов старых деревьев, где-то в девяти ярдах от временного убежища девушки, вполне себе настоящего, живого и стопроцентного Хейуорда. И, поскольку останавливать свою хаотичную чечётку сердечная мышца никак не собиралась (во всяком случае в ближайшие минуты), затянувшееся на присутствие мужчины зашкаливающее волнение говорило как бы само за себя. И, похоже, оно только что вытиснило из головы Эвы все недавние мысли и переживаемые страдания, мгновенно переключившись на реальный образ того, кто, как это ни странно, до сих пор занимал в её памяти лидирующее место.

- Бога ради, только не носись за ящерицами, всё равно не поймаешь. И прекрати лаять, а то ещё услышат и пришлют сторожа с берданкой.

То, что она его видела здесь, уже казалось чем-то неправдоподобным, особенно после последнего сна и выплаканных слёз по собственному будущему. Даже неосознанно прикусила костяшки на кулачке, будто заранее предотвращая возможность издать нечаянный звук. Мало ли, а вдруг не выдержит, да всхлипнет. У неё и без того дыхание перехватывает, особенно от мысли, что её заметят. К тому же стоять неподвижным элементом в местной композиции тоже не слишком уж и получалось. Так и тянуло выглянуть на чуть-чуть из-за дерева и проследить за действиями мужчины. И не просто проследить, но и рассмотреть его фигуру, желая определить истинную причину его нахождения здесь.

Неужто явился на очередную свиданку с Софией Клеменс? Тогда почему так далеко от построек Лейнхолла и тем более от конюшни? Ощущение, словно специально держится как можно дальше от центра заброшенной усадьбы, но всё равно выбрал цель на примыкающей к имению территории. Спокоен, расслаблен, даже галстук снял и пиджак, придерживая оный за петлицу ворота через плечо. И идёт так, будто видит перед собой протоптанную дорожку, по которой ходил уже не раз и далеко не первый год. Да и по поведению его собаки иного не скажешь. Видно, что очень хорошо знакомы со здешними местами, при чём знают каждый встречный сучок и веточку, как свои пять пальцев.

- Пайк, какого чёрта тебя туда понесло?

Один раз ей всё-таки пришлось вжаться в древесный ствол и даже перестать дышать, потому что пёс вдруг ни с того ни с сего сиганул в сторону мостика, пулей проскочил его трёхярдовый пролёт и остановился, как вкопанный всего в футе от ног прячущейся девушки. Сердце у неё, кстати, в этот момент тоже остановилось, поскольку собака смотрела прямо ей в глаза с неизвестно какими намереньями. Хорошо, что ещё лай не подняла. Непонятно, как и почему, Эвелин даже приставила к губам указательный палец, эдаким умоляющим жестом. Видимо, надеялась, что пёс её поймёт и не станет ничего предпринимать со своей стороны для раскрытия её временного убежища.

- Я не собираюсь туда идти и месить то болото. Возвращайся, давай.

Пайк явно собирался было гавкнуть и даже слегка приоткрыл для этого пасть, издав негромкий гортанный рык, но так и не дождавшись от девушки какой-либо угрожающей ему и его хозяину скрытой агрессии, лязгнул зубами, по смешному дёрнув головой, и тут же чухнул в ту сторону, откуда перед этим прибежал.

Эва облегчённо прикрыла глаза и прижалась холодным от испарины лбом к более тёплому стволу каури. Сердце накручивало в груди сумасшедшие обороты и буквально клокотало кипящей кровью в висках и бухающей аритмией по всему телу. Уж ежели что и умело блуждать по всему внутреннему организму, так это сердечный пульс в своей первобытной пляске.

Простояла она так довольно немало, боясь сделать лишний глубокий вздох и напрягая слух до максимума. По сути она и превратилась в один слух, пытаясь наугад определить местонахождение Хейуорда, и когда он уже поравняется с её деревом. Кажется, в ту минуту замер даже окружающих их мир, и всё, что ещё недавно представлялось сверхважным и первостепенным, просто взяло и кануло в никуда и ничто. Рассыпалось на незримые атомы воздушного эфира под тяжёлой поступью мужчины, хрустнув вместе с сухими сучками и уступив место более значимой персоне этого дня.

Успокоиться на чуть удалость не сразу. Пришлось для начала какое-то время выждать, прежде чем Эвелин рискнула обойти дерево и выглянуть в нужном направлении, чтобы определиться в пространстве и собственном положении в сложившейся ситуации. Осталась ли она до сих пор незамеченной мужчиной и каковы её шансы на фоне нового витка совершенно нежданного поворота событий? Да и сумеет ли она вообще как-то сбежать отсюда, если вдруг придётся это делать в самые ближайшие секунды?

Судя по удаляющемуся от её укрытия мужчине, Киллиан даже мысли не допустил о том, что находился здесь далеко не в одной компании своего пса. Так же и шёл, неторопливо, особо не оглядываясь и не сбиваясь с намеченного пути – строго вперёд, к просвечивающимся меж деревьями ярким пятнам дневного света и скрытому пока ещё от глаз спуску к небольшой бухточке.

Эва рискнёт выйти из-за дерева ещё нескоро. Вначале проследит за уходом Хейуорда, пока тот совсем не исчезнет из виду, а уже потом, разрываемая внутренними противоречиями, решится пойти следом за мужчиной. И то не сразу. Дилемма окажется не из лёгких.

Ещё несколько минут назад она собиралась забраться на край каменного утёса, с которого небольшим водопадом стекала местная речушка, и, долго не раздумывая, броситься головой на морские валуны у подножия вполне себе высокого скального выступа. Но её не очень-то разумным планам помешало появление человека, который уже по своей возложенной на него всяческими проведениями и закономерными обстоятельствами сущности мог по праву именоваться персональным возмутителем спокойствия Эвелин Лейн. Во всяком случае, на ангела хранителя он совершенно не тянул.

Так что по любому, первая серьёзная попытка суицида банально была прервана чуть ли не в самом зародыше и вытеснена из сознания девушки иным разворотом событий. А точнее, Киллианом Хейуордом, чьё очень близкое присутствие умудрялось путать не только мысли, но и вытягивать на передний план чувства со страхами, которые, казалось бы, должны были кануть в небытие на веки вечные ещё час назад.

Может поэтому она и решилась на куда меньшее, но отнюдь не разумное безумие – пойти за ним и проследить за его действиями, а заодно и узнать, для чего он на самом деле сюда явился, нарушая неприкосновенность границ частных владений Вудвиллей-Лейнов. Если он опять надумал использовать территорию Лейнхолла для своих тайных рандеву, уж в этот раз она ему устроит. Запомнит этот день точно теперь надолго!

Только спускаться по выбитым в скале ступеням не стала. Выбрала наилучшую точку обзора там же сверху, меж двух стволов итальянской сосны и за кустами дикой жимолости. Хорошо, что хоть не додумалась лечь животом прямо на землю, как это было в деннике конюшни.

Для начала стоило хотя бы проверить своё предположение – пришёл ли Хейуорд сюда на встречу или для чего-то другого, менее прозаичного. Хотя при первом осмотре открывшегося взору песчаного пляжа в оцеплении двух каменных выступов-утёсов, никого, кроме мужчины и его собаки, более обнаружено не было. И, судя по поведению самого Киллиана, он явно проделал столь долгий от Льюис-Гранда путь всего лишь с целью… Искупаться?

Как бы странным не выглядело это со стороны, но иного вывода не возникало. Особенно после того, как он начал стягивать с себя оставшуюся одежду. Учитывая тот факт, что на этот раз он не был в курсе касательно присутствия тайного зрителя-наблюдателя, все его действия выглядели достаточно расслабленными и непринуждёнными, без каких-либо попыток проделать тот или иной манёвр со снимаемой вещью неким изящным или по театральному картинным жестом. И тем сложнее Эвелин было отвести свой взгляд от его спины, а в последствии и от того, что обнажилось вслед за ней. Кальсоны он тоже стянул, сразу вместе с брюками, оставшись буквально ни в чём.

Дыхание перехватило моментально и на раз. Эва даже задышала чаще и через рот, когда лёгкие в скором времени потребовали спасительных доз кислорода для срочного возвращения в отрезвляющую явь.

Уж такое со сном точно не спутаешь. Слишком чёткие и контрастные картинки, освещённые жаркими лучами полуденного солнца и буквально разрисовавшие гладиаторское тело портового грузчика расплавленным золотом горячей палитры. Прямо поверх бронзовой, ещё и лоснящейся от лёгкой испарины кожи. Разрисовали везде! Где только сумели достать, подчёркивая и без того лепной рельеф мускулистой фигуры живописными переходами между светом и тенями, создавая ощущение усиленной наготы и незащищённости в несколько раз.

Какое там дыхание, казалось, даже здравый рассудок приказал долго жить. А как Эвелин при этом саму бросило в жар и в моментально выступивший пот (будто ей до этого было мало раздражающих ощущений от влажного исподнего). Только глаз всё равно отводить не стала, при чём не сколько из любопытства, а от некой жадности, пробравшей её в те секунды до самых костей. Да и чувство стыда за своё срамное подглядывание поубавилось довольно-таки сильно. Словно что-то с ней изменилось за прошедшие дни, прибавив нежданной смелости и упрямого желания увидеть большее, да налюбоваться чужим совершенством всласть.

Тем более мужчина был ещё обращён к ней спиной и самое откровенное, что она могла лицезреть в те минуты – это его голые ягодицы и ноги. Но даже этого на первое время ей хватило, чтобы насмотреться до лёгкого головокружения физическими формами идеального тела и при их движении, и при неспешном погружении в накатывающие на берег мутно-бирюзовые волны неспокойного океана. То, как он входил в воду – хотелось запечатлеть сразу же, если и не на холсте, то хотя бы на стеклянных фотопластинах с помощью крупноформатной фотокамеры.

Была б её воля!..

Да только что она могла? Кусать кулачок и восхищаться со стороны совершенством человеческой природы? Хотя, надо признать, Хейуорд был идеален во всём, даже когда был полностью скрыт одеждой, а без оной так и подавно. Большой, смертельно опасный, но на её счастье сытый хищник, чья непринуждённая грация могла соперничать лишь с ленивыми движениями какой-нибудь горной пумы. Он и был, как та далеко не домашняя кошка, способная завалить на землю целого бизона. Да, желание протянуть руку и погладить её бархатный загривок будет непреодолимым, провести по всем безупречным формам ладошкой и чувствительными пальцами, дабы вобрать эти незабываемые ощущения нервными окончаниями собственной кожи и в коем-то веке удовлетворить своё мучительное любопытство. И тем ненасытней будет взгляд, не в состоянии компенсировать то, что жаждет и требует тело.

Говорят, за огнём и водой можно наблюдать бесконечно. Тем днём Эвелин Лейн познала ещё одну неопровержимую для себя аксиому жизни – за купанием Киллиана Хейуорда тоже можно смотреть целую вечность. То, как ласковые волны водной стихии принимают его нагое тело, обволакивая, скользя по коже мокрой плёнкой и приглашая в свои так ни кем и не завоёванные за долгие тысячелетия владения. А он особо и не спешил, делая небольшие шаги по песчаному дну сквозь сопротивляющуюся «преграду», пока просто не взял и не нырнул, скрывшись на несколько невыносимо долгих секунд в неизвестной глубине и направлении.

Надо сказать, Эва даже испытала что-то близкое к нежданному волнению. Ей очень нравился океан, она любила воду, но, поскольку последние десять лет росла в северной столице, вдали от ближайшей береговой линии континентальной границы, то уже успела порядком подзабыть, что это такое – доверять морю. Становиться частью его жизненно ценного элемента, совершенно не беспокоясь о том, что оно может сделать что-то плохое с тобой. Когда не боишься и веришь – тебе отвечают тем же, тем более, когда приходишь с миром или входишь полностью нагим и беззащитным, отдавая себя во власть сильнейшей на планете стихии.

Жаль, Эвелин уже успела об этом подзабыть, одновременно завидуя, как Хейуорду, так и принявшей его воде. Да и волновалась недолго. Вынырнул он вскоре, поплыв к поставленной цели уже у поверхности. Видеть теперь во всей его красе она, увы, более не могла, но всё равно, уходить не стала. С завидным терпением оставалась в своём укрытии, не смотря на припекающую жару и интенсивно потеющее тело под непригодными для подобного климата слоями плотных одежд. Без шляпки и зонтика – это было равноценно сознательному самоубийству, да и во рту уже начинало царапать, как наждачной бумагой, нежданно подступившей жаждой. Не помогало и частое облизывание быстро сохнущих губ и их лёгкое покусывание. Впервые в жизни она была готова отдать целое состояние за один несчастный веер или за возможность спуститься к воде и сделать то, что сделал мужчина.

Приходилось отвлекаться на что-то другое, время от времени разглядывая пятачок маленького пляжа с окружающими его красотами местной флоры и фауны. Чаще всего взгляд притягивало живой пеленой довольно неслабого водопада, шумящего в такт морским волнам и спадающего на россыпь каменных валунов всего в нескольких футах от границы солёной воды. Кстати, пёс Хейуорда предпочёл спасительную тень массивного камня, как раз поближе к пресной запруде, от которой, видимо, веяло куда приятной и более ощутимой прохладой. Там он уже успел до этого и питьевой воды налакаться и даже на несколько секунд забежать в неё по грудь. Теперь же вместе с Эвелин пёс терпеливо ожидал возвращения своего хозяина. При чём несколько раз за это время поднимал голову и смотрел наверх, именно туда, где пряталась девушка, но ничего со своей стороны к данному обстоятельству так и не предпринял. Видимо, ещё в момент их первого визуального знакомства как-то сумел определить для себя её абсолютную безопасность.

Конечно, она могла в любую секунду встать и просто уйти. По крайней мере, ей всё это могло надоесть. Ведь по сути, никаких конкретных целей с этой слежкой она не преследовала. Во всяком случае, не здесь и не сейчас.

Но она не встала и не ушла. И не потому, что не желала возвращаться в Ларго Сулей. Она вообще не хотела тогда думать о такой вероятности, как и вспоминать об истинных причинах, приведших её сюда. В первые жизни (или уже во второй раз за последние дни, если уж быть до конца честной), она делала что-то вопреки всем высокоморальным правилам своего общества, нарушая их самыми немыслимыми способами, какие вообще могут прийти в голову подобной, как она, девушке. В детстве, за данный финт её бы уже давно наказали, при чём очень серьёзно и быть может даже болезненно. А сейчас…

Вот именно сейчас её неумолимо порывалосделать во истину нечто вон выходящее, да такое, чтобы отец Полин тут же забрал своё предложение с замужеством раз и навсегда, а все остальные мужчины её социального уровня отшатывались от неё, как от прокажённой, за несколько ярдов до их возможного пересечения.

