Армагеддон был вчера [Александр Полосин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Проект «Недельник - 1»
Армагеддон
уже был
Сборник фантастических рассказов
УДК 821 ББК 84(4Г) А-83Рассказы этого сборника написаны в рамках проектатренинга молодых фантастов «Недельник» (Мастерство писателя в создании
художественно-публицистических текстов)
Автор проекта: Александр Полосин
Продюсеры сборника: Марина Бевза
Александр Пересвет
Армагеддон... Последняя битва добра и зла. Судный день человечества... Возможно, он когда-то наступит. Но несомненно, что он уже был. И происходит сейчас. Она идёт, эта битва. Здесь и во Вселенной. Вчера и завтра. В человеке и в человечестве. И даже в Боге. Сборник фантастических рассказов, заставляющий по-новому взглянуть как на картину известного нам мира, так и на возможные вариации мироздания.
Все права, в том числе и на переведенную версию, сохраняются. Ни одна часть книги в любом виде (будь то издание, фотокопия, микрофильм или иная форма) не может быть воспроизведена либо обработана, размножена или распространена без письменного на то разрешения издательства. Употребление товарных, торговых и фирменных наименований в этой книге без воспроизводства товарных знаков и торговых марок может в соответствии с законом о защите товарных знаков и торговых марок не рассматриваться как употребление товарных знаков и торговых марок, и потому объявлено свободным для использования.
ISBN 5-85523-048-1 © Обработка текстов, оформление Издательского дома «Александр Пересвет» 2007 _________________________________________________________________________________________________________________________
СОДЕРЖАНИЕ
Яна Люрина Эксклюзив или Вместо предисловия
Александр Пересвет Солнце Армагеддона
Яромир Последний ангел
Дмитрий Литвинцев История одного бога
Никита Никитенко Маленькая история маленького мира
LORENZO Эксперимент
Александр Ладейщиков Спящий Архангел
Rus Евангелие от Иуды
Elrik Решение
Александр Васильев Возвращение
Александр Пересвет Ута
Александр Гогин Хайре, Таис...
Евгений Гордеев «Живое» тело
Рю Продавец
Ада Катализатор
Пустынный Старатель Страх
Р.Эйнбоу А я остаюся с тобою
Александр Ладейщиков Гримуар, или Тайная эволюция знаний
Морриган Sic Transit Gloria Mundi...
СкрофаТьма
mar Принцип Паршева
Айриш Обычная?
Яна Люрина Взятка
Кинеберг Сёстры
Игорь Акулич Проказник
Мария Маслова Обрыв
Дэвид Нездешний Когда мы были живыми…
Р.Эйнбоу Метода
Александр Васильев Ключ
Евгений Гордеев «Верность»
Александр Васильев Космопорт
Александр Ладейщиков Второй шанс
Константин Qwer В лесу родилась ёлочка
Скрофа Московский сторожевой
Александр Васильев Собака по кличке Собака
Рю Пан Коллега
Татьяна Карпачёва Небывальщина
Лауталь Слава
Mar Экзотик тур
Айриш Должностная инструкция Швырка
Александр Васильев Её Единственный Мужчина
Ада Тёмная Владычица
Халёпушка Палач
Панург Потаённый народ
Дэвид Нездешний Свист
Александр Васильев Сварожич
Дмитрий Литвинцев Судья
Станислав Наумов Пограничье
Четыре Тире Дуняша
_____________________________________________________________________________________________________________
Яна Люрина
Эксклюзив
или Вместо предисловия
Все в квартире давно уже спали, а я грызла карандаш (по привычке) и смотрела на монитор и чистый лист на нём в формате «ворд». Кристально чистый и не запятнанный плодами моего творчества. Идей не было совсем – даже насчет того, о чём именно писать. А на завтра оставлять, как я и делала всю неделю, уже некогда. За тёмным окном завывал ветер, и качались деревья. Называется, весна – завтра уже первое мая, а на дворе всего восемь градусов тепла. Надумав сообразить чайку для сугрева и появления светлых мыслей, вылезла из кресла и побрела на кухню. Поставила чайник на плиту и уселась за стол – опять же с карандашом и блокнотом. И тут в окно прямо у меня за спиной постучали. Я не отреагировала, посчитав, что это какая-нибудь веточка сорвалась с дерева и ударилась о стекло. Но не тут-то было… В окно снова постучали – на этот раз три раза. Будто в дверь. Я оглянулась и остолбенела – за окном висел человечек. Довольно маленький, ростом сантиметров двадцать-тридцать. Ой нет, он не висел, а парил в воздухе! Что, впрочем, не очень удавалось – дул сильный ветер. Человечка всё время сносило в сторону, но он упорно возвращался. Из-за стекла послышалось: – Откройте форточку! Я секунду подумала… и открыла. Недоразумение влетело в кухню и плюхнулось на подоконник, поведя носом: – А чем это вкусно пахнет? Это мне уже не понравилось: – Ты что – Карлсон, и у тебя дома варенье закончилось? – Ох… прошу прощения! Сильно замёрз – на дворе такой ветер, чуть крыло не сломал. Разрешите представиться – муз! – Кто-кто?! – Да муз я! Вы же что-то сочиняете? Ну вот, все хотят вдохновения, но даже в дом к себе не пускают! – Позвольте, позвольте! А какое вы-то имеете отношение к вдохновению? Насколько я в курсе, все музы – женщины! И им положено быть наряженными в этот… как его… в хитон, а в руках держать лиру. А теперь посмотрите на себя! Мой собеседник был одет в форменный комбинезончик, за спиной имели место быть крылья – не как у ангела на картинке и не как у феи или бабочки, а как у, скажем, летучей мыши. Физиономия его тоже ничем возвышенным не отличалась – рыжие всклокоченные волосы, маленькие хитрющие глазки, а на голове – рожки. Сильно смахивал он вовсе не на «служителя вдохновения», а на чёрта из старого фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки». Только тот побольше был. – Видите ли, – смутился муз. – Теперь фирма сильно расширилась, сотрудников не хватает. Да и сами посудите – что сейчас пишут? Как, например, муза может явиться к человеку, который пишет фантастику? Ведь у них же нету такой специализации! Если, скажем, к сатирику может прилететь муза комедии, к сочинителю детективов – муза трагедии, в конце концов, то как быть с фантастами? Ведь это же не имеет ничего общего ни с одной из них! Вот и набрали в штат нас – кстати, тоже девять. Ну так как, договор заключать будем? – Договор о чём? – подозрительно спросила я. – О продаже моей души? – Фу… а ещё с высшим образованием! Ну почему все о нас, музах, так плохо думают? Средневековье какое-то. Это обычная деловая договорённость – наша организация обеспечивает вам вдохновение в любое время суток плюс гарантия немедленного издания любого произведения. – А что же вы сами с этого имеете? – Сейчас-сейчас… Вот, возьмите эту дискету и распечатайте типовой договор, в котором всё и обозначено. А пока, простите, нельзя ли чайку горяченького? Вот у вас и чайник закипает, – льстиво улыбнулся муз. Пятачок существа задвигался, сканируя кухню на предмет съестного, глазки смешно скосились в сторону, на плиту. Не выйдет, пожаренные накануне котлеты надёжно упрятаны – отчасти в холодильник, отчасти в желудки мирно спящих наследников. Я заварила чай и пошла в комнату распечатать договор. Интересно бы на него поглядеть, а ещё подробно прочитать: чувствую подвох, но не знаю, где. Вернувшись в кухню, обнаружила, что муз уже налил чай в чашки, поставил рядом сахарницу и слетал в навесной шкафчик за пирожками. Кои, как он сознался, как раз и унюхал, когда влетел в форточку. Я сунула ему под курносый пятак одну из распечаток: – Что вот это такое?! – Где? Это наш типовой договор, сроком на пятьдесят лет, в котором клиент обязуется передать фирме «Парнас» имущественные права на публикацию и распространение ваших произведений, а взамен получает всё то, о чём я уже говорил. Кроме того, вам немедленно предоставляется аванс в виде одного произведения по вашему выбору. Его даже сочинять не придётся – стоит сесть за компьютер, и пальцы сами начнут печатать. Без всяких умственных усилий с вашей стороны! – И как, интересно, достигается подобный результат? – А вот подпишете договор, и вдохновение получите на руки, в лучшем виде! В фирменной упаковке и с бесконечным сроком годности. Муз полез в один из карманов и вытащил на свет божий пластиковый флакончик. На нём была этикетка: «Кастальская вода. Масса нетто 250 граммов». – А почему это в пластиковой упаковке? Она только вкус продукта портит! – Это вы правильно подметили – но в курсе только специалисты. Такой тарой мы обычно пользуемся, когда заключаем… э-э… краткосрочные договоры. – Это как? – Ну… пробные. Испытательные, так сказать. Мы же фирма солидная, котов в мешках не продаём, – почему-то хихикнул он. Мне же представился при этом кот чёрный. – Вы поработаете, посмотрите, что мы предлагаем, оцените, решите. Но, впрочем, потом большинство клиентов заключают договор на пятьдесят лет. Да могу и примеры привести. Если хотите знать, и Д., и У. подписали именно такие обязательства. А вот М. не стала продлевать, и вы, должно быть, и сами знаете, все СМИ о ней забыли – потому что больше ничего не пишет и, разумеется, не печатается. Так что рекомендую сразу на пятьдесят… Из кармана извлеклась новая бутылочка, на сей раз стеклянная. Оформление, надо признать, не в пример лучше – наверное, экспортное. – Ну так как? – муз быстро выхлебал большую кружку чаю, слопал уже три немаленьких пирожка и теперь улыбался широким рекламным оскалом. Только вот зубы не похожи на человечьи… – Ладно. Но только пробный! Во избежание. Искуситель, он же должностное лицо при исполнении, расстроился. – Видите ли… в договоре на пятьдесят лет, если вы обратили внимание, имеется пунктик – мы устраняем за свой счет ЛЮБЫЕ препятствия, могущие помешать творческому процессу. А иначе будете ликвидировать их сами. Я решительно сказала: – Нет! Пока только испытательный. – Как скажете, – оскорблённо поджал губки муз. – Я хотел как лучше. Ещё раз перечитала выбранный договор: «…фирма «Парнас» получает эксклюзивное право на использование… аванс размером в одно произведение… отчисления автору в размере… выплата гонорара в течение месяца после публикации… генеральный директор А.З.Мусагет». О неустойках там ничего не было. Я вздохнула, подписала два экземпляра и отдала один музу. – Всего хорошего! – странно улыбнувшись на прощанье, создание улетучилось. Вслед за ним я немедленно захлопнула форточку. Мало ли что ещё может там летать в такую погоду. Изучив инструкцию на пластиковой бутылочке, я глотнула каплю снадобья и села за компьютер. Рассказ действительно начал появляться на свет со скоростью пулемёта – десять страниц сами собой напечатались за девять минут. И не думала, что умею так быстро… Довольно улыбаясь, кликнула на «Сохранить как…» Но не тут-то было! Компьютер самопроизвольно начал перезагружаться, и текст, само собой, слетел! Только теперь до меня дошло, почему это муз так пакостно улыбался – ведь препятствия я захотела ликвидировать сама. Наверное, в дискете был вирус. Вот ведь гад! …В окно снова три раза постучали.Александр Пересвет
Солнце Армагеддона
...консерватизм Федерации. Кажется, только она и оставалась единственной, кто считал, что всё идёт как надо. Спортивной общественности, однако, картина представлялась не столь радужной. Практически общепризнанным стало мнение, что прежние правила исчерпали себя. Да, отдельные игроки могли блеснуть мастерством, филигранно управляя своими юнитами. Подчас происходили захватывающие поединки с применением генераторов помех или сложными вводными со стороны посредников. Но в конечном итоге всё сводилось к банальному расселению управляемых единиц по благоприятным экологическим нишам. Где они благополучно и деградировали. Даже остроумная попытка мастера под псевдонимом «Краевед» увести свои юниты в изолированные местности в «Восточной Азии» и развить в безопасных условиях отдельную цивилизацию окончилась ничем. Его подопечные и там продолжали всё так же оббивать камни, делая из них примитивные рубила. И не собирались подняться хоть на ступень выше. Даже самое увлекательное когда-то зрелище – войны между юнитами – приелось публике. Простое линейное развитие всегда давало преимущество тому, кто раньше соперника выводил свои единицы на овладение огнём и обработкой камня. А сколь ни совершенствуй зрительный доступ к месту действия, как ни увеличивай число сканеров в атмосфере, – зрелище камня на палке, разбивающего череп существа с просто палкой в руках, новее от этого не становится. И если ты заранее знаешь, кто победит, – какие могут быть ставки, какие пари? Конечно, это всего лишь игра, пошаговая стратегия. Но в нашем глобальном мире даже развлечение становится экономикой. Надо ли напоминать, что этот вид спорта технически весьма сложен, финансово затратен, а потому без спонсорских вложений и рекламы не обойдётся! Между тем, как раз поступления от рекламы стали падать – вслед за падением рейтинга соревнований. Тревожные тенденции наметились и на букмекерском рынке. Количество сделок и суммы ставок упали на треть. За три сезона, пока Федерация зубами держалась за устаревшие правила, общая капитализация рынка в данном секторе снизилась более чем на 58 процентов! Поэтому…»* * *
«…кое «нелинейность»? Так в просторечии стали называть новую, вероятностную модель игры. Теперь простой прямой зависимостью между действиями игрока и…»* * *
«…Переход на новые правила легализовал то, чем и так занимались практически все серьёзные мастера. Неофициально, конечно, в закрытых клубах – и с подпольным тотализатором. В этих злачных местах давно освоили новую стратегию, в которой функции, исполняемые юнитами, уже не находились в жёсткой зависимости от требований, задаваемых игроком. Здесь персонаж реагирует на команду не механически, а вероятностно, с определённой долей самостоятельности. Иными словами, управляющий передаёт часть своих полномочий управляемому. И тем самым превращает игру в состязание не только спортсменов, но и их «живых» подопечных. Конечно, понадобились определённые усилия по совершенствованию юнитов. По увеличению их памяти и быстродействия, модернизации отдельных узлов, усложнения коммуникативных элементов и так далее. Не все ком…»* * *
– …необоримо! То, что смена руководства в Федерации прошла так быстро и почти бескровно, показало, что казавшиеся всесильными «зубры» всё-таки не вечны. Новые правила поощряют не только тактическое мастерство спортсменов, но и их стратегическое мышление. Многое зависит ныне от того, насколько точно сумеют игроки придать правильный импульс нелинейным процессам, насколько умело они зададут функции и алгоритмы их изменения. Таким образом, вопреки тому, что утверждали прежние деятели Федерации, игра приобрела более демократичный характер. Она стала более интеллектуальной. Да, юниты утратили прежнее равенство. Зато возросла роль личного мастерства игроков! А не это ли и есть спорт? Ведь никто, скаж…* * *
«…и интересные особенности в «поведении» юнитов. Напомним, что их профессионализация была запрещена правилами. Тем не менее, вскоре оказалось, что среди них возникает специализация на тех или иных формах деятельности. Такое развитие настолько поразило специалистов, что по требованию судейской коллегии соревнования даже были прерваны. Несколько часов экспертная комиссия проверяла, не встроили ли некоторые участники соответствующие модули в свои программы. Оказалось, что нет: за всем стояла собственная «инициатива» юнитов! Но окончательно скептики были посрамлены, когда отдельные единицы стали специализироваться на об…»* * *
«…ндиозным скандалом. По сведениям наших источников из судейской коллегии, игрок под псевдонимом «Волк» (его имя пока не раскрывается в интересах следствия) был уличён в том, что задал нелинейные функции не только для отдельных юнитов, но и для их групп. Благодаря этому достигалось существенное преимущество перед другими участниками соревнований. Юнитам, хотя и объединяющимся в группы (на профессиональном слэнге – «стада»), но со своей персональной нелинейностью, стали противостоять такие, которые, сверх того, были спаяны общим управлением. То есть создался как бы коллективный юнит, обладающий волей одного, а силой – «стада». Теперь понятны стали до того необъяснимые исчезновения некоторых групп. Так, в «Передней Азии» бесследно пропала цивилизация (на том же слэнге – «культура»), развивавшаяся в весьма оригинальном направлении. Здесь юниты не только отказались от поглощения ослабленных единиц из собственного «стада», но и начали заботиться о раненых и пожилых «товарищах». К сожалению, продолжения не последовало: многообещающее направление было ликвидировано единоуправляемыми пришельцами. Это…»* * *
«…олее радикальные эгрегоры для узнавания «своих» выработали специальный язык, свой профессиональный слэ…»* * *
– …что нарушение! Это жесть! – Иннах! Правильно его забанили! Все идут по правилам, на целый, блин, батальон нелинейные заморочки готовят, чтобы они в нужный момент сработали. Этот, как его, Янг, такой отличный креатифф выстроил! Экологи его юниту каким-то зверем руку оторвали, а племя своего не добило, а даже кормить начало! Я, конечно, тоже на него напал – всё же думаю, гуманизм это стадо ослабит. Но я-то по правилам! Я вообще задолбался стрелку давить, покуда до моих дошло, куда двигаться надо! А этот Волк, значит, выскакивает, умный такой, всех рвёт на тапки и, типа, пошагал к сияющим вершинам! Нет, правильно его забанили. Такого – в газенваген! – Ты погоди, не кипятись. Давай-ка накатим лучше ещё по маленькой… М-м, ты шлушай, фто я… м-м… Не, хорошо тут готовят, зря ты носом водил. Первый сорт закусочка! Слушай, что скажу. То, что он как бы правила нарушил, – само собой. Неспортивно, согласен. Но! Мой абсолютный респект к самой его работе! Смотри! Вот мы создаем невзаимодействующие сущности, потенциал которых аддитивен. То есть мы просто складываем их энергии-качества – и на том всё заканчивается. А него – только начинается! Судя по всему, этот Волк представил стада в виде свободных частиц и начал под них нелинейные интегрируемые уравнения составлять. Грубо говоря, внутри стада он создал набор простых солитонов, но определенным образом чувствующих друг друга. И они деформируют своих партнёров так, что взаимодействие между ними порождает нетривиальную конфигурацию. Внедрил n-солитонное решение, так сказать. И получается, что внутри одной частицы, стада этого – куча собственно юнитов, с их собственными уже функциями! А это значит, ему надо не просто конфигурации вычислять, а их вероятности. Понимаешь? Это же задача на порядок сложнее. Да какое там – на порядок! На три! Он, по сути, вообще фактически в квантовые группы уплыл! Не просто n-мерное пространство векторов выстроил, а вероятностное пространство с изменяемой размерностью – юниты-то не вечные, одни же по ходу убиваются, другие рождаются… В общем, создал Волк этот, по сути, квантовую интегрируемую систему! Да ещё умудрился под неё программу забацать! – А помнишь, он как-то ныл, что у него якобы простая задача про спинорбитальное расщепление уровней трёхмерного гармонического осциллятора не получается? – Очки нам втирал, аспид! Гонево лепил! А сам в это время интегралы по траектории считал и супер-алгебрами баловался. Да на программные языки всё это переводил. Короче, фтему! Великий эгрегор! С большой буквы «Э»! – Всё равно дисквалифицируют… – Его? Три раза ха-ха! Вот увидишь, на будущих играх уже по его программам работать будем. Ну, давай ещё по од…* * *
«…тя «Волк» и был дисквалифицирован на один сезон, после долгих споров в Президиуме Федерации было решено последующие соревнования проводить по новым правилам. В основу их легли фундаментальные принципы квантовой нелинейности или, как это начали называть в широкой публике, «нелинейности стад». На оценочных прогонах стали очевидны принципиальные различия в возможностях старых и новых юнитов. Прежние социализировались достаточно долго и мучительно, и эта замедленная адаптация не позволяла им адекватно реагировать на катастрофические изменения окружающей среды. Так, даже признанный мастер игры «Карела» ничего не смогла сделать, когда посредник по климату ввёл режим «великого оледенения». Её юниты были буквально заморожены, а выжившие их остатки стали жертвой сместившегося экологического равновесия. Грубо говоря, были съедены. В то же время контрольная группа «новых» юнитов смогла достаточно гибко изменить своё поведение. Координируя свои действия, они не только смогли отступить в более благоприятные климатические условия, но и воспользовались изменениями в экологии, чтобы нарастить свою добычу. Правда, группа экологов, впечатлённая очередным примером массового забоя биологических единиц, попыталась подать протест. В нём было выдвинуто требование встроить в программу новых юнитов специальный, так называемый «гуманистический» фильтр, который исключал бы в будущем подобные инциденты. Однако большинством голосов поправка была отклонена. Мораль не может быть привнесённой – известная максима философов была приведена в качестве аргумента. Зато Федерация согласилась с предложением придать новым юнитам усовершенствованную, более изящную фор…»* * *
«Рой»: …ультиматум: «Ребята, мы можем прекратить войну, а вы не можете». Следующий вопрос очень простой: подавление юнитов Алекса. С двух сторон. «Данубий»: Да. Р.: Это нам руки развяжет. Д.: Я слушаю внимательно. Р.: Смотри, мы придумали целую историю. Ровно ту, которую мы с тобой обсуждали. Только ту, которую реально прямо сейчас сделать. Д.: Ага. Р.: Я сегодня был у бородатого. Он целиком поддерживает. Целиком! Мы создаём коалицию. Д.: Отличная идея! Р.: Ну, скажи, что супер. Д.: Супер! Р.: Никто ничего не подписывает. Д.: Да. Р.: Бородатый за нас. Он говорил с геологами. Нам главное вдвоем с тобой Логика подвинуть. Он двум ордам противостоять не сможет. Подвинуть его к горам. А там Алекс сидит, уже металлы добывает. Логик сам его не сгрызёт. Д.: Но ослабит. Р.: Точно! Дальше мы им гарантируем только одну вещь: «Ребята, на месяц-полтора объявляем мораторий на войну. Вопрос очень простой: война или мир?» Наши гарантии. Д.: Понимаешь, я тебе ещё раз говорю, я думаю, что всё хорошо, кроме одной истории. А скажи, пожалуйста, какая гарантия, что они согласятся с мораторием? Вот где гарантия? Р.: Очень простая. Д.: Давай. Р.: Когда объединяются, это сговор. Не по правилам. Дисквалификация и всё такое. Значит, или завоевание, или временный союз. А ты можешь представить себе ситуацию, что Логик с Алексом в союз вступят? Д.: Это правда. Это правда. Согласен. Р.: Значит, горы, там собираются четыре орды. Мы тихонько цапаемся, чтобы ни на какой сговор не похоже. Но давим согласованно, да? Сначала Логика. Скоро для них это становится проблемой, (неценз.) проблемой! Д.: Согласен абсолютно. Но… Р.: Про геологов не забудь. Землетрясение в качестве вводной из генератора случайных ситуаций… Бородатый мог сам всё сделать, но, говорит, без геологов – никуда. Им надо туда свои векторы подвинуть, напряжение в коре поднять, ещё там какую-то (неценз.) подстроить… В общем, чтобы в генераторе соответствующая очерёдность замигала и он её сам включил. Д.: Запалимся. Р.: Э-э? Д.: Ультиматум. «Ребята, мы можем прекратить войну, а вы не можете». Твоими словами. Следующий вопрос очень простой: когда землетрясение? Если после – подозрительно: ребята сказали «нет» – их дёрнуло – ребята сказали «да». И мы рядышком стоим, все в белом… Р.: Абсолютно всё понял. Я должен буду ещё раз это обсудить всё. Д.: А ежели после – тоже левак получается. Типа, они режутся, их дёргает, они все в дерьме, и тут мы на них падаем с предложением прекратить их войну. А она у них по факту сама кончится при таких делах, понимаешь? А мы, типа, тогда как ни натирайся, всё равно мародёрами оказываемся. А мне оно надо? У меня пресса – читал какая? Р.: Ну. Д.: Я уже на голубую ленту тяну, а тут на меня журналюги набросятся, имидж поломают… Р.: Есть предложения? Д.: Вот это – уже точно на слово. Геологи какой срок гарантируют после… ну, скажем, подтверждённых наших гарантий? Р.: Не говорил ещё. Д.: В общем, идея вот. Основное: где-то за час – ихний, по игре – мы должны с тобой сцепиться нипадецки. Но начать всё вечером перед этим. Соприкосновение охотников, например. Вечером пускай поцапаются. Никто ничего не понял, но обиженные прибегают, основная часть орды останавливается и ждёт, что будет утром делать враг. А авангарды ничего не знают, отрываются. Войны-то нет ещё. А за час до момента «Х» мы с тобой начинаем резаться всерьёз. Затем всех дёргает землетрясением, битва прекращается, предлагается перемирие. Друг с другом. Мы сразу кто? – прогрессивные. Пацифисты сразу за нас. Потом идём к этим, выдвигаем ультиматум мира и спасения. Вот тут уже точно – мы в белом, территория наша, пресса наша, мне ленту, тебе – очки. Р.: Жжёшь, сцуко! Д.: Дык! Ещё убедительнее – если один другому в хвост вцепится. Готов это тебе отдать. Но – точно на слово! Если начнешь меня пороть, воспользовавшись… Р.: (переб.) Нет! Да и приз впереди ценнее будет. Д.: Ладно. Слепили. Бородатый твой не сольёт? Р.: Нет-нет! Мы же с тобой говорили, бородатый отличный в этом смысле… Д.: Всё. Хорошо. Давай сделаем таким образом. Я всё абсолютно понял, всю конструкцию. Р.: Абсолютно точная история. Д.: Но учти, на тебе бородатый и геологи. Р.: Нет, это безусловно. Д.: Хорошо. Я всё время на связи. Идея классная, а за мной – ты знаешь что. Р.: Дого…* * *
– …тал? Не, ты читал? Вот сцуки, а! Не, млин, ну во дают! Ленту голубую получил! – Жизнь – движение: кто-то шевелит мозгами, кто-то хлопает ушами… Но Дюша ему уже облик поправил. Представляешь, какие там руины остались? После дюшиных-то кулаков? – А толку? Такую игру прервали! Я уже – веришь – почти добрался до наследственной монархии! – Я своих земледелию обучил… – Не могли эти журналюги долбанные со своей прослушкой до конца Олимпиады потерпеть! Аннулировали бы этих двоих, а другие-то чем виноваты? Я вон вообще ни на кого не лез, я своих мирно по экономике тянул… – Интересно, что теперь решат… Этих двоих, я так понимаю, пожизненно. Сами с собой гонять будут. А правила как изменят? – Слышал тут краем уха – вроде предлагают всех на одной базе поселить. Все средства связи отобрать и так далее… – Ага! Вот пеньки старые! Я что, одной игрой живу? А если я по другим делам должен позвонить? Или выйти куда? А как они вообще собираются современные средства связи отследить? Они там не додумались вообще всё отобрать? Вывезти в дальний пансионат, раздеть всех догола – играйте, эгрегоры! – Хм… А чего, неплохая мысль! Кое на кого я бы не в отказе и поглазеть… – Бабник, млин… То-то ты всё к Костроме в баню с девочками напрашиваешься… А меня эта перманентная революция уже достала. Вот помяни моё слово – снова придётся за формулы и алгоритмы садиться. Только к одним правилам приспособишься – бац… «…мый Председатель!* * *
С глубоким интересом выслушав доклад, хотел бы обратить внимание уважаемого собрания ещё на один аспект. В последнее время накапливаются критические отклики на то, что после введённого после известного скандала полного запрета… э-э… простите, коллеги, волнуюсь, потому немного запутался в словах… Думаю, вся наша Федерация, вся близкая к игре общественность могут по праву гордиться нынешним уровнем наших достижений. И правильно указал в своём докладе уважаемый представитель КЗАП: с точки зрения диалектической даже известные скандалы и нарушения сыграли положительную роль. Они не только высветили недостатки и узкие места, но и дали толчок к усовершенствованиям и новым открытиям. Однако, после того, как совершенно справедливо ввели полный запрет на непосредственное управление юнитами, стали поступать и критические отзывы. Одни из них касаются, так сказать, общей зрелищности соревнований. Можно говорить о как уже практически установленной закономерности: каково бы ни было начальное воздействие и сколь бы интересными ни были заложенные в программы возможности, практически все «культуры»… ещё раз простите за слэнг, привык, вращаясь в среде эгрегоров, – практически все культуры рано или поздно замедляются и останавливаются в своём развитии. Возьмём, например, историю нашего уважаемого вице-чемпиона «Вивы». Суметь так великолепно настроить юниты для выживания в условиях оледенения! Создать самобытную культуру – это я без кавычек говорю, это не слэнг! – которая замечательно начала развиваться в тундре! И только для того, чтобы увидеть постепенную консервацию цивилизации, замыкание её самой на себя, ксенофобию и обскурацию! А ведь формально это – блестяще проведенная партия! Ведь юниты сумели приспособиться к такой негативной окружающей среде, что никто не верил, будто это вообще возможно! Возьмем ещё пример. Блестящий мастер «Мар». Культура на северо-востоке «Африки». Великолепный начальный импульс, отличный выбор стратегии! И просто гениальная идея совмещения солитонов, так сказать, «живых» и солитонов природных, когда квантовая волнообразная нелинейность юнитов попадает в резонанс с волнообразной функцией разлива реки! И что в итоге? Всё то же самое: культура приспосабливается к среде, достигает гомеостаза и останавливается! Подобным примерам воистину несть числа! Вспомним «длинный марш», в который несколько игроков отправили свои юниты! Те прошли через суровые пространства «Сибири», восточной «Евразии», по колено в ледяной воде перебрались в «Северную Америку», спустились до самой оконечности «Южной Америки»! Великолепное достижение, которое вошло в анналы! И что? А ничего! Все приспособились к новой среде обитания, остановились и… деградировали! Некоторые сообщества словно вернулись в состояние тех ещё, «нелинейных» юнитов! А морской рейд игрока под псевдонимом «Вайлд»? Создать юниты, сумевшие изобрести не просто плавсредства для форсирования мелких водных преград, а настоящие катамараны, чтобы добраться на них от «Индии» – и аж до «Австралии»! Чтобы что? Верно – немедленно превратиться в очередной вид местной фауны… Простите, я не хотел никого обидеть… Но факты – упрямая вещь! Нам необходимо признать: даже на выходе самых выдающихся партий мы видим набор гомеоморфных культур, по сути, закончивших своё развитие. Да, мы можем более активно подключать генератор помех, усилиями посредников усложнять геологические, климатические, экологические – да даже биологические! – условия. Но это всего лишь обеспечит новый ряд внешних раздражителей, ничего не прибавив к результату. Не буду напоминать уважаемым собравшимся, что мы живём не в идеальном мире и вынуждены считаться с экономикой. А наша экономика – это ставки на игру, на команды. И реклама! Но именно для этого зрелищности и не хватает! Вспомните: даже самые искусные манёвры не помогали вернуть былую популярность соревнованиям по автогонкам. Пусть это прозвучит цинично – мы тут, надеюсь, без прессы… – но когда пилот на глазах у публики вылетал с трассы и ломал себе шею, рейтинги были сумасшедшие, а рекламодатель воем выл, требуя взять у него деньги. Да, гонщика жалко… но когда стали внедрять всё большие и большие требования по безопасности, соревнования утратили зрелищность, и народ от них отвернулся. Разве мы хотим пройтись по тем же граблям? Мы должны, мне кажет…»* * *
«…чевидно, что непосредственное управление будет противоречить самому смыслу игры. Но и контрольный прогон, проведенный в «Индии», показал, что полностью лишенные морали «стада» попросту «зачищают» всё вокруг себя. Одно из экспериментальных «племён» (тоже недавно появившееся словечко из слэнга эгрегоров), весьма любопытная попытка создания малоразмерных юнитов, было загнано на отдельные острова, где и истреблено. Иными словами, несмотря на всё тот же принцип: «Мораль не может быть привнесённой», – существует насущная необходимость находить какое-то компромиссное…»* * *
«…по заверениям представителей Федерации, в правила будут внесены лишь незначительные изменения. Между тем, считающийся среди эгрегоров циником игрок под псевдонимом «Шинигами» выразил опасение, что на самом деле реорганизация будет кардинальной. «Мне-то по одному месту, – буквально заявил он. – Мои хабиру себя далеко не исчерпали. А вот кое-кому может прийтись плохо… » Что он имел в виду, и связано ли его высказывание с циркулирующими слухами о секретных совещаниях внутри Федерации, игрок пояснять не стал. Сами же чиновники никак не комментируют эти слухи…»* * *
«…ниты и контакт-юниты. 2. Непосредственное вмешательство игроков в функционирование массюнитов не допускается. 3. Не допускается непосредственная ирритация масс-юнитов как шеф-игроком, так и игроками-соперниками. 4. Воздействие на масс-юниты осуществляется только через посредство контакт-юнитов. 5. Связь игрока с контакт-юнитами осуществляется по протоколу 702.12. Запрещается подключение к протоколу других юнитов, как и создание среди них локальных сетей, сопряжённых с узлом игрока, хотя бы и через посредство контакт-юнита. 6. Каждая связь с контакт-юнитом подлежит протоколированию. Копия протокола связи предоставляется судейской коллегии в срок, установленный статьёй 18 Правил игры (новая редакция). 7. Количество юнитов, с которыми устанавливается ментальная связь, не должно превыша…»* * *
«…роятно, этого стоило ожидать после введения новой редакции правил: в определённом смысле началась «война эгpегоpов» за юниты. Это объясняется просто: эгpегоp, лишённый составляющих его игровой материал единиц, попросту выбивается из первенства…»* * *
«…эгрегоров также началась специализация в зависимости от эниологических предпочтений. Некоторые игроки («Алис Кирс», «СФ», «Ведьмак»), например, отказались от создания «стад» и «культур», а сосредоточились на работе с единственным собственным контакт-юнитом, через который и внедряют ментальные модели в массы «чужих» юнитов. Таких эгрегоров почему-то прозвали «партизанами», и другие игроки стараются нейтрализовать их «контактёров» (новое словечко в профессиональном слэнге) всеми доступными средствами. Между тем, знатоки находят в подготавливаемых «партизанами» ментальных моделях достаточно занимательные религиозные постулаты, проводят подчас даже специальные семинары, где случаются весьма жаркие дискуссии. Нередко «религиозным» юнитам противостоят модели, созданные эгрегорами, пошедшими по пути интеллектуальному («Камель Райдер», «Грег», «Феликс» и другие) – то есть внедряющими через «контактёров» функции познания и аналитики. Схватки «шишек», как их прозвали, с «партизанами», хотя и не всегда зрелищны, но для ценителей их скрытое драматическое напряжение сродни наслаждению от безоглядного гурманства. В залах, где демонстрируются ходы игроков, царит внимательная тишина, взрывающаяся время от времени буквально громом восхищённых аплодисментов! Относительно скромное место в этом ряду занимают эгрегоры искусства («Бастер», «Часовщик», «Коза», «Сударушка», «Мыша»). Однако и здесь есть своя драматика. Заложенные в структуре юнитов контуры размножения предусматривают, как известно, определённые фильтры эстетики. Теперь они стали базой для развития художественных идеалов среди «стад» и «культур». Как отметила в своём недавнем выступлении представительница этой группы «Сударушка», «в условиях принципиального всеобщего аморализма наших подопечных, на котором настаивает Федерация, именно мы остаемся единственными, кто внушает юнитам представления об этике». Впрочем, не следует и преувеличивать идеализм этих «артистов». Для них так же, как и для всех других игроков, стоит цель добиться как можно большего смещения подопечных единиц по шкале развития. То есть обеспечения своего влияния, расширения ареала, подчинения как можно большего числа масс-юнитов и так далее. Наконец, оформилась многочисленная каста («Вайлд», «Руслан», «Карела», «Боривой», «Вершинин» и ряд других) тех, кто решил продвигаться к этой же цели самым прямым путем – военным. «Фуражки», как их называют, буквально милитаризуют своих «контактёров», пытаясь вложить в них сведения о тактике и стратегии боевых действий. Нередко исполняемые затем их юнитами акции признаются настоящими шедеврами военного искусства и внимательно изучаются специалиста…»* * *
– …енно так. Всё это – одно большое надувательство. Федерация, по сути, пошла по пути тех, кого сама же и дисквалифицировала за прямое управление юнитами. – С такой вашей позицией не согласно большинство эгрегоров… – Ой-вей! Ещё бы они были согласны! Эти дураки получили в руки цацку, без которой они играть не умеют. Они сотворяют некоего экстраординарного юнита, и через него управляют другими. Всё равно, что взять клавиатуру и опустить её туда, в игру. – Да, но вы тоже используете «контактёров». Некоторые из ваших соперников обвиняют вас в обычной демагогии, за кулисами которой… – Ну, это им просто положено делать. Ещё ничего сказать не успеешь, а уже инсинуации, инсинуации… Прям чувствуешь себя тайным агентом и предателем Федерации одновременно. Но ведь иначе было бы не так интересно, правда? – Но вы используете «контактёров»? – Это совсем другое дело. Эти лохи, которые совершенно не умеют играть, не сообразили ничего лучшего, как попросту воплотить себя в контакт-юните. А у меня они другой цели служат. Они доносят до «племени» некие общие инструкции, некий закон, правила действий. Типа не убивать своих, не воровать у своих, соблюдать гигиену… – …не слушать чужих «контактёров»… – Да. В частности. На том их роль кончается. Дальше «племя» действует в соответствии с нашим «договором», так сказать, «заветом»… – Тогда в чём ваши претензии к другим игрокам? Они ведь тоже доносят «инструкции». – Ха! У них инструкции на каждый день новые. А у меня – универсальные. И потому будущее – за мной! – Но пока что результаты показывают иное. Многих восхитило ваше недавнее блистательное внедрение в руководство «Египтом». Однако сегодня «законники», кажется, проигрывают «вождям»? – То, что моих немного потеснили, – ничего не значит! Мне просто нужно некоторое время, чтобы подтянуть силы. Мои хабиру себя ещё покаж…* * *
«…достаточно неожиданным. После скандального интервью «Шинигами», в котором он фактически обвинил Федерацию в поощрении возврата к прямому управлению юнитами, большая группа игроков предложила всё решить на спортивной арене. Обе модели – «вождей» и «закона» – должны будут сойтись в прямом столкновении…»* * *
«…для кого не секрет, что существуют могущественные силы, чьи интересы пострадали во время перехода на модель с опосредованной управляемостью. Звучали предложения стереть нынешнюю спорную «цивилизацию», чтобы вернуться к прежним правилам. В конце концов, убеждает поддерживающая эти силы пресса, было же признано неперспективным продолжение игр с динозаврами и принято решение начать всё заново с новыми моделями. Да и гуманоидные «цивилизации» уже не раз стирались, чтобы начать новую игру с «чистого листа». Раздражённая нападками Федерация приняла решение, которое уже успели назвать спорным. В зависимости от того, кто победит в этом столкновении, и будет определено, останется ли существовать нынешняя модель игры, или будет восстановлена предыдущая. В прессе это уже назвали столкновением цивилизаций. На данный момент осталось только два игрока. «Законникам» удалось собрать под свои знамена более 300 «племён». А у «вождистов» остался лишь один лидер. Букмекеры рапортуют о рекордном взлёте ставок. Никто не может предугад…»* * *
«Его величество приказывают произвести новую перекличку людей, находящихся в строю и готовых к предстоящему сражению. Для составления списков необходимо выстроить всех в колонну. Командиры отрядов должны принять все необходимые меры к тому, чтобы воины, способные участвовать в бою, в том числе и колесничие, в день баталии находились в строю, на своём месте. Войска предупреждены, что армия выступает завтра рано утром, а посему все отряды, которые были куда-либо посланы, должны возвратиться, и армия должна быть готова к выполнению приказов, каковые будут отданы в течение ночи». Джехутимесу слушал подготовленный Гарсиниотефом проект приказа и согласно кивал. Управляющий оазисами Ливийской пустыни и правитель царского дворца штабное дело знал, как никто. Что, впрочем, вполне естественно – больше десяти лет они вместе парились здесь. В Ханаане. В этой иссушенной солнцем и ветрами дурацкой северной земле, населённой иссушенными ненавистью друг к другу дурацкими северными народами! Не по своей воле здесь парились. Так решила Хатшепсут. И по своей – тоже. Ибо Хатшепсут решила полезно. И к лучшему, что они здесь парились. Правильно решила Хатшепсут. Она вообще почти всё правильно решала, Хатшепсут. Не случайно на неё, а не на Джехутимесу сделали ставку главные советники и соратники отца… Смеялись над организованной ею экспедицией в Пунт. Тётька-де, чего с неё взять, за благовониями, умащиваниями для тела и красками для лица корабли на край мира погнала. А оказалось – снова открыла торговые пути предков, получила бесценныйтовар. Одной мирры вывезли 80 тысяч мер, так что стало возможно с другими странами ею торговать. А золота сколько! Тоже смеялись: баба, как воевать будет? Кто нубийцев окоротит? Кто диких ливийцев утихомирит? Ничего, всё получилось. Ливийцев упокоила миром. Нехси в Нубии – войной. А на речену здешних ещё и его, Джехутимесу повела, его руками их и покорила… Да… Сочетались в мачехе и правитель хороший, и строитель прекрасный, и военачальник грамотный. Как там этот Инени про неё написал? – «Божественная Супруга Хатшепсут привела в порядок дела Обеих Стран, согласно своим предначертаниям; Египет должен был, склонив голову, работать для неё, совершенного семени Бога, происшедшего от него. Носовой канат Юга, причал южан, отменный кормовой канат Северной Страны – такова она, повелительница, чьи замыслы совершенны, удовлетворяющая Обе Области, когда она говорит». Ну-ну… Если б ещё она трон не отняла, ограничилась регентством… Снаружи звякнуло. – Кто ещё! – рявкнул Джехутимесу. Доложили, что просится Тутхотеп, начальник колесниц. Спать бы дурню, завтра его дело – первое. Но уж коли зашёл, пусть! Хоть теперь разделяет их дистанция между божественным и человеческим, но царь не мог не снисходить к старому другу. Сколь у костра одного сижено, сколь слов сговорено, сколь баб поделено… Тутхотеп всегда хотел видеть его царём, откровенно, даже нагло отказываясь признавать власть Хатшепсут. Неприятностей за это имел немало, но веселья и оптимизма не терял, говоря: «Меньше сотни не дадут, дальше Яффо не пошлют». А он-де и без того здесь обретается. Знал, паршивец, что уменьшить его по-настоящему – на голову – Хатшепсут не посмеет. То было бы за рамками их договора. Хотя… Какой уж там договор. Мальчишка с одной стороны, за которым ничего нет, кроме того, что он будущий мужчина. И старинного закона, по которому трон Обеих стран не может занимать женщина. Но закон этот достаточно подорвали два подряд женских регентства при малолетних царях. И не последних, надо сказать, царях. Яххотеп правила от имени будущего Яхмоса Освободителя. И уже тогда люди из Фив, включая и женщин, считались новым царским родом. Потому что были героями, потому, что начали освободительную революцию против хабиру, правивших ТаКемт под именем хиксосов – «царских пастухов». Даже сама Яххотеп была награждена «Золотыми мушками» за доблесть, проявленную в одном из боёв. А её дочь Яхмес-Нефертари правила вместо Аменхотепа. А когда тот умер, она возвела на престол своего зятя – великого Джехутимесу Старого, дошедшего до Той-перевёрнутой-воды. Можно сказать, что если бы не она, то ни Хатшепсут, ни он, Джехутимесу Нынешний, не то что трона – жизни не имели бы. Потому как от этого брака и родился его отец Ахеперенра. И Хатшепсут, ставшая женой отца. В общем, за ним, за мальчишкой, по сути, не было ничего. Ведь он-то рождён был от второстепенной жены. А мачеха и тетка род свой вела напрямую от фиванских героев, начавших борьбу с хиксосами. И за ней стояли соратники отца. Всемогущий Сенмут. Наставничек бывший! Братец его, Сенмен, тоже назначенный выдающимся государственным деятелем. Главный визирь и верховный жрец Амона Хапусенеб. Опаснейший враг… если стать его врагом. А ещё Тутии, хранитель серебряной и золотой сокровищницы, Нехси, главный казначей, да стоявший за ними старик Инени, главный архитектор… Словом, сила была за ними. Они и решили после смерти отца: быть его жене регентом при малолетнем сыне хорошо. Но царицей – лучше! А дальше – дело техники. Объявили, что Амон посетил её мать – и порядок! Дочь Бога! Бога царей! А ещё бы и не посетить… коли верховный жрец в твоих друзьях… Но надо признать, мачеха была всё же хороша к своему пасынку. Она не велела его убить. Хотя могла – сколько ему было-то, лет восемь? Но её люди довели до его людей предложение: ты станешь царём, я это гарантирую. Как гарантирую тебе жизнь, пока ты маленький и беспомощный. Но пока я не умру, я буду царём. Потому что я лучше знаю, что делать, чтоб исполнить волю и завет наших великих отцов. И прав на престол у меня больше. И люди Джехутимесу признали: да, лучше подождать и стать наперсниками царя, нежели ввязаться в бесполезную драку. И стать, соответственно, мёртвыми наперсниками мёртвого мальчика. И обе партии сочли за лучшее определить его подальше – в войска, стоящие на севере. На юг отправлять опасно – из-за войн с Нубией тамошняя армия была хорошо усилена и имела большой боевой опыт. Незачем давать ей вождя из династии – у тамошних офицеров могут развиться нездоровые фантазии. Амон-то, конечно, отец… Но царь, который подвязывает себе искусственную бороду, чтобы соответствовать церемониалу, всё же как-то сомнителен… Когда даже последние камнетёсы изображают на стене «царя» со свисающими сиськами, к которому сзади пристраивается «ближний советник» Сенмут со своим кривым отростком… Вот уж точно – «ближний»! И ещё все ли такие карикатуры нашли-стесали… А то дойдёт до потомков, стыда же не оберёшься! Словом, как ни придумывай слову «величество» женскую форму, а только лучше всё равно не давать в руки сопернику такой инструмент, как боеготовая армии. Не то появится большой соблазн открыть глаза на половую принадлежность «величества» и характер близости к «нему» Сенмута. А хорошее зрение далеко не всегда является гарантией долгой жизни. Особенно, когда задействованы такие серьёзные интересы стольких серьёзных людей. Так что вражда ли, дружба – а чувство самосохранения заставляло оба дома придерживаться неподписанного договора. И формально Джехутимесу был соправителем свой тетки и мачехи. А нахал Тутхотеп, друг и наперсник с детских лет, этим формальным равноправием царей пользовался. – Последние пришли, – доложил он, отдав малые почести. – Я на всякий случай три сотни на тропе оставил. Здесь, на спуске. Мало ли, вдруг тоже нас обойти попробуют. – Не успеют, – покачал головой Джехутимесу. – Они сейчас ещё людей из Фаанаха вытягивают, чтобы Мегиддо справа от нас закрыть. Аккурат к утру половину и подтянут. Уставших и голодных. Царь усмехнулся. Гарсиниотеф – тоже. Тутхотеп заулыбался широко и радостно: – Думаю, моим ребятам будет весело подстегнуть последних стрелами! – Сколько ты отправил? – тут же напрягся Гарсиниотеф. – Как царь велел, – заверил начальник колесниц. – Дюжину. Это был небольшой сюрпризец царю Райа, вождю врага. Вся армия Та-Кемт стоит к западу и юго-западу от Мегиддо, оседлав левым флангом дорогу на Зефти. Дорогу противника к бегству. Правый фланг вытянут вдоль дороги из Фаанаха. Но не соприкасается с ней. Пусть по ней идут войска мятежников, торопясь занять новые позиции напротив