Здоровые и больные [Анатолий Георгиевич Алексин] (fb2) читать постранично, страница - 3

убежден, что профессиональная катастрофа, в которую вы угодили, нанесла вам тяжелую психическую травму. — Он помолчал. — Запомните: никаких окончательных рекомендаций я вам давать не мог, ибо по профессии не хирург. Но как организатор больничного дела, я понимаю…

— Знаете, — перебил я его, — есть такое выражение — «иметь свое дело»? Чаще всего употребляется за рубежом… Так вот, вы — организатор своего дела, а не больничного. Только своего собственного!

— От нравственных обвинений вы перешли к политическим?

— Добавьте еще, что я перешел к наступлению, хотя должен находиться в глубочайшей обороне. Ведь Тимоша умер не у вас, а у меня на столе. Я отвечу за это. И за то, что позволил себя уговорить… И даже за то, что позволил себя уговаривать. Хирурга, как и судью, уговаривать запрещено.

Он улыбнулся чересчур широко, обнажив все свои рекламно-безупречные зубы, которые раздражали меня, как и рекламно разложенные под стеклом фотографии.

— Значит, меня будут судить за подстрекательство к преступлению?

— Нет, за взятку, Семен Павлович. Надо четко определять, не только кто есть кто, но и что есть что! За взятку, данную через подставное лицо, через посредника. То есть через меня. Борзыми щенками давали… Это известно. Но операциями? Такого еще не бывало. Вы изобретатель, Семен Павлович. Вы — первооткрыватель… бесчестия в медицине.

— Врачу: исцелися сам! Но исцеляться вы, Владимир Егорович, будете не в этой больнице. Я вас сюда пригласил, я вас и…

— Делячество на крови?

— Ого, новая формула! — Он хлопнул в ладоши. — Если она верна, я должен буду покинуть больницу, а если нет, то, извините что повторяюсь, покинете вы!

— Хирург, Семен Павлович, не имеет права пугаться. Как не имеет права поддаваться уговорам, эмоциям… и плакать в часы поражения.

Я поспешно направился к двери. Но не успел: он все же увидел, что плечи мои задергались.

* * *

Пригласил меня действительно он.

Инерция репутаций сильна и почти непреодолима. А если она выражена в четкой словесной форме, то присваивается человеку как воинское или научное звание. Про Семена Павловича Липнина говорили, что он «милейший человек». Каждый стремится соответствовать своему званию — и главный врач принял меня весьма мило. Взгляд у него и в тот день был не просто открытым, а прямо-таки распахнутым.

Сперва он поговорил о зарубежных гастролерах и театральных премьерах, будто звал меня заведовать клубом, а не хирургическим отделением. Потом спросил:

— Вы… управляемый человек?

— Смотря кто мной управляет.

— Ого, чувство юмора!

Он зааплодировал так отработанно, что ладонь и пальцы одной руки полностью совпадали с ладонью и пальцами другой. В нем была лихость… Но не рядового гусара, а командира гусарского полка: своими интонациями он оценивал, отечески поощрял.

— Хирургу без юмора невозможно, — ответил я. — Иначе он сам будет ощущать себя на операционном столе.

— Люблю умных людей. Не боюсь их, — признался Семен Павлович. — Лучше, как говорится, с умным потерять… — Ему, видимо, показалось, что со мной можно не только найти, но и кое-что потерять. — Не боюсь умных людей! Быть полководцем слабого войска опасно и непрестижно. Вы хотите сказать, что сильное войско должно иметь сильного полководца? Тут уж я умолкаю.

Его доверительность покоряла… Завоевывать, покорять входило, по его мнению, в обязанности полководца.

Сняв массивные очки, которые по современному виду своему были на уровне электронно-вычислительного устройства, он спросил:

— Знаете, почему я пригласил вас и решил сделать заведующим? Я считаю, что о главном враче судят по не главным врачам, которые служат у него.

Он мог сказать «служат ему», но такая доверительность была бы чрезмерной.

— О врачах принято слагать легенды, — продолжал Семен Павлович. — Вас можно было бы назвать модным хирургом. Однако мода — легкомысленное создание: приходит, уходит. Поэтому назову вас авторитетным. К вам стремятся попасть… Это существенно для нашей больницы. Но регулировать приливы и отливы страждущих буду я.

Мне предстояло стать еще одной рекламной принадлежностью главврача.

— Кстати, я слышал, что вы холостяк? — спросил Семен Павлович.

— Старый.

Он взглянул в анкету и поправил меня:

— Сорокалетний… Жизнь без семьи, без любимого сына? Вот этого представить себе не могу! — Он пригласил меня ознакомиться с фотографиями под стеклом. — Говорят, вы спали прямо в ординаторской, на диване? Теперь у вас для этого будет свой кабинет! Никаких пожеланий нет?

— Есть просьба. Только одна… Хотя касается она двух человек.

— Хотите привести кого-то с собой? Поберегитесь! Есть такой термин — семейственность.

— Происходит от слова «семья»… Вы же не мыслите жизни без семьи? А я без Маши и Паши!

— Это кто? Ваши телохранители?

— Хирурги-ординаторы.

— Маша и Паша? Какие-то зарифмованные хирурги. — Он водворил на место свои массивные