Если какие-то сомнения с чувством дискомфорта и успели посетить Эву в те затянувшиеся минуты ожидания, то хватило их ненадолго. Ровно настолько, чтобы забеспокоиться от Хейуорде и превратить остальное время в упрямое намеренье дождаться его возвращения на берег во что бы то ни стало. Заплыл он тогда довольно далеко, поэтому переживания оказались вполне обоснованными. Взгляд не желал расставаться с чёрной точкой, пока ещё видневшейся вдали головы мужчины, ни на секунду. Не притихли они и после того, когда он изменил направление своего заплыва в обратную сторону. Уж очень долго всё это продолжалось, да и сам мужчина словно намеренно никуда не спешил. Слава богу, хоть вернулся без каких-либо эксцессов и как ни в чём ни бывало добрёл до берега всё такой же размеренной походочкой, с которой до этого заходил в воду. Только в этот раз взору Эвелин предстал весь его захватывающий вид, так сказать, с лица. И отводить глаза в сторону, она, естественно не стала.

Наоборот, осмелела в своём разглядывании окончательно, вопреки всем своим недавним смущениям и забурлившей в жилах крови. Жарко стало просто до нестерпения. Сердце вновь ускорило свои взволнованные толчки, усилив накатывающие приливы будоражащей истомы в такт гулким ударам неровного пульса. Одежды стали ещё более невыносимыми и удушливыми, ещё более раздражающими и тесными. Хотелось даже от зависти заскулить. И было с чего. А завидовала она тогда, наверное, не только Хейуорду, но и воде, лоснящейся на его коже тончайшим слоем и создававшей дополнительный эффект к его совершенной наготе. Да, Эва уже видела его и мокрым, и полностью голым, но не при дневном свете и без возможности разглядеть его буквально с головы до ног во всех деталях. И в этот раз ему не было нужды прикрываться, хотя немалое меж ними расстояние всё равно скрадывало самые мелкие черты мужчины и не на одном лишь лице.

И всё же, любые, и в особенности столь незначительные препятствия не мешали девушке наслаждаться своим вопиющим подглядыванием. Подхлёстывало и чувство абсолютной безнаказанности. Хотелось рассмотреть, как можно по больше и запомнить не меньше и не так, как бывало в музеях – украдкой да исподтишка. И, надо сказать, заново увиденное, ей безумно нравилось и не важно с какой стороны. Даже идеальный эталон мужской красоты, высеченный талантливой рукой Микеланджело в статуе Давида буквально мерк на фоне Киллиана Хейуорда. Может от того, что тот был живым примером, а не мёртвым мрамором? Мог двигаться, дышать, менять позы и даже меняться внешне. Был тёплым и совершенно иным на прикосновения. Имел свой обособленный запах, а, главное, умел говорить, смотреть и воздействовать на своего собеседника даже обычными жестами, как и полным незнанием того факта, что за ним кто-то наблюдает. В этом и являлось его совершенство. Он умел чувствовать и мог заставить чувствовать других.

И Эвелин действительно всё это сейчас ощущала, именно в целом, разглядывая его не сколько по отдельным частям и так называемым выделяющимся «мелочам», а тем, кем он в сущности и был – самодостаточной личностью, возмутителем её привычного уклада жизни, человеком, встряхнувшим её душу с такой силой, что она уже почти месяц не может отделаться от его образа и навязчивых о нём мыслей.

Видимо, поэтому и не уходила. Ловила столь быстротечные моменты, в надежде сохранить в своей памяти каждый отдельный фрагмент, каждое движение мужчины и последующую за этим мини-сценку неигровой пьесы. Наблюдала, как он идёт к водопаду, как осторожно, моментами даже неуклюже, пробирается между скользких камней к удобному месту. И как становится под мощную стену падающей воды, на несколько секунд задерживая дыхание и закрывая глаза. Даже у Эвы невольно спёрло в груди, а на спине от затылка до копчика стянуло кожу будоражащими мурашками, будто кто провёл холодными руками. Кажется, она была готова отдать в те мгновенья собственную жизнь только за возможность оказаться на его месте… или не на его месте, а… рядом…

Он простоит под холодной водой не так уж и долго, ровно столько, чтобы смыть с тела и волос незримые крупицы морской соли и охладить разгорячённую плоть до блаженного для такой жары озноба. Жаль, что эти ощущения нельзя было чем-то зафиксировать на ближайшие пару часов. Именно столько времени уйдёт на его намеченное возвращение в Льюис-Гранд: всего несколько быстротечных минут, чтобы обсохнуть под палящими лучами беспощадного тропического солнца, потом неторопливо одеться, почти через нехочу взобраться по широким ступеням в скале обратно наверх и по старому маршруту вернуться на более удобную для передвижения просеку с накатанной дорогой. Естественно, самый длинный путь перепадёт на пеший ход в сторону города и, как на зло, мимо не проедет ни одной телеги или фургона, возницы коих могли бы согласиться подбросить его хотя бы до городской окраины. Зато его явного с этим разочарования не захочет поддерживать Пайк. Пса на дальнейший час буквально кто-то подменит. Будет носиться взад и вперёд, радостно тявкать и даже убегать в обратную сторону ярдов на десять, а временами и на все двадцать.

- Да что с тобой сегодня? Надеюсь, никаких подозрительных грибов или растений не находил? А то с тебя станется.

Когда наконец-то доберутся до границы города, солнце уже спрячется за подогнанными с юго-запада дождевыми облаками. Небо затянет довольно быстро, а потом и вовсе без какой-либо ласковой прелюдии, разразится тропическим ливнем с парочкой раскатов недовольного грома и несколькими вспышками пугающих молний. Хорошо, что к тому времени уже доберутся до центра. Прятаться под навесами скатных крыш ближайших домов не станут, просто побегут вниз по улицам прямиком до Льюис-Лейн Уолл. К тому же там уже будет недалеко до родного дворика, так сказать.

В дом вбегут оба.

- Отряхиваться иди в угол, и не вздумай лезть в спальню, пока не обсохнешь.

Что ж, по крайней мере, хоть какая-то часть этого дня оказалась более-менее приятной. Даже нежданный ливень немного приподнял настроение, пусть и пришлось раздеваться прямо на веранде. Оставалось ещё несколько часов до ночной смены. В самый раз заняться обедом и закипятить воды на чай.

Пока разогревался чайник с двойной порцией воды, решил поискать в чистых вещах комода в спальне сухую пару домашних брюк и, как оказалось, вовремя. Во входные двери кто-то принялся стучать, настойчиво, с ощутимой ноткой то ли подгоняемого дождём нетерпения, то ли обычного желания достучаться до хозяев дома во что бы то ни стало.

- Да иду уже! Иду! Что у вас там, пожар?

Возможно шутка и удалась бы, знай он наверняка, кого в такую непогоду могло сюда принести. Но он не знал и не стал гадать. Наверняка маменька прислала кого-то с кухни «Ночной магнолии», чтобы передать единственному сыночку горячий обед, не совсем удачно выбрав для этого нужное время и момент.

Но уж чего он в действительности не ожидал, отрывая двери, так это увидеть на пороге своего жилища Эвелин Лейн. Промокшую до нитки, обхватившую себя дрожащими руками за предплечья и со взглядом загнанной лани в огромнейших (едва ли человеческих) глазах, от которого тут же остановилось сердце, а последний ход мыслей так и вовсе приказал долго жить вместе со способностью думать.

- М-можно… в-войти?

Глава тридцать девятая

Не исключено, что она сошла с ума, при чём буквально. По другому её действия и не назовёшь. Подобным поступкам нет оправданий. Не даром женщину во все времена называли главным источником человеческих бед – рассадником смертных грехов. Она и являлась самым страшным грехом на Земле – его благодатной почвой. Его проклятым чревом, из которого рождались самые страшные людские пороки и злодеяния. Она воспроизводила на свет тех монстров, которые убивали невинных людей, давала жизни тем и тому, что оскверняло в этом мире всё светлое и совращало невинное. И какой бы слабой она при этом не была физически, её власть и сила были неоспоримы при любом раскладе.

Не удивительно, почему большинство мужчин так ненавидели эту презираемую многими цивилизованными культурами блудницу, старательно лишая её сестёр каких-либо прав и приравнивая к статусу нечеловеческих существ. Ведь все свои алчные пристрастия она получала ещё при рождении. Её не нужно было учить кокетничать или флиртовать, она умела это делать ещё будучи ребёнком, неосознанно, именно на врождённых инстинктах. Что уже говорить о том факте, что и для себя она представляла большую опасность, не способную смириться с жестокой реальностью, с личным положением в жизни и устоять перед теми соблазнами, которые нашёптывал ей на ушко персональный дьявол-искуситель – свой собственный рассудок.

Разве кто-то заставлял её принимать в тот день столь радикальные решения? Прятаться в кустах, следить за Киллианом Хейуордом с выбранных ею же лучших стратегических точек, а потом и вовсе дойти до дичайшего абсурда – пойти за ним следом в Льюис-Гранд. Как ещё было всё это назвать, если не стопроцентным сумасшествием? Ведь её никто не тянул против воли и не принуждал через силу, она сделала всё это САМА! Это было её личное желание, всецело её выбором, она этого захотела!

И кто знает, может боги и посмеялись над ней тогда. С циничным интересом наблюдали, как она шла за мужчиной всю долгую дорогу вплоть до центра города, петляя между деревьями вдоль пролеска или постыдно прячась за зарослями кустов или теми же стволами. А дальше так вообще решили испытать на прочность, ниспослав на голову девушки целый ливень. Если до того момента она ещё могла дать задний ход, развернуться и пойти обратно в Ларго Сулей, то только не после того, как на неё буквально обрушилось целое небо. Ведь до начала грозы она ещё как-то могла смешаться с толпой и даже приблизиться к Хейуорду на несколько ярдов, сократив расстояние между ними чуть ли не втрое, то после хлынувшего сверху дождя всё резко изменилось. Улицы враз опустели. Искать безопасное место, чтобы переждать ливень, не зная ни города и не имея какого-нибудь проживающего здесь знакомого, равносильно сразу же подписать себе смертный приговор. Знатная девушка одна одинёшенька без компаньонки и лакея в центре Льюис-Гранда? И при этом нет ни одного вразумительного объяснения, как и почему она здесь очутилась?

Проще было сразу же спуститься на набережную и оттуда сигануть в воду вниз головой.

Почему она продолжила своё преследование? Едва ли Эвелин сумеет хоть когда-нибудь дать на это чёткий ответ. Скорее, поддалась подсознательным импульсам. Потянулась вслед за человеком, которого знала и за которым всё это время шла, как тот ослик за наживкой из морковки. Правда всё равно придерживалась безопасной дистанции, да и не могла она бежать за ним по дождю с такой же скоростью, что и он. Где-то с середины улицы, на которой, видимо, Хейуорд проживал, увидела, в какой из дворов двухэтажных домиков тот заскочил. Как-то даже сумела запомнить то место и не спутать с воротами соседних таунхаусов, когда достигла нужной цели. К тому времени уже успела промокнуть до нитки и порядком перебздеть. И трясло её определённо не от холода. Как-никак, но ливень был тёплым. Да она его почти и не ощущала, если бы не нужно было передвигаться и придерживать мокрые юбки насквозь промокшего платья. Ходить в таком облачении было крайне неудобно. Ткань липла к ногам и мешала привычному шагу. И то ей было уже всё равно.

Она продолжала с завидным упрямством совершать глупость за глупостью. Добрела кое-как до нужного дворика и к своему удивлению обнаружила незапертые в воротах двери. Сложнее было определиться с нужным жилищем окружающих её зданий без подъездов, где на каждые апартаменты имелось своё личное крыльцо с отдельным входом. Правда, и в этом случае искать долго не пришлось. На весь двор только к одному крыльцу в четыре ступеньки примыкала деревянная пристройка в виде собачьей будки.

Широкое верандное окно в «шашечку» было занавешено изнутри самой обычной английской шторой из белой ткани, лишь слегка приподнятой над подоконником для небольшой полосы проникающего в дом света. Так что увидеть, специально для этого не вглядываясь, кто там мог находиться в это время было почти невозможным. И обильные струи ливня, заливавшие стекло, и отсутствие внутреннего освещения создавали дополнительное препятствие. Оставался лишь один вариант предполагаемого развития событий – подняться по ступеням крыльца и попытаться достучаться до хозяина данной части дома. Уж чего-чего, а на последнее – ей смелости хватило предостаточно и с лихвой.

Страха больше не было. Кажется, самое жуткое, что она могла пережить этим днём уже было давно ею пережито и оставлено за спиной. Ну, может ещё сердце продолжало бешено колотиться и мешать ровному дыханию, но кто бы в таком случае мог её за это осудить? Эмоции никуда не девались и волнение тоже. Она даже не задумывалась над тем, как её примут, впустят ли в дом. Да и что вообще может случится после того, как Киллиан Хейуорд откроет перед ней дверь?

И он её-таки открыл, хоть и не совсем скоро. Если бы не подал голос, приближаясь откуда-то из глубины комнат, можно было бы решить, что он не расслышал стука или зашёл в гости к кому-нибудь из соседей. Шум дождя поглотил смысл его слов, превратив знакомый баритон мужчины в неразборчивый звуковой гул. Но даже этого Эвелин хватило, чтобы испытать что-то близкое к несказанному облегчению. Она не ошиблась дверью! И за ней оказался именно тот человек, которого она и хотела увидеть. И он явно был изумлён тому, что предстало его глазам.

- М-можно… в-войти?

Конечно, её трясло. От нервного озноба, от недавних переживаний, от освободивших её немощную душу страхов… А ещё от собственного решения. Безрассудного, немыслимого и безумно аморального!

- Да! Конечно!.. – очнётся он почти сразу же. Возможно после того, как до него дойдёт, что он не бредит и не спит. Да и нелицеприятный видок Эвелин Лейн едва ли мог натолкнуть на иные предположения. Мокрая, несчастная, далеко не в ярких лучах божественного света, ещё и без наличия ангельских крыльев за спиной. Более приземлённого к окружающей реальности образа и не придумаешь. Без слёз, как говорится, не глянешь.

- Как ты сюда попала?.. – хотя, скорее, его подмывало спросить «откуда она здесь вообще взялась?».

