Планета пепла (Лунная дорога) [Александр Петрович Казанцев] (pdf) читать постранично, страница - 2

доставить…
10

Пилот умел держать себя в руках, даже когда был совершенно один среди звезд и приборов. Недаром он проходил на Земле жестокую тренировку одиночеством.
Он не боялся одиночества. Во всяком случае, считал, что
оказаться на Земле за бортом жизни куда хуже, чем лететь
одному на борту надежной ракеты в космосе.
А вылететь ‹за борт» на Земле у Тома Годвина было
много возможностей. Его отец был убит в корейскую войну.
Зачем было погибать Сельвину Годвину, понять было очень
трудно... До того, как попасть в злосчастную армию генерала Макартура, он работал в Детройте на автомобильном заводе «Америкэн-моторс», но остался без работы... Вот и
пошел воевать... Он думал, что умеет это делать, набив руку
еще в Африке против фашистских полчищ генерал-фельдмаршала Роммеля.
Сельвина Годвина провозгласили в Америке героем, и
фирма «Америкэн-моторс» даже взяла на себя заботу о его
сыне Томе, еще в раннем детстве оставшемся без матери.
Он получил кое-какое образование, а когда подрос,
встал к конвейеру...
Но на беду в Америке стали покупать меньше автомобилей. Был год, когда их осталось непроданными 600 тысяч
штук. Кроме того, и у Форда, и на заводах «Америкэнмоторс» целые линии станков и даже конвейеров начинали
работать... без людей.
Словом, Том Годвин остался за бортом…
А русские запустили первый искусственный спутник
Земли...
Фирма «Америкэн-моторс» взялась делать ракеты... не
только космические, конечно.
Тому Годвину, напоминая об отце, удалось-таки устроиться. Он изучал ракеты, участвовал в их испытаниях, а когда понадобилось, изъявил готовность лететь в космос и
даже пройти пытку одиночеством, которая называлась испытанием. Нужно было сутками без отдыха, в полной, «вакуумной» тишине сидеть в одиночной камере модели кабины и до чертиков в глазах смотреть на стрелки приборов. А
11

чертики появлялись, они взбирались на стрелки, строили
рожи и сводили Тома с ума…
Некоторые американские психиатры считали, что космический пилот непременно должен сойти с ума...
Том Годвин надеялся на себя, и он летел в космосе один.
Говорят, буддийские монахи в Гималаях добровольно замуровывают себя на несколько лет в каменный мешок, где
нет ни света, ни звука... Они остаются наедине с самими
собой, отрешаясь от мира, постигая «высшее совершенство», не отвлекаемые от самосозерцания ничем... Впрочем,
может быть, это и есть сумасшествие...
Черт возьми! По сравнению с гималайским каменным
мешком космос с его светлыми гвоздиками звезд не так уж
и плох!.. Но если из каменного мешка хоть через несколько
лет можно было выйти, то из космоса без топлива не вернешься...
И Том Годвин затосковал... Он затосковал вдруг по Земле, по людям, по человеческому голосу...
Тоска эта была подобна зубной боли. Том Годвин даже
сжал руками щеки.
Потом судорожно начал налаживать радиосвязь. Может
быть, его считают погибшим или сошедшим с ума!..
В наушниках зашуршало. Это были звуки Земли. И
вдруг раздался голос, человеческий голос славного парня
Джона Смита!..
— Хэлло, «Колумб»!.. Я — Америка.
У Тома Годвина даже слезы выступили на глазах. Но
разве мог он показать людям на Земле свою слабость...
— Эгей, Джон! — бодро крикнул он. — Чертовски рад
услышать твой хриплый голос! Только что очухался от проклятого снадобья. Голова гудит, но кости целы. — Он знал,
что его голос запишут на пластинки, их будет слушать вся
Америка: в барах, на квартирах и в школах... голос первого
американца из космоса, которому надо держаться достойно.
— Что там подсчитали астрологи, звездочеты и кибернетические машины? — весело спросил он. — Врежусь в Луну?
Скорость как надо?
12

— Все о’кэй! — послышалось в наушниках.
Том Годвин отодвинулся от пульта с приборами. У него
было некрасивое лицо с широко расставленными глазами,
чуть простоватое, но мужественное и открытое. Он с неприязнью смотрел на одну из стрелок циферблата...
— Нет, не все «о’кэй»... — медленно произнес он. —
Или указатель топлива врет, как профессиональный свидетель под присягой, или... Черт его знает, почему получился
перерасход топлива. Чье-то грязное дело!.. Лишь бы сесть
на лунный шарик... А по поводу возвращения, — мрачно
добавил он, — памятника мне не ставьте... Лучше забросьте
на место посадки топливо.
ОН УСЛЫШАЛ какой-то шорох.
— Ох уж эти мне помехи! — проворчал он и сдвинул
наушники.
Но шорох продолжался. Годвин обернулся и вскочил.
Глаза его округлились. Вот оно что! Все-таки правы проклятые психиатры...
— К дьяволу! — крикнул Годвин больше для того, чтобы от звука собственного толоса прийти в себя.
Но видение не исчезло.
Перед ним в облегающем тело скафандре с откинутым
шлемом стояла миниатюрная молодая и изящная женщина с
чуть сощуренными тревожными глазами и застывшей полуулыбкой на тонких губах.
— Хэллоу, Годвин! Я тоже спала при взлете, — нарочито бодро произнесла она.
— К дьяволу! — взревел, не помня