История Древнего мира, том 2 [Ирина Сергеевна Свенцицкая] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
История Древнего мира, том 2. Расцвет Древних обществ. (Сборник)
Лекция 1: Общие черты второго периода Древней истории
Производительные силы и средства насилия. В области производительных сил определяющим моментом для второго периода древней истории явился переход к производству стали. Железо труднее выплавлять из руды, чем медь, его труднее обрабатывать, чем бронзу; температура его плавления выше, а литейные качества ниже. Кроме того, железо на воздухе быстро ржавеет[1]. По всем этим причинам технология железа в период ранней древности не разрабатывалась и была мало развита; известны лишь отдельные, случайные образцы железных изделий IV—II тысячелетий до н. э., главным образом украшения. Во II тысячелетии до н. э. для Европы, Ближнего и Среднего Востока монополистами производства железа были племена северо-восточной Малой Азии, и хеттские цари, подобно их предшественникам, правителям хаттских (протохеттских) городов-государств, ревниво оберегали эту монополию, приносившую им доход. Однако с падением Хеттской державы монополия эта прекратилась. Хотя и в I тысячелетии до н. э. железные месторождения сохранялись в тайтте обитавшим близ них племенем, которое греки называли халибами (возможно, западнопротогрузинским), но препятствовать вывозу железа теперь уже было некому; начался усиленный экспорт его через верхнеевфратскую долину и города-государства Северосирийского союза на юг (с IX в. до н. э.) и на север через ионийские колонии на черноморском побережье и затем оттуда на запад (с VIII—VII вв. до н. э.). Значительная часть военных походов великих держав этого времени — Ассирии, Урарту, Фригии, Мидии — объясняется попытками захватить этот «железный путь» и обеспечить себя новым важным стратегическим сырьем. Но секрет добычи железа из руд скоро был раскрыт и в ряде других стран, особенно с тех пор, как выяснилось, что железные руды имеют на поверхности земли очень широкое распространение. Начали разрабатываться такие руды в Сирии, Закавказье, в ряде пунктов Европы: так, филистимляне, один из «народов моря», поселившийся на палестинском побережье ещё в самом конце II тысячелетия до н. э., уже имели железное оружие. В VIII— VII вв. до н. э. железные орудия стали преобладать во всей Передней Азии, во многих частях Европы, в Иране и, возможно, в Индии. Несколько позже устанавливается железный век в Средней Азии (VII—VI вв. до н. о.), в Египте, в Китае (VI—V вв. до н. э.). Первоначально железо полумили с помощью так называемого сыродутного процесса, т. е. раскаляя руду до 900—1350° в плавильных печах-горнах и вдувая в нее воздух мехами через сопло. На дне печи образовывалась раскаленная пористая металлическая крица, которую нужно было извлекать из печи, пока она горяча, проковывать для удаления частиц шлака и для уплотнения. Кричное железо получалось мягким и по своим механическим качествам уступало меди; преимущество его было только в его гораздо большей доступности и дешевизне, а также в возможности легче чинить железные изделия в силу лучшей ковкости. Однако уже в IX—VII вв. в Европе и на Ближнем Востоке было открыто углеродистое железо, которое можно было подвергать закалке[2] — сталь. Для изготовления стали бруски кованого кричного железа укладывались вместе с древесным углем в глиняные ёмкости и длительно нагревались. Только с массовым введением производства стали можно говорить о победе железного века над бронзовым. Стальные инструменты сделали возможной успешную обработку земель, ранее для нее непригодных, вырубку лесов, в частности под пашню, прокладку оросительных каналов в твердом грунте; они революционизировали ряд ремесел, в частности кузнечное, оружейное, столярное, кораблестроительное. В странах речной ирригации применение стали позволило ввести достаточно сложные водоподъемные сооружения: не только использовавшийся ранее в садоводстве шадуф (устройство типа колодезного журавля для подъема воды из нижележащего водоема на вышележащий грунт с помощью кожаного ведра), но и черд (соединенный в кольцо канат с навешенными на нем кожаными ведрами, который с помощью ворота приводят в движение волы, а иногда и рабы) и сакшо (водоподъемное колесо). Стальная ось была желательна в обоих случаях. Сталь позволила создавать прибавочный продукт на обширных новых территориях и тем самым значительно расширить область классового цивилизованного общества. Введение стали революционизировало также военное дело. Вместо кинжалов, топориков и легких копий пехотное войско было теперь вооружено мощными стальными мечами. Если ассирийские и урартские войска в значительной море пользовались ещё бронзовым оборонительным оружием — шлемами - шишаками, щитами, панцирями, то с середины I тысячелетия до н. э. начинает преобладать стальное оборонительное оружие — шлемы, закрывающие щеки, шею и подбородок, латы, поножи, щиты со стальной обшивкой. Греческий гоплит в стальном вооружении представлял собой грозную вооруженную силу, и уже не могло быть и речи о том, что взятый в плен и обращенный в рабство мужчина, получив в руки лопату или мотыгу, сможет справиться с вооруженным крестьянином или с охраной, поставленной рабовладельцем. Другое нововведение, революционизировавшее военное дело, принадлежало кочевникам степей нынешней Украины, Северного Кавказа, Поволжья и Казахстана — скифам. Это были маленькие двухпёрые и трехпёрые бронзовые наконечники стрел, обладавшие баллистическими качествами, намного превосходившими качества стрел ранней древности. Значение их связано с историей конного войска. В III тысячелетии до н. э. неуклюжие шумерские повозки, запряженные онаграми, служили скорее средством передвижения аристократической части войска; как ударная сила, направленная против сплошного строя тяжеловооруженных пехотинцев, они были малоэффективны, а после того как Саргон Древний ввел рассыпной строй, они и вовсе вышли из боевого употребления. Положение изменилось, когда индоиранцы, хетты и митаннийцы, а также ахейцы, опираясь на сделанные уже на Ближнем Востоке изобретения (введение легкой колесницы на двух колесах со спицами), смогли создать легкое конно-колесничное войско; оно придало ударной части армии большую подвижность (при условии достаточно ровной местности) и возможность с налета расстраивать недостаточно стойкие пехотные формирования. Тогда же стала применяться и верховая езда — ранее всего для сопровождения стад при перекочевке (например, с зимних низинных на летние горные пастбища), затем уже в военном деле — главным образом для разведки и для посылки донесений; всадник сидел на лошади не только без стремян, но и без седла, на чепраке. Лишь в IX — VIII вв. до н. э. ассирийцы ввели у себя постоянные конные отряды. Слабостью колесниц была их непрочность, лишь отчасти устраненная в I тысячелетии до н. э. тем, что колеса были снабжены стальными ободьями; кроме того, несколько убитых или раненых коней могли расстроить весь боевой порядок колесничих. Слабостью конницы была уязвимость всадника. Основным оружием конника великих держав начала I тысячелетия до н. э. было метательное копье (дротик). Поскольку конник не мог опираться на стремена (их еще не существовало), постольку он не мог колоть пикой; стрельба из лука была очень затруднена необходимостью одной рукой держать поводья лошади; конникам удавалось стрелять только в определенные моменты, когда можно было отпустить поводья; если скорострельность лучника-пехотинца была 6 — 7 выстрелов в минуту и стрелять он мог до исчерпания своего колчана непрерывно 5 — 10 минут, а с перерывами — и до часа, то коннику это было недоступно. Не мог он по тем же причинам и защищать себя надежным щитом, поэтому в ассирийской армии конники обычно ездили по двое: щитоносец и дротикометатель, но число дротиков на одного воина было гораздо меньшим, чем число стрел в колчане. В других случаях конник носил постоянно на левой руке выше локтя маленький круглый щит, который был совершенно недостаточен для предохранения от стрел и копий противника. Изобретение скифами нового вида стрел в VIII в. до н. э. и достижение ими высокой выучки конского состава совершенно изменили положение вещей. Скифская тактика основывалась на создании массового легкого конного войска практически без обоза: все снабжение — очевидно, включая и запасы бронзы для отливки наконечников стрел — обеспечивалось за счет грабежа, новые наконечники стрел вместо израсходованных отливались кузнецами в маленьких переносных формах, а сами кузнецы, видимо, входили в состав конного отряда. Такое войско было необычайно подвижно, а при большей дальнобойности и пробивной силе стрел могло постоянно держаться на безопасном расстоянии от противника. Стрельба велась в основном не через голову коней, а назад по ходу скачки; кони, летящие табуном в сторону от опасности, почти не нуждались в поводьях и могли управляться одними шенкелями; таким образом, обстрел велся на скаку — когда конный отряд мчался мимо противника и в сторону от него, — но при всем том был убийственным. Скифские стрелы внедрились в вооружение всех армий Ближнего и Среднего Востока в течение VII—V вв. до н. э. Конечно, в условиях оседлых государств скифская исключительно конная тактика была неприменима, однако улучшение баллистических качеств стрелкового оружия еще более усилило мощь войска древних государств. Постоянно совершенствовались и луки. Третьим военным нововведением было создание инженерной и осадной техники (понтонные мосты, укрепленные постоянные лагеря в полевых условиях, подкопы-сапы, осадные насыпи, различные виды таранов, устройства для метания камней и просмоленной горящей пакли). В этот же период создается регулярный военно-морской флот. Мореходными ладьями обладали уже в III и II тысячелетиях до н. э. индийцы, шумеры, египтяне, финикийцы, критяне, греки и др., однако парусное вооружение их судов состояло из одного прямого грота, и поэтому маневренность, особенно при встречном ветре, была плоха; гребцы либо совсем отсутствовали, либо размещались в один ряд, и одновременно они исполняли обязанность воинов. После периода морских боев, которыми ознаменовалось движение «народов моря» в конце II тысячелетия до н. э., получило сильное развитие гребное судоходство (в том числе с привлечением рабской силы), были введены палубы, подводный таран, более совершенные укрытия для кормчего и воинов на палубе; грузоподъемность судов увеличилась в несколько раз. С этим связано широкое развитие не только морского транспорта и колонизации берегов Средиземного моря, но и развитие пиратства и морской войны. Вопросы увеличения прибавочного продукта и обеспечения расширенного воспроизводства. Возникновение цивилизаций, как известно из предыдущих лекций, было связано с резким скачком в развитии производительных сил: производство достигло такого уровня, когда стал создаваться прибавочный продукт, необходимый для содержания и обслуживания господствующего класса, а также и всей соответствующей надстройки общества, т. е. его государственной организации и культурных установлений. Однажды возникнув, эти надстроечные институты стремятся к расширению и развитию, для чего необходимо все большее количество прибавочного продукта. Однако внутри каждого отдельного общества рост прибавочного продукта после первых блестящих успехов цивилизации сильно замедляется или даже останавливается. Происходит это потому, что производительность труда, прежде всего в важнейшей отрасли экономики — сельском хозяйстве, многократно возросшая с освоением орошаемого земледелия и основных технических средств ремесла (гончарный круг, ткацкий станок, выплавка меди и железа, изготовление бронзы и стали, водоподъемные машины, алмазное сверло и многое другое), в дальнейшем почти не растет, а иногда даже и снижается. Так, в месопотамском сельском хозяйстве из-за истощения и засоления почвы в результате нерационального орошения (при котором естественные соли из воды с каждым туром орошения во все возрастающем количестве выпадают в почву) более ценные культуры (пшеница) вытесняются менее ценными (ячмень). Рост нормы эксплуатации также упирается в свои естественные пределы: для беспрерывного ее увеличения при данном уровне развитии производительных сил производительность труда повышается недостаточно сильно: даже известное усовершенствование ручных орудий, о котором выше шла речь, не могло принести к решительному (скажем, на порядок) увеличению производительности все того же ручного труда. Между тем, к сожалению для хозяина, и производителю приходилось оставлять некий минимум абсолютно необходимых средств существования, и при этом тем больший, чем дальше форма эксплуатации работника от формы полного, классического рабства. Наконец, и последний резерв увеличения абсолютной величины прибавочного продукта — естественный прирост населения — тоже иссякает. В начале эпохи цивилизации этот прирост действительно был велик по сравнению с первобытной эпохой, и мы наблюдали процесс экстенсивного расселения людей, увеличения числа населенных пунктов. Однако выживаемость детей, повидимому, остановилась где-то около средней цифры 2 — 3 ребенка на одну женщину, т. е. примерно соответствовала норме, едва достаточной для поддержания данной численности населения. Такому положению способствовала, во-первых, так называемая «городская революция», приведшая к крайней скученности населения городов, что при полном отсутствии общественной гигиены приводило к частым опустошающим эпидемиям и к эндемической высокой детской смертности; но эпидемии и детская смертность не могли не затрагивать также и сельское население. Фактором, стабилизирующим уровень народонаселения, были, во-вторых, периодические неурожаи и сопровождающий их голод (следует заметить, что на II тысячелетие до н. э., по-видимому, выпал длительный засушливый период в истории климата Земли). Государствам приходилось искать дополнительные источники прибавочного продукта извне. До начала I тысячелетия до н. э. существовали государства только трех типов: это были либо мелкие номовые государства, или города-государства (как, например, в Шумере, в Верхней Месопотамии, в Сирии и Финикии, в Греции), либо неустойчивые конгломераты таких государств, где более слабые платили центральному, наиболее сильному, определенную дань и оказывали ему по требованию военную помощь (таковы были Хеттская, Митаннийская, Среднеассирийская державы, азиатские владения Египта Нового царства), либо, наконец, это были относительно крупные царства, объединявшие территорию бассейна целой значительной речной долины (Египет и лишь временами Нижняя Месопотамия и Элам). Такого рода государства продолжали существовать и в I тысячелетии до н. э. на периферии древнего мира[3]. Однако более характерными для этого времени, которое мы назовем вторым этапом древности или периодом подъема древней (так называемой рабовладельческой) формации, были новые государственные образования — «мировые державы», или империи. Именно их создание было обусловлено поисками новых источников прибавочного продукта вне собственной страны, за счет ограбления других стран. Военное ограбление соседей путем вооруженных набегов со взиманием даней и угоном пленных для обращения их в рабов или илотов не являлось новостью; этим занимались все государства с тех пор как возникло классовое общество; однако исход такого рода войн слишком зависел от переменчивой военной удачи, а длительные успехи набегов в одном направлении приводили лить к опустошению соседних стран и к иссяканию источников добычи (таким образом была, например, практически уничтожена ханаанейская цивилизация Палестины — не только нашествиями новых племен, но, еще до того, опустошительным владычеством фараонского Египта и данями ему). Увеличение прибавочного продукта за счет внешних ресурсов было в принципе достижимо и другим путем — за счет увеличения численности рабочей силы. Добиться этого можно было, либо захватив новую территорию для эксплуатации (с тем чтобы ликвидировать господствующий класс на этой территории, если он был: при необходимости делиться с ним захват попой территории не привел бы к увеличению прибавочного продукта; именно так поступили дорийцы в Спарте и в некоторых других областях Эгейского региона), либо захватив и угнав на свою территорию рабочую силу (этот способ был широко распространен во II тысячелетии до н. э.; особенно ясно это мы могли видеть на примере хеттов). Но и депортация населения ставила перед господствующим классом очень трудные проблемы. С одной стороны, средства насилия до конца II тысячелетия до н. э. не были достаточно мощными, чтобы обеспечить наиболее высокую — т. е. рабскую в прямом смысле — норму эксплуатации, а увеличение количества рабочей силы без увеличения нормы эксплуатации не решало проблему, стоявшую перед господствующим классом, сколько-нибудь радикальным образом. С другой стороны, использование труда депортированных в условиях хищнической эксплуатации земли не решало и проблемы производительности сельскохозяйственного труда. Был, наконец, третий способ ограбления соседних стран — с помощью неэквивалентной торговли. В торговле, правда, прибавочный продукт, как известно, не создается, но зато через торговлю он перераспределяется. В ранней же древности, как правило, постоянно и равномерно функционировавшего международного рынка не существовало; и купцы, привозившие в страну товары, в которых она крайне нуждалась, но самостоятельно не производила, могли получать совершенно баснословные монопольные прибыли. Речь здесь идет как о предметах роскоши (малоазиатском серебре, нубийском и индийском золоте, афганском лазурите, ливанском, т. е. финикийском, кедре, финикийских тканях, крашенных пурпуром), так и о предметах необходимости (медь, олово, железо, текстильные изделия - часть последних, впрочем, также относилась к предметам роскоши[4]). Торговая прибыль имела для известных частей господствующего класса еще и то преимущество, что усиливала имущественное расслоение у них в стране и могла превращаться в ростовщический капитал. Вместе с тем при все возрастающей степени разделения труда между ремесленниками и сельскими хозяевами, а также между сельскими хозяевами, специализирующимися на разных культурах, эти хозяева все же слабо вовлекались в товарное производство (т. е. в производство на продажу) из-за отсутствия денежных средств; но ведь не всегда было возможно вести только прямой, непосредственный обмен: сандалии на рыбу, рыбу на финики и т. п. А при низкой степени вовлеченности большинства отдельных хозяйств в товарный обмен и при сезонном характере сельскохозяйственного производства без кредита многие хозяйства никак не могли бы приобретать необходимые им и не производимые их хозяйством инструменты, утварь, продукты, а в плохой год — и семена. Кредит же в этих условиях «естественно» превращался в ростовщичество, а ростовщичество разоряло все народное хозяйство в целом. Помимо того, что частная международная торговля содействовала развитию ростовщичества, а стало быть, в конечном счете упадку экономики, она сама по себе еще не решала вопроса об использовании прибавочного продукта извне для нужд государственной, культовой и тому подобных надстроек. Поэтому государство издревле стремилось прибрать международную торговлю к рукам. Осуществить это можно было разными способами. Во-первых, делались попытки вести торговлю через государственный аппарат; так поступали государства первого и, вероятно, второго путей развития (в частности, нижнемесопотамские государства) в III и нередко во II тысячелетиях до н. э. Подобно тому, как государство стремилось внутри страны — или, во всяком случае, внутри государственного сектора — заменить торговый обмен централизованным распределением, так и международный обмен предполагалось превратить в часть той же системы централизованного распределения. Этот способ оказался в конце концов невыгодным: за пределами страны контроль за торговыми агентами был практически невозможен и дело сводилось к их частной наживе, а контроль внутри страны был неэффективен ввиду крайней бюрократичности аппарата. Во-вторых, можно было предоставить международную торговлю частным лицам или большесемейным объединениям (как это делали в Ашшуре и в Малой Азии), а роль государства свести к сбору пошлины царями. Это значило, что успех или неуспех международной торговли всецело будет зависеть от благоразумия или жадности царьков, через чьи земли проходили купеческие караваны. Но так как кризис в том и состоял, что государства рассматривали получаемый ими прибавочный продукт как недостаточный, то ясно, что рано или поздно побеждала жадность. Когда купцов начинали чересчур грабить, они попросту прекращали торговлю (тем самым приводя экономику торгующих государств к серьезному упадку) или же меняли направление торговых путей — в обход наиболее сильных царств; так, например, вместе с ростом масштаба государственных сухопутных объединений растет значение морской торговли в Средиземноморье. Наиболее сильные и хорошо вооруженные царства не снисходили до взимания пошлин с торговцев. Они предпочитали захватывать и громить города — центры развитого ремесла и перевалочные пункты торговли с богатыми складами товаров. Царские сокровищницы мгновенно пополнялись, зато на будущее замирали целые отрасли производства, зарастали колючками торговые тропы. Других способов увеличения массы прибавочного продукта за счет внешних ресурсов придумано не было: либо прямое военное ограбление соседних стран, либо перекачивание из них рабочей силы, либо паразитирование на международной торговле. Разумеется, в мировом масштабе никакого увеличения прибавочного продукта это не давало и прогресса производительных сил так не получалось: в лучшем случае речь шла о перераспределении тех же самых производимых благ. Создание империй было неосознанной попыткой совместить все эти три способа выкачивания прибавочного продукта с периферии. Однако при их возникновении вступили в действие и некоторые другие экономические процессы, поэтому существование империи оказалось неотделимым от дальнейшего существования древнего общества. Следует учесть характер регионального разделения труда в древности и соответственно некоторые существенные черты международного обмена. Если с точки зрения древнего господствующего класса речь шла об увеличении прибавочного продукта, то с точки зрения общества в целом речь должна была идти об обеспечении расширенного воспроизводства, без которого никакой прогресс производительных сил невозможен. Расширенное же воспроизводство требует определенного соотношения между подразделениями общественного производства — первым (производство средств производства) и вторым (производство предметов потребления). Все области, охваченные древними цивилизациями, и смежные с ними можно рассматривать с точки зрения их роли в общественном разделении труда и принадлежности к первому или второму подразделению. И именно основные земледельческие страны (они же чаще всего производители текстиля) с точки зрения общественного разделения труда принадлежали ко второму подразделению (предметов потребления), в то время как области, производящие сырье, особенно рудное, а также скотоводческие районы принадлежали к первому подразделению (средства производства). На первый взгляд кажется странным, что скотоводческие районы мы считаем районами производства средств производства, а не предметов потребления; и действительно, с точки зрения самих скотоводов, скот есть прежде всего средство пропитания. Но нужно подходить к этому вопросу не с точки зрения скотоводов, а с точки зрения хозяйства всего древнего общества в целом, общества в основном земледельческого. И тогда оказывается, что поставки в земледельческие области мяса и других предметов потребления, изготовленных из животной продукции, не являются жизненно необходимыми для расширенного воспроизводства, не говоря уже о том, что в оседлых странах древнего мира животные продукты никогда не относились к необходимым средствам существования. Во всех некочевых центрах этого времени основное питание трудящегося населения — как рабов, так и нерабов — составляли зерновые продукты — хлеб и пиво с небольшим добавлением растительного масла, лука и чеснока. Потребности этой части населения в шерсти, а также льне и хлопке (например, в Индии) вполне могли удовлетворяться за счет внутренних ресурсов каждой страны. Скотоводческие же районы снабжали древнее общество в целом в основном тягловым и вьючным скотом и ремесленным сырьем — кожами, т. е. действительно продукцией первого подразделения (средства производства). В горных областях условия для развития сельского хозяйства были хуже, чем в областях цивилизаций речных долин. Но их специализация в области рудной промышленности имела, между прочим, то преимущество, что в ней расширенное воспроизводство (в противоположность скотоводству и земледелию) не зависит ни от необходимости периодических дополнительных капиталовложений (например, в посевное зерно), ни от доступности или недоступности тяглового скота и пастбищ или фуража для него. В то время как любое сельскохозяйственное производство сопровождается сезонными перерывами в производственном цикле, а неблагоприятный климатические условия могут даже вовсе прервать или значительно нарушить ряд циклов, в горной промышленности сезонность не играет никакой роли, и единственные необходимые затраты заключаются в периодической смене рабочей силы и самых примитивных орудий труда. Для правильного функционирования общественного расширенного воспроизводства в масштабе целых регионов древних цивилизаций области первого и области второго подразделения должны быть надежно объединены. В наше время естественно было бы искать объединения в налаженном международном обмене. Но на рубеже II и I тысячелетий до н. э. этому мешали непреодолимые препятствия. Источники сырья в горных районах перестали к этому времени быть легкодоступными по той причине, что вся территория между ними и основными потребляющими районами (такими, как Египет и Нижняя Месопотамия) была освоена достаточно могущественными государственными образованиями, а это, как мы указывали, служило существенным препятствием для нормального развития международной торговли. В то же время развитие районов производства минерального сырья и леса и отчасти скотоводства (например, горного коневодства) привело к тому, что они не представляли более такого контраста по сравнению с Египтом и Месопотамией, как это было раньше, и вполне могли обеспечивать самих себя большей частью пищевой и текстильной продукции; по-видимому, сырье, ранее задешево вывозившееся, могло теперь перерабатываться на место собственной ремесленной промышленностью. Такое положение подрывало основы производства в высокоразвитых странах второго подразделения, и, действительно, мы наблюдаем глубокий экономический и культурный упадок в Египте и Нижней Месопотамии XII—X вв. до н. э. Выходом из положения могло быть не просто объединение трех способов ограбления соседей (путем простого разорения, путем захвата рабочей силы и путем захвата торговых центров и контроля над торговлей), но обязательное насильственное объединение в надлежащем соотношении областей первого и второго подразделений общественного производства (средств производства и предметов потребления). Империи, которые, начиная с Новоассирийской (IX—VII вв. до н. э.), сменяют одна другую на территории древнего мира, должны были решать именно эту задачу. Древние «мировые» державы. Империи, или так называемые мировые державы, принципиально отличались от крупных государственных объединений, размеры которых определялись лишь экономико-политическими нуждами унификации речного бассейна (Египет, Нижняя Месопотамия) или которые представляли собой конгломерат автономных политических единиц (азиатские владения Египта времени Нового царства, Хеттская, Митанпийская, Среднеассирийская, возможно, Ахейская держава). Разница заключалась, во-первых, в том, что протяженность имперской территории была гораздо большей и не ограничивалась какой-либо одной, хотя бы и крупной, областью, части которой естественно тяготели друг к другу в силу тесных экономических, географических или племенных связей. Напротив, империи обязательно объединяли территории, неоднородные по своей экономике и экономическим нуждам, по своим географическим условиям, по этническому составу населения и культурным традициям. Эти неоднородные территории объединялись насильственно с целью обеспечить для более развитых стран второго подразделения принудительный обмен со странами первого подразделения, которые в этом обмене либо вовсе не нуждались, либо нуждались в нем не в такой мере и, уж во всяком случае, не в таких формах. Во-вторых, разница заключалась в том, что прежние крупные государственные объединения хотя и стремились сажать в подчиненных областях своих ставленников, царских родичей и т. п., но в основном не нарушали традиционной структуры управления подчиненных стран; напротив, империи подразделялись на единообразные административные единицы (области, сатрапии, провинции), все государство в целом управлялось из единого центра, а автономные единицы если и сохранялись в пределах империи, то имели совершенно второстепенное значение; империя стремилась низвести их на уровень своих обычных территориальных административных подразделений. При этом нередко граждане государства-завоевателя имели больше прав и экономических возможностей, чем подданные империи в завоеванных областях. Само собой разумеется, что попытки завоевать соседние страны, расширить свои владения, увеличить число рабочей силы в стране, извлечь выгоду из международной торговли так или иначе делали все государства интересующего нас периода. Однако но всякое государство могло создать империю. Поскольку создание империй было прежде всего в интересах высокоразвитых сельскохозяйственных цивилизаций (второго подразделения), можно было бы думать, что именно они и окажутся создателями империй. Но это не так. Создателями империй каждый раз оказывались государства, обладавшие наилучшими армиями (скорее с точки зрения их вооружения и обучения, чем численности, потому что первые успехи всегда давали необходимое новое пополнение в армию победителей); немаловажным было и стратегическое положение государства и его армии. Так, Ассирия, создавшая первую «мировую» империю, была чрезвычайно выгодно расположена в стратегическом отношении: многие наиболее важные транспортные пути Передней Азии (по Евфрату, по Тигру, поперек Верхней Месопотамии, через перевалы в сторону Иранского и Армянского нагорий) проходили либо прямо через Ассирию, либо настолько близко, что при прочих равных условиях их легче было захватить Ассирии, чем любому другому государству, равному ей по численности населения и размерам первоначальной территории. Империя как огромная машина для ограбления множества соседних народов не могла быть устойчивым образованном, ибо, что бы ни думали на эту тому цари и их идеологи, дело, как мы уже видели, было не в том, чтобы увеличить массу прибавочного продукта в завоевывающем государство за счет перераспределения его между бывшим господствующим классом завоеванных стран и господствующим классом завоевывающей страны: это не обеспечивало расширенного воспроизводства и развития производительных сил. Но мере роста государственного механизма и потребностей господствующего класса завоевывающего государства увеличивались общие потери, которые завоеватели наносили древнему обществу в целом. Грабительская политика империи вступала в противоречие с потребностями нормального разделения труда между охваченными его областями; торговые пути вскоре же переносились за пределы империи (так, центром средиземноморской торговли вместо прибрежных Библа и Сидона стал сначала островной Тир, а затем греческие города и Карфаген, отрезанные громадным морским пространством от пределов восточных империй). Чем больше вырастала империя, тем менее она оказывалась стабильной, но вслед за падением одной империи сейчас же возникала другая. Это объясняется тем, что принудительная организация обмена между областями первого и второго подразделений общественного производства оставалась для древнего общества жизненной необходимостью до самого конца его существования. Относительно скоро выяснилось, что для империи — помимо армии и общеимперской администрации, способных организовать принудительный обмен в пределах огромного государства, но игравших в смысле развития производства если не совершенно негативную, то по крайней мере двусмысленную роль, — необходим был ещё иной механизм. Этот механизм должен был обеспечивать реальное функционирование расширенного рабовладельческого воспроизводства и при этом быть гарантированным от произвольного царского вмешательства. Механизм этот вырабатывался весьма постепенно, встречая на первых порах решительное противодействие со стороны царской армии и администрации, которые видели в его возникновении подрыв монопольного единства империи; тем не менее он возникал и развивался, при этом во вполне определенном направлении во всех империях древнего мира. Этим механизмом явилась система внутренне независимых, самоуправляющихся городов. Если земледельческая территория за пределами городов в результате имперских завоеваний вся целиком вошла, как правило, в состав государственного сектора, а ее население постепенно низводилось до уровня класса подневольных людей рабского тина, то самоуправляющиеся города, существование которых, как выяснилось, было жизненно необходимо для самих империй, представляли теперь общинно-частный сектор, получивший, в странах всех путей развития древнего общества большее экономическое и политическое значение, чем когда-либо раньте. Эти города тем более расцветали, что в обширных пределах империи, как правило, ничто не мешало торговому обмену между областями обоих подразделений общественного производства. Правители империй проводили целенаправленную политику создания городов не просто как торгово-ремесленных или военных центров, но и как коллективов граждан, обладавших известным, самоуправлением, хотя и под контролем центральной власти. Только граждане таких городов были полноправными свободными людьми в рамках данного государства. Союз царской власти и городов был в целом выгоден обеим сторонам, во всяком случае до тех пор, пока это самоуправление обеспечивало реальные привилегии гражданам, и в частности возможность присваивать долю прибавочного продукта, производимого сельскими жителями. Параллельно с увеличением числа самоуправляющихся коллективов в мировых державах шёл процесс роста центрального аппарата управления. Существование такого аппарата было необходимо, однако чрезмерное его усиление, увеличение числа чиновников могло привести и приводило (например, в Китае в конце империи Цинь. в Египте во II—I вв. до н. э.) к тому, что он превращался в самодовлеющую силу, поглощал основной прибавочный продукт, производимый трудящимися, что, в свою очередь, приводило к хозяйственному упадку и обострению социальной борьбы. Таким образом, в самой структуре управления мировых держав были заключены противоречивые тенденции, что также порождало их неустойчивость (наиболее устойчивой мировой державой оказалась Римская империя, которой удавалось на протяжении ряда веков успешно сочетать ограниченное местное самоуправление с централизованным бюрократическим аппаратом). Пути развития Древнего общества. Полис и возникновение античного пути развития. Описанный процесс постепенно охватил все классовые цивилизации древнего мира независимо от пути развития; л нем сыграли свою роль и общества первого пути (сосуществование двух секторов при преобладании государственного — Вавилония и Элам), и общества второго пути (полное преобладание государственного сектора — Египет); аналогичный процесс — правда, несколько позже, уже за пределами рассматриваемого сейчас периода,— происходил и в Индии и в Китае, обществах, классификация которых по их характерным путям развития еще не произведена, а также в странах третьего пути развития. Разница между отдельными путями развития в этот момент в значительной мере теряет свою резкость, так как особые государственные хозяйства, как таковые, почти повсюду прекратили свое существование, и типичными везде оказываются сравнительно небольшие частные, в том число частные рабовладельческие, хозяйства, как на государственной, так и на общинно-частной земле. Различие между секторами сказывается лишь в том, что государство гораздо легче могло вмешиваться в экономическую деятельность хозяйственных единиц, расположенных на царской земле, вплоть до полного их подчинения и низведения владельцев земли до уровня лиц, лишенных всякой собственности на средства производства и эксплуатируемых внеэкономическим путем, т. е. государство могло обратить их из представителей среднего в представителей низшего, эксплуатируемого класса. И это несмотря даже на то обстоятельство, что сельские хозяева и на государственной земле с исчезновением собственно государственных хозяйств непременно рано или поздно организуются в общины, потому что сельское хозяйство не может в древности существовать без той или ивой формы кооперации. Но сами эти общины, возникающие на государственной земле, становятся средством эксплуатации царских людей. Однако если в описанный выше процесс вовлекаются общества всех трех (или более) путей развития древнего общества, то центральную роль обычно играют общества третьего пути развития, т. е. те, где издревле установилось некоторое равновесие между государственным и общинно-частным секторами. Это, по всей вероятности, объясняется тем, что в таких обществах был большой контингент полноправных граждан-общинников, которые по понятным причинам всегда давали самых лучших солдат. Существенные различия между первоначальными тремя путями развития на втором этапе истории древнего общества в пределах империй в значительной мере стираются еще и по следующим причинам. Сам ход имперских завоеваний, при которых неизбежно уничтожаются местные, традиционные органы управления, как государственные, так и общинные, и заменяются единообразной имперской администрацией, приводит к тому, что большинство земель в пределах империи переходит в собственность государства. Люди же, сидевшие на этих землях, независимо от того, были ли они общинниками или царскими людьми, становятся людьми государственными и подневольными. Тем не менее в той пли иной форме, в той или иной степени повсюду сохраняются очаги самоуправляющихся общинных организаций — в виде городов, храмов, автономных племен и т. п. Таким образом, все общества в пределах империй становятся похожими на ранние общества первого пути (например, нижнемесопотамские), с тем отличием, что ранее город был центром государственного сектора, а в деревне сохранялся и общинно-частный сектор, а теперь, напротив, общинно-частный сектор чаще всего существует в городах, а в деревне почти безраздельно господствует государственный сектор. Сами формы государственности — монархии во главе с обожествляемым деспотом — нередко ведут свое происхождение из Вавилонии, из Египта и т. п. Из этого процесса создания империй (который нельзя назвать специфически «восточным», потому что в нем в конце концов принял участие и европейский Запад) на некоторое время выпадает один регион древнего мира, а именно побережья Средиземного моря, и прежде всего греческие города, как на европейском материке, так и на берегах Малой Азии и на островах. Здесь — и притом впервые только на втором этапе развития древнего общества — возникает особый, античный путь развития. Общества, пошедшие по этому пути, на ранней стадии древнего общества принадлежали первоначально к числу обществ третьего пути развития, при котором общинно-частный сектор сосуществовал с государственным. Однако в результате ряда исторических событии и явлений, о которых мы уже знаем (см. «Ранняя древность», лекции 15, 16), здесь, при падении микенской цивилизации и в ходе последующих разрушительных войн и миграций, в большинстве случаев в некоторых более отсталых государствах, например в Спарте, наоборот, образовался, как в Египте, только государственный сектор — правда, без государственного хозяйства и с частным пользованием государственными илотами, но это, как мы видели, характерно и для Египта начиная со Среднего царства и отчасти для Хеттской и других переднеазиатских держав II тысячелетия до н. э. Произошло нечто сходное с тем, что было в Нижней Месопотамии при падении III династии Ура или в долине Инда при гибели протоиндской цивилизации. Что касается долины Инда, то мы не знаем в точности, что там случилось; когда на нее вновь падает свет истории во второй половине I тысячелетия до н. э., она уже подверглась воздействию совсем особой и шедшей своей собственной дорогой ведической цивилизации долины Ганга. Что же касается Нижней Месопотамии, то и там, как и в Греции, гибель государственных хозяйств привела к бурному развитию частного сектора и частного рабовладения; но в условиях, где речная ирригация делала возможной и необходимой централизацию в масштабе всего бассейна нижнего Евфрата, государственный сектор и связанная с ним деспотическая царская власть в конце концов при Рим-Сине и Хаммурапи вновь возобладали. В Греции обстоятельства сложились по-иному. Здесь новые государства стали возникать именно как города-государства, и только. Государственному хозяйству тут было возрождаться незачем: в эпоху развитого бронзового и железного века оно не могло иметь никакой общественно полезной функции, и этим греческий город-государство отличался от нового государства Передней Азии (см. о функциях государственного хозяйства на заре цивилизации «Ранняя древность», лекция 1). Новые города-государства складывались практически в рамках только общинно-частного сектора, и ими вполне успешноуправляли общинные органы самоуправления — народное собрание, совет и некоторые выборные должностные лица. Нельзя сказать, чтобы государственного сектора совсем не существовало — в него входили рудники, неразделенные пастбища и запасный земельный фонд, но не было никаких причин, препятствовавших управлять этими имуществами посредством тех же органов городского общинного самоуправления. Такие города-государства обозначаются греческим словом «полис». Здесь возник особый тип древней собственности — полисная собственность; суть ее заключалась в том, что осуществлять право собственности на землю могли только полноправные члены города-общины; помимо права на свою частную землю, рабов и другие средства производства граждане полиса имели также право участвовать в самоуправлении и во всех доходах полиса. В социально-психологическом плане чрезвычайно важно, что ни в одной прежней общине других типов чувство солидарности ее членов не было так сильно, как в полисе; полиспая солидарность была одновременно и правом и обязанностью граждан, вплоть до того, что они в массовом порядке, не на словах, а на деле (как о том свидетельствуют сохранившиеся до нас исторические известия), ставили интересы полиса выше личных или узкосемейных; повинность зажиточных граждан в пользу полиса (литургия) выступала как почетная обязанность, которую знатные и богатые люди могли принимать на свой счет. В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на помощь со стороны коллектива своих сограждан. В «восточных» общинах (или общинах ранней древности) обедневшие их члены могли рассчитывать на некоторую, чаще всего небескорыстную помощь своих однообщинников; если они разорялись вовсе, то шли в долговое рабство, в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего в «царские» люди, так как царское хозяйство при своей обширности способно было поглотить почти неограниченное число рабочей силы. В полисах же беднота — так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, — могла жить за счет полиса. Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам в отличие от царя Хаммурапи удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство. Ясно, что побороть ростовщичество и принять на себя прокормление бедноты могли лишь достаточно богатые города-государства; кроме богатства они должны были обладать достаточной степенью товарности производства, чтобы не было массовой необходимости в ростовщическом кредите. Попытаемся пояснить, что это значит. Напомним, что в эпоху ранней древности в результате разделения труда между земледельцами и скотоводами, между земледельцами и ремесленниками, наконец, между земледельцами, возделывавшими разные культуры, возникла потребность во внутриобщинном обмене; к тому же рост имущественного расслоения вел к тому, что у индивидуального земледельца могло не хватить зерна до посева. При натуральном характере обмена и сезонном характере производства значительная часть таких обменных сделок совершалась в кредит, а кредит давался под условием роста, т. е. уплаты должником процента сверх запятой суммы. На этой почве и развивалось восточное ростовщичество II тысячелетия до н. э., которое разрушало общественную экономику и тормозило ее развитие. Возможность избежать ростовщического кредита при внутриобщинном обмене появлялась лишь там, где производство работало на рынок и, стало быть, производитель мог в любое время иметь наличные деньги — не обязательно в монетной форме: деньгами мог служить весовой металл (серебро, медь и др.), хлеб, скот и различные другие товары. Таким образом, предпосылкой прекращения ростовщической практики[5] было наличие товарного рынка[6]. И действительно, греческие города-государства в отличие от государств ранней древности уже располагали обширным международным рынком как для своих собственных, так и для транзитных товаров. Такими рынками были империи и царства Малой и Передней Азии и Северной Африки, а также так называемая варварская периферия, т. е. племена, окружавшие Средиземное и Черное моря. Уже достигнув железного века, они в силу начавшегося мощного роста производительных сил стояли на пороге классового общества и производили избыток продукта для международного обмена. То обстоятельство, что хозяйства полисных граждан носили в значительной мере товарный характер (работали на рынок), обусловливало их специфичность. В эпоху ранней древности, как мы знаем, общинники были вынуждены держаться большесемейными объединениями, так что отчленившаяся индивидуальная семья либо погибала, либо снопа вырастала в большесемейную организацию. В полисе индивидуальное хозяйство, работая на рынок, могли быть вполне жизнеспособным, а если же все-таки разорялось, то могло рассчитывать на государственную поддержку (государство в условиях полиса непосредственно совпадало с территориальной общиной или слитным комплексом таких общин). Это положение имело огромные социально-психологические последствия, оказавшие влияние на более чем сотню поколений. Коллективизм полиса, его гражданская солидарность, как оказалось, превосходно уживались с индивидуализмом, с высокой ценностью личности. Именно это сочетание позволило на той неразвитой базе, какую лишь недавно являло собой мировоззрение и мироощущение греков на раннем этапе классового общества, т. е. на базе мифологического мировоззрения, за исторически короткий срок выработать критическую философскую и научную мысль, авторское искусство и литературу, философскую этику и технику строго логического мышления. В конце рассматриваемого периода стоит удивительная фигура Аристотеля, одного из величайших мыслителей всех времен; даже средневековое превращение некоторых его гипотез в догму не могло уничтожить его огромного влияния на всю пауку человечества вплоть до сего дня, тт прежде всего на научную логику. Все это сосуществовало с весьма архаичными общинными культами и религиозной мифологией. В условиях полиса вырабатывались и совершенно своеобразные государственные формы. И в ранней древности известны были кое-где республиканские формы управления, в которых главы государств (или группы лиц, игравшие эту роль) были подотчетны коллективным органам управления и могли быть ими назначены или низложены. Но там — отчасти под влиянием объективных условий, отчасти под прямым идеологическим воздействием, шедшим из экономически передовых стран, имевших тогда деспотическую форму государственного устройства, — республики редко выживали достаточно долго, чтобы оказать существенное воздействие на историю человечества. Напротив, в мире полисов — в древних обществах античного пути развития — республиканские формы государственного управления были явлением типичным. Различие полисных «конституций» заключалось лишь в том, все ли граждане полиса допускались к той или иной степени участия в государственном управлении, или же право участия в нем было ограниченно. Вначале в новообразующихся полисах задавали тон главы наиболее почитаемых, знатных родов — аристократия; но вскоре после падения господства ростовщичества ведущая роль переходит к народному собранию, где были представлены все граждане полиса; нередко такого характера демократии временно выдвигали единоличных, неограниченных правителей, как правило, из рядов того или иного знатного рода, к которому почему-нибудь народ благоволил. Но чаще всего подлинно активное участие в политических делах было в республике ограничено имущественным цензом, что естественно для общества, в котором, деньги начали играть столь большую роль. Подобно тому как в странах, лежащих к востоку от Греции, государственное устройство экономически передовых стран (деспотия) перенималось остальными, так и Б регионе Средиземноморья республиканские формы государственного управления перенимались и там, где не было тон предыстории, которая обусловила создание ведущих греческих полисов. Они распространились даже на государства с совсем иным политико-экономическим, строем, например на Спарту[7], экономически значительно более напоминавшую Египет, чем соседний Коринф или Афины. Как ни важен был полис для всего дальнейшего развития человечества, однако в описанном нами виде он просуществовал недолго: возможности развития в замкнутых пределах городов-государств были ограниченны, как и возможности частного международного обмена, и к тому же в случае самостоятельных полисов их самостоятельно хозяйствующие граждане не могли быть достаточно защищены теми незначительными военными силами, какими располагало полисное государство. Так же как в империях дальнейшее развитие оказалось невозможным без совмещения их с системой зависимых, но самоуправляющихся городов, способных обеспечить расширенное воспроизводство, так и самоуправляющиеся, но независимые полисы не могли далее развиваться без помощи такой империи, которая, охватив их, создавала бы для них надежность международного торгового обмена. Рабство и свобода. Рабы и царские люди. Античный полис создавался в начале железного века. Вооружение античного воина было несравненно более мощным, чем, скажем, воина шумерского или же египетского времени Древнего либо даже Нового царства. Море, окружавшее греческие острова и полуострова, делало бегство с них если не вовсе невозможным, то очень затруднительным. Государственных обширных хозяйств, где наблюдать за рабом нелегко, здесь не существовало. Поэтому и подневольные люди рабского типа, не являвшиеся собственно рабами, встречались здесь редко и только в самых отсталых общинах. Например, в Спарте илоты были собственностью государства, хотя распределялись между отдельными спартиатами для их обслуживания и прокормления, как это делалось и в Египте Среднего и Нового царства; но Спарта долгое время преднамеренно отстранялась от участия в товарном обмене. В большинстве же полисов частные хозяева вполне могли иметь значительное количество собственно рабов. Ничто здесь в принципе не мешало созданию частного и в то же время крупного рабовладельческого хозяйства. Рабы в нем были уже не патриархальными рабами, а рабами классическими: они не всегда участвовали вместе с хозяевами в едином производственном процессе и не входили с ними в одну семью. Для хозяев они были предметами, живыми орудиями труда, и хозяева имели право ими пользоваться и распоряжаться или даже их уничтожать, т. е. поступать с ними так же, как со скотом, утварью или орудиями производства. Именно в античном обществе раб был наиболее рабом, а свободный — наиболее свободным. В ранней древности (например, у хеттов) иногда встречалось понятие «свободный от чего-нибудь» (например, от повинности), «освобожденный от чего-нибудь» (например, от долгового рабства), но не было общего понятия «свободы»; рабу в собственном смысле фактически противостояла длинная лестница подневольных рабского типа, царских людей, общинников, вельмож и т. д; существовали отношения господства и подчиненности: состоявшие в этих отношениях в любом случае называли друг друга «господином» и «рабом»; с нашей точки зрения, это мог быть государь и подданный, или царь и придворный служащий, или владелец и его раб — терминология оставалась той же самой; существовало, далее, почти повсюду (кроме Египта) противопоставление «сына общины» и «царского раба» (или «царского человека»); все эти социально-психологические противопоставления маскировали действительное классовое деление общества, о котором говорилось в вводной лекции первого тома. Лишь в греческих полисах появляется понятие «свободы» (элевтерия) как состояния отсутствия господства кого бы то ни было над данным человеком — понятие, завещанное греческим полисом всему человечеству. Всякое наличие над человеком господства было дулосюнэ — рабством. Греческий полисный «свободный» — прямой преемник «сына общины» ранней древности; но тот еще не чувствовал, что над ним нет никакого господства, и не называл себя свободным. Гражданин полиса не только чувствовал себя свободным, но и считал всякого, кто имеет над собой какое бы то ни было господство, рабом — дулос. Поэтому вне греческого мира, в восточных империях, с его точки зрения, царило поголовное рабство, а попасть под царскую власть было для «свободного» равносильно обращению и рабство. Всякий, кто живет под царской властью,— раб по своей природе; всякий варвар (т.е. по-гречески попросту чужеземец) — раб по своей природе, говорит даже Аристотель, и с точки зрения полисного определения свободы он прав. Разумеется, и в греческих полисах не всякий был свободен: сама свобода граждан полиса была основана на эксплуатации рабов, но ведь при отсутствии долговой кабалы единственным источником рабства была покупка или вооруженный захват человека за рубежом, а чужестранец для полисного гражданина именно и был «рабом по природе», так что не о чем было беспокоиться. Существовали, конечно, в греческих полисах и лица, не являвшиеся ни гражданами данного полиса, ни рабами. Это были приезжие и случайные переселенцы, главным образом из других греческих же полисов. Как бы долго они ни прожили в этом полнее (иногда многие поколения), они не приобретали в нем гражданских прав и нрава собственности на землю. Но поскольку они в принципе были гражданами какого-то полиса, то не были «рабами по природе». Если же попадался приезжий, происходивший из «варварской», чужеземной страны, то он, чтобы не оказаться лишенным всех прав и обращенным в рабство, должен был быть ксеном, т. е. «гостем» какого-нибудь гражданина («гостями») могли быть между собой граждане разных полисов). И в восточных империях (пока только восточных — империи на Западе возникнут в конце второго периода) число рабов в это время значительно умножилось и место патриархальных заняли «классические» рабы. Однако здесь состав эксплуатируемого класса был не столь однородно-рабским, как в греческих полисах. В результате завоеваний царский земельный фонд стал необъятным, и даже при новых, более эффективных средствах насилия не было никакого смысла выделять большую часть армии на то, чтобы держать все население в собственно рабском состоянии. Оно оставалось «царскими людьми», т. е. подневольными людьми рабского типа, и не более того[8]. Существование огромного множества царских людей не могло не влиять и на характер отношений между рабовладельцами и «собственно» рабами: ясно, что земледельческое хозяйство, обрабатываемое классическими рабами, в данных условиях было бы менее производительно, чем обрабатываемое царскими людьми, например на земле, арендованной у государства частным хозяином: в большом хозяйстве царские люди требовали меньшего надзора и работали с большей охотой. При этом, если в ранней древности царского или храмового работника в отличие от раба нужно было снабжать пайком (или наделом) на него самого и на его семью, то теперь об этом никто не заботился: крестьянин имел то, что имел, платил собственнику земли и средств производства — царю и работал на своего непосредственного хозяина, а сколько сверх того оставалось на него с семьей — это уж была его собственная забота. Рабы здесь находили поэтому иное применение, чем в античном мире того же времени: основная фигура здесь — раб на оброке, занимающийся ремеслом, мелкой, а иногда и не мелкой торговлей, арендующий: землю и т. п.; чем больше он зарабатывает, тем выгоднее хозяину: весь пекулий (имущество) раба — собственность рабовладельца; чем больше пекулий, тем больше доход рабовладельца; чем больше доход с раба, тем дороже можно продать самого раба[9]. Поэтому товарное производство, каким сейчас становится городское ремесло, — а отчасти и сельское хозяйство на территориях, принадлежащих городам,— это рабское производство в полном смысле этого слова. Если для античного полиса характерна идеализация свободы, то для восточной империи характерна идеализация своего господина: обожествление государя, начало которому было положено в Египте, в Шумере и Аккаде, пронизывает теперь всю идеологию: традиционные мифологические персонажи общинных культов сводятся в сложный пантеон, до этот пантеон — не более как проекция земной деспотии на небо; в искусстве единственным героем остается царь. Так люди обожествляют собственное унижение, и лишь кое-где — в предгорьях Гималаев, на границе между оседлыми землями Ирана и полупустынями Средней Азии, в Палестине — идет борьба за внесение этики в общепринятую идеологию. При всем отличии между «Востоком» и «Западом», отличии, которое возникает только теперь, только на втором этапе древности, нельзя забывать основополагающих фактов: во-первых, что и восточные и западные общества этого времени были одинаково построены на принципе существования рабства и, во-вторых, что античный путь развития со всем его своеобразием по сравнению с остальным миром и важностью для истории человечества — это лишь одно из позднейших ответвлений от тех путей развития раннеклассового общества в целом, которые сложились уже на первом, раннем этане древности. Литература: Дьяконов И.М., Якобсон Б.Л. , Янковская Н. Б. Общие черты второго периода Древней истории./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 5-20Лекция 2: Новоассирийская держава
Политическая история. Ряд событий, происшедших в Передней Азии в конце II тысячелетия до н. э., привел к гибели или ослаблению почти всех «великих держав». Теперь Ассирия не имела серьезных соперников и могла приступить к осуществлению своих великодержавных притязаний. Но к это время из степей Аравии двинулись новые западносемитские кочевые племена — арамеи. Это было медленное и неуклонное просачивание больших и малых племен, групп отдельных семей, и остановить это движение было практически невозможно. Кочевники далеко не всегда прибегали к силе, а брать укрепленные города они вообще не умели. Но города рано или поздно обнаруживали, что находятся в арамейском окружении. Арамейские наемники (подобно амореям в начале II тысячелетия до н. э.) служили теперь в войсках местных правителей. Постепенно, как ранее амореи, арамейские вожди прибирали к рукам власть в десятках мелких государств Сирии и Верхней Месопотамии. Арамеи переняли местную культуру и в большинстве своем перешли к оседлому образу жизни; их язык вытеснил все местные. Лишь кое-где сохранились, как островки, позднехеттские (лувийские) и позднехурритские царства. Коренная Ассирия избежала этой участи лишь потому, что в Месопотамии основное движение арамеев шло вдоль Евфрата, а до Тигра и за Тигр они добрались там, где Тигр и Евфрат сближаются, т. е. ниже коренной Ассирии. Но Ассирия потеряла почти все свои владения к западу от Тигра и была отрезана от важнейших источников сырья. Вместе с тем она сохранила и ряд существенных преимуществ, которые должны были сказаться при первом же удобном случае. Так, Ассирия оставалась основным узлом торговых путей, идущих по Тигру и от Тигра на восток, север и запад. Поддержание и расширение контроля над торговыми путями сулило громадные выгоды и было традиционном политикой Ассирии. Этому способствовало и ее выгодное стратегическое положение. К востоку и северу от Ассирии в начале I тысячелетия до н. э. обитали разрозненные горные племена, способные самое большее на разбойничий набег, чему нетрудно было воспрепятствовать сравнительно небольшими силами. Противники же Ассирии на западе погрязли в междоусобицах, а ее южный сосед — Вавилония сама тяжко пострадала от нашествия халдеев. Наконец. Ассирия сохранила свою превосходную военную организацию, которую в дальнейшем сумела еще усовершенствовать. Когда Ассирия вновь получила возможность перейти в наступление, перед ней открывались два пути: либо организация «принудительного обмена», т. е. просто грабеж (за применение этого «метода» стояла военно-бюрократическая знать), либо налаживание «правильной» эксплуатации покоренных земель, поддержание «имперского мира», способствующего нормальным экономическим связям (таково было желание верхушки горожан и жречества). С течением времени образовались две соответствующие «партии», а цари либо принимали сторону одной из них, либо пытались лавировать между ними. Но пока в течение почти всего X века Ассирии пришлось уделять основное внимание обороне, лишь изредка позволяя себе небольшие рейды в горы, на северо-восток и восток. Внутри же страны происходит процесс укрепления царской власти. Эпонимы-лимму теперь назначаются не по жребию, а в иерархическом порядке, начиная с самого царя во второй год его правления. Политическое же значение должности эпонима было сведено к нулю. Окончательно устанавливается царская титулатура: «царь великий, царь могучий, царь множеств, царь Ассирии» (в дальнейшем еще и «царь четырех стран света»). Для укрепления своей независимости от городского совета Ашшура цари переносят свою резиденцию в другие города. Ашшур остается лишь культовым центром и местом погребения умерших царей. Первое серьезное наступление на запад Ассирия предприняла в царствование Адад-нерари II (912—891 гг. до н. э.). В результате нескольких походов и длительных осад городов вся область р. Хабур и со притоков перешла под контроль Ассирии. Открылся путь для дальнейшего продвижения к переправам через Евфрат, т. е. в Сирию. Еще до этого Адад-нерари, придравшись к какому-то пустяку, обвинил вавилонского царя в нарушении мира и двинул свои войска на юг. Вавилония потерпела поражение, в результате которого к Ассирии была присоединена область Аррапхи, а южная граница Ассирии почти достигла Дур-Куригальзу и Сиппара. Но, пожалуй, самым главным достижением Ассирии было восстановление ее престижа и боевого духа. Хотя не все походы Адад-нерари II и его преемников были одинаково успешными. Ассирия в течение нескольких последующих десятилетий практически не знала поражений. Стратегическая цель, которую поставили перед собой на будущее цари этой династии, заключалась в том, чтобы, держа в страхе горцев на севере и востоке при помощи периодических вторжений и не допуская ответных рейдов, неуклонно продвигаться на юг и на запад, дабы взять под свой контроль основные источники сырья, центры производства и торговые пути от Персидского залива до Армянского нагорья и от Ирана до Средиземного моря и Малой Азии. Первым из ассирийских царей, кому после двухсотлетнего перерыва удалось совершить успешный поход к Средиземному морю, был внук Адад-нерари II — Ашшур-нацир-апал II (884—858 гг. до н. э.). Он был выдающимся полководцем и дипломатом, чрезвычайно методичным и абсолютно безжалостным в достижении поставленной цели. В начале своего царствования он совершил несколько успешных походов на север и восток, принесших очень богатую добычу. В Верхней Месопотамии были подавлены антиассирийские мятежи, а граница Ассирии была отодвинута на запад до самого Каркемиша. В 876 г. Ашшур-нацир-апал перешел Евфрат у этого города и двинул своп войска на запад, к Средиземному морю. Никто, видимо, даже не пытался оказать ему сопротивление. Принимая по дороге дани и дары от местных царьков, ассирийский царь прошел через долину Оронта и Ливан. На берегу Средиземного моря он по древнему обычаю, омыл свое оружие в его водах. Учредив ассирийскую колонию на Оронте, Ашшур-нацир-апал вернулся в Ассирию с огромной добычей н кедрами, нарубленными в горах Ливана и Амана. Он построил себе новую великолепную столицу — г. Кальху, заселил ее пленными и жил здесь оставшиеся годы своего царствования. Стратегия Ашшур-нацир-апала заключалась в нанесении молниеносных ударов и в создании опорных пунктов на присоединенных территориях. В покоренных царствах он сажал или поддерживал в качестве правителей своих сторонников. Любая попытка мятежа или сопротивления подавлялась беспощадно: население истребляли, а территория подвергалась полному опустошению. В этом случае пленных ассирийцы, как правило, не брали. Лишь изредка небольшое число воинов или ремесленников переселяли в Ассирию. Обычай истреблять всех захваченных «с боем» (не только воинов, но также женщин, детей и стариков) был, по-видимому, распространен в древней Передней Азии повсюду. Так поступали все победители. Сдавшиеся же без боя лишь облагались данью и оставлялись под властью либо прежних правителей (если ассирийцы им доверяли), либо ставленников Ассирии или же передавались непосредственно под власть ассирийских чиновников. Но такая сдача была сравнительно редкой, поэтому большинство завоеванных ассирийцами территорий за несколько дней обращалось в пустыню: население истребляли от мала до велика, города разрушали до основания, сады вырубали, каналы засыпали. При этом ассирийцы применяли самые устрашающие способы умерщвления людей: сожжение живьем, сажание на колья, сооружение пирамид из связанных пленников, обреченных, таким образом, на медленную смерть. Очевидно, ассирийцы рассчитывали, что внушаемый этими расправами ужас облегчит им дальнейшую экспансию. Что же касается материальных ресурсов побежденных стран, то все они перекачивались в Ассирию, особенно лошади, рогатый скот, металлы, готовые товары, сырье и т. п. Преемники Ашшур-нацир-апала II действовали в том же духе, но все менее успешно. Политическая ситуация стала изменяться не в пользу Ассирии: вновь присоединенные провинции в значительной части были опустошены. Они не давали более дохода, а лишь требовали новых и новых расходов на их удержание. Менее пострадавшие провинции и области коренной Ассирии тоже сильно обезлюдели из-за военных потерь и эпидемий. Мелкие сирийские государства перед лицом общего врага образовали две довольно мощные коалиции — Северный союз и Южный союз. На месте разрозненных племен Армянского нагорья образовалось сильное государство Урарту. Торговля стала постепенно направляться по новым путям, в обход ассирийских владений и районов возможных военных действий. Из-за экономического упадка значительная часть мелких производителей попадала в долговую кабалу, теряла свои земли. Это ослабляло и военную мощь Ассирии. Огромная военная добыча расходовалась на новые военные экспедиции или оседала в руках военно-бюрократической верхушки, приобретавшей все большее влияние. Наместники провинций обладали чрезмерной властью, они были почти царями, и некоторые из них не прочь были стать царями вполне. Однако все это обнаружилось лить постепенно. Салманасар III (858—824 гг. до н. э.) смог повторить поход своего отца к Средиземному морю, но теперь ему пришлось иметь дело с двумя сирийскими союзами. Несколько походов в Сирию были неудачными, несмотря на то что Салманасар собрал огромное войско (до 120 тыс. человек). Лишь в 841 г., воспользовавшись распадом Южносирийского союза, Салманасар добился успеха, хотя взять г. Дамаск, стоявший во главе коалиции, так и но смог. На побережье Финикии Салманасар повелел вытесать на скале свое изображение рядом с изображением Тиглатпаласара I, Однако для поддержания ассирийской власти в Сирии понадобились затем новые походы. Более удачными были походы в Урарту (на Армянском нагорье) и в Киликию (юго-восточная Малая Азия). Вавилонский царь получил от Салманасара поддержку против другого претендента на престол, но за это вынужден был уступить значительные территории и стать фактически вассалом Ассирии. В своих надписях Салманасар подчеркивает уважение, с которым он отнесся к привилегиям священных городов Аккада и их храмам, куда он принес богатые жертвы. Возможно, он уже тогда думал о перспективе нового объединения всей Месопотамии — на сей раз под властью Ассирии. Но Ассирия была истощена беспрерывными войнами, и в ней росло недовольство. В последние годы царствования Салманасара III вспыхнул мятеж, во главе которого стоял сын самого царя (обойденный при назначении его отцом наследника) ; мятеж был поддержан всей коренной Ассирией. Верными царю и назначенному им наследнику Шамши-Ададу V (824—811 гг. до н. э.) остались лишь царская резиденция — Кальху и действующая армия. Ему потребовалось целых два года для подавления мятежа. Ради этого ему пришлось, в свою очередь, признать верховенство вавилонского царя и возвратить захваченные у Вавилонии земли. В дальнейшем ему удалось отомстить Вавилонии за это унижение, но он даже и не пытался вновь двинуться за Евфрат. Сирия, таким образом, была потеряна. Наследник Шамши-Адада V, Адад-нерари III (811—781 гг. до н. э.), вступил на престол еще малолетним. Регентшей, как предполагают некоторые ученые, была его мать — царица Шаммурамат, Семирамида позднейших легенд. В правление Шаммурамат и Адад-нерари III предпринимались походы на восток и северо-восток против живших у оз. Урмия маппейцев и мидян. Ассирийское войско доходило до «моря, где восходит солнце», т. е. до Каспия. Территория Ассирии на востоке Малого Заба, Диялы и Керхе. В 805 Южносирийском союзе, Адад-нерари была расширена до верховьев г., воспользовавшись распрями в двинулся в Сирию. Он собрал дань с сирийских царств, но закрепиться здесь не смог. Но смог он также предпринять сколько-нибудь успешных действий против Урарту. Лишь в Вавилонии Адад-нерари добился успеха. Он заключил с ней договор, на основании которого ассирийский царь стал «покровителем» Вавилонии. Богатые дары были посланы в главные вавилонские святилища, ассирийцы стали всячески подчеркивать культурное и религиозное единство двух народов. Действительно, в Ассирии все больше распространялась вавилонская культура. Обогатившаяся военной добычей верхушка ассирийского общества могла теперь уделить больше внимания искусству, литературе, науке. За всем этим приходилось обращаться к Вавилонии — главной хранительнице общемесопотамских культурных тенденций. Конец правления Адад-нерари III ознаменовался новыми мятежами и мощным наступлением Урарту на северо-востоке и северо-западе. Государства верхнего Евфрата и Северной Сирии попали теперь под урартское влияние. Царствовавшие один за другим три сына Адад-нерари III сорок лет вели тяжелые войны с Урарту, шаг за шагом теряя свои позиции. Новые мятежи и эпидемии довершили крах политики, начало которой положил еще Адад-нерари II. Теперь стала ясной необходимость коренных перемен. Предстояло решить сразу множество задач; заселить опустошенные завоеваниями земли; реорганизовать управление провинциями, чтобы пресечь попытки к отделению; удовлетворить экономические запросы различных группировок верхушки ассирийского общества; реорганизовать и укрепить армию. Все это понял и сумел осуществить новый царь Ассирии — Тиглатпаласар III (745—727 гг. до н. э.), которого привела к власти очередная гражданская война. Именно с его царствования начинаются новые, небывалые доселе в Ассирии порядки. Жители завоеванных территорий теперь массами насильственно переселяются в коронную Ассирию и в другие провинции. Такие депортации совершаются организованно и по плану. Людей переселяют вместе с их семьями, имуществом и даже «вместе с их богами». Угон людей практиковался и раньше, но лишь изредка и в ограниченных масштабах. Теперь же число невольных переселенцев (до гибели Ассирийской державы) измеряется сотнями тысяч. Угоняемых старались селить как можно дальше от их родины и вперемел;ку с другими племенами. Переселенцы быстро ассимилировались и усваивали арамейский язык в качестве общего разгонорного языка. Скоро арамейский язык распространился на территории Ассирийской держаны повсеместно и сильно потеснил аккадский, хотя на аккадском языке продолжали писать официальные документы. Прежние большие области были разделены на множество мелких, во главе их стояли уже не наместники, а «областеначальники», по большей части из евнухов. Поэтому царь мог не опасаться, что создастся новая династия. Чиновники поенной и государственной администрации «по совместительству» могли быть также и областеначальниками. Была реорганизована и армия. Теперь она состояла но из военных колонистов и ополчения, а из постоянного профессионального войска, находившегося (за счет награбленной ранее добычи) на полном содержании у царя. Этот шаг помимо повышения боеспособности армии увеличивал также независимость царя от общин, прежде выставлявших ополчение. Армия была единообразно экипирована и превосходно обучена. Ассирийцы первыми начали широко применять стальное оружие. Они же впервые ввели два новых рода войск — регулярную кавалерию и саперов. Кавалерия, заменившая традиционные отряды колесниц[10], позволяла наносить внезапные стремительные удары, застигая противника врасплох и нередко добиваясь успеха малыми силами, а также преследовать разбитого противника вплоть до его полного уничтожения. Отряды саперов прокладывали дороги и наводили переправы, позволяя ассирийскому войску преодолевать местности, считавшиеся непроходимыми. Они же впервые дали возможность вести правильную осаду крепостей с применением осадного вала, пасыпей, стенобитных машин и т. п. либо полной блокады, позволяющей взять город измором. Наконец, новая ассирийская армия имела превосходно налаженную службу разведки и связи. Это ведомство считалось столь важным, что во главе его обычно стоял наследник престола. Тиглатпаласар III был не только выдающимся администратором, но и блестящим полководцем и реалистичным политиком. Первые два года своего царствования он посвятил обеспечению безопасности южных и восточных границ. В Вавилонии он прошел до самого Персидского залива, громя халдейские племена и выселяя в Ассирию множество пленных. Но он не причинил никакого ущерба городам и всячески подчеркивал свою роль их защитника и покровителя. На востоке были разгромлены горные племена Загроса и созданы две новые области. Отсюда также было переселено множество людей. Теперь можно было приступить к борьбе с Урарту за Сирию. Поход начался в 743 г. На верхнем Евфрате ассирийцев встретило урартское войско — и было разбито в ожесточенном сражении. Тиглатпаласар двинулся дальше на запад и после длительной осады взял Арпад, в это время центр Северосирийского союза. Поход был повторен в 738 г. Многие страны Сирии, а также юго-востока Малой Азии (Табал) и арабские племена Сирийской полупустыни были вынуждены изъявить покорность и принести дань. В Сирии были созданы новые провинции, а значительная часть населения угнана в плен. Затем был предпринят далекий поход на восток — в «страну могучих мидян». Ассирийское войско дошло до горы Демавенд и вернулось с огромной добычей и 65 тыс. пленных. В 735 г. ассирийское войско вторглось в пределы Урарту и осадило его столицу Тушпу. Но взять ее с налета не удалось, а вести длительную осаду Тиглатпаласар счел, видимо, излишним. Вместо этого его войско прошло огнем и мечом всю страну, нанеся урартам страшный ущерб. Последующие годы Тиглатпаласар III вновь провел в Сирии и Палестине, где дошел со своим войском до самой Газы на границе Египта. В 732 г. был взят Дамаск, стоявший во главе почти всех антиассирийских движений. Ассирийская гегемония в Сирии была, таким образом, вновь подтверждена и закреплена. Тем временем Вавилония из-за ряда внутренних событий оказалась ввергнутой в полную анархию. Настал момент для осуществления того, к чему давно уже стремились ассирийские цари, Тиглатпаласар явился в Вавилонию как восстановитель порядка и спокойствия. Халдейские племена подверглись жестокому разгрому. 