Нежданное волнение от нежданного появления незваной гостьи, ещё больше спутает критический ход мыслей, на какое-то время и вовсе отключив данную способность. Проще, естественно, будет спросить напрямую, чем пытаться угадать самому. Но может и не проще. Дилемма всё равно окажется слишком сложной.

- Ты одна?

- Да… одна…

- Совсем?! – или даже скорее «КАК ОДНА?!».

Изумление нарастало с каждой последующей секундой всё шире и оглушающей, одновременно и шокируя, и частично парализуя не один лишь мозг.

- Да, совсем… У тебя есть вода?

Он только сейчас заметит, что они оба застынут на пороге, после того, как он закроет за девушкой дверь и будет разглядывать её, как некий призрак, зависший прямо перед его носом. Разве что не тыкать в неё пальцем на проверку её реального существования.

- Вода? Зачем? – сложнее, наверное, будет оторвать взгляд от её глазищ. От их бездонных омутов загадочного цвета (видимо, поглощающего ближайшие оттенки ближайших предметов и вещей) буквально помутнеет в голове. Теперь-то он поймёт, от чего его уберегли позапрошлой ночью в дворовых сумерках Готаны и особенно в неосвещённом проходе меж двух домов. Увидь он полную картину и всю детальную глубину этих глаз тогда, кто знает, чем бы вообще закончилась для них обоих та ночь.

- Пить… хочу пить… - вот так просто. Этим немощным голоском, слегка охрипшим от волнения и той же сухости во рту, его вынудят сорваться с места чуть ли не сразу же, без какой-либо дополнительной команды сверху. Подхватит с кухонной полки чистый стакан, а с трапезного стола – графин с питьевой водой.

Даже эти, в сущности безобидные действия, никоим образом не помогут собраться с мыслями и духом. И это будет странным, поскольку хозяева своих жилищ так себя не ведут, тем более такие, как Киллиан Хейуорд – не пританцовывают вокруг незваных гостий и не выслуживаются перед теми, будто пред лицом королевы Виктории.

Его скорее будет одолевать беспокойство касательно плачевного вида Эвелин Лейн и конечно же её самочувствия. Как она сюда попала, да и какого чёрта её вообще сюда принесло? – заденет его критическое мышление чуть ли не в самую последнюю очередь.

- Тебе надо как-то вытереться, извини… но с твоего платья буквально на пол стекают ручейки воды.

Он будет наблюдать, как она торопливо допивает уже второй стакан, а сам при этом хмуриться всё сильнее от собственной растерянности и беспомощности. Ведь по сути, подобная ситуация, где не он являлся её полноправным зачинщиком, и не он держал руку на пульсе происходящего, разворачивалась с ним впервые в жизни.

- Пойду поищу какое-нибудь полотенце. – возможно поэтому и сбежит в жилую комнату, не зная, что ещё делать и о чём в такие моменты говорить. Но и оказавшись на время в мнимом одиночестве, не сумеет сосредоточить свои мысли на том, что случилось и почему. Не сможет. Перед глазами будут стоять бездонные очи и обескровленное личико мокрой и совершенно беззащитной Эвелин. И её присутствие будет ощущаться, не смотря ни на какие идиотские попытки побега в другое помещение, так же остро и почти физически, как если бы он уже к ней прикоснулся.

Однозначно ему следовало успокоиться и взять себя в руки.

Если бы это было так просто. Всё равно что пытаться успокоить голодного волка, в логово коего собственной персоной заглянула Красная Шапочка. А если вспомнить тот факт, что они не так уж и давно расстались при весьма пикантных обстоятельствах и пережитые с той злопамятной ночи чувства до сих пор царапали по нервам и задетой тогда гордыне…

- Если я не совсем вовремя…

Киллиан резко обернётся, совсем не ожидая услышать за спиной скромный голосок то ли невинного ангелочка, то ли коварной искусительницы – хотя и не исключено, что и той и другой вместе взятых. Он как раз в это время копался в среднем ящике комода в противоположном от входа в комнату углу.

Эвелин замрёт в проёме раскрытых настежь дверей, продолжая обнимать себя за предплечья (скорее интуитивно, нежели осознанно) и украдкой разглядывая единственное жилое помещение, так называемых личных владений господина Хейуорда. Гостиная-спальня плюс библиотека и даже уборная – по-иному эту комнату назвать как-то и не получалось. Достаточно просторная и немаленькая, иначе едва ли в ней вместилось за раз столько предметов мебели и несколько книжных шкафов вдоль западной стены. Даже имелось большое овальное зеркало на ножках-подставках в углу, меж выстроенных неравномерными рядами книгами, которые, видимо, не поместились на полках открытых стеллажей. Небольшой письменный стол под одним окном, старое кожаное кресло где-то по центру и напротив двуспальной кровати с высокими стойками и рамой из простых деревянных брусьев под обычный балдахин из маскитной сетки. Ничего примечательного, включая умывальник за занавеской в дальнем углу у второго окна, и платяного шкафа с комодом у восточной стены. Хотя чистота и некая организованность в расположении большинства вещей весьма удивляла.

- В смысле не вовремя? Не вовремя постучалась и вошла? Надо было постоять под ливнем ещё минут двадцать? – мужчина ещё грузнее нахмурит брови и торопливо шагнёт в сторону оробевшей гостьи, расправляя на ходу старое покрывало для постели. Увы, но подходящего полотенца он так и не найдёт.

- Ну… не знаю… Может ты ждал кого-то другого?

Желание не только накинуть на неё сверху развёрнутую ткань широкого полотнища и сомкнуть его концы у неё под подбородком, но и тряхнуть при этом что силы да хорошенечко, захлестнуло сознание Киллиана каким-то безумным соблазном едва контролируемых импульсов. Удивительно, что вообще сумел ему противостоять и как-то удержаться. Правда, отойти так и не получилось, как и убрать рук. Принялся помогать, промокая сухим покрывалом спину и плечи девушки, хотя само занятие изначально выглядело глупым и бессмысленным. Но, скорей всего, сложнее было устоять перед возможностью наконец-то дотронуться, пусть и через несколько слоёв раздражающих тканей, - узнать на ощупь, что она реальна и действительно стоит прямо перед ним, не отводя в сторону осмелевшего взгляда. И это было… почти нежданным. Слишком волнительным.

Наверное, его сердце ускоряло свой ритм до подобных надрывных толчков только раз или два за всю историю его «любовных» похождений. В первый – когда его лишали невинности и во второй – когда сделали настоящий минет. Только сравнивать этот момент с не совсем подходящими воспоминаниями было как-то не к месту.

Сколькими лицами он так любовался и сколько гипнотизировал глаз, преследуя заведомо известные ему цели. Что же было не так в этом случае? Ведь он совершенно не допускал в свою голову, что появление Эвелин Лейн на пороге его дома должно было закончится чем-то определённым, например, более близким с ней знакомством в его постели. Не мог он такое себе представить, даже желая её в эти секунды до оглушающей боли в паху, даже прикасаясь к ней совершенно целомудренными жестами, но не в состоянии совладать с эрогенной немотой в ладонях, которая расползалась по всему телу удушливой похотью и головокружительным сладострастием.

- Я никого не жду в этом доме. Как правило, кому надо, те приходят сами. – хотел ли он данным ответом её уколоть или же сделал это непроизвольно? Он так и не узнает. Как бы он ни пытался и что бы ни делал, не он владел этой не вполне естественной ситуацией.

- Может его лучше снять?

- Что? – кажется, в его ушах зашипело ещё сильнее, а кровь с адреналином, прилившие к глазам, едва не сожгли глазную сетчатку к чёртовой матери.

- Платье… Оно слишком тяжёлое, когда мокрое. Его можно развесить на кухне над печкою.

- Ты это серьёзно? – теперь ещё и дыхание участилось. И он так и не понял, как сократил расстояние к её лицу, как перестал растирать ей спину и как его пальцы оказались на её скулах и подбородке. Похоже, не он всё это делал, а поглотившее с головой расплавленное облако собственного безумия и подкупающего на раз соблазна. Оно расплывалось под его кожей, разносилось во все уголки напряжённого тела кипящей кровью и впивалось наркотическими иглами в каждую пору и нервное окончание. И билось, в такт свихнувшегося сердца, обжигающей пульсацией в голове и внизу живота.

- А ты всерьёз хотел меня в ту ночь?.. Хотел довести до конца то, что задумал?

Это она точно удумала свести его с ума. Той ночью чуть не довела до ручки, теперь вот сейчас. А он, как дурак, стоит, да тонет в колдовском омуте её невинных глаз, кое-как понимая, какую же глупость она совершила, придя в его дом сама, добровольно, как агнец на собственное заклание. Неужто думает, что сумеет опять сбежать?..

- Так ты для этого сюда пришла?.. – может какой-то весьма отдалённой частью своего прагматичного рассудка он и допускал подобную вероятность, но никак не мог поверить в это в целом. Слишком абсурдно. И больше походит на бредовый сон, чем на правду.

- А для чего я ещё могла сюда прийти? За стаканом воды? – лучше бы она промолчала или сказала что-то другое, перевела бы тему в другое русло.

Но обратного не воротишь. Слова они такие, и чувства тоже, что отражаются в глазах и даже на лице. Не запрячешь обратно и не изменишь смысл, как и их воздействие на чужой рассудок.

Поэтому-то он и не сдержится. Не сумеет. Потеряет контроль сразу же, окончательно разрывая связь с внешней реальностью и буквально головой ныряя в манящую бездну этого пьянящего сумасшествия. Будто кто более ненасытный и неуправляемый вырвется на волю, сжигая в чёрном забвении здравый разум и оголяя каждую эмоцию с остервенелым желанием чуть ли не наизнанку. Толкнёт и накроет его телом хрупкую фигурку беззащитной Эвелин Лейн, сомнёт её податливые губки ненасытным вторжением жадного поцелуя ещё до того, как осознает, что его попросту на это спровоцировали. Хотя данный факт будет уже не важен, потеряв свой изначальный смысл под натиском куда сильнейших ощущений и раскалённой в жилах эйфории. Всё остальное тоже рассыплется в бренный тлен, где-то там, за стенами этой комнаты, останется только первозданный грех, воплотившийся в нежное тело в его руках и собственная похоть, которая будет им управлять – ныть в одеревеневшем члене и его пульсирующей головке.

Остановится уже и не сумеет, пока не насытится влажной глубиной чужого ротика с ответными движениями губ и язычка под его откровенными проникновениями. Пока не вырвет несколько несдержанных стонов и всхлипов из её горлышка, имитируя бесстыдный акт соития этим немыслимо откровенным поцелуем. Даже когда состояние эрогенного возбуждения дойдёт до нереальных пределов, будет насиловать её рот, едва ли осознавая, что творит, но не прерываясь. Сытясь, торжествуя и завоёвывая по праву каждый уголок то ли её раскрывшейся ему навстречу души, то ли столь желанного тела (но скорее, и того, и другого).

Не заметит, как прижмёт её к стене, как перекроет все пути к отступлению, пусть и понимая, что в этот раз сбежать у неё не выйдет. Да и не даст ей это сделать банально. Надо будет, просто перекроет ей рот хоть ладонью, хоть чем другим. В этот раз все её слова будут связаны только с мольбой о пощаде не останавливаться! Уж теперь-то он всё для этого сделает, учтёт каждую из совершённых им в прошлом ошибку.

- А ты… - прервётся только раз, когда поймёт, что сил терпеть уже не осталось, а задирать ей мокрые юбки и путаться в её панталонах, чтобы сделать всё по-быстрому и наспех – покажется неприемлемым даже для него. И то, ещё не сразу отпустит, прижавшись лбом к её влажным волосам над лобной костью. Желание вновь припасть к губам Эвелин, потемневшим до цвета спелой вишни, будет таким же сумасшедшим, как и в момент поцелуя. – Ты действительно… этого хочешь?

Как бы сильно он её не жаждал и как бы не сходил с ума, всё равно не сможет переступить через то, что ещё оставалось в нём от человека разумного и в каком-то смысле ответственного. Какими бы он её до этого эпитетами не называл и не мечтал «отомстить» за ту ночь, не мог он вот так просто с лёгкой руки вписать её в один ряд к таким красавицам, как её кузина София Клеменс. Он чувствовал меж ними разницу слишком глубоко, почти физически, ещё с первых моментов знакомства с обеими. Может как раз она и рвала его здравый рассудок на части своим противоречием, делая его желания нестерпимыми, а восхищение буквально религиозным?

На вряд ли он сделает что-то немыслимое, вопреки своим принципам, именно с ней. Да скорее вобьёт в свои яйца пару гвоздей, чем рискнёт причинить ей боль!

- Не остановишь ли, как в тот раз? Я же просто озверею… Ты хоть понимаешь, по какому сейчас ходишь краю?

- Только если не сделаешь мне больно. – она тоже хороша. Вцепится в его запястья своими немощными пальчиками у своего лица, без страха в распахнутых до предела глазах всматриваясь в его совершенный лик профессионального охотника. Будто и впрямь способна читать чужие мысли и даже направлять в нужное ей русло.

- Но почему?.. Почему я?

- Потому что я так хочу… Хочу тебя.

Глава сороковая

Кажется, после этих слов в голове помутнеет окончательно, а желание разорвать её, подобно бешеному зверю, превзойдёт все предыдущие разы до немыслимых пределов. Чем невинней жертва, тем слаще её кровь, а ежели ещё и не отравлена другими руками и прикосновениями…

Но он как-то это чувствовал или же распробовал ещё той ночью – её совершенную чистоту. А её вкус и запах? Он не мог ошибиться уже во второй раз, пусть к ним и примешивались едва уловимые эфиры тропического дождя. Не поэтому ли он не находил в себе сил не думать о ней и не жаждать? Как можно не мечтать о таком ангеле и о её невинной плоти такому ненасытному хищнику, как он, познавшему стольких и столько? Не мечтать погрузиться в её девственное лоно и вкусить самый сладкий и запретный на земле плод?..

Дыхание выравниваться так и не собиралось, вместе мощными рывками сердца, да он практически этого и не замечал, когда не вполне осознанно скользнул ладонью по её шее вниз эдаким жадным порывом собственника, который проверяет реакцию своей женщины на интимные жесты её мужчины. Оттолкнёт или нет, либо ещё ближе прильнёт и затрепещет. Даже мокрое платье не помеха со скрытым под ним корсетом. Без труда определит её грудку, неспешно очерчивая упругий холмик и сдерживаясь от соблазна сжать что силы. Поведёт дальше, по стройному стану, кое-как прервав движение руки и ищущих пальцев у её живота.