египтян. А совсем справа, у самых отрогов, сейчас, в ночной темноте, прячется дюжина колесниц. С рассветом они постараются «поторопить» не успевшие дойти до своих позиций отряды противника. Растянутые по тракту, не готовые к обороне. Будем рассчитывать, что стрелы поторопят их убедительно. Так, чтобы они побежали. Лучше – в панике. И донесли панику до основных сил. По которым мы в это время ударим с фронта. План нравился всем. – Но ты всё же выдели ещё сотню нубийцев для прикрытия, – распорядился Джехутимесу. – Но царь! – запротестовал Тутхотеп. – Они ж колесницы скорости лишат! Нубийцы бегают, конечно, хорошо, но они ещё не кони… Он любил пропустить немудрёную солдатскую шутку… – Пускай колесничие пехоту и не ждут, – отрезал царь. – Никто этого не требует. Напротив, пусть носятся, как угорелые, и пускают побольше стрел. Но в случае чего им можно будет быстро отскочить под защиту копий. Гарсиниотеф крякнул. – Эх, царь, сколь ты хитёр, столь и предусмотрителен! И в палатке на краю судьбы лесть эта была уместна! Да, кое-чему они здесь научились. Высланный в Ханаан, Джехутимесу времени зря не терял. Тренировался владеть оружием. Обучался военному делу. Осваивал тактику и стратегию. Воевал. Тут, на севере, воевать можно было хоть каждый день. То хабиру не упокоившиеся задерутся. То банда какая объявится, решив поживиться в неспокойной атмосфере пограничья. То агенты Митанни просочатся. То – на безрыбье и контрабандист добыча – можно и их погонять, заодно местность изучая. А главное, здесь к Джехутимесу стали приходить замечательные идеи по правильной организации армии! Как подготавливать её к сражению. Как вести разведку и обходить засады. Как обеспечивать тыл. Как морально управлять солдатами. Как разбивать врага малыми силами. Как добиваться победы, наконец! – Слушай, а твои эти, голоса, не уйдут? – спросил как-то Тутхотеп. Кто ж это может знать… Возможно, с ним разговаривают Боги, вкладывая в его мозг истину. Возможно, Бог-Который-Остаётся-Во-Всех-Вещах, решил воздать ему за двадцать два года прозябания под троном своей властной тётки-мачехи, под троном, законно принадлежавшем ему, Джехутимесу! А может быть, Отец Богов Ра, проезжая по небу на своей ладье, решил, что пора уже защитить божественные законы и наградить своего достойного сына. А что Боги решат, как долго они будут озарять его разум своею божественной силой – неизвестно… Не то чтобы его по ночам озаряло… Но вот вдруг видел, что, скажем, нельзя колесницы плотным строем ставить и гнать их в лоб на строй противника. И как ни убеждали офицеры, что благодаря этому обеспечивается прорыв вражеского фронта, он чувствовал: такой массированный удар кулаком – лишь один из приёмов боя. Может быть, даже и не самый лучший. При длинных копьях у противника и стойкости строя потери дорогущих колесниц бывают слишком большими. Зато атака в рассыпном строю, в линии с такими промежутками, чтобы хватило развернуться… Тогда можно, не доезжая до фронта, остановиться на месте, выпустить несколько стрел; тут же кинуться вбок, чтобы избежать ответных попаданий; рвануть вдоль строя, осыпая противника смертью; отвернуть назад, сомкнуться вперёд, чтобы скакать на поддержку своих пехотинцев, уже бегущих на расстроенные линии врага… Такая атака подчас куда более эффективна! Или взять позавчерашний спор на военном совете… Нет, конечно, другие цари тоже спрашивали мнение своих генералов. Тем более, если те были умелыми и опытными военачальниками. И всё же там были цари – и подданные. Но он, Джехутимесу, организовал военный совет, где все были равны. Может, потому, что сам начал мальчишкой, и было естественным сначала послушать опытных воинов. А потом уже высказаться самому. И теперь у него говорят сперва самые младшие по опыту и по званию, затем более старшие. А уж он подытоживает и принимает решение. Он и позавчера замолчал – после того, как пересказал разведданные (разведку он контролировал сам и считал, что так правильно). Пусть сначала выскажут свои соображения командиры. А данные не слишком радовали. Вся Сирия, весь Ханаан и вся Финикия выступили против них. Триста тридцать армий стояло по ту сторону Кармельского хребта! Воины трёхсот тридцати царств! Численность их точно установить не удалось, но… Триста тридцать царей! И удобная стратегическая позиция. Тылом опираются на Мегиддо, возле Фаанаха прикрыли дорогу Мемфис-Месопотамия, контролируют рокадную трассу на Зефти. Правый фланг прикрыт горами, левый смысла нет обходить. Пока будешь к нему идти, сам подставишь свой бок под фронтальное движение противника. Значит, остается только биться лоб в лоб, разворачиваясь с марша против изготовившейся к обороне армии. Либо обходить горы по дальней левой дороге. Повторяя, по сути, тот же неудачный вариант с обходом справа: пока ты будешь изнурять свою армию маршем длиною в 70 тысяч локтей, враг просто сдвинется и снова встретит тебя фронтом. Надо отдать должное соратникам: решение атаковать противника даже не обсуждалось. Но по какой дороге обходить Кармельский хребет? Обе обходные трассы плохи, третья… Это даже не дорога. А просто горная тропа, где идти можно чуть ли не цепочкой по одному. Едва колесница проедет. Кто-то из молодых заикнулся о таком варианте. На него зашикали: «Как же мы пойдём по этой дороге, которая так узка? Ведь нам доложили, что враги подстерегают, держат дорогу, и их много. Разве не пойдёт лошадь за лошадью и человек за человеком? Не должны ли будут наши передние части сражаться, в то время как задние будут бездействовать?» Это было основательное соображение. Армию действительно могли разгромить по частям, покуда она накапливалась бы у выхода с гор. Но с другой стороны – словно снова ему кто-то знающий подсказывал! – царь был убеждён: это единственный, стратегически великолепный ход, ход, граничащий с гениальностью. Пройдя через перевал, его армия оказывается непосредственно в тылу у противника, фактически отрезает его от крепости и обладает всей оперативной инициативой! Он может, выставив заслон справа, наброситься на беззащитный Мегиддо. Может, выставив заслон от гарнизона Мегиддо, растерзать с тыла эту армию трёхсот тридцати царств. Он может, наконец, одновременно сделать и то, и то: попросту разбить противника по частям, пока тот делает фланговый марш, торопясь прикрыть город. А затем сорвать спелое яблочко в виде беспомощной крепости. Словом, это – великолепное решение! И тогда он сказал: «Клянусь любовью бога Ра, похвалой моего отца Амона и тем, как молодо дышит мой нос жизнью и благоденствием, – я пойду дорогой на Аруну!» Нет, был момент, когда он чуточку пожалел о том, что сделал свои военные советы советами равных. Всё же не здорово, когда царю приходится прибегать к самым отчаянным аргументам: «Пусть кто хочет направляется по дорогам, о которых вы говорили, а кто хочет следует за моим величеством. Да не скажут эти враги, которых ненавидит Ра, что его величество идёт по другой дороге, так как он очень боится нас…» Но похмурились командиры, носами пошмыгали – и сказали: «Да будет так!» И стало ясно: даже если не согласны, но верностью своей не поступятся. И он пошёл. Впереди своей армии. И армия пошла. За ним. И сбила охранение хабиру. И вышла в долину. И первые мгновенно организовали оборону так, что враг не посмел атаковать их, пока основная часть войска брела по узкой тропе… Конечно, сложно сейчас сказать, что было лучше. Может быть, он и зря созвал ещё один совет. Может, надо было сразу, на выходе с гор, врезать по тылам царя Райи? А может, оказался бы прав Хетепни-Пта. И с недостаточными силами они в лучшем случае лишь отогнали бы мятежников, не сумев их разбить. А после того, как те перегруппировались, уже египтяне оказались бы в крайне неприятном положении – прижатые к горам, имея двух противников на флангах. Слева Мегиддо, а справа основные силы Райа, царя Кадеша. Да нет, второе решение правильное, снова подсказало ему что-то в глубине мозга. Тебе же надо разбить, раскрошить, раздавить мятежников! Рассеять их мало; они снова соберутся – и гоняйся за ними по всему Ханаану! Их надо не просто победить, их надо растерзать! Истребить! Закончить дело Яхмоса, сына Таа. Того, что отнял у хабиру Мемфис и Аварис, заставил их уйти из ТаМери. И ещё долго гонял их по Синаю за то, что в своём исходе посмели напоследок ограбить своих египетских соседей. А когда враги решили закрепиться в Ханаане и захватили Иерихон, а точнее, по-египетски, Шарухен, – выгнал их и оттуда, оттеснив аж за Мегиддо. Что ж, Бог царей Амон всё расставил по местам. Хатшепсут ушла в Долину мёртвых. Теперь он, Джехутимесу, властитель Обеих Стран. Великий властитель, которому предстоит освобождение Та-Мери. Дорогой его родины… Он коротко глянул на Гарсиниотефа. Тот молча закрыл глаза, как-то невыразимо ласково и ободряюще. Они всё сделали для завтрашней победы. Надо лишь закончить приказ парой ободряющих слов. Пусть воинам скажут ещё: «Готовьтесь! Приготовьте ваше оружие, чтобы сразиться с этим презренным врагом завтра утром. И мы победим!» Да, так хорошо. Иди, Гарсиниотеф. И ты, Тутхотеп. Отдохните перед завтрашним испытанием… Джехутимесу отчего-то не чувствовал ни страха, ни даже лёгкого волнения. Хотя знал, что предстоящая битва будет из тех, что определит судьбы мира на многие века вперёд. И рассказывать о ней будут через тысячи лет. Триста тридцать царств предстоит разгромить ему завтра! Там одних колесниц больше тысячи! Но он был спокоен. – Воины!* * *
Кони чуть заиграли, прядая ушами. Колесница качнулась. Джехутимесу коротко взглянул на возничего. Тот натянул поводья. Армия смотрела на своего предводителя. Как всегда в такие минуты, разбивалась она на отдельные рваные картинки. То видишь лишь глаза, тысячи тёмных глаз, упирающихся в тебя чёрными колодцами зрачков. То глаза уходят, отдаляются, а перед тобою встают лица. Плоские, словно нарисованные, друг от друга неотличимые. Хотя ты видишь, знаешь – это разные лица, это разные люди. А то взгляд выхватывает из строя одну деталь – как вон у того лучника, что подзабыл перевести свой колчан в боевое положение, и тот так и торчит у него за спиной, а командир недоглядел… Ладно, теперь уж некогда. Перевесит под мышку, никуда не денется. – Воины! Вот сражение, которого вы так желали! Победа в руках ваших: она нужна нам! Она доставит нам изобилие, хорошие дома, множество рабов и скорое возвращение в отечество, в нашу любимую Та-Мери! Слитный гул тысяч горл. – Перед вами – грязные хабиру, которые ещё не наелись ваших стрел и копий, забыли острые зубы ваших боевых топоров… Он сделал паузу. По армии пробежало шевеление, гул прозвучал вполне одобрительный. Краем глаза Джехутимесу засёк радостный оскал Тутхотепа – тот, как всегда, рвался в драку. – Придя к нам пленными пастухами, – ещё громче выкрикнул царь, – и принятые нами как братья, они вкрались к нам в доверие. А сами начали грабить. Один за одним они проникали к нам и затем приводили своих сородичей! Пока их не стало так много, что вдруг они превратились в наших господ! Бывшие рабы, они назвали себя «царскими пастухами»! Ещё раз гул по армии – теперь возмущённый. Гарсиниотеф поощрительно опустил веки – старые счёты всегда были хорошим средством мотивации. – Мой великий прадед царь Яхмос изгнал мерзких хабиру из Та-Кемт! Мой великий дед Джехутимесу продвинул границы Та-Мери до пределов солнца, достигнув Той-перевёрнутой-воды-которая-течёт-на-юг! Они вернули справедливость народу Ра! Трижды взлетели мечи офицеров. Солдаты три раза эхом повторили имя Бога. – Но эти грязные ублюдки посмели восстать против Ра и нас! Они подняли мерзкий голос против моего величества, царя Менхеперра! Теперь мы должны окончательно вернуть мятежникам и предателям хабиру их прежнее прозвище! «Хиксосы» – «пленные пастухи»! Вот они кто! И пусть каждый из вас пленит их, сколько сможет, – я всех их отдам вам в качестве рабов! Уже не гул одобрения – рёв восторга всколыхнул ряды. Можно заканчивать. – Я счастлив, предводительствуя египтянами! Какой полководец не поражал врагов, подобно мне с этим могущественным народом! Благодарите Богов, что вы египтяне; гордитесь сим преимуществом! И знайте – чтоб быть храбрым и быть победителем, достаточно быть только египтянином! Действуйте так, как действовали наши предки под Мемфисом и Аварисом, при Шарухене, как действовали вы при Гезе, Ашкелоне и в области Джахи! И позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в этот день и скажет о вас: и он был в великой битве под стенами Мегиддо!* * *
На востоке, над позициями врага, всходило солнце Армагеддона…Яромир
Последний ангел
Слева и справа мерно вспарывали затхлый воздух некогда могучие крылья. Усталые, они с трудом несли тяжёлое тело сквозь жидкие, как кисель, испарения. С мрачной выси постоянно доносился скрежет. Словно за свинцовыми тучами перекатывались и тёрлись боками целые горные хребты. Сквозь редкие просветы виднелось красноватое свечение. Внизу возвышались руины величественных зданий. Из земли торчали, будто молящие о помощи узловатые руки, обгорелые остатки деревьев. В проплывающих снизу каналах и озёрах, наполовину засыпанных грязью, пеплом и ещё неизвестно чем, изредка мелькало грязно-серое пятно. Больно видеть себя таким. Почему-то вспоминалось детство. Тогда я играл с такими же солнечными малышами, а вокруг было светло и радостно. Всюду – только счастье и любовь. Когда я подрос, меня даже несколько раз отправляли к живым. Я никогда не забуду этот восторг и великое почтение. И их можно было понять. Теперь я понимаю, как необычайно красиво и величественно выглядел я тогда в их глазах. Весь как будто из света, а над головой ореол божьей благодати. Но я не находил в этом ни величественности, ни красоты. Я сам был любовью и счастьем. Мысли потянулись спокойно и размеренно. Усталость начала уходить. Но тут что-то несильно ткнуло в руку, оборвав поток воспоминаний. Я с удивлением разглядел падающую вниз стрелу с белым оперением. И тотчас запоздало услышал хриплые гортанные вопли и хлопанье кожистых крыльев. Неимоверная усталость обрушилась с новой силой. О нет! Только не сейчас! И всё же рука уже потянула из ножен лёгкий длинный меч из небесного металла. Удобная рукоять приятно холодила ладонь. Созданный для воздушных боёв, почти невесомый меч казался сейчас не таким уж и невесомым. Их было шесть, хм… символично. Губы заученно произнесли молитву. Хотя какой теперь от неё толк?.. Большинство из напавших – старики. Видно, что всю свою поганую жизнь только и делали, что тыкали вилами беззащитных грешников, а в воздух поднимались редко. Но всё же у многих имелись свежие шрамы, а у одного, самого матёрого на вид, даже зияла в крыле пара рваных дыр. Да и кривые сабли держат умело. И всё-таки это – лишь шайка отчаявшихся бесов и больше ничего. А я ветеран, хоть и усталый… Я укрылся за высокой полуразрушенной башней без крыши. Первый и самый быстрый, радостно вопя, уже считал, что поймал добычу. Но напоролся на отточенное лезвие. Стряхнув обмякшее тело, я стал как можно тише подниматься вдоль стены. Снова до слуха донеслось частое хлопанье. Поганец даже не заметил, как перед ним вдруг появилось тонкое лезвие, острое, как бритва. Дальше он полетел уже медленно, теряя высоту и распадаясь на две одинаковые половики. Теперь их четверо. Но четверо умных. И осторожных. Двое по широкой дуге начали приближаться с разных сторон. ещё двое с луками показались сверху. Один из них тот, с дырявым крылом. Они подлетали всё ближе. Рядом стену клюнули две стрелы. Одна осталась торчать, и я с холодком увидел на ней белое перо. Слева и справа надвинулись быстрые тени. Посыпались частые удары. Я парировал, и старался передвинуть их между собой и лучниками. Бесы тупо продолжали посылать стрелы в своей неистовой злобе. И вот уже один из их же банды падает с окровавленным наконечником, торчащим из глазницы. Вдруг острая боль пронзила левое плечо. Я перехватил меч в правую руку. Дырявокрылый лучник берёг стрелы. Он выжидал. – Отлично... теперь этих!.. – я уставился за спины нападавших, будто оттуда мне неожиданно пришла помощь, которая расправилась со стрелком и теперь летит ко мне. Секундное замешательство, и две рогатые головы падают в чёрную грязь отдельно от тел. Дырявокрылый стал спускаться. Видимо решил пристрелить наверняка. Крылья уже еле держали меня, а здоровая рука почти роняла меч, залепленный чёрной скользкой кровью. – Умно… Вы тоже… научились хитрить, – его звериная пасть с трудом выплёвывала слова. – Но тебе это уже не поможет. Матёрый чёрт, явно главарь, аккуратно прицелился. И в тот момент, когда стрела уже почти сорвалась с тетивы, я метнул меч. Боль стеганула, как кнутом, правое крыло. Уже падая, я увидел рядом кувыркающийся чёрный силуэт. Не промахнулся… Внизу блеснуло грязное озеро, слишком мелкое, чтобы смягчить удар. Боже, что случилось с нашим миром?! Всплеск. Противный хруст. Тьма…* * *
Бетонные веки долго отказывались повиноваться. Неимоверным усилием воли заставил открыться один глаз. Всё то же кроваво-серое небо, те же грязь и пепел внизу. Сколько же я так лежал в мире без времени? Собрав остаток сил, попробовал подняться. Но упал. Острые иглы пробежались по всему телу. Но особенно беспокоили крыло и рука. Предплечье опухло – впрочем, при правильном уходе скоро заживёт. А вот крыло… Похоже, теперь мне придётся ходить пешком. Раньше я бы и не заметил такого падения, но не теперь… Катастрофа началась вроде бы незаметно. Души перестали приходить. И к нам, и вниз. Но не сразу. Сначала их приходило всё меньше, а потом и вовсе кончились. И наш мир остановился в своём божественном росте. Как, впрочем, и нижний. Душам больше не требовалось дополнительного места. И ни Рай, ни Ад больше не расширялись. Нас тоже не становилось больше. Нежные маленькие создания со слабыми крылышками выросли и стали нашими братьями. Но больше младенцев не появлялось. А потом и души начали исчезать. Исчезали, пока не пропали все. И тогда наступило время жизни для нас. Мы потеряли связь с живыми, но сами стали смертными. Свет и Тьма стали серым пеплом. Рай и Ад соединились. Нас ничто не разделяло теперь, потому что Средний мир исчез. И началась Война. Настоящая, а не жалкая игра догмами в умах живых. Теперь Врага можно было уничтожить раз и навсегда. Так и случилось. Прежние грозные и величественные армии превратились в малые отряды и одиночек. Я был генералом в той войне. Мы шли в бой с радостью. Наконец-то Зло умрёт. И мы были уверены, что так будет. Ведь великая правда за нами. Но первая, самая страшная, битва показала, что силы равны. Кровавая бойня и фанатичное взаимоистребление. Это продолжалось, пока обессиленные армии не договорились о перемирии. Нет, даже не перемирие. Не может быть мира между добром и злом. Это была короткая передышка для сбора раненых. Мёртвых бросали в ямы и озера, что тут же становились зловонными болотами. Погибло больше двух третей с обеих сторон. Но немногие выжившие были способны держать в руках оружие. Затем бойня возобновилась. Мы не могли остановиться. Такова наша природа. Наконец, последние уцелевшие расползлись в разные стороны, и наступил Хаос. Мне «повезло». Во второй атаке уже никто не держал строй, и генералы дрались наравне с простыми воинами. Началась свалка. Огромный монстр, умирая, вскользь задел меня своей дубиной. Я не успел отскочить, да и некуда было. Крылья же держал плотно прижатыми. Раскрывать их здесь было безумием. Очнулся я под кучей трупов соратников и врагов. Выбрался и обнаружил, что почти невредим. Физически. В сердце же вошла и поселилась ужасная боль. Вся моя армия погибла. Как погиб и весь мир, что я знал прежде. И тогда я поклялся дойти до Него и узнать, в чём же мы виноваты, и почему всё это произошло. И вот сейчас я стою и смотрю, как перепачканное грязью и кровью пернатое существо хмуро уставилось на меня из воды. Его качает, и оно в любой момент готово рухнуть снизу вверх мне навстречу. Крыло волочится и отказывается сгибаться. Даже после Первой битвы я не был так изранен и подавлен. Старею, наверное. Дряхлый ангел. Ха-ха. Я оторвал от балахона полоску и, превозмогая боль, привязал крыло к спине. Неподалеку валялось распростертое тело. Из груди торчала рукоять небесного меча. Что ж, по крайней мере, я вооружён и могу идти. Да, теперь мы все здесь смертны. И если не перебьём друг друга, то умрём от старости, а, умерев, исчезнем. А что же будет с нашим миром? Боже, ты лишил нас бессмертия и величия, но оставил связь с Тобой. Я знаю, где Ты. Я приду к Тебе, и спрошу… Впереди показался на редкость хорошо сохранившийся храм. Судя по куполам – православный. Некогда возвышенное и красивое здание стояло теперь угрюмым и заброшенным. Купола зияют провалами, а одного вовсе нет. И всё же что-то в нём особенное чувствуется. Внезапно заныло крыло. Сползла повязка, и открылась рана. Мне нужно перевести дух. Шатающейся походкой я поплёлся к дверям. Скрип ржавых петель взрезал тишину. Я вздрогнул. На пороге стоял человек в одеянии монаха-бенидиктинца. В его глазах в странном переплетении застыли удивление, страх и сострадание. – Архангел!.. Откуда ты? Я думал, вы все погибли! – голос его прерывался и дрожал. – Так… и есть… Я – последний, – слова вылетали с хрипами из пересохшего горла. Монах подбежал и подхватил под руки. Я почувствовал, что снова проваливаюсь в спасительную тьму.* * *
Раньше нам не нужно было ни сна, ни еды. Но теперь мы познали все радости мира живых. Я размышлял об этом, очнувшись после долгой горячки. Дверь скрипнула. Монах осторожно заглянул, потом исчез и снова появился с тарелкой исходящей паром мутной жидкости. – Наконец ты очнулся. Я уж было подумал… – Ничего, бывало и похуже, – сказал я, хотя похуже бывало вряд ли. Жидкость оказалась безвкусной, но своё дело сделала. Терзающий голод ушёл. Я попытался приподняться, и, как ни странно, это удалось. Хотя острая боль продолжала терзать крыло. Она слилась с той, что засела глубоко в груди. – Почему? Зачем Он это делает?! – Я тоже много над этим думал, – голос монаха был спокойным и рассудительным. – Думал и, кажется, понял… Пойдём, ты должен на это взглянуть. Он подставил плечо. Но я чувствовал, что могу обойтись без посторонней помощи. Монах проскользнул вперёд, юркий, как церковная мышь. Надеясь на ответ, так мучивший меня, я последовал за ним. Блики проплывающих мимо факелов играли на лысине бенедиктинца. Голова его, похоже, не нуждалась в соответствующем обривании, а лысела сама собой, будто угадывая сан хозяина. Широкий лоб и проницательные глаза выдавали острый ум. Кожа на лице собиралась в редкие, но глубокие морщины. Никак не могу привыкнуть к лицам стариков, хотя сам уже почти старик. – Что ты здесь делаешь? Ведь православные для вас чуть ли не враги. Хотя я никогда не понимал этой глупой вражды. – Бог един, и все мы его дети. Я тоже не разделял взглядов отцов церквей, готовых убить за то, сколькими пальцами креститься, – в голосе старика появилось осуждение. – Почему ты не исчез? –Когда все исчезли, я всё боялся, что тоже пропаду. Но случилосьн аоборот – я стал снова живым. А потом пришли эти чудовища и стали всё разрушать. Мне удалось убежать, – в глазах его, в неверном свете факелов отразилась глубокая печаль. – Я скрывался и прятался, пока не нашёл уцелевшую церковь… и это… внизу… Мы начали спускаться. Внезапно цепочка факелов оборвалась. Но впереди я вдруг увидел слабое свечение. Сердце радостно забилось. В таком свете проходило всё моё детство. Тогда он был повсюду, но никто его не замечал. Я боялся поверить. – Этот свет… это… он?! – волна почти детского восторга охватила меня, а в груди проснулось что-то давно забытое и щемящее сердце. – Ты узнаешь, но боюсь, тебе это не понравится… – монах отводил глаза, будто собирался сказать что-то неприятное в этом прекрасном и так знакомом мне свете счастья. Я ускорил шаг и почти влетел в небольшой арочный зал. В центре, прямо из каменных плит било голубовато-белое свечение. Да, это оно. Я вошёл в него, и слился с ним. Охватила давно позабытая лёгкость. Исчезли боль и тяжесть. Свет и счастье наполнили меня… Но тупая неизлечимая боль, продолжавшая сидеть где-то в самом дальнем уголке, заставила вернуться к реальности. Я спросил человека: – О чём ты говоришь? – Тебе трудно будет это понять и принять… – Говори! – Ты, как и весь этот мир, – всего лишь иллюзия, сон. Да, да! Всего лишь отражение другого мира. Мира живых. Не будь их – не было бы и вас. Вы зависите от них, вы – их слуги. – Как ты можешь такое говорить, старик?! Даже сейчас, во времена Хаоса, ни один человек не может сравниться ни с ангелом, ни даже с самым захудалым бесом! Разве может кто-то, подобно Творцу, создать целый мир, и тем более населить его существами выше, прекраснее, или, хотя бы сильнее себя? Ты противоречишь себе, старик. – Постарайся понять. Ваши миры нужны были им, чтобы отправлять в них свои души. А чтобы они, эти миры, не были пустыми, туда поселили вас. – Но я видел. Видел, как они смотрели на меня. Как на невероятное чудо, Божье откровение. – Человеку свойственно создавать себе кумиров. Что-то, что выше, чем он сам. Поверь, я сам был человеком, но давно уже стал частью этого мира, потому и не исчез. А то, что происходит сейчас… Похожее уже было однажды. Вы сменили тогда языческих богов. Многие из них согласились стать одними из вас. Даже бог войны. Но тогда всё просто изменилось. А сейчас… остались только жалкие источники, приходящие от них. Как вот этот, скорее всего, из какой-нибудь церквушки в лесной глуши. Но скоро и эти источники иссякнут. А что будет потом, я боюсь даже представить… Он продолжал ещё что-то говорить, но я не слушал. Боль внутри расширилась. Я бросился к выходу. Перед глазами замелькали ступени, а факелы слились в сплошную желтую полосу. Но что-то важное осталось там внизу. Будто я вырвал часть себя и оставил лежать там, на каменных плитах. Нет, это не может быть правдой. Безумный монах всё придумал. Так не может быть! Я должен дойти до Него. Должен. Холодный ветер забил лёгкие. После чудесного света от ран и усталости не осталось и следа. Крылья вновь легко взметнули сильное тело. И в несколько взмахов я был уже далеко от этого чудесного, и вместе с тем ужасного места.* * *
И снова потянулся внизу унылый серо-чёрный пейзаж. Мрачные руины и болота с их смрадным туманом. Мерное гудение часто сменялось тяжёлым громыханием. Небо будто проседало и готовилось в конце концов обвалиться. В багровых отблесках я стал различать знакомые места. Даже Хаос слабо изменил их. Когда-то я также летел здесь к Нему, чтобы выполнить Его волю. Объяснить глупым и несчастным смертным, что и как нужно делать… А теперь безумный монах говорит, что они наши хозяева и что всё это из-за них. Не может быть, ерунда! Я приду к Нему, и Он всё объяснит. Да, Он добрый, Он объяснит. В полумраке впереди стало угадываться необычное облако. Всё верно, тогда я тоже сперва принял его за облако, неземное и воздушное. Сейчас же оно казался чёрной тучей, начинавшейся у самой земли и утопающей в кровавой вышине. Да, это был он, Храм. Церковь монаха казалась по сравнению с ним жалким курятником. Чем ближе я подлетал, тем огромнее становился Храм. Когда он заслонил собою полмира, стали видны детали. Шпили и купола, минареты и арки, колонны и карнизы, статуи и барельефы. Всё в удивительном хаосе и необычайном порядке, всё как будто безвкусно, и вместе с тем прекрасно, не окончено и в то же время совершенно. Единственно, что можно сказать о нём с уверенностью, – он огромен, подавляюще, непостижимо огромен. Настолько, что невозможно представить. Но то, что случилось, не минуло и его. Многие шпили и купола обвалились, а окна и витражи зияли чернотой. Я влетел в ближайшее окно с надеждой увидеть тот же свет. Но внутри была тьма. Лишь постылые багряные отблески проглядывали из многочисленных окон. Незримая нить привела меня сюда, где раньше я почти физически ощущал Его присутствие. Но здесь лишь пустота и тьма. Как и у меня внутри. И оборвалась нить. И я в ужасе, тоске и страдании закричал: – Господи, за что?! Почему мы вдруг стали тебе неугодны? Слёзы хлынули горячим потоком, а я поднимался всё выше и выше. И вдруг мириады голосов заговорили со мной. Мириады мыслей пронеслись в мозгу. Мириады чувств я ощутил разом. Я ослеп, оглох, а тело отказалось повиноваться и бессильно рухнуло вниз. Но я не помню удара. Я лишь вдруг увидел свет. Свет первого дня творения. Из света вышел мой добрый учитель и друг, погибший ещё в Первой битве. «Это Он», – мелькнула ужасающая мысль. Только я, в своём ничтожестве, могу воспринять лишь одну из его частичек. Ласковым, полным любви голосом учитель сказал: – Смирись, сынок. Мы больше не нужны им. Они повзрослели и сами теперь могут продолжить свой путь. Им не нужен рай или ад. Они бессмертны. Они идут к Нему. А Он их ждет. Уже очень давно ждет…* * *
Я очнулся и поднялся, не обращая внимания на вывихи и переломы. Спасибо. Я понял, зачем. Теперь я знаю, что мне делать. И мой меч знает. Рукоять удобно легла в трещину, а острие нежно коснулось груди. Я иду к тебе, Господи!Дмитрий Литвинцев
История одного бога
Вязкая молочно-белая пелена укутывала город. Я стоял на балконе и видел, как навстречу ползет неотвратимый, ощутимо тяжёлый, пугающий монолит. Туман с неторопливостью опытного гурмана поглощал мир. Всё тонуло в нём: дома, деревья, люди, звуки. Даже мысли бесследно растворялись, как в серной кислоте. Куда бы ни направил взгляд, везде этот проклятый мутно-белый цвет – завеса, сквозь которую угадывались ускользающие, смутные очертания исчезающих предметов. Казалось, город, а может быть и весь мир, попал в один огромный желудок, и туман, подобно желудочному соку, медленно разъедает всё сущее, переваривая его... во что? А если это и есть настоящий Апокалипсис? Не детские сказки с огнём, потопом, шествием мертвецов и низвержением в преисподнюю, а ужас спокойного, будничного прекращения существования. Конечного, тотального небытия. Ведь если вдуматься, даже Ад даёт какую-то надежду, по крайне мере, ты осознаешь там свою самость. Быть же вот так – разъеденным, расплавленным, уничтоженным навек… что может быть хуже? Потерять свою душу, сущность... навсегда. Тем временем неумолимая холодная стена приближалась. Вот уже первые щупальца тумана подбираются ко мне. Они ласкают мою кожу, как кошка поглаживает мышь перед последним актом смертельной игры, пробираются глубже, поражая тело могильной стужей. Туман не торопится, нет. Зачем? Впереди у него вечность, пусть даже она укладывается в одно биение пока ещё живого сердца. Туман обволакивает, молит слиться с ним, стать частицей вечного покоя. – Вот вам, смертные, нирвана: блаженство, избавление от терзающих вас мыслей и страстей. Растворитесь, влейте свою жизненную силу в меня. Но нет, я лично так просто не сдамся! «Я – есмь!» – А надолго ли? – шепчет вкрадчивый голосок. – Что ты такое, человечек? Песчинка, камушек, перекатываемый волнами Мироздания из одной жизни в другую. Сколько их ты прожил, а как был пылью, ничем, так и остался – ценность твоя ничтожна. – Пусть так, но я мыслю, чувствую! Это уже повод, для того чтобы быть. – Всё равно – час пробил. Мир ваш был задуман мной, как изысканное блюдо, одно из многих. Участь его предрешена. Ты лишь один из бесконечного сонма ингредиентов, придающих ему пикантность. Впрочем, ты забавен, возможно, я продлю твоё существование. На некоторое время. – Нет... – прохрипел я, судорожно переваливаясь через скользкие перила. Вовремя. Меня уже начало растворять в чём-то огромном, где уже плавают обглоданные стенающие куски чьих-то душ. Земля приближалась медленно, словно не желая принимать в свои объятия. Спасительная темнота захлестнула сознание... Я почувствовал тепло. Странно, что вообще могу что-то ощущать. Отовсюду доносится сдержанный гул голосов. Я сосредоточился, вычленяя из потока звуков ближайший разговор, отсекая все остальные. – А парень, молодец, не растерялся. Выбрал единственный верный путь бегства из распадающейся реальности. – Да, спаслись не многие. Когда Хаос проглотил их мир, большинство даже не успело понять, что же произошло. – Но как Ему удалось прорвать кордоны Упорядоченного? – Да как? Как обычно – где-то мы недоглядели. А вообще, как всегда, виноваты сами местные жители. У большинства начала стираться грань между жизнью и грёзами: книги, виртуальные миры, психотропные вещества... Они практически перестали жить в своей реальности. Вот она и поддалась натиску. – Всё придётся начинать заново, большая работа предстоит, но, думаю, она не пропадет впустую. Ребята, пережившие такое, будут очень цепко держаться за вновь обретённое, оберегая своё бытие. Возможно, из них нам удастся воспитать новую расу творцов. Я открыл глаза. Вернее, глаз-то как раз, как и тела, у меня уже не было. Я сам, целиком, превратился в единый орган восприятия, обладающий всеми видами чувств, что были при жизни, – и ещё несколькими, названия которым подобрать пока не получалось. Открывшаяся картина... ошеломляла. Я находился посреди бурлящего Нечто, из центра которого во все стороны разлетались сложные многомерные образования. Напротив находились две конструкции сложной формы, описать которые не берусь, то была геометрия иных, нежели привычные человеку, порядков. – Ну, вообще-то ты можешь видеть нас так, как пожелаешь, – долетел до меня импульс чужого сознания. Что-то щёлкнуло, и я оказался на цветущем лугу. Возле меня стояли два парня с белыми крыльями и нимбом. Посмотрев друг на друга, они поморщились. – Ну и пошлятина! Кончай валять дурака, – произнёс ближайший ко мне субъект. – Вы что там, в вашей бывшей реальности, сговорились что ли? – поддержал второй. – Простите, – смущённо пробормотал я. – После такого кошмара всякая чушь в голову лезет. Окружающая обстановка вновь переменилась. Теперь все мы находились на моём любимом балконе, подвешенном, правда, не понятно к чему, с видом на абсолютную пустоту. – Часть нашего разговора ты уже слышал, – проговорил старший. – Так что в общих чертах имеешь представление о том, что произошло у вас. – А что сталось с остальными, теми, кто не успел… – Ты и вправду хочешь знать это? – посмотрел на меня второй. Неприятно посмотрел, надо сказать. – Да он и сам обо всём уже догадался. Просто не хочет брать на себя ответственность за это знание. В каком-то смысле ты, парень, послужил причиной всего этого, вернее, поводом, толчком, ввергнувшим ваш мир в хаос. Твоя глупая фантазия насчет тумана-желудка инициировала процесс уничтожения вашей Вселенной. Именно ты придал конкретную форму силам разрушения. – Так что же, выходит, это я во всем виноват? – раздавленно прошептал я. – Да не волнуйся ты так. Подобная участь, увы, уготована большинству миров, населенных разумными существами вашего типа. Рано или поздно это должно было случиться. И твой сценарий, поверь, не худший из возможных. Всё же вас спаслось довольно много. Мы просчитывали гораздо более страшные варианты. – Только вряд ли это будет утешением для тех... – Хватит ныть, – довольно грубо оборвали меня. – Не ты, так кто-либо другой. Ваши глупые, но очень опасные грёзы уже давно разъедали ткань мироздания, и явление Хаоса было лишь вопросом времени. Не ты один, но многие поколения планомерно уничтожали реальность своими бредовыми идеями, которые, кстати сказать, вполне материальны. Сами ведь об этом постоянно твердили. – И что же теперь будет с уцелевшими, что будет со мной? – Что будет? Мысоздадим для вас новый мир, где ты станешь вождём выживших, первым патриархом. Тебе, единственному из всех, мы сохраним память о происшедшем. Остальные же будут владеть этой информацией на бессознательном уровне. – Но почему? Ведь это из-за меня произошла эта чудовищная катастрофа! – ошарашено пробормотал я. – Именно по этой причине. Ты лучше всех прочувствовал происходящее, и в будущих жизнях сделаешь всё, чтобы подобное не повторилось. Ты будешь рождаться много раз, в разные эпохи и всегда с памятью о судьбе своего старого мира. В нём, кстати, тоже был такой человек. В разные века он воплощался в разных пророков, учителей ваших народов. Ты будешь играть его роль для новорождённой Вселенной. Искренне надеюсь, что у тебя получится лучше. – Но я не справлюсь... – Куда ты денешься! Считай это своим искуплением. Уверяю, тебе понравится, и когда-нибудь мы ещё вернемся к этому разговору. – Но что я должен делать, какова цель моей работы? – мне показалось или, действительно, мои собеседники взглянули на меня даже с некоторым уважением? – Если коротко – твоя задача преобразовать свой вид в расу конструкторов реальности и отбить атаки Небытия. Видишь ли, возможности наши по этой части ограничены, мы можем только создать условия для развития разума. Воспитать же себя он должен сам, с помощью таких, как ты. Самостоятельность – необходимое условие развития сознания, только зрелый разум сможет предотвратить рост энтропии в постоянно усложняющемся мире. Технический прогресс и постоянно меняющиеся условия жизни сообщества разумных существ должны сопровождаться качественным изменением сознания последних. Иначе с уверенностью можно прогнозировать гибель подобного вида. Ценность бытия в его многообразии. Это, кстати, тот момент, в котором мы принципиально расходимся с твоим, да и нашим недругом, Хаосом. – А в чём ваша цель, что впоследствии предстоит делать моему народу? – Мы занимаемся упорядочиванием Большой Вселенной. Бесчисленные эпохи мы бьёмся с Хаосом, создавая бытие. Работа наша бесконечна. Тем более, что и мы, увы, довольно часто совершаем ошибки, одной из которых был и твой мир. Мы неправильно выбрали для него сущность Наставника. – Но тогда разве не бессмысленна ваша деятельность? Если результатов не будет? Зачем всё это? – Как зачем? Мы занимаемся созиданием ради самого процесса. Творчество доставляет ни с чем несравнимое наслаждение. Оно – единственное наполнение нашей жизни. Ты сам со временем поймёшь, что иного пути у разума нет. И потом, почему напрасное? Ты считаешь своё существование бессмысленным? – Нет, но... – замешкался я. Чуть подумав, добавил: – Мне надо свыкнуться с этой мыслью. А можно пару ещё вопросов? – Давай. – Где мы находимся? – Хм... интересное место, не правда ли? Это Котёл Миров. Наше, так сказать, рабочее место. Отсюда появляются новые сущности. Мы творим их из Хаоса, отвоевывая у него материю, преобразуя её в устойчивые состояния. – Так значит, он лгал, когда, явившись ко мне в виде тумана сказал, что это он нас создал? – Видишь ли, не всё так просто. Хаос – тоже разумная сущность. Он начало и конец всего. Мы не можем существовать без него. Кстати, мы тоже его дети. Он воплотил нас случайно. Правда сам-то, говорит, что сделал это нарочно, от скуки. На самом деле, мы считаем, что он не способен к сознательному творчеству. Забавно, но он считает себя единственной созидающей силой Большого Мира. – Можно ещё вопрос? – Хватит… Мы, и так дали тебе больше знаний, чем было необходимо. После этих слов всё, как по команде, погрузилось во мрак, сознание покинуло меня...* * *
А где-то в молодой вселенной появился на свет младенец. Мальчик почти никогда не плакал, и, казалось, постоянно думал о чём-то. Так новый мир получил своего первого Спасителя.* * *
Я приходил к людям множество раз, неся учение о гармонии и созидании, внушая им, что жизнь свою надо творить здесь и сейчас. В моих словах было больше спокойной уверенности в грядущем, чем в проповедях моего коллеги в прошлом мире. Да, бывало, меня умерщвляли: сжигали, забивали камнями и рвали на части. Народ и здесь был хитёр на выдумку по части смертоубийства, но в этих людях, детях моих, было сильное и здоровое творческое начало. И пришёл день, когда в окна своего дома я увидел вновь надвигающуюся полосу смертельного тумана. Но я и ученики мои не поддались панике. Все знали, что делать: каждый из нас, сосредоточившись, представил себе тот уголок своего мира, что был ему особенно дорог. И в сплошной пелене тумана начали протаивать эти милые нашему сердцу островки бытия, кусочки нашей реальности. Мы вложили в воспоминания, в воспроизведение этих образов всю свою любовь, всю жажду жизни, всё тепло, что хранили наши души. И Хаос отступил, морок рассеялся, мы вновь обрели наш мир, нашу Вселенную. Среди ликующей толпы лишь я сохранял спокойствие. Дети... они ещё не знали, что главные битвы у них впереди, что выиграно только сражение, война же никогда не будет окончена. Но сейчас не хотелось портить им радость. Пусть проживут эти упоительные минуты в беззаботности. Ведь завтра праздник кончится и наступят будни, жестокие будни Творцов Реальности. А моя работа здесь окончена. Надо искать новый мир, нуждающийся в спасении. Нуждающийся во мне.Никита Никитенко
Маленькая история маленького мира
Тьма «…И помните, что «Магадха» может быть как панацеей, так и ящиком Пандоры в Ваших руках». МистерЯвеаккуратносложилбуклетиотложилеговсторону.«Вотивсё»,– подумал он. Пройдена череда безумно длительных бесед с Комиссией по доверию, закончились утомительные и порой нелепые медицинские осмотры. Закончилось всё. Мистер Яве является одним из немногих обладателей «Магадхи». Теперь всё, что он захочет, – будет у него. По правде сказать, у мистера Яве и так было практически всё: огромнейший капитал в пяти банках Солнечной системы, признание и критика за смелые научные труды, счастливое потомство в четыре поколения. Можно сказать, что в этой жизни он добился Всего. Именно с большой буквы. Наверное, именно это оказало влияние на Комиссию по доверию, и «Магадха» была настроена на его мозг. Самолет нежно соприкоснулся с землёй. Трап откинулся, и мистер Яве спустился по трапу навстречу своей жене. – Дорогой, я же просила тебя, не летай на этой штуке. Это же небезопасно. В следующий раз возьми глайдер. Встречи с женой были всегда одинаковы. Это приводило Яве в отличное расположение духа и будило в нем мальчишескую гордость за обладание настоящим пассажирским самолётом в век антигравитационных двигателей. На этой волне настроения он оправился домой. Впереди его ждала работа.Свет и Тьма Позавтракав, мистер Яве закрылся у себя в кабинете. Жену он отпустил повидать правнуков на Венере, а на обратном пути она остановится отдохнуть в Лунном городке, где ещё ни разу не была. Преодолев лёгкое волнение, мистер Яве раскрыл коробку с «Магадхой». Это оказался шар, размером с теннисный мяч. Когда Яве взял его в руку, по руке прошла теплая волна, а на кончиках пальцев ощущалось лёгкое и приятное покалывание. – Ну, что ж, – мистер Яве с интересом разглядывал шар. – Вот мы и вместе. Ты можешь всё, можешь быть всем. Ты запрет и спасение человека. Что же мы с тобой будем делать? Мистер Яве подшучивал. Он знал, что он будет делать. – Можно сделать живой дом. Как это сделал тот банкир с Луны. Можно продублировать себя, став практически бессмертным. Как это сделал президент Марсианской метрополии. Можно всё. – Мистер Яве задумчиво смотрел на «Магадху». – Но мы с тобой пойдём дальше. Намного дальше. И мистер Яве взялся за дело. Для начала он представил себе, что шарик в его руках становится живым, но безвольным. А потом он предложил этой субстанции наполнить всё воображаемое им пространство. Живая материя продолжала оставаться небольшим теплым шариком, но внутри себя она была намного больше, чем кабинет мистера Яве, больше, чем Земля, больше, чем весь исследованный Космос. Может быть, она была больше, чем Вселенная. Но это было неинтересно для самого мистера Яве. Его интересовала абсолютная и непроницаемая тьма, наполнявшая шар. На некоторое время мистер Яве отключил своё сознание от «Магадхи». Он посмотрел на шарик глазами обычного человека, как бы со стороны. Шарик как шарик. – Нет, так дело не пойдёт! – Мистер Яве недовольно сузил глаза. – Мы тебя вообще вычеркнем из мира осязаемого. Слова оформились в мысль. Мысль перешла в «Магадху». Шарик задрожал и растаял на глазах. Мистер Яве сконцентрировался, и шарик снова появился в комнате. – Вот теперь я тобой полностью управляю. Снова сконцентрировавшись, мистер Яве убрал «Магадху» из комнаты, оставив его в своём воображении. В полной темноте мира «Магадхи» появился свет. Он рождался из множества точек, каждая из которых была звездой. А вокруг звёзд стали появляться планеты. Часы на стене пробили двенадцать. Мистер Яве в изнеможении откинулся на спинку кресла. На сегодня хватит, решил он и отправился спать.
Жизнь Четвёртый день мистер Яве трудился над созданием собственного мира. Он создавал материки, творил растения, придумывал животных. Всё это проходило у него относительно легко, так как он копировал мир, который очень хорошо знал, мир, в котором жил. «Магадха» немало помогал мистеру Яве, считывая нужную информацию прямо из мозга хозяина. Этому научил его сам Яве. Новый Мир постепенно из предельно простого становился сложным и многообразным, в нём начинали действовать собственные законы. Некоторые из них мистер Яве поправлял, некоторые оставлял, такими, какие они есть, а некоторые просто вычёркивал из бытия. Так проходил день за днём, и однажды он создал разум… Время в мире, созданном мистером Яве, шло намного быстрее, чем субъективно для его творца. И, обнаружив, что созданный им разум развивается уже без помощи своего создателя, он посчитал свою работу законченной.
Вера Как подлинный творец и властелин своего мира, мистер Яве обращался иногда к своим созданиям с откровениями. Он давал им заповеди, учил их добру, устанавливал законы. И очень скоро обнаружил, что там, где было добро, стало появляться зло. Там, где ещё вчера было его учение, сегодня появились ереси. И как бы он ни вмешивался, какие бы знамения ни давал, он видел, что уже никак не влияет на развитие своего мира и разума, им созданного.
Конец света Прошёл месяц после того, как был создан Мир. Многое изменилось в нём с момента отделения света от тьмы. «Мураши» (именно так называл Яве существ, наделенных разумом) за это время уже совершили первый полёт в космос. А мистеру Яве становилось скучно. Он всё реже появлялся у себя в кабинете, чтобы наблюдать за миром, им же самим созданным. Пару раз он пытался вернуть веру «мурашей» в Бога, каким он сам и являлся. И обязательно после этого начинались религиозные войны. В одно осеннее утро мистер Яве зашёл к себе в кабинет. Он мысленно сосредоточился, и в комнате появился «Магадха». Целый час его хозяин сидел в кресле, не сводя глаз с шарика, в котором помещался целый мир. Потом он резко хлопнул в ладоши, и мир внутри шарика сжался до его реальных размеров. Мистер Яве мысленно представил себе самый красивый букет роз, который он только видел в жизни, и «Магадха» тотчас же принял заданную ему форму. Это были настоящие цветы. Они пахли так, словно минуту назад их срезала рука садовника. Мистер Яве вышел из кабинета, зашёл в спальню, где в постели всё ещё нежилась его жена. – Дорогая, я тебя люблю, – нежно прошептал Яве жене в ушко и протянул ей цветы. – Эти цветы стоят целого мира, и я дарю их тебе. Восторг и тепло в глазах любимой заставили мистера Яве улыбнуться. Он ощутил себя живым и полным сил человеком. Когда мысль об этом промелькнула у него в голове, он на мгновение посерьезнел. – А Богом быть скучно, – сказал он и снова улыбнулся, в ответ на непонимающий взгляд жены.