120 тыс. человек были угнаны в плен. Но завоеванную страну но разделили, как обычно, на области. Престиж Вавилонии был столь велик, что Тиглатпаласар предпочел короноваться в качестве вавилонского царя (под именем Пулу), объединив, таким образом, всю Месопотамию личной унией. Наследнику Тиглатпаласара III, Салманасару V (726—722 гг. до н. э.), досталась империя, простиравшаяся от Персидского залива до Средиземного моря. Возможно, переоценив свое могущество, Салманасар V попытался отменить привилегии священных храмовых городов. Поэтому его царствование оказалось недолгим. Он умер (или, скорее, был убит) во время осады Самарии, столицы Израильского царства. Новый царь, Саргон II (722—705 гг. до н. э.), в своих надписях вопреки обычаю ничего не пишет о своем отце. Из этого следует, что его права на престол были весьма проблематичны. Но по своим способностям он мало в чем уступал Тиглатпаласару III. Между тем перед ним стояли трудные проблемы. В Вавилонии захватил власть халдейский вождь Мардук-апла-иддин II, на севере Урарту оправилось от разгрома и вновь готовилось к активным действиям. В Сирии возникла новая антиассирийская коалиция. Саргон начал с внутренних дел. Он торжественно подтвердил и умножил древние привилегии городов и храмов, чем привлек на свою сторону горожан и жречество (в том числе и в Вавилонии). Но Мардук-апла-иддин заключил союз с Эламом. Поход на Вавилонию, предпринятый в 720 г., оказался неудачным: ассирийцы потерпели поражение. Зато в Сирии они разбили силы коалиции и вернули отпавшие было провинции, пройдя затем всю Палестину до египетской границы. Между тем и на севере обстановка была серьезной. Кроме Урарту там появился новый страшный враг — отряды киммерийцев, пришедшие из-за Кавказа. Впрочем, они представляли более непосредственную угрозу для самого Урарту. Видимо, Саргон воспользовался тем, что киммерийцы нанесли урартам поражение, и немедленно выступил в поход (714 г. до н. э.). Ассирийцы двинулись, однако, не на Урарту, а на восток. Когда же урартский царь Руса попытался зайти в тыл ассирийскому войску, Саргон, знавший от своих разведчиков обо всех передвижениях урартской армии, мгновенно повернул на запад, ей навстречу. Для более быстрого продвижения он взял с собой лишь конницу и колесницы. В коротком и чрезвычайно кровопролитном бою урартское войско, застигнутое врасплох, было рассеяно, а сам Руса едва сумел спастись бегством. Затем ассирийское войско, почти не встречая сопротивления, разорило и разграбило Урарту и подчиненные ему мелкие царства, особенно Муцацир, где находились одно из главных святилищ урартских племен и урартская казна. В руки ассирийцев попали несметные богатства, а Урарту никогда уже не смогло оправиться от этого погрома и утратило свое значение «великой державы». В последующие годы полководцы Саргона и пограничные областеначальники подавляли мятежи на востоке и на западе, создавая при этом новые провинции. Саргон же готовился к решению главной задачи — новому завоеванию Вавилонии. В 710 г. он двинул свои войска на юг. Города Вавилонии приняли его сторону, и Мардук-апла-иддину пришлось поспешно отступить в Приморье. Саргон «при кликах ликования» вступил в Вавилон и короновался здесь в качестве царя. Своего наследника Синаххериба он женил на знатной вавилонянке. В 707 г. Саргон с огромной добычей вернулся в новую столицу Дур-Шаррукин («Крепость Саргона») к северу от Ницевии, где и прожил свои последние годы. Синаххериб (705—681 гг. до н. э.) в отличие от своего отца был сторонником военной партии, а со жрецами и горожанами не ладил. В своей политике он опирался исключительно на грубую силу. Он пренебрег совершением коронационных обрядов в Вавилоне, вследствие чего там вновь захватил власть Мардук-апла-иддин, немедленно возобновивший союз с Эламом и получивший от него военную помощь. Синаххериб выступил в поход и в сражении у Киша в 702 г. наголову разбил вавилоно-эламские войска. Но Мардук-апла-иддин снова избежал плена. 200 тыс. халдеев были угнаны ассирийцами в другие области державы, а на вавилонский трон был посажен в качестве ассирийской марионетки некий Белибни (Синаххериб упорно пренебрегал вавилонской короной). Попытки сбросить ассирийское иго имели место также в Сирии и на востоке. В Сирии Синаххериб разбил войска фил ист им с ко г о города Аккаропа, поддержанные египетскими отрядами, а затем осадил Иерусалим. Большинство других государств Сирии и Палестины поспешили изъявить покорность и уплатить дань. С осадой Иерусалима связана первая зафиксированная в истории попытка вести пропаганду среди вражеских войск. Библия повествует о том, как ассирийский военачальник обратился к стоявшим на степе иудейским военачальникам на их родном языке. Красочно описав предстоящие осажденным ужасы голода и жажды, он предложил им капитулировать. Иудейские военачальники были не прочь вести переговоры, но, дабы они были непонятны воинам гарнизона, предложили перейти на арамейский язык, игравший в Иудее того времени примерно такую же роль, как французский язык в Европе XIX в. н. э. Ассириец, однако, отклонил это предложение, поскольку, напротив, хотел быть понятым всеми. Впрочем, осада не имела успеха (видимо, из-за вспыхнувшей в ассирийской армии эпидемии), и Синаххериб удовольствовался получением с иудейского царя огромной дани и заложников. Ассирийские провинции в Сирии были расширены, а в важнейших городах финикийского и филистимского побережья посажены проассирийски настроенные правители. Чтобы раз и навсегда покончить с Мардук-апла-иддином, Синаххериб двинул армию в Приморье, подвергнув эту страну жесточайшему разгрому. Но Мардук-апла-иддин погрузил на корабли семью, часть войска, статуи богов и даже кости своих предков, пересек Персидский залив и высадился в Эламе. Правителем Вавилонии вместо недостаточно усердного Белибни Синаххериб сделал своего сына и наследника Ашшур-надип-шуми. Мардук-апла-иддина же он считал настолько опасным, что решился преследовать его даже за морем, снарядив для этого целый флот (с помощью финикийских и, возможно, греческих мастеров и мореходов. Однако Мардук-апла-иддин умер до прибытия ассирийской карательной экспедиции). Но Синаххериб своим высокомерным отношением к городам вообще, а к городам Вавилонии особенно восстановил их против себя, поэтому очередное вторжение эламитов в Северную Вавилонию почти не встретило сопротивления. Ашшур-падин-шуми был уведен пленником в Элам, где вскоре умер или был убит. В Вавилоне же эламиты посадили царем своего ставленника. Синаххериб едва спас свою армию. Последовавший вавилонский поход 693 г. имел лишь частичный успех. Новый поход 691 г. завершился грандиозным сражением при Халуле, около устья Диялы, с халдеями, вавилонянами, эламитами и даже персами. Надписи Синаххериба сообщают об одержанной ассирийцами блестящей победе, вавилонская же хроника повествует о поражении ассирийцев. В действительности, видимо, битва закончилась «вничью», но огромные потери вынудили обестороны временно прекратить военные действия. По примеру своих предшественников Синаххериб решил обзавестись новой столицей. Для этой цели он избрал Ниневию, отстроив её с величайшей пышностью. Территория города была значительно увеличена и обнесена мощными укреплениями, был построен новый дворец, обновлены храмы. Для снабжения города и разбитых вокруг него садов хорошей водой соорудили акведук. В 689 г., воспользовавшись смутами в Эламе, Синаххериб снова двинулся на Вавилон. Этот город был одним из наиболее чтимых (в том числе и самими ассирийцами) культовых центров Месопотамии, а его бог-покровитель Мардук (Бел) почитался наравне с богом Ашшуром. Но Синаххериб не слишком благоговел перед городами и храмами, даже и ассирийскими. Поэтому он учинил над Вавилоном беспримерную расправу: взяв город штурмом, разрушил его до основания, а уцелевших обитателей увел в плен. Синаххериб утверждал, что обломки храмов и городских строений были сброшены в Евфрат, а затем по специально проведенному каналу речные воды устремились на то место, где прежде стоял великий город. Статуи богов увезли в Ассирию. Эта кощунственная жестокость ужаснула всю Переднюю Азию, но вместе с тем вызвала серьезное недовольство даже в самой Ассирии. Синаххериб был вынужден сделать некоторые шаги, направленные к примирению со жрецами. Так, было объявлено, что великие боги сами прогневались на Вавилон за грехи его обитателей и решили его покинуть. Наследником престола Синаххерибу пришлось назначить сторонника жреческой партии, своего младшего сына Асархаддопа, сына вавилонянки. Все ассирийцы «от мала до велика» присягнули новому наследнику, но это, естественно, вызвало недовольство его старших братьев. На границах империи тоже начались смуты, некоторые государства вернули себе независимость (Табал в горах на юго-востоке Малой Азии), а Урарту снова отвоевало Муцацир. Синаххериб не любил своего наследника и не доверял ему. Асархаддона отослали в западные провинции, но вскоре Синаххериб был убит. Согласно Библии, его убили в храме собственные сыновья. Ассирийский источник сообщает, что Синаххериб пал мертвым между изображениями божеств-хранителей и, следовательно, в их присутствии. Похоже, что оба источника видят в смерти Синаххериба кару богов. В действительности же он нажил множество недоброжелателей среди людей, и не исключено даже, что вдохновителем убийства был сам Асархаддон. Впрочем, Асархаддону (681—669 гг. до н. э.) пришлось предпринять поход на Ниневию, чтобы отстоять свои права на престол. Братья-отцеубийцы бежали в горы. Новый царь немедленно принял меры к восстановлению Вавилона, объявив, что Мардук сжалился над своим городом и пожелал вернуться туда. Одновременно с восстановлением Эсагилы, главного храма Вавилона (при этом был построен знаменитый зиккурат, вошедший в позднейшие легенды под именем «Вавилонской башни»), начались работы по обновлению одного из главных храмов г. Ашшура. Привилегии ассирийских и вавилонских городов были вновь подтверждены и расширены, а подати в пользу храмов увеличены. Для возвращения гражданам Вавилона ранее принадлежавших им земель начали военные действия против халдейских племен и царя Приморья. Походы оказались нелегкими, но закончились успешно. Удалось также отразить угрозу нового вторжения киммерийцев. Наконец, были подавлены антиассирийские выступления в Финикии и Мелитене (на верхнем Евфрате). Ассирийцы взяли и до основания разрушили Сидон, а цари Сидона и Мелитены в цепях были приведены в Ниневию, где и казнены. На месте разрушенного Сидона ассирийцы построили свою колонию — опорный пункт для подготовки вторжения в Египет. Тем временем велись трудные войны на востоке — в Манне и Мидии. Формально здесь имелось около десятка ассирийских провинций, но фактически в большинстве из них власть ассирийцев не выходила за пределы крепостных стен, за которыми сидели их гарнизоны. Реальная власть принадлежала вождям индийских племен, пока еще разрозненных и враждовавших между собой, но уже склонявшихся к объединению. Неожиданные, хотя и не слишком серьезные вылазки предпринимали Элам и Урарту. Все эти события очень беспокоили Асархаддона. Правда, его официальные надписи сообщают лишь о победах, рисуя нам образ могучего и грозного царя, каким он описан в знаменитом стихотворении В. Брюсова. Но до нас дошли также и документы, не предназначавшиеся для постороннего глаза,— письма и запросы к оракулам. Из них видно, что Асархаддон был человеком суеверным, неуравновешенным и даже трусоватым, а победы, которые еще продолжала одерживать Ассирия, доставались ей со все большим трудом. Но все-таки Ассирия была очень сильна. Хотя первый поход в Египет в 674 г. окончился неудачей, Асархаддоп предпринял в 671 г. новый иоход, разгромил армию фараона Тахарки и захватил Мемфис. Он принял титул «царь царей Египта, Верхнего Египта и Эфиопии», т. е. проявил намерение продолжать захват долины Нила. Но как только Асархаддон вернулся в Ассирию, в Египте начались волнения, Ассирийские гарнизоны оказались в осаде. В 669 г. Асархаддон снова повел войска на Египет, но дорогою умер. За несколько лет до этого Асархаддон решил вопрос о престолонаследии. Его старший сын умер молодым, но оставались еще два сына (видимо, от разных жен) — Шамаш-шум-укин и Ашшур-бан-апли (Ашшурбанапал). Ашшурбанапал был, видимо, любимцем отца и бабки — энергичной и властной Наки'и, жены Синаххериба и матери Асархаддона. Поэтому он и был назначен наследником ассирийского престола, а его брат — вавилонским царем, но верховная власть над обоими царствами вручалась Ашшурбанапалу. Такое решение таило в себе семена будущего конфликта между братьями, но на первое время все обошлось благополучно. Еще при жизни отца все население Ассирии было приведено к присяге на верность Ашшурбанапалу. Он смог беспрепятственно занять ассирийский престол (669—631 или 629 гг. до н. э.). Через несколько месяцев его старший брат короновался в качестве вавилонского царя. В своих надписях Ашшурбанапал изображает себя заботливым государем, доблестным воителем, бесстрашным охотником и мудрецом, постигшим все науки, искусства и ремесла. По-видимому, этот «автопортрет» верен лишь отчасти. Из царской переписки известно, что Ашшурбанапал был слаб здоровьем или по крайней мере чрезвычайно мнителен. Вопреки утверждениям его анналов он почти никогда не принимал личного участия в военных походах. Так что, повествуя о своих физических доблестях, Ашшурбанапал, скорее всего, выдает желаемое за действительное. Но он в самом деле был довольно образован. В своем ниневийском дворце он собрал огромную библиотеку — более 20 тыс. превосходно выполненных клинописных табличек, своего рода энциклопедию тогдашних знаний и литературы. Этой библиотеке мы обязаны большей частью наших знаний о культуре древней Месопотамии. Ашшурбанапал все время заботился о пополнении своей библиотеки, сам отбирал для нее тексты. Не исключено даже, что некоторые компиляции составлены им самим. Он был также автором ряда стихотворных молитв и, возможно, принимал участие в составлении или редактировании анналов. Еще до своего вступления на престол Ашшурбанапал, согласно обычаю, руководил ведомством разведки и строительными работами и приобрел значительный административный опыт. Он был также ловким дипломатом, не брезгуя для достижения политических целей любыми интригами и даже убийствами. Характеру Ашшурбапапала были присущи злобная жестокость, стремление не только победить противника, но и максимально его унизить. Наконец, Ашшурбанапал отличался редкой даже по тем временам суеверностью и жил в постоянном страхе перед происками враждебных духов или немилостью богов. Впрочем, ход событий показал, что для его опасений имелись и реальные основания. Ассирия пока благополучно преодолевала опасности, но каждый раз все с большим трудом. Так, после нескольких лет войны, шедшей с переменным успехом, удалось усмирить Египет, вернувший было себе независимость. С главным врагом — Эламом — Ашшурбанапал попытался установить мирные отношения (возможно, лишь с целью выиграть время). Элам пренебрег этими попытками и поддержал антиассирийское восстание в Южной Месопотамии. Ассирийский поход на юг в 663 г. оказался не особенно удачным, но в том же году эламский царь и предводители восставших «внезапно» умерли. (Последние эламские цари вообще были удивительно недолговечны. Некоторые исследователи объясняют это «вырождением династии», но возможно, что причину следует искать в Ассирии...) После смерти царя в Эламе начались династические распри, и Ашшурбанапал не преминул предоставить убежище некоторым претендентам, справедливо полагая, что они пригодятся в будущем. Но в 665 г. Ассирию постиг тяжелый удар: Египет вернул себе независимость. Ашшурбанапал не решился послать против него войска — из-за угрозы со стороны Элама. В 653 г. эламский царь Те-Умман вторгся в Южную Месопотамию, был разбит, собрал новое войско и снова потерпел поражение, в результате чего был казнен вместе с сыном. Элам был отдан под власть царевичей, нашедших в свое время приют в Ассирии. Тем временем на нее надвинулась еще более грозная опасность — мятеж Шамаш-шум-укина, брата Ашшурбанаиала и номинального царя Вавилона. Ему удалось привлечь на свою сторону Египет, сирийских и палестинских царей, шейхов арабских племён, мидян, Элам и Приморье. Всех их объединяла ненависть к Ассирии и надежда сбросить ее тяжелое ярмо. Впрочем, многие племена и города Южной Месопотамии сочли более выгодным сохранить верность Ассирии. Военные действия начались в 652 г. Ашшурбанапал по обыкновению действовал силой и хитростью. Вавилон очутился в блокаде. Эламское войско, шедшее на помощь, было разбито по дороге; в тылу у него вспыхнули инспирированные ассирийцами мятежи и династические распри. Элам, таким образом, был нейтрализован, а Приморье подверглось жестокому разгрому. Все прочие участники коалиции, кроме арабов, не смогли оказать Вавилону существенной помощи. Вавилон после трехлетней осады и ужасающего голода пал в 648 г. Шамаш-шум-укип велел поджечь свой дворец и бросился в пламя. «Царем» Вавилона был назначен некий Кандалану — ассирийская марионетка. Затем настал черед Элама. В 647 и 646 гг. Элам подвергся нашествиям ассирийских войск. Последним походом Ашшурбанапал руководил лично и победителем вступил в Сузы. Город был разрушен до основания. Ашшурбанапал вывез в Ниневию неисчислимые сокровища, статуи богов и даже кости эламских царей, а также огромное число пленных. Элам после этого разгрома утратил свое прежнее значение «великой державы». Таким образом, спокойствие в империи было восстановлено, став во многих ее частях спокойствием кладбища. Но годы Ассирии были уже сочтены. О последних годах жизни Ашшурбанапала мы почти ничего не знаем (его анналы заканчиваются 636 г.). Существует даже предположение, что около 635 г. он был отстранен или отказался от власти и остаток своих дней провел в г. Харрапе, в Северной Месопотамии. Ассирия оказалась ввергнутой в гражданские войны, пока наконец один из сыновей Ашшурбанапала с помощью некоего полководца не захватил власть. Осыпанный похвалами и милостями полководец, по-видимому, вскоре сверг своего ставленника и воцарился сам. В свою очередь, он был свергнут вторым сыном Ашшурбанапала — Син-шарри-ишкуном. Точные даты всех этих событий установить пока не удастся. Возможно, что они частично совпадали во времени, т. е. одновременно три или четыре царя признавались в разных частях империи. Между тем вокруг Ассирии сгущались тучи. В 626 г. халдей Набопаласар захватил царскую власть в Вавилонии. Еще раньше к востоку от Ассирии разрозненные племена мидян объединились в Мидийское царство. Опасность с этой стороны была особенно велика: Мидия могла нанести удар в самое сердце Ассирии. Уже в 615 г. мидийцы появились у стен Ниневии. Их удалось прогнать, однако в том же году Набопаласар осадил Ашшур. Его тоже удалось отбросить, но в 614 г. в Ассирию вновь вторглись мидяне и тоже подступили к Ашшуру. Набопаласар немедленно двинул свои войска на соединение с ними. Ашшур пал до прихода вавилонян, и у его развалин цари Мидии и Вавилона заключили союз, скрепленный династическим браком. В 612 г. союзные войска осадили Ниневию и взяли ее всего через три месяца. Город был разрушен и разграблен, мидяне со своей долей добычи ушли восвояси, а вавилоняне двинулись к Харрану, куда прорвалась часть ассирийского войска во главе с неким Ашшур-убаллитом. В Харране Ашшур-убаллит II был провозглашен «царем Ассирии» и получил помощь от Египта. Вавилоняне, со своей стороны, вновь призвали на помощь мидян. В 610 г, войско Ашшур-убаллита, усиленное египетскими подкреплениями, было разбито и отброшено на западный берег Евфрата. Харрап пал, а когда в следующем году Ашшур-убаллит, получив из Египта новые подкрепления, попытался отвоевать город, он был вновь отбит вавилонским гарнизоном. В 605 г. под Каркемишем потерпели поражение главная египетская армия и остатки отрядов Ашшур-убаллита. Так закончила свое существование первая в истории человечества «мировая» держава. При этом не произошло сколько-нибудь значительных этнических перемен: погибла лишь верхушка ассирийского общества — знать и частично горожане. Сельское население осталось на своих местах, и потомки его населяют Северный Ирак до сих пор (давно утеряв аккадский язык). Культурные, административные и военные традиции Ассирии были во многом усвоены ее преемниками. Структура Ассирийского общества. В поздней Ассирии общинная и большесемейная собственность на землю исчезает. Возникает частное землевладение, а «большая семья» превращается в индивидуальную. Широкое распространение товарно-денежных отношений — характерная черта этого периода, определившая собой многие другие его особенности. Во главе ассирийского общества стоял царь, власть которого теоретически была ограничена лишь волей богов. Однако реальное содержание этой «воли» определялось соотношением сил между различными группировками знати. Следует подчеркнуть, что ассирийский царь не был ни верховным собственником всей земли, ни верховным судьей. Царем становились не столько по праву рождения, сколько в силу «божественного избрания», т. е. решения оракула, и следовательно, по желанию наиболее влиятельной в этот момент группировки. Царь находился как бы на вершине пирамиды, состоящей из крупных и мелких чиновников, т. е. сложного и разветвленного аппарата управления. Общинная знать к этому времени уже исчезла, и потому знать Ассирии — служилая. Цари старались не допускать возникновения чересчур могущественных родов. Для предотвращения этого на важнейшие посты назначались, как мы видели, евнухи. Кроме того, хотя крупные чиновники получали огромные земельные владения и множество подневольных людей, эти владения не составляли единого массива, а были преднамеренно разбросаны едва ли не по всей стране. Свои земли вельможа либо сдавал в аренду, либо заставлял их обрабатывать принадлежащих ему подневольных людей. Доход поступал к нему в денежной форме. Кроме того, крупным чиновникам доставались еще и выплаты из казны — за счет податей, даней и военной добычи. Наконец, некоторые из них пользовались доходами от провинций, «приписанных» к их должностям. Что же касается мелких чиновников, то источником их существования было либо крошечное жалованье, похожее скорее на паек, либо очень маленький служебный земельный надел. Наследование чиновничьих должностей происходило лишь по утверждении царем. При восшествии нового царя на престол все чиновники приносили «присягу» или «клятву», в которой центральное место отведено обязательству немедленно доносить царю о всяком заговоре, мятеже или злоупотреблении. В Ассирийской державе значительная часть земель принадлежала царю по праву завоевания. Сельские общины превратились в чисто административные и фискальные единицы. Земли из царского фонда раздавались крупным и мелким чиновникам в условное владение или в собственность. Личное (дворцовое) хозяйство царя и членов царской семьи было не так велико, поскольку основные доходы поступали в виде налогов. Крупными землевладельцами были храмы. Однако землепользование было повсеместно только мелким. Крупные землевладельцы (царь, храмы, вельможи) располагали сотнями, тысячами, иногда многими тысячами подчиненных им мелких хозяйств. Все земли, находившиеся в собственности или в пользовании частных лиц, облагались государственными податями и поборами в пользу храмов. И тс и другие были натуральными: «зерно изъятия» (1/10 урожая); «солома» (подать фуражом в размере 1/4 сбора); «взятие крупного и мелкого скота» (по 1 голове скота с каждых 20) и др. Главный побор в пользу храмов назывался «пятиной». С владением землей были связаны также и повинности. Повинности были и общие (военная и строительная) и специальные (песение какой-либо службы, за которую и выдавался надел). В ряде случаев цари предоставляли землевладельцам так называемый иммунитет, т. е. полное или частичное освобождение от податей и повинностей. Такое освобождение представляло собой уступку государством податей и повинностей в пользу землевладельца, что, естественно, увеличивало его доходы. Лица, пользовавшиеся той или иной степенью иммунитета от царских налогов и повинностей, назывались «свободными» (заку) или «освобожденными» (закку), но, по существу, это понятие могло включать и вельмож, и подневольных людей. Основную часть непосредственных производителей в сельском хозяйстве Ассирийской державы составляли люди, насильственно угнанные из родных мест. На новых местах их «сажали» на земли, принадлежащие царю, храмам или частным лицам. Соответственно их и обозначали термином шакну — «посаженный». Существовали также и другие категории подневольных людей. Все они были фактически прикреплены к земле, т. е. продавались, как правило, только вместе с землей и всей семьей, в составе целостного хозяйства. С правовой точки зрения все они считались рабами. Но вместе с тем эти люди могли иметь собственность (в том числе землю и рабов), заключать сделки от своего имени, вступать в брак, выступать в суде и т. п. С другой стороны, мелкое свободное крестьянство постепенно сливается с этими людьми в единое сословие подневольных земледельцев. Происходило это путем «приписывания» земель, населенных свободными крестьянами, к крупным чиновникам в виде «кормления», сначала как бы во временное пользование. Постепенно, однако, эти земли (вместе с людьми) оказывались закрепленными за вельможами навечно. Свободное население в этот период сосредоточивается в городах — центрах ремесла и торговли. Важнейшие города пользовались особыми привилегиями, освобождавшими их от повинностей и податей, т. е. их население входило в категорию «свободных». Города имели органы самоуправления в виде народного собрания и совета старейшин. Но вопросы о степени автономии и объеме привилегий того или иного города нередко по-разному толковались горожанами и царской администрацией, что приводило к серьезным конфликтам и даже гражданским войнам. Культура Ассирии. О повседневной жизни ассирийцев, особенно рядовых, мы знаем довольно мало. Дома ассирийцев были одноэтажными, с двумя внутренними двориками (второй служил «семейным кладбищем»). Стены домов сооружались из сырцовых кирпичей или были глинобитными. В Ассирии климат менее жаркий, чем в Нижней Месопотамии. Поэтому одежда ассирийцев была более основательной, чем у вавилонян. Она состояла из длинной шерстяной рубахи, поверх которой в случае надобности оборачивали еще шерстяную ткань. Ткани были белыми или окрашенными в яркие цвета с помощью растительных красок. Богатые одежды изготовлялись из тонких льняных или шерстяных тканей, отделывались бахромой и вышивкой. Из Финикии доставляли шерсть, окрашенную пурпуром, но ткань из нее была баснословно дорогой. Обувью служили сандалии из кожаных ремней, а у воинов — сапоги. Изделия ассирийских ремесленников (резная кость, каменные и металлические сосуды) нередко были весьма изысканными, но не самостоятельными по стилю: в них ощущается сильное финикийское и египетское влияние. Ведь ремесленников из этих стран массами угоняли в Ассирию. Ассирийская архитектура тоже не отличалась самобытностью, дворцы строились «на хеттский манер». Зато фризы, украшавшие внутренние помещения этих дворцов, представляют собой одну из ярчайших страниц в истории мирового искусства. Эти фризы были выполнены из известняка в очень низком рельефе и раскрашены минеральными красками. Изображают они пиры и битвы, охоту и торжественные процессии, жестокие расправы и принесение даней покоренными народами. Все эти сцены скомпонованы из готовых канонических деталей, но прихотливость и смелость композиции придают им бесконечное разнообразие. Подчеркнутый натурализм уживается в них с изысканной стилизацией, сильное движение — с плавностью линий. Цвет в этих изображениях, как и в более редких композициях из глазурованного кирпича и в росписях, имеет чисто декоративную функцию. Поэтому на них можно увидеть синих лошадей, желтые фигуры на голубом фоне и т. п. Главная тема изобразительного искусства Ассирии — царь и его деяния. Царей изображают и немногие дошедшие до нас образцы «круглой» скульптуры. Среди них особенно интересна статуэтка из янтаря и золота, изображающая Ашшур-нацир-апала II. Несмотря на миниатюрные размеры, она создает ощущение мощи и величия. Искусство ассирийских скульпторов оказало влияние на персидскую и даже греческую скульптуру. Еще и теперь ассирийские рельефы, разрозненные, нередко разбитые, почти утратившие краски, производят очень сильное впечатление. Другим важнейшим вкладом ассирийцев в историю мировой культуры является разработка литературно-историческою жанра. Царские надписи, повествующие о событиях того или иного царствования, имели в Месопотамии многовековую традицию, но только ассирийцы превратили их в настоящую литературу. Хотя эти надписи принято называть «анналами», т. е. летописями, в действительности они ими не являются. Это литературные композиции, в которых исторические события определенным образом «аранжированы», чтобы повествование выглядело более красочным, а его главный герой — царь — более мудрым, доблестным и могучим. Поэтому «анналы» содержат нередко сильные преувеличения (числа убитых врагов, размеров добычи и т. п.), и вместе с тем о многом умалчивают (преимущественно, разумеется, о неудачах). Хотя такие тексты, подобно рельефам, нередко компонуются из стандартных деталей (особенно в описании повторяющихся событий), их энергичный и красочный стиль, яркая, хотя подчас и грубоватая, образность делают их захватывающим чтением. Ассирийские историки всячески старались показать свою ученость: обильно цитировали старинные тексты, старались писать на «хорошем» аккадском языке, т. е. на литературном вавилонском диалекте. Особенности ассирийских анналов, конечно, сильно затрудняют их использование в качестве исторического источника, но зато повышают их литературную ценность (хотя и историческая ценность их огромна). Литература: Якобсон В.А. Новоассирийская держава./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М.:Знание, 1983 - с.21-44Лекция 3: Урарту, Фригия, Лидия
Малая Азия и смежные области после гибели Хеттского царства. Разрушителями Хеттской державы явились «народы моря» — этнические группы, вероятно, по большей части, как и сами хетты, индоевропейские по своим языкам, но принадлежавшие к другим ветвям этой языковой семьи. Они включали предположительно жителей бассейна Эгейского моря, а также балканские по происхождению племена, названные в ассирийских источниках «мушки», а в лувийских («хеттских иероглифических») — «муска»; мы знаем, что эти племена дошли в XII в. до н. э. до верхней долины Евфрата и здесь перешли к оседлости; эти «восточные» мушки предположительно отождествляются с первыми носителями про то армянского индоевропейского языка. Сходящиеся здесь к Евфрату долины, которые во II тысячелетии до н. э. были еще населены лувийцами и хурритами, позже, по местным преданиям, считались очагом сложения армянского народа; и не случайно как след былого долгого двуязычия в армянском языке ряд социально-бытовых терминов, связанных с горной оседлой жизнью в раннеклассовом обществе, а также названия местной флоры имеют хурритское или хуррито-урартское происхождение. Хотя армяне засвидетельствованы письменными источниками на нагорье, получившем от них свое название, лишь с VI в. до н. э., однако в промежутке между XII и VI вв. на границах этого нагорья нам больше не известно ни таких исторических ситуаций, чтобы они позволяли думать о значительных этнических перемещениях, ни появления совсем новых этнических групп, которое могло бы объяснить резкое отличие индоевропейского армянского языка от всех других известных индоевропейских и неиндоевропейских древних языков Малой Азии, Армянского нагорья и Закавказья, кроме, быть может, одного лишь фригийского языка. Однако нет также данных, которые заставляли бы думать о появлении носителей протоармяиского языка на нагорье раньше чем в XII в. до н. э.; в частности, нередко предполагаемая генетическая связь между армянами и союзом племен Ацци-Хайаса, существовавшим с XV по XIV в. до н. э. в долинах рек Чороха и верхнего Евфрата, ничем не подтверждается. Распространенный с недавних мор взгляд на протоармян как на автохтонов нагорья, основанный на большом архаизме их индоевропейского диалекта, почти сравнимого по архаизму с языками хетто-лувийской группы, нужно признать неосновательным по ряду причин. Назовем только две: во-первых, из индоевропейских языков армянский ближе всего с греческим, фракийским, отчасти с фригийским и, далее, с индоиранскими, но весьма далек от хетто-лувийского. Он вполне мог соседствовать первоначально (до XII в. до н. э.) с носителями древнеанатолийских архаичных языков не с востока, а с запада, т. е. по ту сторону Босфора и Дарданелл, где он и контактировал с протогреческим, фригийским и т. п. Если же предположить, что протоармяне были автохтонами нагорья, то хетто-лувийцы должны были издавна быть их непосредственными соседями, а их языки — являть гораздо больше сходных черт, чего не наблюдается; есть только некоторая ограниченная группа слов, заимствованных в армянский из лувийского явно в позднейший период. Во-вторых, если бы протоармяне были автохтонами нагорья, а хуррито-урарты — позднейшими пришельцами, то наблюдались бы заимствования в хуррито-урартский из армянского терминов для местной флоры, горной и сельскохозяйственной техники, специфических для нагорья социальных условий. Этого также нет; наоборот, именно такие термины в армянском языке доказуемо заимствованы из хуррито-урартского, из чего следует, что носители протоармянского языка появились на нагорье значительно позже хуррито-урартов. «Восточные» мушки, по ассирийским данным, имели пятерых «царей» и, очевидно, состояли из пяти племен. Основным центром оседлости их было, по-видимому, царство Алзи (арм. Агдзник) у слияния рек Арацани (Муратсу) н верхний Евфрат (Карасу); ассирийские источники называют Алзи также «Страной мушков». Вероятно, однако, что территория расселения восточных мушков в X— IX вв. до н. э. была шире, простираясь от гор севернее истоков р. Тигр до гор Тавра западнее верхнеевфратской долины. Следует заметить, что термин мушки применялся не только к племенам, появившимся на верхнем Евфрате в XII в. до н. э.; тот же самый термин («западные» мушки) впоследствии применялся ассирийцами, урартами и древними евреями также к фригийцам — народу, тоже пришедшему с Балкан, но осевшему не в долине верхнего Евфрата, а в центре малоазийского плато. Есть несколько древнегреческих традиций о приходе фригийцев (тех, которых называли также западными мушками) в Малую Азию; более достоверной следует признать ту, согласно которой фригийцы пришли в Малую Азию с Балкан значительно позже Троянской войны[11]. По сохранившимся надписям видно, что фригийский язык занимал в индоевропейской языковой семье промежуточное место между древнегреческим и протоармянским и, по-видимому, был близок к языку балканских фракийцев (может быть, и пеласгов), а также к балто-славянскому праязыку. В течение XI—IX вв. до н. э. Малая Азия очень медленно оправлялась после чудовищного потрясения, испытанного ею при падении Хеттской державы. Эта медленность объясняется не только разрушением большинства городов, сожжением сел н физическим истреблением немалой части населения; она объясняется также тем, что по опустошенной территории еще долго двигались разные племена. С конца XIII по середину XII в. до н. э. через полуостров с запада на восток двигались «народы моря» и «восточные» мушки; в тот же период совершали встречное передвижение, видимо, абхазские и, возможно, уже и западные протогрузинские племена. Когда же эти движения привели Хеттское царство к падению, в образовавшийся вакуум устремились фригийцы, а затем и некоторые фракийские племена. Однако каждая новая волна продвигалась не столь далеко на восток, как предшествующая, и протоармяне осели в верхнеевфратской долине, фригийцы — в центре полуострова, а фракийцы — на его северо-западе (в X— VIII вв. до н. э.). Наконец, в VIII в. до н. э. на Малую Азию с запада через Босфор вторглись фракийские же конники-треры, но они, видимо, здесь вообще не осели. С востока передвижение западного протогрузинского населения в Южное Причерноморье продолжалось, видимо, до середины VIII в., а и конце VIII в. через западные перевалы Большого Кавказа хлынули конники-киммерийцы. Античные авторы считали нашествие треров, киммерийцев, а позже и скифов явлениями одного порядка; о скифах же известно и по греческому историку Геродоту, и по характеру археологических находок в Закавказье (разнотипность домашней утвари в могильниках при однотипности оружия и т. п.), что они перевалили через Кавказ без женщин, а потом либо, уходили обратно, на север причерноморских степей, либо постепенно растворялись бесследно в переднеазиатском населении. Кроме того, в эти же века шло интенсивное заселение западного побережья Малой Азии мореходами-греками. В результате Малая Азия I тысячелетия до н. э. оказалась разделенной на следующие этнические области: все западное (эгейское) побережье и отдельные участки северного (черноморского) и южного (средиземноморского) побережий, а также о-в Кипр занимали греческие города-государства; северо-западный угол полуострова занимали пришедшие с Балкан и слившиеся с местным населением фракийские племена, центр полуострова — фригийцы, еще раньше пришедшие с Балкан и также, вероятно, отчасти смешавшиеся с хеттами; на северо-востоке полуострова, в области Понт, жили абхазские и западные протогрузинские племена, в том числе халибы[12]; запад (кроме побережья), юго-запад и юго-восток полуострова населяли народности, являвшиеся потомками хетто-лувийцев II тысячелетия до н. э.; важнейшей была самая западная из них — лидяне; самая восточная, которую мы условно называем «иероглифическими хеттами», или, точнее, «иероглифическими лувийцами» (по письменности, которой они пользовались), вероятно, соприкасалась в верхней долине Евфрата с первыми пришельцами с Балкан еще в XII в. до н. э. — «восточными» мушками, или протоармянами; наконец, на Армянском нагорье жилы хурритьт (по окраинам) и родственные им урарты (в центре). Начиная от верхнеевфратской долины и перевалов Тавра на востоке и вплоть до стен греческих городов на западе — на всей этой этнически пестрой территории в XI—IX вв. до н. э. царило запустение. Поселения существовали на старых городищах, но на значительно уменьшившихся площадях; если здесь и возникали ранее VIII в. до н.