- Мне надо тебя раздеть… - услышит собственных голос с трудом его узнавая, в то время как в голове будет долбить раскалённой жилкой лишь одна одержимая мысль. – Догола…

Её щёки и скулы вспыхнут будто нездоровым румянцем от его сиплого… нет, не предложения. И уж конечно не шутки.

Она впервые опустит взгляд, задышав чаще, но переспрашивать или что-то говорить в ответ не станет. Просто возьмёт и повернётся к нему спиной, не совсем изящно и слегка пошатываясь. Покрывало, накинутое им до этого на её плечи, с едва слышным шелестом соскользнёт по платью и упадёт к её ногам безжизненной тряпкой. Она даже голову опустит или склонит… И предстанет в тот момент такой хрупкой и беспомощной, что его самого полоснёт по сердцу, словно реальными лезвиями десятков ножей. Удержаться не сможет. Припадёт к её выступающим позвонкам губами и жарким дыханием, с жадностью слизывая влагу дождя с острыми гранулами сводящего с ума вкуса, почти с животным ликованием вбирая беспомощное «сопротивление» мурашек, проступивших на её чувственной коже под его языком. Очертит несколько крупных «бусин», пока пальцы с привычной лёгкостью пройдутся по ряду частых пуговок, высвобождая те из неудобных и слишком мелких петелек. Но ему не впервой справляться с подобным препятствием, чего не скажешь о теле, скрытом за этой нелепой бронёй из мокрых шелков и корсетных пластин. Кажется, он лишь впервые заметит цвет платья – пастельный оттенок то ли жёлто-розовый, то ли персиковый, сильно потемневший от влаги. Белый тоже будет не белоснежно ярким, словно дождь намеренно изуродовал столь чистые цвета, дабы выделить совершенство скрытого под ними тела.

Сложнее, наверное, будет отнять свои губы от её шеи и нежного подъёма трапеции, чем прервать пересчёт мелких пуговиц. От её пьянящей кожи и обособленного запаха, от которых будет сильнее кружить голову и острее пульсировать нестерпимыми судорогами по всей длине перевозбуждённого члена. Руки сами сделают то, что делали уже не одну сотню раз, но не с таким осязанием, как сегодня: стянут с её предплечий не длинные (всего до локтей) рукава с безжизненно обвисшими воланами кружевных манжет. Она ему даже немного поможет, ощутимо вздрагивая и неосознанно покачиваясь в его сторону, как к единственному здесь непреодолимому притяжению, окутывающего её со спины спасительным теплом чужой близости.

Платье осыплется мокрой тканью вслед за покрывалом более слышным шелестом, и Эвелин вновь обхватит себя за плечи, заметней задрожит, но не обернётся, а он и не додумается останавливаться. Уже не сможет, даже понимая, насколько ей сейчас страшно, пусть при этом всеми силами пытается это скрыть. Не то, что ему будет на это плевать. Нет… Чем быстрее он приучит её к своим рукам и касаниям, тем легче будет обоим. Поэтому и не станет прерываться или же медлить перед следующим действием. Торопливо пройдётся по крючкам нижнего лифа, распустит шнуровку корсета, после развяжет ленты нижней юбки-кринолина и отстегнёт явно неновую подушечку турнюра.

К тому моменту её дрожь усилится и пальцы вцепятся в предплечья ещё крепче, но это нисколько не помешает снять с неё целый ворох наслоенных «одежд» и нелепых приспособлений. Всё, что на ней останется – дневная сорочка и панталоны, если не считать туфель и подвязок для белых чулок.

- Если всё-таки сомневаешься или боишься… - ему придётся заставить её обернуться к себе лицом и поднять на него взгляд. До какой бы одури и полного помрачения рассудка он её не хотел в эти минуты, ему всё равно требовалось знать, что она не оттолкнёт его в нежданный момент и не окатит отрезвляющим душем из очередных шокирующих обвинений.

- Не сомневаюсь!.. Пожалуйста… Я… я просто не знаю, что нужно делать мне.

Из его горла вырвется немощный смешок, а желание сгрести её в свои ревностные объятия так и вовсе побьёт все предыдущие рекорды со схожим безумием.

- Пока ничего, - но сократить до минимума последние меж ними дюймы пока не получится, поскольку оставлять её в исподнем не захочет. Для начала придётся отстегнуть помочи на поясе с подвязками, не спеша, чтобы не выглядеть напористым и нетерпеливым, да и сам пояс тоже, перед тем как развязать ленты панталон. К тому времени его собственная сорочка уже начнёт налипать к спине из-за усиленно проступающего пота, а первые капли испарины сбегать от шеи по ложбинке груди к вырезу рубашки. Даже руки слегка задрожат от неконтролируемого напряжения. При чём эрекция не ослабеет ни на йоту.

- Можешь присесть на кровать, - голос тоже охрипнет и почти сорвётся, когда Эвелин не совсем уверенно вышагнет из упавших на пол вещей и панталон, по существу оставшись уже в последнем элементе нижнего белья.

В тот момент её смелости останется лишь завидовать, поскольку сдерживать себя Хейуорду будет стоить неимоверных сил и титанического терпения.

- Только присесть? – она сама скинет туфли, видимо, мечтая уже спрятаться под одеяло и хоть как-то унять нервную дрожь во всём теле. Но всё же присядет на ближайшую к ней сторону более-менее сносно заправленной постели.

- Пока да… - и всё это время он не отведёт от неё поплывшего взгляда, даже когда будет стягивать через свою голову собственную рубашку, а потом на пару минут присаживаясь у её ног, чтобы освободить те от тонкой вязки шелковых чулок.

Поймёт ли с каким упоением он будет впитывать чувствительностью своих пальцев нежнейший бархат её кожи? Её пугливую дрожь (возможно неожиданно сладкую) от его прикосновений к её оголённым голеням и ступням. И конечно же шокированные мурашки, которые выступят эдакими предателями на ещё совсем недавно гладкой поверхности.

Может поэтому и не сможет сдержаться. На несколько секунд накроет её холодные, чуть ли не кукольные пальчики с нижней частью ступней своими широкими, горячими ладонями и припадёт губами к одной из коленок. А она ахнет, почти затрясётся, не зная, что делать и о чём просить. Вцепиться в пододеяльник задышав во всю грудь и явно сдерживаясь, либо от страха, либо от собственных желаний что-то вытворить в ответ.

А он заскользит губами чуть выше, к более чувственному участку ноги, к основанию внутренней части бедра, бесстыдно вдыхая её запах и совершенно не скрывая собственных откровенных целей. И естественно захочет большего, как только уловит тонкий, едва уловимый аромат женского естества, смешанный с запахом влажной ткани, который ударит в голову похлеще ядрёной порции шотландского виски. Как тут не озвереть и сорваться?

- Вот теперь можешь ложиться.

- На спину?.. А сорочка? Её надо снимать? – с того, каких стоило ей мучений произнести последние слова, можно писать целую картину. Но он лишь мягко улыбнётся, осторожно поглаживая ей ножки пока только до коленок, надеясь данными жестами хоть как-то успокоить растревоженную скромницу. Знала бы она, каким ошеломляющим соблазнением выглядели все её действия и в особенности выражения лица.

- Если не хочешь, то не нужно. Она мне не помешает. Во всяком случае, только скроет твою наготу.

- Это плохо или хорошо? – ещё и щёчки зардеются более ярче, а губы так и вовсе запылают маковым оттенком, под цвет растёртых мужским фаллосом нежнейших складок девичьего лона.

Догадывалась ли она, какие картинки рисовало его похотливое воображение?

- Главное, чтобы комфортно было тебе. Хотя, да… Для меня лучше, когда тело полностью открыто. Это возбуждает до предела. – и будто в подтверждение своим словам, примется расстёгивать пояс и ширинку да своих брюках.

Эвелин ничего так и не ответит. Банально не сможет, оцепенев где-то на пол пути к центу кровати. Так и зависнет в скованной полусидящей позе, опираясь трясущимися руками о матрац за спиной. Её и без того смущало, то, с какой непредвзятой лёгкостью он снял до этого с себя рубашку, обнажив загорелый гладиаторский торс, который она ещё совсем не так давно со срамной жадностью разглядывала из укрытия в Лейнхолле. Только сейчас всё будет выглядеть как-то по-другому. Или же воздействовать на её ничем незащищённый рассудок столь близким откровением. Теперь будут видны все когда-то недоступные её пытливому взору детали: линии, выпуклости и родинки – то, что не сумела разглядеть издалека и в шоковом состоянии в портовой бане. И это окажется во истину невероятным и неописуемым, усиленным чётким пониманием, что она не просто может им любоваться, но и осязать его близость, его физическую опасность – необратимый момент их физического контакта, соприкосновений и слияния. И то расстояние, что останется меж ними, едва ли подействует на сознание и тело мнимой защитой.

Вроде бы и мощные, но на деле весьма хрупкие косточки ключиц; впечатляющий объём натруженных тяжелейшей работой плеч, не менее округлые бицепсы, упругие крылья мускулистой груди и целый ряд мышечных «подушечек» поверх рёбер и центрального рельефа живота. И всё это покрывает тончайший слой бронзовой кожи, испещрённой то там, то здесь ветвистыми змейками вздутых вен, особенно на руках и нижней части торса. Может ещё тёмные пунктиры тонких волосков на изгибах локтей, игривым росчерком у тёмных сосков и более густой линией от впадинки пупка – указательной дорожкой вниз к пока ещё прикрытому лобку.

И, похоже, ей всё равно мало, даже не смотря на то, как зашивается от страха её мечущееся в груди сердечко и как мгновенно в жилах вскипает кровь, приливая к коже и к некоторым участкам тела (как наливаются томной тяжестью груди, покалывая в сосках ошеломительной негой и отдаваясь мучительной пульсацией между стиснутых стыдливым жестом ножек). Да! До дикости мало!

Она ведь не просто замерла и смотрит так неотрывно. Она для этого сюда и пришла! Чтобы увидеть, познать и попробовать, выбрав того, к кому тянулась все эти недели всеми своими тайными помыслами, вопреки прошлым убеждениям и страхам. Но если желания и те же фантазии можно хоть как-то скрыть от окружающего мира, только как это сделать от себя? Когда происходящие кошмары наяву буквально толкают от отчаянья к краю бездны, неосознанно выбирая менее опасный «выход».

Что она могла ему сказать? Правду? И как бы она тогда звучала?

«Я пришла сюда, чтобы лишиться невинности с человеком, образ которого не отпускает мою грешную память вот уже сколько долгих дней и ночей. Мысль о том, что мне придётся после свадьбы лечь в постель с нелюбимым и откровенно противным для меня мужем убивает практически буквально. Сводит с ума. Заставляет искать выходы, коих не существует. Поэтому я и здесь. Пришла отдаться тому, к кому так неуёмно тянется моя бренная плоть, мечтая познать с ним физическую близость, как птица, прожившая с самого рождения всю свою жизнь в тесной клетке, тянется к небу за окном. Рвётся и телом, и душой узнать, что же это такое, летать в такой невозможной высоте…»

Нет, в её голове на тот момент не будет никаких мыслей. Она уже будет лететь (или падать), расправляя крылья и захлёбываясь вихревым потоком чистейшего воздуха – то ли животворящего неба, то ли смертельно губительной бездны. Превышенные дозы адреналина будут шипеть в висках и частично ослеплять глаза. Память с остервенелой жадностью ловить каждое движение и открывающийся фрагмент совершенной картины. И чем неожиданней они окажутся, тем сильнее охватит сердце и оцепеневший разум неподдельным восхищением.

Киллиан не отвернётся и не станет щадить её неопытный взгляд какими-то стыдливыми «фиговыми листочками». Просто возьмёт, да стянет с бёдер светло-серые брюки, обнажив последнюю самую интимную часть своего и без того идеального тела. Но только тогда (на какое-то время напрочь забыв, как дышать и воспринимать себя в реальности), когда она вновь увидит его во всей нагой красе, поймёт, насколько же картина была неполной.

Шокирует ли её увиденное? Ещё как!

Напугает ли? Возможно… По крайней мере, сердце будет колотиться на какой-то нереальной скорости и частоте, а от нахлынувшего жара кожу покроет обжигающей испариной.

Впервые в жизни увидеть мужской член в возбуждённом состоянии и едва ли понять, что да как… Откуда там взяться невозмутимому спокойствию и стопроцентной уверенности, что бояться нечего? Хорошо, что хотя бы не вскрикнет и не зажмёт рот ладошками.

Но взгляда всё равно не сможет отвести, даже сгорая от откровенного ужаса и зашкаливающего стыда. Может от того, что не сумеет поверить представшему её глазам? Она же ещё совсем недавно видела его в ином состоянии (как и в первый раз в портовой бане), так сказать, в вялом и абсолютно пассивном (и то вызывал своим срамным видом немалый шквал противоречивых эмоций). А теперь… Теперь он буквально увеличился в размерах и… Стоял! По-другому и не назовёшь. Более того, будто смотрел или нацелился в её сторону вздутой, подобно деформированному мячику, лоснящейся головкой, которая обнажилась неведомой ранее для девушки формой и даже цветом. Наверное, при других обстоятельствах она бы точно ляпнула что-то вроде: «Что это? И откуда оно там взялось?»

Но не ляпнула, поскольку на время лишилась дара речи и продолжала разглядывать детородный орган Хейуорда, как нечто невозможное и невероятное. Ведь даже его пугающее преображение не покажется чем-то уродливо отталкивающим. Завораживающим, да, пробуждающим нездоровое любопытство – в особенности! Но совершенно не омерзительным и ничуть не отвратным для несведущего ума начинающего художника.

И когда мужчина встанет коленом на край кровати, всего в нескольких дюймах от её стиснутых ног, ничуть не прикрываясь, а даже наоборот, будто демонстрируя своё желание в самом его откровенном виде, только тогдадо Эвелин наконец и со всей ясностью дойдёт, что это уже не сон. Более того, прочувствует происходящее именно кожей и будто бы оголившимися нервами.

- Обещаю… Я буду осторожен и сделаю всё от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо. Но для этого ты должна мне немного помочь. – он нависнет над ней, буквально заслонит собой всю комнату, но так и не дотронется, если не считать исходящего от него тепла и саму близость, которая ощущалась так же сильно, как и его прикосновения. Так что легче ей по любому не станет. Хотя назвать это чем-то мучительно болезненным тоже не поворачивался язык. Скорее смертельно опьяняющим – сводящим с ума сладчайшим страхом, от которого одновременно холодела спина, а по телу изнутри будто искрящимися разрядами разливалось блаженной истомой.