LORENZO
Эксперимент
Солнце погасло внезапно. Учёные ждали, что оно будет остывать постепенно, и у человечества ещё будет время, чтобы достойно встретить в расчётах скорости завечную зиму. Теории различались, в основном, скоростью затухания светила, общим у них было одно – начало процесса относилось далеко в будущее. Но ошибались они и в общем, и в частностях. Солнце исчезло. Но Апокалипсис не наступил. Да, сначала очень пугало непривычно чёрное небо без Луны и звёзд. Казалось непривычным жить, не привязываясь к ритму восходов и закатов. Страдали те, кто привык, что утром их будят солнечные лучи. Корчили недовольные гримасы модницы, поехавшие на курорты за естественным загаром. Но жизнь не останавливалась. Обещанного похолодания не было – температура опустилась градусов на десять, не более. Правительства в срочном порядке организовали строительство громадных оранжерей и производство кормов из имеющейся пока ещё зелёной массы. Всеобщая истерика как-то улеглась, толком не начавшись, разве что прихожан в храмах стало гораздо больше. Человечество выживало, но дикая природа гибла. Лишённые света растения вяли и засыхали. Оставшиеся без пищи травоядные слабели и становились лёгкой добычей хищников, которые – особенно ночные – единственные пока выигрывали от отсутствия солнца. Но смерть поджидала и их: остатки растений, бесчисленные трупы травоядных – всё это начинало гнить и отравлять вокруг себя землю, воду и воздух. Все, кто мог, давно ушли в города, и потому о смерти природы люди узнали лишь тогда, когда ветер, с какой бы стороны света он не пришёл, стал заполнять улицы тошнотворно-липким запахом тления. Этот запах оставался до конца. Того, который пришёл, в нарушение всех известных законов физики, с ростом температуры. Сначала она отыграла потерянные вместе с солнцем десять градусов. Потом ещё десять. Потом ещё пять, а может, и больше. К тому времени за температурой уже никто не следил, ибо всемирная истерика всё-таки началась. Вместе с потеплением люди стали замечать, что им становится труднее дышать. Поначалу это списывали на жару. Бомба разорвалась, когда кто-то из журналистов вытащил скрываемую от людей правду – в атмосфере началось падение количества кислорода. Самым разумным было бы, конечно, не суетиться и сберечь драгоценный газ, но разума уже ни у кого не оставалось. Мир захлестнула волна самоубийств и насилия, правительства рухнули, всё поглотила анархия. Лишь в некоторых местах остались люди, которые, несмотря ни на что, поддерживали работу электросети и всех городских служб. Под конец на площадях каждый час объявляли неуклонно уменьшающиеся цифры содержания кислорода. И выжившие собирались там и слушали, жадно хватая ртами смрадный горячий воздух…* * *
Дрожащая морщинистая рука несколько раз щёлкнула выключателем. Бесполезно. Старик выкрутил лампочку, и, повернувшись к окну, подслеповато прищурился. Спираль была цела. Прошаркав на лестничную клетку, он заглянул в щиток и убедился в правильности догадки – ни один из счётчиков не крутился. Обесточили, видимо, весь подъезд. Телефон, к счастью, работал. – Марья Сергеевна, у вас электричество отключили? – спросил старик в трубку, вернувшись в квартиру. – Да-да, и у меня, оттого и позвонил. Да… Могу, конечно… Ой, дорогая моя, вы меня просто балуете… Сейчас зайду. Переодевшись из старого тренировочного костюма в приличные брюки и рубашку, он отправился к соседке. Чем сидеть одному в потёмках, гораздо приятнее пить чай с только что испечённым яблочным пирогом. Соседка была милой женщиной, чай – горячим и ароматным, пирог – вкусным, поэтому старик вернулся домой уже поздно вечером. Раздевшись и направившись в ванную, он вдруг остановился, как будто что-то вспомнив, и тут же со всей доступной ему быстротой пошёл в комнату. Там в дальнем углу стоял большой агрегат. – Ах, старый осёл! Забыл, совсем забыл! – бормотал старик, подходя к аппарату. Из-под неплотно пригнанной крышки доносился отчётливый запах тухлых яиц. – Пошло анаэробное гниение. Всё, теперь уже не восстановить, придётся начать заново. Эх ты, старый растяпа…Александр Ладейщиков
Спящий Архангел
На белом коне, невиданном в проплывающих внизу землях, неторопливо скакал белокурый всадник. В синие глаза его, казалось, впитались сами небеса. Конь лёгкой поступью касался облаков. Вокруг всадника вилась стайка райских птичек. Они переливались изумрудными и карминовыми пёрышками, и, резвясь в потоках воздуха, отражались в зеркальной поверхности рыцарского щита. На щите, в треугольнике, был изображён глаз, смотрящий на мир зрачком-рубином. В его кровавой глубине, словно в калейдоскопе, мелькая искрами и отсветами, шла своя тайная жизнь. На наконечнике копья витязя чернели кусочки окалины. А может быть, давным-давно чья-то кровь запеклась на нём, да так и осталась навеки… Мир, где белый конь нёс всадника с копьём, находился совсем рядом с обычным, людским. Сквозь фиолетовое марево просвечивали великолепные белые города на берегу океана. Но люди в них не видели всадника – им казалось, что белое облако стремительно летело по синему небосклону, подгоняемое ветром. А в мире всадника на далёкой чёрной горе стоял древний замок. Под фиолетовыми небесами красиво развевались флаги на его башнях. К нему и направлялся всадник на белом коне. С высоты, на которой был расположен замок, было видно, как в полутьме, далеко внизу, уже на земле, горели синие факелы, вырывающиеся из неведомых глубин. Они походили на огонь газовой плиты в тёмной ночной кухне… Впрочем, это и был газ. В полутьме этого мира, где так удобно было скакать на коне прямо по облакам, невидимые для примитивных людских глаз, жили многие странные существа, забытые даже в древних легендах. Всадник спешился, его шаги прогрохотали под древней аркой. Над высокими ступенями высилась огромная дверь с сияющей медью ручкой. Рыцарь зашёл в мраморные покои, где чуть слышно играла чудная музыка. Чья-то рука перебирала струны арфы, и звуки лились, как водопады светлой горной воды. На древней скамье драгоценного чёрного дерева, за низким столом с золотым арабским сосудом, благоухающим редким вином, полулежал высокий кареглазый красавец с русыми кудрями до плеч. – Здравствуй, Зофаил, – сказал синеглазый всадник. – Давно не виделись. Лет пятьсот. – Ты их года по-прежнему считаешь? – улыбнулся высокий. – Всё думаешь, они – любимцы Божьи? – А ты по-прежнему ревнуешь их к своим собратьям? – Ревную? Нет – но я обижен. Когда Творец дал этим обезьянкам душу – того, чего и я лишён навеки… а также дал свободу воли – хотел примкнуть я к Люциферу… – И я тебя во Тьму б отправил! – Но я всего лишь стал посланцем. Я вхож во все Миры Господни. Могу я смело появляться в Раю небесном, где покой и счастье, могу я появиться в Лимбе, где дуют ветры в Мрачный Ад. И в этих вот местах, что тихо лежат между Миров опасных и между Космосом людей и Раем. – Да, здесь покой. Когда-нибудь и я построю замок в этих пределах, с видом на земную твердь и безбрежный, тёмно-синий океан. Но я Архангел, полководец Рая, покой мне только снится, как сказал один поэт. – Да, ты Господень Меч, Архангел. И скоро обнажишь его, я знаю. А также и копьё своё поднимешь, которым Люцифера скинул в Ад кромешный, когда война на небесах гремела, и Михаил возглавил войско Божье… – И на кого на этот раз я подниму своё копьё? – На этих обезьян, любимчиков Милорда. Зофаил протянул свою руку с чёрным бриллиантом на пальце к кувшину с вином и, улыбнувшись, налил в два кубка драгоценную влагу. Было видно, что ему приятна пикировка с Михаилом, и что эта игра длится с начала времён. – И что на этот раз заставит нас развязать войну? – спросил ангела небесный рыцарь. – Да люди… ведь они испорчены ужасно, – засмеялся посредник между Мирами. – Ну, нет, природа человека неизменна. Пусть хвастаются они своими игрушками, нейтронной бомбой, интернетом, они всё те же – пять обычных чувств и три позиции в постели. – Нет, скоро возомнят себя Творцами. Мечтают конструировать природу, и тварей выводить, и человеков новых – улучшенных от образца Господня. Хотят играть в конструктор, словно дети, но вместо винтиков – осколки генов. Так доползут и до бессмертья… И превзойдут нас, ангелов Господних. Архангел Михаил сердито посмотрел на собеседника. Затем провёл рукой и открыл вид на бесконечный Космос. Фиолетовое марево этого мира, а также крыша замка исчезли. – Смотри, брат Зофаил! Что видишь ты? Зачем нам истреблять людей? Вселенная полна просторов – таких, что даже я боюсь представить. Там сотни триллионы звёзд – по сотне миллиардов на каждую живую душу. Пускай они туда уходят – иные встретятся им ангелы во тьме. Иные демоны их будут совращать. А мы останемся на нашей маленькой планетке. – Мы выпустим на волю конкурентов. Прихлопнуть бы их всех навеки, но план Господень… Зофаил задумался на минуту, улыбаясь – похоже, каким-то своим мыслям. Потом продолжил: – Они бездумно верят в день последний. Да всё их племя существует миг! Читал я их смешных пророков – погаснет Солнце и свернётся небо, и звёзды упадут на Землю. Безумный бред и темнота умов… – Так это мне хотел ты сообщить? Нет, я не буду воевать с людьми. Я верю – их ждёт блестящий взлёт. Когда-нибудь они заменят нас, уставших. И будут править вечным мирозданьем… – Ну ладно, не сердись! Да, братец, увидишь Гавриила – пусть придёт. Его не видел я с тех пор, как загорелось Солнце. Ведь он поставлен охранять его? Раздосадованный Архангел допил вино из кубка и покинул замок Зофаила. – Так передай ему – пусть он заглянет. Он с огненным мечом устал стоять, – донеслись ему в спину слова ангела, имеющего право входить и в само Чистилище. Тут Зофаил заметил копьё, забытое в минуту раздражения Михаилом. Он трепетно взял его в руки – ведь именно этим оружием был повержен Люцифер в последней войне на небесах, когда революция архангела Денницы провалилась… Ярчайшей кометой пал бывший архангел во Тьму, пролетев через все Миры. И очутившись в Аду, со сломанной ногой, с тех пор всё лелеял месть. За ним, как за полководцем, последовали мириады его войска. Лишь Зофаил, исполняя волю небес, не ушёл с Денницей-Люцифером. Тем временем белокурый всадник направил своего коня к Солнцу. Сперва вокруг царил обычный мрак Вселенной. Но по мере приближения к огненному шару свет становился всё ярче, пока не стал нестерпимым. Впрочем, всадника это, кажется, не заботило. Он стремился к новой цели – к тому месту, где на Солнце, покрытом бушующими волнами протуберанцев, стоит ангел с огненным мечом. Путь к нему ведёт лишь один – по тонкой радуге, известной у разных народов как Бифрост, или Бильрёст, а то и Сират. А когда радуга закончилась, Михаил не увидел никакого солнечного шара. В этом мире Солнце представляло собой Ворота, откуда бил ярчайший свет. За Воротами были видны цветущие сады, благоухающие изысканными запахами цветов. Было очень тепло, словно на цветущей Земле в тот блаженный период, когда ещё не было ни хищников, ни человека с его техникой. У Ворот стоял улыбающийся архангел. Но меч его изливался красным пламенем… – Приветствую тебя, Гавриил, мой брат с мечом Господним! Ворота в Свет упорно стережёшь? И много ли сейчас безгрешных душ приходят в Рай? – Рад видеть рыцаря и паладина, что защитил Творца и мирозданье от переделки по неверным планам! Людей идёт не много и не мало. Их столько ж шло и на заре творенья. А в Преисподнюю идут колонны… Но дела нет мне до врагов Господних. Мимо двух архангелов действительно всё шли и шли молчаливые скорбные души, сходя с узкой, бесконечно длинной радуги. Не так их много, праведных, как хотелось бы. Но зато у этих – последняя скорбь в этом мире: завидев Ворота, они распрямляются и ускоряют шаг. – Послушай, Гавриил, ты здесь без отдыха стоишь? Зофаил был бы рад тебя увидеть, он в замке отдыхает древнем… на перекрёстке разных мирозданий. – Я ухожу частенько и на Землю, но не по воле ангела, а лишь по воле Бога. Недавно был я в очень странном месте. Его Рогами Дьявола назвали, ещё его прозвали Близнецы. Там погулял я по людским торжищам – торгуют всем… и продали там всё. Тогда взмахнул я огненным мечом, срубил Рога и возвратился в Рай. Они ж увидели не меч, а самолёты. – Так это ты ударил в сердце Зла! – Таков архангелов суровый рок – со Злом бороться от начала мира… Бороться… Михаил оглянулся на своего чудного коня и с досадой увидел, что оставил своё копьё у Зофаила. Вот и повод для гавриилова визита на перекрёсток миров. – Послушай, Гавриил, слетай к Зофаилу. Так редки ангелов свиданья. А я посторожу Ворота в Рай. Меня и без меча Господня убоятся. Да захвати моё копьё, которым Люцифера я сразил, и в бездны Тьмы услал до Нового творенья. Гавриил расправил свои огромные белые крылья и пожал плечами: – Ворота я закрыл, ведь обернусь я скоро. Узреют люди лишь затмение Солнца. Ни пашня, ни сады их не замёрзнут. Всего лишь Тьма опустится на время. Возле закрытых райских Ворот остался стоять в одиночестве архангел Михаил. На его колоссальную фигуру, видимую на фоне сияющих звёзд, с восторгом взирали устало бредущие людские души. – Спи, Гавриил! Проспи семь дней! Тебе в твой кубок зелья я подсыпал. Архангел Михаил Ворота Рая не оставит, и не примчится он спасать тебя. А в это время злые обезьянки, бессмертных душ случайные владельцы, во Тьме друг друга злобно перережут, – сказал с усмешкой серый ангел Зофаил. Он положил рядом со спящим архангелом копьё Михаила. Затем взял кубок, из которого тот пил вино, а также шкатулочку с зельем, и зашвырнул их во Тьму. Спустя некоторое время яркая вспышка засвидетельствовала об уничтожении улик. – А я на время удалюсь на край Вселенной. Давно уж я хотел познаться с Индрой, и Свастикой богов наидревнейших. Устал я от разборок Люцифера с Богом. Впервые действую я самовольно. Но, видно, и на то Господня воля. Когда вернусь к закату мира – никто не вспомнит глупых обезьянок… Судьба людей впервые оказалась без надзора. Ведь Бог с надзором ангелов поставил… Но ангел спит – судьба людей на волоске висит…Rus
Евангелие от Иуды
Когда б ты знать хотел, Что было там. То думал бы, А не бездумно верил в это. Вначале была мысль, так говорил он. Откуда он пришёл, я не знал, но сразу понял: мне идти с ним, хоть дороги наши и были разными. Я шёл в Египет, он в Индию. Зачем ему туда – я не знал, но добросовестно отвечал на его расспросы о дороге. В своё время я ходил в Персию, даже почти до Гирканского моря. Тяжела память о тех временах, не хотел бы вновь их пережить. А он всё выпытывал про направления, расспрашивал, сколько дней пути до городов, что были знакомы мне. Сидя у жиденького ручья (даже и такой редок в здешних краях), мы долго говорили. Я и не заметил, как согласился проводить его до ближайшего города по пути в Индию. Нахлынувшие воспоминания, видимо, сыграли со мной злую шутку и направили по дороге, которая когда-то должна была стать моей. До Дамаска путь оказался лёгким, особенно в сравнении с тем, что нам выпало далее. Отсутствие воды мучило всю дорогу до Пальмиры, солнце пекло как в пекле, а моему спутнику – всё было нипочем. Похоже, его не брала ни жара, ни жажда, ни голод. К вечеру, выбившись из сил, испросил я его согласия остановиться около кустов на ночлег. Он с улыбкой согласился и пошел за хворостом. Я же стал растирать мозжащие лодыжки. Отвык я от таких переходов. Время, время – всему судья и учетчик. Ещё несколько лет пройдет – и я с благоговением буду вспоминать об этих днях. Вскоре он вернулся и окликнул меня: – Иуда, ты всё ещё сидишь? Давай, костер разводи. – Ешу, ты знаешь, что мне нужен отдых? Или, быть может, сразу продолжим путь? – Нет, на сегодня всё, – не принял он сарказма. – Всему своё время, оно от нас никуда не убежит. Как, впрочем, и мы от него. Радуйся нынешнему дню, завтрашний что принесет? – Но ведь без завтра никто не живет, – говорю. – Завтра – это то, что даёт силы, веру и надежду. – Нет, сила – в тебе, вера – в тебе и надежда – тоже в тебе. А стало быть, ты и есть то, без чего не будет завтра. Живи сегодня, завтра в воле Бога дать тебе, в воле и забрать. Путь Его неисповедим, но твой и мой виден на песке как позади нас, так и впереди.* * *
Уже год мы в пути. Много прошли, сколько ж впереди – одному ему известно. За это время ещё одного попутчика нашли. В огромном Паталипутра искусный охотник Фома жил. Он был шрештхин гончаров, но пошёл с нами. И много пользы принёс в дороге... И дошли мы до устья Ганга. Решили остановиться в небольшой грама, что недалеко от Тамралинти. В то время праздник большой у них случился. Мы втроём пошли смотреть. Много чудного и непонятного для меня в местных жителях, кои вперемешку и потомки славных Мурьев, и пришедшие шаки. Но Фома говорил, что в горах есть народы ещё более удивительные, только пути туда не каждому открыты. Нас пустили, хоть мы и были шлеччхи для них. Много интересного видели мы на празднике, но случилось одно, что более всего запало и мне в душу. Был день погребения. Доброволец из местных язычников сидел посреди поляны. По её краю толпились люди, но вблизи были лишь трое, которые благовониями его умащивали. Рядом же с ними была выкопана большая яма. На поляну вышел волхв, и, подозвав помощников, стал разливать что-то по сосудам. А сами сосуды стали разносить и раздавать всем, кто пожелал брать. Дали и нам. Кислый запах из чаши раздражал нюх. Зазвучали небольшие барабаны. Жрец подошёл к мужчине и дал ему испить. Тот выпил, а затем спокойно лёг на небольшой помост, увитый цветами. Все кругом запели, а после тоже стали пить из своих сосудов. Пригубили и мы. Вкус был незнакомым, но не таким отталкивающим, как запах. Как очень кислое, перебродившее вино. А вот из каких ягод – я не знал. Пение же вокруг становилось всё более быстрым, а затем приблизившиеся к мужчине люди, видимо, родственники, неистово заголосили. Фома немного знал местный говор и время от времени расспрашивал соседей. Из из слов поняли мы, что мужчина на помосте действительно умер, и его сейчас будут закапывать. Помощники волхва вновь подошли к лежащему и стали выжимать из мясистых растений жидкость и втирать в его кожу. Затем они завернули покойника в покрывало. Несколько человек взяли весь настил с помоста и опустили на веревках в яму. Могилу начали забрасывать землей. Хотя она была достаточно глубока, её закидали быстро. Много я повидал на свете, и само действо меня не удивило. Но поразило то, что Фома сказал, что через три дня его откопают. И вот назначенный день настал. К восходу солнца все вновь собрались на поляне. Я, испытывая и любопытство, и сладкий ужас, придвинулся, чтобы увидеть то, что появится из могилы. Опять на помост положили настил, развернули. Мёртвый не подавал признаков жизни. По кругу стали раздавать новое вино. Не в пример прошлому по качеству, да и по крепости. Помощники жреца подошли к покойнику и, приоткрыв ему рот, стали лить в него вино, а затем приступили к растиранию тела. Вновь зазвучала музыка, приветствуя Солнце, начавшее подниматься над кромкой горизонта. Ритм барабанов становился медленнее и – о, ужас! – рука покойника шевельнулась! Или мне привиделось?! Двое помощников отошли, остался один, заканчивая растирать ступни ног. Затем он тоже отошёл, и шевельнулась нога покойника. Тогда к бывшему мёртвому приблизился волхв, приподнял голову и провёл рукой по его лицу. Подошедшие ученики помогли наставнику посадить ожившего – уже открывшего глаза и озирающегося вокруг. Все же вокруг, не обращая более внимания на ожившего, повернулись к Солнцу и запели на своём языке. Воскресший же присоединился к ним.* * *
Много я видывал, но такого! Очень меня это заинтересовало. Та жажда знаний, которая бурлила во мне с рождения, усиленная разговорами с Ешу, тянула – познать. Секрет, доставшийся трудами ещё одного года жизни, оказался и прост, и не прост. Оказывается всему зацепкой – яд. Яд рыб, кои встречались на коралловом мелководье. Человек, в организм которого попал он, жил обычной жизнью, как если бы вовсе не был отравлен. Но лишь до тех пор, пока ему не давали прокисшее до уксуса вино. Оно-то и заставляло жертву засыпать. Но засыпать так, что человек переставал дышать, и сердце его не билось… К жизни же его можно было вернуть другим вином – так, как это было сделано во время церемонии. Все просто. Да не совсем. Важно, чтобы рыба была поймана лишь в определённые дни. А готовилось всё, и вино в том числе, лишь одному только волхву известным способом. Но Ешу не был бы самим собой, если бы не познал и этот секрет. Когда мы повстречались впервые, я многому его учил, но сейчас он во всём искуснее меня… Много ещё удивительного познали мы на равнине, а далее наш путь лежал в горы.* * *
На обратном пути Ешу нашёл в пустыне людей, что пошли нашей дорогой. И убедился он, что знает Путь, и может вести людей. Но многое – и многие – мешают этому. Нужно Действо, что указать Путь всем. – Для чего? – спрашивал я. – Для тех, которые вокруг нас, – отвечал он. – Смотри, каковы они сейчас, и ты поймёшь, что наша цель – указать им путь. Народ, погрязший в грехах, вот уже несколько сот лет ждёт этого! – Но зачем спасать тех, кто этого не желает? – А желал ли ты идти со мной вначале? Мало ли сомневался? Жаждущих знаний много. Много и тех, коим это не нужно. Но лишь уверовавшие обретут Путь. Как ты. Как Фома. Как другие. И эти – эти тоже должны уверовать. – Но что делать с лукавством, учитель? – Скажи, а если человек тонет, побоишься ли ты замочить одежды свои, чтобы его спасти? Благостью не всегда добро творится, а творящий добро не всегда это благостью делает. – Но Бог учит правде, учитель… – Не нужно идти к зверю, чтобы попасть к Богу. Но нет и прямой дороги к Нему. Не думаешь ли ты, что мы Ему более любы, чем иное, что есть в этом мире? Есть жизнь, которая дана не для службы Богу ли, зверю ли. Но нужда есть жить по законам Его, иначе мы ломаем Им сделанное. – Но, Ешу, не извратит ли действо твоё Его законы после нас? – Ведаю, что так. Однако после нас придут другие, кто скажет не хуже нас. И рухнет храм неправедный, но останется храм Мой. Тебе же уготована судьба изгоя, но кому довериться более могу!? Готов ли ты, Иуда? – Готов, учитель. Слаб человек, но, благодаря тебе, вижу то, чего не видел раньше. Вижу, ради чего стоит жить и не грех умереть. Утверди же силы мои. – Сила твоя в тебе самом. Слабость твоя вокруг тебя. Будь сильным, тогда сможешь делать другим добро. Помни только, что жестоко не только творить жестокость, но и молчать в ответ. Жить в согласии с миром не всегда достойно. Богу – богово, человеку – человеково.* * *
Вошли мы в Галилею. С Ешу были Филипп и Варфоломей, Матфей и Фома, Иаков и Симон-Зилот, Иуда Иаковлев и я. Потом к нам присоединились Симон-Петр и Андрей, Иаков и Иоанн. Вскоре череда событий закрутилась. Путь на Голгофу был не лёгок. И каждый прошёл свой путь. Пришедшие ж за нами – не судите, не подумав о нас, и да не осудят вас потомки ваши…Elrik
Решение
Откинув одеяло, Лев Иммельянович поднялся и сел на кровать. «Чтото сон не идёт», – подумал он. Пошарив ногами по полу, нашёл тапочки и просунул в них ступни, взял с тумбочки пачку сигарет, встал и направился к выходу из палаты. Выйдя в полутёмный коридор и закрыв за собой дверь, он потихоньку пошёл в туалет, располагавшийся чуть дальше по коридору. Пройдя мимо кабинок, старик распахнул настежь окно и вдохнул свежий воздух. Привычно помусолив сигарету в руках, подкурил, и, облокотившись на подоконник, посмотрел на небо. Тысячи и тысячи звёздочек блестели на небосводе. Глядя на них, старик невольно вспомнил глазки своих внучек, которые блестели точно так же, как эти звёздочки. Прохладный ночной ветерок приятно обдувал лицо, Лев Иммельянович всегда наслаждался такими тихими летними ночами. Сделав очередную затяжку, он вдруг почувствовал неприятное покалывание в груди и насторожился. Врач предупреждал, что если он будет часто курить, то недавно прооперированное сердце может не выдержать. Но покалывание внезапно ушло. Успокоившись, он снова затянулся. И ойкнул, схватившись за грудь. От попыток вдохнуть воздух боль, которая, как нож, впивалась в сердце, только нарастала. Старик согнулся, уронив из ослабевших рук недокуренную сигарету. Прислонившись спиной к стене, Лев Иммельянович медленно осел на пол. Всё новые и новые волны пульсирующей боли в груди, казалось, вот-вот разорвут сердце. Он стал хрипло звать на помощь, но зов был настолько слаб, что он и сам едва мог его расслышать. Из глаз старика покатились слёзы от новой волны нестерпимой боли, и мир перед ним стал расплываться. Неожиданно перед его взором появились две точки, чёрная и белая, и зависли в воздухе. Не веря своим глазам, он стал быстро моргать, пытаясь прогнать это наваждение. Но обе точки стали стремительно увеличиваться в размерах. Из белой появился Ангел в белых одеяниях и с белоснежными крыльями за спиной. Взор ангела был обращен к небу, с сомкнутыми в мольбе ладонями у груди. Из чёрной точки появился чёрт, весь чумазый и до дурноты пахнущий серой. Маленькие, кривые мохнатые ножки с копытами, нос пятачком, а на голове из кудрявых чёрных волос проглядывали рожки. – Тьфу! Угораздило меня появиться вместе с ангелом!– с раздражением проворчал чёрт. Ангел посмотрел в его сторону и, зажимая пальцами нос, брезгливо парировал: – Фу, лукавый. – Кто вы? – спросил Лев Иммельянович. – Я – ангел, дитя Божье. – А, я – чёрт, порождение Антихриста, – гордо выпятив грудь, ответил чёрт. – А… где смерть? – удивлённо осведомился старик. – Скоро придёт, – строго ответил ангел. – А пока у тебя есть выбор, дедуля, – многозначительно добавил рогатый. – Какой выбор? – Жить или умереть, – хором ответили ангел и чёрт. Лев Иммельянович снова ойкнул и, схватившись за грудь, прохрипел: – Жи…жи… – Но подожди же,– перебил его ангел. – Сначала выслушай нас! – Да, дедуля, не торопись, – согласился чёрт. И ангел начал нараспев, как поп на амвоне, объяснять: – Ты, раб божий Лев, прожил достойную жизнь и заслуживаешь место в раю, – он воздел руки к небу и добавил: – Предстань же перед судом Божьим! – Да, я хочу в рай, – радостно согласился старик. – Э, э! – протестующе вскричал чёрт, – а как же твои любимые внучки, разве ты забыл о них, как же они без тебя?! – драматично продолжал лукавый. – И твоим дочерям нужно, чтобы ты жил. А твоя жена, как же твоя любимая, разве ты хочешь, что бы она страдала? Лев Иммельянович задумался над словами рогатого. Он вспомнил жену и дочек, которые так нуждаются в нём. Вспомнил своих любимых внучек, которых он больше не увидит и не сможет подержать на руках. Пока он размышлял, чёрт и ангел затеяли спор. – Ах ты, лукавый, вот для чего ты явился, – обвинил конкурента ангел. – Не хочешь, чтобы этот праведник оказался в раю! Желаешь, чтобы он, живя на земле, успел согрешить! Вот зачем тебя послал Люцифер – чтобы подтолкнуть этого праведника к риску оказаться в аду! – Ложь! Ложь! – дико заорал чёрт. – Всё это наглая ложь! – Нет, не ложь, я разоблачил тебя, проклятый, сгинь, сгинь! Ангел и чёрт ещё пуще начали спорить, кричать, тыкать друг в друга пальцами… Но неожиданно умолкли и прошептали: – Смерть идёт… – Решать тебе, старик, – добавил ангел. И парочка тут же исчезла. Сразу же после того, как чёрт и ангел убрались с глаз, в помещении возник туман, призрачный и жуткий. Он просто появился из ниоткуда, а когда рассеялся, перед стариком предстало существо в балахоне. В одной руке оно держало свечу, а в другой сжимало свиток пергамента. – Кто ты? – испуганно спросил Иммельяныч. – Смерть, – холодным и беспристрастным голосом ответили ему. Подойдя ещё ближе к старику, Смерть спросила: – Что ты выбираешь, человек, жизнь? – она протянула свиток вперёд. – Или смерть?– показав почти догоревшую свечу. Внутри Льва Иммельяновича всё сжалось от страха, сжалось от этого ужасного выбора: умереть и оказаться в раю или жить и быть рядом с теми, кого любишь? – Жизнь, – сипло ответил он. Смерть начала сдержано смеяться, а после добавила: – Человек, ты рискуешь. В следующий раз, когда я приду, тебе может быть уготован ад, и выбора уже не будет, – Смерть выдержала паузу. – Твоё решение? Старик задумался. В голове спорили две прямо противоположные друг другу мысли. Одна убеждала: «Зачем тебе рисковать местом в раю, ведь ты же смертен и всё равно покинешь этот мир!» А вторая мысль жалобно, с чувством молила: «Ведь ты же любишь их, ты любишь, ты знаешь, что сейчас у старшей дочери тяжёлые времена, а у младшей недавно родился ребёнок, ты же хочешь подержать его на руках, хотя бы ещё разок! Останься, останься ради них!» Плюнув на место в раю, Лев Иммельянович твёрдо проговорил: – Жизнь… Жизнь. В эту же секунду перед глазами старика всё поплыло от внезапно навалившейся на него слабости, он закрыл глаза и провалился в пустоту. …Словно сквозь сон Лев Иммельянович услышал чей-то тихий плач и очень знакомые женские голоса: – Папа, папочка, – окликали его. – Очнись же, папа! С трудом открыв глаза и осмотревшись, старик понял, что лежит в больничной палате. На лице кислородная маска, слева стоит капельница, справа, у окна, с заплаканными лицами стоят дочери, а в уголке, на стуле, закрыв лицо руками, тихонько плачет его жена.Александр Васильев
Возвращение
В этот пасмурный июньский вечер прохожих на улице почти не было. Хмурые облака целый день грозили обрушиться на город затяжным дождём, но пока только сталкивались друг с дружкой с недовольным рычанием. Скучающий ветер от нечего делать гонял по улице смятые газеты и пустые пивные банки. Воскресенье. Праздник Дня города, с натужным весельем тянувшийся с субботнего утра, незаметно угас, так и не перейдя в привычные народные гулянья с песнями, плясками, хохотом, пьянкой и мордобоем. Город просто устал отдыхать. По заплёванному тротуару не спеша прогуливался одинокий мужчина в длинном бежевом плаще, старомодной шляпе и с обязательной тростью. А как же! Именно трость, на его взгляд, и придавала ему ту самую профессорскую солидность, которая никак не вязалась с его живым подвижным лицом и горящими по-мальчишескиглазами. А ведь он действительно был профессором. И не просто профессором – в свои сорок пять лет он был к тому же автором многих и многих трудов по физике, метафизике, психологии, социологии, этногенезу и ещё бог знает по скольким направлениям. За что бы он ни брался – всё удавалось ему с такой лёгкостью, что доводило завистливых коллег до изжоги и потери сна. И ему это нравилось. Ему всегда доставляло ни с чем несравнимое удовольствие копнуть самую неразрешимую проблему, разбить её на части, разложить по полочкам своего, без ложной скромности, гениального мозга, и найти решение – простое, элегантное и настолько очевидное по своей сути, что остальным оставалось только с досадой хлопнуть себя по лбу: «Как же это мы сами не догадались!» Вот и сейчас он улыбался хмурому городу, скучным серым домам, редким прохожим, смотревшим на него как на сумасшедшего. Они бы ещё больше признали его сумасшедшим, если б он хоть полсловечком намекнул им – почему у него так хорошо на душе. Почему ему так хочется петь, плясать или совершать какие-нибудь несолидные глупости: засвистеть по-разбойничьи, пройтись колесом или же просто заорать во всю мощь лёгких, какой он замечательный и как у него всё здорово получается. Всегда ходивший быстро и стремительно, сейчас мог он позволить себе несколько минут вальяжности. Он шёл, с удовольствием всматриваясь в лица прохожих, в тщетной надежде встретить хоть кого-то знакомого, хоть одну родственную душу, с кем можно было разделить радость открытия. Открытия эпохального, удивительного и настолько фантастического, что дух захватывает. Да, он как никто другой знал, что именно у него, в отличие от Архимеда, есть шанс действительно перевернуть весь мир. У него, в отличие от учёного грека, есть точка опоры. Хотя надо честно признать: обрести эту точку ему помог неизвестный друг, полгода назад приславший конверт с решением теоремы обратной полярности – так называемой «апории Вестенхауза». Но воплотил-то её в жизнь он сам! Своим умом, своими руками, терпеливо и вдумчиво анализируя природу генетической экстраполярности. И когда его обогнал сутулый мужичок в потасканном пиджачке неопределённого цвета, он на секунду задержал взгляд на его небритом лице, окликнул радостно-недоверчиво: – Женька!? Мужичок остановился в нерешительности, зачем-то спрятал ладони под мышками. Потом шмыгнул носом, хмуро оглядел его с ног до головы и спросил с вызовом: – Я вас знаю? Профессор заторопился, боясь обознаться: – Ну как же! Женька! Володин! Школа номер двенадцать, восьмой «А»! Ну же, вспоминай! Выпускной вечер, портвейн «три топора», Наташка Сазонова… Мужичок наморщил лоб, силясь вспомнить, внезапно просиял: – Лёха Бутусов! «Бутуз»? – Точно, он самый! – довольно захохотал профессор. – Хорошо выглядишь, дружище! – осторожно похвалил Женька. И тут же спохватился. – Или вас, наверное, надо называть Алексей Ильич? Я слышал, вы теперь большой человек в науке. – Да брось ты эти «выканья». Мы ж друзья! Лёха-Жека, как раньше! Ну, давай, рассказывай, как ты? Женька облизал пересохшие губы, тяжело вздохнул: – Так это… как видишь… я как все… Да не-е, в общем-то нормально… – Да ладно тебе – нормально! – хлопнул его по плечу бывший одноклассник. – Оставь ты эту рассейскую привычку говорить «всё нормально» даже когда тебе совсем хреново! – Ну значит мне совсем хреново! – внезапно обозлился прежний школьный приятель. – И чо? – Да будет тебе, – смутился Лёха. – Я не хотел тебя обидеть, честно. Пойдём-ка лучше взбрызнем где-нибудь по капельке. За встречу! Женька неловко переступил с ноги на ногу, посмотрел вдаль и опять вздохнул. – Я совсем на мели, старик, – с такой тоской в голосе промолвил он, что у Лёхи защемило сердце. – Да брось ты, я угощаю! – благодушно заявил он, обнял бывшего товарища за плечи и поволок к ближайшему заведению с яркой неоновой вывеской «Кафе-гриль. Работаем круглосуточно». Выпили за встречу, закусили маринованными корнишонами, грибочками. Привычные охи-ахи, всхлипы «… а помнишь?» – неизбежная иллюстрация несбывшихся надежд и горечь разочарований за стаканчиком «Смирновской №57». Да, суровая взрослая жизнь сломала не одну детскую мечту, не одну судьбу исковеркала. Когда шустрая официанточка принесла парующую курицу-гриль с бесстыдно точащими к потолку ногами, в бутылке плескалось уже почти на самом дне. – Милая, – властной рукой остановил официантку Алексей, – ты нам бутылочку замени сразу же. Что б мы тебя больше не беспокоили. И принеси ещё графинчик сока помидорного. – Помидорного? – хихикнула она. – Именно! – воздел палец к потолку профессор. Осоловелый от выпитого, со сдвинутой на затылок шляпой и съехавшим на бок галстуком, он выглядел разухабисто и комично. – Одну минуточку, – томно пообещала она и ушла, виляя бёдрами. Профессор бараньим взглядом смотрел ей вслед. В груди приятно потеплело. Сколько же он всего упустил в жизни! За что так истязал себя все эти годы, с упоением отдаваясь работе и обделяя себя же в милых и простых удовольствиях? Ни семьи, ни ребят, ни котят… Работа! Только ею он и жил всё время, только ей отдавал всю свою энергию… Двадцать пять долгих лет! Самые лучшие годы жизни потеряны, прожиты кем-то другим! Ради чего? А вот ради того, что именно сейчас он может всё изменить! Именно теперь у него в кармане ключи от Вселенной! Да, именно теперь он сможет насладиться жизнью в полной мере, вкусить все её прелести, сорвать все лавровые венки! И рассказать, наконец, о своих чувствах той Единственной Женщине на выпускном вечере в школе, которую он свято и безответно любил всю жизнь… Но сначала нужен эксперимент. Желательно не на себе. Рисковать своей гениальной головой попросту нецелесообразно. Вот Женька – идеальный экземпляр, посланный ему самим Провидением! Этот-то наверняка согласится... Он заставил себя прислушаться к пьяной болтовне бывшего товарища. А последний то со всхлипами жаловался на судьбу, то в приступе бессильной ярости давил в кулаке несчастный огурчик и клялся «… я им ещё покажу!» Никого конкретно не называл, но обещал непременно всем этим таинственным ИМ утереть когда-нибудь нос... Профессор смотрел на него с восхищением и почти с любовью – да, это именно то, что ему нужно. И ни капли жалости при этом не испытывал. Женька допил остатки водки, оторвал ногу у несчастной курицы и впился в неё зубами. – …моя биография – это биография всей страны, – продолжал он с набитым ртом. – С небольшими вариациями, конечно, но в целом – всё то же самое: строительный техникум, пьяные дебоши в общаге, армия, дедовщина, служба на Кавказе, анаша, нацвай, спирт, дембель, месяц загула после него. Работа на стройке века… на какой?... да плевать – все они тогда были Стройками Века. Мастер, прораб, начальник участка, замдиректора… Сдача объектов, комиссии, ещё комиссии, обмывание, брудешафт, лживые клятвы в вечной дружбе, пьянки, бабы, бани, опять эта зараза… – он щёлкнул пальцем по пустой бутылке. – Потом развал предприятия, оказывается, строители стали не нужны – всем подавай юристов, менеджеров! – и меня выбросили на улицу. Теперь вот подвизаюсь мастеришкой у дорожников. И снова пьянки, бабы, бани… А перерывах между этим – семья: сопливые дети, зарёванная жена, и снова пьянки, но теперь уже не для души, а только чтобы убежать от беспросветной действительности… Помолчали. – Так ты, стало быть, женат? – спросил Лёха безучастно. Не то чтобы ему было интересно, но не молчать же? – Да, – голос Женьки потеплел, в голосе неожиданно проявились едва уловимые нотки нежности. – Женат. Угадай, на ком? – он хитро прищурился. – Даже не представляю. Погоди-ка! Неужели на Наташке!? – Лёха вдруг раздавил огурец в кулаке. Внезапно ему стало невыносимо жарко... – Точно! – у Женьки глаза стали масляными, он, казалось, ничего и не заметил. – Вот мой единственный свет в окне! Луч света в тёмном царстве! Ну и, само собой, дети: две расчудесные дочурки и младшенький – орёл степной, казак лихой! – Давай-ка выпьем за твою семью, – наполнил стаканы профессор. Поднял свой на уровень глаз и с пафосом сказал: – За то, что тебя держит в этом мире! Женька удивлённо вытаращился на приятеля, рука дрогнула, но всё же выпил до дна, привычно понюхал рукав, однако вовремя спохватился и хрупнул огурцом. Сглотнул торопливо, сдавленно прохрипел: – Спасибо, старик, за тёплые слова! Вот уж чего-чего, а не ожидал… Алексей доверительно положил ладонь ему на руку. – А ты хотел бы прожить жизнь заново? Рука с огурцом повисла в воздухе. – В каком смысле? Профессор навалился локтями на стол, и, глядя прямо в мутные глаза однокашника, на полном серьёзе сказал: – В самом прямом. Я могу вернуть тебя назад, правда, только на тридцать лет, в этот самый день и час... Женька натужно рассмеялся, но глаза вдруг стали серьёзными. – А ты кто – Мефистофель? – Бери выше! – Ого! А куда уж выше-то? Разве что Сам… – Жека, не ёрничай, пожалуйста… – Послушай, дружище, – перебил его Женька. – В тебе плещется почти пол-литра «огненной воды», и я знаю, что ты готов перевернуть весь мир прямо сейчас, не сходя с места. Но утром, когда ты протрезвеешь, тебе будет смешно над самим собой и стыдно посмотреться в зеркало. Поверь мне. Я наслушался ещё и не такой мути, особенно после третьего-четвёртого стаканчика. Я пил с будущими-бывшими космонавтами, гениальными писателями, что пишут самый эпохальный роман, и который, само собой, потрясёт весь мир; пил с изобретателями новейших систем ПВО, разведчиками, иностранными резидентами, да бог знает с кем ещё… На самом же деле все эти «гении» не более чем спившиеся неудачники. Ты, конечно, не похож на бича, но хрен знает, что за «тараканы» у тебя в голове! Лёха нервно побарабанил пальцами по столу. – Бич – это, надо полагать, «бывший интеллигентный человек»? – Вот именно, – усмехнулся Женька и потёр небритый подбородок. – Как я, например. – М-да, удивительно трезвый взгляд абсолютно пьяного человека. – Потому что это так и есть, – вздохнул Женька, уныло подпёр щёку кулаком и попытался поймать на вилку вертлявый маслёнок. Потыкал несколько раз – не получилось. Плюнул и со стуком бросил вилку на стол. – И ни хрена тут уже поделаешь… Профессор снова постучал по столешнице, но уже визиткой: – Протрезвеешь – позвони. Поверь – только я смогу дать тебе шанс прожить жизнь заново. Не упускай его, – он встал, слегка покачнулся, поправил шляпу. – В любом случае ты ничего не теряешь. Разочарованная официантка с сожалением приняла деньги, с томным вздохом посмотрела ему в спину. Такой импозантный мужчина, а-балдеть! А она-то надеялась, что он проводит её после работы, ведь намекала же, что смена заканчивается. – Будете ещё что-нибудь заказывать? – всё же по инерции игриво поинтересовалась она у Женьки. Но и этот её разочаровал. И озадачил. – Да, – с неожиданной злостью сказал он. – Новую жизнь. С этими словами он опрокинул в глотку полный стакан «смирновки», нахлобучил кепку и, не прощаясь, вышел. Она показала ему вдогонку язык. Не везёт, так не везёт… Наутро Женьку был по указанному адресу. Только встретили его младшие научные сотрудники, как они представились. Ничего впечатляющего он пока не увидел: серая невзрачная пятиэтажка хрущёвской постройки со скромной вывеской «НПО «Авилком». Лаборатория НИИ Верхточмаш». Словом, обычный «почтовый ящик». Секретный, само собой. Но визитка однокашника магическим образом открывала перед Женькой всё новые и новые двери этого потаенного храма науки. Изнутри он оказался похожим на районную больницу: такие же серые невзрачные коридоры, тихие как мыши сотрудники в белых халатах, кабинеты, переполненные непонятным оборудованием. Не хватало только запаха лекарств и унылых больных, ожидающих своей очереди. И нигде никаких вывесок с названиями – только цифры на дверях да редко где фамилии обитателей. Так и на зелёной двери, к которой подвели Женьку после долгих блужданий по коридорам, значилось лишь скромное «Бутусов А.И.». Остановили его всего один раз, на третьем этаже. Причём не охранник, а такой же сотрудник в белом халате, внешне поразительно смахивающий на кота. Женьке даже почудился вертикальный зрачок в рыскающих зелёных глазах. Только этот кот был, судя по всему, не запечный лежебока, а словно «санитар» в зернохранилище – быстрый, злой. – К Бутусову, значитца. Чудненько. А пропуск есть? Ах, карточка. С росписью? Превосходно. Дорогу знаете? Нет? Ну, вот товарищ Вас проводит, – он поймал за рукав пробегающего мимо мужчину, вежливо попросил: – Андрей Соломонович, проводите товарища к профессору Бутусову, будьте любезны. Андрей Соломонович недовольно скривился, но отказать не посмел. – Следуйте за мной, – коротко приказал он. Поднявшись на этаж выше, он постучал в дверь так осторожно, словно боясь, что она вот прямо сейчас взорвётся от одного прикосновения. Дождавшись властного «Войдите», отступил на шаг и жестом указал посетителю на дверь. Незаметно вздохнув, Женька повернул ручку и шагнул внутрь. – Здорово, дружище! Я знал, что ты, наконец, сделаешь правильный выбор! – профессор ещё издалека раскинул руки и стремительно кинулся к ошалевшему Женьке. Облапив его запанибратски, он усадил товарища на стул и влюблёнными глазами осмотрел с головы до ног. – Блеск! В костюме ты выглядишь намного импозантнее! Заметив смущение Женьки, профессор громко и со вкусом расхохотался. Тот неуверенно улыбнулся в ответ. Признаться, он уже сожалел о своём порыве, и даже хотел встать и уйти, но что-то неуловимое в глазах товарища его удержало. – Вот так, друг мой! – радостно заявил Лёха. – Теперь мы перевернём мир! Мы! Мы с тобой! – Он вскочил, потряс над головой кулаками, зачемто пробежался по лаборатории, совершенно ни к чему пощёлкал непонятными тумблерами. Судя по всему, его лихорадило от переполнявшей жизненной энергии, не старый ещё организм требовал действия. Женька прокашлялся. – Так это… Ты хотел мне что-то показать? Профессор остановился посреди лаборатории, несколько секунд смотрел на него, словно вспоминая – откуда здесь взялось это. Наконец спохватился. – Показать!? Да, именно показать! Я тебе такое покажу! Мы с тобой шагнём в другое измерение. Я покажу тебе новый мир, мир безграничных возможностей, мир, где… – А поконкретней можно? – довольно бесцеремонно перебил его Женька. В конце концов, чего стесняться – судя по всему, он нужен Лёхе гораздо больше, чем Лёха ему. Понятно, что этому яйцеголовому он интересен лишь как подопытный кролик. Или мышь. Или кого они там используют для своих опытов? Теперь вот на людёв переходят. – Поконкретней говоришь? – очень кстати подвернулся стул, профессор плюхнулся на него, закинул ногу на ногу. – Пожалуйста, – он обвёл лабораторию боярским жестом, словно приглашал к столу. – Как я и говорил тебе вчера: я могу вернуть тебя на тридцать лет назад, в этот же самый день и час. – Меня? – Ну, не совсем тебя, – поправился Лёха. – Только твоё сознание. С той лишь разницей, что твоё альтер эго будет находиться в теле пятнадцатилетнего пацана. Со всем твоим жизненным опытом, само собой. – Охренел, что ли? Меня ж домой не пустят! Пятнадцатилетний! Да у меня дети старше! А моя семья, моя работа, а документы опять же?… Профессор застонал, словно от зубной боли. – Идиот! Ой, извини, это я о себе – не объяснил толком: ты не просто станешь моложе на тридцать лет – ты действительно перенесёшься обратно в семьдесят пятый год. Я создал поле, способное отправить тебя в прошлое. Но только на тридцать лет – это темпоральный предел, – извиняющимся тоном добавил он. – Да больше и нужно. – В семьдесят пятый? – с сомнением переспросил Женька. – В одна тысяча девятьсот семьдесят пятый, – уточнил профессор. – Хм, – задумчиво покусал губу новоиспечённый Фауст. – Звучит заманчиво… – Ещё бы не заманчиво! – обрадовался Лёха. – Ты только представь – какие возможности открываются перед тобой! Какие горизонты! – Та-ак, – протянул Женька. Встал, шагом прошёлся по лаборатории, остановился у одного из экранов, по которому ошалело метались зелёные кривые. Профессор молча следил за ним, словно боясь спугнуть. – Та-ак, – повторил Женька и прошёл к окну. Сквозь матовые стёкла в помещение проникал лишь дневной свет, увидеть через них что-либо абсолютно невозможно, но Женька упёрся невидящим взором именно в окно. Вернуться назад. Стать снова молодым, здоровым, полным надежд. Прожить ещё одну жизнь, но уже по накатанной, проторённой дороге. И быть застрахованным от совершённых когда-то ошибок. Предвидеть, предугадывать уже произошедшие события, и вовремя реагировать на них. Застраховаться от собственной тупости, афганской войны, перестройки, нищеты, голода, тотального дефицита, путча, дефолта, наконец, снова войны, только уже кавказской… Создать нормальную счастливую и обеспеченную семью. Это ли не мечта каждого нормального человека! Не экстремала-пофигиста, а именно простого обывателя. Такого, как он – всего лишь желающего обрести уверенность в завтрашнем дне. И потом… Он резко обернулся. – Ты говоришь – сознание. А тело? – А что тело? На хрена эта, прости за правду, эта дряхлая развалина пятнадцатилетнему? – искренне удивился Лёха. – Оно просто пшик – растворится где-то в потоках времени. Закон сохранения массы: если в одном месте сколько-то убудет, в другом ровно столько же прибудет. – Тоже верно. Погоди-ка. А тебе-то что за интерес? Ну, в смысле – я-то зачем тебе нужен? Ты ведь прекрасно можешь перенестись сам. Профессор замялся. – Видишь ли… Это очень сложно объяснить человеку, далёкому от темпоральных исследований… – Чего-то ты темнишь, дружище, – хмыкнул Женька. – Да нет же! – с излишней горячностью заверил Лёха. Он чувствовал себя очень неуютно под прицелом Женькиных глаз: морщил лоб, хрустел пальцами, силясь подобрать нужные слова, облечь в доступную форму яркие, изумительные и неоспоримые доводы. Он, конечно, ждал этого вопроса, но надеялся, что придёт время – и слова сами найдутся, как уже бывало не раз. Слова, конечно, были, но все не те. Женька молчал, насмешливо разглядывая сконфуженного Мефистофеля. Ему-то как раз было ясно, зачем нужен подопытный кролик: страшно испытывать такое на себе, кишка тонка. Лёха вон целый профессор, доктор наук и так далее и, как говориться, тому подобное: звания, регалии, почёт опять же… Вот кому надо за жизнь цепляться – не дай бог потерять всё, нажитое за долгие годы непосильным трудом. А у него что – кум, сват да печи ухват, и жизнь – копейка. Такую и потерять не жалко. Лёха наконец собрался с мыслями, глухо заговорил: – Понимаешь, мне нужен чистый эксперимент. Я боюсь… да, боюсь! И сотри эту идиотскую ухмылочку с лица! Я боюсь не самого эксперимента, а… чёрт, даже не знаю – как сказать!... Словом, если я сам перенесусь назад – о, это моя самая заветная мечта, поверь: начать карьеру учёного, уже обладая сегодняшними знаниями и опытом, не тратить время на бесполезное топтание на месте, на все эти идиотские стройотряды и общежитские пьянки, на невыносимую зубрёжку бессонными ночами… – если я вернусь в тело моего пятнадцатилетнего Я… У меня не будет стопроцентной уверенности в том, что вся прожитая до сегодняшнего дня жизнь существовала реально, и что это не какой-нибудь кошмарный сон начитавшегося фантастики пацана… Теперь понятно? – Лёха едва не сорвался на крик, бездумно схватил со стола карандаш, до хруста сжал в кулаке. Женька вытер вспотевший лоб. – Охренеть! – потрясённо выдавил он. – А в самом деле… Что значит – учёный! Мне бы подобное и в голову не пришло. Так ведь и свихнуться недолго. – Через тридцать лет ты вернёшься сюда, в этот кабинет, и расскажешь мне всё, что с тобой произошло. Буквально поминутно. Так что запоминай все события тщательно. Можешь даже завести дневник. И помни всегда: это для тебя пройдёт тридцать лет, для меня ты войдёшь сюда сегодня же. А я, в свою очередь, подтвержу, что тебе это не привиделось. Так что, как видишь, мы с тобой нужны друг другу в этом эксперименте, дабы убедиться, что оба не спятили. – Ага, – кивнул Женька. – Мамы-папы, нам без вас всё равно, что вам без нас… Профессор вымученно улыбнулся, спросил устало: – Ну так как? Женька сделал вид, что глубоко задумался, покусал губу. Затем лукаво подмигнул растерянному профессору и бесшабашно махнул рукой: – А поехали! Что мы теряем? Давай крутнём шарик назад! Один раз живём… – и осёкся. Прожить-то ему как раз предстояло повторно. Тем не менее, раз согласившись, он ощутил лёгкость на душе, словно решился, наконец, на сложную операцию, обречённо заявив хирургу: «Ладно уж, режьте!» Хрустнул карандаш, профессор удивлённо уставился на обломки в руке. – Шарик? – переспросил он растерянно. – Ну да, – живо подтвердил Женька. – Земной шарик. «Мы вращаем его сапогами на себя, от себя…», – пропел он, отчаянно фальшивя. – А теперь крутнём обратно. – Да-да, – профессор подскочил со стула, засуетился, не зная куда пристроить обломки карандаша. – Прямо сейчас и начнём. – Точно, – ухмыльнулся Женька. – Пока храбрость не пропала. Профессор торопливо защёлкал бесчисленными тумблерами на панели, приборы загудели, ожили, лаборатория наполнилась гулом и треском разрядов. Воздух в помещении завибрировал от перенасытившей его энергии. – Встань вот сюда, – указал профессор на блестящую стальную панель. Сам уселся за компьютер, в бешеном темпе замолотил по клавиатуре. Монитор удивлённо моргал, едва успевая сменять всё открывающиеся окна. Женька осторожно ступил на плиту, зябко передёрнул плечами. – Как-то мне не по себе, – неуверенно хохотнул он. – Всё будет хорошо, – поспешил заверить профессор. – Ты даже не успеешь ничего понять. – Ага, – отозвался подопытный. – Пациент был обследован, был прооперирован… был хорошим товарищем… Ты только того… заканчивай поскорей. Пока у меня запал не прошёл. – Да уже практически всё, – пообещал профессор. Он едва не подпрыгивал от возбуждения, правая нога, поставленная на носок, мелко-мелко дрожала. И сам он весь дрожал, как гончая, почуявшая близкую добычу. – Вот уже ввожу дату, – он торопливо отстучал положенное количество цифр и букв. – Порядок. Ну ты как, готов? – Давай уже, не тяни, – взмолился Женька. – Мефистофель хренов! Профессор зажмурился, лихорадочно потёр ладошки и нажал «Enter». Плита под ногами у Женьки засветилась фиолетовыми отблесками. Пока он, как любопытный хомяк, вертел головой, тщетно силясь найти источник странного свечения, ноги уже утонули в нём по колено. – Слышь, Лёха, а это нормально? – забеспокоился он. Профессор нервно взлохматил волосы. – Всё по плану. Так и должно быть, не волнуйся. – Да я и не волнуюсь, – осклабился Женька. Ногам было приятно-щёкотно, словно отсидел, а вот теперь они оживают, восстанавливают кровообращение. И было ещё какое-то ощущение – что-то неуловимо знакомое, и в то же время совершенно новое. Но приятное. Даже приятственное. Смешливые мурашики споро побежали вверх по спине, по затылку, зарылись в волосах, и там устроили настоящую чехарду. Женька расхохотался в голос: – Это тебе надо волноваться, дружище! – Ты только не забудь про меня! – запоздало струхнул профессор. Женька успокаивающе выставил перед собой ладонь, подмигнул задорно. – Не сумлевайся! – и пропал. Вой приборов постепенно стихал, один за другим гасли огни пультов. Зашуршал принтер, вытягивая длинный язык отчёта о проделанной работе. Через несколько минут в наступившей тишине слышно было только осторожное шуршание кулера, усердно охлаждающего процессор. На мониторе всплыли заветные слова, которые новоиспечённый гений с нетерпением и страхом ждал последние десять лет «Переброс завершён. Опыт прошёл успешно. Введите контрольные данные». На лице профессора словно примёрзла глупая улыбка. – Получилось! – потрясённо прошептал он. Вскочил и отбарабанил ладонями по столу зажигательную лезгинку. – По-лу-чи-лось! – заорал он и пустился в пляс. Веселье прервал негромкий стук в дверь. Как? Уже!? – Войдите! – ликующим голосом разрешил он. И даже заранее раскинул руки в ожидании первого времяпроходца... темпопроходца… нет, так звучит как будто «проходимца». Тогда темпошественника… не важно, термин пускай придумывают неудачники, а он будет как пророк, открывший человечеству новый мир, новое измерение, неслыханные возможности… – Случилось чего, Алексей Ильич? – заглянул в лабораторию так называемый «самый-самый младший научный сотрудник», тот, что из «охранки от Лубянки», ненавистный всему институту Крысобоев. – А?.. – растерялся профессор. Вот уж кого он сейчас никак не хотел видеть! И спохватился: лучшая защита – нападение. Тем более что он, как никак, профессор, и здесь на привилегированном положении. – Как вы смеете врываться в кабинет во время эксперимента? – рявкнул он. Видимо недостаточно свирепо, потому что Крысобоев нимало не смутился, только хищно прищурил кошачий глаз. – Вы же сами сказали «войдите», – голос «младшенького» так и сочился ядом. – Да, сказал. А теперь говорю «Выйдите!» – И незачем так орать, – примирительно отметил Крысобоев. – Я же что подумал: а вдруг помощь нужна… – Не нужна, – отрезал Бутусов. А в глазах читалось: «Только не от тебя, гнида!» – Чудненько, – заметил «самый-самый» и обвёл помещение подозрительным взглядом. – А позвольте полюбопытствовать – где же ваш посетитель? – Вы здесь кого-нибудь видите? – с вызовом поинтересовался профессор. – Нет, – осторожно признался «самый». – Но вот как раз это и настораживает. Вы же понимаете – я не из праздного любопытства интересуюсь… – Ах, идите играйте в свои шпионские игры в другом месте! Раз здесь никого нет – стало быть уже ушёл. Неужели непонятно? – Чудненько. Да не кипятитесь вы так. Ну ушёл и ушёл, делов-то. Лишь бы не остался нигде. Пойду проверю, – напоследок пообещал он зловеще и закрыл дверь. Хорошо хоть с той стороны. Настроение было испорчено. Даже чистая и светлая лаборатория стала раздражать. В конце концов, какой смысл сидеть здесь и ждать результатов? Да и будут ли они… У этого Женьки со школы ветер в голове – мог совершенно запросто наплевать на него. Или просто забыть. Или может не совсем забыть, но забыть, например, сегодняшнюю дату… Или например… Да много чего может случится за тридцать лет. Может, он уже того… вообще… Нет! Об этом лучше не думать! Профессор едва не взвыл белугой от потока чёрных мыслей. Чёрт возьми, так нельзя. Надо срочно на улицу, на свежий воздух, к людям. Торопливо скомкал отчёт, сунул его в утилизатор, дождался, пока ненасытная утроба тупого пожирателя секретов не икнёт довольно, только тогда сменил халат на привычный бежевый плащ и ринулся к выходу. Солнце радостно ударило по глазам, обласкало плечи. Ноздри жадно втянули запахи родного мегаполиса: испаряющихся луж, разогретого асфальта, выхлопных газов, странную и тягучую смесь тонких женских духов и мужского пота, едва прикрытого резким запахом новомодного одеколона. И запах зелени, конечно. Горьковато-липкий аромат тополей, травы, разопревшей от нескончаемых дождей и теперь прожигаемой солнцем. Наконец-то лето вступает в свои права. И то сказать – достала уже пакостная мжичка, что стояла в воздухе последние три недели. Профессор довольно зажмурился, подставил лицо опаляющим лучам. Постоял так несколько секунд, жадно впитывая ультрафиолетовое, инфракрасное… а, к чёрту – просто удивительный солнечный свет. Наконец, вздохнул с облегчением, огляделся. Народ метался по городу во все стороны суетливо и на первый взгляд совершенно бестолково. Эх вы, благожелательно подумал, недочеловеки. И поправился: пока недочеловеки. Улыбнулся сам себе и, нахлобучив неизменную шляпу, неторопливо побрёл к ближайшему скверику. Там, кстати, в открытом уже павильончике, торгуют замечательным свежим пивом и, конечно же, сушёной таранькой. И вот там-то, на берегу пруда, можно спокойно отдохнуть душой, привести мысли в порядок. А не получится – так хотя бы залить их на время пивом и просто бездумно посидеть на лавочке, покормить дешёвыми пирожками наглых уток.* * *
