Золотое руно [Теофиль Готье] (fb2) читать постранично, страница - 2

выкурив свой кальян, полюбовавшись триптихом «Леды» Корреджо в сетчатой рамке, повертев в руке последнюю статуэтку Прадье^[2], взяв левую ногу правой рукой и правую левой, положив пятки на край камина и исчерпав тем самым все свои возможности развлечься, Тибурций вынужден был признаться самому себе, что он не знает, куда ему деваться, и что серая паутина скуки сползает со стен его комнаты, покрытой пылью дремоты.

Он спросил, сколько времени, ему ответили, что теперь без четверти час; это ему показалось окончательным и бесповоротным. Он оделся и принялся бродить по улицам; по дороге он понял, что у него в сердце пусто и ему необходимо «закрутить любовь», как говорят на парижском арго.

Приняв это похвальное решение, он задал себе такие вопросы: «Полюблю ли я смуглую испанку с густыми бровями и волосами как смоль? Или итальянку с классическими чертами лица, у которой из‑под янтарных век сверкает пламенный взгляд? Или хрупкую француженку с носиком Роксоланы^[3] и кукольной ножкой? Или рыжую еврейку с кожей, голубеющей, как небо, и зелеными глазами? Или негритянку, черную как ночь и лоснящуюся как новая бронза? Будет ли моя любовь блондинкой или брюнеткой? Вот в чем огромное затруднение».

Погруженный в эти мысли, он шел опустив голову и вдруг натолкнулся на что‑то твердое: оно отскочило назад, испустив ужасное ругательство. Это «что‑то» был один из его друзей- художников: они оба входили в музей. Художник, большой поклонник Рубенса, останавливался преимущественно перед полотнами нидерландского Микеланджело, чрезвычайно заразительно и пламенно выражая свое восхищение. Тибурций, пресыщенный греческими линиями, римскими контурами, рыжеватыми тонами итальянских мастеров, наслаждался этими выпуклыми формами, атласной кожей, телами, цветущими как пышные букеты, всем этим сладострастным здоровьем, которое антверпенский художник красноватыми и голубыми жилками пролил под кожу изображенных им существ. С чувственным восторгом ласкал его взор прекрасные перламутровые плечи, бедра сирен в потоках золотых волос и морских жемчужин. Тибурций, в высокой степени обладавший способностью вживаться в самые разнообразные вещи, понимавший одинаково хорошо самые различные типы людей, был сейчас настоящим фламандцем, словно родился в польдерах и никогда не терял из виду порты Лилля и колокольни Антверпена.

«Итак, решено! — сказал он себе, выходя из галереи. — Я полюблю фламандку».

Так как Тибурций был самым последовательным человеком на свете, он отлично рассудил, что фламандки встречаются во Фландрии чаще, чем в других местах, и что «на охоту за белокурой» необходимо ехать в Бельгию. Этот новый Ясон, ищущий другое золотое руно^[4], в тот же вечер занял место в брюссельском дилижансе, торопясь, словно банкрот, уставший от коммерческих дел с людьми, и чувствуя необходимость бежать из Франции, классической страны искусства, изящных манер и установлений для охраны торговли.

Через несколько часов Тибурций не без радости увидел на вывесках кабачков бельгийского льва в облике пуделя, одетого в бумазейные брюки, и неизбежную надпись «Verkoopt men dranken»^[5]. На следующий вечер он гулял в Брюсселе на Магдаленаштрасс, поднимался на гору, поросшую огородной зеленью, любовался витражами святой Гудулы и вышкой ратуши и рассматривал не без волнения всех проходящих женщин.

Он встретил бесчисленное количество негритянок, мулаток, квартеронок, метисок, замбо, женщин желтых, бронзовых, зеленых, женщин цвета отворотов на сапогах, но ни одной блондинки; если бы было чуть-чуть жарче, он мог бы подумать, что находится в Севилье; все было налицо, даже черные мантильи.

Все же, возвращаясь к себе в гостиницу на Золотой улице, он заметил молодую девушку, темную шатенку, но она была некрасива; на следующий день он увидел еще у дворца Лаэкен англичанку с морковно — красными волосами в светло — зеленых ботинках; но она была худа, как лягушка, служившая барометром и просидевшая в банке шесть месяцев, и это не давало ей возможности достичь рубенсовского идеала.

Видя, что Брюссель был населен только андалузками со смуглой грудью, что легко объясняется долголетним испанским владычеством в Нидерландах, Тибурций решил ехать в Антверпен, предположив с некоторой долей вероятности, что близкие Рубенсу типы, которые он постоянно изображал на картинах, должны часто встречаться в его родном и нежно любимом городе.

Поэтому он отправился на вокзал железной дороги, ведущей из Брюсселя в Антверпен. Паровая лошадь уже съела свой овес — уголь, она фыркала от нетерпения и выдыхала со свистящим хрипом из пылающих ноздрей густые клубы белого дыма, смешанного с искрами. Тибурций вошел в свое купе, где неподвижно сидели, как каноники в капитуле, пять валлонцев, и состав двинулся.

Скорость сначала была умеренная: ехали не быстрее почтовой коляски по десяти франков за прогон,