- Но я… не знаю как… - и тем сложнее будет отвести от его чеканного лика свой зачарованный взор.

- Всего лишь постарайся расслабиться и полностью мне довериться. – да и он будет любоваться её разрумянившимся личиком будто чем-то неповторимым и единственным, что занимало всё его внимание и последние мысли. И даже когда подтянет под её голову одну из подушек, а потом начнёт развязывать тесёмки на кружевном вороте лифа её нижней сорочки, не отведёт взгляда больше чем на секунду или две. – Настраивайся на то, что я хочу сделать тебе приятное и намного больше, чем просто приятное.

Конечно, она задрожит и несдержанно всхлипнет, когда его ладонь скользнёт под лёгкий хлопок ажурной ткани и полностью накроет её правую грудь. И когда сожмёт упругий холмик вроде бы и грубыми, но в то же время необычайно нежными пальцами, её проймёт буквально насквозь и едва не выгнет навстречу его руке. И не только руке, чьи шершавые мозоли, царапнувшие её чувственную кожу и сосок, ещё глубже вонзят в немеющую плоть сладчайшими кристаллами нестерпимой неги.

- Ты ведь ласкала себя когда-то? Доводила пальчиками до оргазма? – господи, почему в его устах, в его сиплом, точно вибрирующим в её интимных мышцах голосе, эти слова звучали так естественно и возбуждающе? Только от того, что он и не думал её за это осуждать, а даже наоборот? – Теперь то же самое с тобой хочу сделать и я. Не просто лишить тебя невинности, а вознести на пик блаженства, дать то, чего ты едва ли могла достичь, занимаясь самоудовлетворением в полном одиночестве.

- Но ведь… всё равно будет больно?

- Не думай о боли. При большом желании её можно превратить в неотъемлемую часть острого удовольствия. Просто расслабься… Если хочешь, закрой глаза.

Ну да, расслабься! Как тут расслабишься, когда кончики пальцев мужчины начинают вдруг сжимать твой сосок, а тебя саму тут же пронзает, как и в его твёрдую бусинку, и вершину клитора тончайшими иглами того самого острого удовольствия, словно простреливая насквозь. Даже не успеваешь ахнуть, только захлебнуться глубоким глотком воздуха, да сжать непроизвольно бёдра. Ну и вцепиться в пододеяльник под собой обеими руками.

- Отдайся этим ощущениям и не сопротивляйся. Пусть они затопят тебя… станут частью твоего тела и твоих желаний.

Наверное, он точно какой-то местный шаман или колдун, если её ведёт только от его голоса, а в голове мутнеет под натиском зрительного вторжения почти чёрных демонических глаз-гагатов. И ведь как-то воздействует и зачаровывает, словно приручает, как сознанием, так и телом. И конечно же не сопротивляешься, скорее наоборот. Тонешь в нём – в его словах, голосе и в близости, превращаясь в податливый воск в его руках. Пьянея, дурея, разрываясь на раскалённые атомы-искры, стоит только его губам соприкоснуться с твоими, будто кусочками одной общей головоломки, а его пальцам с изощрённой осторожностью сдавить твой сосок.

И всё. Весь мир рассыпается или растворяется в монотонном шуме дождя за окном, в то время, как Эвелин Лейн тонет в неведомых ранее ощущениях, поглощающих её и физически, и духовно – всего лишь под давлением чужих губ и пальцев, под похотливым скольжением чужого языка, то ли изучающего, то ли насилующего её рассудок и грешную плоть. И Хейуорд словно знает или как-то чувствует, что с ней происходит, не только не останавливаясь, а ещё больше и в нужный момент смелея и увеличивая силу воздействие своих ласк и порочного поцелуя. Если бы она не знала, что он человек, точно бы приняла за какого-нибудь демона.

Кажется, что его пальцы, губы и язык уже везде, или же это его сводящая с ума близость окутала от макушки до ступней ног, проникая в самое сокровенное и даже туда, куда попасть физически просто нереально. Он очерчивает контур её рта или же вторгается в него сминающими толчками, а ей чудится, как если бы его скольжения и неравномерные атаки отражались внутри её лона, обжигая именно там, вбиваясь чуть ли не болезненными ударами в интимные мышцы изнутри и снаружи, заставляя срамную плоть сжиматься, стенать и буквально испускать грешными соками. А когда его ладонь гладила, ласкала и сдавливала по её коже и холмикам грудей, время от времени именно впиваясь невыносимыми тисками-пальцами в воспалённые им же соски, её чуть ли не прожигало насквозь, вынуждая вздрагивать всем телом, выгибаться и даже постанывать.

И чем больше он продолжал, тем острее и глубже её пробирало. Хотя самым запредельным пиком её порочных ощущений в тот момент оказались его поцелуи уже не только в губы. Стоило ему прервать оный с её растёртыми до болезненного онемения губками (вот так, без предупреждения, едва не вырывав из её лёгких недовольный всхлип искреннего разочарования) и всего через секунду накрыть её сосок горячим вакуумом своего рта, как её тут же чуть было не вынесло вообще неизвестно куда. Окончательно поглотило за считанные мгновения бьющиеся в агонизирующих конвульсиях рассудок и тело будто раскалённым облаком или лавой. Как она при этом не потеряла сознания? – наверное, только благодаря какому-то чуду. А может и рукам человека, который ни на секунду её не отпускал, удерживая на призрачных гранях беспощадной реальности и его собственного мира.

Боже, а что он творил с её грудью, при чём с обеими полушариями одновременно. В то время, как его рот, язык и даже зубы затягивали, сминали, покусывали и слизывали каждый микрон её окаменевшего и впоследствии распухшего соска, пальцы его через чур осмелевшей руки делали почти то же самое со второй вершиной истерзанной им грудки. По крайне мере, теребили, сдавливали и растирали до острейших приступов ненормального перевозбуждения при любом раскладе. А ещё он чередовал свои ласки. «Наигравшись» с одним соском, переходил на другой и уже начинал насиловать изощрёнными поцелуями его, отдавая первый на растерзание пальцам второй руки.

И, похоже, этим пыткам не было конца, как и желанию молить его о пощаде. Выпросить то, к чему тянулась и требовала её грешная плоть. Если бы она ещё понимала что. Словно её вместе с агонией запредельного возбуждения переполняла ненасытная пустота необъяснимой и какой-то обезумевшей жажды, превращая девушку в некое безрассудное, чуть ли не до дикости остервенелое существо. И унять её привычным растиранием пальцев казалось невозможным. Она хотела чего-то иного – большего, может даже невозможного, того, что было не под силу самой Эвелин.

- Я хочу полюбоваться твоей киской… - Киллиан скажет это, наверное, через целую вечность. Когда прервёт свои пытки с её грудью и своим ртом, вновь нависнув над ней и почти на целую минуту припав к её иссохшим от стонов губам очередным сводящим с ума поцелуем. Кажется, к тому моменту она будет гореть уже не одним лишь лицом.

- Киской?.. – даже не сразу сумеет что-то произнести.

- Да… Твоим холмиком Венеры. Ты мне разрешишь на него посмотреть? – да и был ли это вопрос, когда его ладонь, наконец-то отпустив её грудь, скользнула по рёбрам и животу прямо к треугольнику лобка, почти невесомыми касаниями поглаживая через тонкую ткань сорочки самую чувствительную зону её враз задрожавшего тела.

При других обстоятельствах, она бы точно дёрнулась, как ошпаренная и, даже не задумываясь, тут же оттолкнула бы его руку. Но что-то её остановило. Может то, что с ней тогда происходило? То, насколько она была в тот момент возбуждена, и большая часть данного возбуждения была сконцентрирована именно в том месте, где теперь находились его пальцы? И не просто находились, но и усиливали своими осторожными ласками её изнывающую истому.

И разве она не для этого сюда пришла, чтобы пройти эти неизведанные врата плотского соития до победного конца? Разве не потому она «терпела» его поцелуи и извращённые пытки с её телом?

Да, страшно. При чём до холодящего оцепенения, но и в то же время до такой же степени пронизывало далеко не детским любопытством, буквально распирая изнутри. Ведь в любом случае, он не сделал с ней за последние минуты (а может уже и целый час) ничего плохого и болезненного. По крайней мере, ничего плохого в её понимании.

- А на неё… обязательно надо смотреть?

- Если бы я этого так сильно не хотел, то и не стал бы спрашивать. Обещаю, я буду крайне осторожен и сверх аккуратен.

Уж ежели кто и умел усыплять чужую бдительность, так это Киллиан Хейуорд, глядя при этом в глаза своей абсолютно неопытной жертвы и явно её гипнотизируя, как взглядом, так и успокаивающими поглаживаниями: пальцами одной руки по её личику, а другой – по низу вздрагивающего живота.

- Ты же разрешишь, да? Отвечать не обязательно. Можешь просто утвердительно кивнуть.

Конечно, она кивнула, пусть и залилась всесжигающей краской стыда буквально везде, где была кожа, закусив нижнюю губу немощным порывом. А он за это, как в благодарность, вдруг поцеловал её в переносицу, а потом в уголок глаза и в уголок рта. От такой нежности уже хотелось не то что взмолиться о пощаде, но и умереть прямо здесь и сейчас.

Если он преследовал цель лишить её здравого рассудка, то у него это уже практически получилось.

Но она ошиблась. Поскольку всё, что было до этого, как выяснилось немного позднее, оказалось лишь лёгкой прелюдией. Да и откуда ей знать о таком?

Даже когда он спустился к её ногам и с неспешной мягкостью развёл её коленки в стороны, приподнимая подол сорочки над её лобком и низом живота, даже тогда Эвелин не сразу поймёт, почему он так жаждал любоваться её срамной промежностью. В густых завитках лобковых волос довольно сложно что-то разглядеть, если конечно не помочь себе пальцами, что в принципе мужчина вскоре и сделал. Да, очень и очень осторожно, коснувшись опухших долек больших половых губ и с необычайной нежностью принявшись их поглаживать. И то что девушку при этом чуть не затрясло, его совершенно не останавливало. Наоборот, продолжал её ласкать и дальше с завидной смелостью и без какого-либо ярко выраженного присутствия стыда. И судя по его взгляду, заворожен он был данным процессом не меньше, чем Эву под его пальцами доводило до откровенного умопомрачения.

- Помоги мне… как-то показывай или говори, приятно тебе или больно? Делать это очень нежно или же чуть сильнее и даже грубее? – само собой, его взгляд был прикован не только к её лону, которое, казалось, стало ещё больше испускать порочную влагу, как только его руки добрались до желанной цели в буквальном смысле этого слова.

После поверхностных ласк, Хейуорд дошёл до большего, коснулся клитора и более нежных лепестков очень возбуждённой и очень влажной вульвы, осторожно, чуть ли невесомо массируя каждую чувствительную точку, от чего дрожь в теле Эвелин заметно увеличивалась, а дыхание и немощные стоны учащались.

Какой там показывать и говорить? Тут бы как-то остаться при своём уме. Да он и сам прекрасно справлялся, будто наперёд чувствуя где надавить чуть сильнее, а где заскользить круговыми или же прямыми нажимами, схожими с порханием крыльев мотылька. Но и этого ему окажется недостаточным. Хотя, куда уж интимней? Если бы Эва не умирала в эти минуты от его искушающих любований, точно бы сгорела от стыда, понимая, что падать ниже уже просто некуда.

Только и это был ещё не предел. Киллиан принялся целовать её и там, начиная с изнеженной кожи внутреннего бедра и постепенно продвигаясь влажными ожогами к его основанию, а после и вовсе заскользил горячим языком по тончайшему сгибу между ногой и промежностью. В тот момент, девушка не потеряла сознание вообще неизвестно каким чудом. И уже не сколько дышала, а задыхалась, не зная во что лучше вцепиться и как выгнуться, чтобы хоть как-то унять эту похотливую истерию собственного тела, превращающую её в невесть кого или во что.

И всё же, самым нестерпимым и в край безумным пиком этого бесстыдного действа, окажется мгновенье, когда обжигающий вакуум рта Хейуорда накроет чуть ли не всю поверхность онемевших складок интимной плоти с вершиной клитора включительно. Она не подскочила и не оттолкнула его голову только потому, что её, наоборот, выгнуло в обратную сторону, скорее ему навстречу. А после и вовсе погрязла в этом «омерзительно» порочном грехе, не в состоянии поверить до последнего, что с ней действительно это делают. Целуют в самом срамном месте! Расписывают языком и вакуумными засосами каждый уголок и точку её изнемогающего лона. Она даже не поймёт, когда именно мужчина скользнёт пальцем в её вагину. Видимо, когда надавит уже там изнутри, по ребристой стенке вагинальной мышцы и тем самым вызовет новый приступ эрогенного спазма, от которого у Эвелин поплавится всё, что ещё до недавнего времени в ней оставалось от человека разумного.

Дальше – больше. Или же глубже и нестерпимей. Её словно будут атаковать сразу с нескольких точек, при чём наиболее эрогенных. Ртом, языком, пальцем, устанавливая ритм, после которого физическое возбуждение не только начнёт нарастать с оглушающей прогрессией, но и делать что-то с её умирающим рассудком. Она реально захочет уже кричать, именно в голос и без того с трудом сдерживая жалобные стоны, где-то на задворках едва тлеющего разума понимая насколько всё это выглядит со стороны ненормальным. Насколько ненормально выглядит она! Доведённая до состояния, с коим на вряд ли можно было сравнить что-то другое.

И каким бы аморальным оно не казалось, по сути и являясь таковым, всё равно, это было… чудовищно прекрасным! Невообразимым! Непередаваемым и исключительным. Словно её на самом деле раскрывали или распечатывали, являя этому миру то, чем она всегда и была, но едва ли бы стала таковой, не появись на горизонте Киллиан Хейуорд.

И когда он доведёт её до оргазма (можно считать самого сильного, оглушающего и, наверное, в своём роде по-настоящему первого), всё что останется от неё в те, увы, ускользающие секунды – это чистейшая аура оголённой эйфории с всплеском чувств и ощущений, у которых будет лишь одно имя… Кажется, она впервые его и произнесёт тогда, пусть и совершенно беззвучно, одним движением губ, в порыве зашкаливающей страсти, будто пробуя на вкус или же привыкая к его созвучию с её эмоциями. И они действительно сплетутся в одно целое, окутывая и проникая в тело совершенной симфонией физического экстаза и духовного Абсолюта.