Ресторан «Арагви», один из самых дорогих ресторанов города, в это время суток никогда не заполнялся и наполовину. Два часа дня – это обедённое время бизнесменов, политиков и прочих представителей власть имущих, понимающих толк во вкусной и здоровой пище, и не стесняющихся выложить за неё довольно кругленькую сумму. Утопающие в зелени кабинки надёжно скрывали посетителей от любопытных взглядов, и создавали ощущение, что они здесь совершенно одни. Иллюзию поддерживала ненавязчивая прислуга и мягкий полумрак. В углу, в самой престижной беседке – почти у фонтана – расположились мужчина и женщина. Над столиком и вокруг него в художественном беспорядке свесились длинные космы плюща, образуя подобие беседки. Искусственный ручеёк ласково и ненавязчиво журчал в метре от них. Загадочные робкие тени, мечущиеся в пламени свечей, негромкий плач скрипки со сцены, податливо текущий из-под смычка тоненькой грустной девчушки, – всё это создавало атмосферу интимной доверительности и печальной сказки. Мужчина чувствовал себя уверенно, даже раскованно, судя по вальяжно-непринуждённой позе, но бе здешёвого позёрства, а, скорее, по привычке. Привычке повелевать и совершенно естественно обедать в подобных заведениях. Женщина же словно оказалась не в своей тарелке, хотя и пыталась это скрыть. Почти не тронутые закуски и фрукты, слегка пригубленное вино в высоких тонких бокалах. Первый тост: «За встречу!» и затянувшееся молчание. Они могли бы поговорить о многом, ведь не виделись с детства. Но она не знала, с чего начать. Всё-таки тридцать лет – огромный срок, практически вся жизнь. А он и не хотел говорить – к чему слова? Он хотел только любоваться ею, каждым её жестом, игривой прядкой каштановых волос, и даже невидимой сеткой морщин, которые она так старательно затушёвывает… Она же бездумно крутила вилку тонкими наманикюренными пальчиками. Наконец, несмело предложила: – Может, выпьем? – Конечно! – спохватился он. Одним плавным и точным движением ухватил бокал за длинную ножку, поднял на уровень глаз. – За встречу выпили, теперь за тебя! – Тогда уж за нас, – она кокетливо поправила непокорный локон. Пожалуй, даже слишком кокетливо, неестественно. Он спрятал понимающую усмешку. – За нас – за весь наш класс? Или за нас здесь и сейчас? – выждал точно отмеренную паузу. Она вспыхнула, покраснела, и так мило порозовели щёчки, что у него сладко заныло на душе. – Нет-нет, именно за тебя! Поразительно, ты единственная из всего нашего выпуска, кто до сих пор выглядит моложе своих лет едва ли не наполовину! – Да бросьте Вы, Евгений Михайлович, какое там наполовину! – Наташка, – шутливо погрозил он пальцем, – мы же договорились: я не Евгений Михайлович, ты не Наталья Андреевна. Женька-Наташка, лады? И никаких «выканий», мы же друзья, забыла? – Забыла, – вздохнула она. Не говорить же ему, что попросту чувствует себя неуютно, сидя с ним за одним столиком, да ещё в такой интимной обстановке. Не просто неуютно – она боится. Нет, не его боится – боится за себя, потому что именно с ним она вполне способна натворить глупостей. С грустью вспомнилась такая пылкая страсть, возникшая между ними в выпускном классе, и боль разлуки, разочарование, когда он удрал на какие-то прииски. А сегодня возник из ниоткуда, и она вдруг обнаружила, что все эти годы помнила о нём. Помнила и любила по-прежнему. Хотя, любила ли? Или же просто создала себе идеал, этакого принца, с которым могла быть зажить сказочно счастливо? Может быть и так, но вот сейчас от его присутствия у неё внутри всё поёт. И манит, манит к нему, словно между ними протянулась какая-то неуловимая и незримая ниточка из далёкого прошлого. С другой стороны – это уже не тот Женька, бесшабашный весельчак, что танцевал с ней сумасшедшую джигу на выпускном вечере. Сейчас это импозантный мужчина: стройный, загорелый, подтянутый, просто настоящий яхтсмен с обложки журнала – богатый и харизматичный. Этакий плэйбой и настоящий «мачо» в одном лице. В его возрасте большинство уже отрастили себе представительное брюшко, обзавелись лысиной, а этот всё как мальчик. Нет, не мальчик – муж зрелый. Есть ли у него семья? Наверняка есть. Подобные мужчины в холостяках не задерживаются – мигом попадают в сети светских хищниц, охотниц теннисных кортов и парусных регат. Тогда зачем он её нашёл через столько лет? Нашёл и пригласил в этот самый ресторан. Или это для него всего лишь развлечение? Адюльтер? Интересно, а его жена – какая она? Наверное, стерва каких поискать… А впрочем, ей-то что за дело? Чокнулись. Она опустошила бокал залпом, до дна, он тоже, хотя поначалу собирался только пригубить. Плевать на манеры, они здесь вдвоём, а все остальные просто тени. И пусть кривят кислые рожи, сегодня они будут пить. Пить как грузчики – стаканами… ну, пусть бокалами… и не оттопыривая мизинчик, а, как и положено пить настоящее «Киндзмараули», – хоть не из рога, но полной чашей. Поставив бокал, она аккуратно промокнула губы салфеткой. Живительное тепло разливалось по всему телу, мягко толкнуло в голову. Краски стали ярче, живее, запахи салатов и холодного мяса смешались с тонким ароматом вина. Она с наслаждением потянула носом. Даже звуки изменились, приобрели дополнительные оттенки, обертоны, объём. Скрипка уже не рыдала – пела, резала застоявшийся воздух ломтями, и столько энергии, столько страсти было в этом зажигательном аллегро, что хотелось вторить ей. Хотелось петь и веселиться. Разогретое вино побежало по телу, вызывая лёгкую дрожь и донося ощущение неги и эйфории вплоть до кончиков пальцев. – Я уже пьяная, – хихикнула Наталья. – Пожалуй, мне больше не стоит наливать. Он вкусно расхохотался, показав полный рот идеальных зубов, мечту дантиста, с готовностью поднял бутылку. – Нет уж, дорогая. Не вовремя выпитая вторая – напрочь загубленная первая. – Чуть привстав, он заново наполнил бокалы. – Или, как говорит один мой знакомый: «Между первой и второй – чтобы пуля не промчалась». Мимо прошли двое мужчин в солидных костюмах, заняли кабинку напротив. При виде Натальи кивнули с вежливой улыбкой. – Ой, – в сладком ужасе прикрыла Наталья ладонью рот. – Это коллеги моего мужа. – Ну и что? – искренне удивился Женька. Она ахнула: – Как это что!? Они же обязательно всё расскажут моему мужу! Знаю я вашу мужскую солидарность! Женька кивнул им в ответ вместо перепуганной Натальи. У мужчин глупо вытянулись лица, они обалдело переглянулись, привстали и подобострастно закивали в ответ, улыбки застыли как приклеенные. – Ну, во-первых, про мужскую солидарность ты, судя по всему, знаешь не очень много, а во-вторых – не вижу повода для волнений. Поясняю, – добавил он игриво-официально. – Наша сегодняшняя встреча санкционирована лично Воронцовым Виталием Ивановичем, то есть вашим дражайшим супругом, Наталья Андреевна. Так что никакого компромата, будьте покойны. Это заявление явно её обескуражило. – А ты-то откуда его знаешь? – подозрительно спросила она дрожащим голосом. – Ну, – он хитро прищурился, красиво щёлкнул золотой зажигалкой, прикурил, – как бы это сказать? Хочешь честно? – Она поспешно кивнула. – Пожалуйста. Не далее как неделю назад я назначил его новым управляющим одного из моих банков. У неё отвисла челюсть. – Так ты… Ты и есть тот самый Хозяин!? Он игриво приосанился. – А что? Не похож? Она оглядела его уже по-новому. – Вообще-то похож. Даже очень похож. Просто… это так неожиданно… Я бы скорее поверила, что ты стал… ну, не знаю… пиратом, что ли. Или политиком. Хищным таким, властным. Или же главой мафии… – сказала и осеклась, испуганно прижав ладони к щекам. Известно ведь – кому принадлежат банки. Он только улыбнулся в ответ, тонко и доверительно. – Для меня это было тоже настоящей неожиданностью – узнать, что самая красивая женщина, которую я когда-то любил… гхм… и люблю до сих пор… – При этих словах она нервно скомкала салфетку. – Вдруг оказывается женой одного из моих самых перспективных подчинённых. Это был самый лучший сюрприз, какой только можно пожелать! У неё потеплело на душе. И от его слов, и что так хорошо отозвался о муже… – Спасибо, Женька! Честное слово, спасибо! – Да мне-то за что? – удивился он. – Это его заслуга. И твоя в неменьшей степени. – За добрые слова спасибо! – совершенно искренне сказала она. – За то, что всё ещё любишь… или думаешь, что любишь… за мужа… –Пожалуйста,–беспечно отмахнулсяон. Взглянул на часы, присвистнул.– Ого, мне уже пора! У неё вдруг защемило сердце. Казалось, оно ухнуло куда-то в бездну; краски померкли, потускнели. Даже тени в углах зловеще сгустились, словно там скрывались злобные демоны. – Как, уже!? – потрясённо прошептала она. Всё как-то скомкано, бестолково! Встретиться через столько лет и вдруг уже расставаться. Причём опять неизвестно – на сколько… если не на всегда! А ведь столько ещё не сказано, столько не сделано… И зачем он только приходил? Разбередил душу, как теперь жить с кровоточащим сердцем? Он встал, задавил сигариллу в пепельнице. – Извини, Наталка, но меня там… один друг уже заждался. Да и не только… – Но ведь мы… ещё увидимся? – с затаённой надеждой спросила она. Спросила и сама себя возненавидела за эту слабость. – Даже раньше, чем ты думаешь, – с загадочной улыбкой пообещал он. – Даже раньше…* * *
Прохожие в парке с удивлением разглядывали стройного загорелого мужчину, прогуливающегося по берегу пруда. Лето только началось, ещё солнца толком никто не видел, а он уже покрыт стойким бронзовым загаром, какой невозможно получить в тёплых краях – так прожарить кожу способно разве что сибирское или уральское солнце. И то желаемый результат получишь разве что к концу лета. Или же надо несколько лет торчать где-нибудь на палубе парусника, подставляя лицо ветру, солнцу и солёным брызгам, способным продубить шкуру настолько глубоко, чтобы загар въелся, стал родным цветом кожи. В дорогом светло-сером костюме, в распахнутой до середины груди шёлковой рубашке, мужчина неторопливо вышагивал к дальнему концу пруда. Туда, где стоял невзрачный пивной павильончик, и где на обшарпанных лавочках кормили горластых уток доморощенные эстеты – любители разливного пива. Тонкая сигарилла торчала из уголка рта, в руках у мужчины была только гибкая ивовая вица, которой, словно стеком, он время от времени легонько похлопывал по ноге. А то и небрежно сбивал ярко-жёлтые цветки мать-и-мачехи. Яркое послеполудённое солнце выжигало сырь из застоявшегося воздуха. От пруда веяло живительной прохладой. Стройные белостанные берёзки слабо покачивали пушистыми кронами, тихим шелестом даря покой и усладу израненной душе. Где-то вдалеке горланили детишки, с юной непосредственностью радуясь зелёной траве, сонному гомону птиц, яркому солнцу и бесконечной синеве июньского неба. На самой дальней скамейке грустно восседал, обхватив пивную кружку ладонями, несчастный профессор. Дойдя до него, мужчина укоризненно постучал своим импровизированным стеком по пустым кружкам, что стояли на краю лавки. – Негоже напиваться в такое время дня. Какой пример вы подаёте детям, Алексей Ильич? А ещё профессор, доктор наук! – А? – вяло переспросил профессор. Поднял голову и мутным взглядом уставился на подошедшего. – Вы это мне? – Бутусов Алексей Ильич? – строго спросил мужчина. Профессор поспешно отставил кружку, вскочил, повинуясь властному голосу. – Да, это я. А откуда вы… Женька!? Женька, ты? Ты вернулся, дружище! – голос у него дрогнул, на глазах проступили слёзы. Казалось, ещё миг, и он разрыдается от счастья. Тот придирчиво оглядел его с ног до головы, рявкнул с напускной строгостью: – И где ты только берёшь эти одинаково безвкусные плащи? В который раз уже выкидываю, а он всё равно в нём. Ну что ты будешь делать с человеком? А ну снимай! Профессор растерялся, послушно скинул плащ, протянул Женьке, растерянно заглядывая в глаза. Тот выхватил плащ, брезгливо вывернул пустые карманы, хмыкнул и, небрежно скомкав, сунул в урну. – Вот так-то лучше, – довольно отметил он. – Присаживайтесь. Алексей Ильич послушно сел. В голове всё ещё плыло от выпитого, он обалдело помотал головой. Не помогло. Женька сел рядом, вальяжно закинул ногу на ногу. – Ну, – панибратски хлопнул он профессора по плечу. – Рассказывайте, батенька, как же вы докатились до такой жизни? – Я? – удивлённо вытаращился тот. – Я должен рассказывать!? Да ты… – он поперхнулся, закашлялся, Женька с готовностью бухнул его по спине. – Да это же ты должен мне отчитаться, забыл? Ты хоть понимаешь – что я пережил за нынешний день? – Ну-у, – благодушно протянул Женька. – Я, пожалуй, пережил немного побольше, как ты считаешь? Тридцать лет всё-таки. – Да-да, – поспешно согласился профессор. Умоляюще поморгал длинными ресницами. – Ну не томи уже – рассказывай! Женька задумчиво прилепил сигариллу к нижней губе, помедлил. Наконец, эффектно щёлкнул зажигалкой, медленно выпустил дым. – Что ж, – сказал он просто, – спешу тебя поздравить: ты – гений! Профессор поймал его за руку. – Получилось? Эксперимент прошёл удачно? Собеседник кивнул. – Не просто удачно – блестяще! – Боже мой, боже мой! – потрясённо прошептал Алексей Ильич. Закрыл глаза ладонью и откинулся на спинку скамейки. Даже не заметил, как упала шляпа. – Я не могу поверить! – Лучше поверь, – посоветовал приятель, – а то свихнёшься ещё. Профессор впился в него горящим глазами. – Рассказывай, – потребовал он осипшим голосом. – Рассказывай всё поминутно. Не упускай не единой подробности. Погоди, – он вскочил. – Пива хочешь? – Да как-то после вина… А впрочем, неси. – Я сейчас. Сию секунду, – он умчался, прихватив с собой пустые кружки. Женька закинул руки за голову, сцепил пальцы на затылке и задумчиво уставился на пушистое облачко, что неуловимо быстро превращалось то в Винни-Пуха, то в какого-то жуткого дракона, а то в гигантскую бегущую собаку или мрачный рыцарский замок. Сколько перемен, сколько ипостасей в простом, казалось бы, облачке? А ведь и облако вроде одно и то же. А сколько у него, Женьки, было жизней, сколько ипостасей, одному ему только известно. Боже, как же он устал! Устал бежать по кругу, не видать которому ни конца, ни края. Асколько ещё бежать? Алексей, наконец, вернулся, бережно неся перед собой четыре кружки. Пышная шапка пены подрагивала при каждом шаге, белые хлопья сползали по стенкам кружек, падали на землю с тяжёлыми влажными шлепками. Из карманов пиджака торчала завёрнутая в газету таранька. – Вот, – шумно отдуваясь, поставил он пиво на лавку. Женька взял ближайшую кружку, шумно втянул облачко пены, причмокнул с наслаждением. – Славное пиво здесь варят. Пока свежее, конечно. – Угу, – поддержал Алексей Ильич, зарывшись носом в свою кружку. Некоторое время молча драли тараньку, запивали душистым пивом. Профессор оживился, глаза заблестели. И вообще, он как-то суетливо дёргался, вскакивал без видимой причины, не замечая, что расплёскивает пиво. – Ну рассказывай уже, не томи! – взмолился он наконец. Женька довольно вытер губы тыльной стороной ладони, закурил. – Ты не сильно обидишься, если я тебе скажу, что для меня это уже не первое возвращение? – Как это? – вытаращил глаза профессор. – А вот так, – отозвался Женька. – Не первое, и даже не второе. А… Чёрт, слушай я уже и сам забыл – какое именно... То ли пятое, то ли восьмое. Вообще всё в башке перемешалось. У Алексея отвисла челюсть. – Но как же… – Да, Лёха. Именно так. Я подумал: а не попробовать ли мне прожить несколько жизней? Вкусить, так сказать, всего, да побольше. Жадность к жизни, понимаешь? Нет, по глазам вижу – не понимаешь. А ведь и ты со мной вместе все эти жизни проживал. Только, понятно, не помнишь ни черта. Для тебя теперешняя твоя жизнь – норма. Большего ты и не видал. А вот я видал, что и ты повидал тоже. Вот, блин, тавтология – видал, что повидал… Свихнуться впору. Ну, это не важно. Важно то, что во всех моих реинкарнациях ты был всё таким же чокнутым профессором. И всегда добивался своего. А именно – этих самых перемещений. С той лишь разницей, что ты не знал о том, что для меня это уже привычное дело. Я, если честно, попросту спекулировал твоей доверчивостью, и ничего тебе не говорил – для тебя всё было как будто в первый раз. Я бы и сейчас тебе не признался, да пожалел бедолагу, – он вздохнул. – Да и сам подустал что-то. Профессор потрясённо отхлебнул из своей кружки, даже не ощущая вкуса. – Это… просто подло! – беззвучно прошептал он. – Ты меня использовал! – Да брось ты! Это сейчас тебе кажется подло. Да, использовал, ну и что? В конце концов, это же я всякий раз посылал тебе конверт с решением теоремы этого… как там его?... а, Вестенхауза… – Ты!? – Алексей подпрыгнул. Женька удивлённо покосился на него. – Конечно я, а кто ж ещё? Или я у тебя не один такой? – Но ты-то где её взял?! – Да ты же мне её и дал! – Но как же… – Лёха осёкся. Заполненные пивом мозги напрочь отказывались осмыслить, переварить темпоральный парадокс. Словно бежишь по Кольцу Мёбиуса – в видимую бесконечность, и не находишь точку, откуда однажды стартовал так опрометчиво. – Ты играл моей жизнью! – Бред собачий! – отрезал Женька. – Это ты однажды решил поиграть с моей. Благо я тебя вовремя раскусил, демиурга хренова. Для тебя и одна жизнь– невероятно много. А вот проживёшь, как я – хотя бы раз пяток… или сколько там?... и поймёшь меня. Поймёшь и простишь. – И… и как ты жил? Женька улыбнулся счастливо. – Интересно. Не поверишь – столько профессий приобрёл! Первую жизнь я прожил как учёный-океанограф. Это была моя несбывшаяся мечта, поэтому решил начать именно с неё. Сразу после школьного выпускного подал документы в Туапсе, в океанографический техникум. Потом армия, Афган, будь он неладен, институт, аспирантура, практика на «Калипсо» со знаменитым Кусто, докторская степень в двадцать девять лет… Ну и так далее... Вообще, ту жизнь я прожил просто обалдённо: интересные люди, постоянно в путешествиях, постоянно на море, красота! А ты, конечно, всё это время занимался своими темпоральными исследованиями. Это всегда было твоей навязчивой идеей. Ха-ха! Видел бы ты свою рожу, когда я в очередной раз соглашался поучаствовать в твоём сумасшедшем эксперименте! А впрочем, она у тебя всегда такая была. Каждый раз, когда я снова и снова к тебе приходил. Как только ни приходилось изворачиваться, чтобы ты ничего не заподозрил. И каждый раз ты принимал меня за неудачника, которому ну вот прямо необходимо прожить жизню ещё разок! – Да, – хмуро отметил Алексей Ильич, – повеселился ты всласть, глядя на мои потуги. – Лёх, ты чего? Обиделся что ли? Ты это брось. Ты ведь можешь мне не верить. Ну, брешет Женька, как сивый мерин, красуется сам перед собой, ха-ха. – Чёрт с тобой, – обречённо вздохнул профессор. – Давай дальше. – А чо дальше? Дальше уже как по накатанной: прожил профессиональным военным. Рязанское воздушно-десантное училище, опять Афган, потом на восток – так называемый военный советник, майор. Обратно в Союз. А здесь уже подоспел Кавказ, Карабах, Спитак, Кировокан, тут я уже полковник. Потом Югославия; снова Кавказ, грёбанная Чечня, я – генерал. Потом Ирак, потом… а потом мне стало скучно. Надоело всё до сблёву, я вдруг ощутил себя Дон Кихотом, что сражается с ветряными мельницами… Разочаровался, в общем, я во всём, и опять рванул к тебе. – И я, конечно, тебе очень обрадовался? – не удержавшись, съязвил профессор. – А как же! «Женька, друган, сколько лет? Тебе хреново? Давай помогу!» – Я правда так говорил? – смутился Лёха. – Ну, очень близко к этому, – признался Женька. – С небольшими вариациями. – Извини, дружище! Женька взглянул на него обалдело. – Да пожалуйста! – Давай дальше. – А дальше всё почти то же самое: опять учёный, только на этот раз астрофизик, затем врач, писатель. Согласись – у меня появился богатый жизненный опыт, которым я мог бы поделится с электоратом… Одну жизнь даже подвизался с братками, чуть не угробили, волки позорные... Зато, не поверишь – был настоящим коронованным «вором в законе», так-то! Потом строитель, опять военный, только уже лётчик: захотелось мне на «Чёрной акуле» полетать… Он жадно отхлебнул пиво, распалённая глотка зашипела, словно кипяток на сковороде. Продолжил неожиданно зло: – Потом был геологом, альпинистом, яхтсменом, полярником, золотоискателем, потом ещё кем-то – уже не упомню всё… Алексей Ильич потрясённо откинулся назад, невидящим взором уставился вдаль, поверх водной глади пруда. Наглые утки подплыли совсем вплотную и, гадко крякая, бесстыдно попрошайничали – всё надеялись получить сладкую булочку или пирожок. На соседних лавочках так же поглощали пиво отдыхающие философы, политики, искусствоведы в одном лице. Оживлённо обсуждали – как вывести Рассею из кризиса, почём нонче рубель, и сколько «деревянных» стоит один «убитый енот»; как вылечить СПИД, кого надо было запустить в космос на этот раз, а кого не надо… – А сейчас? – наконец спросил профессор. – Сейчас ты кто? Женька осушил кружку до дна, со стуком поставил. – Банкир. Олигарх. – Ну и как тебе? – Если честно – надоело… – Надоело быть банкиром? – Всё надоело! – зло процедил Женька. – Херня это всё! Весь этот бег по кругу не имеет никакого смысла. Всё, что мы с тобой сейчас делаем – не более чем виртуозные гонки по вертикали. Видал когда-нибудь такие? Когда на мотоцикле по стенам? Выглядит, конечно, здорово, спору нет, но вот толку от этого никакого. Всё выверено, ограничено – и диаметр круга и скорость мотоцикла. А вот если увеличить диаметр – придётся и скорость увеличивать, иначе брякнешься так, что костей не соберёшь. Да и гонять по кругу можно до бесконечности, а так и не приехать никуда… – он встал, потянулся с хрустом. – И вот ещё. Какой-то придурок сказал, мол, без знания прошлого нет будущего… Ты тоже так думаешь? Заявляю: это полная туфта! Запомни: вся наша жизнь начинается в будущем, которое только потом становится настоящим, понял? Алексей задумчиво отхлебнул из своей кружки. – А чего ты вдруг решил вернуться в первый раз? Ну, когда прожил ещё одну жизнь? Не из любопытства ведь? Ну ладно, допускаю, что первый раз просто припекло, ну а потом? Женька замялся. Посмотрел на невесомое облачко, что расползлось на половину небосвода, смущённо почесал в затылке. – Понимаешь: из-за неё, – неохотно признался он. Глянул в недоумевающие глаза друга, пояснил. – Из-за Наташки. Я ведь что думал: ну, жена и жена, подумаешь – делов-то, другая будет. А вот и нет – не надо мне других! И забыть пытался, и из головы выбросить, заменить пробовал… Эх, кем только не пробовал… А вот когда наступал критический день, вот как сегодня – и я искал её, находил… где только ни находил… смотрел ей в глаза и… возвращался снова, чтобы, наконец, взять её в жёны, быть рядом с ней всю жизнь… А когда возвращался – думал: ну вот ещё одну попытку сделаю и уж тогда… И снова находил её замужем за чужим мужиком, и опять возвращался, чтобы сделать её по-настоящему счастливой. – А ведь когда я тебя увидел первый раз… хм… в мой первый раз, ты был на ней женат. Женька дёрнулся как от пощёчины. – Да, был. И это, пожалуй, оказалась моя самая счастливая жизнь. У нас была настоящая Любовь, настоящая Семья, дети самые замечательные, только я, дурак, не ценил этого. Не зря люди говорят: от добра добра не ищут. Понимаешь: она до сих пор меня любит! Любит не за деньги, не за звания или славу. Любит просто так, любит… Просто любит и всё! А я без неё вообще жить не могу! – он задышал тяжело. На загорелом лице проступили некрасивые красные пятна. Его лихорадило. – Ты и сегодня видел её? – тихо спросил Алексей. – Да, – устало отозвался Женька. – И сегодня тоже… – Значит, опять назад? Женька вздохнул. – Опять. И это в последний раз. Больше я её никому не отдам! И знаешь что? – он вдруг поймал Алексея за плечо, с силой притянул к себе. Серые глаза смотрели живо и пронзительно. – Мы с тобой вместе рванём. Надоело мне быть маленьким винтиком в большом механизме государства! Пора бы уже изменить всё к такой-то матери! Мы с тобой ударим в политику, в президенты! А, каково? Перевернём весь мир обратно с головы на ноги, и станем в нём Хозяевами. И на этот раз у меня всё получится, просто не может не получиться – ведь со мной будет Она! И свершать свои деяния я буду ради Неё. Ибо только ради этого и стоит жить!… – Да! – Алексей облизал пересохшие губы, выпрямился. – Теперь мы рванём вместе. Этот порочный круг надо разорвать. – Голос его набрал силу, зазвенел. – И сжечь все записи, формулы, чтобы не было больше соблазна начать по-новой! – Может, не стоит? – усомнился Женька. – Стоит! Ещё как стоит! Мы с тобой идём за новой жизнью, за новой Любовью! – И это правильно! Я к Наташке, а ты? – Я с тобой! – эхом откликнулся Лёха «И хрен когда ты её получишь!» – подумал он, сминая конверт в кулаке…Александр Пересвет
Ута
С Утой я познакомился в детстве. Было это на уроке истории. В шестом классе. На одном из первых, в начале года, – тягостном, длинном, с молодым и неопытным преподавателем. Который, зная предмет, не знал, как вложить его в головы двенадцатилетних оболтусов, к тому же сразу решивших поставить учителя на подобающее место. А потому каждый из нас развлекался, как хотел. Я лично занялся рассматриванием новенького, только что полученного учебника по истории средних веков. Это было достаточно интересным. Страницы школьного пособия были полны рисунками и фотографиями храмов, построек, рыцарских лат, дамских нарядов, каких-то потрёпанных фолиантов. Это был хороший учебник, один из лучших в те годы. А может, и в нынешние тоже. Лениво перелистывая страницы, я вдруг замер. Фотография. Две скульптуры. Две фигуры в средневековой длинной одежде. Ценителем художественного мастерства я не был. Но оно и не требовалось. Здесь важно было не искусство. А лицо. Лицо каменной женщины на фотографии. Оно было настолько притягивающим, одухотворённым, прекрасным, что невозможно было от него оторваться. Если б я знал тогда такое слово, сказал бы: я вожделел эту женщину… Подпись гласила, что на фотографии изображены статуи маркграфа Эккехарда и его супруги Уты. Поставлены они в соборе города Наумбурга, которым когдато правили. Тут же был и комментарий, обращавший внимание на властолюбивое, жестокое и феодально-самодовольное лицо маркграфа. И на полную противоположность ему – хрупкую, нежную, печальную маркграфиню. Вот тогда Ута и появилась в моей жизни. Потом мне приходилось ещё не раз встречаться с фотографией Уты и её мужа. В самых разных изданиях, книгах, на постерах. Оказывается, не я один поразился необычайному искусству художника, сумевшего в камне запечатлеть не только живые лица давно умерших владык, но и их характеры, настроения, чувства. Это тебе не истуканы признанного великим Микеланджело – те, что прекрасно передают красоту человеческого тела, великолепие пропорций, может быть, даже силу идеи, но... Но в них нет человеческих характеров. Раб, разрывающий цепи, у него не страдает. У него нет кругов под глазами от бессонных ночей, проведённых в мечтах о свободе. У Уты видны круги под глазами…* * *
Шорох одежды и тихий перезвон – вот что меня разбудило. Курт, сосед по комнате в нашем общежитии, как обычно по выходным, уехал к себе домой, в Анклам. Звал с собой, но предстояло празднование Сереги Махончикова, стажёра-полугодичника, так что пришлось отказаться. Ну, в общем, понятно, что происходит на студенческих вечеринках. Тут мы не открыли ничего нового по сравнению с тем, что тут же, в Лейпциге, вытворяли наши предшественники. Тот же Радищев, по слухам, очень ярко умел вгонять в ступор добропорядочных немецких бюргеров. Да и другие русские студенты Лейпцигского университета наполняли городские хроники своими проделками. То на дуэли кого зарежут, то песни по ночам орут, то бузу из-за задержки стипендии устроят. Вобщем, традиции были стойкие. Единственное, что не отравляло жизнь студенческую нашим давним предшественникам – югославская водка «Казачок». Где уж её выкопал виновник торжества, неизвестно, но свойства её были изумительны. Ни до, ни после я не встречал второй такой водки, коя обладала бы столь же невероятной способностью мгновенно обжимать, как обручем, сначала голову, а потом – желудок. Словом, вычистив из себя эту напасть, я нашёл, что уже не в силах продолжать веселье, и отправился на боковую. Спалось, однако, плохо: «Казачок» продолжал бить гопака в голове, та бурно возмущалась, желудок ей вторил. Обрадованная освобождением из цепей критического анализа действительность тоже пустилась в пляс… Правда, в русский: плавала вокруг раздухарившегося «Казачка» лебёдушкой, махала платочком из обрывков то ли реальности, то ли сна. С кем не бывает! Однажды утром мы пришли будить Лёньку Ставенова после подобной же пьянки. Так он, едва сфокусировав на нас глаза, заорал с ужасом: «Ну и рожи!» – и тут же спрятался под одеяло. А потом уверял, что нашего визита не помнит, а вот что ему под утро приснились монстры ужасные – это да, это было, и было страшно. И мы так и не смогли от него добиться – то ли он нас так изящно оскорбил, то ли мы сами выглядели настолько специфически, что Лёнька не отличил нас от своего ночного кошмара… Потому, в общем, я и не удивился, когда во мраке комнаты заметил движение на фоне окна и почувствовал довольно сильный и чуть-чуть приторный запах какой-то косметики. Не удивился я и тогда, когда движение обрело форму и воплотилось в тёмном силуэте, что расположился около моего стола. Судя по контурам, это была женщина. В длинном платье и в накидке с капюшоном поверх него. Подняв голову, она рассматривала плакат с изображением Че Гевары и проникновенными словами: «Будь революционером. Коммунистом!» Почему-то не удивляло и то, что она в состоянии что-то там рассмотреть в полной темноте. Но отчего-то я боялся, что она сейчас ко мне обратится. Не зря я боялся. – Опять? – с тяжким упрёком в голосе промолвила тень. – Ты забыл, что обещал? Мне что, владетелю маркграфу Эккехарду на тебя пожаловаться? Работа не сделана, хоть все сроки прошли, а ты валяешься, как пьяный сорб. И запах, Боже милосердный! Что ты опять за гадость пил?! Странно она говорила. То есть всё правильно, но… Упрёки были заслуженными – я почему-то знал это. Но… Лишь чуть позже некая дежурная часть моего сознания сообразила: это ж она на старонемецком меня отчитывает! Нет, чтобы видеть сны на немецком языке, – это было обычно, раз уж довелось попасть на учёбу в германский университет. Но на языке средневековой Саксонии – такого не случалось. Учить-то я его учил, конечно… Но странным образом её речь была понятна. Хотя сам по себе и современный саксонский диалект – не подарок для иностранца. Не всякий раз и поймёшь, когда в пивной-кнайпе к тебе обратится какой-нибудь старикан… Тем временем Тень зажгла настольную лампу… и превратилась в миловидную, невысокую молодую женщину в тёмно-синей накидке, бордовым бархатным платьем под ней, по швам и краям расшитым золотом, и с золотыми не то бусами, не то монисто на груди. В смысле – над грудью, ибо та неплохо подчёркивала сама себя. А вот лицо… Лицо женщины нарядности одежды не соответствовало. На нём проступало несчастье. В глазах влагой стояла печаль, губы были сжаты, словно она привыкла прикусывать их изнутри, веки припухли, как будто она только что плакала. Неужто из-за меня? Будь она неладна, эта паршивая, тогда ещё не распавшаяся Югославия с её драной водкой! Женщина подошла поближе, морща носик от сивушных паров. – Я же присылала тебе нормального рейнского, – продолжала она. – Владетель рыцарь Генрих из Лорхауптена лично из своих запасов передал владетелю маркграфу. Он, в милости своей, подарил тебе целых две дюжины бутылок! А ты? Опять пойло крестьянское в ход пошло? А вино? Всё выпил? Я лежал, ничего не понимая. «Казачок» действительно оказался редким по мерзости пойлом. Но какие рыцари, какие владетели, что за маркграфы? Оглянись, девушка, – на тебя мужественно смотрит Эрнесто Гевара де ла Серна, призывая стать революционером и коммунистом! В углу стоит портативный телевизор «Шилялис», и лампу ты зажгла электрическую. А в окне виден двенадцатиэтажный дом напротив, в части окон которого светит неон – любят немцы украшать окна сиреневыми и фиолетовыми трубками. И снизу тарахтит «Трабант» – значит, часов пять уже, кто-то на работу собирается. Ужасно рано они тут, в Германии, работать начинают – в шесть, в шесть тридцать… – Давай, давай, просыпайся, наконец, – легко толкнула меня в плечо женщина. – Пользуешься моим добрым к тебе отношением, а ведь оно может и перемениться. Если ты так будешь свои обязательства нарушать. Фреску прекрасную написал, вижу, – кивнула она на Че. – Но опять вместо основной работы! А донаторы уже волнуются. Намедни владетель рыцарь Отто из Бланкенштейна на Заале интересовался, как дела. Ты понимаешь, что с огнём играешь? Хочешь, чтобы твой и мой господин маркграф тебя действительно сарацинам продал? Но глаза её не грозили. В них было сожаление и всё та же затаённая печаль. «Казачок» вновь полоснул шашкой по мозгам. Чтобы не взвыть, я вступил в разговор. Глупо вступил: – Не имеет права. Я советский гражданин! Нас даже гэдээровские таможенники не досматривали. – Был когда-то, – сурово прервала меня ночная гостья. – Забыл, кто тебя приютил, когда ты с Восточной марки сбежал? Если хочешь, можем тебя вернуть. Герцог Леопольд только рад будет. Вот уж тот точно тебя венграм продаст… Я счёл за лучшее промолчать. Венгры советских действительно не любили... – Ну, то-то, – удовлетворённо промолвила дама в бархате. – И чтобы я больше не видела, как ты этот крестьянский самогон употребляешь. Ровно славянин какой! Сейчас пришлю тебе с Маргретой две бутылки мозельского… Полагаю, – погрозила она пальчиком, – что хватит тебе этого. В себя чтобы пришёл и к утру был в замке! И никаких чтобы этих мне с Гретхен! И как это у вас, богомазов, всё сочетается? Даму сердца славите, а девушкам проходу не даёте! Вон, Вальтер, даром что полумонах, вагант, а тоже… Как ни буйствовал в голове югославский «казак», последние слова заставили глянуть на гостью… э-э, несколько другими глазами. – Ia wolde ih an die wisen gan, flores adunare, do wolde mich ein ungetan ibi deflorare – – сами собой прошептали мои губы куплет из стиха, что мы проходили в курсе средневековой немецкой поэзии. Ничего более глупого нельзя было придумать, чем декламировать в присутствии благородной особы строки «Пошла я как-то на лужок… Да захотел меня дружок» из стихотворения «Я скромной девушкой была», где к тому же слова «иби дефлораре» даже не нуждались в переводе с латинского. Но дама, против ожидания, не разгневалась, а хихикнула, чуть покраснев. Излишним ханжеством она, похоже, не отличалась. Н-да, пока Курта моего нет, можно было бы… – Негодники вы все… – казалось, она добавит: «мужики». Ой, если бы не голова! Чуть шампанского предложить… Можно сбегать к Мбанге, негру из Южной Африки. С которым мы как-то подрались из-за громкой музыки, что он включал в три часа ночи, а потом подружились. На базе классовой борьбы подружились – ему, борцу с апартеидом, советские были союзниками. А потому он специально позднее зашёл извиниться. Ну и… известно, как русские извинения принимают. У Мбанги какое-никакое спиртное всегда наличествовало. Германия в этом плане – страна скучная: как магазины в шесть вечера закрываются, так и… Словом, друг мой чёрный временами был незаменим – особенно при таких вот неожиданных встречах с дамами. С такими вот. Накидочку бы сбросить, за талию обнять, к губам, тонко вырезанным наклониться… В ней видна порода, люблю таких! Видно, что-то промелькнуло в моём взгляде. Лицо гостьи неуловимо изменилось, посуровело, стало надменным. – Но-но, мастер! – нахмурила она брови. – Ещё не забыл надежд своих? Рассказывала мне Маргрете, отчего ты пьёшь так. Только ведь и я ж тебе говорила: сказки только у старых бабок бывают. Принцесса и нищий! Смешно! А тут жизнь. И тут я – маркграфиня и жена твоего господина, а ты – всего лишь богомаз, да к тому же пьяница. Ха-ха! Как-то не слишком она меня этим убедила. Особенно последним раздельным «ха-ха». Так, на уровне актриски-любительницы из студенческого драмтеатра. Не больно-то счастливой за своим маркграфом ты кажешься, девочка! Эх, стащить бы с тебя этот бархат с золотом, натянуть джинсы, маечку – так, чтобы обязательно без бюстгальтера, чтобы сосочки ткань рвали… Да диско с тобой оторвать, под ямайских «миннезингеров». Или под «Чингис-Хана» – как раз по-немецки поют… Завёл бы я тебя, развеял, развеселил! А там уж – как сама решишь… Видимо, не совсем убедительной нашла себя и сама дама. Она ещё больше подтянулась, подняла подбородок вверх и заморозила взгляд до состояния окопа в Сталинграде. – Значит, так, богомаз, – сказала она ледяным тоном. – Утром чтобы был в замке. Вино тебе пришлю, как обещала, но чтобы больше двух бутылок даже и не думал! Оденься в хорошее, а не в то, в чём по кабакам ходишь, – она с брезгливой гримасой покосилась на мои джинсы и рубаху, брошенные на пол. – И фреску мне такую же напишешь, – она кивнула на плакат с Че Геварой. – Только без этой вот надписи. Что за рыцарь Революционер из Коммуниста? Убери это имя. Странное какое-то… кастильское, что ли? Не надо вообще имени. – Могу написать: «Патриа о муэрте, команданте!» – туповато предложил я. Она ещё секунду смотрела на плакат, потом перевела взгляд на меня. Глаза потеплели. – Люблю тебя, когда ты шутишь. И не люблю, когда напиваешься. Н-да, это было не то «люблю», не женское. Дружеское, не больше. – Мало мне с маркграфом забот после пиров его, – продолжила она жёстко. – С тобой ещё голова боли! «Ха! – победно вскинулся «казачок» в моей голове. – Это у кого ещё боль!» – Словом, повелеваю тебе так, – заключила маркграфиня. – Сделаешь мне красивую фреску – заплачу столько, чтобы ты из залога себя выкупить смог. И никаких надписей не надо. Потом сама скажу, что написать. И работу в храме чтобы завершил, как договорено было. Иначе отниму от тебя руку свою, и пусть владетель маркграф Эккехард делает с тобой, что хочет. Всё понял? – Всё… Госпожа моя, – почему-то добавил я. Казачок в голове взвился соколом. Я застонал и закрыл глаза. Хороший сон, но, может, надо проснуться и пойти всё-таки растолкать Мбангу? Таблеток от головной боли в этой комнате отродясь не водилось, а с югославским зверем в голове я до утра точно не доживу. По ту сторону век щёлкнул выключатель, и стало темно. – Бруно, подавай! – распорядился золотистый голос, хлюпнула ручка двери, и всё стихло. Где же я видел это лицо?* * *
Странный это был сон. Обычно ведь там всё плывёт, в зависимости от твоего осознания событий ты ими более или менее управляешь, осознаёшь, в конце концов, что всего лишь спишь… А тут я буквально заставлял себя верить, что этот визит не мог быть реальностью, что он – всего лишь сновидение. Слишком уж реальна была эта женщина, что вошла в нашу студенческую, как говорят немцы, «буде». Или, как мы её прозвали – «будку». Совершенно реальное поведение, реальное лицо, не плывущее, не изменяющееся, как это бывает во снах. Вполне настоящая одежда, запах, вкус её голоса. Вкус! Вот что не давало покоя. Несмотря на странное совмещение графов и Че Гевары, моего «Казачка» и деревенского шнапса, от которого страдал тот, за кого она меня приняла… Несмотря на все эти несоответствия, вкус от этого события был настоящим. Девушка была живой, реальной, то, что она делала, было реальным, что говорила – тоже. В конце концов, чувства, что я тогда испытывал, были реальными! И стыд, и смущение, и интерес к ней, и желание обнять, и… И что-то, похожее на любовь, кажется. Но не мою, а того, с кем она говорила. Кто был во мне… или – я в нём… И знакомое, знакомое лицо!.. В общем, непонятно было. Но интересно. Кто это был, я сообразил уже наутро, едва злобный «Казачок» ускакал из организма, вытесненный законной порцией оздоравливающего пива. Две бутылки, как она и обещала. Только вместо неведомой, но наверняка милой Гретхен приволок их ужасный с короткого сна, всклокоченный и похмельный Андрюшка Денченко. Н-да… Не Гретхен, ой, не Гретхен! А вот пиво сейчас – куда лучше мозельского, которого я в те годы и не пробовал-то ещё… Андрюхе я и поведал о странном видении. И сам же назвал её имя – Ута. Из того самого учебника для шестого класса. Как-то само вырвалось. И тогда же захотелось нанести ей ответный визит.* * *
От Лейпцига до Наумбурга ехать на поезде немногим больше часа. Обычный поезд, обычная дорога. Обычный немецкий пейзаж за окном – с терриконами и буроугольными шахтами, зеленеющими полями, каменными селениями по сторонам. Страна большой промышленной цивилизации. Германия. Но когда вагон останавливается, и ты выходишь из здания вокзала, похожего на все немецкие провинциальные вокзалы сразу, – Наумбург поражает сразу. Здесь нет промышленной цивилизации. Здесь вообще нет двадцатого века. Здесь живет другой мир. Тишина и зелень, патриархальный булыжник мостовых и маленькие разноцветные домики с черепичными крышами. На горизонте торчит самая натуральная старинная мельница. Узкая дорожка ведет вверх, к центру города, изгибаясь, как кошка вокруг ноги и едва не мурлыча. И пока поднимаешься по ней, по этой дорожке, к бывшим городским воротам, Наумбург начинает разворачиваться перед тобой, будто цветная лента с рисунками. Этакая иллюстрация в старой детской книжке. Двадцатый век словно не нашёл мягких тапочек и потому не решился войти в этот городок. И за каждым поворотом так и ждешь появления чего-то сказочного. И оно приходит… Дорога вдруг упирается прямо в собор. Сначала видишь только его стены. Со стен, тёмно-серые, почти чёрные камни которых нависают прямо над тобой, спускаются страшные драконы, ощерив свои пасти. Но стоит поднять глаза – и перед тобой восстают башни, узорчатые, готические, возносящие к небу. Узкие и высокие стрельчатые окна смотрят на тебя слепотой своих тёмных стёкол. Камни украшены узорами, что-то когда-то изображавшими. В первое посещение Наумбурга я не сумел войти внутрь собора. Было поздно, и его двери уже закрылись. Только и осталось, что пройти по крытым галереям вокруг внутреннего дворика да посмотреть на мемориальную доску, где значились имена солдат, погибших на первой мировой войне – жителей местного прихода. Имён стояло много. Но Уты не было в этих открытых для посетителей местах… И во второй раз я опять опоздал к моменту закрытия собора. Но на сей раз повезло больше. Японские туристы как раз договорились с привратником, что он их всё-таки пропустит. Я потихоньку пристроился к ним. Кое-кто из группы покосился подозрительно – не очень-то я похож на представителя монголоидной расы! – но возмущаться и задавать лишних вопросов не стал. Ута была здесь! Действительно Ута, самая настоящая! В полумраке высокого сводчатого зала, одновременно и возносящего, и подавляющего. По карнизам на стенах храма размещались несколько мужских и женский статуй, тоже, возможно, давнишних владык города. Но я проходил мимо них равнодушно. Меня влекла только Ута. Она стояла справа, рядом с Эккехардом. Точно так же, как на фотографии, слегка наклонила хрупкую голову на тонкой шее. В глазах её стояла та же неизбывная печаль, что я отметил тогда. Когда видел её. Во сне. И печаль была такая, что даже сейчас, спустя почти десять сотен лет после её жизни, хотелось поднять меч и выйти на поединок. За неё. За то, чтобы заслужить её благодарную улыбку. Что, в самом деле, позволял себе тот неведомый мастер-богомаз, которого она застала во мне? Как он смел приносить ей ещё и новые огорчения? Уту было жалко. Казалось, щеки её прозрачны до синевы, казалось, вот-вот увидишь, как бьется жилка на виске. Тонкие пальцы нервно сжимают край накидки, словно она защищается, загораживается от… От мужа, от кого ещё! И всё смотрит куда-то вдаль, за синие горы, где, наверное, ждет её сказочный принц... А её собственный рыцарь, судьбой или политикой данный ей в мужья, стоял здесь же, опираясь на меч. Грузный, властный, уверенный в себе, ражий детина, который уж никак не мог мечтать о несбывшемся – разве что о кружке пива, оставшейся недопитой на вчерашнем пиру. В нём не было той рыцарственной удалой бесшабашности, которая многое извиняет в наших глазах. В нём не было мудрости или хотя бы хитрости правителя, властителя земли, которая требует своего – и в политике, и в войне, и в хозяйстве. Была только сытая самоуверенность сильного животного, который пользуется властью как игрушкой для удовлетворения своих страстей. И видно было по Уте – несчастлива она. Вынуждена подчиняться самодуру-мужу, терпеть его постылые ласки, не приносящие ничего, кроме пустоты и гадливости. Она ещё не перестала мечтать о чём-то несбыточном и ждать своего небесного принца с голубыми глазами и добрым сердцем... Но разум её уже понимает, что тот теперь никогда не придёт, и ей никогда не стать Прекрасной Дамой, и перед ней навеки захлопнулись ворота в мечту. И оттого она тоскует ещё горше, ещё неизбывнее...* * *
