Римского права больше нет [Луи Арагон] (fb2) читать постранично, страница - 14

фуража, гораздо выше жилых построек, которые замыкают угол двора. В противоположном конце – настежь распахнутые конюшни, можно разглядеть пустые водопойные колоды. Стены, крыши – все цело. Трое макизаров подтолкнули пленного к большой деревянной двери. Он сказал себе: «Вот оно… здесь, почему-то именно здесь они меня и убьют…» – он снял пенсне, чтобы не так отчетливо видеть, как это будет…

«А ну, – сказал Жан-Пьер, – потрогай створку, вон там… Сейчас ты не увидишь, но днем еще заметно, большое пятно… На этой ферме жила семья одного из наших… их было трое братьев… старший погиб в Сирии… да… вместе с петеновцами… он не разобрался, хотя ему и говорили… Но двое других… младший был совсем еще мал, средний, ну, словом, воевал в моей группе, что я тебе буду объяснять!.. Месяц назад они явились, сказали, что, если не получат его, заберут отца… отцу удалось бежать… Тогда они пришли еще раз. На глазах у матери, – слышишь?! – на глазах у матери схватили младшенького, и на этой двери – потрогай дверь, немецкий судья, потрогай, тебе говорят! – они его приколотили гвоздями, как сову^[16]…»

«Не может этого быть, – запротестовал майор, – вас обманули Или уж молодой человек совершил какое-то страшное преступление…»

Опять смех аббата. Леденящий душу, почти безумный. А так как фон Лютвиц вновь водрузил на нос пенсне, он совершенно ясно увидел, тот тоже трогает пальцами дверь… И священник сказал:

«Какое преступление, господин хороший, какое? Молодому человеку было шесть лет… и я своими руками снял его с этой двери… Бернар… ему было шесть лет…»

Он больше не смеялся. Он плакал. Винтовка ходуном ходила на вздрагивающей спине. Высокий брюнет очень тихо сказал:

«Это был его брат…»

Пленный похолодел от ужаса и прохрипел:

«Убейте меня сразу…»

Но Жан-Пьер его оборвал:

«Чтобы, подыхая, ты думал, будто мы убили тебя из мести? Ну уж нет!»

И снова черный лимузин полетел в ночь, теперь совсем уже черную. Между ними упало безмолвие. В каком-то месте сбились с дороги, шофер остановил машину, стали советоваться. При свете фонаря для подачи сигналов самолетам высокий брюнет и Жан-Пьер изучали разложенную на откосе карту. Шофер хлопал себя по плечам, чтобы размять онемевшие пальцы. Аббат непрерывно курил. Глядя на огонек его сигареты, фон Лютвиц неотступно думал о пламени смертельного выстрела. Смотрел на винтовку, которая висела на ремне у священника. Когда машина остановилась, он снова подумал – его час пробил. Он боялся пыток. Француза, который попал бы в руки к немцам после такой истории с ребенком, пытали бы безусловно… Майор вообще не видел для себя спасения, а то бы он тут же предал своих. Не догадался, вот и все. Машина еще раз тронулась в путь.

Они приехали, когда забрезжила заря.

«Что же еще они хотят мне показать?» – спросил себя пленный, обессилевший от этой ночи. По небу плыли легкие рваные облачка, солнце еще не вставало, но по какой-то странности восприятия майору казалось, что там, где светлеет горизонт, находится запад: у него было чувство, какое бывает у человека, проснувшегося утром не на своем обычном месте, а в чужой комнате, где кровать расположена иначе, чем он привык. Здесь были живые существа. Пропел петух. Над крышей – метров триста от них – поднимался дым. Двускатная возвышенность: один склон падал в покрытую туманом долину, где цепочки деревьев отгораживали земельные участки, а дальше виднелся лес, деревушка же приютилась слева от дороги, в ней часовня без колокола, сплошь увитая плющом. Низкие домики в предутренней прохладе зябко жались друг к другу, там, вероятно, все еще спали.

На этот раз первым заговорил высокий брюнет: «Здесь ты можешь снять свою пилотку, майор. Знаешь, что это за место?»

Молчание было невыносимым, фон Лютвиц через силу выдавил: «Нет…»

«Ну, что ж… видишь эту стену? Ничего в ней такого нет. Задняя стена риги. Верно?»

Ничего особенного в ней не было. Задняя стена риги.

«Здесь… Их было семеро. Семеро, и они не знали друг друга. Деревенская женщина с полуторагодовалым ребенком на руках. Что она им сделала? Трое парней, которых привели вон оттуда, снизу. Неизвестный, о котором никто ничего не узнал. И врач. Да, и врач… Настанет день, когда люди придут сюда, чтобы увидеть место, где он умер. Здесь будет памятник из мрамора или бронзы. И люди придут, чтобы увидеть… Знаешь, я не верю ни в бога, ни в черта. Но если все же бог есть, пусть даже доктор не верил, все равно он стал бы святым».

«Может, – сказал аббат, – когда-нибудь его и причислят к лику святых».

«Так вот, – продолжал высокий брюнет, – обойди всю округу, спроси любого. И тебе скажут. Нет никого, кто не был бы ему хоть чем-то обязан. Ни один ребенок не появился на свет, ни один старик не умер без того, чтобы доктор не поднялся среди сна, в ночь-полночь, не поспешил к нему зимой, по снегу, в любую погоду. Он исходил вдоль и поперек весь край, за двадцать-то лет! Не зная отдыха. Появлялся везде, где был нужен – Знал всех. Потом