Маленькая, но сладкая смерть. И перерождение, в состоянии которого захочется застыть в нескончаемой вечности.

- Тебе было хорошо?.. – а может и не застыть, а полностью раствориться в руках мужчины, чьё исключительное лицо вновь предстанет пред глазами, подобно ожившему видению из сокровенных фантазий и снов. И чьи блаженные объятия превратятся в нежнейшую клетку, оплетающей и тело, и душу откровенной близостью – единственно желанной и ни с чем не сопоставимой.

- Мне было… восхитительно! – впервые за столько времени она что-то сумеет произнести, как и заставить себя разжать пальцы на ткани пододеяльника, чтобы поднять едва слушающие руки и дотронуться до идеальных черт божественного лика пред собой. Провести, словно любуясь по его лепным скулам, подбородку и нижней губе изучающими касаниями, уловить быстротечные мгновения этой ошеломительной картины до того, как мужчина припадёт к её иссушенному недавними стонами рту сминающим поцелуем.

И снова это будет подобно стремительному падению в недосягаемые глубины упоительного безумия – чувственного, не в меру сладкого и почти ирреального. Когда понимаешь, пусть ещё и не с полной ясностью, что это как раз то погружение и добровольное пожертвование, возврата из которого уже не будет. Да и захочешь ли вообще возвращаться?..

Кто бы знал, что поцелуи губы в губы окажутся такими головокружительными и настолько возбуждающими. Ещё не затихнут томные приливы от недавно пережитого оргазма, а ей захочется прижаться к склонённому над ней телу и… потереться раскрытым лоном бесстыдным движением, чтобы либо приглушить, либо вновь усилить это неконтролируемое вожделение. Остановит от этого порыва, видимо, лишь страх осознания, что она может прикоснуться к низу живота Киллиана, вернее, к тому, что под ним находилось. Но это не значит, что она не станет об этом думать, особенно понимая сколь ничтожно расстояние между ними именно там. Ещё и под натиском атакующих губ мужчины, чей едва уловимый вкус и аромат, одновременно и смутят, и заставят её дрожать от новых приливов порочного исступления.

Недавнее стеснение и сильнейший стыд начнут осыпаться с её сознания, будто крылышками мёртвых бабочек, постепенно и не спеша обнажая скрытую под ними сущность. Но пока что и сама Эвелин не будет знать, что же там было спрятано и сколько Хейуорду понадобится времени, чтобы довести начатое им до конца. Зато, когда он потянет по её телу сорочку, полностью обнажая торс и намереваясь вовсе раздеть до нага, ей и в голову не придёт ни одной пугающей мысли, что в этот раз её ничто более не будет защищать, даже несчастный клочок кружевной ткани. Теперь они будут равноценно обнажены, больше ничем не укрываясь и не прячась друг от друга. И данное понимание станет, как и новым открытием к происходящему, так и частичным освобождением от прошлых предрассудков и необоснованных страхов.

И тем острее будут восприниматься последующие действия мужчины, его прикосновения станут более осязаемыми, поцелуи более глубокими, возбуждение более невыносимым. Кажется, он покроет её тело жадными поцелуями везде где только можно, да и то, это будут не сколько поцелуи, а будто ненасытные глотки – влажные, обжигающие, бесстыдно порочные, под стать его изощрённому языку. И не важно, где он будет их оставлять, где задерживаться и куда проникать – на груди ли, животе или же меж бёдер. Все они равноценно доведут её до нового витка болезненного перевозбуждения. Превратят в податливую плоть в руках искусного ваятеля.

- Прости, но сейчас действительно будет больно…

Минута истины или ещё одна дверь в неизведанное? В этот раз он не просто накроет своей тенью, а именно ляжет поверх, буквально покроет собой и даже спрячет её голову в широченных ладонях ласкового палача. Вот это и станет его настоящей телесной клеткой, из которой не вырвешься, даже если вдруг удумаешь подобное учинить.

Шокирует ли её? Напугает ли до смерти, особенно когда к ноющей вульве прижмутся мужские гениталии, намеренно всё там растирая и добавляя совершенно новые, но не менее шокирующие ощущения.

- Обещаю… - да, будет слегка страшно (или не слегка), но его успокаивающие поцелуи по её лицу, порхающими касаниями губ поверх её рта, на какое-то время смягчат и даже утихомирят растревоженное его заявлением сердце. – Постараюсь сделать это достаточно быстро…

Вообще, само понятия больно, после того, что ей дали испытать и до чего довели, казалось теперь каким-то недосягаемо далёким от реальной действительности. Хотя при воспоминаниях о размерах возбуждённого фаллоса мужчины (а теперь ещё и при его осязании), было как-то… затруднительно сложно понять и представить, как он должен с ней совокупится. Правда, когда его рука скользнула меж их телами и намеренно направил головку члена по раскрытым складочкам воспалённого лона, растирая ноющую плоть невыносимо сладкой стимуляцией и вызывая новый всплеск пробирающих насквозь новых ощущений, Эвелин до самого последнего момента не могла поверить в то, что за этим может последовать что-то противоречивое в виде отрезвляющей боли, а потом ещё и крови.

Но всё это, как вскоре выяснилось, последовало. И было действительно неожиданно больно от изначального и дальнейшего действа. Острая, нарастающая резь при сопротивлении с инородным предметом, чьи размеры и непримиримое вторжение никак не соответствовали с настоящими возможностями девственного тела. Казалось в неё пытались вогнать нож, ещё и там, при чём далеко не тонкое лезвие. Естественно, первой реакцией было желание вскрикнуть, изумлённо раскрыв во всю ширь напуганные глазки, а быть может даже и попытаться оттолкнуть того, кто совершал с ней столь немыслимые вещи.

Но не оттолкнула. Инстинкты сработали по иному направлению. Вцепилась что дури в предплечья Хейуорда дрожащими пальцами и страдальческим взглядом в его тёмное, сосредоточенное лицо, будто бы намереваясь ещё плотнее в него вжаться. Он тоже смотрел в её глаза, плотно сомкнув губы и насуплено хмурясь, то ли пытаясь таким образом выпросить у неё прощение за вынужденное страдание, то ли протягивая между ними невидимую нить чего-то более глубокого и значимого, что свяжет их в этом противоречивом акте не только реальными каплями крови. И, кажется, она её почувствовала, ментально или же всё-таки физически, панически схватившись за неё, как за страховочный трос и доверившись полностью более опытному любовнику.

- Расслабься, Эвелин… Постарайся расслабиться… - его хриплый голос прошёлся по рассудку и свежим ранам осязаемой вибрацией дополнительного анестетика, прямо в момент очень глубокого и пугающего болезненного проникновения. О недавнем возбуждении было тут же забыто напрочь. В неё в буквальном смысле вошли, растягивая изнутри или даже распирая… Только потом она поймёт, что благодаря очень влажным стенкам вагины, она не почувствовала и десятой доли из того, что могло бы быть, если бы в неё вогнали член на сухую. Но он не только вторгся в неё, прорвав единственное физическое сопротивление женского организма, а именно заскользил, практически без какого-либо дополнительного усилия. Вот так просто, как это недавно делал палец Киллиана, только на этот раз намного ощутимей. Даже недавняя боль вдруг стала затихать. Хотя нет. Скорее деформироваться во что-то другое, сливаться с последними искрами не до конца унявшегося удовольствия. Правда, узнать, во что это могло в конечном счёте перейти и до чего вырасти, не удалось. Хейуорд сделал всего несколько быстрых толчков-рывков и сразу же вышел из неё, приподнимаясь над девушкой и обхватывая влажный член ладонью.

Она не сразу поймёт и почувствует, что же это было и как он это совершил, только уже после того, как на её живот и грудь брызнет ещё несколько капель какой-то тёплой жидкости, небольшая часть из которых достанет даже её ключиц. В тот момент её накроет новой волной эмоционального потрясения и несовместимых с пережитым и увиденным чувств. Лицо Киллиана исказится и понять от чего, будет несколько затруднительно. Возможно и от удовольствия, так как из приоткрытого рта мужчины всё же вырвется несколько сдержанных стонов-выдохов. Видимо, именно этим её придавит. Или не придавит… Скорее, переполнит неведомыми ранее ощущениями, в которых слабость преобладает над всем остальным. Во всяком случае, пошевелиться – не хватит сил по любому. Да и коленки будут трястись так, что лучше и не пытаться встать на ноги в ближайшие полчаса.

А ещё плавить жаром; шуметь, пульсировать и стучать в висках, да, наверное, и по всему телу, как и по телу Хейуорда тоже. Она услышит (точнее прочувствует) его бешеное сердцебиение, когда он ляжет на неё, накроет собой чуть не с головой, стиснув в своих огромных лапищах и уткнувшись лицом в её шею. И будет дышать, как загнанный зверь. И, кажется, немного дрожать… А её всё больше и больше переполнять забытой нежностью, словно сама близость и ощущение чужого, неподъёмного тела окутают буквально, проникнут под кожу и коснутся взволнованного сердца во истину ошеломительными чувствами.

Какой бы ни была до этого физическая боль, она забывалась чуть ли не моментально, уступая место нечто светлому, прекрасному и искреннему. Даже первородному, что всегда в тебе находилось с самого рождения, просто ждало своего часа. Ждало своего солнца, чтобы окрепнуть и распуститься навстречу ласковым лучам и их безвозмездному теплу.

- Прости… Я бы очень хотел, чтобы это было не так болезненно…

Его пальцы оплетут ей голову и контур лица. Его голос будет путаться в её влажных волосах и скользить по разгорячённой коже. Его губы – снимать солёные дорожки слёз с её щёк и уголков глаз. А ей захочется плакать от всего этого ещё сильнее. Только вовсе не от пережитой боли.

- Тебе не за что извиняться… Потому… потому что это было безумно прекрасно!..

Эпилог

Когда закончился дождь никто из них так и не заметил. Вернее, не обратил внимания. Просто в какой-то момент до сознания дошло, что монотонного шума-шелеста больше не слышно. Вокруг домашняя тишина, с равномерным тиканьем настенных часов ходиков, изредка прерываемая чьими-то голосами с улицы, частично приглушёнными стенами дома и более тонкими стёклами окон. И эта исключительная уютность, почти родная, можно сказать, неповторимая в своём роде, в которую так и тянет укутаться, как в мягкое одеяло, и зависнуть в её блаженных ощущениях как можно надолго.

Но Эвелин хватает и самых ощущений. Прятаться под настоящее одеяло совершенно не тянет, не смотря на ничем не прикрытую наготу. Наоборот, само восприятие полной обнажённости кажется столь же необычайно естественным, как и освобождающим, почти приятным. Ничего не мешает, не стесняет и не сдавливает. Будто дышит не одно лишь тело, но и сущность. А ещё переполняет лёгкостью и сдерживаемыми порывами прильнуть к лежащему напротив Киллиану Хейуорду, потому что он тоже наг, и так же ничем незащищён, и это, чёрт возьми, действительно невообразимо прекрасно и по-своему красиво! Когда не надо смущаться и прикрывать свою срамоту, особенно с тем, кто в эти минуты находился с тобой буквально на равных позициях, и кто вызывает своей близостью подобный вихрь ошеломительных эмоций, на уровне интуитивного доверия.

Сколько они уже так лежали друг перед другом лицом к лицу? Кажется, с того момента, как Киллиан вставал с кровати, чтобы взять с умывальника губку с полотенцем да обтереть живот Эвелин и себе, а потом развесить в кухне над печкой её вещи, прошла целая вечность. За всё это время, он ни разу не намекнул о том, что ей следует как-то объясниться и в конечном счёте покинуть его дом. Только спросил, перед тем, как лечь обратно, не хочет ли она чего. Там чаю или что-нибудь съестного?

Естественно, она ничего не захотела, разве что дождаться того момента, когда же он вернётся к ней в постель.

Кто бы мог подумать, что можно долго-долго вот так-вот разглядывать кого-то, совсем не скрывая этого и не беспокоясь, что тебя могут за это одёрнуть и пристыдить. А ещё касаться чужого лица кончиками пальцев. Хотя, нет. Уже не чужого. После того, что с ними было, называть его чужим – более не поворачивался язык. И эти губы тоже, нежный контур которых она сейчас так осторожно очерчивала, пытаясь прочувствовать их своими нервными окончаниями, запомнить связанные с этим мгновения именно наощупь.

- Такие мягкие, будто бы беззащитные… Скольких счастливиц они успели перецеловать на своём веку?

Их скривит (но только слегка) горькая усмешка, а чёрные брови сдвинутся к переносице то ли в хмурой, то ли в болезненной мимике. И всё равно не применит скользнуть губами по пальчикам Эвы, разрываемый внутренней дилеммой отвечать или же нет.

- Как-то не задумывался и счёт никогда не вёл. Но если навскидку, то весьма немало… - и он тоже приподнимет руку и задумчиво проведёт большим пальцем по её нижней губе, всё ещё ярко маковой, словно целованной только-только. – А эти коралловые уста? Много, кто испробовал их на вкус в Леонбурге?

Вот уж Эвелин не думала, что получит схожий вопрос. Но ничуть не смутится. Несдержанно улыбнётся в ответ и прижмёт указательный пальчик по центру рта мужчины.

Кажется, он поймёт сразу же, без каких-то дополнительных пояснений, и нахмурится ещё грузнее. А потом скользнёт ладонью по плечу к спине и притянет впритык к своей груди и чреслам. Будет ли этот порыв навеян чем-то особенным или же ему просто захочется ощутить её наготу на своей разгорячённой коже? – на вряд ли он даст даже себе чёткий ответ. Хотя, не исключено, что данный подтекст касался далеко не одной из множества сторон.

Да, возбуждаться от соприкосновения с её нежными бёдрами, упругими грудками с затвердевшими сосками и в особенности с мягким животом, намеренно прижимаясь к шёлковым кудрям на чувствительном лобке не до конца обмякшим членом. И одновременно тонуть в этом невесомом облаке пережитой эйфории, чьи отголоски, будто эхом-вибрацией, продолжали проникать под кожу, будоражить и отзываться сладчайшими приливами на уровне диафрагмы и солнечного сплетения.

Как ни крути, Эвелин была права. Это было чертовски прекрасным! А если брать во внимание тот факт, что она далеко не первая (и уж тем более не единственная) с кем он вот так лежал, предаваясь послелюбовной неге и обсуждая какие-то жизненные глупости с прочими необременительными темами разговоров…

Странно, что в этот раз беседа не то что не клеилась, а вызывала не вполне ожидаемые смешанные чувства.

