От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
Слог хороший, но действие ГГ на уровне детсада. ГГ -дурак дураком. Его квартиру ограбили, впустил явно преступников, сестру явно украли.
О преступниках явившихся под видом полиции не сообщает. Соглашается с полицией не писать заявление о пропаже сестры. Что есть запрет писать заявление ранее 3 дней? Мало ли, что кто-то не хочет работать, надо входить в их интерес? Есть прокуратура и т.д., что может заставить не желающих работать. Сестра не
подробнее ...
пришла домой и ГГ отправляется в общественную библиотеку, пялясь на баб. Если ГГ и думает, то головкой ниже пояса. Писатель с наслаждением описывает смену реакции на золотую карту аристо. Диалоги туповатые, на уровне ребёнка и аналогичным поведением. История драки в школе с кастетами и войнами не реально глупая. Обычно такие тупые деологи с полицией, когда один сознаётся в навете оканчивается реальным сроком. Когда в руки ГГ попали вымогатели с видео сестры, действия ГГ стали напоминать дешевый спектакль. Мне данный текст не понравился, сказочно глупый.
свои старые сапоги и сам их резал.
Старый Мануэль, правда, часто говорил, что это, собственно, чудо, что одна только кожа не может быть причиной столь чудесного вкуса вина. Кожу-то кладёт каждый третий винодел в Малаге в своё сусло, когда оно бродит. Видно, благодати исполнена сама земля, доставшаяся им в наследство.
Но всё это мало заботило братьев: солнце светило, виноград рос, а поставщик королевского двора из Мадрида приезжал год из года, забирал бочонки и привозил деньги.
Одним ясным осенним днём падре Окариц уснул в своём кресле под шелковицей и больше не проснулся.
В долине внизу звонили колокола.
Зелёное, простое, прохладное ложе земли!
Возле умерших аббатов спит он теперь. И остатки стены на вершине холма отбрасывают свою тихую, почтенную тень на его могилу. Там много мелких синих цветочков и узкая каменная доска: «Requiescat in pace».
Кардинал Сарагосский прислал молодого аббата, падре Рибаса Собри.
Учёный муж, имевший глубокие познанья, воспитывался в школах братства Сердца Христова. С уверенным, пронзительным взглядом, худой и волевой. Прошли времена сладкого безделья — работники отпущены, — и снова, кряхтя, согнули спины толстые монахи, собирая виноград; до глубокой ночи они должны стоять на коленях и молиться, молиться.
В монастыре царит строгий чин: свинцовое молчание. Склонив головы, стоя прямо, с молит венно сложенными руками, учат братья, тихо бормоча: «Non est sanitas in came mea a facie irae tuae: non est pax ossibus meis a facie peccatorum meorum».1
На дворе меж камнями растёт трава, и белые голуби улетели. Из-за голых стен келий доносится горестное «Созерцание наказаний»:
«Unusquisque carnem brachii sui vorabit».2
А когда заблестит холодное утро, ты увидишь процессию тёмных теней, тянущуюся к часовне, и при вздрагивающем свете свечей гудят голоса, повторяя молитву «Salve Regina» 3.
Сбор винограда окончен. Строго следует дон Педро Рибас Собри рецептам своего покойного предшественника: собственные башмаки кидает в открытые бочки, точно как тот.
И отзывается эхом от сводов подвала, как молодое вино и шумит, и играет, и рвётся.
Король будет доволен гуиндре.
Прекрасные девушки уже не приходят на покаянье. Они боятся.
Страх тяжело навалился — безмолвно, как недовольная всем зима, что кладёт свои костлявые руки на мёртвые пашни.
И весна проходит мимо, и танцующее юное лето… и напрасно зовут и манят.
Недовольно грузят погонщики мулов тяжёлые бочки за половинную плату на тележки.
Дон Педро Рибас читает и хмурит мрачный лоб. «Досточтимый отец, верно, ошибся и послал другое вино. Ведь это не старое гуиндре, а обыкновенное „Dulce del Color“, как и любое другое вино из Малаги» — вот что написали из столицы.
Ежедневно отосланный груз возвращают обратно. Полные бочки. Из Лиссабона, Мадрида, из Сарагосы.
Аббат пробует, пробует и сравнивает. Сомнений нет — не хватает того самого, чужого, пряного аромата.
Призывают старого Мануэля, он пробует и печально пожимает плечами.
Да, да, у старого, доброго дона Сесарео была лёгкая рука; более сподобившаяся благодати, чем у молодого падре. Но об этом нельзя громко говорить, монахи шепчут это друг другу.
Дон Педро просиживает ночь за ночью в своей келье над странными ретортами, и при свете свечи его остро очерченный профиль отбрасывает тень на белую извёстку стены.
Его длинные тощие пальцы колдуют над искрящимися склянками с безобразными узкими горлышками. Фантастические приборы и колбы стоят вокруг. Испанский алхимик!
Забыт строгий чин — бедные измученные монахи крепко и глубоко спят.
От этого толку не будет! С помощью белых порошков и жёлтых едких жидкостей Люцифера не найти тебе того, что молчаливая природа записала в тайные книги тайной рукой.
Видно, не пивать больше герцогам великолепного, благоухающего вина гуиндре!
Вот снова стоят, как на параде, бочонки с бродящим суслом. В каждом — куски от разных сапог: один от толстого брата Теодосио, а вон там самого старого Мануэля.
Старого аббата — вон в том бочонке, слева в углу.
Прошёл ещё один год, вино снова пробуют: хорошо, да не гуиндре; и только в одном бочонке таилось оно.
В том самом, что стоял в углу, с сапогом старого аббата.
Пошлите его королю!
Педро Рибас Собри обладает сильной волей, он не устанет искать, пробовать, сравнивать. Он говорит, теперь-то он наконец знает секрет. Монахи молчат и сомневаются в этом. Они ни о чём не спрашивают и слепо выполняют приказы аббата — они знают его железную волю.
Мануэль качает головой.
Работники снова служат монастырю, копают и переворачивают чёрные пласты земли, подрезают виноградные лозы, а братья и пальцем не шевельнут, и снова они толстые и круглые, как и прежде.
Так захотел аббат.
Когда палящие лучи солнца немилосердно выжигают монастырский двор Алькацабы, и ветви шелковицы обвисают, страдая от жажды, у живой изгороди собираются загорелые девушки в цветастых мантильях, заглядывают за неё, вытягивая шеи, и
Последние комментарии
13 часов 26 минут назад
14 часов 20 минут назад
14 часов 23 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 1 час назад
1 день 13 часов назад