э. какие-либо государства, то мелкие, слабые и неустойчивые и не оставившие памятников письменности. Но изменение условий жизни в Малой Азии определялось не только разорением страны при падении Хеттского царства и при последующих длительных племенных передвижениях; не меньшую роль сыграли и коренные экономические сдвиги, на которые, между прочим, указывает возникновение новых, приморских торговых центров: речь идет о перестройке всей системы международного обмена, что, в свою очередь, было связано с открытием новых сырьевых ресурсов и с иссяканием старых источников сырья. Пожалуй, одним из важнейших факторов, вызвавших наступившие перемены, было открытие испанского (в начале I тысячелетия до н. э.), а позже и британского олова. Вероятно, это открытие обусловило создание в Испании государства Тартесс (по-гречески), или Таршиш (по-семитски); посредничество в торговле оловом между Тартессом и Передней Азией, надо думать, немало способствовало росту влияния городов финикийского побережья, а затем и финикийских колоний. Между тем восточные месторождения олова, которыми пользовалась ассирийская сухопутная торговля, теперь либо иссякли, либо с ними были утеряны торговые связи. Находка новых богатых источников добычи олова позволила наладить свое производство бронзы не только в Малой Азии, но также и на Армянском нагорье и в Закавказье, где вплоть до последних веков II тысячелетия до н. э. довольствовались сплавом меди с мышьяком; но вскоре в Передней Азии началась эра железных орудий. Очень важным оказалось то обстоятельство, что падение Хеттской державы положило конец хеттской монополии на добычу железа; его начинают широко вывозить с полуострова в различные страны Передней Азии и Эгейского моря. Впервые освоив технологию железа, многие народы смогли затем постепенно найти и использовать ранее лежавшие втуне собственные железные месторождения (в том числе на Армянском нагорье), и новый металл из редкости, из материала для ценных поделок стал превращаться в массовое сырье для ремесленной промышленности. Оказалось, что найти железную руду и применить ее для производства металла гораздо легче, чем найти годную для производства медь, и что новый металл, не требующий очень редко встречающегося в природе дорогого приплава — олова, несравненно доступнее и дешевле бронзы. Для ряда изделий бронза, однако, еще долго продолжала конкурировать с железом (так, для бритв, для оборонительного оружия, долгое время для наконечников стрел продолжали применять бронзу; как материал для орудий и оружия она уступила только стали). В течение XI—IX вв. до н. э. главным источником железа оставалась северо-восточная Малая Азия. Вывоза железа отсюда было достаточно для того, чтобы в IX в. до н. э. Передняя Азия перешла к железному веку; к концу VIII в., например, в царстве Урарту скопились огромные склады уже более не используемых бронзовых мечей, кинжалов и секир. Именно на торговле железом в это время расцвели главные наследники Хеттской державы — царство Мелитепа в долине верхнего Евфрата с центром в г. Мелид (ныне Малатья), принявшее древнее название «Хатти», и царство Каркемиш с династией, ведшей свою генеалогию от хеттских царей, тоже впоследствии претендовавшее на обозначение «Хатти»[13], а также и другие мелкие государства на пути из Малой Азии в Сирию и Финикию и из Малой Азии в Верхнюю и Нижнюю Месопотамию. Вступая из Финикии, Сирии или Месопотамии в верхнеевфратскую долину, этот торговый путь, проходя через царство Каркемиш и Мелитену и союзные им мелкие царства, разветвлялся: одна ветвь вела через перевалы гор на северо-запад — к серебряным копям Понтийского Тавра и к железным рудникам, ревниво охраняемым полусказочными халибами; на северном ответвлении этого же пути, в Южном Причерноморье, в конце VII в. до и. э. возникли греческие торговые колонии — города Синода и Трапезунт, вокруг которых несколько позже образовалась федерация Понт, возглавлявшаяся Синопой и включавшая греческие колонии-порты Керасунт, Котиору, Трапезунт и, возможно, Фасис (в Колхиде, близ нынешнего Поти); другая ветвь вела прямо на север — в долину р. Чорохи и далее в Колхиду (ныне Западная Грузия); третья — на северо-восток, в долину р. Араке. По этим дорогам шли грузы железа, серебра, свинца, меди и бронзы, слюды, охры, полудрагоценных камней, а также золота, вероятно колхидского. Древняя Колхида, страна, куда, по преданию, еще в незапамятные времена плавали за «золотым руном» на своем корабле «Арго» греческие герои, находилась в долинах рек Чорохи (совр. Турция) и Риони (Грузия), но о том, что не только в легенде существовало колхидское золото, теперь свидетельствуют только два-три ассирийских и урартских упоминания о захвате золота на верхнеевфратском пути и на р. Чорохи. В I тысячелетии до н. э. — вероятно, позже, чем в Колхиде,— были найдены богатейшие золотые месторождения в р. Пактол на западе Малой Азии, в Лидии. Видимо, и с этой находкой связано оживление торговых связей материковой Греции с Малой Азией в первой четверти I тысячелетия до н. э., а также рост благосостояния ионийских приморских городов. Надо полагать, что от этих городов еще до VIII в. пролег торговый путь не только в Лидию, но и далее на восток — к рудным месторождениям северо-восточной Малой Азии. Из всех государств Малой Азии XI—IX вв. до н. э. мы осведомлены только о тех, которые лежали в горах Тавра и вдоль чорохско-верхнеевфратского пути. Наши данные происходят отчасти из ассирийских, а позже и урартских военных реляций, отчасти из «хеттских» (лувийских) иероглифических надписей местных царей. Эти надписи отличаются довольно скудным содержанием; их рельефные рисуночные знаки высечены на скалах и каменных сооружениях — воротах, плитах, статуях. Но о Колхиде, например, кроме легенды об аргонавтах, мы до VIII в. до н. э. ничего не знаем из письменных источников; затем она дважды упомянута в урартских надписях — видимо, в связи с тем, что к тому времени она заняла бывшую территорию одного из хурритских царств — Страны таохов; последнее, в свою очередь, по крайней мере с XIII—XII по VIII в. до н. э. занимало бывшие земли предгосударственного объединения XV— XIV вв. Хайаса (в долине р. Чорохи и на севере верхнего Евфрата). По соседству, в горах Понта, господствовали еще совершенно первобытные порядки и правы, красочно описанные в V в. до н. э. греческим философом Ксенофонтом, проходившим эти места с военным отрядом. Цари Мелитены носили хурритские и дунайские имена, но в составе ее населения следует предполагать и протоармянский («восточномушкский») элемент; в удачные периоды она, возможно, имела владения и на левобережье верхнего Евфрата, где, по-видимому, располагались обычно самостоятельные мелкие государства со смешанным населением. Имена царей были почти повсеместно лувийскими, что, конечно, не исключает наличия в составе населения этих царств и различных других этнических компонентов. Возвышение Урарту. Если для Малой Азии XI—IX веков до н. э. были периодом бедствий и глубокого упадка, то для Армянского нагорья это был период дальнейшего трудного развития, выразившегося прежде всего в завершившемся классовой расслоении общества и повсеместном создании государственной власти. Одновременно здесь происходил технологический переворот, связанный с переходом от сплава меди с мышьяком к бронзе, а затем к железу. С XI в. ассирийские набеги на нагорье были редкими и неглубокими, и данных в источниках о них мало; местные же тексты этого времени неизвестны. Поэтому мы знаем мало конкретного об этой области вплоть до середины IX в.; однако, судя по ряду косвенных данных, надо полагать, что кое-какие царства, пользовавшиеся в административной практике частью «хеттской» иероглификой, частью хурритской (и аккадской?), а позже урартской клинописью, существовали здесь и на протяжении XII — X вв. Здесь прежде всего надо отметить Алзи в долине р. Мурат (Арацани) со смешанным «восточномушкским» и хурритским населением, К этому же времени (но вне области непосредственного хеттско-хурритского влияния) следует отнести создание и местной, урартской иероглифики. Неясна этническая принадлежность мелких городов-государств, окружавших с конца II тысячелетия до н. э. оз. Урмия (на территории совр. Ирана), особенно расположенных на холмистой низменности к югу от него (в Стране маннеев); что это были именно города-государства, ясно видно по данным ассирийских анналов в сопоставлении с данными раскопок одного из этих городов; они показывают существование мощной цитадели, дворцовых и храмовых сооружений, каменных мостовых, типичной городской застройки, городских стен и т. п. Весьма возможно, что и этот район был в основном хурритским, хотя сюда еще с первой половины II тысячелетия до н. э. проникали иыдопранцы, а к IX в. до н. э. процент ираноязычного населения в этих местах, по всей видимости, был значительным. Между хурритами запада (таохами) и востока (матиенами, у оз. Урмия) были расположены места обитания близкородственных им по языку племен урартов. Подобно своим соседям — горным хурритам, и урарты с конца II тысячелетия до н. э. образовывали города-государства (или номовые государства; такие маленькие государственные единицы были в то время рассеяны на большом пространстве от верхнего Евфрата через весь Иран и вплоть до Южной Туркмения). Важнейшим из них был Муцацир. Этот город был центром культа бога Халди, который позже сделался общеурартским божеством. Еще одним урартским центром был город Тушпа (ныне Ван), известный нам из источников со второй половины IX в. здесь был центр культа бога солнца Шивини. Номовые государства Армянского нагорья были отграничены каждое естественными рубежами отрезка своей долины; и по мере того как от юго-запада к северо-востоку центральные крепости номов становились меньше и слабее, общество все более отдалялось от раннеклассового состояния, характерного для южных и юго-западных частей нагорья, и приближалось к состоянию позднего родо-племенного общества и военной демократии, характерному для большей части тогдашнего Закавказья. В XII в. ассирийские источники насчитывали в «странах (или «стране») Наири» (термин, объединявший в то время все земли от границ п-ова Малая Азия и до центральной части окраинных гор Западного Ирана) многие десятки «царей» (и «цариц», т. е. жриц божества плодородия, выступавших в поход вместе с войсками); это, конечно, были еще племенные вожди, и недаром хетты здесь не раз вели переговоры не только с «царями», но и непосредственно с народом тех или других «стран». Из описаний ассирийских походов XIII—X вв. до н. э. ясно вырисовывается существование здесь обширных, нонепрочных объединений — племенных союзов; в надписях же урартских царей VIII в. племенные объединения прослеживаются уже только к северу от оз. Ван и в особенности к северу от долины Аракса. Этническая принадлежность этих последних племен неясна. Урарту как государственное объединение, доминирующее в некоторых частях Армянского нагорья, упоминается впервые, по-видимому, ассирийским царем Ашшур-нацир-апалом II (883— 858 гг. до н. э.). После весьма длительного перерыва глубоко внутрь нагорья решился проникнуть его сын Салманасар III в 859 и 856 гг. События этих походов изображены на рельефах ассирийских бронзовых обшивок храмовых ворот. Эти рельефы позволяют судить о военном деле и вооружении урартов IX в. Урартские воины изображены здесь в подпоясанных рубахах, в шлемах с гребнями, с маленькими круглыми щитами и короткими, вероятно бронзовыми, прямыми мечами — вооружение, в общем сходное с лувийско-хурритским. Воины, обороняющие стены, вооружены также луками. То же рельефы изображают вырубку деревьев, казни знатнейших жителей, увоз ассирийцами захваченного добра в больших глиняных сосудах, положенных на повозки, и угон нагих пленных в шейных колодках. Во время похода 856 г. до н. э, ассирийцы прошли через левобережье верхнеевфратской долины — сквозь Страну мушкой (Алзи) и другие области — и вторглись в Страну таохов. Разбив царя таохов, Салмапасар повернул и ударил по Урарту с тыла — с северо-запада. Битва привела к поражению урартов и большим их потерям; ассирийцы заняли крепость и столицу одного из урартских округов; последовали обычное разорение местности и зверская расправа над населением. Пленных не брали (кроме колесничих и всадников), но угоняли лошадей и мулов и вывозили добычу. Обходя оз. Ван с севера, Салманасар, не спеша, велел соорудить в горах «огромное изображение своего величества» с надписью; затем, омыв оружие в «море Наири» (оз. Ван), ассирийцы с боем прошли далее и через владения различных мелких царьков вышли в Ассирию. Четверть века после этого ассирийцы не тревожили горцев. Урарты воспользовались передышкой для укрепления своего государства. Ко времени после 845 г. до н. э. относятся первые надписи урартского царя Сардури I на ассирийском диалекте аккадского. Эти надписи найдены в Тушпе, и полагают, что именно Сардури I сделал ее своей гражданской столицей, оставив полунезависимый Муцацир культовым центром урартов. Сардури I именует себя не только «царем Биайнели (т. е. Вана, Урарту), правителем города Тушпы», но и «царем великим, царем сильным, царем воинств, царем Наири». Эта титулатура повторяла ассирийскую с заменой слова «Ассирия» на «Наири», что означало вызов Ассирии и претензию на соперничество с ней. Претензия оказалась небезосновательной. Ассирийцы были в это время связаны тяжелой борьбой за «железный путь», которую им приходилось вести с Северосирийским союзом, возглавлявшимся тогда Мелитеной, и с Южносирийским союзом во главе с Дамаском. Лишь в 832 г. до н. э. стареющий Салманасар послал против Сардури своего полководца; однако Сардури удалось не допустить ассирийцев в глубь государства ни в этот раз, ни позже. Политику Сардури I продолжал его сын, но он рано отошел от активной деятельности, и фактическим правителем страны был Минуа, внук Сардури. Была укреплена урартская власть над Муцациром, которому вначале угрожала Ассирия (причем правителем, по-видимому, поставили брата Минуа), а также занята вся территория вплоть до западного и южного берегов Урмии; урарты вышли во фланг Ассирии. Северная граница Урарту проходила, видимо, между оз. Ван и р. Араке; здесь урарты вели упорную борьбу с вторгавшимися с севера, из-за Аракса, племенами, может быть протогрузинскими. Ко времени Минуа в Урарту учреждается система наместничеств во главе с областеначальниками, упорядочиваются культы богов и вводится общегосударственная система жертвоприношений. В каждом завоеванном номе принудительно вводился культ государственного урартского бога Халди — мера, незнакомая другим «великим державам». Незадолго до 800 г, начинается единоличное правление Минуа. Вскоре после этой даты ассирийцы потеряли свои верхреевфратские провинции, и все левобережье верхнего Евфрата, включая Алзи (Страну мушков), вошло в состав Урарту; Минуа удалось вторгнуться на территорию царства «Хатти» (Мелитены) на правобережье Евфрата и, более того, перевалив через горы, совершить набег на ассирийскую Верхнюю Месопотамию. На севере Минуа проник в Страну таохов, а также возвел новый административный центр на правом берегу Аракса, у подножия горы Арарат; отсюда урарты начали рейды на Закавказье. Во время правления Минуа по всему царству было построено много оборонительных и оросительных сооружений: один из его каналов до сих пор снабжает водой г. Ван. Урарты не останавливались перед тем, чтобы прорубать каналы в скале или облицовывать их глыбами камня. Это строительство стало возможным в результате введения стальных орудий и распространения обязательных повинностей на обширное новое население царства (случаев постройки больших оросительных сооружений руками рабов-пленных на древнем Ближнем Востоке неизвестно). Около 780 г. (датировки, предложенные разными исследователями, расходятся в пределах до десятилетия) на престол Урарту вступает Аргишти I, сын Минуа. От его правлепия дошла одна из крупнейших древневосточных надписей — огромная летопись, высеченная на отвесных склонах Ванской скалы, и другие подробные известия о его походах. В начале своего правления Аргишти повторил поход Минуа на Страну таохов, частично обратив ее в урартское наместничество, а частично обложив данью — золотом, медью, конями и рогатым скотом. Окончательно царство таохов было сокрушено Аргишти лет на 15—20 позже, причем значительная часть долины р. Чорохи, видимо, тогда же перешла в руки Колхиды. Во время первого своего похода, пройдя вдоль юго-западной периферии области колхов, Аргишти вышел к верховьям р. Куры и вернулся через долину Аракса. На западе своего царства Аргишти снаряжал военные экспедиции в верхнеевфратскую долину, на правобережье, в царство Мелитену (оно же «Хатти»). Отсюда урартскому царю удалось установить свою гегемонию над верхнеевфратскым участком «железного пути». Позже им были завоеваны районы верховьев Куры, верховьев Аракса, Севанского озера и севернее. В 4-м (?) году правления им была построена почти на месте позднейшего Еревана крепость Эребуни, заселенная 6600 воинами, взятыми в плен в Мелитене и на вернем Евфрате, по всей вероятности протоармянами по этнической принадлежности, а также и другими племенами. Все они были теперь определены на пограничную военную службу. Несколько позже Аргишти создает на левом берегу Аракса еще более крупную крепость — Аргиштихинели, которая, видимо, должна была явиться административным центром всего Закавказья. Зайдя через Мелитену во фланг Ассирии с запада и перерезав ее коммуникации с важнейшими источниками сырья, Аргишти посвятил много лет тому, чтобы обойти Ассирию также и с востока. Основным объектом была Страна маннеев к югу от Урмийского озера и расположенные еще южнее области; Аргишти доходит даже до вавилонских пределов. Успехам Аргишти, который неоднократно вторгался на собственно ассирийскую территорию, содействовала господствовавшая в Ассирии разруха, вследствие чего он часто имел дело не с царскими войсками, а с войсками полусамостоятельных наместников. Упорные набеги урартов на Страну маннеев привели к сплочению самих маннеев, так что, как только могущество урартов в следующее правление пошатнулось, на месте множества городов-государств урмийского района возникло большое царство под тем же названием Страны маннеев (она же Мана). Оно имело олигархическое управление (рядом с царем стоял совет из царских родичей и местных правителей); но и народ тоже играл заметную политическую роль. Общество Урарту. Урарту было наименее доступной врагам областью нагорья, а потому располагало наиболее благоприятными условиями развития. Для того чтобы сохраниться рядом с могущественной и воинственной Ассирией, царство Урарту должно было быстро сравняться с ней по уровню развития военной и административной техники и по мощи завоеваний. И Урарту этого добилось. С царствования Аргишти I (если не ранее) в урартской армии были, по-видимому, введены ассирийская структура подразделений и система обучения и, во всяком случае, ассирийское снаряжение и вооружение (пластинчатые панцири, остроконечные бронзовые шлемы, большие круглые бронзовые щиты, сравнительно длинные стальные мечи и лук с колчаном на 36 стрел, с железными, реже бронзовыми, наконечниками). По ассирийскому образцу организуется царский двор с тысячами евнухов. Что касается урартской административной системы, то Ассирия со второй половины VIII в., по-видимому, стала сама копировать ее. Целью как войн, так и «мирной» администрации завоеванных областей был прежде всего захват материальных ценностей, при этом нарушению торговых путей придавалось мало значения; ценности скапливались на царских и храмовых складах ради престижа, обмена подарками с другими дворами и содержания придворного штата, чиновничества и армии; в значительно меньшей мере они поступали в оборот: товарное хозяйство в горных областях Передней Азии было развито низко. В то же время скопление металла и пленных (в том числе ремесленников) в центрах Урарту способствовало высокому развитию литейного и вообще металлургического, а также ювелирного мастерства. В Урарту не было крупных царских рабовладельческих, земледельческих хозяйств. Принадлежавшие царю земли были сравнительно невелики, и продукты полеводства поступали в урартские «дворцы»-крепости главным образом в виде натурального налога с населения. В этих крепостях находились склады хлеба и фуража для войска, винные кладовые, здесь же были мастерские для первичной переработки поступающего сырья, для изготовления оружия и т. д., располагались гарнизоны и помещались наместники со своим штатом. Лучше всего такой «дворец»-крепость изучен на материале древнего города Тейшебайни, ныне городища Кармир-блур около Еревана; однако за последнее время раскопаны некоторые подобные крепости и на территории Турции и Ирана. В Тейшебайни, городе, заново построенном урартами в VII в., дома, по-видимому, строились сразу целыми кварталами, одновременно с основанием крепости. Каждая семья обитала в жилище, состоявшем из двух-трех помещений, из которых одно было только до половины крыто кровлей, покоившейся на деревянных столбах. Другая его половина служила двориком. Здесь находился врытый в землю очаг. Жители дома не имели собственных постоянных хранилищ для продуктов, не держали при доме скота: видимо, здесь жили люди, работавшие в мастерских цитадели или служившие в гарнизоне или на низших административных должностях. Мебели почти не было; главную утварь составляла глиняная посуда: в ней варили пищу, хранили зерно, масло, пиво, мелкие вещи. Из кости и дерева изготовляли коробочки, ложки, совки, гребни и т. п. В пищу шел ячмень, просо, бобовые, кунжут (на масло), виноград и изюм, а также иногда выдававшееся из дворца мясо. Известны некоторые орудия урартского земледельца: железные серпы, вилы, лопаты, грубые зернотерки из двух камней, каменные ступки-крупорушки. Образцом другого, более органично выросшего типа города на нагорьях может служить нынешнее городище Хасанлу в Стране маннеев. Здесь вместо прямых, единовременно проложенных улиц — лабиринт естественно складывавшихся переулков, больше имущественного расслоения, выражающегося в различном богатстве и размерах отдельных строений. В Урарту — может быть, и у маннеев — были известны и многоэтажные городские дома, в которых, возможно, жили большими семьями общинники. Большесемейные поселки типа хурритских «башен» были распространены и в сельской местности. Урартское общество не было этнически однородным. Помимо собственно урартов, жителей бассейпа оз. Ван, здесь обитали «хетты» (т. е. лувийцы и протоармяне), хурриты, а также представители северных (протогрузиноязычных и др.) кавказских племен; возможны и иные (иранские, арамейские?) этнические группы. Разноплеменным и разноязычным, вероятно, было и войско, что должно было сказаться в периоды военных неудач (или хотя бы отсутствия побед). Урартские надписи и титулатура царей объединяют основную массу населения под термином шурели (букв. «оружия», т. е. «воинства» или «вооруженные племена»). Они были обязаны воинской и другими повинностями и жили большими общинно-родовыми поселениями, сгруппированными вокруг окруженных стенами самоуправляющихся и царских поселений-крепостей. Так, существовали целые поселения из родичей царя. Среди царских людей выделялась высшая группа — мари. Военная и служилая знать, может быть, восходила по происхождению к местным знатным родам различных племен. Важнейшим культовым центром был муцацирский храм бога Халди; он был местом коронации урартских царей и одновременно их сокровищницей. Наряду с храмами (под двускатной крышей с колонным залом и иногда с портиком) в культе Халди существовали святилища под открытым небом — перед нишей в скале или каменной стелой («вратами» бога Халди); как храмы, так и «врата» владели огромными стадами, образовавшимися из царских пожалований и обязательных даров на жертвы, которые приносили семьи общинников; но нет никаких данных о том, чтобы храмы обладали полевыми хозяйствами. Вообще на территории Урартского царства из непромышленных отраслей хозяйства более всего было развито отгонное скотоводство (разводились главным образом овцы, крупный рогатый скот и кони); но урартские цари уделяли исключительное внимание и развитию земледелия и виноградарства — видимо, страна с трудом обеспечивала себя хлебом и вином. Из каждого похода урартские войска пригоняли наряду со множеством скота также очень много пленных — конечно, преимущественно из мирного населения. Судя по данным надписей, за каждое поколение перемещались сотни тысяч людей. Большинство пленных отдавали царю (так же как ему же, очевидно, переходила и опустошенная и вновь заселенная земля), но многие доставались и воинам. Однако хозяйство страны было не способно использовать такую массу несвободной рабочей силы, поэтому более половины взятых в плен умерщвляли, а из оставленных в живых (преимущественно мальчиков и молодых женщин) далеко не все переносили тяготы угона. Несомненно, что рабы использовались в скотоводстве и в ремесле; в какой мере и как они использовались в земледелии, неясно. Есть основание полагать, что с ними поступали так же, как в Ассирии, т. е. главным образом сажали на землю в качестве «илотов» царя или его подданных, которые вели хозяйство индивидуально, отдавая значительную часть продукта своего труда. Многих мальчиков кастрировали, пополняя евнухами штаты не только царя, но, вероятно, и областеначальников, жриц и т. п. Важно отметить, что пленных воинов часто включали в урартские пограничные части, где простое чувство самосохранения вынуждало их сражаться против врагов Урарту. Урарту времени своего расцвета. В середине VIII в.— около 760 г. до н. э. — на урартский простоя взошел Сардури II, сын Аргишти. В это время благоприятная для урартов обстановка продолжала сохраняться. Однако Сардури II пришлось неоднократно воевать в Стране маннеев и дальше к югу, вплоть до границ Вавилонии, встречая все более ожесточенное сопротивление. К концу правления Сардури Страна маннеев и другие области этой окраины добились независимости. Целый ряд походов урартского царя был направлен и в Закавказье. Число пригоняемых пленных все увеличивается: так, за один лишь год Сардури II привел из трех походов 12 735 мальчиков и 46 600 женщин. Наиболее важным направлением походов Урарту было юго-западное. Сардури дважды совершал поход вниз по Евфрату, где открывался путь в Сирию. Он вступил в сношения с Северосирийским союзом. При помощи союзов влияние Урарту распространилось до самого Дамаска, и сирийцы выступали вместе с Сардури против угрожавшей им всем Ассирии. Начиная с 781 г. до н. э. периодически происходили стычки между Урарту и Ассирией, и окраинные области то там, то здесь переходили за это время от ассирийцев к урартам. В середине века решительная стычка между двумя державами стала неизбежной. В 745 г. в Ассирии воцарился Тиглатпаласар III, проведший ряд существенных реформ, используя, по-видимому, и достижения урартской государственной практики. В частности, военная реформа Тиглатпаласара имела прототип в проведенной незадолго до этого военной реформе Сардури: полагаясь на огромное скопление продуктов и ценностей в царских хранилищах, с помощью чего урартский царь мог содержать постоянное войско на свой счет, тот сократил более 350 тыс. воинских повинностных единиц в стране (разумеется, столько ополченцев и раньше никогда не призывалось одновременно). Однако Сардури, видимо, переоценил свои возможности и слишком ослабил реформой армию. Напротив, в Ассирии реформа Тиглатпаласара, проведенная после тяжелой полосы неурядиц, разрухи и междоусобных войн, привела к большому притоку боеспособных воинов в перестроенную постоянную армию, и в схватке урартский царь оказался слабее. В битве, которая произошла в 743 г., ассирийцы нанесли Сардури и его союзникам поражение. Сардури отступил на восток от верхнего Евфрата, бросив победителям свой лагерь. Тиглатпаласар вернул Ассирии часть областей к северу от верховьев Тигра. Но, по-видимому, только в 735 г. ему удалось вторгнуться в глубь Урарту и даже осадить Тушпу, хотя взять ее цитадель он не мог. Сардури II умер в конце 30-х годов VIII в., и на престол Урарту взошел Руса I. В это трудное для его царства время центробежные силы, сдерживаемые до сих пор оружием урартских царей, получили простор для действий. Местные царьки и даже наместники из высшей урартской знати отлагались от царя Урарту; об этом мы знаем из дошедших донесений ассирийских шпионов. По сообщению одного ассирийского источника. Руса воздвиг впоследствии в Муцацирском храме статую, изображавшую его на колеснице, с надписью: «С моими двумя конями и одним колесничим рука моя овладела царской властью Урарту». Хотя в этих словах содержится похвальба, они все же передают историческую обстановку: положение Русы было очень тяжелым. Ему, однако, удалось справиться с восстанием наместников и вновь подчинить своей власти маленькое, но политически важное царство Муцацир. Как полагают, Руса реформировал и разукрупнил наместничества и построил соответственно новые крепости — административные центры (в том числе в Закавказье, например, на берегу Севана). Не ограничившись этим, Руса I вышел и в области к востоку от оз. Севан; по-видимому, он дошел по крайней мере до современного Нагорного Карабаха; оттуда он перешел Араке и закрепился там. Но едва Русе удалось вновь собрать воедино Урартское государство, как он столкнулся с серьезной внешней опасностью — вторжением из степей Северного Причерноморья в Закавказье конных отрядов киммерийцев (вероятно, через перевалы Мамисон и Клухор); они первоначально обосновались, по-видимому, в Западной Грузии и оттуда совершали набеги на Урартское царство. Опасность киммерийцев, а впоследствии скифов состояла, во-первых, в их новой тактике и, во-вторых, в их вооружении луками и стрелами с баллистически гораздо более эффективными, чем прежние, так называемыми скифскими наконечниками стрел. В течение последующих 100—150 лет все армии перевооружились этими стрелами; но пока меткость, дальнобойность и убойная сила киммерийско-скифских стрел должны были вносить панику в рады противника и окрестного населения. Однако киммерийцы, как позже и скифы, далеко не сразу научились брать крепости, а крепости были костяком Урартского государства. Руса I справился с киммерийцами, направив их поток преимущественно в Малую Азию. Но по мере нового роста сил Урарту назрела неизбежность нового столкновения с Ассирией, где тем временем воцарился еще один энергичный царь — Саргон II. Готовясь к борьбе с ним, Руса завязывает отношения с Фригией и с мелкими буферными царствами, расположенными в горах Малоазийского Тавра и на правобережье верхнего Евфрата. Урарту и Фригия. Когда именно в центре Малой Азии возникло Фригийское царство, до сих пор не установлено; расцвет его, связанный с именем знаменитого царя Мидаса, относится ко второй половине VIII в. до н. э. Этому же времени принадлежат раскопанные здания и курганные погребения фригийской столицы Гордион в долине р. Сангария (Сакарья). По преданию, Гордион был назван по имени Гордия, основателя если не Фригийского царства вообще, то, во всяком случае, Фригийской великой державы VIII в. до н. э. (По преданию, Гордий (вышедший из крестьян) поместил в столичном храме телегу, ярмо которой было закреплено хитрым узлом; говорили, будто бы развязавший этот узел будет владеть Азией. Но Александр Македонский, побывавший в Гордиоyе в IV в. до н. э., его попросту разрубил.). Первоначальная фригийская территория, если не считать Малой Фригии, выходившей к Мраморному морю, включала лесистый горный массив у истоков больших малоазийских рек; здесь находились важные, по-видимому, автономные храмовые города. Политический центр) фригийской территории находился в долине р. Сангария, а на восток она частично заходила за р. Галис (Кызыл-Ирмак), на древнюю хеттскую землю. Здесь, у южной точки изгиба р. Галис, т. е. ужо далеко за пределами первоначальной фригийской территории, оставил свою надпись (иероглификой, на лувийском языке) Гордий I. В ней он уже титулует себя «царем Востока и Запада» (середина VIII в. до н. э.). Расцвет Фригии при Гордий и при Мидасе, сыне Гордия, был быстрым и блестящим; причины этого нам не совсем ясны, однако характерна легенда, утверждавшая, будто Мидас мог превращать все в золото одним своим прикосновением. Мидас I, несомненно, помимо Фригии господствовал и над Лидией (долиной р. Гедиз), и над ее богатыми золотыми месторождениями на речке Пактол, открытыми в послехеттское время (может быть, как раз при фригийском владычестве?). На востоке влияние еще Гордия I, а затем и Мидаса I доходило до гор Тавра, а на западе — до греческих (эолийских и ионийских) городов; дочь царя одного из них была, по преданию, женой Мидаса. Именно он был первым из негреческих царей, кто принес дар в общегреческое святилище в Дельфах (золотой трон). При Мидасе расцвела фригийская металлургическая, ткацкая, деревообделочная промышленность. Интересно, что во Фригии вплоть до середины VII в. до н. э. не наблюдается признаков ввоза товаров ремесленного производства из Греции и вообще с Запада; напротив, начиная с VIII в. до н. э. в Греции почти повсеместно встречаются изделия фригийские и, по-видимому, либо прибывшие через Фригию урартские, либо имитированные во Фригии по урартским образцам. Не совсем ясно, что шло из Греции в обмен на фригийские товары. Олово? Некоторые сельскохозяйственные продукты, например оливковое масло? Рабы? Греческие мореходы могли быть естественными поставщиками рабов, точно так же как финикийские (сидонские) мореходы, о чьей пиратской деятельности красочно рассказывает греческая поэма VIII в. до н. э. «Одиссея». По данным древнееврейского религиозно-политического проповедника VI в. до н. э. Езекиила, Фригия и Табал[14] еще в его время (когда Фригия находилась в зависимости от Лидии и сама уже вряд ли захватывала много пленных на войне) продавала финикийцам наряду с бронзой также «души человеческие», скорее всего посредничая для работорговли Запада. Известно немало культурных изобретений, перенятых, по преданию, греками, а позже римлянами у фригийцев: таковы цветные фризы (лат. phrygium) под двускатной крышей храмовых и других зданий (подобные же храмовые здания сооружались и в Урарту), настенные ковры, искусство вышивки золотыми нитками, фригийский музыкальный лад, двойная свирель и кифара (род гуслей), разведение «ангорских» коз с пушистой щерстыо и декоративных роз и многое другое. О греческом влиянии на Фригию судить трудно: если не считать надгробных надписей римского времени, до нас дошло лишь немного кратких и обычно не поддающихся истолкованию надписей по-фригийски. Однако надлежит заметить, что с VIII в. и фригийцы и греки пользовались практически одним и тем же алфавитом — алфавитом подлинным, т. е. передававшим не только согласные, но и гласные. Внешне он был близок финикийскому письму начала I тысячелетия до н. э.; гораздо меньше похожи на него (я на греческий алфавит) другие малоазийские алфавиты (лидийский, карийский, ликийский и др.), хотя и они явно семитского происхождения. Однако неясно, восприняли ли фригийцы свою письменность от греков. По ряду соображений вероятно, что фригийцы заимствовали алфавит непосредственно у финикийцев, а затем сами оказали влияние на греков. В частности, последовательная передача на письме всех гласных наряду с согласными, как кажется, именно фригийское изобретение, перенятое у них греками. Очень раннее влияние греков на фригийцев видно, однако, из надписи на культовой нише («вратах бога») в скале из «Города Мидаса», где этот царь носит ахейские (микенские) титулы ванака и лавагет. Итак, в греко-фригийских взаимоотношениях фригийская сторона, видимо, не была только дающей. Тем не менее в материальной культуре (скальные сооружения, бронзовая утварь и т. п.) Фригийское царство дает больше свидетельств контактов с царством Урарту, чем с Грецией; несомненно, что оно явилось связующим звеном между Передней Азией и греками; первые участки знаменитой персидской «Царской дороги», объединявшей с VI в. до и. э. страны Эгейского моря с Востоком, уже были проложены при Мидасе. Главную роль во фригийской религии играл культ великой матери-богини Кибелы (Кубабы — культ, восходящий еще к дохурритским временам), а также молодого бога Аттиса, умирающего и воскресающего к повой жизни. В этом культе — по крайней мере позднее — были распространены оргиастические обряды и самооскопление жрецов, посвящавших себя богу, — обычай, представляющийся нам теперь изуверским. Однако культ Аттиса не случайно просуществовал весьма долго и впоследствии распространился на запад вплоть до Рима. Бытовой его основой явилось наличие тысяч евнухов во всех древневосточных государствах той поры, особенно в царских, храмовых и больших частных хозяйствах. Приверженцы культа Аттиса были не среди одних только евнухов, были они и среди полноценных мужчин и особенно среди женщин. Фригийские воины изображаются короткобородыми, с серьгами в ушах, одетыми в длинные полосатые рубахи с кисточками по подолу и высокие сапожки; шлемы они носили плетеные, копья короткие, щиты круглые, небольшие. Мода на знаменитые «фригийские колпаки», в будущем ставшие символом свободы, была, видимо, занесена во Фригию позже — киммерийцами или трерами. Таково было государство, возникшее в VIII в. до н. э. как новый важный фактор в мировой политике, государство, на которое решил ориентироваться Руса I в предстоящей борьбе Урарту с Ассирией. Ассирийский царь Саргон II был в это время занят окончательным покорением Сирии и осаждал важнейший торговый город на Евфрате — Каркемиш, который после утери своего значения Мелитеной и Арпадом стал политическим центром Северо сирийского союза. По-видимому, последний царь Каркемиша успел послать гонцов к Мидасу в 718—717 гг. и призвать его на помощь. Мидас откликнулся и, как