- Странно… - неужели уловила его мысли, стыдливо заулыбавшись и вырисовывая на этот раз осмелевшими пальчиками по его ключицам и лепному рельефу расслабленных грудных мышц, особенно по центральной ложбинке. – Мне всегда казалось, что когда я лишусь… невинности, во мне что-то изменится или я стану какой-то другой.

- И какой же? – он улыбается в ответ, с неподдельным интересом изучая её, можно сказать, одухотворённое личико.

Скромная искусительница. Как можно не улыбаться, наблюдая за таким по сути диким ангелочком? Она же буквально вся как на ладони. Настолько искренняя и непосредственная, будто невинное дитя в теле красивейшей женщины. Но чего в ней не отнять – это удивительной черты (или же врождённой способности) озадачивать и ошеломлять. Ведь чего только стоили их танцы с последующим развитием событий во дворе Каталины в Готане.

Как ни странно, но ему действительно нравилось её рассматривать и открывать в ней (и в себе, кстати, тоже) что-то новое. А ещё его непреодолимо тянуло распустить ей причёску. Увидеть, как это тяжёлое червонное золото рассыплется по не идеально белым простыням и подушкам его постели, обрамляя совершенную фигурку юной богини застывшими волнами священной ауры – это дорогого стоит. В любом случае, когда-нибудь так и будет. Возможно вполне даже скоро. Как и многое другое из того, что рисовало его неуёмное воображение, и то чего он жаждал не так давно, а теперь собирался сделать с её не до конца растленным телом. Теперь уж будет всё, чего только не пожелает его ненасытная тёмная душонка. Уж в этом он нисколько не сомневался.

И этим действительно пронимало практически до костей, именно физически, словно оживали на время приснувшие демоны в недрах поддонной сущности. Но всё же не такой уж и чёрной. Было там что-то ещё, ранее ему неведомое, так ни с кем ещё и не испытанное. Но пока ещё не мог разобрать и понять, что именно. Не исключено, что какие-то частички игристого света, которые проникли под его кожу через пальчики и опьяняющую близость этой неискушённой чертовки. Словно щекотали и растворялись в крови сладчайшими гранулами наркотического дурмана, питая его силами, неведомых ранее желаний и чувств.

Да… кажется он знает, что это такое. Соитие не одних только тел, но и душ. Мыслей, фантазий… Прошлого, настоящего, будущего. Когда твои мечты становятся не одним лишь единоличным достоянием твоей ненасытной сущности или же остаются тленными пустышками на задворках спящей памяти. Они начинают оживать, воплощаться реальностью с приходом другого человека, и ты интуитивно связываешь их с ним. Они преображаются. Становятся мечтами обетованными…

- Не знаю! – ангел заливается заразительным смехом, будто он спросил у неё что-то крайне глупое и действительно смешное. – Если бы я это почувствовала, то сказала бы. А так… - замолкает всего на несколько секунд, видимо, прислушиваясь к тому, что происходит с ней внутри. И лицо такое и впрямь, как одухотворённое, только с искорками невинного лукавства во взгляде и застывшей на губах улыбке. – Вроде, ничего такого. Всё по-старому. Такая же Эвелин Лейн, как и прежде.

Жаль, что ему нечего сказать по этому поводу. Слишком мало он её знает. Вернее, вообще не знает. Только-только начал узнавать. И уже успел осознать, что начинает испытывать первые зачатки несвойственного для него голода на уровне разрастающегося любопытства.

- Но ты же расскажешь мне, кто такая Эвелин Лейн, кем была и кем всё-таки стала, когда выросла?

- А ты тоже расскажешь о себе? – кокетливо прикусывает край нижней губы и его тут же пронимает притапливающей волной эрогенного жара, бьёт и в голову, и по мышце члена обжигающим спазмом. Даже перед глазами мутнеет, а руки кое-как унимают в себе накатившую дрожь импульсного порыва сжать её что дури да впечатать в себя до обоюдной боли.

Удивительно, что сдержался, хотя поплывший взгляд скрыть так и не сумел, продолжая рассматривать несведущее личико ничего не заподозрившей добычи. Такая доверчивая. И впрямь, как не в меру любопытная птичка в ладонях опытного и крайне аккуратного птицелова.

- Ежели захочешь послушать, отчего же не рассказать? – похоже, говорил это не всерьёз, хотя и скользил пальцами по контуру её лица, придавая выбившимся прядям изначальный вид венценосной причёски, подпорченной до этого изрядно давно прошедшим ливнем. – Только, боюсь, это очень длинная история. Может уйти и не один день. А ты мне так и не ответила, как сюда попала, да и знает ли кто в Ларго Сулей, где ты сейчас? Хотя… что-то мне подсказывает, что не знают.

Ох, как же она сразу же смутится и потупит глазки долу. Даже разрумянится ещё больше.

- Ну… я просто увидела тебя в парке Лейнхолла и решила проследить, куда ты идёшь.

- Серьёзно? – вот уж не думал он, что будет так изумлён услышанным (при чём вполне логической и объяснимой ситуацией). Но улыбка ещё больше растянет губы неуправляемой реакцией на представшую в воображении картину. Мог бы и сам догадаться. И всё же… - Просто увидела и просто пошла следом? Из обычного любопытства?

Глаз она так и не подняла, зато тёмные дуги идеальных бровок заметно сдвинула. И стала ещё усердней «ковыряться» пальчиками на его груди и под оной. Захотелось тут же перехватить одну из её ладошек и потянуть к низу своего живота, чтобы перенаправила свои изучающие манёвры на более чувствительный орган мужского тела. Может скоро так и сделает, если не угомонится.

- Ну вроде как да. А из-за чего? – момент о том, что подсматривала, как он плавал в океане и стоял под водопадом в чём мать родила, решила всё-таки деликатно упустить. А то мало ли. Вдруг решит, что у неё какая-то нездоровая мания – подсматривать за всем и каждым. Если и расскажет об этом, то лучше уж чуток погодя, через какое-то время (ежели такое вообще настанет). Да и о предложении Вёрджила д’Альбьера тоже лучше не упоминать, впрочем, как и истинную причину её появления в заброшенном имении Лейнов. Зачем ему знать о таком? Ведь по сути, не его это дело. И кто сказал, что они должны снова увидеться? Она получила то, для чего сюда пришла и даже более, чем могла до этого рассчитывать. У её прихода не было каких-то прицелов на их предполагаемое совместное будущее. У подобных отношений зачастую и как правило вообще не бывает никакого будущего.

- Ну… не знаю. Странно как-то. Взяла вдруг, да пошла, учитывая, что дорога не из коротких.

- А за тобой ещё никто так не ходил?

Киллиан усмехается, невольно напрягая память и, впервые понимая, что рассказывать о себе придётся не только много, долго, но и с мучительными затруднениями.

- По большей степени, ходил обычно я. Да и по-другому – это не совсем правильно, как мне кажется.

- Но ты же ко мне не зашёл в Ларго Сулей. Да и кто бы тебя туда пустил?

- Это, конечно, логично, с одной стороны. – похоже, их разговор всё больше и больше приобретал комичные нотки. – Но ведь существуют какие-то иные способы. Ты же меня первой оттолкнула в Готане. Хотя в те минуты я был готов на всё. Кто знает, может быть я что-нибудь и собирался предпринять в ближайшее время.

- Тогда будем считать, что я облегчила тебе задачу. Разве так важно, из-за чего я сюда пришла? – а этой плутовке палец в рот не клади. Уже и положила ладошку на его щеку и заглядывает в глаза со столь близкого расстояния (точнее, с полного его отсутствия). А он и повёлся сразу же, потянулся взглядом к её губам, чувствуя, что ещё немного и повторит то, что пришлось завершить с такой поспешностью почти час назад. Был бы это иной день, то и раздумывать не стал бы. Но что делать с собственной природой, которую так легко соблазнить взглядом невинной искусительницы (хотя да, тут он погорячился, не одним только взглядом)?

- Если твоей целью был только я… возможно и не важно.

- А ты здесь видишь кого-то ещё?

И он не выдержал. Всё-таки припал к её губам, прижимая… нет, вжимая в себя и охватывая всей пятернёй её бархатный холмик упругой ягодицы слишком грубым и явно властным жестом. Даже не удивится, если к вечеру на её нежной коже там выступят пятна гематом от его пальцев. Наоборот, от подобной картинки заведётся ещё сильнее. Пульсирующая головка окончательно окаменевшего члена упрётся в мягкую впадинку пупка совершенно несопротивляющейся жертвы, пока его язык будет изучать жаркие глубины её податливого ротика. Увы, но это единственное, что станет для него доступным в эти минуты. Ну может ещё возможность притянут руку девушки к эрегированному фаллосу и обхватить его ствол её несмелыми пальчиками где-то в дюйме от венчика головки.

Эвелин не сдержится и ахнет, нехотя прерывая поцелуй, и, раскрасневшись ещё больше, посмотрит туда, где её ладошка прикасалась к чему-то гладкому, слегка ребристому (видимо из-за проступающих веточек вздутых вен) и ни на что не похожему по физическим ощущениям. А ещё ошеломит подвижностью бархатной кожи мужского члена, когда Киллиан с помощью своих пальцев поведёт её рукой по поверхности его стоячего колом ствола. Ну и, конечно же, тем фактом, что он ещё не так уж и давно успел в ней побывать и каким-то немыслимым образом войти в неё на приличную глубину.

Завороженностью проберёт так же сильно, как и желанием рассмотреть его получше и изучить во всех деталях наощупь. И, наверное, смутится, как раз этим, своим чрезмерным интересом.

- Ты что… снова хочешь со мной… это сделать? – не то, чтобы она собиралась спрашивать о таком в лоб, но удержаться не смогла, как и понять, что при этом испытывала. Страх, нежданные вспышки возбуждения (особенно от поцелуя), пробирающее до костей желание испытать всё пережитое с Хейуордом безумие ещё раз? Но волнение, ещё и жуткое, было по любому.

- Ещё как хочу… - в искренность его слов не поверить будет очень сложно, тем более подкреплённых севшим до лёгкой хрипоты голосом. Правда последовавшая за этим почти смущённая улыбка испортит всё впечатление. – Хочу до одури и далеко не раз. Но… боюсь, сейчас это будет просто невозможно. Придётся унять свои аппетиты на неопределённое время, а вам, юная леди… Не пора ли домой? Что-то мне подсказывает, что твой уход из Ларго Сулей явно был проделан без заведомого предупреждения домочадцев.

- Уже гонишь меня домой? – чего она тогда не предвидела, так это нежданно нахлынувшей горечи от последних слов Киллиана. И болезненная обида не заставила себя долго ждать. – Так быстро наскучила?

- По-твоему вот это... – он ещё сильнее сжал её пальчики на члене, физически демонстрируя истинное положение вещей, – называется наскучила? Твоё счастье, что на моём месте сейчас не кто-то другой, иначе бы запомнила этот день в совершенно ином свете.

Даже зыркнул на неё таким… потяжелевшим взором, что дух в раз перехватило и сладким ознобом царапнуло по спине. Потянуло вдруг со страшной силой прижаться самой к его жаркому телу и ещё раз спровоцировать Хейуорда на что-то подобное, только бы не вставать с этой постели и никуда не уходить.

Не хочет она! Готова ещё раз перенести и боль, и кровь, но лишь бы остаться ещё на пару часиков в этой блаженной неге, которая предшествовала и шла по завершению физического соития. Была б её воля, осталась бы здесь вообще на всю ночь. Не желает она возвращаться в Ларго Сулей, хоть убей. Нет там ничего и никого, кто бы хоть немного волновал её мысли и ради кого она могла бы туда вернуться. Нет и не было! И едва ли когда будет.

Но разве такое объяснишь тому, кто прожил под сенью позорного имени падшей женщины, являвшейся его родной матерью, и кто не понаслышке знает, что такое нужда? По любому решит, что она просто раскапризничалась, под стать её кузинам. С жиру бесится и не знает, чем себя занять, раз уж дошла до того, что начала выслеживать портовых грузчиков только для того, чтобы прыгнуть к одному из них в постель.

- Да и ливень какой был. Если тебя хватятся, огребёшь больше сама за свой побег.

Едва ли. Если бы её и хватились, то только тем фактом, что она не появилась со всеми за общим обеденным столом в трапезной. Но что-то ей подсказывало, что находчивая Гвен что-нибудь по этому поводу да предприняла.

- Хорошо… Как считаешь нужным. – нет, она произнесла всё это вовсе не обиженным голоском капризной девочки. Просто сказала, без всплеска эмоций или горделивой надменности, может быть слегка отмороженным голосом. Но именно таким, который Киллиану понравился ещё меньше, ежели бы она пробурчала эти слова с насупленным видом и надутыми губками. Даже приподнял её безучастное личико за подбородок в непонятном для себя порыве – только чтобы что-то по нему попытаться прочесть или пробиться сквозь густые ресницы опущенных век к взгляду полуприкрытых глаз. Только в этот раз она определённо не собиралась подпускать его к себе не в физическом понимании. Просто взяла и закрылась, без каких-либо объяснений и конкретно выраженных обид.

Как ни странно, но его тоже этим задело и неприятно царапнуло по сердцу, хотя раньше на схожее поведение других своих бывших любовниц не обращал внимания буквально в упор. Но ещё больше ошеломило внутренним порывом вновь прижать к себе эту снежную принцессу и сказать, что он вовсене желает, чтобы она уходила. Просто не хочет для неё никаких неприятностей. Ведь тогда за ней и впредь никто не станет следить или держать в наказание взаперти, а это значит, что они смогут встречаться без каких-либо затруднений и прочих мешающих проблем…

Неужели он только что допустил мысль, что это далеко не первое между ними любовное рандеву? А как же время на подумать? Взвесить все за и против? Стоит или не стоит продолжать с ней встречаться?..

- Тебя ещё надо будет заново одеть, а мне потом найти наёмный экипаж – на это тоже нужно немало времени. Не поведу же я тебя обратно пешком в такую даль ещё и прилюдно по улицам города?

Он так и не поймёт, правильно ли поступил, почти сразу же резко разжав объятия и отпустив её, после чего отвернулся и быстро поднялся с кровати. Может не стоило так уж кардинально и каким-то некрасивым с его стороны порывом? Но, видимо, момент был уже давно упущен. Да и не было в нём никогда и ничего от благородного принца, и изменять своим привычкам – не видел нужды. Пусть сейчас и скребёт неприятным раздражением в том месте, где, судя по всему, когда-то очень крепким сном дрыхла его персональная совесть – ему ли не знать, что это ненадолго. Ну, поноет, ну, побурчит день, максимум – два, всё равно потом уляжется и заглохнет.

