Оценку не ставлю, но начало туповатое. ГГ пробило на чаёк и думать ГГ пока не в может. Идет тупой набор звуков и действий. То что у нормального человека на анализ обстановки тратится секунды или на минуты, тут полный ноль. ГГ только понял, что он обрезанный еврей. Дальше идет пустой трёп. ГГ всего боится и это основная тема. ГГ признал в себе опального и застреленного писателя, позже оправданного. В основном идёт художественный трёп.
Господи)))
Вы когда воруете чужие книги с АТ: https://author.today/work/234524, вы хотя бы жанр указывайте правильный и прологи не удаляйте.
(Заходите к автору оригинала в профиль, раз понравилось!)
Какое же это фентези, или это эпоха возрождения в постапокалиптическом мире? -)
(Спасибо неизвестному за пиар, советую ознакомиться с автором оригинала по ссылке)
Ещё раз спасибо за бесплатный пиар! Жаль вы не всё произведение публикуете х)
Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
сквозь дебри десятков порою многотомных сочинений географов, этнографов, путешественников, посетивших в разные времена родину Ганнибала. Но Набоков не был бы самим собой, если бы не завуалировал трудоемкость поиска, небрежно сведя его к «нескольким часам».
Чем же, по мнению Набокова, мог быть оправдан такой труд или, иначе говоря, чем же тема «Пушкин и Ганнибал» так привлекла его внимание? Ответов на этот вопрос может быть несколько. Главный из них мы найдем на страницах его автобиографической исповеди «Другие берега»: «Выговариваю себе право тосковать по экологической нише — в горах Америки моей вздыхать по северной России»[7]. Налицо перифраз 11–12-го стихов той самой строфы L главы первой «Евгения Онегина»:
Под небом Африки моей
Вздыхать о сумрачной России…
(VI, 26)
Строфа L отражает тогдашнее состояние духа Пушкина, высланного на юг России, — оно оказалось близким Набокову, оторванному от родины. Тема изгнанничества, мотив тоски по родине, звучащие в пушкинских стихах, перерабатываются Набоковым, наполняясь новыми оттенками. Строфа из «Евгения Онегина», приведенная полностью, открывает собою очерк Набокова. Вложенная им в уста Абрама Ганнибала[8], она приобретает характер монолога, а в своей оторванности от основного текста — прямоту авторского (в данном случае набоковского) высказывания. Набоковские сны о России «на чужбине, ночью долгой», воспоминания о петербургском утраченном рае, отцовском особняке, усадебном парке параллельны воспоминаниям Ганнибала о «роскошной жизни отца», свободе «под фонтанами отеческого дома».
Не следует забывать и того, что представителю древнего русского дворянства Набокову, как и Пушкину, была небезразлична история предков. Как и Пушкин, ввиду недостатка исторических сведений о своем роде, он вылавливает их, где только может, а «семейственные предания» и в набоковском случае восполняют отсутствие письменных источников. В «Других берегах» Набоков замечает: «Восемнадцати лет покинув Петербург, я (вот пример галлицизма) был слишком молод в России, чтобы проявить какое-либо любопытство к моей родословной; теперь я жалею об этом — из соображений технических: при отчетливости личной памяти неотчетливость семейной отражается на равновесии слов»[9]. Именно эту «неотчетливость» отмечает Набоков у Пушкина в романе «Арап Петра Великого» и в «<Начале автобиографии>». Анализируя пушкинские математические расчеты возраста Ганнибала на полях «Сокращенного перевода Немецкой биографии», Набоков наблюдает тщетные попытки поэта уточнить ее данные и приходит ему на помощь.
Преодолевая нагромождения несуразиц «Немецкой биографии», Набоков пытается уточнить происхождение Ганнибала, место его рождения, историю с сестрой, обстоятельства привоза его в Россию, обучения во Франции в другие моменты запутанной жизни Абрама Петровича. Он многое проясняет в нашем приблизительном знании о пушкинском предке, делает тонкие психологические выводы на основании своих находок.
Одно из самых интересных наблюдений Набокова заключается в том, что Пушкин ни разу не упомянул о хорошо ему известном, в частности из «Немецкой биографии», абиссинском происхождении своего прадеда. Причина видится ему в том, что при упоминании Абиссинии тотчас могла возникнуть нежелательная ассоциация с популярным тогда романом английского писателя С. Джонсона «История Расселаса, принца абиссинского» (1759), переведенным на русский язык в 1795 г., а также широко известным в России по многочисленным французским переводам[10]. Пушкину вполне хватало истории с «негритянским принцем» из булгаринского пасквиля 1830 г. Ф. В. Булгарин писал: «Рассказывают анекдот, что какой-то поэт в Испанской Америке, также подражатель Байрона, происходя от мулата или, не помню, от мулатки, стал доказывать, что один из предков его был негритянский принц»[11].
Булгаринский «принц» вполне мог иметь своим предшественником «абиссинского принца» из романа С. Джонсона. В пользу такого предположения говорит то, что ко времени появления этого выпада Булгарина поэт успел опубликовать о своем предке только 11-е примечание к строфе L первой главы «Евгения Онегина», цитируемое и анализируемое Набоковым. О княжеском происхождении Ганнибала в нем не говорится ни слова. Набоков намекает в своей статье (не располагая, конечно, точными доказательствами), что сама «Немецкая биография» имеет в качестве своего литературного источника «Расселаса» Джонсона. Действительно, смутные детские воспоминания Ганнибал мог «освежить» чтением этого романа во французском переводе 1760 г. Зять же и составитель его биографии А. К. Роткирх имел возможность воспользоваться также и немецким переводом «Расселаса», сделанным
Последние комментарии
1 час 40 минут назад
2 часов 9 минут назад
2 часов 15 минут назад
3 часов 51 минут назад
5 часов 18 минут назад
6 часов 58 минут назад