Не хватило. Не хватило мне времени пообщаться с Утой. Япошки были в своём репертуаре – пощёлкали фотоаппаратами, послушали объяснения гида, покряхтели на своём языке и убежали… И откуда у меня такое иррациональное нерасположение к японцам? Словом, решил наутро зайти в собор снова. Ехать обратно в Лейпциг не хотелось, очень понравился этот городок, и лучше я посвящу вечер ему. Романтическая пара – я и Наумбург. Вполне достаточно, между прочим, и хихикать над этим может только тот, кто ни разу не оставался наедине со старинным немецким городом. Не знаю, как вообще, но уж на один-то вечер с ним даже женщины не надо. Особенно – немки, у которой романтика в сердце всегда смиряется перед калькулятором в голове. А переночевать… На вокзале тут спать, конечно, не принято. В гостиницу можно не соваться – тут, в этой части Германии владычествует ещё социализм. Русских туристов что-то не видно. Обычно они так бурно радуются обретённому здесь соотечественнику – словно отбыли с родины не день-три назад, а целую вечность,– что затаскивают в свою кампанию немедленно. А поскольку ты действительно много знаешь уже про эту страну и помогаешь им общаться с местным населением, то пир частенько продолжается всю ночь. Но тут русской речи не слышно. Ну, и ладно. До полуночи можно посидеть в кнайпе, а там – и где-нибудь на травке. Или опять же… Ну, ладно, что я всё о бабах… Из кнайпы на всякий случай прихватил бутылку «Корна» – довольнотаки неплохого пойла, хотя, конечно, по всем параметрам уступающего водке. Но русская водка была дорога, а на случай, если вдруг ночью будет холодно, хватит и немецкой отравки. Из садика, где я расположился, вид открывался замечательный – уносящиеся ввысь башни собора над красными, хотя теперь уже по-ночному чёрными волнами черепичных крыш. Зимой было бы, конечно, не так романтично. Но сейчас, когда тепло… Ты, Германия и звёзды… Словом, не очень-то я обрадовался, когда услышал чьи-то шаги. В темноте разглядеть было трудно, но видно было, что это мужчина. Одетый странно, не по-нашему. Сейчас начнёт выгонять… Но незнакомец агрессии не проявлял. – Прошу прощения у уважаемого мастера, но не позволит ли он мне присесть рядом? – вежественно осведомился он. – Я иду издалека и сильно утомился. Спешил успеть до закрытия ворот… Я пожал плечами. Выговор старонемецкий, одежда, значит, тоже. «Мастер» оттуда же – обращение горожан и ремесленников друг к другу. Будущий английский «мистер». Значит, снова сон из той жизни. Хорошая штука – «Корн»! Кстати, там ещё оставалось что-то… – Уважаемый мастер не откажется промочить горло? – попробовал я поиграть в собственном сне в такого же средневекового бюргера. Хотя это больше походило на что-то из мушкетёров, кажется. Впрочем, неважно. Сон. Люблю такие сны. – Вообще-то я обещал владелице маркграфине… – неуверенно проговорил незнакомец. – Но ночь такая холодная, буду благодарен, если позволите согреться глотком… Что это у вас? А, шнапс… Глоток он сделал мощный. Но тут же закашлялся. – Крепко, крепко, – отдышавшись, заметил собеседник. – Бутылка странная, написание букв необычное. Где же это такое варят? Вы, уважаемый мастер, видно, не здешний? И выговор у вас не наш… Я снова пожал плечами. Что ему скажет название Москвы? Ничего не сказало. Интересно, из какого века это видение. «Россия» – это сказало больше. – А-а, Русс, – просветлел мой визави. – Хорошая страна. Наш маркграф в родстве с русским князем. – Да-а? – искренне изумился я. – Какой маркграф? Мужчина посмотрел на меня с удивлением – насколько это можно было разобрать в темноте садика. – Наш маркграф, – ответил он. – Владетель Эккехард Второй из Гены, маркграф Нойбургский, сын и брат маркграфов Мейссенских. Жена его брата, маркграфа Мейссенского, владетеля Генриха, дама Реголинда – дочь польского короля Болеслава Храброго. А её сестра вышла замуж за сына вашего великого князя Вольдемара, за Святоплука. Так что они почти свояки. Так, вечер перестаёт быть томным, прозвучали в моей голове слова из фильма «Москва слезам не верит». Этого я не знал в своей реальной жизни. Откуда тогда эта версия может появиться во сне? Если нет в голове днём – откуда чему-то появиться ночью?.. – Вы, видимо, этого не знали? – продолжал между тем немец. – Наверное, ваш король Ярицлейф не сильно любит вспоминать братца Святоплука? А тот ведь после поражения в войне недалеко от владений маркграфа Генриха жил – в Рудных горах. Н-да… То есть, нет. Про дела Святополка-Ярослава я, конечно, знаю. Святополк Окаянный, после смерти отца захватил власть в Киеве, убил братьев Бориса, Глеба и Святослава, в борьбе с Ярославом навёл полки своего тестя польского на Киев… Потом потерпел поражение и умер где-то в пустыне «меж чехы и ляхы». Ни хрена я не верил в эту версию, если честно! Святополк был старшим сыном Владимира Красно Солнышко, и власть принадлежала ему по праву. А вот в смерти Бориса и Глеба больше всего был заинтересован именно Ярослав, потому как не убив их и не замазав Святополка их кровью, он оставался вообще без шансов на киевский трон. Что я откровенно и поведал своему нежданному собеседнику. – А вы тут откуда про это знаете? – затем осторожно спросил я. Закон журналистики, которую я тут изучаю: пока задаёшь вопросы – владеешь беседой. А значит, получаешь информацию. – О, совершенно случайно, уважаемый мастер! – ответил немец. – Кстати, я вас не обидел таким обращением? Может быть, у вас, на Руси, вы благородный человек? Я просто смотрю – вы без меча… – Нет-нет, – успокоил я его. – Я, скорее, учащийся. Он ещё раз удивлённо посмотрел на меня: – Хм… Для монаха вы слишком вольно одеты. Впрочем, у русов христианство, говорят, не так давно появилось. О! Вот и случай узнать, в каком году ощущает себя мой сон. – «Не так давно» – это сколько, по-вашему? – задал я провокационный вопрос. – Ну-у… – замялся он. – Кажется, ещё при Старом Оттоне архиепископа посылали. Но после великой княгини Эльги, был разговор, Русь отошла от христианства. И вернулась уже при Вольдемаре, тридцать или сорок лет назад. Так, это значит, год у меня здесь 1020-1030. Спросить, что ли, напрямую? Боязно – и так мой собеседник с всё возрастающим недоумением поглядывает на меня. Есть одно всевременное средство для ликвидации недоразумений. – Ну что, уважаемый мастер, ещё по одной? – предложил я. – Не откажусь, уважаемый мастер, – с достоинством ответил мой странный собутыльник. – Кстати, как вас зовут? – после взаимного прикладывания к горлышку бутылки спросил я. – А то неловко как-то: «мастер» и «мастер». Моё имя Александер из Москвы. – О! Простите, мастер Александер! – горячо отозвался собеседник. – Я сам забыл представиться. Меня зовут Рутгер из Майнца. Я здесь недавно – меня позвали сюда после того, как Нойбургу дали статус города и стали строить этот большой собор. Ага, вот это я слышал вчера с японцами: статус города Нойбургу-Наумбургу присвоили в 1028 году. Ничего себе, занесло меня! – Отсюда и объяснение, откуда я так много знаю про Русь, – продолжал между тем мастер Рутгер. – Меня и пригласили маркграфы Мейссенские, чтобы я расписал новый собор. Я, видите ли, богомаз и немного скульптор, – сидя, криво поклонился он. – Я, бывает, провожу время в их обществе, и подчас они весьма подробно обсуждают славянские и русские дела. Вы знаете, наверное, что сестра дамы Реголинды и жена князи Святоплука была посажена на Руси в тюрьму! Её выручил только король Болеслав, когда победил Ярицлейфа. – Вы – большой человек, мастер Рутгер, – искренне высказался я. – Вы вращаетесь в таких кругах! А кто сегодня правит в этом городе? – Позвольте ещё глоточек? – ответствовал большой человек. – А потом я знаю тут местечко, где мы сможем продолжить беседу за бутылочкой доброго шнапса. Конечно, не такого доброго, как ваш русский, – он качнул головой в сторону гэдээровского «Корна», – но тоже очень ничего для здешних ещё недавно славянских мест. Мы сделали ещё по могучему глотку. В бутылке теперь оставалось немного. Интересно: возможно, остаток ночи я всё-таки проведу под крышей. И забавно: хотелось и проснуться, чтобы убедиться, что я по-прежнему мирно сплю в тихом садике, – и продолжать спать, дабы посмотреть на немецкое «неплохое местечко», где дают шнапс образца 1030-х годов. – Сейчас здесь правит владетель Эккехард. Его ещё называют Вторым – после его отца, которого злодейски умертвили в замке Пёльде тридцать лет назад. Он ехал в Фрозе, где собирались влиятельные рыцари и графы империи, чтобы обсудить дела с выбором нового короля. Там его – и… Показалось мне или вправду собеседник мой допустил некую нотку злорадности? – Но владетель Эккехард не столько правит, сколько… Ладно, – прервал Рутгер самого себя. – Давайте ещё выпьем. Что и было сделано немедленно. – …Их четыре брата, которые Саксонию держат знаете как? О! – и он показал сжатый кулак. – Эккехард здесь, на границе с Тюрингией, держит марку против заальских славян. И жестоко держит, поведаю я вам. Говорят, вы, русы, там у себя со славянами вместе страной владеете. Ну, вам иначе и нельзя… – вздохнул он. – Там у вас эти, патчинаки, варвары, на границах. А здесь Эккехард славян варварами назначил… Генриху этот город тоже принадлежит, – продолжил Рутгер. – Но он в основном в Мейссенской марке сидит, с поодричами и богемами воюет. И с Мечиславом, польским королём. Третий брат Айльвард у него же, в Мейссене, епископом. А четвёртый – Гюнтер – при прошлом императоре Генрихе был канцлером империи. И при нынешнем – Конраде – они все в фаворе… Хм… Нет, действительно, он говорит о здешних правителях явно без положенного пиетета! Я побулькал остатками шнапса: – Ещё? – Вы добрый человек, мастер Александер! – признательно сказал Рутгер. Несколько уже заплетающимся языком сказал, надо признать. Впрочем, я тоже, кажется, уже был далеко не персонаж для плаката о пользе трезвости. – Вы молодой, а понимаете душу художника… И пусть она меня завтра опять отчехвостит, но сегодня я снова напьюсь! Пусть видит, какая она жестокая! И как я страдаю по ней… – Кто она? – поинтересовался я. – Жена? Он воззрился на меня в недоумении. Потом сообразил. – Нет, мастер Александер. Не жена. Она мне – не жена. Она – Ута, маркграфиня. И жена этого животного, Эккехарда… Мне, конечно, следовало бы сообразить раньше. Эккехард, Наумбург, собор, богомаз… Это, значит, он валялся тогда на моей койке в общежитии, затаптываемый «Казачком», и та строгая и милая женщина, что приходила ему выговаривать, действительно была Ута из Наумбурга. Я, значит, тогда просто оказался свидетелем их непростого разговора. Теперь он продолжился. С другой стороны. – Понимаете, мастер Александер, – горячечно шептал мне художник, когда мы взяли-таки ещё бутылку – нет, ну точно, как у бабки-самогонщицы из форточки в нашей русской деревне! – и, счастливо избежав ночной стражи, снова оказались в знакомом садике. – Понимаете, он же её не любит. Я же вижу! Я знаю, что он её даже бьёт! А она – она терпит! Хотя ведь она – из древнего знатного рода, начало которого идёт ещё от франков! Отец – владетель граф Адальберт из Ашерслебена, мать – дама Хидда из Восточной марки! А сама она – вы не поверите! – знает грамоту, училась в монастыре в Гернроде! – Я тебе верю, мастер Рутгер, – отвечал я не менее горячо. – Я же видел, как она прочитала девиз на плакате Че Гевары! – Не знаю такого, – мотал головой Рутгер. – Неважно. Он, это животное, он бьёт её! Её! Этот цветокнебесной прелести и божественной красоты! Я же знаю, я же вижу, сколько она плачет. Я же художник, я знаю краски, я знаю, что надо видеть, чтобы рисовать! И я вижу, что она плакала! – Я знаю, – вторил я. – Я его видел вчера. Это зверь! Фашист! На морде написано! Такие же, блин, к нам на Чудском озере лезли. И на Москву. Пока им в Сталинграде по репе не дали… – я совсем начал терять связь с действительностью. Пьяный богомаз в недоумении воззрился на меня. – Н-нет! Ты путаешь, мастер Александр! Ты не мог видеть его вчера. Он в этой… В Италии. В Майланде. У нас снова заварушка с Папой. Нет там Сталин… э… Ладно! Неважно. Налей! Мы на сей раз прихватили глиняные кружки. Вот только было крайне неудобно отмеривать в них в темноте сколько-нибудь цивилизованные дозы спиртного… – А она – одна! А я не могу с ней даже поговорить! Она и меня боится, понимаешь? Позавчера услала меня из города. Зачем? Я все ноги сбил, еле успел вернуться сегодня. Или вчера?.. Неважно! – Да на его морде всё написано! – вторил я ему. – У него на гербе есть девиз? Какой? Должно быть: «Сила без жалости!» Такие у нас в войну знаешь, что делали! Он снова посмотрел на меня с мутным удивлением. Потом одна мысль пробила в его мозгу дорогу: – «Сила без жалости»! – засмеялся Рутгер с пьяненьким удовольствием. – Это ему подходит! Если б я мог, то на его щите ему эту надпись нарисовал. Сила без жалости! Так и есть. Он ведь совсем не жалеет эту бедную девочку! Особенно после того, как она не смогла родить ему ребёнка! Он вдруг сжал кулаки. – Знаешь, в чём он её обвиняет? Что раз они с братом оба бездетные, то Бог так распорядился. А значит, она понесла не от него! Это ей-то, голубке невинной, такое заявить! А она чиста, как ангел, уж я-то знаю!.. «Раздавить фашистскую гадину!» – такой была последняя мысль перед тем, как я отключился. И снился мне плакат Кукрыниксов – только там красный советский солдат втыкал трёхгранный штык не в Гитлера, а в наумбургского маркграфа…* * *
Я проснулся от благожелательного похлопывания солнечного лучика по щеке. Городок тоже продирал глазки, снова тарахтели «Трабанты», цвинькали птицы где-то наверху. Правая рука затекла, а утренняя прохлада забиралась под куртку и пыталась свить себе гнёздышко на груди, будто нашла себе родного и хотела погреться. Под скамейкой валялась бутылка «Корна». Внутри оставалось больше четверти немецкого аналога «огненной воды». Странно, я же помню, что мы с Рутгером вылакали всё досуха. И потом ещё ходили к этой, как её… Пятый дом за рыночной площадью… Рутгер! Вот оно! Да, с таким снами надо было на исторический идти. Сейчас бы стал крупнейшим специалистом по средневековой Германии… Впрочем, тем лучше. Пить с утра мы, конечно, не будем, а бутылочку положим в сумку. Но вот взяв сосисочку… парочку… тюрингенскую, вкуснятинную до… Ах! И пивка к ней… ним. И тогда – бррр… не будет уже так холодно… Через час я снова стоял возле Уты.* * *
Она не смотрела на меня. Я опять подвёл её и опять напился. И я не привёз ей плаката с портретом рыцаря Революционера из неведомого кастильского замка подназванием Коммуниста. Я, правда, и не тронул её служанку – но кто знает, что было бы, если б её не опередил волосатый Андрюха? Я подвёл даму Уту. И теперь просил у неё прощения. Надеясь, что рано или поздно она снова решит заглянуть ко мне. В сон, или в другое время, или в другое измерение – не знаю, где мы с ней впервые увиделись! Художник Рутгер тоже любил её… Жаль, от него не осталось имени. Как рассказал вчерашний экскурсовод, его называют просто – Наумбургский мастер. И о нём не известно почти ничего. А я, дурак, так и не расспросил подробнее! «Сталинград, Сталинград!..» Более того: от моего – моего доброго и печального собутыльника Рутгера и не осталось вообще ничего. Ведь эта скульптура – точнее, эти скульптуры, что стоят на нефе в нынешнем соборе, скульптуры донаторов здешнего храма, спонсоров, по-нашему, – они были созданы почти через двести лет после того, как жила Ута. И собор был уже перестроен – это не те стены, и не те шпили, что я видел сегодня ночью. И Наумбургский мастер – оставшийся в истории Наумбургский мастер – это тот, кто творил уже постфактум. Делал портреты давно умерших людей. Так, во всяком случае, утверждают учёные. Но – то учёные, которые не берутся судить о недоказанном. Мне легче. Я смотрю на его работу и вижу всё, чем он жил, и чего он хотел. И мне очевидно: тот, кто не видел Уту живой, кто не причастен к событиям, что происходили в её жизни, просто не мог сделать такой гениальный каменный снимок семейной трагедии! В лучшем случае, он повторил то, что было сделано кем-то до него. Римейк. Храм Христа Спасителя. Почти такой же, как настоящий... только с поддельными фресками художника Васнецова. Не о чем спорить! Ибо при первом же взгляде на фигуру видно – Мастер любил Уту. Не через двести лет, не художественным своим видением, нет – здесь и сейчас. Он видел и любил её живою. И повиновался той же страсти, что двигала, наверное, Пигмалионом, молившим богов дать жизнь созданной им статуе. Мастер тоже хотел – нет, не оживить скульптуру. Но сделать из неё вторую живую Уту… Да, он хотел сделать её живою… Во всяком случае, расположенные напротив фигуры маркграфа Германа и его супруги Реголинды нимало не пронизаны тем же духом жизни, реальности. Реголинда, разве что, и то чуть-чуть: продувная улыбающаяся физия, раскрепощённая поза. Рядом со своим мужичком, старательно изображающим святошу, похоже немножко на отражение жизни. Этакая лукавая польская мордашка! Типа наших полячек-студенток из соседнего общежития. Но не рядом с Утой. Рядом с ней оба – так, достаточно условные портретики. Значит, сон то был или неизвестное науке явление – но в нём было всё верно: Мастер её любил. И мечтал стать её рыцарем и даже, возможно, сложить голову за честь Прекрасной Дамы, – и не мог быть рыцарем, поскольку происхождение не давало ему такого права… И всё же Мастер стал им! Он обессмертил свою любимую куда надёжнее, чем все те тысячи авантюристов, прикреплявших девичьи платки к шишакам своих шлемов. Свои чувства он сумел передать всем тем, кто спустя века смотрит на его работу. И ещё одно сквозит в каменных чертах Уты. Отчаяние скульптора. Не только от того, что с замужеством судьба её была решена, и Мастеру не на что было больше надеяться. И не от того, что её отделяла от него длинная феодальная лестница, которую тоже не преодолеть. Нет, тут отчаяние ещё более глубокое. Здесь – тоска по неисполнимому… И потому он передал нам ещё одно. Ненависть! Чем дольше я смотрел на каменную Уту, тем скорее готов был наделить Эккехарда многими пороками, которых он, возможно, и не имел. И главное – я видел в нём всё то, что связывается у нас, русских, с немецким «натиском на Восток». Видел, как он вешает защитников славянских городов по Заале на воротах их собственных дворов, как сжигает детишек в ливонской языческой деревушке, как скачет по льду Чудского озера... Как на клацающем танке давит колонну беженцев из Смоленска… Не знаю, каким был Эккехард на самом деле. И тем не менее, кажется, что знаю о нём всё. По тому, как его изобразил тот неизвестный подлинный автор скульптур. И получается, что его ненависть не умерла, несмотря на тысячу лет разницы между нашими жизнями. Она теперь – во мне. И может ли быть более суровое мщение, чем вот это – сделать так, чтобы каждое новое поколение ненавидело твоего врага? Моя сегодняшняя вражда к Эккехарду заложена ещё тогда – десять веков назад. Это ненависть Мастера к мужу его любимой передается мне. Ещё бы – ведь я тоже люблю Уту… Через века я люблю её любовью того Мастера, что обожествлял свою повелительницу, тайно и страстно мечтая о ней. Он делал, возможно, только памятник своей великой и безнадежной любви, своей великой и бессильной ненависти. Но благодаря этому холодный камень стал тёплым и живым, словно человечекое тело. Как помочь тебе, несчастный собрат мой по любви к недоступному? Века, тяжёлые, как могильные камни, пролегли между нами. Ты давно истлел в земле, не сохранилось даже твоего имени, мастер Рутгер. Отшумели жизни вашего поколения, ваши страсти и ваши горести, ваши войны и ваши победы, и никто теперь не помнит того, что вам казалось тогда столь важным. У нас теперь свои страсти и свои горести, которые кажутся нам самым важным на свете. И вам никогда не дано узнать о них. И всё же это ты, Мастер, перекинул мостик через холодную реку забвения, через века и границы, перекинул его напрямую в моё сердце! Мы оба любим одну и ту же женщину. И оба страдаем от невозможности выразить свою любовь ей самой. В этом – мост между нами, предком и потомком, немцем и русским. Ты не умер, Мастер. Любовь твоя жива! И моя... И надеюсь, что рано или поздно она снова решит заглянуть ко мне. В сон. Или в другое время. Или в другое измерение…Александр Гогин
Хайре, Таис...
Ты компьютер надолго занял? – поблёскивая очками с золотой оправой, жена вытащила из сумки увесистую пачку документов. В очках она была строга и умилительна, прямо учительница начальных классов! Или старших, как в «Большой перемене». – Компьютер. Занял. Надолго? – повторила она, не видя реакции. – А? – наконец, опомнился я. – Да-да, конечно... Ну, ты ж знаешь... Она скептически поджала губы. Иногда моё рабочее – и подчас ночное – время уходило на вразумление варварских полчищ… – Ты ж знаешь, у меня работы – не-впро-во-рот... – делая ужасные глаза, развернулся я к ней вместе с креслом. По вечерам я переписывал программный модуль для нашей бухгалтерии. Так, ничего особенного. Всё то же самое, но «с учетом пожеланий». Каждому же хочется увидеть своё... В результате, будьте любезны, целый фолиант поправок. Честно пытаясь воплотить в жизнь сие, как я его называл, «потакание нечистому разуму», я чувствовал, как подчас мозги мои закипают. Тогда я тихонько, но очень грязно матерился, после чего нажимал alt-tab и переключался на «Героев». Или путешествовал по инету. Ольга подошла как раз в такой момент. Известный «эффект начальства». Но, как девочка умная, она даже не взглянула на монитор. «И слава богу, – благодарно подумал я. – Хоть ей ничего объяснять не надо». – Ладно, – сказала Ольга. – Ильюша до завтра у бабушки, я на его месте поработаю. У нас там «Офис» есть? Ильюше шесть, на выходные его забирает тёща – повоспитывать. В основном, нейтрализовать моё дурное влияние. – Что? А-а... – я снова погрузился в белиберду исходника. – Да... найдёшь там... в главном меню... Найдёшь?! – Попробую!* * *
Пятница. Вечер. Нормальные люди, как говорится, давно… Ну, жена работает, понятно – бизнесвуман, не показатель. Но я-то, я-то! Я что, проклятый?! – Нет! – это я, кажется, даже сказал вслух. До того расчувствовался... Откупорив запотевшую баночку, я влил в себя прохладное пиво. Нет, штамп, конечно, – как программист, так обязательно волосатый, в кедах и с пивом. Но что поделаешь... Зато как хорошо! Лекарство вскоре подействовало. Ступор плавно съехал в сторонку, уступив место утончённо-возвышенному сибаритству. Из космического рассеяния вдруг вынырнула совершенно трезвая мысль: эти программы, языки, эти «дельфы» всякие, если приглядеться, поражают своей нелепостью... Своей неуместностью, бессмысленностью, а главное – ненужностью... Абсолютной бесполезностью – в такой тихий осенний вечер! «Всё, – твёрдо сказал я себе. – Нафиг! Так можно и крякнуться...» Захотелось чего-то нового и необычного – нетрадиционного, что ли, в хорошем смысле... Секунд через двадцать я уже был в интернете. В почте, среди спама, рекламной лабуды и жениной деловой переписки мелькнуло письмо с красивой картинкой. Заинтересовавшись, я отмотал назад. Девушка. Лет двадцати пяти. Ничего такая, даже очень... Блондиночка с прической a la Таис Афинская – матовая кожа, шикарные волосы, недурственные пропорции... Хм, очень недурственные! Собственно, почему Таис? Откуда, спрашивается, у гречанки белокурые локоны, а? А вот... Юношеские грёзы. Отказать юношеским грёзам человек не в силах. И я положил бесстыдную ладошку курсора на её ослепительную грудь...* * *
В гаме и суете виртуального кафе она выделялась... Какой-то незапятнанностью, что ли... Она листала страницы чата и ничего не говорила, а только слушала и помечала строчки красивым словом «Thais». Будто коротала время в ожидании. Как стал делать и я, зарегистрировавшись Лунным Светом. Она заговорила первой... – Свет, ты заберёшь меня отсюда? – были её слова. Я чуть не поперхнулся пивом... Смело! Конечно, это мог быть и старый извращенец – виртуальный трансвестит; противный, слюнявый, с трясущимися руками. Но в её вопросе, мне показалось, было столько грусти и одиночества, столько наивной чистоты, что я повёлся... что я безоговорочно ей поверил. И на миг даже растерялся. «А как же Ольга? – смущённо задал я сам себе вопрос. – Ольга – жена моя, мать моих детей?..» И сам себе ответил: «Да ладно уж! Это ж все, право слово, понарошку...» Неубедительно ответил – ох, неубедительно! Но сегодня, видимо, день такой. Сегодня мне можно всё! Раз уж меня ведет сам рок... А иначе откуда столько совпадений – Дельфы, Таис, настроение, пиво в холодильнике? Нет, такое не может быть случайностью. И это меняет дело. Ибо уж Он-то ведает, что творит? И, лихо открыв вторую банку, я решительно ответил: – Конечно, милая! Я за тобой и пришёл… Мы заказали отдельный альков, чтобы быть подальше от посторонних. Я вставил в плейер диск «Флойда», надел наушники и шагнул внутрь…* * *
...в тиши и тьме царствовал первоначальный вакуум, космическая пустота, только подчеркивающая неловкость и натянутость первого момента – фон исчез, и мы остались вдвоём – вдвоём во всей Вселенной. ...и кто-то теперь должен был взять инициативу, и повести беседу – ведь слушать тишину глупо. И это «должен» слегка угнетало. Но «угнетало» – для мужчины не аргумент. И значит, я должен был вести даму. ...притом вести легко и изящно, чтобы она не ощутила дискомфорта и не заскучала, и не загрустила, а то и просто не ушла… что совершенно недопустимо – ни при каких обстоятельствах. ...и я сказал, и это было Слово. – Таис, ты здесь? – Да, милый, – ответила она. – Я давно жду тебя... Тьму и пустоту начали наполнять едва слышимые звуки, упорядочивая пространство вокруг, изгоняя из него мертвенное ничто. Амплитуда их нарастала, рисунок усложнялся, и, наконец, грянули первые аккорды «Shine on you crazy diamond». В этот момент... я не понял, – включился свет? Я зажмурился и кулаками потёр глаза…* * *
Гигантский малиновый шар августовского солнца скатывался за горизонт, уже почти касаясь края воды. Слева от меня песчаный берег уходил в тревожно-гривастое море коротким, окаймлённым отмелью мысом. Справа, на небольшом возвышении, располагался утопающий в зелени небольшого ухоженного сада. Несмотря на ветерок и поздний час, было тепло. Тёмные стволы олив, осенявшие белоснежный домик в глубине сада, постепенно расплывались в закатных сумерках. Темнеющее небо стало покрываться крупными яркими звездами. Закат здесь был коротким. «Неужели... Греция?» – осенило меня. Шестое чувство энергично закивало головой, подтверждая догадку: «И даже, кажется, Древняя».* * *
Я протянул руку, чтобы постучаться, но передумал – толкнул незапертые ворота и вошёл внутрь. В проходе, под висевшей на бронзовой цепи лампой, стояла Таис в тёмной накидке, короткой, как у амазонки. В слабом свете масляной лампы я всё же заметил, что щёки её пылали, а складки ткани на высокой груди поднимались от частого дыхания. Тёмно-карие, почти чёрные в сумерках глаза смотрели прямо на меня. «Хай!» – собрался сказать я, но засомневался. Вроде как-то по-другому звучит приветствие на древнегреческом... Похоже, но – по-другому. Как же это... сейчас... хей?.. хой?.. хайр?.. И пока вспоминал, услышал: – Я жду тебя, милый!* * *
Таис вложила в «милый» столько нежности, что я нервно сглотнул и забыл поздороваться вовсе – безотчётно ринулся к ней, протягивая навстречу руки. Но она неожиданно отступила на полшага и быстрым движением загасила светильник. В окутавшей нас темноте я остановился, озадаченный происходящим. Таис скользнула к выходу. Её рука нашла мою, крепко сжала. Девушка потянула меня за собой. – Пойдём, – тихо, но твёрдо сказала она. Я поразился, каким властным может быть её голос. Мы вышли через боковую калитку в кустах и направились по тропинке вниз, к сбегающей к морю реке. Солнце село совсем, и лишь низкий полумесяц освещал наш путь. Я следовал за Таис, решив погодить удивляться, и лишь молчаливо любовался её походкой – свободной, с прямой осанкой, придававшей величавость хрупкой фигурке. Стройная шея гордо несла голову с тяжёлым узлом белокурых волос, аккуратно собранных на затылке. Она плотно завернулась в тёмную тунику, и бедра её плавно покачиваясь при каждом шаге – «играли», выпукло обтягивались материей то с одной, то с другой стороны. Тонкая талия подчёркивая гибкость юного тела, маленькие ступни шагали легко и уверенно. Ножные браслеты на щиколотках серебристо звенели...* * *
Тени гигантских платанов скрыли дорогу... За стеной темноты белела холодным светом мраморная площадка – полукруг из гладких плит. Посередине него, на высоком пьедестале стояла бронзовая статуя удивительно страстной женщины. Взгляд её глаз из светящихся камней невольно приковал моё внимание. Казалось, это богиня склоняется к смертным, чтобы в темноте и безмолвии звёздной ночи открыть им некую тайну... В левой руке богиня держала пышную розу – символ женщины, символ любви. Чуть склонив голову, она скидывала с плеч тонкое покрывало, и это обнажало высокие груди, сближённые и широкие, как винные чаши, своей чувственной силой подчёркивающие вдохновенную тайну её лица... Таис благоговейно подошла к богине, чуть замерла у подножия статуи, чтото шепча, и внезапно отпрянула от неё – назад, ко мне. Схватив меня за руку, пытливо заглянула в глаза, будто пытаясь найти в них какой-то нужный ей отклик... Я чувствовал, Таис ищет что-то во мне, но мог лишь молча стоять и по-дурацки улыбаться. Тогда она столь же внезапно, одним движением вновь оказалась на середине мраморной площадки. Трижды хлопнула в ладоши и запела торжественный гимн. «Афродите, наверное», – я разобрал это слово. С подчеркнутым ритмом – так, как поют его в храмах, перед выходом священных танцовщиц. – Не сходит улыбка с милого лика её, и прелестен цветок у богини, – услышал я дальше. Таис снова приблизилась ко мне в танце. – Песню, богиня, прими и зажги Таис страстью горячей! – неожиданно рявкнул я эти невесть откуда взявшиеся слова и принял девушку в объятья. На этот раз она не отстранилась – обвила мою шею руками, крепко прижалась. Туника скользнула наземь. Сквозь тонкую ткань хитона горячее, с бьющимся сердцем тело Таис стало совсем близким! – Ты, воин, знаешь гимн Афродиты? – удивлённо прошептала Таис. – Но... не нужно богиню просить об огне. Сам не сгори в этой страсти! – Я не воин, – прошептал я в ответ, постепенно проникаясь очаровательной мелодикой её речи. – Не воин я, но программист... Я нашёл губы Таис, и мы оба замерли… Неожиданно юная гетера изо всех сил упёрлась мне в грудь кулачками и вырвалась. – Ты программист? – задыхаясь, спросила она. – Так дальше пойдём же! Я нарочно ждала этот день. В горы сегодня быков увели... – Ты... о чём? – не понял я связи. Таис, поднявшись на цыпочки, приникла к моему уху: – Я хочу быть твоею – по обычаю древнему, в только что вспаханном поле... – В поле? Вспаханном? Боги, зачем?! – Ночью, в поле, что вспахано трижды – чтобы Геи принять плодоносную силу, и в себе пробудить. Что-то мне напоминала эта её манера выражать мысли... но я никак не мог понять, что. Я обнял Таис за плечи, безмолвно соглашаясь, и мы устремились вниз вдоль реки. Затем свернули на дорогу, идущую на север. А что, собственно, мне оставалось – говорить про гигиену? Или, может, про предрассудки? Так предрассудки ли это, ещё вопрос... В долине лежала глубокая тьма, луна скрылась за гребнем горы, и только звёзды горели всё ярче. – Неужели дорогу ты видишь? – спросил я. – Или она знакома тебе? – Знакома. На поле Скирона идем мы... Там в ночь полнолуния женщины праздник Деметры справляют. Деметры Закононосительницы. – И что происходит на поле Скирона? Я постараюсь попасть туда, если пробуду в инет… в Афинах чуть дольше, до полнолуния где-то... – Не попадёшь! Женщинам лишь молодым разрешён туда доступ – в ночь после бега. С факелами, но не гетерам... – Так я ж не гетера – я программист, говорил ведь... А ты – как узнала дорогу? – Гетерой не став ещё... После бега с горящею паклей на стержнях жрицы Деметры избрали меня, среди двенадцати прочих. Лишь только закончилось празднество это, мы, нагие, бежали тридцать пять стадий в глубокой ночи, отделяющих поле от храма... Я присвистнул: – Это ж больше пяти километров! Не добежал бы, подох я в процессе... А дальше? – Это нельзя рассказать. Женская тайна, и все мы повязаны клятвой ужасной... Но помниться будет всю жизнь! И бег тот на поле – тоже нельзя позабыть. Под яркой высокой луной бег в молчании ночи. Рядом с подругами славными и быстроногими очень... «Интересно, они знают, что такое рифма?» – я на секунду отвлекся. – Представляю – бежите, красивые, голые, звёздною ночью сверкая... э-э, коленками. Я стал понимать себя хуже, зато Таис, казалось, наоборот. Её вдохновляло моё стремление найти общий язык. – Мы мчимся, мы мчимся, земли не касаясь! Всё тело – струна, нежного ждущая прикосновенья богини, – она уже почти пела. – Ветки деревьев слегка нас касаются... ветерок обвевает горячее тело... А минуешь когда перепутья, с Гекаты грозною стражей... Таис на секунду задумалась и умолкла. – Прошу, продолжай – говори. Ты так интересно вещаешь! – попросил я со всей возможной страстностью. Таис очнулась. – Освобождения чувство приходит! Остановишься – сердце стучит. Так и бьётся, и бьётся... – Ну так! Пять с лишним кэмэ – понимаю... – ... руки раскинешь, вздохнёшь глубоко, и, кажется, миг – и вдаль унесёшься, в запах травы, в запах леса и моря. В лунном свете исчезнешь, как... – В лунном свете? – попытался её перебить я. – Ты говоришь, в лунном свете? – ...соль, что бросили в воду, как дымок очага в атмосфере. Нет ничего меж тобою и матерью-Геей. Ты – Она, а Она, соответственно, – ты! В Лунном Свете, о Боже! Неисповедимы пути твои, равно как и мысли... Таис, не ответив, прибавила шагу и свернула налево. Вдали зачернела полоска деревьев. Всё молчало кругом, только ветер едва шелестел, разносивший запах тимьяна. Я различал лишь Таис, и не видел почти ничего в отдалении. Мы постояли в ночной тиши, окутавшей нас покрывалом из мрака, потом сошли с тропинки на поле. Много раз паханая земля была пушистой и мягкой. Кроссовки глубоко погружались в неё, как и сандалии Таис... Наконец, она остановилась. Вздохнула и неуловимым движением сбросила с себя одежду, знаком давая понять, чтобы сделал я то же. Не отрывая взгляда от её восхитительной фигуры, я нащупал на обуви липучки, потом долго боролся с ремнем и заевшей молнией на джинсах, но справился и предстал-таки во всей красе... Хорошо, лунный свет, мой безусловный союзник, так и остался за гребнем горы. Таис выгнулась, закинув голову назад и подняв руки к голове, сняла ленту. И обрушила вниз волну распустившихся волос. Молча подошла ко мне, обняла... Пальцы её рук сжимались, лаская мои волосы, скользя по затылку и шее… От влажной, тёплой, недавно вспаханной земли шёл сильный запах – перегноя, свежих коровьих лепешек и дождевых червей. Казалось, сама Гея, вечно юная, полная плодоносных соков жизни, раскинулась в могучей истоме... Я ощутил в себе силу титана. Каждый мускул тела теперь приобрел твёрдость бронзы. Схватив Таис на руки, я поднял её к сверкающим звездам, бросая её безумной красотой вызов холодной гармонии мирозданья...* * *
Прошло немало времени, но я не торопился овладеть ею на поле Скирона. Я оттягивал миг блаженства. Склонившись над Таис, я целовал её теплые детские губы, ласкал языком упругую грудь, гладил впадинку горячего живота и шептал строки из всплывшего в памяти стихотворения: Я унесу тебя к центру Вселенной, Где в ярком свечении Солнце угаснет – Пусть поглядят на тебя, совершенную! Пусть убедятся – ты всех прекрасней... Таис повернула голову, удивлённо всматриваясь в моё лицо. – Ты хорошо образован, милый? – вопросительно прошептала она. – Глупы соотечественники мои, программистов назвавшие дикими горцами... Но всё же, от небесной далёк ты Урании – лучше бы быть тебе с Геей... Я хотел возразить, но замолк – увидел ресницы, прилипшие пряди волос на лбу и тёмные круги под глазами. Странно, ничего ж ещё не было... Оглянулся – края поля, во тьме казавшегося необъятным, оказались совсем близки... Неужели долгая предосенняя ночь кончилась? Я что... был в обмороке? Или провалял дурака всю ночь?! Да нет, не может быть... Таис приподнялась на локте и тоже удивлённо посмотрела на поднимавшуюся из-за горизонта зарю. Внизу, в просвете рощи послышалось блеяние овец. Она медленно встала, выпрямилась навстречу первым лучам солнца, осветившим золотистым контуром её тело. Руки вновь поднялись к волосам извечным жестом женщины – хранительницы и носительницы красоты, томительной и зовущей, исчезающей и возрождающейся вновь, пока существует род человеческий... Таис накинула тунику и медленно исчезла на моих глазах, будто растворилась в солнечном свечении... – Прощай, любимый!.. – растаяли в воздухе её последние слова. – Эй, постой... ты куда! – воскликнул я, ничего не понимая. – Как прощай? А идти мне – в каком направленьи? Я же местных дорог направленья не знаю... Что вообще за фигня происходит?! И рассвет сразу после заката... когда эти, как там, ваши... клепсидры – отмерить и час не успели б! Я недоумённо крутил головой, спешно пытаясь нащупать зарывшиеся в землю кроссовки и прочие детали туалета. – Это... Хайре!* * *
– Хайре, хайре, кот октябрьский! Так для этого тебе компьютер был нужен?! Ольга строго поблёскивала тонкой оправой очков... В тёмно-карих глазах вспыхивали искорки – ревности? бешенства? иронии? Надеюсь, последнее... Вокруг меня валялись пустые банки «Хайнекена», наушники сползли и висели на одном ухе, на мониторе висело окошко с надписью: «Супругой твоею разорвано было соитие наше! Бесцеремонно разорвано и – увы, навсегда... Прощай мой любимый! Отныне несчастная, Таис». Я потряс головой и зажмурился. Надпись сократилась до «Соединение было разорвано пользователем». – Ну! Я жду тебя, «милый»! – грозно потребовала отчёта жена. Проглотив комок в горле, я неуверенно произнес: – Хай... ре!Евгений Гордеев
«Живое» тело
…Мне не нужна молодость твоей кожи, Мне даже не нужно, чтоб ты была светлой, мне нужно, Чтоб ты сумела принять всё это И жить на краешке жизни... П. Кашин Его глаза невидяще смотрели сквозь заляпанное весенними дождями стекло на шумную, неприглядную улицу, где покосившиеся фонарные столбы грустно глядели единственным глазом в разбитый мокрый асфальт. Он сидел за столом, подложив под голову сложенные руки, казалось, рассматривал спешащих куда-то неопрятных, погрязших в своей деловитости прохожих, сидящих на тополе чёрных, крикливых галок, проносящиеся беспечно автомобили. Но это только казалось, что он куда-то смотрел. Кто мог заглянуть ему в глаза? Никто. А если б кто-то и заглянул, то обнаружил в них только пустоту и отрешённость, уткнулся бы в глухой забор, прочно отгораживающий от этого мира. Забор, с любовью и долготерпением им возводимый. Он был далеко, настолько, что вряд ли бы смог вернуться сейчас в реальный мир. Лицо его время от времени озарялось улыбкой, точно солнечный непоседливый зайчик из детского зеркала проносился по предметам, не оставляя на них следа. Мгновение назад он был, но больше его уже нет. Он вспоминал, вспоминал что-то тёплое, замечательное, что произошло с ним в тот день. Старался припомнить, когда ещё ему было так покойно и счастливо, когда ещё он чувствовал в себе такой прилив сил, такую свою нужность для кого-то и… не мог вспомнить. Ах да, как это было неожиданно и замысловато. Порой, ища что-то всю жизнь, мы проходим мимо того, что ищем, не видим то, что нужно видеть, не хотим знать то, что необходимо знать. И как ловко иногда мы просим память не тревожить нас по пустякам. Пытаясь за суетой забыть то, что нас так заботит. Он не хотел больше поступать так. Слишком, слишком долго он заставлял себя не думать ни о чём, не верить ни во что и никому. Он в конце концов сам поверил в своё тихое сумасшествие, в свою ограниченность. Чтобы жить только в своём мире, по своим правилам, по своим законам. Да только вот теперь захотелось плюнуть на эти правила, на эти законы, на эти догмы. Захотелось смотреть и смотреть на красоту блеснувшей надежды. Захотелось, чтобы свет от этой едва заметной золотистой нити озарял небо над его головой. Не поздно ли? – насмешливо вопрошал его ставший циничным к этому времени ум. Не поздно ли? – пугал он откровением слов, рисуя неприглядные картины возможного будущего. Но циник-мозг не мог побороть робкое, едва-едва зародившееся чувство в его груди. И чувство это, хоть и сжималось в комочек, но из последних сил удерживало надежду. Надежду, – которой приказано умирать последней. И по которой он уже давно справил тризну. Так что же случилось? – подумал он. И со вздохом облегчения и радости вспомнил. Он познакомился с девушкой. С девушкой, которая пишет стихи и читает Гумилёва, Мандельштама, Шекспира.* * *
Дни в детстве несутся сломя голову, как будто боясь не успеть за уходящим солнцем. В юности, переходя на шаг, позволяют осмыслить, куда они так спешили в детстве. Когда же ты почувствовал себя взрослым, они, вконец обленившись, едва тащатся по бесконечной дороге, сменяясь друг другом, без эмоций, утратив краски и свежесть, перестают поражать огромностью и непонятностью лежащего под ногами мира. Новые, потрясающие нас радостями или огорчениями события приходят всё реже и реже. Еда и поступки становятся пресными. Становится настоящими. Он ненавидел свою нудную канцелярскую работу, на которую приходилось ходить ежедневно, из месяца в месяц и из года в год. Он видел за всеми крючочками, палочками, буковками, которые ему приходилось творить за стареньким монитором, издевательство над самим существованием человека. Ему не везло в жизни. Про таких обычно говорят – неудачник. По службе его обязательно обходили более настырные, более наглые, затем – и более молодые. В магазине продавщицы обвешивали, обсчитывали, честно глядя ему в глаза. Упрекнуть их у него просто не хватало смелости. На рынке старушки-одуванчики всучивали картофель по самой высокой цене, да к тому же наполовину гнилой. Громко причитая ему в спину о здоровье, котором его наградит Господь, и с пожеланиями приходить ещё. Он не жаловался. Наверное, потому, что просто было некому. Жил, как умел, работал, как умел, любил, как умел, жалел, как умел. Жена не смогла вынести его любви и полугода и отправилась искать судьбу на стороне. А он остался один, один в квартире. С телефоном, компьютером и мыслями о превратностях судьбы. Хотя… Не совсем один. У него была Она – Сеть. Да, он открыл для себя сеть! Что за чудо этот интернет! Сколько радости он приносит миллионам людей! Из скромного застенчивого очкарика Сеть делает полного сил и здоровья, уверенного в себе мужчину. Из женщины, не нашедшей радости в реальной жизни, замученной подтекающим краном на кухне, страдающей от недостатка внимания мужчин, она творит кокетливую белокурую бестию. Она творит желанные реальности, эта Сеть! Он окунулся в новый мир полностью, с головой, и вскоре уже купался в волнах новых знакомств, новых ощущений, новых эмоций. Этот праздник захлестнул, закружил, умчал его в новый мир! Впервые он почувствовал себя свободным. Здесь никто не даст понять, что ты начал лысеть, что от тебя попахивает потом, а кругленький животик норовит свеситься через ремешок брюк. Ты уверен в себе, твой левый дырявый носок и старые, со сбитыми каблуками, осенне-зимне-летние ботинки никто не увидит. Никто не усмехнётся над морщинистой сеточкой вокруг глаз немолодой уже леди. Здесь все равны. Игра. Всего лишь игра из слов. И он играл, играл самозабвенно, восторженно, отдавая всего себя. О, эти эротические игры, захлёстывающие, словно лассо вокруг шеи! Эти стремящиеся к контакту женщины! Он полюбил чаты. Он полюбил всю эту неразбериху и болтовню, весь этот бедлам, все сальности, гадости и глупости, которыми наполнено это злачное место. Но всё приедается. В один из дней он решил виртуально затянуть ремешок на брюках потуже и отправиться в путь к настоящему знакомству. Где-нибудь в другом месте, где его никто не знал. На одном из незнакомых чатов взгляд его остановился на прижавшемся в уголке простом, ординарном нике. Была какая-то беззащитность в этом стоящем отдельно от других имени. И ему захотелось стать опорой для новичка. Впоследствии он не мог сам себе ответить на вопрос, чем привлёк его внимание этот ник. Нет, он не был броским, не был красивым – он был тёплым. Слова, которые возникали на мониторе, тоже отдавали теплом, человечностью, каким-то спокойствием, ощущением обещанного счастья. Ах, что за прелесть была эта девушка! Это была ОНА. Она, та единственная, неповторимая, которую он искал, искал всю свою сознательную жизнь, искал, веря и не веря, что такая девушка существует. Вскоре он уже видел её во снах. Он видел её в мечтах. Он сам не мог себе поверить, что действительно нашёл её! Это было озарение! Что это было за время! Какие это были встречи, какие разговоры! Полные огня, чистоты, правдивости, кристальной ясности. Вслед за нею он всё поднимался и поднимался до неведомых доселе душевных высот. Он обрёл крылья. Стихи и музыка лились из него, как чистейшая, прохладная вода из родника. Он осознавал, что может всё, всё в этом мире, ему всё подвластно! Он боялся только одного. Что когда-нибудь этому придёт конец. Впрочем, не совсем так. Он знал, что рано или поздно всё заканчивается. И хотел только одного – чтобы этот период его жизни продолжался как можно дольше. Ведь сколько было бессонных ночей, сколько было выпито крепкого чая и не менее крепкого кофе! Сколько времени было проведено в мысленных разговорах с нею! Её дух незримо был рядом с ним. Всегда! Разве это «всегда» может, имеет право внезапно кончиться? Разве имеет право кончиться то состояние, когда он слегка дрожащей рукой открывал новое письмо от неё? И видел, сопереживал её желание быть кому-то нужной, знать, что кто-то нужен тебе. Что это было, любовь? Дружба? Или поиск самого себя? Он не мог ответить. Отношения развивались, развивались так же, как в простой, обычной человеческой жизни. Нечастые разногласия сменялись письмами нежности и обожания. Отчего-то вопрос о встрече не приходил ему в голову. Может, пугал своей приземлённостью, а может, он просто не верил в свою обаятельность в реале. Но время шло, приближался новый год, первый Новый год, который они должны были встретить вместе. Отношения уже достигли той стадии, когда требуется новый виток чувств и эмоций… либо происходит спад и постепенное исчезновение интереса друг к другу. Будущая встреча казалась ему именно таким – необходимым – витком в их любви. Страшно волнуясь, как будто бы на свидании в первый раз, он сбивчиво стал объяснять ей суть своего решения. И о чудо – она согласилась с ним! Согласилась, что пора расставить все точки над i, и эпистолярное общение превратить в реальное. А может быть, и во что-то большее. Его счастью не было предела! Мир играл радугой, само солнце светилось от его радости! Довольный как ребенок, он уснул. Наутро, привычно раскрыв свой электронный почтовый ящик, он нашёл в нём письмо от неё. И начал читать, совершенно ничего не понимая!«Здравствуйте, уважаемый пользователь! Поздравляем Вас с наступающим Новым годом! Спешим Вам сообщить, что Вы около года пользовались нашей демо-программой «ЖИВОЕ СЛОВО». Эта программа была разработана в рамках улучшения времяпрепровождения одиноких людей. Качество нашей продукции Вы, надеемся, смогли оценить по достоинству. К сожалению, время пользования программой заканчивается после достигнутой между пользвателем и нею договорённости о встрече. Однако спешим довести до Вашего сведения, что нами разработан новый пакет программ, которые являются продолжением общения с виртуальными друзьями. Программа носит условное название «ЖИВОЕ ТЕЛО». Данный продукт является коммерческим. Поэтому от Вас требуется оплатить наши разработки, а также приобрести необходимые атрибуты для Вашего компьютера, чтобы полностью насладиться обществом Вашей знакомой. Надеемся на дальнейшее тесное сотрудничество. Успехов в работе и личной жизни! Будьте с нами, мы Вас понимаем – девиз нашей фирмы. Сотрудники фирмы «ОДИНОЧЕСТВУ – НЕТ»
Он сидел потрясённый, раздавленный. Смысл этих строчек никак не мог дойти до его сознания. Мир, который он себе выстроил, оказался картонным домиком! Который к тому же, оказывается, выстроили для него другие! Красивым, разукрашенным, с шёлковыми ленточками, с резными наличниками. И он сидел в этом домике с тщеславным видом, гордясь тем, что сумел его выстроить, сам, без посторонней помощи! Вот только его дом оказался муляжом и рассыпался от первого столкновения с реальностью! И, теперь, казалось, каждый прохожий тычет в него пальцем и смеётся над его наивностью, а знакомые тихо прыскают в кулак, когда он поворачивается к ним спиной. Он не мог понять, какой из двух миров обманул его больше. Тот, в котором он родился, или тот, в котором он открыл себя заново. Следующим утром, встав с постели, он отправился в ванную. Тщательнейшим образом выбрился, уложил непослушный вихор на затылке. Сбрызнул лицо лосьоном. Медленно, изредка вздыхая, надел свою самую любимую белую рубашку, затянул потуже галстук… Через несколько минут, быстро встав, как человек принявший решение, отправился на работу. Там, сев привычно за монитор, начал торопливо писать:
«Я ждал. Я жду. Я жду уже очень давно, порою, кажется, что прошли тысячи лет, что надежды уже давно нет, как нет тени от давно поваленного временем высокого дуба, стоящего одиноко на холме из детства. А меня всё тянет и тянет на этот холм, тянет привычно усесться к теплому стволу спиной, облокотиться о него и закрыть глаза. Смотреть сквозь веки на солнце, и любоваться ослепительно ярким его цветом. Дуба давно нет, а я всё ещё жду. Я всё ещё жду, что вдруг однажды, вопреки умершей надежде, ты возникнешь из небытия, впорхнёшь лёгкой ослепительной, завораживающей своим полётом бабочкой в мою серую, забитую осенними дождями и ненастьем, захватанную чужими липкими руками и потерявшую уже от этого чистоту, новизну и, наверное, красоту жизнь. Ты – ворвёшься в мою жизнь. Я ждал этого. Я жду этого. И, вероятно, буду ждать ещё очень и очень долго. Я шагаю, отмеряя день за днем без сомнения всю ту роскошь, что дана нам сверху, ни капли не жалея о том, что столько уже прошло, что столькому уже не сбыться. Я отмеряю это всё без грусти и без сожаления, я знаю, я твёрдо знаю, что когда-нибудь мы столкнёмся в этом безумном танце, в этой круговерти из событий, причин, действий, эмоций и времени – в этой, или в другой жизни. А пока – а пока выцветающие от тщательного всматривания в чужие лица глаза. А пока – груз несбывшихся надежд и упущенных возможностей всё сильнее сгибает спину. А пока – становится шаркающей походка, становятся дрожащими, словно с перепою, пальцы рук. Всего так много, но к счастью, к большому счастью есть ещё на другой чаше весов – мечта. Мечта – встретиться с тобой, однажды увидеть тебя в толпе спешащих некрасивых людей, в окне поезда, проносящегося мимо, в экране телеящика – и понять, что ты действительно существуешь. Ты действительно существуешь. Я узнаю тебя сразу, я не могу тебя не узнать. Слишком долго я ждал, чтобы упустить этот шанс. Один-единственный, который больше не выпадет никогда. Я запрокидываю голову, и вижу твоё лицо в облаках, ведь каждый видит только то, что хочет увидеть в небе. Так приди же ко мне, перестань быть зовущей, щемящей тоской, перестань быть химерой, гнетущей, но такой сладостной, которую невозможно сбросить, и которую добровольно согласен носить ещё тысячу лет, только бы ты была. Но, всё же что это? что за мысли и слова? вознаграждённое ожидание? И я боюсь поверить самому себе и страшусь протянуть руку и дотронуться до тебя, я боюсь, что сказочной Снегурочкой ты растаешь на моих глазах от моего горячего дыхания, и сквозь пальцы незаметно скатишься холодными водными струями на землю, снова уйдёшь от меня. И я стою в стороне и только любуюсь игрой слов, единственное, что дано мне – наблюдать, и, может быть, что-то видеть. И я стою призраком за этими словами, призраком, которому бывает и больно, и трудно нести свой крест. Но от призраков ждут только одного, чтобы не нарушались правила игры в призраков. Чтобы они продолжали ходить по замку и греметь ржавыми цепями пугая всех. Цепи тяжелы и давно натёрли запястья и щиколотки. До всех мне совершенно нет дела, но я не хочу напугать тебя. Сон нейдёт, и я по странной укоренившейся за годы, за долгие годы, привычке снова веду нескончаемый разговор с тобой. Это неправильно, и так не должно быть. Что-то должно произойти: либо умрёт призрак, либо умрёт человек. Ты придёшь ко мне, ты придёшь ко мне совсем скоро, я просто не смогу больше существовать без этого. Я шепчу это как молитву, как самые главные, самые важные заклинания в своей жизни. Ты придёшь ко мне. Я понимаю, что пытаюсь совершить невозможное, пытаюсь заставить себя научиться жить без тебя, твердя самому себе, что это не надолго и скоро всё изменится. Скоро всё изменится? Скоро ли? Всё ли? Изменится ли? И жестокая, режущая плоть – правда – слетает с моих губ, и мир прекращает своё существование. Отчётливо осознавая своё одиночество, с безысходностью и апатичностью я смотрю на Луну, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не выть. Волк – одиночка… Тебя нет, тебя пока нет? Тебя уже нет? Неужели тебя не будет? Я не хочу в это верить, я постараюсь в это не верить. Я отправляюсь искать тебя в другой мир…»
Вечером, после окончания работы, он отправился оплачивать первый взнос.
