На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою [Фёдор Фёдорович Тютчев] (fb2) читать постранично, страница - 97

назову, не время, она тоже плачет, и горю ее нет утешенья, а тот, о ком она плачет, далеко-далеко… Дым гуще, летят искры, пылает огромный аул, кровь льется ручьями, потоками, мертвые навалены грудой… Глубокая пропасть, на дне ее тоже тела, мертвые, страшные тела, и среди них тот, по ком плачет прекрасная девушка, плачет и проклинает красивую женщину с золотыми волосами… Все нити спутались, все жизни перемешались, сколько слез, сколько горя. Я говорила, лучше было не заглядывать в страшную книгу будущего… Довольно, глаза мои утомились от созерцания людского горя, крови и слез. Довольно.

Произнеся последние слова, Секлетея схватила с полу железный прут и торопливо смешала уголья с золой. Голубоватый дым разошелся, и все прояснилось.

Шатаясь, как после угара, с отуманенной головой и до боли ноющим сердцем поднялась княгиня с кресла и дико оглянулась кругом.

В нескольких шагах от нее, сидя на скамейке и прислонясь спиной к стене, крепко спал Колосов. Элен заглянула ему в лицо и невольно отшатнулась назад. Невыразимое страдание было написано на этом бледном лице. Страдание и ужас, как бы соединенные в одно чувство тоски и отчаяния.

— Иван Макарович, что с вами, проснитесь! — воскликнула Элен, с силой тряся за плечо Колосова, торопясь его разбудить и тем вырвать из угнетающего его кошмара.

Колосов тяжело открыл глаза.

— О, какой ужасный мне приснился сон, — простонал он. — До сих пор я задыхаюсь от тоски и отчаяния. О, какой сон… Мне снилась Аня, вся в слезах, горько рыдающая; я хочу помочь ей, так как понимаю, что только один я могу утешить ее, но в ту минуту, когда я бросаюсь к ней, между мной и ею вырастает стена, и на этой стене стоите вы, грустная и печальная. Я забываю Аню и спешу к вам со словами участия и утешения, но вы холодно взглядываете мне в лицо и исчезаете. Стена проваливается, и на ее месте разверзается пропасть. На дне этой пропасти медленно ползают трупы… Я знаю, что мне не надо заглядывать в глубину этой ужасной пропасти, что как я только загляну, она поглотит меня, но я не в состоянии преодолеть зловещего любопытства. Я борюсь с собой изо всех сил, но посторонняя воля безжалостно толкает меня к краю пропасти. Медленно подвигаюсь я к ней, и чем ближе, тем сильней мой ужас и тем мучительней тоска… Вот я уже на самом обрыве… земля колеблется под моими ногами, и я срываюсь вниз, прямо на торчащие, как клыки подземного чудовища, острые, обагренные кровью камни… В эту минуту вы разбудили меня, но, просыпаясь, я знал, твердо знал, что упал на камни, и это чувствовал по нестерпимой боли во всем теле.

Элен с широко раскрытыми взглядом, замирая от ужаса, слушала прерывающийся рассказ Колосова о его сне. Ее поразило, как этот сон тесно соприкасается с пророчеством Секлетеи; во всем этом чувствуется какая-то роковая связь. Невидимые нити неумолимой судьбы перепутались, связав несколько жизней на взаимное горе и несчастие.

Она тяжело вздохнула.

— Пойдемте скорей, а то я скоро, кажется, упаду в обморок.

Они вышли.

На том же месте, в тех же позах сидели седой старик и седой пес, такие же неподвижные и загадочные.

Когда Колосов, ведя под руку ослабевшую Элен, проходил мимо, и старик, и пес одновременно подняли свои головы и посмотрели на них. Странное сходство человеческого лица и собачьей морды с большей силой, чем при первой встрече, поразило Колосова, но он весь похолодел, когда увидел, совершенно ясно и отчетливо, как обе физиономии расползлись вдруг в насмешливую улыбку; на мгновение у той и другой точно так же оскалились зубы и холодно блеснули глаза, блеснули и пропали у одного под густыми седыми бровями, у другого под нависшими космами свалявшейся в войлок шерсти.

Первый раз в жизни видел Колосов собаку, улыбающуюся человеческой улыбкой, и суеверный ужас овладел им; ему надо было собрать весь запас своей энергии и мужества, чтобы не броситься бежать.

Когда они сидели уже в карете и кучер, сделав мастерской поворот, с места пустил пристяжных коротким, эффектным галопом, Элен вдруг обратила свое мертвенно-бледное лицо к Колосову.

— Вы видели? — испуганным шепотом спросила она.

— Что?

— Как они улыбнулись, оба одинаково, и старик, и эта ужасная собака. Разве собаки так улыбаются?

— А черт их знает, — неожиданно, вопреки своей всегдашней учтивой сдержанности, вспылил Колосов, — не знаю. Ей-богу, не знаю, знаю только одно: что нам не следовало ехать к этой проклятой старухе и слушать ее дурацкую болтовню. Положим, все это вздор: и мой сон, и все то, что она вам, по всей вероятности, набрехала, и ничему я не верю, но тем не менее пройдет немало времени, пока мы с вами настолько успокоимся, что обретем способность смеяться над всей этой галиматьей.

— А я так боюсь, что этого никогда не будет и не смех, а горькие слезы ждут нас. Я чувствую это как-то всем своим сердцем, и мне очень тяжело…

Сказав это, княгиня вздохнула и задумалась.

Вернувшись домой, она почувствовала себя настолько усталой и