Монгольская латная конница и её судьбы в исторической перспективе [М. В. Горелик] (fb2) читать постранично, страница - 2

многочисленными и до того не интересными археологам железными «пластинками неизвестного назначения» [22], так и идея монгольского доспеха после сопоставления изобразительных и вещественных памятников стала наполняться обильным содержаниям, т. к. в источниках самого разного характера стало возможным опознать монгольские доспехи и их детали [15; 8; 14; 4; 6; 7; 10]. Именно изобразительные источники позволили мне на раннем этапе работы над историей монгольского доспеха типологизировать панцири по их материалу, структуре бронирования и покрою. Что полностью подтвердилось археологическими находками, пусть и редкими, целых монгольских панцирей. Кстати, абсолютно аналогичная история получилась у меня при изучении раннего монгольского костюма в 70 — нач. 80 гг. прошлого века [10]. Тогда, сопоставив иранские миниатюры с китайской живописью и графикой и монгольской каменной скульптурой, и все вместе — с текстом Плано Карпини, я сделал — впервые — подробное описание и анализ монгольского костюма XIII–XIV вв. И все находки археологических костюмов от Монголии и Китая до Поволжья полностью подтвердили протокольную точность столь разностильных памятников искусства. Отобранные (ввиду ограниченности места) из множества письменные источники эпохи Чингизидов и более поздние материалы по монголо-ойратам позволили увидеть широкую и разнообразную материальную базу массового производства монгольского оружия [14]: это и собственное производство его (особенно стрелкового оружия, древкового оружия и доспехов) самими монголами в кочевьях и при ставках знати обычными кочевниками и профессиональными мастерами; это и эксплуатация огромных масс пленных и подневольных мастеров, собранных в фабрики-корханэ и производивших под присмотром монгольских мастеров оружие монгольского образца; это, наконец, продукция вольных мастеров разных подвластных народов, работающих на рынок и платящих подать продукцией своего ремесла, при условии, что все оружие и снаряжение должно быть монгольского образца. Последнее требование, вероятнее всего (судя по изобразительным источникам), предъявлялось и к одежде, которую мастера-швейники должны были сдавать в ханские хранилища для последующей выдачи потребителям. Очень важным фактом, позволившим судить о «эксплуатационных возможностях» ламеллярного панциря, явилось личное ознакомление и экспериментирование с подлинным тибетским доспехом XVII–XIX вв., хранящемся в МАЭ и подробно опубликованным (после публикаций его фото Г.Ц.Цибиковым и Б.Тордеманом) А.М.Решетовым [24, с. 130–131, рис. 16]. В моей статье, анализирующей доспех Ближнего и Среднего Востока VIII–XV вв. по данным изобразительных источников, был предложен следующий вывод: развитие доспеха Ближнего, Среднего Востока и севера Индостана в XV–XVII вв. проходило зачастую в русле традиций монгольского доспеха, конкретно — его кроя (вывод этот был утерян в сокращенном, по сравнению с русским оригиналом, английском ее тексте, вышедшем в Англии в 1979 г. [25]; позже эта тенденция была отмечена в моей статье о монгольском оружии и костюме как явлении монгольской имперской культуры [10]^[1]. Зато в значительно более позднем исследовании о монгольских щитах и их дериватах идея монгольского наследия получила максимально яркое отражение [17].

В отечественной науке всегда утверждалось, что ни Монгольская империя в целом, ни такая, близкая нам, ее часть, как Золотая Орда, не создали сколько-нибудь единой культуры — опять-таки в силу особой культурной ущербности монголов, а тот культурный комплекс, что имел место, был «лоскутным», «мозаичным», «конгломератом слабо соединенных осколков различных, чуждых монголам и друг другу культур». Я предложил отказаться от подобных взглядов, предложив идею Монгольской имперской культуры, выраженной, прежде всего, в комплексе «репрезентативной культуры» — комплексе предметов, определяющих внешний облик человека (костюм, прическа, украшения, аксессуары, оружие), его коня (поскольку верхушкой империи были кочевники) (седло, узда, сбруя, «прическа»), издали позволявших определить принадлежность человека — вне зависимости от его этнического происхождения — к империи, к точно зафиксированному месту, положению в ней. Впервые это было сделано в докладе в ЛО ИВ АН СССР в 1986 г. (там же я предложил отказаться от термина «кочевая империя», заменив его термином «империя, созданная кочевниками»). Доклад был сделан совместно с нашими выдающимися тюркологами С.Г.Кляшторным и Д.Д.Васильевым (они написали древнетюркский раздел, мой же был посвящен скифам, хазарам и монголам). Общий текст доклада был опубликован только в 1993 г. в Казани [2, с. 17–32], моя часть доклада — также в Казани, но уже в 2007 г. [7, с. 195–201]. К той же идее Монгольской имперской культуры пришел крупнейший специалист по искусству Евразии эпохи Чингизидов М.Г.Крамаровский из ГЭ. В 1988 г. я предложил В.Н.Басилову, куратору выставки «Кочевники Евразии», готовившейся к