class="book">Рю
Продавец
Солнце смеялось в витрине универмага на главной улице так, что было больно глазам. Цветные огни и разодетые манекены так и манили войти. Он вздохнул, медленно повернулся и побрёл прочь, бросив украдкой последний взгляд на сияющее великолепие. «Сначала – по тому адресу в объявлении. А там... там будет видно». Он достал из кармана мятую газету и в очередной раз убедился, что глаза его не обманывают. Адрес называл какую-то незнакомую улицу на самой окраине. «Придётся идти пешком. Денег в кармане – ни кроны. Будем надеяться, что это не обман и не шутка. Этого мне ещё не хватало. Что тогда я буду делать?» Он шёл по улице, заполненной весёлыми людьми. Все улыбались друг другу. Какой-то мужчина подмигнул ему, как хорошему знакомому. «Мы встречались?» Дома по обеим сторонам улицы сверкали яркими красками. Почти с каждого подоконника свисали пестрые лианы цветов, наполнявшие воздух лёгким пьянящим ароматом. Он втягивал его в себя, как вино. Трава газонов, обильно умытая дождём, искрилась на солнце мириадами бриллиантов. Из распахнутых дверей и окон кафе доносилась музыка. Давно забытая, но так упоительно кружащая голову мелодия Штрауса. «Когда закончу свои дела, – подумал он, – непременно сюда вернусь... если повезёт. Вон какой запах от кухни». Несколько столиков расположились прямо на тротуаре под жёлтыми зонтами. Жёлтые зонты и красные столы. И цветы, цветы... На углу стояла красивая девушка, блондинка. Он не удержался от того, чтобы обернуться. Её золотистые волосы сияли в лучах солнца, почти закрывая прелестное личико. Он ещё успел уловить смелый разрез губ. Из-под короткой красной юбки видны стройные, загорелые ноги. Маленькие руки, высокая грудь... Он зашагал дальше, представляя себе, как было бы приятно пригласить куда-нибудь эту девушку. Хотя бы в то самое кафе. «Вдруг она не откажет?» Ноги сами остановились перед обычным домом с серой вывеской «АТЕЛЬЕ ФАНТАЗИЯ – КУПЛЯ, ПРОДАЖА, АРЕНДА». Адрес совпадал. Стеклянная табличка на двери гласила: «Скупка – понедельник, среда и пятница, с 10-00 до 16-00». Он бросил взгляд на часы. Половина одиннадцатого. А настенный календарь у него на кухне показывал среду. – Добрый день, уважаемый, – вежливо поздоровался неприметный мужчина за высоким столом, походящим на прилавок. Кроме прилавка и нескольких абстрактных картин на стене, в комнате ничего не было. – Эээ... здравствуйте. – Вы хотите продать свои фантазии? Он покраснел. «Неужели с первого взгляда видно, что мои дела настолько плохи, раз продавец сразу понял, что я пришёл не покупать?» – Что?... А... Дда-да. – Очень хорошо. Тогда сначала мы должны посмотреть их и оценить. Прошу, пожалуйста, за мной. Мужчина поманил его к двери, скрывавшейся в углу за прилавком. За ней оказался полутёмный коридор с множеством кабинок. – Пожалуйста, снимите здесь свой... эээ... пиджак, наденьте вот этот специальный комбинезон и пройдите вон в ту кабинку. Я надену на вашу голову такой прибор, вроде шлема для мотоциклистов, который позволит нам просмотреть ваши фантазии. Если они нам понравятся, и вас устроит наша цена, мы подпишем договор. Только после этого мы их скачаем и поместим в банк для покупателей. Оплата на месте. Кстати, хочу заметить, может случиться так, что ваши фантазии настолько понравятся будущему покупателю, что мы ещё доплатим вам впоследствии. Такое иногда бывает. – Очень... интересно. Значит, покупатель тоже может просмотреть мои фантазии перед тем, как... купить? – Ну, разумеется. Ему тоже наденут комбинезон: техника безопасности, знаете ли – электричество, нановолны и всё такое. Садитесь в кресло. Надевайте шлем... так... всё в порядке. – И что мне теперь делать? – Ничего. Абсолютно ничего. Просто сидите и отдыхайте. Можете даже ни о чём не думать. Фантазии в нашем мозгу существуют независимо от того, над чем работает мысль. Мужчина ещё раз поправил на нём шлем и вышел. Вот так, оказывается, всё просто. Шлем на голове был тяжеловат, но в остальном всё было нормально. Ни боли, ни каких-либо других неприятных ощущений. Только едва слышное жужжание откуда-то из-за спины. Он вздрогнул и отогнал от себя сон. Сердце его стучало. «Господи, хоть бы всё прошло как надо! Я должен продать им мои фантазии! Это решило бы все мои проблемы. Мне так хочется есть. И пить. Да и за комнату не плачено уже три месяца. Вот получить хотя бы крон пятьсот... или лучше восемьсот. Неужели они не заплатят мне хотя бы по низшему разряду?» Через какое-то время в кабинку вошёл другой мужчина и снял шлем с его головы. Кивком пригласил к выходу. – Как, уже всё? Сердце бешено колотилось. Продавец смотрел на него с лёгкой улыбкой. – Да, уважаемый. Могу вас сразу успокоить – наш эксперт удовлетворён вашим товаром. Более чем удовлетворён. Вы принесли нам первоклассный продукт! Мы оценим его по высшей категории качества. Прошу, пожалуйста, в кабинет, там вам предложат прочитать и подписать договор, затем мы скачаем ваши фантазии, ну а потом – в кассу. Он не мог поверить собственным ушам. Через полчаса он стоял на улице, крепко сжимая в руках кожаную сумку, какие носят кассиры, битком набитую новенькими купюрами. Деньги! Столько денег за его фантазии! Целое состояние! «Никогда не думал, что внутри меня скрывается такое богатство! Почему я не знал этого раньше? Всё так легко и просто, я даже ничего не почувствовал. Только к концу лёгкое жжение в висках и как бы металлический привкус на кончике языка. Как же это, что никто не посоветовал мне этого раньше? Ведь сюда наверняка ходит много людей». Перед магазином, взвизгнув тормозами, остановилась старомодная машина с запылёнными стёклами. Толстый водитель выскочил и неуклюже открыл дверь. Из салона вылез грузный человек с бледным лицом, казавшимся восковым. «Покупатель приехал. Может быть, выберет именно мои фантазии? Вот было бы забавно». Он повернулся и зашагал обратно по той же улице, что и пришёл. Что-то произошло. Грязные обшарпанные дома стояли по обе стороны дороги. Ветер нёс клочки бумаги и шелуху от семечек. У покосившегося столба едко дымила урна. Зазевавшись, он едва не споткнулся о полуразвалившийся палисадник, заросший пожухлыми мальвами и полынью. Подслеповатые, давно не мытые окна тускло отражали грязный диск вечернего солнца, путаясь в верёвках со свисающим с них стиранным бельём. Незнакомый встречный грубо толкнул его, когда он испуганно обернулся на сигнал машины. На углу – пожилая проститутка со скучающим лицом. Её редкие, сожжённые перекисью волосы едва прикрывают розовую кожу головы. На ней блузка без рукавов и короткая юбчонка, когда-то красная. Худые руки и ноги, неестественно белые, с просинью вздувшихся жил. Грязная чёлка накрывает глаза и нос, оставляя открытыми только ядовито накрашенные губы кроваво-красного цвета. «А куда ушла девушка?!» – захотелось крикнуть ему. Желудок свело – не то от отчаянья, не то от голода. «Господи, где-то тут рядом было кафе – а, может, я просто пошёл не по той улице?!» В раскрытую дверь видна обстановка пивной. Там полумрак от табачного дыма. Тошнотворно пахнет дешёвым ромом, кислой капустой и свиным жиром. Изнутри доносится нестройное пение подвыпивших посетителей. У двери – куча отвратительного мусора. Стены мокрые, и сильно пахнет мочой. Он в отчаянии тряхнул головой и побрёл дальше, помахивая сумкой...* * *
Элегантный водитель, завидев стройную фигуру хозяина в дверях модного бутика, проворно выскочил и распахнул дверцу лимузина, отделанного внутри нежно-яичным бархатом. Очаровательная девушка, сидевшая на мягком диване сиденья, поставила в бар хрустальный бокал с розовым ликёром и протянула руку: – Ну, как, удачная покупка, дорогой? Солнце смеялось в зеркальных стёклах машины.Ада
Катализатор
Уважаемые пассажиры, посадка на Гоби – через пятнадцать минут». Данил рефлекторно вскинул взгляд, снова задумался. Он думал о Егоре. Каким стал лучший друг за эти годы? Будет ли тот, кто воплотил в жизнь все мечты, рад встрече с человеком из прежней, не столь благополучной жизни? Если не будет – они просто не встретятся. Тесная каюта третьего класса: койка, терминал, санитарный блок за занавеской. Даже на эту «роскошь» его сбережений хватило в обрез – билеты на Гоби стоят всемеро дороже, чем на Землю, колыбель человечества. Пятнадцать минут промелькнули быстро. Спуск в толпе пассажиров, формальности в космопорту. Медовый, почти оранжевый мелкий песок везде, куда хватает глаз, жар огромного солнца приятен, лучи словно целуют каждую клеточку тела, нежный, едва уловимый аромат витает в воздухе. Две улочки убегают от космопорта, на каждой от силы три десятка домов. В одном саду растут кусты с листьями в шахматную клетку, другой дом окружили деревца в фиолетово-красную полоску, на крыльце третьего лижет лапку маленький Сфинкс… Глаза Данила круглые, как блюдца, рот приоткрыт, он налетает на прохожих. Но те даже не замечают – они сами пребывают в таком же состоянии. На Гоби возможно всё, здесь как нигде актуален призыв: «Будьте осторожны с желаниями!» Шестнадцатилетний мальчишка с одной из ближних планет, которого за неуспеваемость выгнали из школы пилотов, осторожен не был. Его дядя служил механиком на «Николае Афанасьеве», малом разведывательном корабле, открывшем Гоби, и мальчишка узнал об открытии чуть ли не раньше чинов из Космического управления. Он украл катер, добрался до Гоби. В нём пылала жажда доказать сварливой матери, отвергнувшей его девушке, одарённым сокурсникам, всему миру, что он не неудачник, а наоборот, круче и лучше всех – и из песка встали боевые корабли, огромные, ощетиненные страшными пушками, в непробиваемой броне… сотни, тысячи, десять тысяч кораблей. С ними мальчишка стал бы диктатором Вселенной. Корабли взлетели и атаковали эскадру Галактического союза. Из пушек, созданных мыслью, хлестали потоки плазмы, но мелкие манёвренные летательные аппараты Союза были неуязвимы. Зато корабли мальчишки развалились на части сами собой. Так человечество узнало, что созданное из песка удивительной планеты невозможно применить во вред людям. Государство разрешило поселение на Гоби, но не спускало с планеты бдительного ока. Данил подозревал, что даже диспетчеры и администраторы космопортов имеют чины в СБ. На Гоби забросили больше научных станций, чем на любую другую планету. Уникальный грунт, способный под действием мысли принимать любые формы, учёные окрестили «ноопластическим» – но дать сколько-нибудь внятное объяснение, почему он так себя ведёт, не могли. Загадкой оставалось и то, почему кислородная, пригодная для человека планета не имеет ни фауны, ни флоры. Ведь даже в настоящей Гоби растёт саксаул. Скромный белый домик в два этажа, самые обычные, земные яблони и вишни вокруг, яркая вывеска над входом: «Сувениры». На первом этаже лавка, на втором живут… Данил вдохнул всей грудью и толкнул дверь. – Данька, ты? Сколько лет, сколько зим! – коренастый усатый мужчина шагнул из-за прилавка, раскрывая объятия. Минут пять ушло на приветствия. Затем Данил смог немного оглядеться. Стены были покрыты картинами, панно, расписными тарелками, на полках стояли вазы, статуэтки, часы, в витринах сверкали ожерелья, серьги, кольца, маленькие фигурки, безделушки непонятного назначения… Казалось бы, сувенирная лавка на Гоби обречена на банкротство. Зачем платить деньги за красивую вещицу, если можно самому «вылепить» что угодно? Но не всё так просто. Людей, которые наделены ярким, богатым воображением, меньшинство, для большинства верна же ситуация: «Чего-то хочется, а чего – не знаю». Неопределённые желания песок Гоби не исполняет, вот и выходят у туристов уродливые слепки или мазня… У Егора в штате три дизайнера, да ещё вольные творцы приносят работы. Вот картина в духе «фэнтези»: безупречно гладкая фактура, богатство оттенков, тонкие линии – такое просто невозможно сделать ни на компьютере, ни по-старинному – красками. Вот это колье с цветами, выложенными из рубинов, и фоном из изумрудов потянуло бы на миллионы, а здесь стоит две тысячи пятьсот, при том, что самый дотошный эксперт не назовёт камушки бижутерией… В лавке много сокровищ, но главное Егор прячет от чужих глаз.* * *
Двое мужчин лежат в шезлонгах на песке медового цвета, озеро плещется почти у ног. С улицы озера не было видно, а отсюда не видно других домов. В двухстах метрах на волнах качается маленькая спортивная яхта. В мелком озерце даже она кажется слишком громоздкой. Из дома выходит стройная, высокая девушка: каштановые волосы стрижены каре, белые топик и шорты облегают фигуру. Отдав Егору поднос с двумя коктейлями, девушка целует его и взбегает по склону к веранде. – Хороша моя Натка, да? Потому и прячу. Ноет иногда: надоело за компом сидеть с бухгалтерией, дай хоть разок тебя подменить, в магазине поторговать. А как я её пущу? Только представь – зайдёт какая-то уродина, увидит Натку и пожелает: чтоб ты ногу сломала! Бабская зависть – страшное дело. Или какой-нибудь кобель… Она ж не сможет отказать! Не потому, что плохая, а потому… Да что я тебе объясняю, Данька, это первоклашки знают. Насчёт первоклашек Егор загнул. Но взрослые люди знают: созданное из песка Гоби имеет нестабильную структуру, которая может деформироваться под воздействием сильных мысленных эманаций – владельца вещи или окружающих людей. Вазочка, купленная в лавке Егора, упадёт и разобьётся, если этого всей душой пожелает завистливый гость. А хозяйка потом починит – собственным желанием… Когда-то это свойство сломало планы рвущегося к власти мальчишки. Страшно подумать: что было бы, если бы созданное на Гоби было таким же реальным, как… как реальное? Кстати, корабли того мальчишки были без пилотов. А если бы в рубках сидели люди? Люди, созданные из песка, но неотличимые от обычных? Чья воля к жизни победила бы – их или «настоящих» людей? Конечно, «настоящих». Егор только что рассказал о своей жене… Данилу вдруг стало грустно. Как всё легко и просто, когда речь идёт о вещах – а с людьми… Дело даже не в том, что государство не выдаёт паспортов «родившимся из песка», и за пределами Гоби они не имеют никаких прав – законы можно поменять. Куда страшнее разлом, который проходит через умы людей. «Настоящие – ненастоящие». Даже Данил, уважая выбор друга и желая ему счастья, в мыслях позволил себе эту формулировку. Что же могут сказать и подумать менее доброжелательные? – Ладно, Данька, хватит о грустном. Глянь, красота какая вокруг! С этим трудно спорить. Солнце садится, небо окрасилось цветами от розового до малинового, на песок легли глубокие, таинственные тени. Чистый воздух пьянит голову. Прозрачные волны накатывают на берег. – На яхте часто катаешься? – бросает Данил. – Почти через день, – отвечает Егор. – Ты же знаешь, я всегда мечтал… Друзей приглашаю – ребят своих, художников. Натку всегда берём. Это что-то особенное – управлять судном, ставить паруса, прокладывать курс… не надо так ухмыляться! Сейчас мы на берегу, и водоёмчик кажется лужицей – а когда под парусами выходим, море самое настоящее! Берегов не видно… дельфины из воды выпрыгивают! И глубина – с аквалангом нырять… Гоби – странная планета. Странный не только её грунт. На какой ещё планете возможно, чтобы люди, идя в одно время по одной улочке навстречу друг другу, разминулись? На какой другой планете озеро, раскинувшееся за домом, можно не увидеть с улицы? Эти «выходки» пространства должны внушать тревогу – но не внушают. Кажется, что так и должно быть, что естественен этот порядок вещей. А не тот, что существуют на «обычных» планетах, где ты вынужден общаться с людьми, которые неприятны, где твои маленькие тайны могут оказаться у всех на виду… Камера, которой пытаются сделать снимок через чужое окно, на Гоби выходит из строя неожиданно и без причин, мастера только руками разводят. Да, жизнь здесь прекрасна. Планета, где сбываются мечты… Конечно, и на Гоби случаются мелкие неприятности, возникают проблемы – но это та горчинка, без которой сладкое блюдо становится противно приторным. Натка вышла ещё раз, Егор уговорил её присоединиться, жена заикнулась о делах, которые надо закончить, но уступила просьбе любимого. Кроме коктейлей пили красное вино, закусывали фруктовыми салатами и рыбой. С лица Натальи не сходила улыбка, глаза искрилась, она заразительно смеялась шуткам Егора, но с Даниилом общалась ровно, по-дружески, не пытаясь флиртовать. А он даже в мыслях не посягал на жену друга – у них с Егором всегда были разные вкусы. Уже поздно вечером, когда они вошли в дом и готовились подняться на второй этаж, Егор наклонился к его уху. Они были вдвоём – Наталья задержалась на пляже, решив искупаться при луне. – Ты приехал… не только увидеть меня? – Да, – не стал вилять Данил. – Есть другая причина. – Тоже хочешь, чтобы сбылось желание? – Хочу. С утра пойду в пустыню. – А чего грустный? – Не уверен, что сбудется. – Даже здесь? – Даже здесь. Желание слишком особенное… – виновато протянул Данил, от души надеясь, что друг не попросит большей откровенности. Он не попросил. Просто тихо сказал: – Хочешь… я с тобой? В груди Данила что-то сжалось, но он ответил: – Нет, Егор. Извини. Ты мой друг, но эту дорогу я должен пройти один.* * *
Колёса джипа вздымают песчаные волны. Мотор бесшумен – это новейшая модель. Сделана не на Гоби. Здешняя техника ведёт себя непредсказуемо и требует грандиозных усилий для создания: чтобы вообразить и «вылепить» каждую деталь, нужен человек, досконально знающий её устройство. Ошибёшься в долях миллиметра – начинай сначала… То же самое с топливом. Пять лет назад, когда Гоби только была открыта, государство возлагало надежды на создание «сверхтоплива». Но, поскольку сверхтоплива не существует реально, человек не может его вообразить. А всё, что вообразить можно, все эти лиловые жидкости и зелёные кубики – работает с просто смехотворным КПД. Гоби – планета людей искусства, а не технократов. Гладкая песчаная равнина. Безоблачное небо, приятный жар – здешнее солнце намного старше земного и греет слабее. И тишина, тишина, тишина… Ветра нет. Вспоминается сводка электронного гида: за пять лет в пустынях, покрывающих всю поверхность планеты, не зафиксировано ни одной пылевая бури. Чёрный прямоугольник на горизонте далеко справа. Впервые за час пути какое-то разнообразие. Интересно, а миражи здесь бывают? Данил сворачивает к чёрному объекту. До того, как появился ориентир, он ехал наугад. Если суждено достигнуть цели – он придёт к ней любой дорогой. Нет – значит, не судьба. Маленький домик сложен из крупных блоков, окон нет, дверь тоже чёрная. Данил стучит, дверь от удара открывается вовнутрь. Входит. Лампы дневного света, из них не работает половина, облезлые стены, кучи бумаг и какого-то хлама на стульях, за таким же захламленным столом седой человек. – Я ждал вас, – говорит он. Голос еле слышный, шелестящий. Данил молчит. В лице старика что-то неуловимо меняется. – Кто вам тот мальчик? – Сын, – отвечает Данил. Каникулы после третьего курса, путёвка на Альдебаран как лучшему студенту, девушка с роскошными рыжими волосами и милыми веснушками… Короткий, ни к чему не обязывающий роман. Она сказала, что сама заботится о контрацепции… а через шесть лет Данил получил письмо от малыша-сына. – Это он догадался, что Гоби – искусственного происхождения, – продолжал Данил. – Он приехал ко мне через полгода после того случая. Данил вспомнил сидящего напротив юношу, снова услышал слова: «Природа не могла создать такое. Не могла встроить в грунт ограничитель, что нельзя убивать именно людей… Если бы нельзя было убивать вообще живое – другое дело. Тогда на Гоби, кроме кораблей, я создал кортик – красивый, с гравировками, такой, как должен быть у правителя Вселенной. И сохранил его. Как-то поздно возвращался с занятий – я перевёлся на механика, как дядя, менее престижная специальность, но что ж делать, если из пилотов попёрли… Короче, поздно возвращался – и тут на меня напала собака! Кортик был при мне, я успел вытащить, пырнул её, а потом добил. И он не развалился, хотя собака, понятно, тоже хотела жить… Я верю, что Гоби создал человек. Ещё тогда… когда всё кончилось, я почувствовал как бы взгляд. Не злой, снисходительный, но было обидно. Мне кажется, это смотрел тот человек. Хотя может, просто показалось… Я бы хотел его увидеть. Спросить, зачем всё это. Но я больше не поеду на Гоби. Потому что, если поеду, то вспомню. А вспоминать не хочу». Старик в кресле заходится неприятным, сиплым смехом. – Столько умников рыли носом землю – и не поняли… Сколько специалистов понаехало – и без толку… А простой мальчишка – догадался… – Может, потому и догадался, что мозги не зашорены, – заметил Данил. – Он допустил возможность невозможного. – Вы хотите задать вопрос, который не задал он? – Да. – Тогда я о-о-очень вас разочарую, – лукаво протянул старичок. Его настроения менялись просто неимоверно быстро. – У меня не было никакой собственной мечты, которую бы хотелось воплотить. Только азарт учёного, тот же, который вёл Эйнштейна. Я был одержим желанием создать субстанцию, которая менялась бы под влиянием мысли, но не хотел, чтобы её применяли как оружие – эдакую «мыслебомбу»… – Я имел в виду другое. Зачем было нужно, чтобы корабли Союза «случайно наткнулись» на планету? Вы ведь как-то сюда попали – значит, маршрут был известен человечеству и раньше… учитывая, что трансформация планеты, пусть даже самыми совершенными средствами – дело не сиюминутное, рискну предположить, что намного раньше. Зачем нужно было заставлять специалистов «рыть носом землю», как вы изволили выразиться? Зачем вы прячетесь от людей? Неужели стыдитесь того, что сделали? – Людям нужно чудо. Они хотят верить в чудо, а не наблюдать результат эксперимента, пусть даже самого успешного… Так почему не доставить им радость? Повисла неловкая пауза. Данил чувствовал неладное. Что-то здесь не так… Гуманный гений-одиночка, бескорыстный мечтатель… Слишком просто. Раз уж решился прийти, нужно выяснить всё. А для этого надо поставить вопрос ребром. – Я бы не попал сюда без вашего желания. Вам что-то от меня нужно? Он испугался, что на этом разговор закончится. Но старик лишь улыбнулся. – Вы умный молодой человек. Да, вы нужны мне. Вы должны узнать всё, с начала. Триста лет назад, когда Галактический Союз назывался по-другому… Триста лет! Данил даже не удивился. Подумаешь, какой-то эликсир бессмертия – по сравнению с технологией, позволившей воплощать все мечты… – …исследования космоса велись совсем другим путём. В произвольную точку пространства направлялся зонд, и те доли секунды, которые держалась связь между двумя точками, передавал информацию о месте, где оказался… – Но это колоссальная затрата энергии! – Не забывайте, что масса переброски была очень небольшой. В совокупности это обходилось намного дешевле, чем строительство и эксплуатация этих новомодных кораблей… Хорошо, избавлю вас от лишних подробностей и перейду к сути. Для экспериментов мне нужна была планета с грунтом определённого типа, кислородная и лишённая разумной жизни. Такая нашлась. Меня переправили на неё в герметической капсуле. Через сто двадцать лет я добился успеха – планета стала такой, какой является ныне. До того она была болотистой… Мой эксперимент привёл к гибели всех форм местной жизни. А в государстве тем временем сменился режим. Я не откликался на позывные, и все наверняка решили, что сумасшедший старик умер… Я хотел, чтобы так считали. Потому что взялся за новый проект, который лучше было не доверять ушам политиков. Я решил создать катализатор, способный сделать любую планету такой же, как Гоби! Любую, понимаете? Сейчас в Галактике столько бесполезных планет… бесполезных с любой точки зрения! А так они смогут… а потом постепенно эвакуировать людей с населённых планет, и тоже… у всех будет всё… это и есть рай, а не то, про что пишут в Библии! Речь старика стала бессвязной, он уронил голову на грудь, но снова её вскинул, в глаза блеснул яростный огонь: – Мне удалось! Я создал катализатор! Пятнадцать грамм распылить в атмосфере – это на планету с радиусом Земли, для остальных пересчитайте в пропорции – и она станет раем! Я хотел это сделать сам, но не смог! Выходил из дома – и снова к нему! Позвонил в администрацию Гоби, назвался потерпевшим бедствие, сказал координаты – выслали катер, он меня не нашёл, прочесали район – и ни черта! А всё потому, что я боюсь! Сбывается то, чего хотел всю жизнь – а я боюсь! Я стал стариком, а стариков всегда пугают перемены… Нужен молодой человек, чтобы… Он наклонился к стене, произвёл пару манипуляций и вытащил небольшой мешок. – То есть, вы хотите, чтобы я взял этот мешок и распылил в атмосферах безлюдных планет? – уточнил Данил. к собственному удивлению, он сохранил хладнокровие. – Да! – А вы подумали об отрицательных последствиях? Погибнут растения и животные… – Что с того? Из ноопластичного песка люди смогут создать сколько угодно кошечек и собачек… и вообще любые формы жизни, которые смогут вообразить! Да возьмите же, мне тяжело его держать! Данил принял драгоценный мешок. Намного более драгоценный, чем вся планета Гоби… – Делайте, что хотите, – произнёс старик. Глаза угасли, и в них светилась только огромная, нечеловеческая усталость. – Я не поеду с вами. У меня нет желания видеть, как изменился мир за триста лет… я сделал то, что должен был, и меня ничто не привязывает к жизни. Она и так затянулась слишком… Не ждите от меня советов, решайте сами, вы молодой человек, за вами – будущее… Можете уничтожить катализатор, можете распылить, можете передать государству… Поступайте как угодно, только уходите, уходите быстрее отсюда – а то ещё заразитесь моей трусостью и сомнениями…Пустынный Старатель
Страх
Я заперт в абсолютно тёмной пещере. Судя по силе гравитации, планета маленькая. Что ж, слабое притяжение только на руку. Веса во мне никуда не убежишь, инерция мала, легче двигаться. От массы, конечно, остается инерция. С раздражением отметил зависимость от боевых имплантов. Чрезвычайно не хватает родных ускорителей рефлексов и усилителей мышц. С ними я делался быстр невероятно: мир замирал, все превращались в живые мишени. А кожная броня! Это ж сказка: излучения рассеивает, пули останавливает, кислоты не боится, но выглядит, как обычная кожа. Только волос и прыщей нет. Гордость коллекции – глаза: одиннадцать режимов, приближение изображения, помощь в прицеливании. Сейчас бы видел даже сквозь стены, а не шарил на ощупь. Каждый имплант стоит состояние, подбирается долго и придирчиво. Я часами обсуждаю с медиками преимущества и недостатки моделей. Препираюсь до хрипоты, штудирую мегабайты технического описания. По завершении дела присоединю к кожной броне новый имплант. Посмеивались надо мной в гильдии: мол всё трачу на импланты, а использую лишь при острой необходимости. Кибер-скряга. Бездушные они циники. Молодёжь. Я – Болт Логан Суровый – гордость гильдии, живая легенда. Рекламный ролик помните? Это запись моего боя с хищным динозавром, на одной из планеток… не припомню уже номер. Да все видели этот ролик, там музыка ещё такая – грозная. Я зарезал динозавра. Запрыгнул ему на спину, пробежал по хребту, меж шипов, и в сложном прыжке загнал клинок в глаз. Оседлал ужасающую башку, провернул оружие в ране. Зверюга орала, дёргалась. Я сорвался и упал на землю, но нож не выронил. Медленно поднялся, встал лицом к твари. Рука с ножом у бедра, чуть отставлена в сторону. С лезвия тянулась к земле слизь. Динозавр пошёл на меня, и… столбы ног подкосились, серозелёная туша рухнула на пальмы. Громкий хруст, треск – деревья не выдержали. Голова дракона упала на землю рядом с моими ботинками. Я широко размахнулся и ещё раз вогнал нож в череп рептилии. Есть там у них такие не защищённые костью места. Всё это подавалось как пример высокого мастерства. А на самом деле… Молодой я был, только начинал карьеру и не обзавёлся ещё имплантами. Та планета – одно сплошное болото. Оружие утопил по-глупому, когда выкарабкивался из трясины. На динозавра напоролся опять же – по глупости. Он грыз кости, топал, рычал… издалека слышно. Мне бы обойти стороной, так нет – авось проскочу. Спешил догнать убегающую цель... В те времена я брался за любую грязную работу. В прямом смысле грязную. Воевал в болотах, пустынях, на безжизненных планетах… За это больше платили. Сейчас могу выбирать задания любые. Хоть в курортных зонах. Но не в этот раз. Такое, как сейчас, впервые со мной. Дело обычное – отбить мальчишку у похитителей. Но вот способ освобождения озадачивает. Обмен разумов, якобы в качестве гарантии сохранности спасаемого. Мой перемещается в тело наследника. Далее я с помощью своего мозга и приобретённых боевых навыков должен это драгоценное тело спасти. Душа же наследника тем временем будет пребывать в моём теле. Где в случае чего и останется. Заказчик потребовал у гильдии необычного наёмника. Лучшего, но способного воевать без имплантов, а таких, кроме меня, почитай, и нет. К славе Болта Логана добавлен ещё один штрих. Теперь решат, что я предвидел такое, что специально готовился срубить шальные, безумные деньги. Теперь мне припишут ещё и дьявольскую расчётливость. И вот теперь я сижу в глухой чёрной пещере на неизвестной планетке и жду, как решат мою участь похитители мальчишки. Ну и, собственно, готовлюсь парировать их планы. Кто их знает вообще? – вполне возможно, что они изначально не собирались освобождать заложника. Во всяком случае, такое бывает не так уж и редко… Ага, кажется, за мной идут. Я вскарабкался под потолок, нащупал что-то в темноте, за что можно зацепиться, подтянулся. Извернувшись, повис вниз головой над входом в пещеру, руки скрестил за спиной. Зажужжал сервопривод, бронированная дверь уехала в потолок. Тусклый свет ламп из коридора, или что там за дверью, бросил на пол тени двоих мужчин. Оба вошли в застенок. Один лысый, в тёмных стильных очках со встроенным инфравизором и защитой от световых гранат. Другой чернявый, кажется, негр. У обоих штурмовые винтовки за спиной. Брони нет. Лохи. Я бесшумно падаю им за спины. Инерция тянет вниз. Приседаю на левой ноге, правая вытянута назад для удара. Ошибка! Какие тут удары! Я ж в теле мальчишки – отлечу как мячик. Медленно распрямляюсь. Пока они пытаются высмотреть меня, тихо краду нож у лысого. Тот и не заметил, как опустел чехол на бедре. Высокий, сволочь. До шеи не достать, жаль. Чиркаю по коленным сгибам – режу артерии и мышцы. До костей. Нож коротко шаркает о железное. Чёртовы потёмки, нашумел всё-таки. Задел какую-то пряжку или заклёпку на штанах. Но это уже не важно. Лысый орёт от боли и валится назад. Торчащий из пола острый камень как раз пришёлся на его затылок. Слабый хруст. Труп. Чернявый оборачивается на звук. Пытается понять, отчего упал напарник. Увидел меня с ножом в руке. Судорожно глотнул, но больше ничего не успел. Я уже рядом. Негр гнётся в поясе, приседает на корточки. Пещеру наполняет отчаянный скулёж – смесь боли и безнадёжности. Медленно заваливается на бок. Дрожащие пальцы, стараются прикрыть порез. Что поделать – бью куда достаю.* * *
Я изумлённо рассматриваю немеющую ладонь. Нож выпал, позвякивая и оставляя кровавый пунктир, покатился по каменному дну пещеры. Холодок с ладони подбирается к локтю. В животе – будто съел мешок мяты. Яд на ноже? От сволочной мальчишка! Да это ж страх! Обыкновенный страх. Тело пацана боится – оно в первый раз убило человека, да ещё таким несимпатичным способом. Теперь оно нестерпимо хочет опорожнить кишечник, а мочевой пузырь вот-вот лопнет. Рефлекс, конечно, полезный: при ранениях в живот снижается опасность перитонита, но не сейчас же? А теперь тело откачивает кровь от верхних слоёв кожи: так при порезах уменьшается кровопотеря. Я, наверное, сейчас бледный, как призрак. Вот это номер, не ожидал. Впрочем, так всегда бывает, когда в первый раз. Ну за что мне ещё это? Ладно, кишечник освобожу, так и быть, но с занемевшими конечностями много не повоюешь. Чёртов страх. Подлый организм так и норовит съёжиться, спрятаться, замереть и не дышать. И ведь не предупредили, гады медицинские, что вместе с телом мне передадутся инстинкты труса. Хорошо, хоть в битве с лысым и негром туловище не успело испугаться. Оказывается, я боюсь ещё и темноты – руки дрожат, дух захватывает от одного взгляда в глубь пещеры. Я ухмыльнулся и, ломая страхи мальчишки, пошёл в самый тёмный угол застенка. – Вот видишь, тут нет никого, – сказал я сам себе. Вернее пацану, что сейчас мне мешает. Я решил разговаривать со своим телом, как с животным, пусть со смышлёным, но всё же животным. Темнота – это хорошо. Она нас ещё не раз спасёт. Она нам поможет, – уговаривал я мальчишку. И тут почувствовал, что его страх проходит. А знаешь, ведь на этой планете нет никого страшней и серьёзней нас. Мы тут с тобой самые опасные. Это им нужно прятаться и убегать. Уж нам ли этого не знать? Только пусть об этом никто не будет догадываться, хорошо? Ну и что, они все большие? Чем больше шкаф, тем громче падает. Проверено, и не раз. Я чуял, что отпускает. Парализующий холодок исчез, унялась дрожь в коленях. Надо же, вот как оно бывает, когда страшно. Я – Болт Логан Суровый, и вдруг боюсь! Пора заканчивать со здешним зоопарком. Я снял с лысого очки, проверил, как работают. Не стал даже примерять – всё равно велики. Подобрал с трупа штурмовую винтовку, тоже отбросил в сторону. Не получится пострелять – меня отдача на стену швырнёт. Что ж, поработаю на имидж ещё раз. Потом навру, что профессионалы обожают так действовать. Отыскал на полу нож. Поторопимся.Два дня спустя после завершения миссии – Мистер Логан, мне нужно срочно увидеться с вами, – сказал, волнуясь, мой давешний заказчик. – Дело касается моего парня. – Что? Опять? Ну, вы и растяпа. Простите за грубость, но… – Нет, нет. Тут другое. Нам нужно увидеться и это будет хорошо оплачено. Теряясь в догадках, я прибыл на встречу. – Присаживайтесь, мистер Логан. Сигару, коньяк? Сейчас принесут. Располагайтесь, – сказал он. Я покачал кресло, сработанное в стиле ретро – вроде надёжное. Небрежно уселся и уставился сверлящим взглядом в заказчика. И молчал. – Вы хорошо справились с делом, мистер Логан. Впрочем, я уже говорил. Так вот, хочу поинтересоваться некоторыми деталями, – сказал он, почему-то смущаясь. – Вы видели записи видеокамер. Я составил подробный доклад. Мне нечего больше рассказать, да и нет желания раскрывать некоторые секреты ремесла. Извините, – сказал я. – Я хочу поговорить о моём сыне. Дело в том, что он стал вести себя несколько странно, – задумчиво проговорил заказчик. – Это бывает. После похищения обычно люди слегка не в себе. Нужно показать его психологам, – пожал я плечами. – Вот именно, психологи первые его и встретили. Начали с ним работать, а он… Он же не был в вашем теле ни секунды. Мы слегка слукавили, подстраховались, – поделился он секретом. – Нет. Не понимаю, – сказал я, начиная сердиться. – Ближе к делу. – Хорошо. Скажу прямо: с моим сыном произошли странные изменения, и скажу честно – они мне по душе. До похищения он был тихим инфантильным пареньком, из сети не вылезал, не интересовался ничем. Был пуглив и апатичен. Я, честно сказать, побаивался за его будущее. А когда он вернулся, резко заинтересовался делами семьи, бизнесом, политикой, да с таким напором! В сеть почти не заглядывает, ну, если только поговорить с какой-то Энни. Заказал целый комплекс спортивных тренажеров. – Ну и? В чём проблема? – спросил я. – А сегодня, на предложение психолога поговорить мой сын спросил его: смотрит ли тот в унитаз, когда смывает за собой? Нагло развалился в кресле и закинул ноги на стол. Он стал вести себя, как вы! Не знаю, как вы добились такого эффекта, лучшие педагоги не могли повлиять на его характер! Мистер Логан, я хочу отблагодарить вас. Вы сделали больше, чем требовалось. Надеюсь, удвоенная сумма предыдущего гонорара устроит?