можно думать, тогда же заключил свои союзы и со всеми государствами: Тавра. Заключение союзов было подкреплено делом: фригийские войска перевалили Тавр, и их передовые отряды вышли к Средиземному морю. Здесь, однако, они были отражены ассирийцами, и Мидас далее не двинулся, а Каркемиш был взят Саргоном. Однако столкновение с ассирийцами было слишком незначительным для того, чтобы само по себе задержать фригийцев; можно догадываться, что более важной причиной прекращения их наступления были киммерийцы, около этого времени переставшие тревожить Урарту и через область Понт ударившие по Малой Азии. Таким образом, Руса, видимо, связался с Мидасом лишь после того, как тот справился с первым натиском киммерийцев,— во всяком случае, слишком поздно: фригийское наступление во фланг Ассирии сорвалось. Саргон предпринял ряд походов в область Тавра с целью одновременно и обеспечить свой фланг, и овладеть «железным путем». Сначала он старался создать себе союзников, сажая, где возможно, своих ставленников, и передавал города одних, царей другим; он даже выдал свою дочь за одного из здешних царей; а затем уже громил непокорных. В конце концов, однако, Саргон присоединил к Ассирии все таврские царства, создав широкий клин между Фригией и Урарту (713—708 гг. до н. э.). При этом дело не обошлось без новых стычек с фригийцами. Но это было уже после того, как ассирийский царь расправился с самим царством Урарту. Еще после поражения, нанесенного Ассирией Сардури II, Страна манпеев превратилась в большое независимое царство, пытавшееся лавировать между Ассирией и Урарту; Тиглатпала-сар III и Саргон II не трогали его владений, расширяя власть Ассирии за счет более южных — мидийских областей Иранского нагорья. Руса I попытался поддержать в Стране маннеев антиассирийскую оппозицию и к тому же овладел большой полосой маннейских земель на северном и восточном побережье оз. Урмия. В 714 г. Саргон направился на Иранское нагорье, делая вид, что намерен в союзе с маннейским царем углубиться в Мидию. Руса решил этим воспользоваться для того, чтобы зайти в тыл ассирийскому войску, но прекрасно поставленная ассирийская разведка вовремя предупредила Саргона; он повернул свою армию и вблизи нынешнего Тебриза нанес Русе сокрушительное поражение; тот бежал в Тушпу и вскоре покончил с собой. Саргон же совершил в высшей степени опустошительный поход через всю территорию Урарту вокруг Урмийского и Ванского озер, минуя только урартскую столицу. Мало того, в конце похода, отпустив основную часть армии с огромной добычей в Ассирию, он неожиданно перевалил через горы в верховья Большого Заба и обрушился на Муцацир, без сопротивления перешедший в руки ассирийцев. Здесь были разграблены дворец и храм бога Халди и захвачено свыше 330 тыс. предметов искусства и ремесла: более тонны золотых, более пяти тонн серебряных и более сотни тонн бронзовых изделий, а также медных слитков. Вступивший в 713 г. на престол Урарту Лргишти II мало что мог сделать; его попытки опереться на Фригию и на таврские царства против Ассирии оказались безуспешными. С другой стороны, и завоевания Саргона II в горах Тавра оказались непрочными. При урартском царе Русе II, который правил примерно с 680 по 660 г. до н. э., Урарту переживает новый, но ужо последний период подъема. Наиболее серьезной оставалась проблема кочевых отрядов конников. Киммерийцы к этому времени усилились в Малой Азии и громили владения Мидаса, но, безусловно, совершали набеги также на ассирийскую и урартскую территории. В 680 г. новый ассирийский царь, Асархаддон, перешел через Тавр и разбил киммерийцев; вождь киммерийцев Теушпа погиб, а часть его конников пошла на ассирийскую службу. Другая часть вошла в союз с Мидасом, и совместно они совершили (или по крайней мере готовили) набег на «железный путь» в районе Мелитены. Однако союзы с такой капризной силой, как необузданные конные отряды киммерийцев и скифов, были всегда делом ненадежным, и, видимо, Русе удалось перетянуть киммерийцев на свою сторону; тогда против Урарту образовался союз Фригии, Мелитены и халдов-халибов. Для Русы II в этот момент существен был нейтралитет Ассирии. Асархаддон готовил поход против одной независимой хурритской области в горах севернее истоков р. Тигр. Наряду с Мелитеной и некоторыми другими стратегически труднодоступными районами эта область (Шубрия) была убежищем для политических беженцев и для беглецов от тягот повинностей как из Ассирии, так и из Урарту. Асархаддон поэтому тоже нуждался в Русе и соглашался на ассирийский нейтралитет. Поход Русы против Фригии, Мелитены и халдов (675 г. до ц. э.) имел успех; урарты захватили много добычи и пленных, а Фригия отдана была на поток и разграбление киммерийцам. Тогда же погиб престарелый Мидас, и ассирийцы, по-видимому принявшие участие в войне на ее последнем этапе, могли около 660 г. числить Фригию даже среди своих «провинций». Это вмешательство ассирийцев не позволило Русе II полностью развить свой успех, и, в частности, царство Мелитены благополучно пережило войну, а в 50-х годах VII в. до н. э. даже расширилось, Хотя ассирийские цари претендовали на власть над Фригией, настоящими хозяевами ее остались киммерийцы, которые вместе со вторгшимися с Балкан трерами опустошали несчастную страну более двадцати лет; после этого, однако, царство Фригии было восстановлено, но уже как зависимое от более западного государства — Лидии. От киммерийских набегов тяжело пострадали и некоторые греческие города Малой Азии. Поход ассирийцев на горную область к северу от истоков Тигра состоялся несколько позже урартского похода против Фригии, а именно в 673 г. до н. э., и также увенчался успехом. Скрывавшиеся беглецы после калечащих наказаний были выданы своим хозяевам; часть пленных была зачислена в ассирийскую армию. Скифы, упадок Урарту и возвышение лидии. Первое Армянское государство. Окончательный уход основных сил киммерийцев в Малую Азию, упадок Фригии и серьезные войны, в которые одновременно вынуждена была ввязаться Ассирия на востоке, в Мидии, а также на юге, в Египте, позволили Русе II посвятить силы развитию земледелия в Урарту, строительству оросительных каналов и новых крепостей и развязали ему руки в Закавказье. Именно ко времени Русы II относится построение нового города и крепости Тейшебайни около современного Еревана. Цитадель его почти целиком была занята гигантским административным зданием, расположенным ярусами-уступами в соответствии с рельефом скалы и включавшим многочисленные склады продуктов и мастерские. Здесь же была храмовая площадка перед каменной стелой — «ворота бога Халди». Усиление положения урартов в Закавказье было важно для них потому, что в 60—70-х годах VII в. до н. э. вдоль Каспийского моря из придонских степей продвинулась и свая группа ираноязычных конников — скифы. Они образовали род кочевого «царства», скорее всего сначала на просторах современного советского Азербайджана. Но возможно, что после народного восстания в Стране маннеев, когда царь ее обратился за помощью к Ассирии (659 г. ?), переднеазиатские скифы, выступив как союзники Ассирии, получили фактическую гегемонию и в Стране маннеев; к этому времени следует отнести перенесение их центра в район оз. Урмия, о чем свидетельствуют найденные здесь скифские «клады». В 672 г. до н. э. скифы вмешались было в ассиро-мидийскую войну, но затем вступили в союз с ассирийцами и тем самым превратились в важный, нередко решающий фактор ближневосточной политики. В 50-х годах VII в. до н. э. царь скифов Мадий во время серьезнейшей войны 654—652 гг. до н. э. между Ассирией и Вавилоном подчинил себе мидян, а затем, то ли обойдя, то ли пересекши урартскую территорию, ворвался в Малую Азию, где истребил разложившиеся от долгих беспрепятственных грабежей толпы киммерийцев. Урартское царство было настолько деморализовано всеми этими событиями, что новый его царь, Сардури III, в 643 или в 639 г. добровольно признал над собой главенство Ассирии, назвав себя в дипломатическом письме «сыном» ассирийского царя Ашшурбанапала. Но вскоре уже в самой Ассирии начались фатальные события, быстро приведшие ее к гибели, и скифы, оставив Малую Азию, распространили свои набеги на ассирийские владения. В Малой Азии Гигес, царь и основатель повой династии в Лидии, еще вынужден был вести с киммерийцами борьбу с переменным успехом, то тщетно пытаясь найти против них союзника в Ассирии, то сам вступая в союз против Ассирии с Псамметихом египетским, и в конце концов погиб в борьбе с кочевниками, которые даже взяли лидийскую столицу Сарды. Но уже его сын Ардис (651? — 613? гг. до н. э.) смог воспользоваться уходом победителей над киммерийцами — скифов Мадия - в Ассирию и фактически занять большую часть Малой Азии. Изгнав остатки киммерийцев из своего государства, Ардис предпринял завоевание ионийских городов-государств на побережье. Он овладел Присной, но не смог взять важнейший город — Милет, и война с ним продолжалась при его преемниках. В войне с Милетом и другими греческими городами лидийские цари использовали ту ожесточенную борьбу, которая уже с VIII в. до н. э. происходила там между знатью и остальной массой свободного населения (демосом), Лидяне опирались на аристократическую партию и не имели успеха в борьбе с городами, где держалось демократическое управление: под Клазоменами они потерпели жестокое поражение, а в отношении Милета были вынуждены довольствоваться заключением мира на условиях дружбы и союза. Если не считать побережий с их независимыми греческими и ликийскнми городами и независимыми же, но отсталыми племенами Понтийских гор, в Малой Азии теперь оставались три сильных царства: Лидия, унаследовавшая могущество Фригии, Киликия на юго-восточном побережье и «Дом Тогармы», т. е. бывшее царство Мелитены, сменившее, по-видимому, лувийскую династию на армянскую; мелкие царства гор Тавра, разгромленные ассирийцами, киммерийцами и снова ассирийцами и скифами, вошли в два последних царства. В верхнеевфратской долине в это время, очевидно, начался процесс создания армянской народности. Этот уголок земли был издавна населен многими этническими группами, говорившими на совершенно различных языках: лувийском, хурритском, урартском, протоармянском, возможно, и на других. Теперь языком их общения стал протоармянский (переработанный в соответствии с языковыми навыками местного, более многочисленного населения, он стал в конце концов, через много столетий, древнеармянским — общим языком нагорья и центральной части Южного Закавказья, однако слова, относящиеся к их родной природе и быту, армяне сохранили из своих прежних языков). В конце VII — начале VI в. до н. э., поскольку Закавказье, видимо, оставалось еще базой могущества скифов, царства Урарту и Страны маннеев уже не могли более оправиться. Они не вовсе погибли — сказалась сила «костяка» из царских крепостей,— но уже не могли подняться до прежнего благосостояния и могущества. Последние урартские цари проходят перед нами как бледные тени. Решающие события наступили в связи с крушением Ассирийской державы в 616—606 гг. под ударами Вавилона и Мидии. В ходе войны мидяне подчинили себе Страну маннеев (около 615—613 гг.), а затем и Урарту. В 609 г., видимо, вавилоняне совершили первый поход на Урарту, а в 606 г.— на некую «область» в Урарту под названием «Дом Ханунии», вероятно ныне Хнус, или Хыныс, по дороге на современный Эрзурум. Целью похода было, по-видимому, предотвратить нападение «Дома Тогармы» и Урарту во фланг вавилонянам в разгар их борьбы с остатками ассирийской армии и Египтом. Однако вплоть до 593 г. Урарту, Страна маннеев и Скифское царство все еще продолжали существовать — как вассальные царства Мидии (в качестве таковых они под этим годом упомянуты в библейской «Книге Иеремии»). Скифы, видимо, принимали самое активное участие в событиях этого времени, хотя исследователи сильно расходятся в оценке характера и значения их действий. Во всяком случае, между 593 и 591 гг. все три вассальных царства были уничтожены мидянами; погибли и урартские крепости. После разгрома скифов мидянами часть их ушла обратно за Большой Кавказ, другая, по сведениям греческого историка Геродота, бежала в Малую Азию, что послужило в 590 г. причиной для большой войны между Мидией (царь Киаксар) и Лидией (царь Алиатт). О ходе се можно заключить из сообщений «Книги Езекиила» и некоторых других библейских источников. Лидия подчинила себе Фригию и другие территории Малой Азии; горные племена были объединены в царство Киликию (Табал, Пиринд). В союзе с Лидией выступали Фригия, Табал. Азиатская Фракия (северо-западная Малая Азия, треры) и Понт (Раньше переводили: «Верхний Египет, Эфиопия и Ливия»; как наше, так и традиционное толкование основано на несколько субъективном «улучшении» (эмендации) дошедшего до нас явно неисправного библейского текста, но прежний перевод не подтверждается параллельными источниками. Под Понтом здесь имеется в виду союз греческих городов Южного Причерноморья.), остаток киммерийцев в Каппадокии и «Дом Тогармы». Союзники, видимо, перешли верхний Евфрат и угрожали сирийским и бывшим урартским территориям. Однако Киаксару удалось оттеснить противников до р. Галис, и после затмения солнца 28 мая 585 г. был заключен мир; граница Мидии прошла по Галису; посредниками были царь Вавилонии и царь Киликии. «Дом Тогармы» (арм. Торгом), видимо, не погиб: но некоторым, хотя и не вполне достоверным, источникам последний продолжал существовать в виде формально зависимого от Мидии Армянского царства, включавшего значительные области на западе Армянского нагорья. Центром этого царства остался город Мелид, судя по тому, что в Греции до V в. до п. э. «армяне» назывались «мелитенянами», а вавилоняне еще в V в. до н. э. именовали западную и восточную часть Армянского нагорья «Мелидом и Урарту». Вероятно, и ряд бывших урартских областей отошел к Мелиду, т. е. к Западной (или собственно) Армении. Сохранила свое существование, вероятно, и Колхида. Восточная Армения (или собственно Урарту), как и Страна маннеев была поглощена Мидией, которая перенесла свои владения и за Араке, где, по поздним преданиям, еще долго существовало среди прочего и мидийское население. Что касается Лидии, то последующее полустолетие вплоть до ее завоевания в 546 г. до н. э. Киром II Персидским было для нее периодом процветания и тесных торговых связей с греческим Западом. Именно в Лидии начали чеканить первые в мире золотые монеты, а имя ее последнего царя, Крепа, стало символом богатства. Литература: Дьяконов И.М. Урарту, Фригия, Лидия./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 45-68Лекция 4: Греция в архаический период и создание классического греческого полиса
Так называемый архаический период, охватывающий VIII— VI вв. до н. э., является началом нового важного этапа в истории древней Греции. За эти три столетия, т. с. за сравнительно короткий исторический срок, Греция далеко обогнала в своем развитии соседние страны, в том числе и страны древнего Востока, которые до того времени шли в авангарде культурного прогресса человечества. Архаический период был временем пробуждения духовных силгреческого народа после почти четырехвекового застоя. Об этом свидетельствует невиданный взрыв творческой активности. Вновь после длительного перерыва возрождаются, казалось бы, навсегда забытые виды искусства: архитектура, монументальная скульптура, живопись. Воздвигаются из мрамора и известняка колоннады первых греческих храмов. Высекают из камня и отливают в бронзе статуи. Появляются поэмы Гомера и Гесиода, удивительные по глубине и искренности чувства лирические стихи Архилоха, Саффо. Алкея и многих других поэтов. Первые философы— Фалес. Анаксимен. Анаксимандр — напряженно размышляют над вопросом о происхождении вселенной и первооснове всех вещей. Стремительный рост греческой культуры в течение VIII — VI вв. до н. э. был непосредственно связан с проходившей в это время Великой колонизацией. Ранее (см. «Ранняя древность», лекция 17) было показано, что колонизация вывела греческий мир из состояния изоляции, в котором он оказался после крушения микенской культуры. Греки сумели многому научиться у своих соседей, в особенности у народов Востока. Так, у финикийцев было заимствовано алфавитное письмо, которое греки усовершенствовали, введя обозначение не только согласных, но и гласных; отсюда ведут свое происхождение и современные алфавиты, включая русский. Из Финикии или из Сирии в Грецию попал секрет изготовления стекла из песка, а также способ добычи пурпурной краски из раковин морских моллюсков. Египтяне и вавилоняне стали учителями греков в астрономии и геометрии. Египетская архитектура и монументальная скульптура оказали сильное влияние на зарождавшееся греческое искусство. У лидийцев греки переняли такое важное изобретение, как денежная чеканка. Все эти элементы чужих культур были творчески переработаны, приспособлены к насущным потребностям жизни и вошли как органические составные части в греческую культуру. Колонизация сделала греческое общество более подвижным, более восприимчивым. Она открывала широкий простор перед личной инициативой и творческими способностями каждого человека, что способствовало высвобождению личности из-под контроля рода и ускоряло переход всего общества на более высокий уровень экономического и культурного развития. В жизни греческих полисов на первый план выдвигаются теперь мореплавание и морская торговля. Первоначально многие из колоний, находившихся на отдаленной периферии эллинского мира, оказались в экономической зависимости от своих метрополий. Колонисты остро нуждались в самом необходимом. Им не хватало таких продуктов, как вино и оливковое масло, без которых греки вообще не представляли себе нормальную человеческую жизнь. И то и другое приходилось доставлять из Греции на кораблях. Из метрополий в колонии вывозилась также глиняная посуда и другая домашняя утварь, затем ткани, оружие, украшения и т. п. Эти вещи привлекают к себе внимание местных жителей, и те предлагают в обмен на них зерно и скот, металлы и рабов. Незатейливые изделия греческих ремесленников первоначально не могли, конечно, конкурировать с высококачественными восточными товарами, которые развозили по всему Средиземноморью финикийские купцы. Тем не менее они пользовались большим спросом на удаленных от главных морских путей рынках Причерноморья, Фракии, Адриатики, где финикийские корабли появлялись сравнительно редко. В дальнейшем более дешевая, но зато и более массовая продукция греческого ремесла начинает проникать и в «заповедную зону» финикийской торговли — в Сицилию. Южную и Среднюю Италию, даже в Сирию и Египет — и постепенно завоевывает эти страны. Колонии мало-помалу превращаются в важные центры посреднической торговли между странами древнего мира. В самой Греции главными очагами экономической активности становятся полисы, стоящие во главе колонизационного движения. Среди них города острова Эвбея, Коринф и Мегара в Северном Пелопоннесе, Эгина, Самос и Родос в Эгейском архипелаге, Милет и Эфес на западном побережье Малой Азии. Открытие рынков на колониальной периферии дало мощный толчок совершенствованию ремесленного и сельскохозяйственного производства в самой Греции. Греческие ремесленники упорно совершенствуют техническое оснащение своих мастерских. На всю последующую историю античного мира никогда больше не было сделано столько открытий и изобретений, как за три столетия, составляющие архаический период. Достаточно указать на такие важные новшества, как открытие способа пайки железа или бронзового литья. Греческие вазы VII—VI вв. до н. э. поражают богатством и разнообразием форм, красотой живописного оформления. Среди них выделяются сосуды работы коринфских мастеров, расписанные в так называемом ориентализирующем, т. е. «восточном», стиле (его отличают красочность и фантастическая причудливость живописного декора, напоминающие рисунки на восточных коврах), и более поздние вазы чернофигурного стиля, в основном афинского и пелопоннесского производства. Изделия греческих керамистов и бронзолитейщиков свидетельствуют о высоком профессионализме и далеко продвинувшемся разделении труда не только между отраслями, но и внутри отдельных отраслей ремесленного производства. Основная масса керамики, вывозившаяся из Греции на внешние рынки, изготовлялась в специальных мастерских квалифицированными гончарами и художниками-вазописцами. Специалисты-ремесленники уже не были, как когда-то, бесправными одиночками, стоявшими вне общины и ее законов и нередко не имевшими даже постоянного места жительства. Теперь они образуют весьма многочисленную и довольно влиятельную социальную прослойку. На это указывает не только количественный и качественный рост ремесленной продукции, но и появление в наиболее экономически развитых полисах особых ремесленных кварталов, где селились ремесленники одной определенной профессии. Так, в Коринфе начиная уже с VII в. до н. э. существовал квартал гончаров — Керамик. В Афинах аналогичный квартал, занимавший значительную часть старого города, возник в VI в. до н. э. Все эти факты говорят о том, что в течение архаического периода в Греции произошел исторический сдвиг огромной важности: ремесло окончательно отделилось от сельского хозяйства как особая, совершенно самостоятельная отрасль товарного производства. Соответственно перестраивается и сельское хозяйство, которое может теперь ориентироваться не только на внутренние потребности семейной общины, но и на рыночный спрос. Связь с рынком становится делом первостепенной важности. Многие греческие крестьяне имели в те времена лодки или даже целые корабли, на которых они доставляли продукты своих хозяйств на рынки близлежащих городов (сухопутные дороги в гористой Греции были крайне неудобны и небезопасны из-за разбойников). В ряде районов Греции крестьяне переходят от выращивания плохо удававшихся здесь зерновых культур к более доходным многолетним культурам — винограду и масличным: превосходные греческие вина и оливковое масло пользовались огромным спросом на внешних рынках в колониях. В конце концов многие греческие государства вообще отказались от производства своего хлеба и стали жить за счет более дешевого привозного зерна. Итак, основным результатом Великой колонизации был переход греческого общества со стадии примитивного натурального хозяйства на более высокую стадию товарно-денежного хозяйства, для которой требовался универсальный эквивалент товарных сделок. В греческих городах Малой Азии, а затем и и наиболее значительных полисах европейской Греции появляются свои монетные стандарты, подражающие лидийскому. Еще до этого во многих областях Греции использовались в качестве основной меновой единицы небольшие металлические (иногда медные, иногда железные) бруски, называвшиеся оболами (букв, «спицы», «вертела»). Шесть оболов составляли драхму (букв, «горсть»), так как такое их количество можно было захватить одной рукой. Теперь эти древние названия были перенесены на новые денежные единицы, которые также стали называться оболами и драхмами. Уже в VII в. в Греции были в ходу два основных монетных стандарта — эгинский и эвбейский. Эвбейский стандарт был принят помимо острова Эвбея также в Коринфе, Афинах (с начала VI в.) и во многих западногреческих колониях, в остальных местах пользовались эгинским. В основу обеих систем денежного чекана была положена весовая единица, именуемая талантом (Талант как весовая единица был заимствовал из Передней Азии; здесь был распространен вавилонский талант (бильту, около 30 кг) из 60 мин, или 360 сиклей, и финикийский талант (киккар, около 26 кг, что равно эвбейскому таланту) из 60 мин, или 360 сиклей. Эгипский талант весил 37 кг.— Примеч. ред.), которая в обоих случаях делилась на 6000 драхм (драхмы обычно чеканились из серебра, обол — из меди или бронзы). «Деньги делают человека» — это изречение, приписываемое некоему спартанцу Аристодему, стало своеобразным девизом новой эпохи. Деньги во много раз ускорили начавшийся еще до их появления процесс имущественного расслоения общины, еще более приблизили полное и окончательное торжество частной собственности. Сделки купли-продажи распространяются теперь на все виды материальных ценностей. Не только движимое имущество: скот, одежда, утварь и т. п., но и земли, считавшиеся до сих пор собственностью не отдельных лиц, а рода или всей общины, свободно переходят из рук в руки: продаются, закладываются, передаются по завещанию или в качестве приданого. Уже упоминавшийся Гесиод советует своему читателю регулярными жертвоприношениями добиваться расположения богов, «чтобы,— заканчивает он свое наставление,— покупал ты участки других, а не твой бы — другие». Продаются и покупаются и сами деньги. Богатый человек мог отдать их в долг бедняку под процент, по нашим понятиям очень высокий (18% годовых в те времена не считалось слишком высокой нормой)[15]. Вместе с ростовщичеством появилось долговое рабство. Обычным явлением становятся сделки самозаклада. Не имея возможности своевременно расплатиться со своим кредитором, должник отдает в заклад детей, жену, а затем и самого себя. Если долг и накопившиеся по нему проценты не выплачивались и после этого, должник со всем своим семейством и остатками имущества попадал в кабалу к ростовщику и превращался в раба, положение которого ничем не отличалось от положения рабов, взятых в плен или купленных на рынке. Долговое рабство заключало в себе страшную опасность для молодых и еще не окрепших греческих государств. Оно истощало внутренние силы полисной общины, подрывало ее боеспособность в борьбе с внешними врагами. Во многих государствах принимались специальные законы, запрещавшие или ограничивавшие закабаление граждан. Примером может служить знаменитая солоновская сейсахтейя («стряхивание бремени») в Афинах (см. о ней ниже). Однако чисто законодательными мерами едва ли удалось бы искоренить это страшное социальпое зло, если бы рабам-соплеменникам не нашлась замена в лице рабов-чужеземцев, Широков распространение этой новой и для того времени, безусловно, более прогрессивной формы рабства было непосредственным образом связано с колонизацией. В те времена греки еще не вели больших войн с соседними народами. Основная масса рабов поступала на греческие рынки из колоний, где их можно было приобрести в больших количествах и по доступным ценам у местных царьков. Рабы составляли одну из главных статей скифского и фракийского экспорта в Грецию, массами вывозились из Малой Азии, Италии, Сицилии и других районов колониальной периферии. Избыток дешевой рабочей силы на рынках греческих городов впервые сделал возможным широкое применение рабского труда во всех основных отраслях производства. Покупные рабы появляются теперь не только в домах знати, но и в хозяйствах зажиточных крестьян. Рабов можно было увидеть в ремесленных мастерских и купеческих лавках, на рынках, в порту, на строительстве укреплений и храмов, на горных разработках. Везде они выполняли самую тяжелую и унизительную работу, не требовавшую специальной выучки. Благодаря этому у их хозяев — граждан полиса создавался избыток свободного времени, который они могли посвятить занятиям политикой, спортом, искусством, философией и т. п. Так закладывались в Греции основы нового рабовладельческого общества и вместе с тем новой полисной цивилизации, резко отличающейся от предшествующей ей дворцовой цивилизации крито-микенской эпохи. Первым и наиболее важным признаком, свидетельствующим о переходе греческого общества от варварства к цивилизации, было образование городов. Именно и архаическую эпоху город впервые по-настоящему отделился от деревни и политически, а также экономически подчинил ее себе. Это событие было связано с отделением ремесла от сельского хозяйства и развитием товарно-денежных отношений[16]. Почти все греческие города, за исключением колоний, выросли из укрепленных поселков гомеровской эпохи — полисов, сохранив за собой это древнее название. Между гомеровским полисом и сменившим его полисом архаическим имелось, однако, одно весьма существенное различие. Гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней, так как никаких других соперничающих с ним поселений на подвластной ему территории не существовало. Архаический полис, напротив, представлял собой столицу карликового государства, в состав которого кроме него самого входили также деревни (по-гречески комы), располагавшиеся по окраинам территории полиса и политически от него зависевшие. Следует также учитывать, что в сравнении с гомеровским временем греческие полисы архаического периода стали крупнее. Это укрупнение происходило как за счет естественного прироста населения, так и за счет искусственного слияния нескольких поселков деревенского типа в один новый город. К этой мере, называвшейся по-гречески синойкизм, т. с. «совместное поселение», прибегали многие общины для того, чтобы укрепить свою обороноспособность перед лицом враждебных соседей. Но больших городов в современном понимании этого слова в Греции еще не было. Полисы с населением в несколько тысяч человек были исключением: в большинстве городов численность жителей не превышала, по-видимому, и тысячи человек. Пример архаического полиса — древняя Смирна, откопанная археологами; часть ее находилась на полуострове, закрывавшем вход в глубокую бухту — удобную корабельную стоянку. Центр города был обнесен оборонительной стеной из кирпича на каменном доколе. В стене было несколько ворот с башнями и смотровыми площадками. Город имел правильную планировку: ряды домов шли строго параллельно друг другу. В городе действовало несколько храмов. Дома были довольно вместительны и удобны, в некоторых из них обнаружены даже терракотовые ванны. Главным жизненным центром раннегреческого города была так называемая агора, служившая местом народных собраний граждан и в то же время использовавшаяся как рыночная площадь. Свободный грек проводил здесь большую часть своего времени. Здесь он продавал и покупал, здесь же в сообществе других граждан полиса занимался политикой — решал государственные дела; здесь, на агоре, он мог узнать все важные городские новости. Первоначально агора была просто открытой площадью, лишенной каких бы то ни было построек. Позднее на пей стали устраивать деревянные или каменные сиденья, ступенями поднимавшиеся друг над другом. На этих скамьях размещался народ во время собраний. В еще более позднее время (уже в конце архаического периода) по сторонам площади воздвигались специальные навесы — портики, защищавшие людей от лучей солнца. Портики превратились в излюбленное прибежище мелочных торговцев, философов и всякой праздношатающейся публики. Прямо на агоре или неподалеку от неё располагались правительственные здания полиса: булевтерий — здание городского совета (буле), пританей— место для заседаний правящей коллегии пританов, дикастерий — здание суда и т. п. На агоре же выставлялись для всеобщего ознакомления новые законы и распоряжения правительства. Среди построек архаического города заметно выделялись своими размерами и великолепием убранства храмы главных олимпийских богов и знаменитых героев. Отдельные части наружных стен греческого храма были раскрашены в яркие тона и богато украшены скульптурой (также раскрашенной). Храм считался домом божества, и оно присутствовало в нем в виде своего изображения. Первоначально это был всего лишь грубый деревянный идол, имевший весьма отдаленное сходство с человеческой фигурой. Однако к концу архаической эпохи греки уже настолько усовершенствовались в пластическом искусстве, что высеченные ими из мрамора или отлитые в бронзе статуи богов вполне могли бы сойти за живых людей (греки представляли себе своих, богов человекоподобными существами, наделенными даром бессмертия и сверхчеловеческим могуществом). В праздничные дни бог, наряженный в свою лучшую одежду (для таких случаев в каждом храме имелся специальный гардероб), увенчанный золотым венком, милостиво принимал дары и жертвоприношения от граждан полиса, являвшихся в храм в торжественной процессии. Прежде чем приблизиться к святыне, процессия проходила через город под звуки флейт с гирляндами живых цветов и зажженными факелами, в сопровождении вооруженного эскорта. С особым великолепием справлялись празднества в честь божества данного полиса. У каждого полиса был свой особый покровитель или покровительница. Так, в Афинах это была Афина Паллада. в Аргосе — Гера, в Коринфе — Афродита, в Дельфах — Аполлон. Храм бога-«градодержателя» находился обычно в городской цитадели, которую греки называли акрополем, т. е. «верхним городом». Здесь хранилась государственная ка:ша полиса. Сюда поступали штрафы, взимавшиеся за различные преступления, и все другие виды доходов государства. В Афинах уже в VI в. вершина неприступной скалы акрополя была увенчана монументальным храмом Афины — главной богини города. Известно, как много места занимали в жизни древних греков атлетические состязания. Начиная с древнейших времен в греческих городах устраивались специальные площадки для упражнений молодежи — они назывались гимнасиями. и палестрами. Юноши и подростки проводили там целые дни независимо от времени года, усердно занимаясь богом, борьбой, кулачными боями, прыжками, метанием копья и диска. Ни один большой праздник не обходился без массового атлетического состязания — агона, в котором могли принимать участие все свободнорожденные граждане полиса, а также специально приглашенные чужеземцы. Некоторые агоны, пользовавшиеся особой популярностью, превращались в межполисные общегреческие празднества. Таковы знаменитые Олимпийские игры, на которые каждые четыре года стекались атлеты и «болельщики» со всего греческого мира, включая даже и самые отдаленные колонии. Государства-участники готовились к ним не менее серьезно, чем к предстоящей военной кампании. Победа или поражение в Олимпии были делом престижа каждого полиса. Победителя-олимпионика благодарные сограждане осыпали поистине царскими почестями (иногда даже разбирали городскую стену, чтобы расчистить путь для триумфальной колесницы победителя: считалось, что персона такого ранга в обычные ворота пройти не может). Таковы основные элементы, из которых складывалась повседневная жизнь гражданина греческого полиса в архаическую эпоху, а также и в более позднее время: коммерческие сделки на агоре, словопрения в народном собрании, участие в важнейших религиозных церемониях, атлетических упражнениях и состязаниях. А так как всеми этими видами духовной и физической деятельности можно было заниматься только в городе, то греки не представляли себе нормальной человеческой жизни вне городских стен. Лишь такой образ жизни считали они достойным свободного человека — настоящего эллина, и в этом особом образе жизни они видели свое главное отлично от всех окружающих «варварских» народов. Порожденный мощным всплеском экономической активности, которым сопровождалась Великая колонизация, раннегреческий город, в свою очередь, стал важным фактором дальнейшего экономического и социального прогресса. Городской уклад жизни с характерным для него интенсивным товарообменом и другими видами хозяйственной деятельности, в которых принимали участие массы людей самого различного происхождения, с самого начала вступил в противоречие с тогдашней структурой греческого общества, основанной на двух главных принципах: принципе сословной иерархии, разделяющем всех людей на «лучших», или «благородных», и «худших», или «низкорожденных», и принципе строгой обособленности отдельных родовых союзов как друг от друга, так и от всего внешнего мира. В городах начавшийся уже ранее, в связи с переселением в колонии, процесс ломки межродовых барьеров пошел особенно быстрыми темпами. Люди, принадлежавшие к разным родам, филам и фратриям, не только живут теперь бок о бок, в одних и тех же кварталах, но и вступают в деловые и просто дружеские контакты, заключают брачные союзы. Постепенно начинает стираться грань, отделяющая старинную родовую знать от состоятельных купцов и землевладельцев, вышедших из простонародья. Происходит сращивание этих двух прослоек в единый господствующий класс рабовладельцев. Главную роль в этом процессе играли деньги — наиболее доступный и наиболее мобильный вид собственности. Это хорошо понимали уже современники описываемых событий. «Деньги в почете всеобщем. Богатство смешало породы»,— восклицает мегарский поэт VI в. Феогнид. С ростом городов связан прогресс в области внутриполиспого и международного права. Необходимость дальнейшего развития товарно-денежных отношений, сплоченно всего населении полиса в единый гражданский коллектив трудно было согласовать с традиционными принципами родового права и морали, в соответствии с которыми каждый чужак — выходец из чужого рода или фратрии воспринимался как потенциальный враг, подлежащий уничтожению или превращению в раба. В архаическую эпоху эти воззрения постепенно начинают уступать свое место более широким и гуманным взглядам, согласно которым существует некая божественная справедливость, распространяющаяся в равной степени на всех людей, независимо от их родовой или племенной принадлежности. С таким представлением мы сталкиваемся уже в «Работах и днях» Гесиода, беотийского поэта VIII в. до н. э., хотя его ближайшему предшественнику— Гомеру оно совершенно чуждо. Боги, в понимании Гесиода, внимательно следят за правыми и неправыми делами людей. Для этой цели на землю посланы «три мириада стражей бессмертных... правых и злых человеческих дел соглядатаи, бродят по миру всюду они, облеченные мглою туманной»[17]. Главной блюстительницей права является дочь Зевса — богиня Дике («Справедливость»). О реальном прогрессе общественного правосознания свидетельствуют древнейшие сборники законов, приписываемые знаменитым законодателям: Драконту, Залевку, Харонду и др. Судя по сохранившимся отрывкам, кодексы эти были еще очень несовершенны и содержали в себе немало архаичных правовых норм и обычаев: в основе своей законы Драконта и им подобные были записью уже существовавшего обычного права. Многие из этих законов уходят своими корнями в глубины первобытной эпохи, как, например, экзотический обычай привлечения к судебной ответственности «совершивших убийство» животных и неодушевленных предметов, с которым мы сталкиваемся в одном из дошедших до нас фрагментов из законов Драконта. Вместе с тем сам факт записи права нельзя не оценить как положительный сдвиг, поскольку он свидетельствует о стремлении положить предел самоуправству влиятельных семей и родов и добиться подчинения рода судебному авторитету полиса. Запись, законов и введение правильного судопроизводства способствовали изживанию таких старинных обычаев, как кровная месть или мзда за убийство. Теперь убийство уже не считается частным делом двух семей: семьи убийцы и семьи его жертвы. В решении спора участвует вся община, представленная ее судебными органами. Передовые нормы морали и права распространяются в эту эпоху не только на соотечественников, но и на чужеземцев, граждан других полисов. Труп убитого врага уже не подвергался надругательствам (ср., например, «Илиаду», где Ахилл надругался над телом погибшего Гектора), а выдается родственникам для предания земле. Свободных эллинов, захваченных в плен на войне, как правило, не убивают и не превращают в рабов, а возвращают на родину за выкуп. Принимаются меры для искоренения морского пиратства и разбоя на суше. Отдельные полисы заключают между собой договоры, гарантируя личную безопасность и неприкосновенность имущества граждан, если они окажутся на чужой территории. Эти шаги к сближению были вызваны реальной потребностью в более тесных экономических и культурных контактах. В известной мере это вело к преодолению былой замкнутости отдельных полисов и постепенному развитию общегреческого, или, как тогда говорили, панэллинского, патриотизма. Однако дальше этих первых попыток дело не пошло. Единым народом греки все-таки не стали. Именно города были в архаический период главными очагами достижений передовой культуры. Здесь получила широкое распространение новая система письма — алфавит. Он был намного удобнее слогового письма микенской эпохи: состоял всего из 24 знаков, каждый из которых имел твердо установленное фонетическое значение. Если в микенском обществе грамота была доступна лишь немногим посвященным, входившим в замкнутую группу писцов-профессионалов, то теперь она становится общим достоянием всех граждан полиса (каждый мог овладеть элементарными навыками письма и чтения в начальной школе). Новая система письменности впервые явилась поистине универсальным средством передачи информации, которое с одинаковым успехом могло применяться и в деловой переписке, и для записи лирических стихов или философских афоризмов. Все это обусловило быстрый рост грамотности среди населения греческих полисов и, несомненно, способствовало дальнейшему прогрессу культуры во всех основных ее областях. Однако весь этот прогресс, как обычно бывает в истории, имел и свою оборотную, теневую сторону. Стремительное развитие товарно-денежных отношений, вызвавшее к жизни первые города с их передовой, жизнеутверждающей культурой, отрицательно отразилось на положении греческого крестьянства. Аграрный кризис, являвшийся главной причиной Великой колонизации, не только не утих, но, напротив, начал свирепствовать с еще большей силой. Почти повсеместно в Греции мы наблюдаем одну и ту же безотрадную картину: крестьяне массами разоряются, лишаются своих «отеческих наделов» и пополняют ряды батраков — фетов. Характеризуя обстановку, сложившуюся в Афинах на рубеже VII—VI вв. до н. э., перед реформами Солона, Аристотель писал: «Надо иметь в виду, что вообще государственный строй был олигархическим, но главное было то, что бедные находились в порабощении не только сами, но также их дети и жены. Назывались они пелатами и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей (Не со псом ясно, что хотел сказать Аристотель этой фразой. Шестидольники могли отдавать землевладельцу либо 5/6, либо 1/6 урожая. Последнее кажется более вероятным, так как при существовавшей земледельческой технике вряд ли крестьянин мог бы прокормить семью одной шестой долей урожая с участка такого размера, какой он мог обрабатывать вместе с женой и детьми.). Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих, и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона». В той или иной мере эта характеристика приложима и ко всем другим районам тогдашней Греции. Коренная ломка привычного житейского уклада весьма болезненно действовала на сознание людей архаической эпохи. В поэме Гесиода «Работы и дни» вся история человечества представлена как непрерывный упадок и движение вспять от лучшего к худшему. На земле, по мысли поэта, уже сменились четыре человеческих поколения: золотое, серебряное, медное и поколение героев. Каждое из них жило хуже, чем предыдущее, но самый тяжкий удел достался пятому, железному поколению людей, к которому причисляет себя и сам Гесиод. «Если бы мог я не жить с поколением пятого века! — горестно восклицает поэт. — Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться». Сознание своей беспомощности перед лицом «царей-дароядцев» («Цари» (басилеи) у Гесиода, так же как и у Гомера, — представители местной родовой знати, стоящие во главе общины.), по-видимому, особенно угнетало поэта-крестьянина. Об этом говорит включенная в поэму Гесиода «Басня о соловье и ястребе»:В те времена, когда Гесиод создавал свои «Работы и дни», могущество родовой знати в большинстве греческих полисов оставалось еще непоколебимым. Спустя каких-нибудь сто лет картина коренным образом меняется. Об этом мы узнаем из стихов другого поэта, уроженца Мегары Феогнида. Феогнид, хотя по рождению он принадлежал к высшей знати, чувствует себя очень неуверенно в этом меняющемся на глазах мире и, также как и Гесиод, склонен весьма пессимистично оценивать свою эпоху. Его мучает сознание необратимости социальных перемен, происходящих вокруг него:
Стихи Феогнида показывают, что процесс имущественного расслоения общины затрагивал не только крестьянство, но и знать. Многие аристократы, обуреваемые жаждой наживы, вкладывали свое состояние в различные торговые предприятия и спекуляции, но, не имея достаточной практической сметки, разорялись, уступая место более цепким и изворотливым выходцам из низов, которые благодаря своему богатству подымаются теперь на самую вершину социальной лестницы. Эти «выскочки» вызывают в душе поэта-аристократа дикую злобу и ненависть. В мечтах он видит народ возвращенным в его прежнее, полурабское состояние:
Действительность, однако, разбивает эти иллюзии глашатая аристократической реакции. Возвращение вспять уже невозможно, и поэт это сознает. Стихи Феогнида запечатлели разгар классовой борьбы, тот момент, когда взаимная вражда и ненависть борющихся партий достигли своей высшей точки. Мощное демократическое движение охватило в это время города Северного Пелопоннеса, в том числе и родной город Феогнида Мегару, также Аттику, островные полисы Эгейского моря, ионийские города Малой Азии и даже отдаленные западные колонии Италии и Сицилии. Повсюду демократы выдвигают одни и те же лозунги: «Передел земли и отмена долгов», «Равенство всех граждан полиса перед законом») (исономия), «Передача власти народу» (демократия). Это демократическое движение было неоднородно по своему социальному составу. В нем принимали участие и богатые купцы из простонародья, и зажиточные крестьяне, и ремесленники, и обездоленные массы сельской и городской бедноты. Если первые добивались прежде всего политического равенства со старинной знатью, то последних гораздо больше привлекала идея всеобщего имущественного равенства, что означало в тогдашних условиях возвращение назад, к традициям общинного родового строя, к регулярным переделам земли. Во многих местах доведенные до отчаяния крестьяне пытались осуществить на практике патриархальную утопию Гесиода и вернуть человечество обратно в «золотой век». Воодушевленные этой идеей, они захватывали имущество богачей и знати и делили его между собой, сбрасывали со своих полей ненавистные закладные столбы[18], сжигали долговые книги ростовщиков. Защищая свою собственность, богачи все чаще пускают в ход террор и насилие, и таким образом накапливавшаяся веками классовая вражда перерастает в настоящую гражданскую войну. Восстания и государственные перевороты, сопровождавшиеся зверскими убийствами, массовыми изгнаниями и конфискациями имущества побежденных, становятся в это время обычным явлением в жизни греческих городов-государств. Феогнид в одной из своих элегий обращается к читателю с предупреждением: Пусть еще в полной пока тишине наш покоится город, — Верь мне, недолго она в городе может царить. Где нехорошие люди к тому начинают стремиться, Чтоб из народных страстей пользу себе извлекать. Ибо отсюда — восстанья, гражданские войны, убийства, Также монархи,— от них обереги нас, судьба! Упоминание о монархах в последней строке — весьма симптоматично: во многих греческих государствах длившийся иногда десятилетиями социально-политический кризис разрешался установлением режима личной власти. Истощенная бесконечными внутренними смутами и распрями полисная община уже не могла противостоять притязаниям влиятельных лиц на единоличную власть, и в городе устанавливалась диктатура «сильного человека», который правил, не считаясь с законом и с традиционными учреждениями: советом, народным собранием и т. д. Таких узурпаторов греки называли тиранами (Само это слово заимствовано греками из лидийского языка и первоначально не имело бранного значения.), противопоставляя их древним царям — басилеям, правившим на основании наследственного права или всенародного избрания. Захватив власть, тиран начинал расправу со своими политическими противниками. Их казнили без суда и следствия. Целые семьи и даже роды отправлялись в изгнание, а их имущество переходило в казну тирана. В позднейшей исторической традиции, в основном враждебной тирании, само слово «тирания» стало в греческом языке синонимом беспощадного кровавого произвола. Чаще всего жертвами репрессий становились выходцы из старинных аристократических фамилий. Острие террористической политики тиранов было направлено против родовой знати. Не довольствуясь физическим истреблением наиболее видных представителей этой социальной группы, тираны всячески ущемляли её интересы, запрещая аристократам заниматься гимнастикой, собираться на совместные трапезы и попойки, приобретать рабов и предметы роскоши. Знать, являвшаяся наиболее организованной и вместе с тем самой влиятельной и богатой частью общины, представляла наибольшую опасность для единоличной власти тирана. С этой стороны ему постоянно приходилось ожидать заговоров, покушений, мятежей. По-иному складывались отношения тирана с народом. Многие тираны архаической эпохи начинали свою политическую карьеру в качестве простатов т. е. вождей и защитников демоса. Знаменитый Писистрат, захвативший власть над Афинами в 562 г. до н. э., опирался на поддержку беднейшей части афинского крестьянства, которая обитала в основном во внутренних гористых районах Аттики. «Гвардию» тирана, предоставленную Писистрату по его просьбе афинским народом, составил отряд из трехсот человек, вооруженных дубинами — обычное оружие греческого крестьянства в то смутное время. С помощью этих «дубиноносцев» Писистрат захватил афинский акрополь и таким образом стал хозяином положения в городе. Находясь у власти, тиран задабривал демос подарками, бесплатными угощениями и увеселениями во время праздников. Так, Писистрат ввел в Афинах дешевый сельскохозяйственный кредит, ссужая нуждающихся крестьян инвентарем, семенами, скотом. Он учредил два новых всенародных празднества; Великие Панафинеи и Городские Дионисии и справлял их с необыкновенной пышностью[19]. Стремлением добиться популярности среди народа были продиктованы и приписываемые многим тиранам меры по благоустройству городов: строительство водопроводов и фонтанов, сооружение новых великолепных храмов, портиков на агоре, портовых построек и т. д. Все это, однако, еще не дает нам права считать самих тиранов «борцами» за народное дело. Главной целью тиранов было всемерное укрепление владычества над полисом и в перспективе — создание наследственной династии. Осуществить эти замыслы тиран мог, лишь сломив сопротивление знати. Для этого ему и нужна была поддержка демоса или по крайней мере благожелательный нейтралитет с его стороны. В своем «народолюбии» тираны обычно не шли дальше незначительных подачек и демагогических посулов толпе. Никто из известных нам тиранов не пытался осуществить на деле основные лозунги демократического движения: «Передел земли» и «Отмена долгов». Никто из них ничего не сделал для того, чтобы демократизировать государственный строй полиса. Напротив, постоянно нуждаясь в деньгах для выплаты жалованья наемникам, для своих строительных предприятий и других надобностей, тираны облагали подданных неизвестными ранее налогами. Так, при Писистрате афиняне ежегодно отчисляли в казну тирана 1/10 своих доходов. В целом тирания не только не способствовала дальнейшему развитию рабовладельческого государства, но, напротив, тормозила его. Тактика, применявшаяся тиранами по отношению к народным массам, может быть определена как «политика кнута и пряника». Заигрывая с демосом и пытаясь привлечь его на свою сторону как возможного союзника в борьбе со знатью, тираны в то же время боялись народа. Чтобы обезопасить себя с этой стороны, они нередко прибегали к разоружению граждан полиса и вместе с тем окружали себя наемными телохранителями из числа чужеземцев или отпущенных на свободу рабов. Всякое скопление людей на городской улице или площади внушало тирану подозрения; ему казалось, что граждане что-то затевают, готовят мятеж или покушение; жилище тирана располагалось обычно в городской цитадели — на акрополе. Только здесь, в своем укрепленном гнезде, он мог чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Естественно, что в таких условиях действительно прочного союза между тираном и демосом не было и не могло быть. Единственной реальной опорой режима личной власти в греческих городах-государствах, в сущности, была наемная гвардия тиранов. Тирания оставила заметный след в истории ранней Греции. Колоритные фигуры первых тиранов — Периандра, Писистрата, Поликрата и др. — неизменно привлекали к себе внимание позднейших греческих историков. Из поколения в поколение передавались легенды об их необыкновенном могуществе и богатстве, об их сверхчеловеческой удачливости, вызывавшей зависть даже у самих богов,— таково известное предание о Поликратовом перстне, сохраненное Геродотом[20]. Стремясь придать больше блеска своему правлению и увековечить свое имя, многие тираны привлекали к своим дворам выдающихся музыкантов, поэтов, художников. Такие греческие полисы, как Коринф, Сикион, Афины, Самос, Милет, стали под властью тиранов богатыми, процветающими городами, украсились новыми великолепными постройками. Некоторые из тиранов вели довольно успешную внешнюю политику. Периандр, правивший в Коринфе с 627 по 585 г. до н. э., сумел создать большую колониальную державу, простиравшуюся от островов Ионического моря до берегов Адриатики. Знаменитый тиран о-ва Самос Поликрат за короткое время подчинил своему владычеству большую часть островных государств Эгейского моря. Писистрат успешно боролся за овладение важным морским путем, соединявшим Грецию через коридор проливов и Мраморное море с Причерноморьем. Тем ие менее вклад тиранов в социально-экономическое л культурное развитие архаической Греции нельзя преувеличивать. В этом вопросе мы вполне можем положиться на ту трезвую и беспристрастную оценку тирании, которую дал величайший из греческих историков Фукидид. «Все тираны, бывшие в эллинских государствах,— писал он,— обращали свои заботы исключительно на свои интересы, на безопасность своей личности и на возвеличение своего дома. Поэтому при управлении государством они преимущественно, насколько возможно, озабочены были принятием мер собственной безопасности; ни одного замечательного дела они не совершили, кроме разве войн отдельных тиранов с пограничными жителями». Но имея прочной социальной опоры в массах, тирания не могла стать устойчивой формой государственного устройства греческого полиса. Позднейшие греческие историки и философы, например Геродот, Платон, Аристотель, видели в тирании ненормальное, противоестественное состояние государства, своеобразную болезнь полиса, вызванную политическими смутами и социальными потрясениями, и были уверены, что долго это состояние продолжаться не может. Действительно, лишь немногие из греческих тиранов архаического периода сумели не только удержать за собой захваченный ими престол, но и передать его по наследству своим детям (Самым продолжительным было правление династии Орфагоридов в Сикионе (670—510 гг. до н. э.). На втором месте стоят коринфские Кипселиды (657—583 гг. до н. э.), на третьем — Писистратиды (560—510 гг. до н. э.)). Тирания лишь ослабила родовую знать, но окончательно сломить ее могущество не могла, да, вероятно, и не стремилась к этому. Во многих полисах вслед за свержением тирании снова наблюдаются вспышки острой борьбы. Но в круговороте гражданских войн постепенно зарождается новый тип государства — рабовладельческий полис. Формирование полиса было результатом настойчивойпреобразовательной деятельности многих поколений греческих законодателей. О большинстве из них мы почти ничего не знаем. Античная традиция донесла до нас лишь несколько имен, среди которых особенно видное место занимают имена двух выдающихся афинских реформаторов — Солона и Клисфена и великого спартанского законодателя Ликурга. Как правило, наиболее значительные преобразования проводились в обстановке, острого политического кризиса. Известен ряд случаев, когда граждане того или иного государства, доведенные до отчаяния бесконечными распрями и смутами и не видевшие иного выхода из создавшегося положения, избирали одного из своей среды посредником и примирителем. Одним из таких примирителей был Солон. Избранный в 594 г. до н. э. на должность первого архонта[21] с правами законодателя, он разработал и осуществил широкую программу социально-экономических и политических преобразований, конечной целью которых было восстановление единства полисной общины, расколотой гражданскими междоусобицами на враждующие политические группировки. Наиболее важной среди реформ Солона была коренная реформа долгового права, вошедшая в историю под образным наименованием «стряхивание бремени» (сейсахтейя). Солон и в самом деле сбросил с плеч афинского народа ненавистное бремя долговой кабалы, объявив все долги и накопившиеся по ним проценты недействительными и запретив на будущее сделки самозаклада. Сейсахтейя спасла крестьянство Аттики от порабощения и тем самым сделала возможным дальнейшее развитые демократии в Афинах. Впоследствии сам законодатель с гордостью писал об этой своей заслуге перед афинским пародом:
Освободив афинский демос от тяготевшей над ним задолженности, Солон, однако, отказался выполнить другое его требование — произвести передел земли. По словам самого Солона, в его намерение вовсе не входило «в пажитях родных дать худым и благородным долю равную иметь», т. е. полностью уравнять знать и простонародье в имущественном и социальном отношении. Солон попытался лишь приостановить дальнейший рост крупного землевладения и тем самым положить предел засилью знати в экономике Афин. Известен закон Солона, запрещавший приобретать землю свыше определенной нормы. Очевидно, эти меры имели успех, так как в дальнейшем, на протяжении VI и V вв. до н. э., Аттика оставалась но преимуществу страной среднего и мелкого землевладения, в которой даже самые большие рабовладельческие хозяйства не превышали по площади нескольких десятков гектаров. Еще один важный шаг в сторону демократизации афинского государства и укрепления его внутреннего единства был сделай в конце VI в. (между 509 и 507 гг.) Клисфеном (Между Солоном и Клисфеном в Афинах правил тиран Писистрат, а затем его сыновья. Тирания была ликвидирована в 510 г. до н. э.). Если реформы Солона подорвали экономическое могущество знати, то Клисфен, хотя и сам выходец из знатного рода, пошел еще дальше. Главной опорой аристократического режима в Афинах, так же как и во всех других греческих государствах, были родовые объединения — так называемые филы и фратрии. С древнейших времен весь афинский демос делился на четыре филы, в каждую из которых входило по три фратрии. Во главе каждой фратрии стоял знатный род, ведавший ее культовыми делами. Рядовые члены фратрии обязаны были подчиниться религиозному и политическому авторитету своих «вождей», оказывая им поддержку во всех их предприятиях. Занимай господствующее положение в родовых союзах, аристократия держала под своим контролем всю массу демоса. Против этой политической организации Клисфен и направил свой главный удар. Он ввел новую, чисто территориальную систему административного деления, распределив всех граждан по десяти филам и ста более мелким единицам — демам. Филы, учрежденные Клисфеном, не имели никакого отношения к старым родовым филам. Более того, они были составлены с таким расчетом, чтобы лица, принадлежавшие к одним и тем же родам и фратриям, были впредь политически разобщены, проживая в разных территориально-административных округах. Клисфен, по выражению Аристотеля, «смешал все население Аттики», не считаясь с его традиционными политическими и религиозными связями. Таким образом ему удалось решить одновременно три важные задачи: 1) афинский демос, и прежде всего крестьянство, составлявшее весьма значительную и вместе с тем наиболее консервативную его часть, был освобожден из-под древних родовых традиций, на которых основывалось политическое влияние знати; 2)были прекращены нередко возникавшие распри между отдельными родовыми союзами, угрожавшие внутреннему единству афинского государства; 3) были привлечены к участию в политической жизни те, кто до этого стоял вне фратрий и фил и в силу этого не пользовался гражданскими правами. Реформы Клисфена завершают собой первый этап борьбы за демократию в Афинах. В ходе этой борьбы афинский демос добился больших успехов, политически вырос и окреп. Воля демоса, выраженная путем общего голосования в народном собрании (экклесия), приобретает силу обязательного для всех закона. Все должностные лица, не исключая и самых высших — архонтов и стратегов[22], выбираются и обязаны отчитываться перед народом в своих действиях, а в том случае, если допущена какая-нибудь провинность с их стороны, могут быть подвергнуты тяжелому наказанию. Рука об руку с народным собранием работал созданный Клисфеном совет пятисот (буле) и учрежденный Солоном суд присяжных (гелием). Совет пятисот выполнял при народном собрании функции своеобразного президиума, занимаясь предварительным обсуждением и обработкой всех предложений и законопроектов, поступавших затем на окончательное утверждение в экклесию. Поэтому декреты народного собрания в Афинах начинались обычно с формулы: «Постановили совет и народ». Что касается гелиеи, то она была в Афинах высшей судебной инстанцией, в которую все граждане могли обращаться с жалобами на несправедливые решения должностных лиц. Как совет, так и суд присяжных избирались жеребьевкой по десяти филам, учрежденным Клисфеном. Благодаря этому в их состав могли попасть наравне с представителями знати также и рядовые граждане. Этим они в корне отличались от старого аристократического совета и суда — ареопага. Впрочем, до полного торжества демократических идеалов было ещё далеко. Сложившаяся в результате реформ Солона и Клисфена система государственного управления оценивалась древними как умеренная форма демократии. Наибольшим значением в политической жизни Афин пользовалась прослойка зажиточного крестьянства, оттеснившая на задний план как старую земельную знать, так и торгово-ремесленные слои городского населения. Зажиточные крестьяне — зевгиты[23] составляли политически активное ядро народного собрания. Из них же формировалось тяжеловооруженное гоплитское[24] ополчение, которое становится теперь решающей силой на полях сражений, почти совершенно вытеснив с них аристократическую конницу. Малоземельные крестьяне, равно как и городская беднота, активного участия в управлении государством в то время еще не принимали, хотя формально и те и другие считались афинскими гражданами. Следует иметь в виду, что начиная со времени Солона доступ во многие из правительственных учреждений был ограничен в Афинах высоким имущественным цензом. Так, членом совета мог стать лишь человек, принадлежавший к разряду зевгитов, т. е. тот, кто получал со своей земли не менее двухсот мер годового дохода. Самый высокий ценз был установлен для должности архонта — не менее пятисот мер годового дохода. Представители последнего, четвертого по счету разряда фетов[25] были допущены только в народное собрание и в суд присяжных. Потребовалось не одно десятилетие упорной политической борьбы для того, чтобы принцип гражданского равноправия был последовательно проведен в Афинах. Афинская демократия дает представление лишь об одном из возможных путей развития раннегреческого полиса. В течение архаического периода в Греции возникло много очень разнообразных типов и форм полисной организации. Один из самых своеобразных вариантов полисного строя сложился в Спарте — крупнейшем из дорийских государств Пелопоннеса. Начиная уже с древнейших времен социально-экономическое развитие спартанского общества приняло не совеем обычное направление. Основавшие Спарту дорийцы пришли в Лаконию как завоеватели и поработители местного ахейского населения. Примерно с середины VIII в. в Спарте, как и во многих других греческих государствах, стал ощущаться острый земельный голод. Возникшая в связи с этим проблема избыточного населения требовала своего незамедлительного решения, и спартанцы решили ее по-своему: они нашли выход в расширении своей территории за счет ближайших соседей. Главным объектом спартанской агрессии стала Мессения, богатая и обширная область в юго-западной части Пелопоннеса. Борьба за Мессению, происходившая в VIII—VII вв. до н. э., завершилась в конце концов полным завоеванием и порабощением ее населения. Захват плодородных мессенских земель позволил спартанскому правительству приостановить надвигавшийся аграрный кризис. В Спарте был осуществлен широкий передел земли и создана стабильная система землевладения, основанная на строгом соответствии между числом наделов и числом полноправных граждан. Вся земля была поделена на 9000 приблизительно одинаковых по своей доходности наделов, которые были розданы соответствующему числу спартиатов[26]. В дальнейшем правительство Спарты внимательно следило за тем, чтобы величина отдельных наделов оставалась все время неизменной (их нельзя было, например, дробить при передаче по наследству), а сами они не могли переходить из рук в руки посредством дарения, завещания, продажи и т. д. Были поделены и прикрепленные к земле государственные рабы-илоты из числа покоренных жителей Лаконии и Мессении. Сделано это было с таким расчетом, чтобы на каждый спартанский клер (земельный надел) приходилось по нескольку илотских семей, которые своим трудом обеспечивали всем необходимым самого владельца клера и всю его семью. В результате этой реформы спартанский демос превратился в замкнутое сословие профессиональных воинов-гоплитов, осуществлявших силой оружия свое господство над многотысячной массой илотов. Подневольный труд илотов избавлял спартиатов от необходимости добывать себе пропитание и оставлял им максимум свободного времени для занятий государственными делами и с овершенствования в военном искусстве. Последнее было тем более необходимо, что после завоевания Мессении в Спарте создалась крайне напряженная обстановка: здесь была нарушена основная заповедь рабовладельческой экономики, сформулированная впоследствии Аристотелем: избегать скопления больших масс рабов одного этнического происхождения. Илоты, составлявшие большинство среди трудового населения Спарты, говорили на одном и том же языке и мечтали только о том, как бы сбросить ненавистное иго спартапских завоевателей[27]. Удержать их в повиновении можно было только с помощью систематического беспощадного террора. Постоянная угроза илотского мятежа требовала максимальной сплоченности и организованности спартиатов. Поэтому одновременно с переделом земли в Спарте была проведена целая серия реформ, вошедших в историю под именем «законов Ликурга»[28]. Реформы эти в короткий срок до неузнаваемости изменили облик спартанского государства, превратив его в военный лагерь, все обитатели которого были подчинены казарменной дисциплине. С момента рождения и до смерти спартиат находился под неусыпным наблюдением особых должностных лиц (они назывались зфорами, т. е. «надзирателями»), которые обязаны были следить за неукоснительным исполнением всеми гражданами законов Ликурга. В этих законах было предусмотрено все вплоть до мельчайших деталей, таких, как покрой одежды и форма бороды и усов, которые дозволялось носить гражданам Спарты. Закон строжайше обязывал каждого спартиата отдавать своих сыновей, как только им исполнится семь лет, в специальные лагеря — агелы (букв. «стадо»), где их подвергали зверской муштре, воспитывая в подрастающем поколении выносливость, хитрость, жестокость, умение приказывать и повиноваться и другие качества, необходимые «настоящему спартанцу». Взрослые спартиаты в общеобязательном порядке посещали совместные трапезы — сисситии, ежемесячно выделяя на их устройство определенное количество продуктов. В руках правящей верхушки спартанского государства сисситии и агелы были удобным средством контроля за поведением и настроениями рядовых граждан. Государство в Спарте активно вмешивалось в личную жизнь граждан, регламентируя деторождение и супружеские отношения. В соответствии с принципом «ликургова строя» все полноправные граждане Спарты официально именовались «равными», и это были не пустые слова. В Спарте действовала на протяжении почти двух столетий целая система мер, направленных к тому, чтобы свести к минимуму любые возможности личного обогащения и тем самым приостановить рост имущественного неравенства среди спартиатов. С этой целью была изъята из обращения золотая и серебряная монета. Согласно преданию, Ликург заменил ее тяжелыми и неудобными железными оболами, уже давно вышедшими из употребления за пределами Лаконии. Торговля и ремесло считались в Спарте занятиями, позорящими гражданина. Ими могли заниматься лишь периеки, (букв, «живущие вокруг») — неполноправное население небольших городков, разбросанных по территории Лаконии и Мессении на некотором удалении от самой Спарты. Практически все пути к накоплению богатства были закрыты перед гражданами этого необыкновенного государства. Впрочем, даже если кому-то из них удалось бы сколотить состояние, воспользоваться им под бдительным надзором спартанской полиции нравов он все равно не смог бы. Все спартиаты независимо от их происхождения и общественного положения — исключения не делалось даже для стоявших во главе государства «цареи»[29] — жили в совершенно одинаковых условиях, как солдаты в казарме, носили одинаковую простую и грубую одежду, ели одинаковую пищу за общим столом в сисситиях, пользовались одинаковой домашней утварью. На производство и потребление самых незначительных предметов роскоши в Спарте был наложен строжайший запрет. Ремесленники из числа периеков изготовляли лишь самую простую и необходимую утварь, орудия труда и оружие для снаряжения спартанской армии. Ввоз же в Спарту чужеземных изделий был категорически запрещен законом. Спартанскому правительству удалось сплотить граждан перед лицом порабощенных, но постоянно готовых к возмущению илотов. Обладая большим запасом внутренней прочности, «община равных» смогла в дальнейшем выдержать такие серьезные испытания, какими были, например, великое восстание илотов 464 г. (так называемая III Мессенская война) или Пелопоннеская война 431 — 404 гг. до н. э. Принесла свои плоды и упорная военная тренировка, которой спартанцы предавались всю жизнь с неослабным рвением. Знаменитая спартанская фаланга (тяжеловооруженная пехота, державшаяся в сомкнутом строю) долгое время не знала себе равных на полях сражений и заслуженно пользовалась славой непобедимой. Спарта сумела еще до начала V в. до н. э. установить свою гегемонию над большей частью Пелопоннеса, а впоследствии попыталась распространить ее также и на всю остальную Грецию. Однако великодержавные претензии Спарты опирались лишь на ее военную силу. В экономическом и культурном отношении она сильно отставала от других греческих государств. Установление «ликургова строя» резко затормозило развитие спартанской экономики, вернув ее вспять, почти на стадию натурального хозяйства гомеровской эпохи. В атмосфере сурового военно-полицейского режима с его доведенным до абсурда культом равенства постепенно захирела, а затем и совсем исчезла яркая и своеобразная культура архаической Спарты[30]. После Тиртея, воспевшего подвиги, совершенные спартанскими воинами во время Мессенских войн, Спарта не дала ни одного значительного поэта, ни одного философа, оратора, ученого. Полный застой в социально-экономической и политической жизни и крайнее духовное оскудение — такой ценой пришлось расплачиваться спартанцам за свое господство над илотами. Замкнувшаяся в себе, отгородившаяся от внешнего мира глухой стеной вражды и недоверия, Спарта постепенно становится главным очагом политической реакции на территории Греции, надеждой и опорой всех врагов демократии. Итак, мы познакомились с двумя крайними, наиболее различавшимися формами раннегреческого полиса. Первая из этих двух форм, сложившаяся в Афинах в результате реформ Солона и Клисфена, обеспечивала гражданам гармоническое развитие личности и оказалась более способной к развитию и, следовательно, исторически более перспективной в сравнении со второй — казарменной спартанской формой полиса. Афины не знали свойственной Спарте полной политической дискриминации всех людей физического труда. Именно Афинам суждено было стать в дальнейшем главным оплотом греческой демократии и вместе с тем крупнейшим культурным центром Греции, «школой Эллады», как скажет позднее Фукидид. Говоря о существенных различиях в общественном и государственном устройстве Афин и Спарты, мы не должны упускать из виду то общее между ними, что позволяет считать их двумя разновидностями одного и того же типа государства, а именно полиса. Любой полис представляет собой самоуправляющуюся, или, как говорили греки, автономную общину, чаще всего не выходящую за пределы одного, обычно небольшого города и его ближайших окрестностей (отсюда общепринятый в современной научной литературе перевод термина полис — «город-государство»). Государства, превышающие по своим размерам эту обычную для полиса норму, встречаются в Греции лишь в виде исключения (примерами могут служить как раз Афины и Спарта, на территории которых кроме главного города, давшего имя своему государству, были еще и другие города). Основная особенность полисной организации, отличающая ее от всех других видов рабовладельческого государства, заключается в том, что здесь в управлении государством участвуют в какой-то, хотя, конечно, далеко не в равной, мере все члены данной общины, а не только избранная их часть, входящая в чрезвычайно узкий круг придворной знати, как мы чаще всего наблюдаем это в монархиях древнего Востока, Гражданская община (демос) практически сливается здесь с государством[31]. Даже в наиболее консервативных и политически отсталых греческих полисах вроде той же Спарты все полноправные граждане имели доступ в народное собрание, которое считалось носителем высшей суверенной власти в государстве[32]. Его заключительная фраза гласила: «Сила и власть пусть принадлежат народу».). Будучи выражением коллективной воли граждан полиса, решения народного собрания имели силу общеобязательного закона. В этом проявляется важнейший политический принцип, лежащий в основе полисной организации, — принцип подчинения меньшинства большинству, личности коллективу. Выше мы уже видели на примере Спарты, какие парадоксальные формы принимало подчас это всемогущество закона. Да и в других греческих государствах оформленная как закон власть коллектива над личностью и имуществом отдельного гражданина нередко простиралась весьма далеко. В Афинах, например, любой человек, какое бы высокое положение в обществе он ни занимал, мог оказаться изгнанным за пределы государства без всякой провинности с его стороны лишь на том основании, что этого хотело большинство его сограждан[33]. Используя свое право верховного контроля над жизнью и поведением отдельных граждан, полис активно вмешивался в экономику, сдерживая рост частной собственности и сглаживая, таким образом, имущественное неравенство внутри гражданской общины. Примерами такого вмешательства могут служить уже известная нам солоновская сейсахтейя в Афинах, приписываемый Ликургу земельный передел в Спарте и аналогичные экономические реформы в других полисах[34]. Для своего времени полис может считаться наиболее совершенной формой политической организации господствующего класса. Его главное преимущество перед другими формами и типами рабовладельческого государства, например перед восточной деспотией, заключается в сравнительной широте и устойчивости его социальной базы и в тех широких возможностях, которые он давал для развития частного рабовладельческого хозяйства. Полисная община объединяла в своем составе как крупных, так и мелких собственников, богатых земле и рабовладельцев и просто свободных крестьян и ремесленников, гарантируя каждому из них неприкосновенность личности и имущества и вместе с тем определенный минимум прав, и прежде всего права собственности на землю внутри полиса. В правоспособности греки видели основной признак, отличающий гражданина от негражданина. В то же время полис был военно-политическим союзом свободных собственников, направленным против всех порабощенных и эксплуатируемых и преследующим две основные цели: 1) удерживать в повинности уже имеющихся рабов; 2) организовывать военную агрессию против стран «варварского» мира, обеспечивая тем самым пополнение рабовладельческих хозяйств необходимой им рабочей силой. Литература: Андреев Ю.В. Греция в архаический период и создание классического греческого полиса./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 69-93
Лекция 5: Культура Передней Азии в первой половине I тысячелетия до н.э.
