Друг Кафки [Исаак Башевис-Зингер] (fb2) читать постранично, страница - 2

ни марципаны, ни икра. Я уже достиг той стадии, когда ни одна женщина не может быть для меня по-настоящему прекрасна. Мне лезут в глаза все недостатки. Это импотенция. Платья и корсеты ничего не скрывают. Косметика и духи больше не вводят в заблуждение. У меня не осталось ни одного собственного зуба, но и у женщины, едва она открывает рот, мне ничего не стоит подсчитать потери. Кстати, та же проблема была у Кафки с литературой. Он видел все недостатки – и свои, и чужие. В основном книги пишут плебеи типа Золя и Д'Аннунцио. В театре я тоже все видел и понимал, как Кафка в литературе, и это нас сблизило. Кстати, довольно смешно, но, когда доходило до театра, Кафка будто слепнул. Он до небес возносил дешевые еврейские пьески. И даже без памяти влюбился в плохонькую актрису мадам Тшиссик. Как только подумаю, что Кафка любил ее и мечтал о ней, мне становится стыдно за мужской пол со всеми его иллюзиями. Что ж, бессмертие нельзя заказать, как нельзя от него отказаться. Все, кто вступает в отношения с великим человеком, отправляются вместе с ним в бессмертие, часто не желая этого.

По-моему, это вы как-то спросили, откуда я беру силы длить мою жизнь? Или мне померещилось? Откуда я беру силы сносить нищету, болезни и, что хуже всего, безнадежность? Это умный вопрос, мой юный друг, и я тоже задавал его, когда в первый раз читал Книгу Иова. Зачем Иов жил и мучился? Неужели чтобы плодить дочерей и покупать ослов и верблюдов? Нет. Вот вам мой ответ. Ему нравилась игра. Мы все играем с судьбой в шахматы. Противник делает ход. Мы делаем ход. Он пытается обыграть нас в три хода. Мы изо всех сил стараемся ему помешать. Мы знаем, что победа останется за ним, но почему бы не побороться? У меня упрямый соперник. Он всеми способами старается положить Жака Кохна на лопатки. Сейчас зима. Холодно даже когда печка в порядке, а моя печка уже давно не в порядке, и домовладелец отказывается ее чинить. К тому же у меня нет денег на уголь, поэтому в комнате холодно, как на улице. Если вам не приходилось жить в мансарде, тогда вы не знаете, что такое ветер. Рамы громыхают даже летом. А иногда еще какой-нибудь кот садится на крыше возле моего окна и начинает орать, как рожающая женщина. Я мерзну под своими одеялами, а мой ангел воет вместе с котом, который, вполне возможно, всего-навсего голоден. Мне бы надо его накормить, чтобы он замолчал, или прогнать его, а я, боясь закоченеть, еще плотнее закутываюсь в свои тряпки и даже заворачиваюсь в старые газеты, которые распахиваются от малейшего движения.

И все же, мой дорогой друг, если играть в шахматы, то играть с достойным противником. Я своего обожаю. Меня приводит в восторг его изобретательность. Сидит он себе в своем кабинете где-нибудь на третьем или седьмом небе, в том департаменте, который руководит нашей маленькой планетой, и ни о чем больше не думает, как поймать в капкан Жака Кохна. Все его указания сводятся к тому, чтобы «разбить бочонок, но не разлить вино». Да-да. Просто чудо, как ему удается сохранять мне жизнь. Поверьте, мне стыдно признаться, сколько таблеток я съедаю за день. Хорошо еще, что у меня есть приятель-аптекарь, а то чем бы я платил за них? Перед сном я глотаю их одну за другой, ничем не запивая, потому что иначе мне захочется помочиться, ведь у меня простатит и мне придется вставать несколько раз ночью. В темноте категории Канта не срабатывают. Время уже не время, и пространство не пространство. Вот вы сжимаете что-то в руке, а в ней уже давно ничего нет. Совсем непростое дело – зажечь мою керосиновую лампу. Спички вечно куда-то деваются. В мансарде у меня кишмя кишат демоны. Иногда я с ними разговариваю: «Эй, Уксус, сын Вина, перестань издеваться!»

Недавно я посреди ночи услыхал стук в мою дверь и потом женский то ли плач, то ли смех. «Кто бы это мог быть? – спросил я себя.– Лилит? Намах? Маклаф, дочь Кетев М,рири?»

И я громко крикнул:

– Мадам, вы ошиблись дверью!

А она продолжала стучать. Потом раздался стон и стук, словно кто-то упал на пол. Сразу открыть дверь я не решился. Сначала я принялся искать спички и в конце концов обнаружил их у себя в кулаке. Что ж, я вылез из постели, зажег лампу, надел шлепанцы и халат. Случайно поймав свое отражение в зеркале, я ужаснулся. Зеленый. Небритый. Я открыл дверь: на пороге стояла молодая женщина с босыми ногами и в собольем манто поверх ночной рубашки. Щеки у нее были белые как мел. Длинные светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

– Что случилось, мадам?

– Он хочет меня убить. Пожалуйста, впустите меня. Позвольте мне посидеть у вас до утра.

Я собрался было спросить, кто хочет ее убить, но увидел, что она почти совсем закоченела и довольно сильно пьяна, поэтому впустил ее, заодно заметив у нее на руке браслет с крупными бриллиантами.

– У меня холодно,– предупредил я ее.

– Все лучше, чем умереть на улице.

Вот так мы оказались вдвоем в моей комнате. И что мне было с ней делать? Кровать у меня одна. Я не пью. Мне нельзя. Но я вспомнил о бутылке коньяка, которую подарил мне приятель, и о