Да только в этот раз, похоже, разошлась она не на шутку. Если в те минуты, пока он помогал Эвелин облачаться в неудобные элементы дамского туалета, внутренний голос лишь презрительно фыркал и кривил на собственного хозяина губы, то, когда он уже сам оделся, и выскочил на улицу (заодно загоняя Пайка в будку во дворе), на свежем воздухе его пробрало чуть ли не по полной. Желание вернуться обратно в дом и что-нибудь сказать в своё оправдание, глядя в глаза своей молчаливой гостье, именно рвало его изнутри на части и требовало немедленного подчинения.

Хотя, да, он вернулся, но где-то минут через двадцать, когда нашёл подходящий наёмный экипаж с поднятым верхом и не слишком любопытным возницей. И при виде Эвелин Лейн, сидящей с идеально прямой осанкой на краешке потёртого сиденья центрального кресла, чёртова совесть чуть ли не взывала в голос, а потом не преминула что дури вцепиться окрепшей челюстью в растревоженное представшей картиной сердце.

Мог бы хотя бы просто подойти и присесть перед ней на корточки, чтоб заглянуть в лицо и накрыть её стиснутые на бёдрах кулачки собственной ладонью. Даже подумывал это сделать, но не сделал. Видел же, какая она сидела отчуждённая и глаз не поднимала. Почему же проигнорировал?

- Тебе надо прикрыть голову, а то мало ли. Может по ливню никто тебя и не заметил, зато сейчас будут глазеть отовсюду с очень пристальным вниманием. Уж что-что, а любопытство и связанные с ним сплетни для местных горожан, что вода для рыбы. Да и моя компания – не самое лучшее сопровождение для одинокой леди из благородного семейства.

Она так ничего и не ответила. Молча ждала и наблюдала, как он что-то ищет в ящиках комода, и так же молча позволила набросить себе на голову и плечи найденный Хейуордом палантин. Кремового оттенка (прям под цвет её платья) из лёгкой ажурной ткани, определённо не мужского аксессуара. Хотя чувства брезгливости не испытала, понимая, что это чья-то «забытая» здесь когда-то женская вещь. Даже поправила его края возле лица и концы на плечах. Смотреться в зеркало вообще не тянуло. Какая разница, как она сейчас выглядит? Для этого её и пытаются «спрятать», чтобы нельзя было рассмотреть кто она такая.

Потом молча встала, когда Киллиан позвал её на выход. Шла через двор к воротам, не поднимая по его просьбе головы и подтягивая на лицо края палантина. Возница действительно не пялился и не рассматривал с высоты задних козел чёрного хэнсома*, кто же выходил на улицу вместе с нанявшим его Хейуордом. Когда уселись в экипаж и тронулись с места, молчали уже оба. И только когда лошадь разогналась до приличной скорости, и всего за несколько минут они достигли центра Льюис-Гранда, мужчина не выдержал и накрыл ладошку Эвелин своей рукой. Можно сказать, буквально утопил под своей дланью её хрупкие пальчики. Не сколько спонтанным порывом, а вполне осознанным желанием сделать это и узнать, чем же она ему на это ответит.

И она ответила, тем, что не стала отнимать руки или же отталкивать его. А потом и вовсе расслабила пальцы, когда он начал скользить по ним своими ласкающим касанием и осторожно переплетать в более интимный замок. И всё это молча, не глядя друг на друга. Так и доехали до Лейнхолла, разумно миновав и объехав подъездную аллею Ларго Сулей. Там же у ржавых кованных ворот заброшенной усадьбы Киллиан и расплатился с кучером наёмного хэнсома, решив, что вернётся обратно в город опять пешком.

- Мог бы поехать обратно. Мне не впервой добираться до поместья Клеменсов самой.

- Доберёшься до него, когда я буду полностью спокоен, что ты в безопасности, и мне не надо волноваться за сохранность твоих ног и прочих частей тела.

Эвелин решила не отвечать и не перечить. Что-то ей подсказывало, Хейуорд не из тех, кого возможно переспорить и в чём-то переубедить. Да и по лицу его было видно, что настроен весьма решительно и никаких возражений принимать не станет. Почти сразу же, как только кэб развернулся и отъехал от них на несколько ярдов, направился в сторону тайного лаза в заросшем плющом и ежевикой проржавевшего насквозь забора. Помог девушке первой пролезть через достаточно удобную прореху между кирпичным столбом и развалившимися прутьями решётки, да и сам пробрался следом привычным для себя манёвром.

- Никогда бы не узнала это место, если бы попала сюда случайно. – Эва на какое-то время застынет у заросшей дорожки, которая тянулась вдоль подъездной аллеи Лейнхолла в тёмном тоннеле высоких и намертво переплетённых меж собой крон вековых платанов. Трёхметровые (не меньше!) бороды испанского мха, казалось, свисали со всего, за что можно было зацепиться этому неприхотливому и в своём роде мистическому растению. Потяни лёгким ветерком и безмолвно заколышутся серебристыми прядями абсолютно безобидных призраков. Картина под стать самому имению. Мёртвому и безлюдному, давным-давно уснувшему непробудным сном вместе со своими хозяевами. Если бы не блики света, пробивающиеся сквозь густую листву деревьев и их сожителей, наверное, и идти бы не рискнула.

- Здесь по-своему красиво, особенно в солнечную погоду. А вот ночью пробираться не сколько страшно, а опасно именно для своих ног и шеи. Идём. Чем быстрее доберёшься до Ларго Сулей, тем скорее я успокоюсь.

Она так и не спросит, как часто он бывал здесь (про цели пребывания тем более) и насколько хорошо был знаком с Лейнхоллом. Ответ придёт и без словесного подтверждения – Киллиан знал путь до особняка и к прилегающим к нему постройкам, как и дорогу до одичавшего пляжа этого же имения. Наверное, мог дойти до него с закрытыми глазами.

- Мне было восемь лет, когда я отсюда уехала. – а вот почему она вдруг заговорит об этом, так и не поймёт. Может нахлынуло и не удержалась.

- Это когда та вспышка холеры** добралась и Льюис-Гранда?

- Да… как раз тогда. Мама только родила и… видимо, кто-то из принимавших роды её и заразил. Эдгар заболел почти сразу же, перехватил через её молоко. Меня не пускали к ним, хотя я очень рвалась. Зато папа не отходил от них ни на шаг, ни днём, ни ночью… даже когда оба умерли… Не впускал никого в спальню… Говорил, войдут только… через его труп. И да… Вошли уже… когда он умер…

Нет, она не плакала, когда рассказывала. Странно, что вообще вдруг вспомнила. Обычно ничто и никто не мог спровоцировать её на эти мысли или даже заставить что-то сказать, пробудить память хотя бы на пару фрагментов. А тут… так просто, взяло и вырвалось. Будто кто-то нажал на нужную кнопку.

- Я уже не жила тогда в Лейнхолле, когда это произошло. Папа отдал меня Клеменсам сразу же, как только узнали, что мама и несколько слуг заразились. И меня сюда больше не пускали. Тётя Джулия тогда постоянно рыдала и причитала у дяди в кабинете, рассказывая обо всём, что у нас происходило. Жаловалась, что не может попрощаться с сестрой. Я тоже ни с кем из них не попрощалась. Меня увезли из города вслед за кузинами ещё до похорон. Может я так мало и запомнила о тех днях? Казалось, мир тогда и вправду сошёл с ума. Всё происходило, как в каком-то кошмаре, очень быстро… урывками. А любые сны, как правило, со временем или сразу же забываются… стираются из памяти напрочь.

- Мне очень жаль…

- Жаль? Почему? – она посмотрит на него с искренним изумлением и удивлённо улыбнётся. – Ты же в их смерти не виноват и никогда не был с ними знаком. Сожалеют только те, кто ведает о ком или о чём сожалеть. Это часть Их жизни… которую не вернуть вспять и не переиграть по новому сценарию. И умирают все без исключения. Смерть – неотъемлемая часть жизненного процесса. Она неизбежна.

И всё-таки она говорила об этом как-то уж слишком отстранённо, как о погоде или культурном мероприятии, запланированного женским клубом местных патронесс на эти выходные. Словно не впускала в сердце то горе, которое так и не успела в полную меру когда-то пережить. А может и не только давным-давно забытое горе. Может с этими воспоминаниями она пыталась закрыться наглухо от чего другого? Не исключено, что и от Киллиана Хейуорда тоже.

- Но это не значит, что жизнь не стоит того, чтобы за неё боролись. Думаю, твой отец остался с твоей матерью и братиком, потому что надеялся, что сумеет отстоять у смерти их право выжить. Он сделал тогда, по его убеждению, всё, что было в его силах и, я не удивлюсь, что повторил бы это снова и снова, если бы ему представился шанс что-то изменить или прожить те дни как-то по-другому. Многие живут не ради себя, а ради кого-то. В этом и суть главной ценности любой жизни…

- А ты? Ты тоже живёшь ради кого-то?

Всё-таки нужно быть осторожным с подобными высказываниями, но разве он виноват, что ему захотелось её встряхнуть и хоть как-то привести в чувства?

- Просто мне не было ради кого и… видимо, я не знаю, что это такое.

Лучше бы он прикусил язык и промолчал. Кажется, ещё минута и он просто её прижмёт к ближайшему дереву и что-нибудь сделает с ней вон выходящее.

- Хотя, можешь не отвечать, - её губы вновь скривятся в горькой усмешке, а взгляд бесцельно заскользит по стенам Лейнхолла, изуродованным временем и беспощадным климатом тропических широт. – Ты-то уж точно живёшь ради многих…

И прибавит шаг, намереваясь уйти вперёд либо поскорее дойти до сада на заднем дворе имения. Он не станет догонять, пусть и будет порываться. Решит, что ей просто захотелось побыть немного одной. Будет придерживаться небольшого расстояния, а она так ни разу и не обернётся, вплоть до того момента, как они дойдут до границы сдвоенного парка Лейнхолла и Ларго Сулей. Только там он не выдержит, нагонит её в три прыжка и схватит за руку, оборачивая на себя лицом. А она и успеет лишь ахнуть, раскрыв на всю ширь то ли от испуга, то ли просто от неожиданности свои колдовские глазища. Чёрта с два, он её начнёт успокаивать. Пусть пугается. Даже специально обхватит ей лицо ладонями, чтобы не могла отпрянуть или вывернуться, тут же подталкивая к стволу ближайшего дерева и тем самым обрезая ей все пути к возможному побегу.

Там и накроет её округлившиеся от изумления губки очень глубоким и очень долгим поцелуем. Ворвётся в святая святых ещё по сути такого девственного рта шаловливым языком, напоминая о пережитых моментах в его доме, о том, что не намерен об этом забывать и будет требовать от неё того же. Пусть возбудится так же, как и он, до немощных стонов, до умоляющих всхлипов и дрожащих пальчиков на его запястьях. И, конечно же, до откровенных попыток ответить ему тем же. А он не станет спешить, пока её губы не раскраснеются до вызывающе кораллового цвета, а щёки и скулы не покроются яркими пятнами волнительного румянца.

Пусть уж лучше запомнит этот поцелуй, а не их недавний разговор с мрачными воспоминаниями. И ему тоже это нужно, как глоток чистой воды перед предстоящим засушьем. Может перед смертью и не надышишься, зато перед предстоящим ожиданием будет чем скоротать долгие часы вынужденного одиночества. А уж ему точно будет что вспомнить об этом дне.

- Всё… иди… - скажет это, но руки уберет не сразу. И хватку пальцев ослабит чуть позже, пока не насмотрится в её бездонные глаза с поплывшим взором, читая по ним именно то, что и надеялся в них увидеть – те чувства и те желания, которые притапливали его самого в те быстротечные секунды. – И жди, когда я подам весточку о том, что жду тебя здесь.

- Так ты ещё придёшь?.. – её глаза вспыхнут неподдельным восторгом, словно услышит то, что уже и не надеялась от него услышать когда-либо вообще.

- Ты мне ещё многое должна, так что и не мечтай, что я всё тебе спущу.

По её ответной улыбке коварной соблазнительницы поймёт, что ничуть не испугается его слов. И её счастье. На вряд ли она догадывалась хотя бы на десять процентов касательного того, что именно он жаждал с ней сделать. Может и хорошо, что пребывала в полном неведенье. Иначе бы бежала от него сверкая пятками и не оборачиваясь, как тогда, в первый день их знакомства, после их встречи здесь же, в Лейнхолле.

- И как же я узнаю, что ты меня здесь ждёшь?

- Узнаешь. Не сомневайся. Уж нужный способ для этого я всегда сыщу.

…Он не сразу уйдёт. Простоит у того дерева, где поцеловал её в последний за сегодня раз, наблюдая, как её светлая фигурка мелькает меж древесными стволами и зарослями густых кустарников. Будет, не глядя, сворачивать палантин, который она ему вернула перед тем, как уйти, и не отведёт за всё это время задумчивого взгляда с опустевшей тропы. Но пройти дальше всё ж не рискнёт. По крайней мере, не сейчас. Не хватало ещё напороться на садовника или сторожа.

Когда-то он очень часто и много давал подобных обещаний, но не всегда их выполнял (причём в подавляющем количестве). Мог даже забыть на следующий день, что и кому говорил. Только в этот раз почему-то казалось, что он сдержит своё слово. И действительно найдёт способ, как это сделать, даже вопреки всем прошлым убеждениям и принципиальным взглядам на жизнь.

______________________________________

*хэнсом- (англ.hansom) — наиболее известная разновидность кэба, назван в честь изобретателя, Джозефа Алоизиуса Хэнсома. Это — двухместный двухколёсный экипаж. Изобретатель старался сделать наиболее компактную конструкцию с как можно более низким центром тяжести. Благодаря этим качествам хэнсомовский кэб позволял добиться большой скорости и манёвренности. Кучер располагался сверху-сзади. Вожжи пропускались через специальные скобы на крыше.

** Четвертая пандемия, 1863—1875 гг. – одна из семи вспышек холеры, выделенных учёными в истории человечества с начала 19 века. С 1817 года начинается волна непрерывных пандемий, которые унесли в XIX веке больше человеческих жизней, чем вспышка любой другой болезни.

Конец

Оглавление

Эпиграф

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцтая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвёртая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвёртая

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая

Глава тридцать седьмая

Глава тридцать восьмая

Глава тридцать девятая

Глава сороковая

Эпилог