Вавилонское религиозное мировоззрение. Монархически-государственный, а не общинный характер официальной вавилонской религии и подавление общественной жизни населения, если не считать жителей привилегированных городов, привели к созданию совершенно иных идеологических форм, чем те, которые господствовали в номовых государствах Шумера[35]. С ослаблением солидарности территориальных общин все большую роль начинают играть «личные» (они же, вероятно, и семейно-общинные) боги. Таким богом могло быть любое из общевавилонских божеств, причем они не были связаны с каким-либо определенным географическим округом: бурные военные события и перемещение магистральных каналов основательно перемешали вавилонское населенно, и в касситтское время (XVI—XII вв. до н. э.) уже часто оказывается трудно определить место рождения или жительства человека по тому, кому из богов посвящено его имя. Гораздо большее значение в религии начинает придаваться личным, так сказать, взаимоотношениям отдельного человека (или главы отдельной семьи) с его собственным богом пли богиней. Это, в частности, проявляется в возникновении целого жанра молитв и псалмов, а также заклинаний и других магических текстов, рассчитанных на индивидуальное обращение человека к богу, а не на участие его в общем богослужении. В таких псалмах верующий обычно кается в нечаянном нарушении каких-то неизвестных ему правил, установленных богами, что навлекло на него несчастье. Носителями бед представлялись злые сверхъестественные силы, и заклинания имели целью унять эти силы с помощью бога. На этой почве вырабатывается сложная система демонологических представлений. Заметим, что всякая молитва обязательно сопровождалась ритуалом и, если она творилась в храме, требовала содействия священнослужителя-профессионала. Но у себя дома каждый глава семьи был жрецом семейных богов и духов предков и совершал обряды и молитвы перед маленьким настенным изображением божества. Повышение роли патриархальной семейной общины в ущерб общине территориальной, вероятно, сказалось, между прочим, на резком падении престижа древних богинь, низведенных теперь (за исключением Иштар да еще богини врачевания Гулы) почти исключительно до роли безличных супруг своих божественных мужей. Общая структура пантеона, созданного еще при III династии Ура, осталась, однако, без перемен; то же касается и сложившихся представлений о генеалогических связях между богами. Хотя царем богов (избранным их советом из числа всех) и считались либо Эллиль, либо Мардук (иногда они сливались в представлении верующих в единый образ «Владыки» — Бела), однако во главе всего мира стояла по-прежнему триада — Ану, Эллиль и Эйя, окруженные советом из семи или двенадцати «великих богов», определяющих «доли» всего на свете; все боги вообще мыслились разделенными на две родовые группы, частично, но не полностью совпадавшие с делением на божеств земли и подземного мира и на божеств небесных. В преисподней правил Нергал, подчинивший себе силою свою супругу, древнюю богиню Эрешкигаль, на небе — Ану, между небом и землей — Эллиль, в мировом океане — Эйя. Вавилонское техника и наука. Наибольшим техническим прогрессом, несомненно, был окончательный переход во II тысячелетии до н.э. к бронзе. Приплав олова к меди значительно снижал температуру плавления металла и в то же время очень улучшал его литейные качества и прочность и сильно увеличивал износостойкость. Бронзовые бритвы смогли вытеснить обсидиановые и кремневые, бронзовые лемехи плугов служили гораздо дольше медных и поэтому были экономичнее в любом хозяйстве; в военном деле бронза позволила от топориков и кинжалов перейти к мечам, а в оборонительном оружии наряду со шлемами и щитами ввести броню для бойцов и коней; теперь уже воин настолько превосходил в боевой мощи своего пленника-мужчину, что того не было необходимости убивать на месте, а можно было угнать к себе на родину и использовать как раба, если позволяли хозяйственные условия. Лишь сталь (в I тысячелетии до н.э.) смогла превзойти бронзу и технологически. По-видимому, ко II тысячелетию до н. э. надо отнести усовершенствование ткацкого стана, хотя прямых данных об этом у нас нет; во всяком случае, широкая торговля красителями свидетельствует о каких-то изменениях в текстильном деле. В строительстве в средневавилонский период появляется стеклянная полива кирпича. Скотоводство было дополнено массовым коневодством — правда, обслуживавшим исключительно войско. В последней четверти II тысячелетия до н. э. у скотоводов Сирийской степи появляется одомашненный верблюд-дромадер, хотя еще не в большом числе, но это уже позволило части племен перейти к подлинно кочевому быту[36]. Приручение верблюда, сделавшее скотоводов гораздо более подвижными, вероятно, помогало им осуществлять массовые вторжения как в Верхнюю, так и в Нижнюю Месопотамию, причем в последнем случае — напрямик из пустыни, а не обходным путем, которым некогда двигались амореи. У земледельцев Нижней Месопотамии в середине касситского времени прокладка каналов по новым, незаселенным землям привела, видимо, к повышению урожайности, особенно пшеницы и эммера. Старовавилонский период был временем расцвета вавилонской науки и в областях, менее тесно связанных с практической техникой. Светская э-дуба была средоточием науки до времен Самсуилуны Вавилонского. Она готовила главным образом писцов для царских и храмовых канцелярий, для суда и пр.; в какой-то степени э-дуба обслуживала и надобности культа, хотя богослужение осуществлялось тогда еще преимущественно не по записанным и заученным с письма текстам, а по устной традиции. Э-дуба, откопанная в Уре, находилась при частном доме, но были, видимо, и казенные, в том числе храмовые, школы. Учились не только мальчики, но иногда и девочки; так, обитель жриц в Сиппаре имела порой писцов-женщин (которые, возможно, сами жрицами не были). Несмотря на сложность клинописи, грамотность была довольно широко распространена: писать умели самые разные лица — от ведшего учет старшего пастуха и иногда даже до царя, которому грамота была менее необходима. «Писец» было почетным званием образованного человека. Однако высокопоставленные лица, как правило, писали не сами, а диктовали писцу, отсюда формула обращения в письме: «Такому-то скажи — вот что сказал такой-то» — автор письма как бы обращается не к самому адресату, а к его писцу, или гонцу, несущему письмо. Едва ли не большинство писцов знали клинопись только в пределах своих профессиональных нужд, например умели написать хозяйственную ведомость или юридический документ по установленной обычаем форме, но не умели прочесть религиозно-литературное произведение, и наоборот; часто писцы путались при передаче редких имен собственных, не включенных, в справочники, хотя то, что в них было, вызубривали хорошо, и орфографические ошибки или произвольные написания слов редки. Но к оканчивающим полный курс э-дубы — к так называемым шумерским писцам[37] — предъявлялись высокие требования. Они должны были уметь устно и письменно переводить с шумерского на аккадский и наоборот, знать шумерские грамматические термины, спряжение глагола, шумерское произношение, шумерские эквиваленты каждого аккадского слова, различные виды каллиграфии и тайнописи, технический язык жрецов и членив других профессиональных групп, все категории культовых песен, должны были уметь руководить хором и пользоваться музыкальными инструментами, составить, завернуть в глиняный конверт и опечатать документ, знать математику, включая землемерную практику, уметь подсчитать и распределить рационы, вычислить объем землекопных и строительных работ и т. д. Источником развития науки была главным образом хозяйственная практика больших, т. е. царских и храмовых, хозяйств; на её основе к концу III тысячелетия до н. э. создалась клинописная математика. Её практические основы были заложены в шумерский период, но расцвета она достигла в послешумерской э-дубе, где математика преподавалась в основном на аккадском языке. Развиваясь теперь прежде всего в школе (готовившей как учителей, так и писцов-практиков) и для школьных нужд, математика получила в э-дубе самостоятельное развитие; среди многочисленных математических справочников и задач встречаются и такие, которые не могли иметь практического применения; решение некоторых задач являлось в некотором смысле самоцелью, представляя как бы теоретический интерес. Вавилонские математики широко пользовались изобретенной еще шумерами шестидесятеричной позиционной системой счета. Вавилоняне умели решать квадратные уравнения, знали «теорему Пифагора» (более чем за тысячу лет до Пифагора). Число <А> практически принималось равным 3, хотя было известно и его более точное значение. Помимо планиметрических задач, основанных главным образом на свойствах подобных треугольников, решали и стереометрические задачи, связанные с определением объема различного рода пространственных тел, в том числе и усеченной пирамиды. Широко практиковалось черчение планов полей, местностей, отдельных зданий, но обычно не в масштабе. Из практических нужд выросли также записи медицинских и химических рецептов (сплавы, с XIII в. до н. э. — стеклянная глазурь и т. п.), равно как и исторические хроники, бывшие во II тысячелетии до н.э. еще либо сводами событий, которые считались «предзнаменованными» какими-либо природными явлениями (главным образом формой печени жертвенного ягненка), либо списками датировочных формул[38]. Хотя несомненно, что вавилонские филологи, математики, врачи, юристы, архитекторы и т. н. имели определенные теоретические взгляды, но письменно они не фиксировались; до нас дошли только списки, справочники, задачи, рецепты. Все это переписывалось в школах из века в век без всяких изменений и в отрыве от изменяющихся условий жизни, и содержание зазубривалось наизусть. Механическое заучивание задач и их решений (в том числе иногда и ошибочных) господствовало, очевидно, и в обучении математике. Система зазубривания наизусть ограничивала дальнейшие возможности развития вавилонской науки; уже одни шумерские составные идеограммы с их чтениями и переводами в современном издании на бумаге занимают несколько больших томов. Зазубренные же знания по своему объему не могли превзойти способности человеческой памяти к удерживанию сведений, логически не связанных между собой. Попыткой обобщения географических знаний является «карта мира», где земля изображена в виде плоскости, пересеченной реками Евфрат и Тигр, сбегающими с северных гор, и со всех сторон окруженной мировым океаном, на поверхности которого она, видимо, мыслилась плавающей; по ту сторону океана — острова, посещавшиеся лишь в древности мифическими героями. Предполагалось, что океан был окружен «Плотиной небес», а на ней покоилось несколько (три или семь) небесных сводов; под землей находилась преисподняя. Но географический кругозор вавилонских купцов-практиков был гораздо шире сохранившейся карты: уже в III — II тысячелетиях им была известна Индия, хотя позже путь в нее был временно утерян; к I тысячелетию до н. э. месопотамцы знали Эфиопию — Куш и Испанию — Тартесс, а также, по некоторым косвенным данным, Грецию, Среднюю Азию и снова Индию. Еще одной побудительной причиной для развития некоторых отраслей познания были — как ни странным это кажется теперь — культово-магические представления и практика. В нуждах культа разрабатывалась, например, музыкальная гармония (учение о ладах, длине струн). Среди множества ритуально-магических текстов, вошедших в вавилонский письменный канон, были и заклинания, составленные для жрецов-знахарей и гадателей. Но и занятия лженауками могли в конечном счете приносить известную пользу. Гадатели записывали, а позже переписывали в огромные своды «предзнаменования», т. е. наблюдения за природными явлениями, за поведением людей и животных, над формой овечьей цечени при жертвоприношениях, над замеченными необычными особенностями анатомии людей и животных (рождение уродов) и т. п.; такие наблюдения увязывались по принципу «после этого, значит, возможно, поэтому» с определенными событиями в жизни людей и государства. Ни одно сколько-нибудь значительное действие, предпринимаемое царем (да, вероятно, и частными лицами), не начиналось без предварительного гадания. Из записей таких «предзнаменований» вавилонянами были извлечены первые исторические обзоры важнейших событий прошлого, память о которых пытались также поддерживать с помощью обычая царей оставлять описания своих деяний (они записывались на камне либо, чаще, на глиняных конусах или цилиндрах, помещавшихся под фундаментами дворцов и храмов, с тем чтобы они были в будущем найдены при сносе здания); а из записей астрономических и метеорологических наблюдений, сначала чисто эмпирических, впоследствии, уже в I тысячелетии до н. э., развились не только астральные культы и астрология, но и вычислительная астрономия: теория видимых лунных и планетных движений, предвычисление лунных затмений. Однако уже раньше, еще до середины II тысячелетия до н. э., были описаны созвездия, наблюдались движения планет и т. д. Сравнительно высокое развитие именно астрономии было, возможно, связано с особенностями употреблявшегося лунного календаря. Первоначально каждое государство-город имело свой календарь, но после возвышения Вавилона на всю страну был распространен принятый в Вавилоне календарь Ниппура. Год состоял из 12 лунных месяцев, имевших 29 или 30 дней (поскольку период смены фаз луны равен приблизительно 29,5 суток). Из-за того что солнечный год длиннее лунного приблизительно на 11 дней, для устранения этого несоответствия вводился (со старовавилонского периода — по всей стране одновременно) дополнительный месяц, однако твердые правила относительно его вставки были установлены лишь в середине I тысячелетия до ц. э.; во II тысячелетии до н. э. високосные месяцы вставлялись по усмотрению царской администрации, и нередко, вероятно, с целью увеличить поступающие поборы. Однако в любом случае необходимо было сообразовываться с реальными временами года, а действительная величина расхождения года лунного с солнечным могла быть установлена лишь путем астрономических наблюдений. Вместе с клинописью вавилонские науки — и лженауки — были занесены во все страны Передней Азии; но с течением времени, особенно после вымирания клинописной грамоты, многие научные открытия вавилонян (например, в области математики, химии) были утеряны и впоследствии открывались заново; однако греческая и италийская (в первую очередь этрусская) культура кое-что заимствовала и у вавилонян, как из наук, так и из лженаук (например, «науку» о гадании по печени), хотя, по-видимому, не непосредственно, а через Финикию и Малую Азию. Но с поздневавилонской астрономией (IV—II вв. до н. э.) греческие ученые знакомились и непосредственно, и она оказала на них заметное влияние; исторические знания вавилонян были переданы грекам вавилонянином Беросом, около 290 г. до н. э. составившим также по-гречески историю своей страны. Шумеро-вавилонская система мер и весов легла в основу многих метрологических систем древней Передней Азии и оказала косвенное влияние на греческую метрологию, а шестидесятеричная система счета через вавилонских и греческих, астрономов дошла и до нашего времени: именно этой системой мы пользуемся и сейчас, когда оперируем градусами, минутами и секундами. Вавилонсая литература. Та же э-дуба, которая положила начало шумеро-вавилонской науке, создала и шумеро-вавилонскую (но в первую очередь именно шумерскую) литературу; большинство произведений аккадской литературы были сложены семьями наследственных писцов в основном во второй половине II тысячелетия до н. э. Аккадские литературные памятники — это уже литература в собственном смысле слова, новая, самостоятельная отрасль художественного творчества. Конечно, и аккадскую литературу продолжают лимитировать размеры глиняной плитки, но в лучших ее произведениях конспективность сменяется лаконичностью, беспорядочная рыхлость построения шумерских произведений, державшихся главным образом на однообразных повторах,— продуманной композицией. Появление литературы как бы разрезает развитие фольклорного искусства в момент введения письменности (это может произойти на самых, разных его этапах), дальше она растет от того уровня фольклора, который впервые застала, не останавливая, однако, дальнейшего развития самого устного творчества, поскольку литература и фольклор располагают каждый собственными художественными приемами и способами воздействия на слушателя. Обычно считается, что адресат этих двух видов искусства различен. Устный фольклор всенароден и в разных вариантах обслуживает все социальные слои общества; письменная литература обычно рассчитана только на грамотного читателя. Однако такое противопоставление применительно к аккадской и вообще к древневосточной литературе не вполне точно: грамотный читатель здесь не только адресат, но и посредник между автором и слушателем произведения. Дело в том, что клинописную табличку нельзя было просто читать для получения личного эстетического удовлетворения. Не говоря уже о том, что в течение тысячелетия не умели читать «про себя», читали всегда только вслух, сама клинописная грамота настолько сложна, что чтение «с листа» почти невозможно, за исключением тех случаев, когда знакомый формуляр текста и заранее известное приблизительное содержание его сами сразу подсказывают правильный выбор чтений для клинообразных знаков. Как правило, и для древнего грамотея прочтение клинописного текста содержало некоторый элемент дешифровки и интуитивного угадывания; то и дело приходилось останавливаться и задумываться над чтением. В этих условиях письменный текст оставался до известной степени мнемоническим пособием для последующей передачи его содержания наизусть и вслух, Чтец-грамотей служил передаточной инстанцией между автором произведения и аудиторией, и поэтому аккадское литературное произведение было адресовано не одним только грамотным писцам, но и сколь угодно широкой аудитории, а каноническая запись текста не исключала известной и даже значительной доли импровизации при исполнении произведения. Конечно, импровизация допускалась не всюду: в культовых памятниках, где особенно важна магическая роль слова, текст нельзя было менять, и импровизация оказывалась невозможной, кроме случаев, когда разыгрывалось культовое действо, где жесты и движения важнее слов. Иное дело тексты некулътовые — здесь творческая роль сказителя может быть большей, поэтому, например, аккадский эпос о Гильгамеше записан в нескольких изводах(Кроме того, аккадскому эпосу о Гильгамеше предшествовали отдельные былины об этом герое на шумерском языке.). Для памятников литературы древнего Востока характерна еще одна важная особенность: сюжет дан заранее, он не сочиняется поэтом, а лишь разрабатывается. Содержание большей частью известно слушателям, и им важно не что, а как исполняет сказитель, не узнавание события, а вызываемые им общественные эмоции. Как правило, сюжет идет от мифа и культа. Герои произведения обычно обобщены и являют собой определенные мифологические типы; особого интереса к личности, как таковой, нет, внутренние переживания героев не раскрыты. Нет особого интереса и к личности автора; в ряде случаев традиция сохранила имена авторов, но эти имена легендарны: среди них мы встретим богов, животных, мифических героев и лишь иногда имена, звучащие достоверно. Все эти черты могут быть выявлены и во многих произведениях первобытного творчества. Это не случайно: ведь основная масса свободного населения древнего мира — это прямое продолжение племенной массы первобытного общества, и исторически, и по своему мировоззрению. Если из этой массы и выделяется господствующий класс рабовладельцев, то сама масса свободных еще не противопоставляет себяим в социально-психологическом отношении: она не отделена от господствующего класса сословной гранью, и при удаче в его состав может войти каждый (или так ему кажется). Формирующийся класс подневольных людей рабского типа собственной идеологии не создает. Однако (и в этом коренное отличие аккадской литературы от шумерской) литературное творчество вавилонян — не просто воспроизведение древних мифологических мотивов; все наиболее значительные сочинения уже несут в себе определенное социально обусловленное содержание, отражающее мысль их собственного времени. Для более полной со передачи мифологические мотивы, из которых, как из кирпичиков, построено произведение, видоизменяются, иногда обрезаются и подгоняются под ту идею, которую хочет передать автор, и прежде всего, подходя к этой задаче с разных и иногда противоположных позиций, авторы аккадских художественных произведений пытаются осмыслить окружающей их мир и условия жизни человека, что-то противопоставить тому чувству ужаса и безнадежности, которое внушало человеку шумерской эпохи его мировоззрение, ведь для тех людей мир управлялся не просто грозными, но злобными и капризными и в то же время непреодолимо сильными: божествами. В этот страшный мир аккадская литература пытается внести позитивные идеалы — веру в благодарную память потомков, в конечную справедливость почему-то временно отвернувшегося от люден божества. Несколько слов о форме аккадской литературы. В ней еще не существовало художественной прозы. Как художественная, т. е. эмоционально воздействующая и передающая эмоциональное отношение автора пли сказителя к действительности, воспринималась только ритмическая речь. Поэтическое слово еще но перестало быть магическим, оно могло звучать только в определенной магически значимой обстановке, и, вероятно, слушатели считали его вызывающим определенные благоприятные магические последствия. Но даже произведении ритмизованной прозы в аккадской литературе мало (сюда относятся преимущественно ассирийские царские надписи и анналы I тысячелетия до н. э.). Большинство произведений — стихотворные. В соответствии с характером северосемитских языков, где господствовало силовое ударение, аккадское стихосложение основано на счете ударений. Ритм речитативного исполнения зависел, видимо, также от сопровождения ударными и другими музыкальными инструментами. Возможно, что некоторые религиозные тексты, особенно сопровождавшие какое-либо мифологическое или обрядовое действо, исполнялись на два голоса или более. Таким образом, аккадские литературные произведения — это уже не полулитература, какой была шумерская, а литература в полном смысле слова, со своими эстетическими средствами воздействия, со своей идейной, а не чисто культово-магической задачей, но все же нечто весьма отличное от того, что мы сейчас понимаем под этим словом. Однако при всем своем несомненном родстве с фольклором она уже отделилась от него. Многие фольклорные жанры почти не были освоены аккадской литературой (например, басни, сказка), а некоторые жанры аккадской литературы никогда не существовали в фольклоре. Самым общим образом памятники аккадской художественной литературы могут быть разделены на предназначенные для культового исполнения и на предназначенные для некультового исполнения — будь то на пиру, на совете или еще где-либо. Среди некультовой литературы по своему идейному влиянию, его силе и длительности первое место занимает героический эпос, а из памятников эпоса первое место занимает сказание о Гильгамеше. Оно известно нам на аккадском языке в трех версиях. Древнейшая из них была записана не позже XIX в. до н. э. Наиболее ноздпяя версия, приписываемая Син-лике-уннинни, относится, видимо, к концу II тысячелетия до н. э. Все дошедшие тексты фрагментированы, и лишь поздняя версия допускает почти полную реконструкцию сюжета. Аккадский эпос о Гильгамеше — создание поэта, который не просто соединил между собой разрозненные шумерские сказки-былины, но тщательно продумал и скомпоновал известный ему материал, придав всему произведению глубокий философский смысл. Не все шумерские песни о Гильгамеше показались ему пригодными для его цели (например, он не использовал песню о Гильгамеше и Агге) — видимо, они недостаточно раскрывали главную мысль поэмы. Наоборот, рассказ о Потопе, представлявший не только в шумерской, но и в аккадской литературе отдельное сочинение, органически влился в эпопею и, рассказанный от первого лица тем, кто единственный пережил это бедствие, оказался эмоционально действенным художественным моментом, подчеркнувшим, сколь недостижимо и недоступно человеку бессмертие — главная цель странствий Гильгамеша. Точно так же концовка эпопеи выразительно подчеркивает мысль о том, что единственное доступное человеку бессмертие — это память о его славных и нужных делах. Внутренне развитие образа Гильгамеша и его друга Энкиду строго подчинено законам эпического формирования героев. Уже не благодаря волшебным помощникам, как герои мифологических сказок (к числу которых принадлежат и шумерские песни о Гильгамеше), а благодаря развившимся в нем высоким физическим и моральным качествам герой возвышается над прочими смертными и совершает подвиги. И если герой сказки всегда торжествует, то эпический герой гибнет (Энкиду) или терпит поражение после трагической кульминации действия (сам Гильгамеш). Показательно и развитие образа Энкиду из «раба» и одного из магических помощников Гильгамеша в его друга и «брата»; этот образ имеет свое развитие и внутри самого эпоса: невинный дикарь — хранитель пастухов, познавший любовь женщины и вкус хлеба (но все еще не человек в высшем смысле слова — это ясно показано в эпосе), — и, наконец, верный друг и бесстрашный соратник героя — носителя городской цивилизации. Другие героические эпосы, как, например, приписываемая Лу-Нанне поэма о полете героя Этаны на небо с помощью орла, сохранились плохо. Героический по своему типу эпос мог строиться не только на образе героя-смертного, но и на образе героя-божества; прототипов песен подобного рода в шумерской литературе мы не знаем (цикл культовых десен об Инане и Думузи представляет собой особый случай). Возможно, что возниковение эпических песен о богах в аккадский период связано с функционализацией и известной индивидуализацией образов божеств, ранее представлявших собой довольно стандартные фигуры богов-созидателей благополучия и плодородия своих общин. Героями являются боги во фрагментированном эпосе о борьбе Бела с чудовищем Лаббу, в хорошо сохранившейся (в двух версиях — канонической и более полной доканонической) песне о боге Нергале и богине Эрешкигаль, а также в эпосе об узурпации престола в царстве богов богом чумы Эррой (конец II тысячелетия до н.э.). Одной из главных этико-философскнх проблем представлялся вопрос о причине незаслуженных страданий и смерти человека, который, казалось бы, не нарушил никаких божеских установлений. Эта проблема, по существу, присутствует и в поэме о Гильгамеше, ей же специально посвящены две замечательные аккадские поэмы: «Невинный страдалец», написанная почти целиком в форме монолога, и «Вавилонская теодицея» (XI в. до н. э.), написанная в форме диалога между страдальцем и его другом-оптимистом. Первая поэма говорит преимущественно о бедствиях личных, вторая (написанная в форме акростиха, включающего имя автора — Эсагиль-кина-уббиб) — о бедствиях социальных; обе кончаются оправданием божества, пути которого объявляются неисповедимыми. Эти поэмы являются предшественницами аналогичной, но более глубокой по содержанию «Книги Иова», сохранившейся в библейском каноне. О тщетности всех человеческих деяний говорит поэтический диалог «Разговор господина и раба», дата которого неизвестна. Из некультовых канонических произведений, созданных до 1000 г. до н. э. или около этого, следует еще упомянуть пословицы и афоризмы, хотя записанные пословицы малооригипальны и по большей части переведены с шумерского. Забавны некоторые анекдоты и побасенки, включаемые в собрание поговорок: «Мышь от мангуста(Мангуст поедает не только мышей, но и змей.) забежала в пору змеи и сказала: „Меня прислал заклинатель змей — привет"». «Свинья недостойна быть в храме, она не муж совета, не ступает по мостовой; не говорят: „Свинья, в чем мне почет?", а она говорит: „Свинство — мое упование"». Из неканонических стихотворных произведений светского характера можно назвать «Сказку о ниппурском бедняке», жестоко обиженном своим градоначальником, и о его мести — о том, как ему удалось с помощью хитроумных переодеваний трижды обмануть и избить градоначальника. Она датируется касситским временем. Любопытен также поздний пародийный «эпос» о Гильгамеше. В Вавилонии и Ассирии существовали многочисленные памятники любовной лирики; в большом ассирийском «каталоге» песен, исполнявшихся под музыку, приведены первые строки десятков любовных стихотворений; к сожалению, в подлиннике и полностью мы знаем только одно произведение аккадской любовной лирики, имеющее форму диалога между любовниками. Он уверяет ее, что охладел к ней, но, пристыженный ее кротостью, в конце концов к ней возвращается. Диалог — или текст для пения на два голоса — датируется царствованием Хаммурапи. К тому же времени относится случайно сохранившаяся воинская песня. На первом месте среди культовых памятников стоит космогонический эпос г. Вавилона, называемый по первой строке «Когда вверху» («Эпума элиш»). Дата его неясна, но несомненно, что поэма гораздо моложе времени Хаммурапи. Тогда как в шумерский период не засвидетельствовано ни одного самостоятельного произведения космогонического содержания, вавилонская космогоническая эпопея занимает важное место среди памятников аккадской литературы. Она состоит из семи песен и содержит более тысячи строк. Интересно, что шумерские боги-творцы выступают в поэме молодыми богами, а в качестве древних, изначальных сил названы божества, в шумерских мифах неизвестные. Это не случайно; рассказ о создании поколений богов, из которых каждое превосходит предыдущее, нужен, чтобы оценить величие одного-единственного божества — Мардука, бога Вавилона, прямого потомка и законного наследника всех древних могучих сил, в том числе и шумерских богов. Далее, все творческие акты, которые в шумерских мифах совершали разные боги, приписаны одному Мардуку. Политическая и идеологическая цель создании поэмы совершенно ясна. К середине I тысячелетия до н. э. возникает идея о том, что все вообще боги — только разные образы или ипостаси одного Мардука. По-видимому, некоторые эпизоды мифа разыгрывались в лицах. То же верно в отношении другой культовой эпической песни — «Хождения Иштар в преисподнюю», по содержанию близкой шумерскому прототипу. Весь конец поэмы состоит из отдельных, логически не связанных между собой строчек, очевидно дополнявшихся мимическим действом. Гораздо большее место, чем эпосы, занимают среди богослужебной поэзии гимны к богам; некоторые из них и сейчас воспринимаются эмоционально и представляют и для нас эстетическую ценность. Гимны к царям в средневавилонское время постепенно выходят из употребления. Наряду с религиозными текстами, рассчитанными на общественное богослужение, в литературный канон входили целые серии стихотворных или песенных текстов для индивидуальных культовых церемоний. Это прежде всего индивидуальные молитвы и псалмы. Они исполнялись либо заинтересованным лицом, либо по его заказу определенным типом жреца и всегда сопровождались обрядовыми действиями. Содержание их, часто поэтичное, но в массе стандартное, сводится как бы к краткому изложению песни о «Невинном страдальце», кающемся в своих — ему самому точно неизвестных — прегрешениях перед богом, но псалом заканчивается не проявлением благосклонности божества, а лишь просьбой о том. К песенным текстам для индивидуальных культовых действий относятся также заклинания против разного рода злых сверхъестественных существ. Большинство из них малоинтересны с художественной точки зрения, но есть и исключения; так, в заклинание против зубной боли включена интересная легенда о создании мира и всех живых существ, в том числе и «зубного червя» (нерва?); в заклинание против духа, тревожащего сон ребенка,— колыбельная песня, в заклинание против трудных родов — архаический миф о любви бога Луны Сина в образе быка к юной телице; в одном заклинании содержится поэтическое описание ночи. Особенный интерес представляет серия заклинаний, известных под названием «Шурпу» («Сожжение»). В одной из ее таблиц перечисляются все возможные грехи, которые мог совершить произносящий заклинание и за которые его могло постигнуть бедствие. Это довольно полный перечень того, что вавилонская этика конца II тысячелетия до н. э. считала аморальным. Помимо обычных грехов (убийство, воровство, прелюбодеяние, непочтение к богу и царю) здесь есть ряд моментов, указывающих на стойкость семейно-общинных отношений (например, неуважение к старшим родичам перечисляется в числе важных грехов). Этические взгляды вавилонян проникли даже в свод «предзнаменований»: любопытно, например, что развод с женой, вполне допустимый по вавилонским законам, считался печальным предзнаменованием для мужа. После начала I тысячелетия до н.э. в литературном творчестве на месопотамской клинописи заметен спад. Исключение составляют некоторые произведения ассирийской литературы, прежде всего царские анналы и красочные описания отдельных воинских походов, составленные в форме писем царя к богу Ашшуру. Можно отметить также несколько псалмов от имени царя Ашшурбанапала, поэму о загробном хождении царевича и т. д. К ассирийскому периоду относится написанная по-арамейски «Повесть об Лхикаре» с введенным в нее сборником поучительных изречений. Эта повесть была очень популярна на Востоке и в Европе еще в средние века; она переведена и на Руси под названием «Повесть об Акире Премудром». Вавилонское и Ассирийское искусство. Если можно воочию наблюдать богатство и разнообразие аккадской литературы II тысячелетия до н. э,, то об изобразительном искусстве этого времени известно мало. Большинство строении — даже огромные дворцы с множеством внутренних дворов и сотнями комнат, подобные дворцу царей Мари,— архитектурно-художествеипого значения не имели и могут рассматриваться лишь с точки зрения строительной техники; но и тут прогресс с шумерского времени был невелик. Исключение составляет храмовая архитектура; беленые и расчлененные выступами кирпичные степы храма, продуманное оформление святая святых со статуей бога, видимой сквозь проем из двора для верующих, и многоэтажная громада зиккурата с ее гармоничными объемами уступов и линиями ведущих вверх лестниц, поставленная так, чтобы внушать мысль о зримом восхождении к небесам, к обители бога, венчающей зиккурат,— это, конечно, были произведения искусства. Но до нас дошел только одни хорошо сохранившийся храмовой комплекс II тысячелетия до н. э.— это храм и зиккурат в одном из городов Элама, да еще известна часть своеобразного храма Иштар Урукской касситского времени. От I тысячелетия до н. э. довольно хорошо сохранился храм с зиккуратом в одном из пригородов Вавилона. Знаменитая 90-метровая «Вавилонская башня», разрушенная ассирийским царем Синаххерибом в начало VII в. до н. э. и вскоре восстановленная по приказу его сына зодчим Арадаххешу, до нас не дошла (она была снесена Александром Македонским, который собирался, но не успел построить на ее месте еще более грандиозное сооружение). Тогда же, при восстановлении Вавилона в VII в. до н. э., город был распланирован так, что образовалась прямоугольная сеть довольно широких «прецессионных» улиц, и лишь между ними сохранялись узкие улочки с беспорядочной застройкой. Это было ассирийским нововведением; такие «проспекты» пролагал в Ниневии еще Синаххериб (причем за нарушение прямой линии настройки виновных домовладельцев сажали на кол). Вообще для I тысячелетия до н.э. ведущую роль играет не вавилонская, а ассирийская архитектура, в особенности дворцовая. Дворец представляет собой оформленное башнями и зубцами здание на искусственной платформе; иногда в него встраивался зиккурат; арочные входы обрамлялись каменными статуями крылатых быков или львов — духов-хранителей (шеду) царя, парадные залы понизу облицовывались каменными плитами, покрытыми плоским раскрашенным рельефом со сцепами, прославляющими царя как война, жреца и охотника. С течением времени все более начинает преобладать орнаментальный подход к изображаемому; орнаментализм полностью возобладал в урартском и в нововавилонском (а в дальнейшем и в древнеперсидском) искусстве; они находились в сильной зависимости от ассирийского, но для Нового Вавилона тема прославления героической личности царя исключалась, так как царь здесь находился в зависимости от жречества. Место каменных рельефов с изображением деяний царя здесь занимают фризы из цветных изразцов с орнаментальными рисунками или изображениями животных, посвященных тому или иному божеству. Вавилонская скульптура II—I тысячелетий до н. э. известна нам довольно плохо. Культовые статуи — судя по описаниям, покрытые золотом, инкрустированные каменьями и слоновой костью — до нас не дошли. Пожалуй, единственное представление об облике культовой скульптуры первой половины II тысячелетия до н.э. может дать статуя богини Иштар, стоявшая во дворце в Мари, — монументальное, несколько грузное изваяние, размером превышающее человеческий рост. В руках богиня держала сосуд, выдолбленный насквозь. Через дно сосуда капал проходил внутрь статуи. Сама фигура, стоящая у степы, соединялась таким образом с каналом, идущим за стеной. Видимо, эта статуя играла важную роль в ритуальных празднествах, связанных с обеспечением плодородия: в нужный момент можно было пустить воду по каналу, и она фонтаном била из сосуда. Ото одно из ранних органических соединений скульптуры и архитектуры как в декоративном, так и конструктивном отношении. Также некоторое представление о храмовой скульптуре дают и ее многочисленные терракотовые воспроизведения, служившие «образками» в частных домах. От ассирийского времени дошло несколько статуй и статуэток, изображающих царя, торжественных и маловыразительных. Сохранилось несколько каменных и бронзовых скульптурных голов (по-видимому, изображающих царей или других высокопоставленных дарителей в храм н сделанных в традициях староаккадской реалистической передачи натуры, с выразительными лицами), а также и некоторые статуэтки культового назначения. В наибольшем числе, как и от предшествовавших эпох, до нас дошли памятники массового глиптического искусства — цилиндрические печати с мифологическими изображениями. Они почти исчезают в нововавилонское время, заменяясь каплевидной халцедоновой печатью с плоским срезом внизу, на котором изображался лишь жрец перед алтарем божества. Новые идеологические течения в Передней Азии. Историческая обстановка. Как мы могли убедиться, в эпоху возникновения Ассирийской и Нововавилонской военных держав творчество в области мировоззрения, науки и литературы на земле Месопотамии в значительной мере замирает. Какие-то новые идеологические веяния, нам не вполне ясные, появились здесь лишь при последнем вавилонском царе — Набониде. Новое движение мысли — по условиям того времени, конечно, религиозно-философской — возникает в I тысячелетии до н. э. в сравнительно более отсталых и к тому же подвергавшихся постоянной угрозе войны и полного разорения западных областях Передней Азии. Именно здесь выросли первые зачатки тех идеологий, которые впоследствии, пройдя через этап иудаизма, играли, особенно в виде христианства и ислама, огромную, норий положительную, а со временем отрицательную роль во всей истории человечества. Сведения о новом идеологическом течении дошли до нас в одной из двух частей христианской Библии — Ветхом завете, сохранившемся как в древнееврейском подлиннике, так и в переводе на языки христианских народов. Для его понимания надо остановиться на исторической обстановке, сложившейся в Палестине в начале I тысячелетия до н.