Р.Эйнбоу
А я остаюся с тобою
...вот что я вам поведаю ещё, Великий Государь… » Перо зацепилось за бугорок на пергаменте, кончик надломился, жирная клякса свела на нет усилия последнего получаса. Пёрышком писать – это вам не на принтере бумагу переводить… Эх, где ты, мой родимый лазер-джет?!… Стоп. Надо сконцентрироваться, взять себя в руки. Клякса сдалась на десятой минуте, перо приняло надлежащую форму на пятнадцатой, но сконцентрироваться не получалось, хоть тресни. Пришлось пойти в сени, где в тёмном углу пристроился жбан с квасом, и выпить ковшик тонизирующего напитка. На самом деле ни фига он не тонизирует, но кофе здесь почему-то не распространён, а привычка «прерваться на кофе» оказалась непобедимой. Всё ж квасок перестоял, или я чего-то там напутал, но градус у него оказался приличный. В голове слегка зашумело, тоска чудесным образом рассеялась. Я вернулся к столу, закрыл чернильницу, рассудив, что работа не волк. Три года с небольшим минули с того дня, как Федька Зисман предложил мне выпить за успешное завершение его карьеры младшего научного сотрудника. Успешное потому, что многие его коллеги так и остались прозябать в «этом болоте», как Федька называл ОКБ «Титан», занимавшееся чем-то из области физики. Пьянка получилась обстоятельной и душевной. Уже ближе к двум ночи физик печального образа поведал мне, что бросил не только работу, но и науку. Насовсем. Причина – полная несостоятельность идеи Фёдора о… Помню из идеи только два слова – «темпоральная синхронизация». И всё бы, поди, закончилось нормально, но Федька решил продемонстрировать свое «убожество» в деле. Подключённый к компьютеру шкаф долго гудел, трещал и мигал лампочками. На мониторе пульсировала трёхмерная разноцветная загогулина. А друг мой, обливаясь пьяными слезами, с бешеной скоростью стучал по клавиатуре и приговаривал: – Всё сожгу к чёртовой матери! Сейчас как дам запредельный режим! Пусть всё горит синим пламенем! Но загогулина вдруг из разноцветной превратилась в ярко-красную, в шкафу что-то взвизгнуло. И это было последнее, что я запомнил из той своей жизни… Здесь нам поначалу скучать не пришлось. Федька-то хоть в тапочках прибыл, а мне пришлось двадцать верст до ближайшего поселения топать босиком. Нам, можно сказать, повезло. Пришли в себя после пробоя и увидели дорожный указатель «Волхов Двор – 20 вёрст». Он стоял на обочине вполне приличной, мощёной булыжником дороги, которая пересекала впадину между холмами. Кругом шумели сосны, светило солнышко, слепни свирепствовали. Как мы добирались до столицы, как отбивались сначала от лихих людей, потом сгоряча и от казачьего дежурного разъезда, как Федька выиграл в карты в кабаке пригоршню местных денег, как напоролись в лесу на медведя, рассказывать долго. Сейчас Федька, как истинный сын избранного народа, занимал должность Старшего Волхва при Царской Школе. Он уже «изобрёл» паровой двигатель, электричество, фотографию, порох, легированную сталь, телеграф, телефон и что-то там ещё по мелочи. В данный момент он решал проблему массового производства медной проволоки и постройки небольшой ГЭС на Днепре. До книгопечатанья у него руки ещё не дошли, и это было мне только на пользу. Потому как я устроился вольным писцом. Уж очень по душе пришёлся местной публике чертёжный шрифт по ГОСТу. Спасибо советской высшей школе… Я потянулся, осмотрел избу, что досталась мне почти за бесценок. Справная изба, печка большая, стены обиты тёсом, в окнах стекла, маленькие, но много. Куда мы попали благодаря пьяному гению Зисману было загадкой, решение которой отложено до лучших времён или до случая. Так мы решили после долгих попыток придумать внятное объяснение. Потому, что жизнь требовала действий, а не рассуждений. Нет, в самом деле, такой квас можно употреблять только ближе к вечеру. Не любит здешний городовой пьяниц, махом можно загреметь на исправительные работы. Я потянулся было к чернильнице, но гудение телефона оказалось как раз той уважительной причиной, которой мне не хватало, чтобы снова отложить трудовую деятельность на попозже. Я бросился к аппарату, но домовой опередил. Он выглянул из стены рядом с телефоном, цапнул трубку, прогудел басом: – Домовой вольного писца Василия. Слушаю вас… . Да, да, дома, даю. Он протянул трубку, преданно глядя в глаза, прошептал: – Друг твой любезный, Фёдор. Заполошный зело. – Да, Федь, слушаю. Голос у друга и вправду оказался возбуждённый: – Ну так, слушай. Короче, так. Я вчера перекинулся в картишки с одним типом, ты его не знаешь. Ну, он в конце поставил на кон одну занятную вещицу и продул, естественно. Вещица древняя, артефакт из Атлантиды. Довольно редкая, этот олух даже не знал, что у него в руках. Я тут своим показал, у них глазёнки так и заблестели. Эта бирюлька – что-то вроде одноразовой волшебной палочки. Хозяин может загадать любое желание, бросить её в огонь, и готово. Я могу тебя хоть сейчас отправить домой. Вот те раз! – Как это – меня доставить? А ты? – Понимаешь, Вася… Как бы сказать-то… Дел у меня тут много. Столько всего начал, а уйду – всё ведь рухнет. Да и что мне там делать-то? Кому я там нужен… Радость, чуть забрезжившая в душе, истаяла, как ночной туман поутру. Я посмотрел на домового, глянул в окно. В палисаднике цветёт сирень. По мостовой важно вышагивает урядник, встречный люд кланяется уважительно. Вспомнились шумные, дымные, загаженные улицы нашего города, суета, работа, зарплата, правительство… – Ты чего, уснул что ли? – вывел меня из задумчивости Федька. – Знаешь, Федь. Я, пожалуй, тоже погожу. Что-то мне подсказывает, пожалею я, если вернусь. – Хы… А и правильно, – он звучно усмехнулся. – Да и Купава закручинится. Без тебя-то. Я представил огромные, всегда немного смеющиеся глазищи, косу до пола… – А то ж, боярин. Заныкай бирюльку, может, и сгодится на что. И пойдём-ка вечерком в трактир, а то заработался, небось. Только карты не бери, во избежание. Федька хмыкнул и повесил трубку. А я хватил с горя ещё ковшик квасу, вышел на крыльцо, посмотрел кругом – красота! В голове крутились слова: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна… » И солнышко смеялось в небе. Александр ЛадейщиковГримуар, или
Тайная эволюция знаний
Киса сидел закомпьютером, обложившись бутербродами с сёмгой, кофе, блокнотами и тетрадями. Он выискивал лекарства в сети для своих знакомых. Знакомые заказывали всяческие заморские снадо бья, наивно полагая, что если тот работает в фармацевтической фирме, то его складские полки ломятся от разных редкостных панацей. Имея личные связи с некоторыми крупными поставщиками, Киса, как провизор, известный в узком профессиональном мирке московских оптовиков, мог заказывать небольшие партии по оптовым ценам, что давало ему небольшой кусочек масла на корочку хлеба… Мама Кисы была врачом неотложки, всю жизнь проработала в одной и той же конторе. Киса много лет, на правах сына, запросто ходил в её лечебное учреждение, подлечивая болячки у неплохих врачей и внося им скромный наличный взнос «на покупку катетеров». Обычно мама сидела в своей комнате, отдыхая от суточных дежурств, и просматривая все сериалы. Киса часто заходил к ней, разваливался в кресле, и они беседовали на разные идеологические и международные темы. По абсолютно всем вопросам бытия мама стояла в непримиримой оппозиции взглядам Кисы, отчего он иногда впадал в транс, но не обижался, а жалел её, как женщину «советского покроя». Сегодня мама пришла с прогулки раньше обычного и заявила с порога: – Я тут книгу интересную приобрела. Мне на работе Катя… нет, Маша посоветовала. Двести рублей стоит. В ней много схем и табличек, ты её возьми осторожненько, положи в сумочку, а на работе скопируй на ксероксе таблички и заклей их в такие прозрачные обложечки. Киса хотел сказать, что копир на работе вовсе не фирмы «Ксерокс», а какой-то другой, а файлы и дома есть, но промолчал, не желая очередного идеологического спора. У себя в комнате, уже перед сном, часа в два ночи, он решил просмотреть книжку. Увесистый том назывался «Радиостэзия. Медицина будущего». Книга буквально была переполнена схемами, которые пестрели значками рун, разнолучевых звёзд и свастик. Почитав текст книги наискосок, он нашёл просто неприличное количество слов «чакра», «биолокация маятником» и «психоэнергетическая сущность астрального тела». Киса усмехнулся про себя, подумав что-то про Мулдашевых от терапии и Фоменко от фармакологии. Побывав на работе, Киса сделал копии, отдал их маме. И завертелся в круговороте дел и поездок. Он подрабатывал ещё в одной фирме, на правах консультанта по некоторым чрезвычайно трудным вопросам фармацевтического бытия. И дни шли быстро, недели ещё быстрее, месяцы летели, как листья с деревьев. С подругами сей жизни роковой у Кисы как-то периодически не складывалось, и стал он замечать, что всё больше вечеров проводит в известном в Отрадном заведении «Белый верблюд». Он понял, что этот образ жизни его понемногу засасывает, а робкие попытки изменить стиль жизни ни к чему не приводят. Но ладно… Между тем, в поведении кисиной мамы происходили постепенные, но коренные перемены. Телевизор теперь тоскливо покрывался пылью в углу комнаты. Зато на столе завелась плошка со свечкой, а таблички из той давешней книги, что он когда-то копировал, размножились в огромном количестве. Теперь они покрывали стол, кресла, и все мыслимые плоскости, кроме пола. Заглядывая в мамину комнату, Киса всё чаще видел её с маятником на тоненькой ниточке, которым она водила над таблицами, бормоча какие-то мантры. Однажды он зашёл к маме и, как всегда, разгорячённый дозой алкоголя, с бутылкой пива в руке, стал весело и оживлённо рассказывать о жизни страны– в своей собственной весёлой интерпретации. Раньше, слушая его анекдотические объяснения действий «больших шишек», мама всегда весело смеялась. На этот раз она странно и раздражённо посмотрела на него и сказала: – Извини, я занята. Зайди… завтра, что ли. Обалдев и обидевшись, Киса вышел из комнаты. На душе было противно. Даже погано. И, одевшись, он традиционно побрёл под мелким поганым дождичком в «Верблюд». В этот вечер он выпил больше обычного, с трудом пришёл домой, и ночью ему снились какие-то страшные и крайне неприятные сны. Несколько раз он просыпался от бешеного сердцебиения, и наконец, выпив таблетку феназепама, уснул спокойным, но чутким сном. Во сне он слышал, как мама ходила по комнате, и что-то бормотала странным тихим голосом. «Надо с ней поговорить завтра, это просто чертовщина какая-то», – была его последняя мысль, после чего он уснул. Утро было омерзительным. Голова болела, лицо опухло, да вдобавок за окном шёл противный дождик с примесью снежной крупы. Киса, вышедши на кухню, выпил кофе, но на душе было по-прежнему плохо. А тут ещё это новое мамино увлечение, мантры эти! – Мама, ты же врач. Ты всю жизнь проработала на неотложке. Ездила на вызовы к «шишкам дубовым»,– пытался пошутить он. – Разве на вызовах ты не колола строфантин в сердце? Или же ты читала над коматозниками свои мантры? Лучше бы Киса этого не говорил. Реакция была очень острой, со слезами и яростными обвинениями. – Ты ничего не понимаешь! Время лекарств – проходит, от них нет никакого толку, кроме вреда и побочных воздействий на печень, вплоть до рака! А многомерная медицина – это будущее, это медицина двадцать первого века! Можно диагностировать безо всяких томографов любую болезнь! Можно составить по таблицам, с помощью маятника, вибрационные ряды, и они своим излучением разрушат любую болезнь! – То есть, ты утверждаешь,– вяло попытался отбиться Киса,– что с помощью вопросов, которые ты задаёшь маятнику, можно выйти в так называемое энерго-информационное поле? Тогда, получается, можно получить ответ практически на любой вопрос? Вопрос о золотом кладе не задавала? – Нет, таблицы приспособлены только для интерпретаций тех излучений, которые проистекают от больных органов человека. На другие вопросы… ОНИ могут и не ответить… или обманут. А вот ты вчера напился! Давай я тебя полечу… только нужно твоё согласие. И пока сын раздумывал над таким практическим поворотом разговора, она продолжила: – Так, твоё фото у меня есть, Я сегодня же составлю вибрационный ряд… – Да бред всё это! – возмутился Киса, но тут же махнул рукой. – А, впрочем, делай, как знаешь. На работу идти решительно не хотелось. Достав мобильник, Киса позвонил начальнику. Соврал, что случился какой-то облом на параллельной фирме. Конечно, тут был риск попасть в глупое положение, если вдруг именно сегодня директора фирм вздумают поболтать по телефону, но особенно изобретать было уже просто некогда. Организм взбунтовался… потребовав традиционной дозы. «А ведь так и спиться недолго», – испуганно подумал Киса, но пошёл к пивному ларьку, последнему в районе, где продавали дешёвое разливное пиво, и давали кружечку в кредит. Дальнейший день был смутен… Проснулся Киса дома, вечером. Кошелёк его изрядно опустел, на лице красовалась свежая царапина. «Куда это я лазил?» – мелькнула мысль. Вдруг его память ярко выхватила эпизод, когда он громко колотил в дверь своей квартиры, так как не обнаружил в карманах ключей… – Я, это, вроде как ключи, того,– промямлил он, виновато заглянув в комнату мамы. Она молча взяла связку ключей и бросила ему в подставленные ладони. – А… это… как же? – только и смог молвить больной и страдающий Киса. Мама, всё с тем же осуждающим выражением лица, выдержала паузу, но затем всё же ответила: – Взяла маятник, задавала ему вопросы, по его движениям определяла, что он отвечает… Методом «да-нет» нашла связку в траве, возле скамейки, где ты выпивал… Помолчала ещё. – В общем, я поставила на тебя «ряды». У тебя повреждена верхняя чакра спинного мозга, отвечающая за энергетическую связь с космическим эгрегором. Кроме того, передняя доля эпифиза, его слепое пятно, не воспроизводит в организме внутренний этанол. Всего-то несколько миллиграмм в год – как катализатор… Ещё у тебя смещён энергетический астральный двойник казуального тела. Надо тебя лечить… Ещё пауза. И – твёрдо, решительно: – Да! Я решила уволиться с работы. Всё равно там сидят дуболомы каменного века, которые лечат все болезни антибиотиками. Да и на пенсию уже пора. В ту ночь Киса не спал. Он вспоминал свою жизнь. Он ясно увидел, как из-за его выходок распалась семья, как он покатился под откос. Вспомнил, как несколько раз ходил в разного рода врачам… Те кололи его антабусом, вшивали под кожу таблетки эсперали. Но, будучи провизором, Киса понимал, что все эти методы рассчитаны на дураков… Наркологию он презирал, считая успешной кормушкой, шарлатанством, паразитированием на трагедиях больных людей. Он просто знал, что химическая зависимость абсолютно неизлечима. Всяческих же дурилок, кормящих доверчивый народ биологически-активными добавками, которые необходимо подсыпать в суп без ведома близких, он ненавидел. Так же он относился и ко всяческим «врачам», которые «закодировали» пол-страны… И, сам того не заметив, вдруг начал несчастный Киса молиться. Молитва его была светла и искренна. Он не просил излечения. Ибо вырвать из генома каждой клеточки исковерканный ген, отвечающий за распад этанола, не мог никто. Киса лишь просил неведомого Бога, Небеса и Космос дать ему душевный покой. Он просил дать ему спокойную трезвую жизнь, ибо признал своё бессилие перед Сатаной в образе алкогольной шизофрении…* * *
После той ночи Киса не только не выпил ни капли, но он за свой счёт стал ездить по стране и близкому зарубежью, посещая наркологические диспансеры, где выслушивал исповеди несчастных людей, и передавал им свои знания и наблюдения о методах сохранения трезвости. Прежние друзья-собутыльники шарахались от Кисы, как от прокажённого. Так же, наверное, думал он, в библейские времена товарищи из банды прежнего Савла шарахались от преображённого Павла. Жизнь постепенно налаживалась. Уже через несколько лет Киса переселил маму в отдельную квартиру. Та всё больше погружалась в мир астральных тел, космических каналов и вибрационных рядов. Она кивала головой в ответ на его рассказы о себе, и говорила, что канал его связи с космосом восстановлен, и астральное тело совместилось с казуальным. Однажды ночью Киса рылся в мистической литературе. Он искал что-нибудь об особенностях мышления средневековых алхимиков. И читал он в ту ночь приблизительно следующее: «Да возвратится зола к источнику живых вод и да сделается земля плодородной и пусть жизнь производит дерево посредством трёх имён, которые суть Нетзах, Ход и Иезод, в начале и в конце через Альфу и Омегу, которые заключаются в духе Азота. Золу эту сохраняют в пузырьке с широким горлышком, тщательно закупорив. При освящении соли и золы говорится молитва к гномам…» Киса понимал, что средневековый химик пытался получить азотную кислоту. Но знания прятались за иносказаниями и отсылками в античный мир богов и сумеречный мир ранней мифологической Европы с её гномами и троллями. И если сарацинские учёные могли работать спокойно, ибо Ислам зациклился лишь на проблеме Стыда в личной жизни, и на науку взирал без раздражения, то в Европе Церковь боролась с Грехом. Все знания, не вмещавшиеся в догму церковных представлений о мире, могли быть объявлены греховными в любую минуту. Костры горели, освещая своим огнём тернистую дорогу разума… Это было интересно. Не костры, конечно, а та средневековая формула. Киса взял школьный учебник: «В молекуле азотной кислоты вокруг атома азота оказывается вместо устойчивого восьмиэлектронного слоя десятиэлектронный слой. Но вокруг атомов элементов 2-го периода могут разместиться только восемь электронов… согласно учению о ковалентной связи… согласно донорно-акцепторному механизму… валентность азота равна 4, степень же окисления азота в молекуле азотной кислоты равна +5…». Закрыв учебник, он задумался. Прочитанное в двух книгах было, в принципе, об одном и том же. Просто прошло пятьсот лет… В Кисину голову пришла любопытная идея. Тому алхимику его собственные занятия наверняка казались хоть немножко магией. «…Посредством трёх имён… которые суть Нетзах, Ход и Иезод… в начале и в конце через Альфу и Омегу… в духе Азота…» А уж какой магией это казалось его современникам! Или – не только казалось? А – и было магией для них, для средневековых людей, только открывавших взаимоотношения вещей в природе, продираясь сквозь жуткие наслоения религиозных догм и собственных суеверий? Он открыл другую книгу и почитал: «В Вюрцбурге, пока жгли нищих старух и жарили бедных детей, всё обходилось хорошо, и судьи были окончательно правы в своих поступках, но когда дело дошло да знатного общества, то взгляды на волшебников и чародеев несколько изменились. Сочинение Томариуса от 1701 года чрезвычайно успешно содействовало к уменьшению преследования мнимых колдунов. Юрист Баррингтон считает, что в Англии казнено и сожжено до 30 000 лиц обоего пола, в числе которых смерти предано до 140 детей менее десятилетнего возраста. Даже в 1827 году в Англии существовали процессы, где возводились обвинения в колдовстве». Киса пролистал книгу дальше и нашёл заговор: «Светел месяц, ясные звёзды, возьмите у меня безсонницу, бездремотницу, полунощницу, среди ночи приди ко мне хоть красной девицей, хоть матерью царицей и сложи с меня и отведи от меня окаянную силу…» И за это сжигали?! Или всё же за этим стояло что-то?.. Что можно назвать магией? Как же называлась та таинственная книга Средних веков, с собранием магических заговоров? Ах, да – Гримуар, вспомнил Киса. Да, но кто его видел? Ведь всё было аккуратно собрано, прочитано, связано в стопочки и сожжено Инквизицией. Уже совсем поздно ночью к нему в мозг стукнулась ещё одна беспокойная мысль. А что если с магией произошло то же самое, что и с химией? Вот ведь алхимический трактат сэволюционировал же за 500 лет в учебник по химии для школьников? А вдруг и Гримуар, вопреки потугам инквизиций всех мастей, пережил тёмные века, и эволюционировал в ту же «Радиостэзию»? «Так что же меня излечило, – ужаснулся Киса, – древняя магия или наука будущего?» А впрочем, не одно ли это то же? Истинные знания феноменально редки во все времена. Настолько, что впору задуматься о том самом космическом эгрегоре… И энергетическом канале связи с ним, через которую в наш мир время от времени и изливаются великие открытия… или великая магия…Морриган
Sic Transit Gloria Mundi...
«Pater noster upto in terra» («Отче наш, иже еси под землёй») Строчка из заклинания Протяжно скрипнула дверь. В учительскую вошла Морриган, на ходу пытаясь нашарить в сумочке сигареты и не замечая, что одна лямка её соблазнительно декольтированного платья вот-вот упадет с обворожительного плечика. Она была поглощена не слишком приятными мыслями, судя по гримасе брезгливости и отвращения, застывшей на красивом лице. Так поглощена, что не заметила маленького старичка, сидящего в углу за громоздким столом, до того заваленным гримуарами, что только сморщенная лысина виднелась из-за книжной баррикады. Уже собираясь закурить, Морриган услышала невнятное бормотание, ставшее такой неожиданностью, что она подскочила на месте и выронила сигарету. – Тёмные силы! Агриппа, нельзя же так пугать! Я думала, здесь никого нет, – глянув на валяющуюся на шикарном ковре сигарету, она потянулась за другой. – А разве ты не должен принимать сейчас историю оккультизма? – Нет, экзамен уже закончился. Я решил не тратить попусту драгоценного времени, поставил всем по тройке и отпустил этих презренных оболтусов на все четыре стороны. Толку от них всё равно не добьёшься... – маг оторвался от книг и грустно вздохнул. – Наконец-то хоть кто-то ещё это понял! – Морриган глубоко затянулась, и так зло уставилась на камин, располагавшийся напротив неё, что дрова, почувствовав гнев богини, тут же поспешили вспыхнуть. – Не стоит, – Агриппа взмахом руки потушил огонь. – И так чересчур жарко в последнее время. Наши студенты уже третий день пытаются сдать экзамен по пирокинезу. Маленький старичок, кряхтя, выбрался из завалов, образованных его неуёмной жаждой знания, ковыляя, добрёл до кресла, стоявшего рядом с креслом Морриган, и с облегчением плюхнулся туда. Его сморщенное, как печёное яблочко, лицо внимательно уставилось на богиню. – Что-то случилось, Морриган? – Мы все стали маразматиками, вот что случилось! И Люцифер в первую очередь! – Компактный Агриппа ещё больше уменьшился и опасливо обернулся, как будто хотел посмотреть, не прячется ли где-нибудь могущественный Князь Тьмы. Морриган не обратила внимания на его реакцию и продолжала яростный монолог: – Мы страдаем ерундой! Да, эта школа была создана для пополнения рядов армии Тьмы. Да, мы успешно справлялись со своей задачей в течение пяти столетий. Но сейчас все наши труды БЕС-ПО-ЛЕЗ-НЫ! Каждый новый выпуск всё бездарнее предыдущего! Представляешь, единственное, на что способны мои ведьмы, так это сварить приворотное зелье. Никакими другими способами они не в состоянии заманить мужчину в свои сети. А помнишь, как раньше?.. Какие ведьмы выпускались! Им достаточно было посмотреть на мужчину, в крайнем случае, приходилось прибегать к обворожительной улыбке – и тот валялся у их ног. Помнишь? – она взглянула на мага, до сих пор находившегося под впечатлением от дерзости Морриган. Тем не менее он нашёл в себе силы кивнуть и выдавил: – Ну, так может, это просто ты расслабилась? Агриппа сразу понял, что ему не надо было так говорить. Морриган побледнела. В глазах, где до этого полыхал огонёк гнева, теперь бушевало настоящее пламя; изящно очерченные ноздри хищно трепетали. Наверное, именно так выглядела богиня войны на пике своего могущества – в те времена, когда она носилась над полем боя, вдохновляя воинов пением... – Тебе не следовало так говорить, маг, – сказала она холодным голосом, за которым угадывалась едва сдерживаемая ярость. «Мне конец, – подумал он. – Я потерял осторожность. Столько столетий я всегда сознавал, с кем имею дело, и вот сегодня всё-таки забылся... Они же боги! У них разговор недолгий...» Он вспомнил тот день, когда его, великого чернокнижника и колдуна, сам Люцифер вернул к жизни с тем, чтобы Агриппа преподавал теорию оккультизма в только что возникшей школе зла. Идея была гениальной: по всему миру собирались люди, способные к колдовству. Конечно, заключался договор: как и Фауст, люди подписывались собственной кровью, но, в отличие от условий, предложенных доктору, их договор был несколько другим – он также предусматривал передачу души во владение Люцифера на вечные времена, но прозорливый Князь Тьмы не торопился тащить её в ад. Человек продолжал жить, учился в школе, окончив её, пакостил мирным людям – в общем, существовал, как ни в чём не бывало. Но и он, и Люцифер знали, что подписанный договор – это свидетельство зачисления его бессмертной души на службу тёмных сил. Среди потенциальных претендентов на приём в школу предпочтение отдавалось подросткам и юношам – чем моложе человек, тем легче обучается. Непременным условием было господство тёмного начала в душе человека. Ведь чтобы там ни думал Торквемада и его шайка, занятия магией не всегда означают приверженность силам тьмы. В школе новобранцы учились, как правильно вызывать и подчинять себе демонов, обучались некромантии и искусству ясновиденья; из девушек делали ведьм – искусительниц духовенства, монархов или губительниц простых мужчин – в зависимости от способностей и внешних данных. Не одну роковую женщину выпустила в мир Лилит – поначалу именно она стояла во главе факультета ведьминских искусств. Морриган в то время преподавала боевую магию. Люцифер нашёл кельтскую богиню на краю смерти. Люди отказались от неё, как и ото всех прежних богов. Силы небольшой кучки верующих, преданной старым богам, не хватало для поддержания жизни в некогда могущественной воительнице. Князь Тьмы резонно заметил: «Раз уж тебя причисляют теперь к отряду демонов, так почему бы тебе действительно не войти в наши ряды?». Морриган подумала: «А почему бы и нет?» – и встала под знамя Врага Рода Человеческого. Её воинские навыки оказались очень кстати не только в непосредственной борьбе сил света и тьмы, но и в стенах школы... Дальнейшие предсмертные воспоминания Агриппы были прерваны совершенно неожиданным для него запахом хорошего табака и бесстрастным голосом Морриган: – Успокойся, я не собираюсь тебя убивать, – она швырнула зажигалку на журнальный столик, стоявший рядом с креслом. – Было бы непростительным расточительством с моей стороны избавляться от потенциального единомышленника. Маг пристально посмотрел на Морриган: каким-то непостижимым образом она смогла взять под контроль эмоции и смирить ярость – обычно это было для неё непосильной задачей. – Ты готов слушать меня дальше? Агриппа кивнул. Он был заинтригован. Что же заставило Морриган так непривычно себя вести? Испытанного им пару минут назад чувства обречённости и след простыл. – Превосходно. Так вот: я считаю, что идея школы исчерпала себя. Но это ещё не всё. Люцифер, по-моему, совершенно не... Она не договорила. Взгляд Морриган, до этого задумчиво устремлённый в пространство, зацепился за что-то, что не дало ей закончить фразу. Это было лицо старого мага. Оно выражало ужас, вызванный чем-то, находящимся за спиной богини. Сердце Морриган замерло. Она медленно обернулась. Позади, скрестив руки на груди, стоял Князь Тьмы. Около минуты в учительской царило гробовое молчание. Никто не пошевелился, никто не вздохнул. Наконец тишину прорезал вкрадчивый голос Люцифера: – Ты уверена, что хочешь закончить фразу, деточка? Его саркастичный тон вывел Морриган из ступора. Она поднялась из кресла, гордо выпрямилась и дерзко взглянула в его лицо. Последнее время Люцифер постоянно находился в облике мужчины, чересчур слащавого, на её вкус... – Уверена. А ты уверен, что хочешь услышать окончание? Ты найдёшь в нём мало лестного для себя. На Агриппу было больно смотреть: если бы воскресшие маги были подвержены инфарктам или инсультам, один из них его бы точно хватил (а может оба сразу!). Вряд ли, правда, это послужило причиной того, что Люцифер решил отправить его подышать свежим воздухом – скорее всего, он посчитал, что дальнейший разговор со своенравной богиней не предназначен для ушей старика. – Итак, Морриган, я тебя слушаю, – Люцифер удобно расположился в кресле только что выдворенного Агриппы. Морриган осталась стоять. Князь Тьмы был очень высок даже сидя, а ей не хотелось смотреть на него снизу вверх. – Что ж, если ты хочешь – я продолжу. Не знаю, с какого момента ты слышал наш разговор... Я говорила Агриппе о том, что каждый новый выпуск всё неудачнее предыдущего. Не я одна заметила признаки начавшегося кризиса. Так в чём же проблема? Можно предположить, как это сделал маг, что мы, то есть преподаватели, тому виной. Но ты лучше меня знаешь, что это не так. Всё дело в том, что сейчас творится в мире. Людей теперь ничем не удивишь и не испугаешь. Не потому ли мы постоянно придерживаемся одного и того же облика – человеческого. Какой нам смысл становиться шестирукими, трёхголовыми уродами с клыками до пупа? Они ещё и посмеются – мол, «какой это отмороженный мастер спецэффектов такое придумал? Так уже давно не делают. Монстры теперь гораздо реалистичнее!» Клонирование это опять же... Некроманты отдыхают! Ясновидение с каждым днём теряет свою актуальность – мощные машины способны просчитывать любые ходы и их последствия. Телепатия – пройденный этап! Мобильные телефоны теперь есть даже у бомжей. Войны... о, тёмные силы! Как же сейчас ведутся войны! Меня, богиню войны (хоть и бывшую), это глубоко оскорбляет! Да, они давно перестали быть честными, мои методы устарели. Именно поэтому мне пришлось унизиться до роли примитивного суккуба – бросить воинское дело и преподавать науку соблазнения здешним ведьмам... Но это тоже потеряло актуальность. Как, по-твоему, могут ведьмы соблазнять мужчин, вводить их в грех, когда понятие греха стало растяжимее жвачной резинки, которую жуют современные дети? Со всех рекламных щитов, со всех экранов телевизоров, со всех обложек журналов и газет на мужчин смотрят полуголые женщины и призывно им улыбаются. Всё это создаёт чувство пресыщения. А как было раньше? Увидел щиколотку девушки – и уже чуть ли не в экстазе! Антихриста прославляет теперь всякий, кому не лень. По сцене скачут существа вроде этого Мэрлина Менсона. Он поёт далеко не «In God we trust!», и толпы молодёжи ему подпевают. Да, вокруг торжествует порок! Этого мы хотели. Ты счастлив? Я почему-то нет. С чего бы? Мы достигли своей цели. Вроде бы... А как на самом деле? А на самом деле все наши старания, вся наша борьба с этим иудеем и его прихвостнями вылилась в общее поражение. Люди просто перестали в нас верить. Им теперь плевать. Апокалипсис для них теперь – это когда электричество вырубают во всём городе. Кара для них – это когда провайдеры обрубают интернет на несколько дней. Вечная жизнь бессмертной души – это когда их личность переселяют в компьютер. Искушение для них – это когда так и хочется позвонить на работу, сказать, что болен и весь день провести за новой компьютерной игрушкой. Мы плавно отошли на второй план. Если раньше религия позволяла эффективнее управлять государством, то теперь это орудие потеряло актуальность. Всем правит экономика. Нашим противникам остаётся наслаждаться бормотанием богомольной старушки, а нам – возможностью сделать педофила из очередного святого отца. Всё... Ты проиграл, Люцифер. Мы все проиграли... Морриган резко развернулась и вышла из учительской. Забытая зажигалка сиротливо лежала на столе.Необходимые пояснения: Морриган – Духовная Королева Смерти, Сексуальности и Конфликта. Морриган известна в Ирландских легендах и мифологии как рыжеволосая богиня сражения и возрождения, часто появляющаяся в тройном облике. Она объединила энергии жизни и смерти, сексуальности и конфликта в одной ужасающей богине. Часть причины гибели CuChulain (Кухулин) была в том, что он не признал её когда она появилась. Агриппа – Генрих Корнелий Агриппа фон Неттесгейм, блестящий учёный, родился в Кёльне в 1486 году. Начинал с изучения вполне благопристойных предметов вроде латыни, греческой философии, однако интересы молодого учёного были широки и разнообразны, и он постоянно ощущал тягу к таинственному, не имеющему объяснений. Подобно многим честолюбивым юношам, Агриппа мечтал оставить неизгладимый след в мире; познакомившись со сферой оккультного, тесно связанной буквально со всеми прочими науками, от теологии до алхимии, он решил, что нашёл наиболее подходящее место для применения своих сил. В 1510 году им была написана «Оккультная философия» – зрелый, фундаментальный компендиум магической теории и практики. Труд был опубликована в 1536 году и принёс своему автору гораздо больше неприятностей, чем славы. Суккуб – духи-женщины, обольщающие мужчин и смущающие их сон. Суккубы, досаждавшие святым и отшельникам, но более всего молодым монахам, были по сути своей разжалованными в ранг демонов сиренами, наядами, перш и даже языческими богинями. Гримуар – книга чёрной магии. Была у любого порядочного колдуна. К ней он обращался за всеми необходимыми советами и рекомендациями. Пирокинез – психофизическое явление, обуславливающее возгорание различных предметов вследствие Psi-воздействия человека. Торквемада – Торквемада Томас, глава инквизиции в Испании. Монах-доминиканец. Духовник королевы Изабеллы, назначенный в 1483 великим инквизитором Кастилии и Арагона, в 1486 – также Валенсии и Каталонии. Составил инквизиционный кодекс и процедуру инквизиционного суда, разработал организационную структуру органов инквизиции. Отличался исключительной жестокостью, ввёл в массовую практику аутодафе (при нём было казнено более 10 тыс. чел.). Инициатор преследований мусульман и евреев (добился изгнания последних из Испании в 1492).
Скрофа
Тьма
Монастырь Святого Франциска близ Льежа, Франция. 21 мая 2008 года Аббату Жану Турвилю не спалось. Он лежал на кровати, смотрел в потолок и думал о том, что наступают смутные времена. Люди забывают о Боге, всё больше народа погрязает в роскоши, гордыне и разврате и всё меньше посещает Храмы Господни. Уже полтора года он был настоятелем монастыря Святого Франциска близ города Льежа, и мог убедиться: люди уже не оказывали того почтения служителям церкви, как прежде. И это при том, что в провинции служители церкви традиционно пользовались почётом. Месяц назад какие-то молодчики украсили стены монастыря нецензурными надписями. Разбирательство, проведённое комиссаром Жюленом, ничего не дало – нити вели к местной секте сатанистов, но прямых доказательств добыть не удалось. Его размышления были прерваны посторонними звуками – криками приближающейся толпы. Аббат выглянул в окно – к монастырю шло множество людей с зажжёнными факелами. Вид их не сулил ничего хорошего. Отец Жан поспешно оделся и вышел во двор. Он заметил, что многие из приближающихся были пьяны. В руках они несли цепи, палки, ножи и другие атрибуты молодёжных банд. Аббат обернулся назад – из окон монастыря на него смотрели несколько человек. – Брат Антуан, поднимай братьев. Запритесь в зале. Я попытаюсь остановить заблудшие души Божьим Словом. – Но, Отец Жан… – Выполняйте, обо мне не беспокойтесь, Господь защитит меня. Окна в главном здании стали стремительно закрываться. Монастырь был основан в 14 веке и поэтому здорово походил на средневековую крепость. Ворота монастыря были открыты – так установил аббат, дабы все могли придти за утешением и добрым словом в любое время дня и ночи. Отец Жан встал в воротах, развёл руки в стороны и обратился к приближающейся толпе со словами смирения и человеколюбия. Но этой ночью толпа не была склонна внимать словам аббата. Кто-то из первой шеренги ударил его дубиной по голове, ночь взорвалась немыслимым светом, и Отец Жан почувствовал, что проваливается в бездну. В чувство его привёл запах нашатырного спирта. Аббат открыл глаза. Он лежал у себя в келье, голова раскалывалась. Около его ложа стояли братья. – Отец Жан, – обеспокоенно произнёс брат Жульен, – как вы себя чувствуете? – Что случилось? – память ещё не ожила. – Вы пытались остановить толпу безбожников, они ударили вас по голове. Они осквернили церковь и устроили погром в монастыре. – Помогите мне встать, братья. Аббат вышел во двор монастыря и увидел картину, от которой сжалось сердце. Расписанные похабщиной стены, разбитые стекла, сорванный крест над воротами, сожжённый сарай во дворе монастыря. А церковь! Старинные витражи были побиты, скамьи пожжены, на алтаре лежал убитый козёл, а козлиная голова венчала статую ангела. Отец Жан схватился за волосы. Глаза застилал розовый туман. Церковь! В восстановление которой он вложил столько трудов! Он искренне радовался, когда в церковь ходили прихожане. – Господи, за что? За что они так? Почему они отвернулись от Тебя? Господи, внемли слуге своему, отврати от них Солнечный лик, пусть они вспомнят о тебе! Стоявшие вокруг аббата братья начали испуганно переглядываться. Лицо аббата было ужасно в своей горечи. Сквозь повязку на голове проступала кровь, одежда была заляпана грязью. Внезапно в совершенно чистом небе прозвучали раскаты грома. Монахи попадали на колени и стали неистово молиться.Церковь Святого Илии, село Васильево, близ города Карпова, Россия. 21 мая 2008 года. Отец Никодим с удовольствием смотрел на строящуюся церковь. Её начали возводить почти год назад, и до окончания стройки оставалось уже совсем немного. Если дела пойдут так же хорошо, то на Яблочный спас можно и освящать. Именно Отцу Никодиму принадлежала идея сделать церковь из дерева. Бригада рабочих – из тех, кто уважал «зелёного змия» и у кого из десяти слов было восемь нецензурных, дело своё знала хорошо. Работа продвигалось быстро, естественно, по мере поступления стройматериалов. Отец Никодим и сам частенько помогал рабочим. В его присутствии количество матюгов резко сокращалось. А после того, как священник со всего размаха ударил себя по пальцу, начал пританцовывать, держась за ушибленный палец и приговаривая: «Ох ты, батюшки! Как неудачно-то…» – после этого случая мужики стали пить меньше, а материться в присутствии священника совсем перестали. И крепко зауважали отца Никодима. Однажды ночью его разбудил Степан – один из строителей: – Батюшка, батюшка, беда! По щекам сорокалетнего мужчины текли слезы. Священник выбежал из избы, где вся стройбригада временно жила. Церковь была объята пламенем, на фоне огня четко выделялся православный крест на куполе. К пылающей церкви бежал народ, а по дороге, прочь от пожара, с громким хохотом уезжала компания на мотоциклах. – Боже! Господи, накажи их! – Отец Никодим поднял к небу крепко сжатые кулаки. – Не дай узреть им света Божьего! Внемли мне! Прогоревшая крыша рухнула, а вместе с ней упал и крест.
Обсерватория Джейсон-Пойнт, Аппалачи, США. 22 мая 2008. – Профессор, профессор, проснитесь! Профессор Калифорнийского университета Джордж МакМаунт открыл глаза. Его помощник Джон Козловски тряс его за плечо. Весь вид его говорил о крайней степени возбуждения. Джон был в помощниках у профессора уже месяц и сильно донимал его своими предположениями и теориями, половина из которых была полным бредом, а вторая – чушью. – Профессор, солнце не всходит! Его ещё нет, а уже полшестого! ПОЛШЕСТОГО! Черт бы побрал этого поляка! Я же только три часа назад лёг и просил не будить меня до обеда. Нет, надо отослать его обратно в университет. Джордж сел в кровати и попытался привести мысли в порядок. – Что значит «не всходит»? – Его нет, профессор! Кругом темнота! – Козловски подскочил к окну и открыл жалюзи. За окном стояла полная темнота. Сонливость разом прошла. Через десять минут МакМаунт был в обсерватории. В телескоп были видны звезды, туманности, Млечный путь – всё, как обычно. Только не было Солнца. Вместо светила был огромный чёрный круг. Приборы показывали, что всё в норме – на месте Солнца находилось тело его массы. Ерунда, быть того не может. Профессор несколько секунд обалдело смотрел перед собой, потом потянулся к телефонной трубке.
Штаб-квартира ООН, Нью-Йорк, США. 22 мая 2008 года. Генеральный секретарь ООН только что прибыл в свой кабинет. Часы показывали шесть вечера, но улицы освещались только электрическим светом. В небе целый день лишь молчаливо горели звезды. На улицах Нью-Йорка началась паника, несмотря на то, что телевидение и радио призывали к спокойствию. Многие, насмотревшись голливудских фильмов, вообразили нашествие пришельцев и поспешили уехать из города. Моментально на всех автострадах образовались пробки. Кое-кто решил с помощью темноты поправить своё финансовое положение, и большая часть магазинов была разграблена. На улицах вспыхнули беспорядки, подогреваемые религиозными фанатиками. Президент США объявил на всей территории страны военное положение, и уже начались первые стычки мародёров, вооружённых оружием из обчищенных оружейных магазинов, с национальной гвардией. Людей не хватало, и президент отдал приказ министру обороны привлечь армию для поддержания порядка. В тех частях города, куда военные ещё не успели добраться, все магазины, банки, административные здания подверглись грабежу. Почти половина полицейских участков была уничтожена, а сами полицейские появлялись на улице только группами по восемь-десять человек. Сотни людей заполонили храмы и церкви всех конфессий и вероисповеданий. Многие молились прямо на улицах и площадях. Похожая ситуация была и в странах Азии и Европы. Почти все страны Европы тоже ввели военное положение. В Мадриде вспыхнули массовые беспорядки – кто-то из религиозных фанатиков объявил нынешнюю власть от Диавола, и горячие испанцы начали бесчинствовать. Баски, ИРА и несколько других организаций объявили, что Тьма – сигнал от Господа к началу Последнего Сражения с оккупантами, и на улицах городов поднялась стрельба. Стали взлетать на воздух машины. Лучше всего обстановка была в Скандинавских странах – потомки викингов молча молились. Только в Швеции толпа попыталась атаковать резиденцию правительства, но их безжалостно расстреляли солдаты, и это остудило многие горячие головы. В Риме, на площади Святого Петра собралось несколько десятков тысяч человек. Папа обращался к ним с призывом молиться Господу. Массовые собрания верующих проходили у Собора Парижской Богоматери, у Саграда Фамилие в Барселоне, у собора Святого Павла в Лондоне, у Каабы, в Иерусалиме, Стамбуле, Дели, Токио, Каире, Кёльне и у Храма Христа Спасителя в Москве. В России ситуацию удалось быстро взять под контроль. Недавно избранный президент – в прошлом военный – сразу вывел армию на улицы. Мародёры, насильники, воры расстреливались прямо на улицах. В кабинете Генсека ООН находились президенты США, России, премьер-министры Англии, Франции, канцлер Германии, главы Индии, Японии, Китая. Лица всех присутствующих были мрачны. Встреча проводилась неформально, поэтому общение шло без дипломатических условностей. – Итак, господа, прошу вас оставить все противоречия, – генсек казался спокойным.– Нам сейчас нужно сплотиться и выработать решение проблемы. Надеюсь, все с этим согласны? «Отцы народов» кивнули. – Итак, какие будут версии? Слово взял премьер-министр Англии. – Джентльмены, наши астрономы – да и ваши, наверное, тоже – провели тщательное обследование Солнца. Версии про затмение, корабль пришельцев несостоятельны. Солнце на месте, активность его та же, но солнечные лучи не достигают поверхности Земля. Физически это невозможно. Наши учёные не могут объяснить феномен. – Наши тоже, – объявил президент США. – Мы задействовали все спутники для слежения за Солнцем. Нам пришлось даже переориентировать «Хаббл», но пока ничего. – Почтенные, – взял слово глава Индии. – А вы не рассматриваете версию Божественного вмешательства? – Лично я – нет, – с сарказмом ответил президент США. Он знал, что премьер Индии был из касты жрецов. Раздался звонок мобильника. Президент России достал трубку из кармана, быстро переговорил. – Крыша едет у народа, – ответил он на вопросительные взгляды. – Офицер-ракетчик спятил, попытался пустить ракеты в Солнце. Командир полка его пристрелил и был взят под стражу. Я приказал его отпустить. Хоть порядок на улицах, и то радует. Правда, пришлось народу перестрелять – уууу… – русский поднял глаза в потолок. – Надеюсь, про права человека кричать не будете? – ехидно осведомился он у американца. – Будем, попозже, – американец сдаваться не собирался. – Тихо, господа, – прикрикнул на них, как на расшалившихся школьников, генсек ООН. Президент США смолчал. Права – правами, но ситуация в его стране действительно была далека от идеала. Демократия плавно превращалась в охлократию. Больше всего это походило на ситуацию трёхлетней давности в Новом Орлеане. Только наводнения не было. Была Тьма. И президент поймал себя на том, что против воли одобряет решительность русских. Главы государств посовещались ещё немного. Причин необычного явления они так и не выявили, но пришли к соглашению, что действовать нужно сообща под общим руководством ООН.
Ватикан, 25 мая 2008 года. Тьма уже три дня властвовала над планетой. Слух про осквернение церкви облетел все уголки Франции. Люди приходили к аббату Турвилю с мольбами вернуть Солнце обратно. Аббат проводил все дни в молитве, но Господь не спешил всё возвращать на круги своя. Через три дня его вызвал к себе Папа. Через восемь часов дороги Жан Турвиль лицезрел понтифика. Папа жестом руки приказал всем удалиться. – Расскажи мне всё, брат мой. Жан рассказал всё без утайки. Папа молча обдумывал услышанное. – Тёмные времена настали, брат мой. Люди забыли Господа и поплатились за это. Я слышал, что подобное проклятие произнес в тот же день и один русский священник. В библиотеке Ватикана мы нашли старинную рукопись. В ней есть пророчество: если в один момент несколько служителей церквипопросят Господа отвернуть свет Господень от людей, он услышит. И Тьма опустится на землю. И возвратить всё обратно можно, если виновные в преступлении перед Церковью покаются, и служители её попросят Господа о прощении. Иди, брат мой, сделай все, чтобы вернуть свет людям. Я буду молить Господа за тебя. Аббат вышел. Папа посидел ещё немного, потом снял трубку телефона и сказал: – Соедините меня с русским Патриархом.
Москва, 26 мая 2008 года. Патриарх Московский и Всея Руси смотрел на сидящего перед ним отца Никодима. Священник искренне сожалел о злых словах, что сорвались с его губ. Патриарх рассказал о телефонном разговоре с Папой Римским, о пророчестве, найденном в старой книге. – Отец родной, да Бог с нею, с церковью, новую отстроим. Как грех-то свой загладить перед людьми? – Я понял, что нужно найти поджигателей. И когда они покаются, то ты, сын мой, и французский аббат должны одновременно попросить Господа о прощении всей паствы Христовой. Причём во вновь построенном храме. Французы уже реставрируют осквернённую церковь. Тебе тоже надлежит ехать в свой приход и построить новый храм, по этому же чертежу. Причем руками прихожан. И это нужно сделать как можно быстрее. Я позвоню президенту. Думаю, смогу объяснить ему причину. С тобой поедет отец Федор – мой помощник. С Богом, сын мой. Благослови тебя Господь.
Москва, 7 июня 2008 года. Президент России сидел в своём кабинете. Разговор с Патриархом не выходил у него из головы. Президент не слишком жаловал религию. Но это… Тьма по-прежнему властвовала над Землёй. Всеобщий дух уныния и грусти опустился на землю. В США по-прежнему часто вспыхивали беспорядки и случаи мародёрства и грабежей. Президенту Америки пришлось даже отзывать элитные дивизии из Ирака. Президент уже знал про французского аббата и отца Никодима. Пару дней назад министр внутренних дел заявил о поимке поджигателей. Сопляки призывного возраста, решили покрасоваться перед девчонками. Президент сжал кулаки. Учёные так и не смогли дать объяснения феномену, поэтому он поверил Патриарху. Причем не просто поверил, а ПОВЕРИЛ. Что-то изменилось в нём. Что-то говорило, что если всё вернется на круги своя, уже не будет как прежде.
Новая церковь Святого Илии, село Васильево, Россия. 20 июня 2008 года. Работа кипела полным ходом. Церковь строили всем народом. Никто никого не принуждал и не просил. Слух о причинах Тьмы разнёсся с быстротой молнии. И самое интересное: никто не упрекал отца Никодима. Все чувствовали в наступлении Тьмы и свою вину. Люди работали в четыре смены при свете прожекторов, круглосуточно (хотя было уже только одно время суток – ночь). Стройматериалы, лес привозили на машинах предприниматели – всё бесплатно! Иной «новый русский» снимал пиджак, брал в руки топор и начинал тесать бревно. Рядом, в наспех оборудованном лагере женщины варили на армейских передвижных кухнях обед. Сельчане, рабочие, солдаты, водители, инженеры – кого тут только не было. В числе строителей работали и поджигатели. Суровая выволочка от родителей, всего города, и на сладкое – от Патриарха… Поджигатели покаялись, по-настоящему покаялись, и выразили желание загладить свою вину. Церковь росла на глазах и уже завтра отец Никодим собирался приступить к освящению.
Монастырь Святого Франциска близ Льежа, Франция. 20 июня 2008 года. Аббат Турвиль ещё раз окинул взглядом монастырь. Всё было восстановлено. Всё было сделано за неделю. Правительство выложило большую сумму денег и доставило бригаду рабочих. Храм заново освятили, всё повреждённое восстановили. Вчера Кардинал сообщил ему, что все осквернители пойманы. Они долго упирались, но родительский гнев сделал своё дело. Самое интересное, что многие из изуверов оказались сынками богатых и уважаемых людей. Сейчас все они сидели в камерах и размазывали сопли и слюни по щекам. Его высокопреосвященство сказал, что Папе вчера звонил архиепископ Кентерберийский и сообщил, что одному священнику в Суффолке было видение – ангел поведал ему, что священники должны просить Господа о прощении в день Летнего солнцестояния. И ещё он сказал, что Папа постоянно общается с русским Патриархом. Вот оно как. Перед лицом врага человечества все служители церкви должны быть вместе. Вместе. Тогда мы победим. От этой мысли ему стало легко на душе.
Новая церковь Святого Илии, село Васильево, Россия. 22 июня 2008 года. 1.00 К селу приближалась колонна машин. Патриарх решил лично освятить церковь. Всё было готово. Церковь вышла красивой и ладной. Толпы народа – строители и прихожане стояли вокруг неё. Из машины вышел Патриарх и посмотрел на свежевозведённое здание. Потом повернулся к толпе вчерашних строителей. – Спасибо вам, люди русские. Всем миром построили Храм всем людям во спасение, – патриарх низко всем поклонился. Толпа всколыхнулась, все согнулись в низком поклоне перед главой церкви. Процедура освящения заняла около часа. После освящения в церковь вошли поджигатели. – Они начинают, – произнес отец Федор в телефон.
Монастырь Святого Франциска близ Льежа, Франция. 22 июня 2008 года. 2.00 В церковь с жалким видом вошли недавние «варвары». Отец Жан вздохнул. «Варвары» произнесли слова покаяния, причем чувствовалось, что они говорят искренне. Нелегко осознавать, что ты стал виновником мировой катастрофы. Кардинал кивнул. Отец Жан произнес: – Я прощаю вас. Пусть теперь Господь простит меня.
