Алый цикламен [Тосио Удо] (fb2) читать постранично, страница - 2

вдохновлял меня. Я остро ощутил, что в литературе упорство и старания не пропадают даром.

С тех пор господин У. регулярно, раз или два в год, присылал мне свои сочинения. Он печатался в изданиях литературного кружка или в журнале, который издавала их группа, и только один раз – в местной газете, в подборке новелл. Его рассказ нельзя было счесть совершенством, но в нем была определенная привлекательность.

И вот в конце прошлого года господин У. пришел ко мне домой с цикламеном в горшке. За неделю до этого он, по установившейся традиции, прислал мне очередное свое произведение. Оно было опубликовано в той же газете, но на этот раз – как одно из лучших. Это был небольшой, страничек на двадцать, рассказ, по-видимому почерпнутый из военного опыта господина У. и повествовавший о последних днях жизни и о смерти одного солдата.

Прочитав, я выразил свои впечатления в письме и тут же получил благодарственный ответ, в котором господин У. писал, как он горд моей высокой оценкой. Вскоре после этого он позвонил. Всегда сдержанный, он проявил явную настойчивость, стараясь получить приглашение в гости. Уступив его натиску, я назначил день.

Толком я не представлял себе, зачем нужен этот визит, но, видимо, это был знак благодарности за внимание. Поэтому я сказал, что не стоит ехать в такую даль, ведь до меня добираться полтора часа на трамвае, но он отверг все мои возражения.

Господин У. явился в назначенный день и поднес мне в бумажном пакете горшок с цикламеном, обернутый газетой в несколько слоев. С тяжеловесной, старомодной учтивостью он приветствовал меня и пространно объяснил, как надо обращаться с цикламеном. Я не большой любитель цветов, но, взглянув на освобожденный из пакета цикламен, восхитился яркостью алого цвета, казалось имеющего даже объем. Поражала и толщина лепестков. Он был мясист и мощен. Интересно, можно ли его считать лиственным растением, подумал я.

Сначала поговорили о том о сем, но общих тем было не так уж много, и вскоре мы перешли к обсуждению его последнего рассказа. Действие происходило в Маньчжурии, с ее суровой зимой, после поражения в войне. Японский солдат умирает в военном госпитале, обмороженный и изможденный, в тоске по родному дому; оставшиеся в живых товарищи роют ему могилу в промерзшей земле. И я спросил:

– А вам самому довелось побывать в военном госпитале?

– Да.

– Где именно?

– Место называется Телин.

Мне, выросшему в Маньчжурии, это название показалось знакомым.

– Заболели? Или из-за ранения? – Я заглянул ему в лицо. Я знал, что его часть воевала в Северном и Центральном Китае. – Как это случилось?

Опустив голову, он молчал.

– Видите ли… – выдавил он наконец и снова заколебался. Затем, едва шевеля губами, пробормотал: – Вообще-то… – и протянул мне правую ладонь.

Рука как рука, все пять пальцев на месте, на первый взгляд все в порядке. Однако, присмотревшись, я заметил на ладони несколько шрамов, а в том месте, где они сходились, в самой середине, гладкое пятно, словно от ожога.

И тут меня осенила догадка:

– Самострел?

Ответ его прозвучал коротко и равнодушно, без всякой патетики. Он больше ничего не добавил, но я попытался сам представить, как это было. Я тоже служил в армии, правда всего месяц, но кое-что все же успел узнать. По-видимому, когда поблизости никого не было, он прижал правую руку к дулу, а левой нажал на спусковой крючок.

Но тут я задумался. Положим, он объяснил свою рану неосторожным обращением с оружием, но я-то знал, как это непросто. Во-первых, есть предохранитель, и подобное случается крайне редко. Чистить или чинить винтовку, когда она заряжена, не полагается, да и рядом могут быть другие солдаты.

То есть, рассуждая здраво, невозможно выдать самострел за несчастный случай, значит, нужно не только мужество, чтобы сознательно прострелить собственную ладонь, но и немалая фантазия, чтобы сочинить объяснение вроде короткой новеллы.

Мне не хотелось казаться навязчивым, но я подумал: а может, и сам он не будет против расспросов? И попытался выяснить у него обстоятельства дела. Господин У., видимо, потому, что разговор был на интересовавшую его тему, отвечал живо и с охотой.

Их отряд засел на берегу реки, а напротив стояла Восьмая армия.^[1] Ни с места, точно прилипли. Время от времени им сбрасывали листовки с того берега или в рупор на японском языке предлагали сдаться. Сначала господин У. искал случая сбежать, но понял, что бесполезно. Тогда у него возникла идея самострела.

Как я и предполагал, господин У. также осознал сложность этого предприятия. Он все продумал, даже сочинил весьма правдоподобную легенду, но подходящего случая не было.

И вот случай подвернулся. Меняли оружие, и У. вместо своей старой винтовки получил новенькую «тян».^[2] Так солдаты называли доставшиеся в качестве трофея винтовки, которыми была вооружена Восьмая армия. На его счастье, у этой «тян» оборвался ремень и был неисправен предохранитель.

Для