Собрание сочинений в 8-ми томах. Том 8 [Вениамин Александрович Каверин] (pdf) читать постранично, страница - 118

Тогда-то и появ­
ляется двойник, «воображаемый собеседник», с которым
Петр Петрович неторопливо вспоминает и обсуждает
собственную жизнь.
284

В 1928 году, когда был напечатан этот роман, еще не
знали о детекторе лжи. То, что происходит с Петром Петро­
вичем, похоже на нравственную модель этого аппарата.
Теперь Петр Петрович и правда — одно, и это дает ему
возможность мгновенно отличать ложь от правды в других.
Теперь он знает, что деньги, в которых он не нуждается,
он «украл» не случайно. «...Все — с той минуты, как он
взял деньги... до решения сказать всем правду в лицо, было,
в сущности, только попыткой бороться со смертью. Он
взял деньги потому, что думал, что они вызовут силу жиз­
ни... Но это никому еще не удавалось, ибо он не мог уйти
от законов жизни...» И дальше: «Он попробовал выдумать
иной мир». Но уже слышны шаги за спиной, «хотя идти
решительно некому». И снова слышны «не приближающие­
ся и не удаляющиеся, словно кто-то шел под окнами...
никуда не уходя, только переставляя ноги».
Это еще не смерть, это биение собственного сердца. Но
смерть не за горами. Петр Петрович умирает от нравствен­
ного выздоровления, которое не понять даже тем, кто глу­
боко и искренне привязан к нему, которое не понято —
и не может быть понято — тупым и благополучным миром.
Роман Савича «Воображаемый собеседник» проникнут
искренним удивлением человека перед скрытой силой его
души. Это тоска по несбывшемуся блеску перемен, по раз­
нообразию жизни, по высокой цели, без которой жизнь
пуста и ничтожна. Это тоска по чуду,— недаром, умирая,
Петр Петрович при свете ясного дня видит звездное небо.
Можно ли поставить знак равенства между автором
«Воображаемого собеседника» и главным его героем? Ко­
нечно, нет! Не себя изобразил молодой писатель в Петре
Петровиче, напоминающем деревянную скульптуру, в ко­
торой неведомо как и почему зародилась жизнь. Однако
не случайно эта драма самораскрытия освещена изнутри
фантастическим светом^ недаром ожившую статую окру­
жают видения.
4

Мы знаем Савича как известного переводчика испан­
ской, чилийской, кубинской, мексиканской, колумбийской
поэзии, исследователя-испаниста, учителя и неутомимого
советчика молодых переводчиков. Но Савич до 1937 года
не знал по-испански ни слова.
В начале тридцатых годов он был корреспондентом
285

«Комсомольской правды» в Париже. Он продолжал писать
прозу, но работа не шла — и, может быть, поэтому главное
место в жизни снова заняли книги. Его корреспонденции
написаны человеком общительным, живым, расположен­
ным к дружеской близости, наблюдательным. Но все-таки
книги открывались легче, чем люди, они не врывались в
жизнь, они стояли на полках и терпеливо ждали.
В начале февраля 1937 года Эренбург увез Савича в
Испанию не без тайной надежды (это чувствуется в извест­
ной книге «Люди, годы, жизнь») переломить эту книжную
жизнь. «Я легко уговорил его посмотреть хотя бы одним
глазом Испанию. Сможешь написать для «Комсомолки»
десять очерков».
Эренбург знал Савича в течение пятнадцати лет, но ни­
когда прежде не видел его в минуты смертельной опасно­
сти. «Я видел его во время жестоких бомбежек, он поражал
меня своей невозмутимостью,— и я понял, что он боится
не смерти, а житейских неприятностей: полицейских,
таможенников, консулов».
О спокойной храбрости Савича писали многие. Не буду
повторять, скажу только, что понятие храбрости в испан­
ской войне было нормой поведения. «Стыдно мужчинам
лежать в канаве»,— сказал Савичу огорченный шофер
после того, как фашистский «фиат» дважды обстрелял
корреспондентскую машину (О. С а в и ч. Два года в Ис­
пании, с. 54).
Все писавшие о Савиче говорят о его выдающемся му­
жестве — это значит многое в устах участников испанской
войны.
Известно, что, покинув Барселону с арьергардными
патрулями, он узнал, что советский флаг над домом пол­
предства и герб на дверях «были оставлены, чтобы не под­
черкивать безнадежности». Он вернулся в город, фактиче­
ски уже занятый фашистами, снял флаг и герб и каким-то
чудом благополучно вернулся.
Читая «Два года в Испании», я вспомнил Пьера Безу­
хова на Бородинском поле. Детское удивление штатского
заметно почти на каждой странице. К удивлению примеши­
вается восхищение: недаром Эренбург пишет, что Савич
«наслаждался жизнью: то место, о котором он тщетно меч­
тал в мирном Париже, оказалось в полуразрушенном,
голодном Мадриде». Однако очень скоро выяснилось,
что, восхищаясь и удивляясь, нельзя забывать о деле:
«Ежедневные сводки испанского командования он сам
286

переводил и сам передавал по телефону в Москву ... О