Новая церковь Святого Илии, село Васильево, Россия. 22 июня 2008 года. 2.00 Поджигатели низко опустили головы. Отец Никодим произнес слова прощения. Теперь наступало самое главное – Отец Никодим и Отец Жан мысленно пожелали себе и своему собрату удачи. Миллионы людей во всем мире стояли и сидели перед экранами. Все с напряжением смотрели за тем, что происходит в России и Франции. Мысли всего человечества сплелись в единый нерв. Еврей и араб, европеец и негр – все сейчас жаждали только одного: Господи, смилуйся! И не делалось различий между Буддой, Христом, Аллахом, Яхве – каждый молился своему Богу. Люди вглядывались в край неба до боли в глазах. Прошло ещё несколько часов. Отец Никодим и отец Жан молились. Вдруг, одновременно (как потом выяснилось), кресты на церкви Святого Илии и на монастырской церкви вспыхнули ярким светом. Люди опустились на колени. И Солнце появилось – где-то сразу, как будто дернули выключатель, где-то только всходило, где-то заходило. Люди обнимались и плакали от радости…
* * *
Прошёл год. Жизнь вошла в нормальную колею. Но уже стало гораздо меньше междоусобиц, люди стали добрее. Аббат Турвиль приехал в Россию, где они с отцом Никодимом провели три дня. В кабинет Папы вбежал кардинал. – Ваше святейшество… Ваше святейшество… – Кардинал задыхался от волнения. – Только что в одном приходе на Украине кто-то напал на священника. И он сказал им Злые слова! – Какие? – Папа почувствовал, что мир вокруг него проваливается в бездну. – Он сказал им – idite na hui! Папа, немец по национальности, заставший ещё войну и поживший в русской оккупационной зоне, откинул голову назад и захохотал.mar
Принцип Паршева
Вы не хотите подать заявление на увольнение? Вопрос был задан небрежно, вскользь. – Ангелоподобное существо с синими глазами пригасило улыбку на чуть припухлых губах. Светлое облачко волос, от которых исходил терпкий, чуть горьковатый аромат, изящная фигурка в красной маечке с глубоким вырезом… Нелечка Ивановна, дорогой мой начальник, ну разве можно вам дать сорок восемь лет? – Вы бы всё-таки написали, – и холёная ручка легонько, пальчиком, пододвинула мне бумагу. – Нелли Ивановна, за что вы меня так? – зубы выдали предательскую дробь, но доброжелательное выражение на лице удержать удалось. Нелечка Ивановна пожала плечиками. – Мовлат Шакирович, вы же умный человек. Вы не можете у нас дальше работать. – Я работаю здесь двадцать лет, Нелли Ивановна, и с работой справляюсь. – С работой – да, – кивнула головкой начальница. – С работой. Но не с зимой. За настежь раскрытым окном медленно падали тяжёлые снежные хлопья. Глубокий сумрак декабрьского утра разбавлял лишь тусклый свет фонарей, да вспугивали фары изредка проезжавших машин. Москва, самый центр. Как тут было хорошо ещё год назад, – тоскливо подумал я. – У вас губы совсем синие, – Нелли Ивановна нажала кнопочку вызова секретарши. – Дашенька, Мовлату Шакировичу чай, погорячее. Я незаметно вжался в кресло, стараясь сохранить остатки тепла. Чай – это она правильно, без него совсем концы отдам. Дашенька в топике и миниюбке внесла чай, ловко расставила чашки. Я подхватил свою, грея о неё застывшие пальцы. – Так что вы решаете, Мовлат Шакирович? – кукольное лицо принцессы из детских снов смотрело на меня откровенно сочувствующе. – Не знаю, что делать, – откровенно ответил я. – Понимаю, – Нелли Ивановна склонила головку. – Вся беда в том, что у вас неправильные гены, Мовлат Шакирович. Недостаточно русских предков, видно, раз ваш организм не смог перестроиться. Но вы ведь понимаете, что отапливать помещения только потому, что вам одному холодно, невозможно? Обогреватель вас не спасает, девочкам из-за него дышать нечем. И пешком вы не в состоянии ходить по Москве, опаздываете всё время. Я горько кивнул. Установившиеся с сентября неписаные правила пешеходства ударили по мне невероятно. Если любая из моих подчинённых на высоченных каблуках легко добегала с другого конца Москвы за час-полтора, мне требовалось три. – Это была ваша единственная надежда, – Нелли Ивановна запнулась, потом продолжила: – Единственная. Были такие случаи, когда гены от пешеходных прогулок просыпались. Да, это я знал. Два процента от общего числа инородцев с октября смогли приспособиться к новым условиям жизни. Без отопления. Без транспорта. – Да, – сочувственно сказала Нелли Ивановна. – Что русскому хорошо – то немцу смерть. Вы же читали Паршева? – Разумеется, – пожал плечами я. – Автор национальной идеи России об использовании редкостной приспособляемости русских к тяжёлым климатическим условиям. Удвоим ВВП за четыре года за счёт полного отказа от отопления. Россия – русским, инородцев – в гетто. Принцип Паршева нынче с детского садика учат. – Не гетто, – досадливо поморщилась Нелли Ивановна. – Обычные дома, в которых сохраняется отопление. – Ничего себе не гетто! – хмыкнул я. – Выделили один квартал в Южном Бутово, да в центре Москвы элитные дома для иностранцев оставили. – И правильно сделали, – на загорелых щечках Нелли Ивановны выступил румянец. – Вам там специально котельную отремонтировали, киноцентр оставили, туалеты тёплые, не био, как у нас… Я встал. – На мне семья, Нелли Ивановна. Увольнение лишит нас возможности платить за жильё. Подберите мне что-нибудь на такую же зарплату – и я с удовольствием перестану пугать клиентов своим замёрзшим видом. Она поднялась, протянула мне тонкую загорелую руку. – Сделаю всё возможное, – сказала. Искренне сказала. В отделе, как всегда, окна были настежь. Девочки в лёгких блузках увлечённо трещали по телефонам на всех языках мира. Полным ходом шла продажа новогодних туров в экзотическую Москву, где по заснеженному городу разгуливают загорелые красавицы в миниюбках, выстраивались деловые поездки по всей России по сети тёплых отелей… Я поплотнее завернулся в меховой плед и открыл сайт Job.ru. …Как и ожидалось: работа для инородцев и сезонных рабочих предлагалась с апреля по октябрь. Я перевёл глаза на портрет Паршева, висевший в красном углу. Нет, до весны я тут не доживу. Россия для русских.Айриш
Обычная?
Альма работала самым обычным секретарём уже второй десяток сезонов. Личная жизнь как-то не заладилась. Слишком много времени прошло в рутине ежедневных служебных обязанностей. Отвечала на телефонные звонки, сортировала почту для председателя, покупала букеты цветов для официальных лиц и близких своего босса… Особого ума при этом от неё никто не требовал, достаточно было хорошей памяти и пунктуальности. Председатель был доволен её работой, то есть попросту не замечал её тихой деятельности. Кофе всегда горячий, документы под рукой, посетители по пустякам не беспокоят – что ещё нужно для принятия ответственных решений. То утро для Альмы началось совершенно обычно. Небольшой беспорядок в одежде, возникший после поездки в переполненном общественном транспорте, был быстро ликвидирован, бумаги разложены по папкам, кофе заварен. Пора являться пред ясны очи господина председателя. Тихо приоткрыв дверь, секретарша убедилась, что босс целиком погружён в раздумья и ожесточённо черкает что-то на листах бумаги. Немного подумав, она сначала внесла кофе и поставила почти на середину стола. Босс, не глядя, протянул руку за чашкой и вкусно отпил ароматный напиток. Альма вышла и вновь вернулась с папками. Пушистый ковер заглушал её и без того лёгкие шаги. – Послушай-ка, – вздрогнув от неожиданности, Альма удивленно посмотрела на заговорившего с ней господина председателя. – Что ты думаешь о рекламной компании под девизом «Выдать умницу замуж»? – Ничего… – Как так? Ты сама замужем? – Нет. – Хотя ладно. К тебе это действительно отношения не имеет. Видишь ли, – председатель увлекся и почувствовал себя на трибуне, – аналитики президента точно выяснили причину нашего отставания в развитии от планеты Шсас. Мужчины не хотят жениться на умных женщинах и, соответственно, умных детей становится всё меньше и меньше с каждым поколением! Гениально просто! Перед нами стоит задача сделать умную женщину популярной. Сделать из неё престижную жену и мать множества детей. Я знаю, как это сделать, – босс светился самодовольством. – И как же? – скепсис в голосе секретарши остался незамеченным. – Мы организуем массу конкурсов! Интеллектуальные состязания женщин. Победительницы награждаются домом со всей обстановкой и мужем, занимающим хорошую должность или просто с хорошими перспективами на службе. – А откуда столько мужей наберёте? – Наберём добровольцев из студентов или служащих. Не перебивай, – босс увлечённо продолжал: – это только предварительный этап. Основное подведение итогов организуем сезонов через десять. Победительницы должны будут представить своих детей и мужа. Финалисткой станет та, у которой больше всего замечательно умненьких малышей, и муж сделает головокружительную карьеру. А главный приз… придумаем какой. – Развод. Председатель очнулся: – Что? Какой развод? Альма несколько смутилась. – Простите меня, господин председатель, я не должна была… я не думала… – и, окончательно смешавшись, сочла за лучшее замолчать совсем. Босс впервые внимательно смотрел на свою секретаршу. Стройна, миловидна, в меру умна. Уровень интеллекта в личном деле Альмы определялся комбинацией АВD и уступал уровню председателя АВА. Самые глупые, практически полные идиоты, имели в своём арсенале набор DDD, а гении – ААА. Такую систему обозначения уровня интеллекта ввели недавно, но она быстро стала популярной. Раньше при приёме на работу приходилось проходить кучу тестов и экзаменов. Эффективность принятой системы оказалась значительно выше. Наниматель видел перед собой несколько букв и сразу мог очертить круг обязанностей, наиболее соответствующий способностям нового работника. – Не думала? Это ты зря так про себя говоришь. Наверняка в этой хорошенькой головке кое-какие мысли есть. Итак, при чём тут развод? – Главным призом должен быть развод. Господин председатель оказался не на шутку озадачен: – Почему? Объясни-ка подробнее, что ты имеешь в виду. – Участие в конкурсах будут принимать, скорее всего, молоденькие идеалистки, которые точно знают, что смогут создать самую замечательную и любящую семью. Правильно? Босс неопределённо хмыкнул, но кивком предложил продолжить. – Их идеализм быстро пройдёт. Мужья быстренько объяснят этим девушкам, что место им на кухне и в детской, и никакой собственной карьеры, – это отвлекает от произведения на свет потомства и обеспечения карьеры мужа. Хочешь выиграть конкурс – будь добра забыть про свои желания и надежды. А развод даст возможность самореализоваться. – Может быть, ты и права… – взгляд босса пошёл блуждать по потолку. – Идея сырая и требует доработки, – наконец, вынес он вердикт и снова склонился над бумагами. Альма вернулась в приёмную, сверилась с ежедневником. Да, всё правильно, сегодня день загружен по минимуму и есть время для своих дел. Из самого дальнего угла нижнего ящика стола секретарша достала личное дело ещё одной женщины. Уровень интеллекта ААВ. Аккуратно исправила запись на АBD. Как раньше в своём досье. Теперь подругу можно устроить на работу. Плохо, если женщина умнее мужчины, это очень бьет по самолюбию сильной половины. Правда?Яна Люрина
Взятка
Погода выдалась мерзопакостная – пасмурное небо, холодный ветер и мелкий противный дождик. С фуражки вода капала прямо за шиворот, А до конца дежурства ещё целых четыре часа. На дороге – ни души. Лейтенант Пузецкий, крайне соответствующий своей фамилии – фигура напоминала в профиль букву «В» – стоял под хлипким навесом и курил уже чёрт знает какую по счету сигарету. Пост располагался у главного въезда в город, где на горушке,в двухстах метрах впереди, возвышалось изваяние могучей бабы, приветствующее всех водителей хлебом-солью. Скульптура некогда была воздвигнута как символ города, но в народе получила прозвище «тёща». Видик у «тёщи» и впрямь устрашающий – метров десять в высоту, мускулы, как у Шварценеггера, плюс мрачное выражение лица. Дескать, жри хлеб-соль и проваливай, пока не схлопотал по тыкве. У Пузецкого такая ж сидела дома до недавнего времени. Слава богу, схоронили, но страх оставался. А ну как придёшь домой, а она всё ещё там. Дождь всё не переставал. Нету машин – нету нарушителей, нету нарушителей – нету денег, нету денег – страшно даже представить... Хорошо хоть, май месяц, а не декабрь. И тут на дороге показался пошарпанный «жигуль». Ехал он как-то рывками, то и дело пересекая сплошную линии. Лейтенант скорчил страшную рожу напарнику, который заинтересованно прекратил жрать семечки. Не лезь, дескать, клиент мой! Жигуль, оказавшийся «шестёркой», подъехал поближе, и Пузецкий, тормознув его, не поверил своим глазам. За рулем восседала пожилая цыганка, с распущенными седыми патлами и в модной бандане – чёрненькой, с мелким белым рисунком в виде черепушек и скрещенных косточек. Намедни младший сынишка Пузецкого клянчил такую же, на что получил категорический отказ. Вместе с водителем (или водительницей) в салоне «шестёрки» находилось ещё невесть сколько цыганят, штук восемь-десять на глаз – и все уставились на Пузецкого. Ну, едрена вошь, я вам щас покажу нормы вместимости! – Лейтенант дорожно-патрульной службы Пузецкий. Ваши документы! – Вот документы, милай! Вот права мои водительские, вот техпаспорт. Смотри, дорогой! – А где доверенность от хозяина машины? – И-и-и, какая доверенность, зачем доверенность? Вот он, хозяин, здесь сидит, – и цыганка ткнула пальцем, на котором бандылялся немаленький золотой перстень, в одного из цыганят. – Как это – хозяин? У него ж паспорта нет, он несовершеннолетний! – Есть, есть паспорт! – и на свет божий был извлечен серпастный и молоткастый. Тут Пузецкий совсем озверел: – Ты за кого это меня держишь!? Сколько ему лет было, когда этот паспорт выписывали?! Вылазь из машины и пойдём протокол составлять! – Сынок, отпустил бы ты нас – осталось километр доехать, дети не кормлены, весь день в дороге... – А у меня что – кормлены? А я – не целый день на дороге?! Цыганка, вздыхая и причитая, всё-таки выбралась из машины и побрела следом за лейтенантом в здание поста. За исключением банданы, одета она была традиционно – в пятьсот юбок и мохеровую индийскую кофту. На ногах наблюдались комнатные тапочки с помпонами. – Сынок, погоди! – негромко сказала цыганка. – Нельзя мне сегодня домой опаздывать, даже на пять минуточек. Солнце зайдет скоро, и беда тебе будет, если мы уехать не успеем. Денег с собой нету, зато нужную вещь подарю... – Нужна мне больно твоя вещь, с вами только свяжись… – Постой, объясню. Чтоб напарник твой не слышал. С этой вещью да при твоей работе денег будет, сколько хочешь! Пузецкий остановился. А цыганка выудила откуда-то из своих капустных одежек деревянную палочку, размером с карандаш. – Вот, возьми её в правую руку и представь, что это вон та, полосатая, которую тебе начальник выдал. Недоверчивый Пузецкий всё же проделал требуемую манипуляцию и обомлел – «карандаш» моментально превратился в жезл гаишника... – А теперь слушай меня, золотой, и запоминай. Когда у тебя в правой руке эта палочка, ты можешь остановить любую машину, а за что взять с водителя деньги – причина всегда будет. Можешь даже братков тормозить – спорить они с тобой не будут. Наоборот, скажут спасибо, что закрыл глаза на нарушение. Сколько им скажешь, столько и заплатят. А потом всё забудут. Но только запомни – если ты своими руками отдашь палочку другому, память к ним вернётся. Ну, бери, драгоценный, дарю. Берешь? – Беру, – машинально сказал Пузецкий и махнул рукой – езжай, мол. Дождь прекратился, и лейтенант, ещё раз посмотрев на отъезжающий «жигуль» и цыганку за рулем, уже без банданы, разглядел у неё на голове небольшие рожки... В помещении поста напарник почему-то опять жрал семечки – и, похоже, про цыганку он успешно забыл. Потому что поинтересовался – что там делать на дороге, раз никого не видно. Прошло два месяца. Благосостояние лейтенанта Пузецкого заметно улучшилось – малогабаритный «чарлик» был подарен сыну, а взамен приобретен «Мерседес» 98 года, с кондиционером, кожаным салоном, титановыми дисками, зимней резиной и прочими прибамбасами. Лейтенанта слегка мучила совесть – этот «мерс» был пригнан из Германии одним из его сослуживцев для себя лично. Но тут, как нарочно, у Пузецкого случилось дежурство на том же КП – и он не устоял перед соблазном. Сослуживец напрочь забыл, что гнал машину, и уж тем более – что продал её коллеге за сто долларов (совсем бесплатно забрать Пузецкий посовестился). Пару раз, для приколу, были остановлены бравым гаишником и лучшие кореша, с которыми ездил в баню еженедельно – директор последнего оставшегося в городе госпредприятия, и владелец торгового центра. Сначала Пузецкий собирался остановить их понарошку, чтоб потом вместе посмеяться. Но приятели без звука дали ему запрошенные с каждого пятьсот баксов и тут же забыли о происшествии. Отдавать доллары назад, увы, не хотелось. Вернее, не смоглось... И таких долларов набралось уже немало. И совершенно невозможно было объяснить жене, почему их вдруг стало такое количество. Пузецкому пришла светлая мысль – а не съездить ли в столицу и не позволить ли себе расслабиться? Сказано – сделано. И, погрузив объемистый живот на переднее сиденье нового «мерса», лейтенант из командиров дороги превратился в рядового водилу. Полосатая палочка-талисман мирно дремала на заднем стекле. Показался въезд в город и, разумеется, при нем пост. Как и положено. Человек в форме взмахнул жезлом, и Пузецкий законопослушно остановился. Пока коллега, оглядев машину и документы, откозырял и пожелал счастливого пути, из помещения поста вынырнула смутно узнаваемая фигура. Тоже в форме лейтенанта-гаишника, но вольно расстёгнутой. – Вовка!!! А ну иди сюда, что ж ты мимо друзей, не глядя, проходишь! Вовка внешне напоминал Кащея Бессмертного в исполнении народного артиста Милляра, но отнюдь не такого немощного, как в фильме. Ещё в бытность их курсантами бегал быстрее всех – на спор за ящик пива, обожаемого до самозабвения. – Ну, привет, привет! Что ж ты, гад, не звонишь и не заезжаешь – сколько раз в гости звал! Ну, поехали ко мне, я уже сменился – Наташка блинов наготовила, а у меня в холодильнике икорка есть! – Так надо водки взять, у тебя ж всегда только пиво в холодильнике. Показывай, где тут у вас лучше затариться. – Э, нет – всё уже есть! – и Вовка открыл багажник своего опеля, где Пузецкий узрел ящик водки в четырехгранных бутылках по 0,8. – Ночью тут фура ехала, и водила немножко под банкой был. Вот и откупился. Пузецкий последовал за Вовкиной машиной. Далее пребывание в гостях проходило как обычно – расспросы, объятия, тосты под вкуснейшую закусь. Вовка преуменьшил – дома были не только блины, а и много чего ещё. Разомлевшие приятели вышли во двор, на солнышко – Вовка проживал в частном доме. Тут гость припомнил, что он-то хотел ещё и культурно отдохнуть. Оглянувшись, не может ли услыхать Наташа, Пузецкий тихонько поинтересовался: – Вов, а у вас тут какое есть приличное заведение, с бабами? А то я, понимаешь, чуток заработал, а дома отдохнуть невозможно. Из-за шуряка, будь он неладен. – Сделаем! – тут уже оглянулся приятель и достал из кармана мобильник. На машине Пузецкого коллеги поехали в некий массажный салон, туманно заявив Наталье на прощанье о срочно возникшей необходимости поиска и приобретения редкой запчасти для этой самой машины. Потом были ещё водка, потом коньяк и пиво – подаваемые почти совсем раздетыми девицами. Лейтенант блаженствовал и раздавал труженицам массажа мелкую долларовую наличность. Затем умаявшиеся к вечеру девицы захотели прокатиться по городу. Последнее, что запомнилось Пузецкому – как он надевает на блондинку с умопомрачительными формами свой китель и фуражку, и для пущего соответствия имиджу… Вручает свой полосатый жезл.* * *
Домой Пузецкий вернулся на рейсовом автобусе. Скажем прямо, вернулся зря.Кинеберг
Сёстры
I
Шелест бумаг, приглушенные разговоры, частые трели сотовых телефонов. Сто двадцатый этаж небоскреба. Зал заседаний корпорации «Старая Англия». Что стоит за этим названием, толком не знает никто – официального толкования не было ни в одном документе, ни в интервью, коих множество давал пресс-секретарь компании. Шум постепенно нарастал, нетерпение присутствующих усиливалось. Вот уже двадцать минут как должно было начаться заседание правления. Генеральный задерживался. – Сестричка, не знаешь, зачем старик нас собрал? – сексапильная блондинка наклонилась к томной шатенке. – И в такой спешке? – А чёрт его знает. Сегодня получила по факсу, – достала та лист бумаги из папки. – Гонерилья Лир, Вы приглашаетесь на внеочередное заседание правления… Последнее время он сам не свой. Возле него постоянно адвокаты крутятся, никого к себе не пускает. – У меня такое же. Спросила у Корделии, но и эта дурочка ничего не знает. – Нашла у кого спрашивать, – скривилась в презрительной гримасе старшая дочь генерального директора «Старой Англии». – Ну и сестричку Господь нам послал. И чего папа с ней так возится? Когда он ввёл её в совет директоров, меня чуть удар не хватил. Напряжение достигло своей наивысшей точки, когда в зал вошёл устало выглядевший пожилой мужчина – генеральный директор корпорации Кинг Лир. – Господа, я пригласил вас на это внеочередное заседание, так как хочу сделать важное заявление. После долгих размышлений я пришёл к выводу, что лучшим выходом из сложившейся ситуации станет разделение корпорации. Мои юристы всё проработали. Прошу ознакомиться с декларацией. Удивлённые возгласы, шелест перелистываемых бумаг. – С подробностями вы сможете ознакомиться позже. Я же хочу вкратце изложить суть дела, чтобы побыстрее с этим покончить. Кинг Лир провёл ладонью по лицу, словно стирая усталость. – Итак, корпорация делится на три самостоятельные части, которые передаются под контроль моим дочерям. Я же хочу дожить остаток дней в тишине и спокойствии. Чтобы разделение было справедливым, я объявляю среди дочерей конкурс на лучший проект. Гонери, Корди, Реги, через две недели прошу предоставить ваши соображения.II
– Ты представляешь, Родриго? Я уже подобрал себе кабинет, смету на переоборудование составил. И что в итоге? Всего лишь референт! Ведь всем известно, что должность моя! Но тут появляется этот выскочка Кэсс, и всё летит к чертям. Я что, впустую потратил эти годы? – Успокойся, Джаг, не горячись. – Не-е-ет! Я этого так не оставлю! Я… Я солью инфу о связи Отто и Дезди. Он у меня попрыгает. Я таких подробностей им высыплю! – И что это даст? Ну пошумят в жёлтой прессе, в интернете… Ни одно серьезное издание такой материал не опубликует. Он же сейчас в фаворе. Гонери вбила себе в голову, что только Отто может эффективно управлять торговым домом. Скорее, тебе голову оторвут. Тем более, я слышал, что они собрались объявить о помолвке. Хм… Тут нужно действовать по другому. – Помоги мне, Родриго. Я в долгу не останусь. – Этот Отто, кажется, очень ревнивый. Всех своих прежних подружек достал. На этом можно сыграть. – Точно! Этот козёл Кэсс, похоже, неровно дышит к Дезди… – Есть у меня на примете одно агентство. «Пинкертон». Они специализируются на таких делах.* * *
Ночь. Одна. Скучно. Сериалы закончились, ток-шоу надоели. Отто в последнее время какой-то странный. То не вытащишь его никуда – «…с тобой, только с тобой. Никто, кроме тебя, мне не нужен». А теперь из офиса возвращается поздно. Порой совсем домой не заявляется. Вот и сегодня. Уже одиннадцать, а его всё нет. И, как назло, смартфон куда-то делся. Может, в бутике стащили? Крутился там рядом один подозрительный тип. А может, и не там. Всё равно жалко. Что говорить Отто? Его подарок. И не дешёвый. – Дезди! Ты где? – голос Отелло из прихожей. – Я в спальне, милый. – Почему твой номер не отвечает? – он уже в спальне. Началось. И как оправдываться? – По-моему, у меня телефон стащили. Сегодня утром я с Гонери болтала. После обеда звонила Эмили. Вечером ходила по магазинам. А сейчас не могу его найти. – Это твой? – в руке Отто блестит серебристый прямоугольник. – Как здорово, милый. Где ты его нашёл? – Там, где ты его забыла. – И где же? – Сама вспоминай. Хорошо вспоминай! – Ну же, Отто! Не томи, говори. – В квартире Кэсса. Как он там мог оказаться? – Ничего не понимаю. – Зато я всё прекрасно понял! Шлюха!!! – Милый, не говори так. – А как?! – голос Отто сорвался на крик. – Как с тобой говорить? Я давно подозревал. Ты давно путаешься с ним. А Кэсс… Как он мог? Другом прикидывался. Сволочь! – Господи! Отто! Что ты несёшь? Как ты мог подумать обо мне такое? – А как у него в квартире телефон оказался? Что молчишь? Сказать нечего? – Я не знаю, – от волнения Дезди начала говорить шёпотом. – Я ничего не понимаю… – Моему терпению пришёл конец! Я убью тебя, шлюха! – Отто! Я не могу тебе ничего объяснить. – Тебе нечего объяснять. Всё и так понятно! – Отто несколько секунд постоял молча. – Ты сегодня молилась?.. Утро. Скрип двери.* * *
– Сэр! Вы здесь? – в спальню заглядывает домработница Эмили. – Господи! Что здесь произошло? – Алло! Полиция? Здесь убийство!III
– Как тебе сегодняшний вечер? – О, дорогой, всё было прекрасно! Я так рада! Это такой сюрприз! А как они все: «А не желаете ли, миссис Макбет? Приносим свои извинения, миссис Макбет! Такого больше не повторится, миссис Макбет!». Ха! Будут теперь знать, кто я такая. А знаешь, мне начинает нравиться моё положение в обществе. Эти насекомые так пресмыкались передо мной… – Я рад, что тебе понравилось. – Дорогой, я вхожу во вкус. Мне этого уже мало. Ты ведь всё сделаешь для своей кошечки?* * *
– Я что, так и буду ходить как нищенка?!!! – Но дорогая, ты одеваешься у лучшего кутюрье города… – А ты видел этот презрительный взгляд этой дуры Реги Лир?! – Дорогая, она же мой босс. – Мне плевать, кто она! Когда ты начнёшь вести себя как мужчина?! Ты должен занять её место!!! – Но ведь это невозможно! Она владеет контрольным пакетом. – Ты обещал ВСЁ для меня сделать!!!* * *
– Ты нашёл этого Люпена? – Да, дорогая. – Как это будет выглядеть? – Тонкости он не объяснял, но в общем, что-то связанное с направленной радиацией. В течение пяти секунд доза превысит предельно-допустимую, и за месяц её сожрёт рак. Источником радиации будет ноутбук. Точнее, его аккумулятор.* * *
– Банко что-то подозревает. Макдуф возле нас, как акула, кружит. – Тебе нужно объяснять, что делать? – Но это не может продолжаться вечно. – Ты мужчина или тряпка? – С самого начала всё пошло не так! Я устал. Не могу уснуть. Эти охранники, они же не в чём ни виноваты… – Возьми себя в руки и прекрати истерику. Слюнтяй! Завтра торги. Ты должен вырвать этот пакет! Руками, зубами… Ты должен стать владельцем «Лир инк».* * *
– Ты всё понял, Макбет? – Но ты не докажешь, Макдуф! – А ты ведь не отрицаешь этого! Значит, это твоих рук дело. – Не забывай, с кем говоришь! Я глава «Лир инк»! – Теперь ненадолго. Предлагаю подумать. – Я дам тебе денег! Много денег! – Подавись ими. Не всё продаётся! Рука тянется в ящик стола. Пальцы прикасаются к шершавой рукояти. Выхватить оружие. Ещё одно, последнее движение пальца… Выстрел. Но что это? Почему так больно? И почему так холодно?.. – Алло, полиция? Начальник департамента безопасности «Лир инк» Макдуф…* * *
– Вы слышали? Эту Макбет сегодня в клинику увезли. – В какую? – К доктору Фройду. – Так она… того? Кто бы мог подумать!IV
Эмлет в задумчивости смотрел в окно. После смерти отца он места себе не находил. Какие-то странные сны преследовали его – с самого дня похорон. В них он видел отца. Но не мог с ним общаться. Отец пытался ему что-то сказать, а он не понимал, не понимал, хотя, казалось, вот-вот уловит ускользающий смысл! И Эмлет просыпался от яркого ощущения бессиля и отчаяния, веря, что снова не услышал чего-то важного… Ладно, сны – снами. Но и в кампании творилось неладное. На первый взгляд, вроде бы всё было в порядке. После смерти папы бизнес по наследству перешёл к маме, и официально она стала главой «Кингдом Дан». Мать вышла замуж за дядю, брата отца и фактически он управлял делами фирмы. Фирма процветала, доходы увеличились в полтора раза. Осваивались новые рынки. Являясь владельцем крупного пакета акций, Эмлет получал неплохой доход. Он занимал должность начальника департамента маркетинговых исследований. Казалось бы – живи, работай, получай моральное и материальное удовлетворение. Но смутная тревога не покидала наследника «Королевства». – Может, в отпуск? – Эмлет оторвал взгляд от окна. – Покататься на лыжах. Или понежиться в ласковых лучах калифорнийского солнца…* * *
– Какой прекрасный вечер! – девушка, сидевшая с Эмлетом за одним столиком уютного кафе, мило улыбнулась. – Не хочется отсюда уезжать, но нужно работать. – Как жаль, Корди. Эти дни были просто восхитительны! – Эмлет, не отрываясь, смотрел в глаза новой подруги. Он познакомился с ней три дня назад и сразу же влюбился в эту образованную, умную и при этом красивую девушку. Они вместе катались на лыжах на одном из многочисленных живописных альпийских лыжных курортов. Корделия Лир, как она представилась, была дочерью бывшего владельца корпорации «Старая Англия» Кинга Лира, ныне отошедшего от дел. Пару лет назад старик Лир разделил свою корпорацию на три части и передал управление ими своим дочерям. А сам отошёл от дел и жил по очереди у каждой из них. Вначале дела у каждой шли довольно успешно. Девушки получили блестящее образование и в своём деле были настоящими профи. Отец оставил им дела в лучшем виде, разделив бизнес на практически равноценные и независимые предприятия. Каждое занимало свой сегмент рынка, а значит, конкуренцию друг другу сёстры не составляли. Но потом прошла череда трагических событий: странная смерть Реги от очень скоротечной лейкемии, скандал с директором торгового дома корпорации «Гонери Л», приведший в итоге к банкротству и самоубийству Гонерильи Лир. Старый Лир вёл довольно безалаберный образ жизни. И теперь был уже не тем уверенным в себе мультимиллионером, которого знал весь мир, а старым больным человеком, у которого к тому же возникли серьёзные проблемы со зрением. Врачи лучших клиник делали всё возможное, провели несколько операций, но что-то там было уже с самим глазным нервом, и старик стал практически слепым. – Когда ты едешь? – Эмлет не скрывал своего разочарования. Ему не хотелось терять эту девушку. Начинало казаться, что он испытывает действительно глубокие чувства, что это не то мимолётное увлечение, которых он пережил в своей жизни множество. Очень хотелось убедиться, что это именно то, чего он ждал и искал все эти годы… – Думаю, завтра. Дела на фирме требуют постоянного контроля, да и отец слишком сдал. Не хочется надолго бросать его, – после продолжительной паузы ответила Корди. Она задумчиво смотрела на крупный снег, ложившийся нетронутым ковром на склоны Альп. Ей тоже не хотелось терять Эмлета, острый ум и врождённая галантность которого серьёзно впечатлили её. Может быть, это то, чего она ждала и искала все эти годы?..* * *
Они встретились снова уже через неделю. Первым не выдержал Эмлет. Бросив всё, он прилетел в Лондон. И уже через полчаса после посадки самолёта они с Корделией сидели в маленьком кафе в Сохо и держались за руки. – Как долго я тебя ждала… – Как непростительно долго шёл к тебе я… – Не говори ничего. Не надо. Наутро, проснувшись в роскошных апартаментах Корделии, Эмлет понял, что его холостой жизни пришёл конец.* * *
И опять этот сон! Отец что-то говорит ему, но Эмлет не слышит. Хочется прикоснуться к отцу, но он не может. Рука ощущает лишь пустоту. Но вдруг – словно сквозь вату в ушах! – слышится тихий шёпот: «Король». Потом ещё тише: «Предатель». И совсем тихо и почти не разборчиво: «Отомсти…» Весь день Эмлет был сам не свой. Не шли из головы слова отца из этого странного сна. Кого предал «король», понятно. Но кто это? Кому нужно отомстить? Скоропостижная смерть отца наделала в своё время много шума. Но все эксперты и врачи в один голос утверждали, что умер он своей смертью – от сердечной недостаточности. Вскрытие не показало присутствие каких-либо известных ядов. Поэтому всё постепенно успокоилось. Компания перешла матери, а Эмлет практически стал негласным её руководителем. Через некоторое время мать вышла замуж за дядю и ввела того в состав правления. А ещё позже Эмлет стал замечать, что некоторые его распоряжения натыкались на какое-то неявное сопротивление. Казалось иногда даже, что на противодействие. Но зацепиться же было не за что: вроде никто и не возражает, все за. Вот только есть на этот счёт уже утверждённый правлением порядок работы. И тому подобное. Словом, руководство их семейным бизнесом постепенно уходило из его рук. Смутное беспокойство нарастало. Необходимо предпринять какие-то шаги. Но какие? – Дженни, – проговорил Эмлет в микрофон интеркома. – Подготовь, пожалуйста, реестр акционеров. Через час всё было ясно. Надо было поинтересоваться этим раньше. Практически 24 процента акций оказались сосредоточены в руках дяди. Ещё пятьдесят по-прежнему оставались у матери, но в условиях, когда она полностью доверяет новому мужу, это означало, что правление подконтрольно фактически ему одному. Слава Богу, что у Эмлета был на руках блокирующий 26-ти процентный пакет! Лишь одно это мешают пока дяде полностью овладеть компанией. Необходимо срочно поговорить с мамой.* * *
– Не смей так говорить, Эмлет! Мой супруг кристально чист! У тебя нет права обвинять его! Отец умер от сердечного приступа. А что до тех акций, о которых ты говоришь, это только на пользу корпорации. – А ты не задумывалась, мама, каким образом они к нему попали? И что стало с владельцами самых крупных пакетов? – На что ты намекаешь? Наши адвокаты всё проверили. И пришли к выводу, что всё чисто. – А кто платит адвокатам? Уж не дядя ли? – Это всё твои выдумки! – Но, мама! Сопоставь все факты. – Замолчи, Эмлет! Всё, разговор на эту тему исчерпан. И больше к нему я возвращаться не намерена. Избавь меня от своих грязных инсинуаций!* * *
Вы пробовали жить с удавкой на шее? Именно это ощущение не покидало Эмлета на протяжении последних двух недель. Всё началось, когда уволилась его секретарь Дженни. Потом один за другим ушли его заместители. Эмлет был уверен, что за этими событиями стоит дядя. И что-то должно случиться ещё. После разговора с матерью стало ясно, что она полностью находится под контролем мужа. На её защиту не стоит рассчитывать. Даже если дядя его убьёт, мать найдёт этому оправдание. Звонок интеркома. – Сэр, к вам из информационного центра. Бумага для факса по вашей заявке. – Хорошо. Пусти, – устало велел Эмлет. Вошёл невысокий молодой человек в комбинезоне и белых перчатках. Эмлет рассеянно указал на факс. Вообще, не дело босса заниматься подобного рода канцелярской мелочью. Но Дженни уволилась, а новую девочку, которой можно было бы так же доверять, предстояло ещё только найти… Закончив работу, парень попрощался и вышел. Что-то в нём показалось Эмлету странным. Вот что? Через полчаса зашелестел факс, выдавая листы один за другим. Это пришёл ответ на его давешний запрос о динамике рынка алмазов в Южной Америке. Интересно, чем это бумага пахнет… Бумага! Странный парень. Почему странный? Стоп! Перчатки. Почему парень был в перчатках? И этот запах… Пальцы уверенно пробежали по номеронаберателю. – Алло. Агентство Вульфа? Арчи? Мне необходимо с тобой встретиться. Сможешь ко мне приехать? Через час? Хорошо, жду. Постарайся поскорее. К тому времени, когда Арчи подъехал к офису корпорации, у входа уже стояла карета скорой помощи. – Что случилось? – Сердечный приступ, сэр, – парамедик окинул взглядом фигуру Арчи. – Кто? – для порядка спросил тот, уже догадываясь. – Какая-то шишка. Простите, сэр, мне нужно работать. В это время из двери показались санитары с носилками, на которых лежал Эмлет. Слава Богу, лицо не было закрыто. – Эмлет! – Отойдите, сэр. Не мешайте. Он без сознания.* * *
Корди сидела у постели Эмлета и держала его за руку. – Я думала, что не переживу этого. Слишком много смертей за последнее время. – Ничего, всёбудет нормально. – Как ты догадался? – Парень, который принёс бумагу, был в перчатках. Раньше её меняли голыми руками… – Эмлет немного помолчал. – Теперь всё будет хорошо. Арчи говорит, что повозись я с этими бумагами ещё минут пятнадцать, ты бы стала вдовой, не успев выйти замуж. Бумага была пропитана особым ядом, который вызывает сердечную недостаточность и в течение часа полностью расщепляется так, то не остаётся никаких следов. Я своему дядюшке стал поперёк горла. Но Арчи накопал уже достаточно, чтобы упрятать его за решётку на всю оставшуюся жизнь… Эмлет замолчал, крепко сжимая ладонь Корди. По привычке взглянул в окно. За окном вовсю бушевал май.Игорь Акулич
Проказник
Дмитрий был обыкновенным средним бизнесменом. То есть владел двумя магазинами оргтехники. Никогда и ничем не выделялся. Так как и все, боялся за свою же, как и все, уходил от налогов, так же, жизнь и так же, как и все, имел жену и любовницу. Но вот в один злополучный день, который он запомнил навсегда, его налаженная жизнь пошла под откос. Он варил на даче варенье. Жена Ольга скучала, наблюдая за действиями мужа. Дача, конечно, хорошо, да и от варенья она не откажется, да только ехала она сюда не за этим. Во всяком случае, в тихом уютном месте, где птички поют и зелень расцветает, можно не только вареньем заниматься… Ольга тихо подкралась к мужу сзади – хотела пощекотать, начав желанную игру, – но несколько не рассчитала реакцию мужа. Дмитрий от неожиданности дёрнулся и… опрокинул кастрюлю с вареньем. Вроде бы успел отпрыгнуть и Ольгу сумел оттолкнуть – но всё же не уберёгся, обварил кисть правой руки. Но самое страшное было то, что он, казалось, этого даже не заметил! С руки мужа слезала кожа, а он ничего не замечал. Ольга закричала: – Дима! Димочка, ты что, ничего не чувствуешь? Дима, у тебя же рука обварилась! Дмитрий, наконец, обратил внимание на свою кисть. С удивлением ощупал её – часть кожи просто соскользнула, обнажая окровавленную плоть. В тот день всё ограничилось тем, что руку забинтовали, но на следующее утро Ольга уговорила Дмитрия сходить в больницу. В назначенный кабинет попали быстро. Когда врач услышал, что Дмитрий не почувствовал боли от ожога, то сразу засуетился с осмотром, а затем послал его сдавать анализы. Когда Дмитрий оставил кабинет, его хозяин поднял телефонную трубку: – Это из шестой поликлиники. Тут, понимаете… Такое дело: человек с подозрением на лепру… Да я знаю, что… но тем не менее… Всё понял, сделаю. Дмитрия снова вызвали к врачам и заставили сдать ещё кучу анализов, после чего потребовали остаться на карантине хотя бы пару дней, пока не получат результаты. Его перевезли в бокс для тяжелобольных в какую-то больницу на окраине города, где он и пролежал двое суток. На вторые сутки приехали специалисты из какого-то центра. Они были одеты в защитные костюмы, словно имели дело с зачумленным. Дмитрия ещё раз доскональнейшим образом осмотрели, затем вновь оставили одного и, наконец, через пять часов подали заключение-приказ: его диагноз – лепра, и как прокажённый, он должен быть изолирован в специальном лечебном учреждении. Вот теперь больному стало по-настоящему плохо. Неизлечимая, страшная болезнь, о которой он ранее знал лишь из экзотических рассказов о жизни на Востоке, теперь стала его верным спутником на всю жизнь…* * *
Двое суток Ольга не слышала о Дмитрии ровно ничего, кроме того, что он находится в какой-то больнице. Ни на какие её вопросы врач не хотел отвечать, только отправил и её тоже сдать анализы. Передумала она за это время много – начав с тривиального предположения о супружеской измене, приведшей к венерическому заболеванию, и закончив тем, что под личиной родного, до последней чёрточки знакомого мужа, скрывался агент, который занимался секретными исследованиями, где попал под радиацию. Что-то вроде героя из фильма «Правдивая ложь», только менее удачливого. А потом явился человек, одетый в армейскую форму. Он попросил собрать самые нужные для Дмитрия вещи, а остальные сжечь. На вопросы Ольги он ответил: – Дмитрий болен проказой. В лучшем случае вы его увидите через два года. Даже после его ухода Ольга не плакала. Она лишь смотрела в потолок и не двигалась. И изо всех сил отгоняла от себя подленькие мысли, типа: «Если Дмитрий умер, а он всё равно что умер… ведь никто из больных проказой не выживает… то его квартира переходит ко мне…» Городок их был небольшой, и через несколько дней все уже знали о болезни Дмитрия. Жизнь сыграла с ним злую шутку: он с детства стремился к популярности – и вот его час настал, его обсуждали на каждом углу. Вот только самому ему было уже всё равно…* * *
Дмитрию привезли вещи, которые для него собрала Ольга. В голове всё крутилась мысль о том, что это розыгрыш. Ему двадцать пять лет, он преуспевающий в жизни человек, и он же болеет проказой. Это немыслимо! Версию, где он мог заразиться, ему высказал врач. Возможно, когда в прошлом году Дмитрий ездил в Непал. Там как раз много прокажённых, которые перебегают из Индии. А Индия – это вообще родной дом для лепры. И выйдя на улицу, там можно узреть толпы этих живых мертвецов. Через неделю к нему зашёл новый врач. Он почему-то показался похожим на Штирлица в исполнении Тихонова – резкие черты лица, холодные глаза… так и хотелось приписать ему: «характер нордический». Медик обрисовал ситуацию и возможные варианты его, Дмитрия, будущего – точнее, только один вариант: – Понимаете, все, кто болеет лепрой, живут в лепрозориях. У нас за последнее время их число сократилось до двух за нерентабельностью… Мы вас направляем в ближайший, расположенный в пятистах километрах от Верхоянска… Это город на Дальнем Востоке. Вы оттуда вернётесь не раньше чем… Волна надежды хлынула в тело, ещё до того как мозг что-нибудь успел просчитать: – А разве проказа лечится? Врач удивлённо смотрел на Дмитрия. Потом всё понял и улыбнулся: – Конечно, лечится! Просто очень медленно. Самое раннее излечение может произойти через два года, а самое длинное – через восемь. Ну, это по последним показателям. Раньше сроки были больше – где-то от восьми до двадцати… Он говорил и говорил, но Дмитрий не слушал. Он узнал главное – он будет жить! – Спасибо, доктор, вы мне всё-таки подарили какую-то надежду. А то я хотел руки на себя наложить, только думал, как… Ну, тут он, конечно, приврал – на самом деле он в принципе ни о чём не думал, только сокрушался и решил бросить всё на самотёк: «Будь что будет…» Врач же возмутился: – Покончить с собой!.. Да, вы понимаете, что это всё равно, что сдаться! Человек по натуре боец, хищник, а не рабочий скот. Если человек перестаёт бороться – он уже не человек! Запомните мои слова! Скажи ему подобное хотя бы месяц назад – он бы его высмеял. Или поморщился – слишком уж высокопарно. Особенно это: «Запомните мои слова!» Но сейчас ситуация была такая, что Дмитрий не пришло в голову даже улыбнуться. Да и благодарен он был этому человеку, что только что подарил ему надежду – и помешал похоронить самого себя раньше времени. Он понимал, что восемь лет вне цивилизации, семьи и любимой – это всё равно, что срок на зоне. Но срок – это не расстрел. Раньше он решительно думал, что лучше умереть сразу, чем отбывать лучшие годы – а они, годы собственной жизни, всегда лучшие – в тюрьме. Сейчас же он согласился бы идти куда угодно, где ему гарантируют спасение. Заключение всё же оставляет надежду на дальнейшую жизнь, в то время как смерть – это окончательно и бесповоротно… Следующие два года он провёл под Верхоянском. Лечение состояло исключительно из инъекций. Больше не было ничего. Он подружился с одной женщиной лет шестидесяти, которая тоже раньше болела проказой, затем выздоровела, но осталась жить и работать в лепрозории. Кстати, как и многие другие больные. На вопрос, почему, она отвечала просто: – А кому мы все там нужны на воле? Это у тебя ещё есть шанс жить дальше – ты молодой. А я подхватила в пятьдесят лет, куда я пойду? …Прошло два долгих года, и Дмитрию наконец-то поставили штамп – «здоров». Он был вне себя от радости. Обмыли это известие бутылём медицинского спирта с сотрудниками и с братьями по несчастью, а вечером уже отправился в путь до Верхоянска и оттуда – до дома. Его провожали все. Они были рады за него. Но… Но в то же время прощались несколько странно. Впрямую никто этого не говорил, но в словах и взглядах сквозило уверенное: «Ну, до встречи…» – А вот и нет, – проговорил Дмитрий шёпотом, когда отъехали от лепрозория, – Не вернусь я сюда…* * *
Как только нога Дмитрия ступила на асфальт автовокзала, он едва мог сдержать желание побежать домой, побыстрее увидеть жену, дочку, мать, сестру… Два года! Как же много он должен сделать!.. Перед домом всё ещё стоял магазин, которому каждый год грозили сносом, но никак не осуществляли угрозу. Дмитрий забежал купить чего-нибудь праздничного для своих, по случаю приезда. В магазине его узнали. – Вы Дмитрий? – неуверенная спросила продавщица, с которой он был знаком с самого детства. На радостный кивок она отреагировала более чем странно – закричала, замахала руками: – Уходи! Не разноси заразу! Ты что, сам прокажённый, так решил и другим жизнь испортить? Уходи, поганец… Дмитрий попытался объяснить, что совершенно, абсолютно здоров, но его не слушали. Так, с пустыми руками он и направился домой – к Ольге. Во дворе встретил Александра, бывшего своего одноклассника, помахал рукой, но тот только попятился, словно получил удар в лоб. Дмитрий подошёл к двери своей квартиры. Никак не мог решиться нажать звонок. Потом решительно надавил на кнопку. Дверь распахнулась почти мгновенно, и в проёме показался звероватого вида мужичок. Загородив собой весь проход, он лениво поинтересовался: – Ты кто? – и ткнул Дмитрия в грудь пальцем так, что тот качнулся, как от удара. И разозлился, поняв. Он яростно втолкнул бугая в свою же квартиру: – Я к твоему сведению, хозяин квартиры и муж Ольги, – проорал он. – А вот кто ты, мне очень интересно узнать! Верзила на миг растерялся, но в следующий момент сам решительно вытолкал Дмитрия вон: – К твоему сведенью, урод, муж Ольги я, а её бывший муж умер от проказы. Так что вали отсюда, пока я тебя не убил. И дверь захлопнулась. Дмитрий не верил своим ушам: его квартира теперь – не его, его жена теперь– не его… Осталось проверить только одно – осталась ли ещё у него мать…* * *
Мама, родившая его, качавшая его на руках, когда он был маленький, сейчас не пустила сына в дом: – Дима, прости, ну не могу я тебя впустить. Ты хотя бы сестру пожалей – ей же замуж через неделю… Дмитрий ощутил опустошение. И гадливость. И отчаянную, глубокую обиду. – Вы похоронили меня! Чтоб вы все… Присел на ступеньки и заплакал. Горько, по-детски, словно ему семь лет и опять наказали за двойку в школе, заплакал. Внезапно он услышал стук каблуков, и из-за угла вышла Валерия. Бывшая одноклассница. Он поймал себя на мысли, что всё у него здесь бывшее… Через пятнадцать минут они пришли к ней домой…* * *
Дмитрий проснулся. Наклонился над Валерией, поцеловал в сонные глаза. А ведь могли они пожениться ещё тогда – после школы. Она ведь любила его, просто… Ему всё хотелось ещё пару лет погулять. Вот и догулялся… до Ольги. А любила ли та его вообще когда-нибудь? Что ж, кисмет – значит, судьба. Видимо, таким сложным образом Бог призвал его начать новую жизнь. Теперь другого выбора, собственно, уже и нет… Вот только дочку жалко. С утра он сразу же направился к своей бывшей квартире, подкараулил Ольгу– она всё так же хороша, как и прежде… да только теперь тоже – бывшая. Подошёл, чтобы переговорить о квартире и о дочери. Но Ольга, увидев его, бросилась бежать, он рванулся за ней… Догнал, схватил за руку и спросил: – Привет, любимая, как живёшь? Она отчаянно трепыхалась, пытаясь вырвать руку: – Пусти! Не убивай. Дмитрий попытался успокоить её, чтобы договориться хотя бы о встрече с дочерью, но Ольга лишь отчаянно мотала головой. На него накатила злость – предала, тварь, не только не ждала, но и всё, что у него было, прибрала к своим рукам… И он… поцеловал её! И отпуская, сказал: – Испытай же то, что испытал я… Через неделю Валерия рассказала, что его бывшую жену выгоняют с работы, опасаясь, что она заразит там всех. «Меня все боятся, – думал Дмитрий. – В старину на прокажённых надевали колокольчик и гнали от деревни. Они бы и мне такой колокольчик нацепили, если б могли». После долгих раздумий он всё же решился. Этот город надо покидать – спокойной жизни ни ему, ни Валерии не будет. Уехать собрались завтра же – мать Валерии давно звала дочь к себе в Волгоград. Но только всё может нарушить глупая случайность. Вечером к нему заглянули шесть мужиков, во главе с Ольгой и её новым мужем. – Ну, что доволен? Заразил ты меня! – кричала она в истерике, демонстрируя сыпь на руке. Эта сыпь у неё появлялась каждую весну – какой-то вид аллергии. Но Дмитрия никто не слушал. В следующее мгновение его свалили с ног и начали бить ногами. Затем непрошенные визитёры разлили по всему деревянному дому Валерии бензин, подожгли и убежали. Никто из соседей не пытался помочь ему остановить пламя. Никто не вызвал даже пожарных. Валерия, вернувшаяся с вокзала, куда бегала за билетами, увидев пожар, взвизгнула и кинулась в дом. «Документы, деньги там!» – это были её последние слова. Остановить подругу Дмитрий не успел. Он смог лишь кинуться за ней в огонь. В следующий момент обрушилась крыша… Сознание уже гасло, когда Дмитрий вспомнил слова врача, который доказывал, что человек, пока живёт, остаётся хищником по натуре своей. Он убедился в этом на примере своих… Своих БЫВШИХ. Ну, ничего – теперь он им докажет, что человек остаётся хищником и после смерти…* * *
На следующую ночь весь город загорелся по неизвестной причине. Все дома заполыхали одновременно. Спаслись из огненного ада единицы. Официально считалось, что это был террористический акт.Прим. автора: Доказано индийскими учёными – проказа не заразна.
Последние комментарии
1 день 8 часов назад
1 день 10 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 1 час назад
2 дней 6 часов назад
2 дней 10 часов назад