э. Описанное выше (см.: «Ранняя древность», лекция 12) «время судей» в Палестине (XII—XI вв. до н. э.) характеризовалось сосуществованием и взаимовлиянием двух различных структур— городского классового общества ханаанеев и родо-племенного общества древних евреев. Характер хапаанейского общества был уже определен выше в той же лекции. Основной единицей социальной организации евреев явился отцовский род (мишпаха), в коллективной собственности которого была земля. Род имел общие празднества и места захоронения, его члены были связаны обязанностью кровной мести и взаимопомощи. В состав каждого рода входили большие отцовские семьи (бет-аб), состоявшие из трех-четырех поколений потомков одного отца, владевшие наделом родовой земли, отвечавшие за преступления, совершаемые их членами, и т. д. Каждый индивид был неразрывно связан со своей большой семьей, родом и племенем, и поэтому полное обозначение свободного человека состояло из личного имени, отчества и обозначения принадлежности к роду и племени. Высшей стабильной единицей являлось племя (шебет—«колено»). Племена жили обособленно друг от друга и нередко враждовали между собой. Во время общей опасности различные «колена» объединялись в непостоянные союзы, возглавляемые избранными «судьями» (шофет), выполнявшими функции временных военных и гражданских предводителей. Переход древнееврейских племен к оседлости сделался возможным в результате введения железных орудий и сооружения на нагорьях, где они обитали с XIII—XII вв. до н. э., цистерн для сохранения дождевой воды, шедшей на орошение. Развитие земледелия и ремесел, начатки городской жизни и влияние более развитого ханаанейского общества способствовали некоторому размыванию основ родо-племенной организации, выделению знати как господствующего класса н появлению наряду с родовой общиной общины территориальной. Это создавало объективные предпосылки для образования государства, попытки создания которого начались с XI в. до н. э. Процесс был ускорен из-за усиливавшегося напора филистимлян, давления восточных соседей — родственных по языку и происхождению аммонитян, моабитян, эдомитян, набегов кочевников на степи и продолжавшегося сопротивления еще независимых ханаанейских городов-государств. В этих условиях среди части родовой знати и влиятельного жречества зародилось стремление к образованию более прочного объединения. В результате этой тенденции предводители «колен» провозгласили Саула из «колена» Вениамин царем (около 1030 г. до н.э.). Однако существовали и сильные центробежные, антимонархические тенденции. В Библии сохранилось осуждение самой идеи царской власти, вложенное в уста полулегендарного пророка Самуила. По его словам, царь «... и сыновей ваших возьмет, чтобы они составляли умащения, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим...» Объединение «колен» в одно государство, получившее но племенному союзу название Израильского царства, позволило Саулу одержать ряд побед над филистимлянами. Однако оппозиция против царя нарастала, особенно со стороны могущественного южного «колена» Иехуда, представитель которого Давид, поддерживаемый своим родом, вступил в открытую борьбу с Саулом. Гибель последнего и его сыновей в битве с филистимлянами открыла путь к власти честолюбивому и умному, изворотливому и гибкому Давиду, который первоначально избирался царем над южными «коленами», а семь лет спустя был избран на основе устного договора со старейшинами всех «колен» общеизраильским царем. Одним из первых начинаний Давида (около 1004—965 гг. до н.э.) было взятие сильно укрепленного ханаанейского города-государства Иерусалима (в 995 г.), объявленного им своей столицей. Поскольку Иерусалим находился вне территории «колен», то перенос столицы в этот стратегически важный город способствовал усилению власти царя. На это же были направлены остальные мероприятия Давида — создание наряду с племенным ополчением зависимого от царя и верного лично ему войска из чужеземных наемников, образование центрального управленческого аппарата и др. Давид подчинил себе последние независимые ханаанейские города-государства, совершил кровавые вторжения на территорию заиорданских и других царств, оттеснил филистимлян и значительно расширил границы своего государства, во главе которого после него встал его сын Соломон (965— 928гг. до н.э.). Продолжая завоевательную политику, Соломон установил свое господство над Акабским заливом. Из построенной там гавани Эционгебер (ныне Телль-Хелейфа) его корабли совместно с финикийцами плавали в богатый золотом Офир (на побережье Африки, Южной Аравии или Индии?). Успешная внешняя политика укрепила авторитет царской власти. Этому не в малой степени способствовало возведение мощных крепостей в Мегиддо, Хацоре и других местах, где стояли наемники и отряды боевых колесниц. В Иерусалиме были построены царский дворец и храм бога Яхве, столица расширялась и укреплялась. Соломон умножил центральный государственный аппарат, в который входил и влиятельный первосвященник Иерусалимского храма. К службе в царскую администрацию привлекались представители родовой знати и немало опытных в государственных делах ханаанеян. Важную роль играли многочисленные царские и храмовые писцы, которые ведали государственной и деловой перепиской, составляли царские и храмовые анналы и поучения. К управлению государством широко привлекались жрецы, которым в ряде городов были выданы земли. Грандиозное для небольшой страны строительство и богатый двор, многочисленное чиновничество и наемное войско требовали больших средств, и Соломон установил единую налоговую систему. Все государство, возможно, за исключением территории «колена» Иехуда, было разделено на 12 административно-податных округов: «каждый должен был доставлять продовольствие на один месяц в году». Потребности царского двора и администрации составляли, по преданию, более 10 млп. л муки, 10 тыс. голов крупного рогатого скота и 36 500 голов мелкого скота в год. Помимо натурального налога, взимаемого в размере десятой доли от урожая и приплода скота, население должно было выполнять также повинность. К разным работам постоянно привлекалось все зависимое нееврейское население в государстве, однако на трудовую повинность для строительства храма и крепостей вызывались и члены израильских «колен». Все эти меры были направлены на усиление центральной государственной власти, преодоление центробежных устремлений северных «колен». Однако тяжкий податной гнет, непривычная для племенной организации трудовая повинность и особенно привилегированное положение «колена» Иехуда усилили недовольство северян. Народ, собравшись после смерти Соломона для избрания на престол его сына Ровоама, потребовал уменьшения податей и трудовой повинности. После отказа царя выполнить это требование северные «колена» отложились. Так в 925 г. до н.э. распалось единое государство. Образовавшиеся после раскола два небольших государства — южное, Иудея, и северное, Израиль, отличались друг от друга по географическим условиям, ибо в северном государстве было больше пригодных для интенсивного земледелия долин, в Иудее же преобладали холмистые и гористые местности с трудными почвами, а на юге — полупустыни и пустыни. Если Израильское царство пересекали лажные торговые пути, то южное находилось и стороне от главных международных линий коммуникаций, которые пролегали в этом краю через независимые города филистимского побережья. Разнились оба царства также количеством жителей, ибо в северном проживало около полумиллиона человек, а в южном — вдвое-втрое меньше. Эти и другие различия воздействовали на происходивший с X в. до н. э. в обоих государствах процесс развития и укрепления классового общества, придавая ему местные особенности. Основой хозяйственной жизни Палестины первой половины I тысячелетия до н. э. явилось основанное на железных орудиях земледелие, сочетавшееся в горах и полупустынях с животноводством. В центральных районах страны преобладало виноградарство, ближе к Мертвому морю выращивали бальзам, а в долинах Северной Палестины простирались хлебные поля. В городах процветало специализированное ремесло — металлургия и ювелирное дело, ткачество, красильное и гончарное дело, изготовление благовоний и пр. Гончары, плотники и представители других отраслей были объединены в ассоциации, причем профессии были, видимо, наследственными. Наряду со специализированным ремеслом, обслуживавшим царский двор, храмы и верхушку общества, существовало домашнее ремесло. Из-за многообразия географической среды и порайонной специализации производства был необходим обмен, несмотря на низкую товарность хозяйств. У городских ворот крестьяне меняли излишки своего хозяйства на нужные им ремесленные изделия. Израильское царство вело интенсивную внешнюю торговлю. Из Палестины вывозили масло, благовония, лес и другие товары; ввозили предметы роскоши — золото, серебро, драгоценные камни, слоновую кость, ткани и др. Эти товары шли из Египта, Южной Аравии, Финикии и Месопотамии, а начиная с VIII в. до н. э. появляется также керамика, свидетельствующая о ввозе вина или масла из греческих областей по берегам Эгейского моря. Основным методом расчетов было взвешивание серебра с помощью весов и каменных гирь с царским клеймом и обозначением весовых мер. Развитие специализированного ремесла и торговли, интенсивное строительство крепостей, особенно в Иудее, способствовали новому подъему городской жизни. В X—VI вв. до н.э. был восстановлен ряд разрушенных ханаанейских городов и возникли новые. Преобладали маленькие городки — с площадью 0,4—1 га и населением в несколько сот человек и средние — с площадью 2,5—4 га и населением около 2000—4000 человек. Столицы Иудеи — Иерусалим и Израиля — Самария(Самария была основана в первой четверти IX в. царем Омри. С этих пор северное царство часто вместо «Израиль» называлось также «Самария» или «Дом Омри».) выделялись большей численностью населения (в Иерусалиме жило около 10 тыс. человек) и богатством. Царский дворец в Самарии был украшен колоннами и пластинами из слоновой кости и назван поэтому «домом из слоновой кости». В городах северного царства — Мегиддо, Хацоре и др.— среди многочисленных хижин выделялись немногие двухэтажные дома с 4— 10 помещениями вокруг двора. Города Иудейского царства были застроены в основном однотипными зданиями, что свидетельствует о неодинаковой степени имущественной и социальной дифференциации в обоих государствах. Библейские данные свидетельствуют о наличии обширных царских, а также храмовых хозяйств. Царские и храмовые земли в своей совокупности составляли царско-храмовой сектор экономики, который, однако, не охватывал всю площадь государств, о чем свидетельствует инцидент, описанный в «III Книге Царств». Житель северного царства Навуфей имел виноградник по соседству с дворцом царя Ахава (IX в. до н. э.) в Самарии. Царь, пожелавший расширить свой сад, предложил Навуфею, что он купит его виноградник за серебро или обменяет на другой. Однако Навуфей отверг предложение царя, указав: «Упаси меня Яхве, чтоб я отдал тебе наследство отцов моих». Этот пример, подкрепленный и другими, показывает, что право собственности царя не распространялось на всю землю. Земля вне царско-храмового сектора находилась в собственности рода и была, как правило, неотчуждаемой. Ветхозаветные законы предписывают, что если у человека нет прямых наследников — сыновей, в крайнем случае дочерей, братьев отца, то «отдайте надел его близкому родственнику из рода его, чтоб он наследовал его», дабы земельная собственность не выходила за пределы рода. Однако земля могла перераспределяться, что в условиях разделения ее на наделы, находившиеся во владении семей, и при наличии семейного хозяйства на этих наделах неизбежно вело к концентрации земли внутри рода. Она могла «продаваться» и на сторону, но после известного срока в принципе подлежала возврату в первоначальный род. Преобладали мелкие и средние крестьянские хозяйства, но имелись уже и такие, как, например, хозяйство некоего Набала, в котором «было три тысячи овец и тысяча коз». Возможно, начала возникать и крупная частная собственность на землю. В царских хозяйствах — на полях и в рудниках, на виноградниках и плантациях — трудились рабы из иноземцев. Эти «вечные рабы» считались вещью («... не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его...». —сказано в «Десяти заповедях»), в отличие от «временных рабов» из единоплеменников, попадавших в долговую кабалу сроком не больше шести лет. Помимо рабов в царских хозяйствах трудились отбывавшие трудовую повинность полноправные члены общин. Обширную прослойку населения Палестины составляли «пришельцы» (герим), по всей вероятности коллективы или индивиды, не входившие в иудейско-израильскую родо-племенную структуру, но обитавшие на территории обоих государств или переселившиеся туда. «Пришельцы» были лично свободными, но не имели права земельной собственности и гражданства. Многие из них находились в зависимости от царской власти, трудились в царских хозяйствах или администрации, а отдельные из них, как, например, «хетт» Урия при царе Давиде, достигали высокого положения при дворе. Иные «пришельцы» работали поденщиками в больших хозяйствах или стали там «присельниками», т. е. обрабатывали землю из доли урожая у тех, при ком они селились. Они должны были служить в ополчении и платить подати. Законы защищали «пришельцев» от произвола, разрешались сметанные браки между «пришельцами» и членами общин. Однако вливаться в общину «пришельцы» как неполноправные не могли. Среди полноправных имелась своя социальная градация, которая четко проявляется в словах, пророка Иеремии о грядущем наказании «сановников Иудеи и сановников Иерусалима, придворных и священников и всего народа земли». Термином «народ земли» ('ам-ха' арец) обозначалась основная масса свободных производителей материальных благ, преимущественно средние и мелкие земледельцы, владевшие наделами земли в рамках родовой собственности, являвшиеся полноправными гражданами, активно участвовавшие в политической жизни и составлявшие ядро гражданского ополчения. Однако происходивший в VII—VI вв. до н. э. процесс перераспределения и концентрации земли повлек за собой разорение и обезземеливание части крестьян, образование прослойки «бедноты из народа земли», что неизбежно обострило противоречия между «народом земли» и знатью, обозначенной терминами «могущественные», «знатные» и пр. Знать первой половины I тысячелетия до н.э., хотя и была уже фактически и формально обособившейся социальной группой, тем не мспее сохраняла связь с «народом земли» через систему родо-племенных институтов. Ведь эта знать состояла из наиболее богатых и влиятельных патриархальных больших семей, входивших в роды, к которым, однако, принадлежали и многочисленные патриархальные большие семьи «народа земли». Общность родовой земли и взаимное право наследования, обязанность взаимопомощи и наличие общей генеалогии, обозначение всех членов рода термином «брат» ('ах) и выражение принадлежности к роду словом «сын» (бен) — эти и другие проявления родовой общности реально объединяли сородичей наряду и вопреки столь же реальным классовым различиям между ними. Степень действенности и реальности родовых связей и институтов была различной. Если у полуоседлых животноводов окраин еще в VII— VI вв. до н.э. родовые связи были сильнее классовых различий, а в Южной Иудее обе структуры находились в относительном равновесии, то в Северной Иудее и Израильском царстве, т. е. в районах интенсивного сельского хозяйства, развитого ремесла, родовые связи уступали место общинно-территориальным. В отличие от родовой общины, принадлежность к которой выражалась термином «сын», связь человека с территориальной общиной обозначалась формулой «муж» города ('ир), например «мужи Кириат-Сефера». В крупных городах с разнородным населением, например в Иерусалиме, общинно-территориальная связь доминировала над родовой, но в течение первой половины I тысячелетия до н.э. последняя практически нигде не исчезла полностью и особо стойко сохранялась среди влиятельного жречества. Древнееврейское жречество, образовавшее замкнутую организацию, приравненную к одному из «колен» («колено» Левий), состояло из священников (коханим) и левитов (левийим), выполнявших различные функции в культе. Если основными обязанностями священников были жертвоприношения, предсказание будущего, обучение народа религиозному закону и выполнение судебных функций, то левиты, занимавшие подчиненное место, были главным образом храмовыми певцами. Священники и левиты, соперничавшие между собой, образовали относительно замкнутые корпорации, в которых с течением времени исчезали одни роды и выдвигались другие. В Иудейском государстве привилегированное положение занимал храм Яхве в Иерусалиме, а в северном царстве аналогичную роль играли храмы в городах Бет'эл и Дан. Помимо этих привилегированных храмов, опекаемых царями и тесно связанных с царской властью, имелись многочисленные местные храмы и святилища («высоты») со своим жречеством. Часть святилищ, особенно на севере, была посвящена различным другим божествам, но большинство — богу Яхве. Соперничество между священниками и левитами дополнялось и осложнялось не менее острыми противоречиями между периферийным и столичным жречеством, где религиозные мотивы переплетались с политическими, с борьбой за и против централизации власти в обоих государствах. В Иудейском и Израильском государствах сохранилась форма государственного управления, созданная Давидом и Соломоном, т.е. наследственная монархия. Но если в Иудейском государстве на протяжении всего времени его существования (925 — 586 гг. до н.э.) правила династия Давидидов, то в северном государстве происходили беспрестанные смены династий. Причина заключалась в неодинаковой степени социальной дифференциации, различиях в силе и действенности родовых связей. В северном царстве ни одно из «колен» не обладало столь очевидным превосходством, как «колено» Иехуда в южном, а соперничество равносильных «колен» между собой, дополненное острыми социальными противоречиями, обусловливало частую смену династий, что, несомненно, ослабляло Израильское царство, ускоряя его гибель. В 722 г. до н.э. ассирийский царь Саргон II уничтожил Израильское государство, депортировал значительную часть его населения и образовал из него несколько провинции, куда переселил жителей из других стран. Иудейское царство ценою потери части своей территории сумело сохранить призрачную независимость. Падение Ниневии в 612 г. до н.э. вселило надежды на восстановление полной независимости Иудеи и присоединения к ней территории бывшего северного царства. Осуществлению этой цели должна была послужить религиозно-политическая реформа царя Иосии (639 — 609 гг. до н. э.). Согласно ветхозаветному преданию, в Иерусалимском храме была «найдена» «Книга закона». Выполняя предписания этой книги, Иосия приказал искоренить культы всех богов, кроме Яхве, уничтожить все храмы и святилища (даже святилища Яхве), кроме иерусалимского, и умертвить «всех жрецов высот» на территории бывшего северного царства. Реформа явилась попыткой внедрения полного и безусловного единобожия, централизации культа Яхве для укрепления царской власти и восстановления господства Давидидов над всей Палестиной. Все эти планы и надежды Иосии были иллюзорными, ибо «наследники» Ассирийской державы — Египет и Нововавилонское государство — не думали отказываться от Палестины. Иосия погиб в сражении с фараоном Нехо в 609 г. до н.э., и это было началом конца Иудейского царства, наступившего в 586 г. до н.э., когда вавилонский царь Навуходоносор II взял Иерусалим, разрушил город и храм и выселил в Вавилонию около 10% населения Иудеи, главным образом городских ремесленников и знать. Если раньше жизнь древних евреев была неразрывно связана с одной страной — с Палестиной, то теперь она развертывалась одновременно и параллельно на двух аренах: в Палестине, где обитало около 90% древнееврейского населения под властью вавилонян, и в Вавилонии, где переселенная из Иудеи часть народа в течение двух поколений находилась в непосредственном и постоянном контакте с блистательной аккадской культурой. Жизнь в Палестине и жизнь в Двуречье имела свои особенности, свои специфические проблемы, однако общим была мучительная и трагическая переоценка ценностей, обусловленная народными и личными бедствиями. В этом сложном процессе переосмысления казавшихся ранее незыблемыми устоев решающую роль сыграли так называемые пророки, возглавившие новое религиозно-политическое движение сначала в Палестине, а затем и среди переселенных в Вавилонию в течение VI— V вв. до н.э. Пророческое движение и его значение. Религия всегда играла доминирующую роль в жизни древнего Востока, пронизывала все сферы бытия древневосточного человека. Первая половина I тысячелетии до н.э.— не исключение из этого правила, но именно в это время в религиозной идеологии обнаружились новые тенденции, наиболее отчетливо проявившиеся в религиозных воззрениях древних евреев. В связи с возникновением алфавитного письма в Финикии и в Палестине довольно широко распространилась грамотность, и писать умели даже простые люди; сохранились отдельные их письма с конца VIII в. до н.э. Растущая роль записи и письменной передачи мыслей вместе с коренными социально-экономическими и политическими преобразованиями определили развитие древнееврейской религии в первой половине I тысячелетия до н.э. Древнееврейский пантеон был первоначально весьма густо населен; большой популярностью пользовались ханаанейский Ба'ал (бог, кое-где частично отождествлявшийся с общеплеменным богом Яхве), богиня Ашторет и др. С ними соседствовали такие божества, как упомянутый в Ветхом завете бог Бет'эл или почитаемые еще в V в. до н. э. еврейскими наемниками в Элефантине (Египет) божества Ашам-Бет'эл, Анат-Бет'эл и др. Всем этим разным богам посвящалисьстатуи и святилища. Однако с течением времени крепнул авторитет грозного бога южной пустыни Яхве. Культ этого бога был особенно популярен у «колена» Иехуда, и, когда его представители Давид и Соломон создали государство, их племенной бог Яхве стал главенствовать в пантеоне, вбирая в себя черты и атрибуты других божеств. В целях усиления царской власти и авторитета Иерусалимского храма Давидиды и столичное жречество стремились превратить Яхве в единственного бога. Однако эта монотеистическая тенденция наталкивалась на упорное противодействие периферийного жречества, нередко поддерживаемого знатью и «народом земли». В этой напряженной борьбе за и против единобожия решающую роль сыграло пророческое движение. Во всем древнем мире крестьяне и сановники, рабы и цари верили, что боги предопределяют судьбу индивида и государства, и все жаждали узнать свое предначертанное богами будущее и исход своих начинаний. Поэтому во всем древнем мире имелись «избранные богом» (нечто вроде шаманов), которым в силу их «избранности» якобы открывались тайны божьей воли: считалось, что они могли «пророчествовать», сообщать людям их судьбу и будущее. Пророчествование было одной из важнейших функций определенных категорий жречества. Так это было и в Палестине, где, например, Самуил (XI в. до н. э.) являлся не только священником местного храма, но и «пророком Яхве». Со временем пророки (наби) обособились от остального жречества, и на рубеже VII—VI вв. до н. э. персонал Иерусалимского храма Яхве включал как священников, так и пророков. Многие пророки действовали при дворе царей, однако в отличив от Египта, Двуречья и других стран, где пророчествующие жрецы всегда были связаны с храмом или дворцом, в Палестине VIII — V вв. до н. э. имелись также пророки, независимые от государственных институтов. Вместе с ростом значения пророков изменился и характер их деятельности: из экстатиков и шаманов они превратились в религиозно-политических проповедников. Существовали сообщества из учеников и последователей известного пророка, например «сыны пророков, которые в [городе] Бет'эле» или «пятьдесят человек из сынов пророков» в Иерихоне. Становление пророческих сочинений происходило в рамках этих ассоциаций: истоком ветхозаветных пророчеств были краткие устные ритмизованные речения о современных пророку событиях или вопросах, главным образом общественно-политических; его ученики в устной форме сохраняли и передавали слова учителя, дополняли их новыми речениями или рассказами о его жизни и деятельности, иногда составляли небольшие письменные сборники; затем, нередко несколько десятилетий спустя, дополненные и расширенные пророчества записывались. В Ветхом завете упоминаются многочисленные пророки, создавшие обширную литературу, из которой сохранились лишь осколки — несколько десятков цитат из утраченных речений и 15 целых пророческих книг в Ветхом завете. Среди пророческих сочинений Ветхого завета первой помещается «Кинга Исайи», которая состоит из трех разновременных сборников. Первый (гл. 1 — 39) создан в VIII в. до н.э. и связан с реальным лицом — Йеша'йаху, сыном Амоца, и кружком его учеников, но содержит также главы и отрывки более позднего времени. Второй сборник (гл. 40—56), в котором высказывается надежда на разгром Вавилона и упоминается персидский царь Кир II, датируется около 540 г. до н. э., а в третьем сборнике (гл. 56 — 66} отражены проблемы возникающей в период после пленения новой гражданско-храмовой общины. Общность стиля и языка, родство идей и концепций позволяют предположить, что все три сборника создавались в рамках одного пророческого сообщества, которое хранило и развивало взгляды учителя Йешта'йаху, сына Амоца. Гибель храма Яхве и государства, неминуемое наказание отступивших от Яхве и спасение верных ему — эти мотивы пронизывают речения «Книги Иеремии», действовавшего в 626— 586 гг. до н.э. Его ученики дополнили речения учителя (в гл. 1—25) данными из жизни Иеремии (Йирмиаху) описаниями исторических событий и новыми пророчествами. «Книга Езекиила» приписывается «священнику Йехезке'элу, сыну Бузи'», однако этому пророку (начало VI в. до н.э.) принадлежат, как полагают, лишь поэтические видения (гл. 1—4, 8—9 и др.), а прозаические отрывки и программа государственного устройства (в гл. 40—48) были, возможно, созданы его учениками в конце VI в. до н.э.[39]. Несмотря на разновременность ветхозаветных пророческих книг, в них можно выделить идеи, характерные для всего пророческого движения. В отличие от жрецов остального древнего мира, чаще всего «пророчествовавших» в ответ на конкретный запрос, большинство ветхозаветных пророков выступали с речами по собственной инициативе. Это придавало речениям пророков всеобщность, они решались быть глашатаями судьбы народа, всего государства. Пророки рассматривали себя, а слушатели их считали выразителями божьей воли. Таковыми пророки были якобы в силу своей избранности богом Яхве. Возвышаясь над людьми, пророк, однако, оставался человеком, подвергавшимся всем человеческим страданиям и невзгодам; утверждается даже мысль о том, что для истинного пророка Яхве страдания — необходимость. Главный мотив всех ветхозаветных пророческих речений — это страстный призыв к признанию Яхве единственным богом, к полному отказу от поклонения другим богам. Такое поклонение казалось яхвистским пророкам лишь наследием ханаанеев, а уже фактически ушедшее в прошлое ханаанейское общество (действительно знавшее классовое расслоение на много столетий раньше, чем иудейско-израильское) — воплощением социальной и моральной коррупции и всяческой несправедливости. Вначале Яхве признавался не вообще единственным божеством, а ревнивым богом одного (их собственного) народа, не допускающим соперников на своей земле. Но иногда пророческая мысль доходила до признания универсальности бога как творца всего сущего и защитника всех народов и стран. Пророки боролись против примитивного антропоморфизма в облике Яхве, отстаивали более отвлеченное восприятие бога, что, однако, не мешало им самим упоминать о руках, глазах и ушах Яхве (Побочным результатом борьбы против представления о человекообразном божестве и запрета «творить себе кумира» явилось практическое исчезновение изобразительного искусства в древней Палестине (хотя терракотовые портативные идолы предков-хранителей сохранялись еще долго). Отрицательное отношение к изобразительному искусству было впоследствии воспринято из Ветхого завета исламом.). Яхве у пророков — бог суровый и карающий, но в их речениях нередко звучит также мотив о его милосердии: он «являет милость тысячам», — правда, только тем, кто соблюдает учения пророков. Признавая всемогущество Яхве и незначительность сотворенного им человека, предначертанность человеческой судьбы богом, наиболее решительные ветхозаветные пророки тем не менее подчеркивали способность человека действовать согласно своей воле и разуму и делать выбор между добром и злом: «Ищите добра, а не зла... возненавидьте зло и возлюбите добро» («Книга Амоса»). Поэтому в пророческих речениях так часто ставился вопрос о значении выполнения религиозных обрядов и этических норм в отношениях между человеком и богом. «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших», — восклицает бог в «Книге Амоса», а в речениях Исайи сказано; «Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного... тогда придите и рассудим, говорит Яхве». Пророки отнюдь не отвергали важности выполнения религиозных ритуалов, но считали, что только сочетание строгой обрядности с соблюдением этических норм является залогом «праведной жизни»; в этом проявилось новое в идеологии древнего мира первой половины I тысячелетия до н.э. Мы уже знаем, что около этого времени аналогичные поиски этических норм шли в Китае, Индии и Иране. С требованием «праведной жизни» неразрывно связана столь характерная для ветхозаветных пророков критика социальной несправедливости. Осуждение неправедного богатства и роскоши, насилия и произвола, угнетения и бесправия звучит, например, в «Книге Амоса»: «Выслушайте это, алчущие поглотить бедных и погубить нищих.., — клялся Яхве: ...поистине вовеки не забуду ни одного из дел их»; или в словах «Книги Исайи»: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю!..» В литературе Ближнего Востока эти мотивы были новы. Поскольку средоточием богатства и местом обитания людей могущественных и несправедливых был в основном город, то для ветхозаветных пророков характерна отчетливая антигородская установка. Пророки противопоставляли «городу-блуднице» идеализированный и опоэтизированный родо-племенной уклад, что определило также их отношение к царям и царской власти. В древневосточной литературе мало столь резких и непримиримых высказываний о царях, как гневные проповеди ветхозаветных пророков против некоторых властителей обоих царств. Однако неправильно считать пророков отрицателями государственности и царской власти вообще, ибо, осуждая произвол и преступления отдельных царей, пророки всегда отстаивали мысль о незыблемости основанного, как им казалось, на справедливости и воре в Яхве государства Давидидов. Провозглашение единобожия и признание относительной «автономности» человека, подчеркивание значимости этических норм и резкий протест против социальной несправедливости, антигородская установка и идеализация родо-племенного уклада, но также жесткая непримиримость и суровая нетерпимость пророков к инаковерующим наложили свой отпечаток на весь Ветхий завет и оказали огромное влияние на последующее развитие мысли древности и средних веков, в том числе и мысли оппозиционной, «еретической» и даже революционной. Ветхий Завет. Его состав и содержание. В своем окончательном виде Ветхий завет состоит из трех частей— «Пятикнижие Моисея», «Пророки» и «Писания»,— включающих разновременные и различные по содержанию и жанрам сочинения, из коих каждое содержит разнородные слои. На протяжении многих веков равно среди иудеев и христиан господствовала точка зрения об абсолютной уникальности и неповторимости Ветхого завета. Огромные успехи ближневосточной археологии в XIX—XX вв., открытие и прочтение клинописных и иероглифических текстов, в том числе касающихся тех же событий, о которых упомянуто в Ветхом завете, или содержащих мифы и сказания, гимны, законы и поучения, близкие по содержанию к Ветхому завету, развеяли прежние взгляды и породили диаметрально противоположную точку зрения: признание Ветхого завета плодом сплошного подражания и заимствований из окружавших культур и литератур. Такова была точка зрения влиятельной в XIX в. школы немецких протестантских богословов. Нет сомнения в том, что в ветхозаветных сочинениях имеются элементы сходства и близости с другими ближневосточными литературами. Однако чаще всего обнаруживаемые во всех ближневосточных литературах черты сходства обусловлены социально-политической общностью создававших их народов, принадлежностью к одному культурному кругу и тем, что и вавилонская, и финикийская, и древнееврейская, и древнеегипетская литературы черпали из одного общего фонда народной мудрости — фольклора народов древнего Ближнего Востока. Правильность сказанного подтверждается близостью, по мнению М. А. Коростовцева, между ветхозаветной и древнеегипетской космогониями: Древнеегипетская космогония: Водная бездна, водный хаос. Дух бога, витающий над бездной. Сотворение света. Появление суши из бездны. Ветхозаветная космогония: Водная бездна, водный хаос. Витающий над ней дух. Сотворение света. Появление из бездны суши. Поскольку аналогичные космогонические представления имелись также у финикийцев и других народностей Ближнего Востока, то можно заключить, что ветхозаветный миф восходит к общему ближневосточному источнику. К месопотамской мифологии восходит ветхозаветный миф о всемирном потопе. В ветхозаветном и шумерских мифах есть одинаковые мотивы — решение бога или богов уничтожить непослушный человеческий род; богобоязненный герой, которому бог советует построить корабль; спасение героя и его семьи на этом корабле во время потопа и т.п. Обнаруживаются также черты сходства между ветхозаветными религиозными гимнами и религиозной лирикой финикийцев, о чем свидетельствует такой пример:Во многом сходно ветхозаветное и прочее древневосточное законодательство. На фоне литератур древнего Востока, в сопоставлении с ними зримее проявляется также и своеобразие Ветхого завета, обусловленное историческими судьбами народа, создавшего этот сборник. Ядром Ветхого завета является «Тора» — «Пятикнижие» (книги «Бытие», «Исход», «Левит», «Числа» и «Второзаконие»), содержащее основные своды религиозных и социальных законов, обрамленные повествованием о сотворении мира и человека, о рае, о грехе первых людей и всемирном потопе, патриархах и пребывании их потомков в Египте, исходе происшедших от них «колен» под предводительством Моисея и их скитании в Синайской пустыне. Кажущееся сюжетное единство «Пятикнижия» — это единство над многообразием и вопреки ему, ибо повествовательные части и своды законов в нем разнородны, многослойны и разновременны, В повествовательных частях легче всего выделить слой, обозначаемый термином «Жреческий кодекс», который характеризуется особенностями языка и стиля, тщательно разработанной хронологической схемой (исходная точка которой — предполагаемая «дата» сотворения мира), большим интересом к жречеству и ритуалу. «Жреческий кодекс» был составлен жрецами уже после падения северного и даже южного царства, в VI—V вв. до н. э., но содержит как сохранившиеся устно, так и уже ранее записанные мифы и легенды, песни и рассказы значительно более древнего времени. Другой обширный слой повествовательной части, обозначаемый термином «Яхвист» по преобладающему там употреблению названия бога, сложился в Иудее еще в X—IX вв. до н.э., а третий слой, по содержанию во многом параллельный «Яхвисту», обозначается термином «Элохист». Этот слой создан и северном царстве в IX в. до н.э., но содержит, как и предыдущий, мифы, сказания и другой материал более древнего времени. Из сводов законов в «Пятикнижии» самым древним является так называемая «Книга завета» (часть книги «Исход»), в которой особое внимание уделено защите собственности, узаконено бесправие «вечных» рабов, подчеркнуты права му;ка и отца семьи. Близость статей этого свода к законам Двуречья первой половины II тысячелетия до н. э. и преобладание в нем архаического принципа «око за око» позволяют предположительно датировать «Книгу завета» XI—X вв. до н.э. Из двух имеющихся в «Пятикнижии» вариантов списка моральных предписаний, так называемых «Десяти заповедей», древнейшим является тот, что в книге «Исход». Лаконизм и категоричность формулировок, отсутствие учета мотивов и условий преступлений, преобладание принципа «око за око» указывают, что этот вариант «Десяти заповедей» коренится в родо-племенной среде домонархического времени. Разумеется, он принадлежит оседлому периоду, а не периоду исхода «колен» нз Египта и кочевья по Синайской пустыне под главенством Моисея, как значится в традиционном тексте книги. Другой вариант «Десяти заповедей» дан во «Второзаконии» — обширном своде религиозного и светского законодательства, пронизанного категорическим осуждением многобожия, признанием Яхве единственным богом, а Иерусалимского храма — единственным местом поклонения ему. Поскольку содержание «Второзакония» перекликается с содержанием религиозной реформы Иосии, то можно предположить, что этот свод тождествен с упомянутой в описании реформы «найденной» при нем «Книгой законов» и был составлен в VII в. до н. э., хотя и содержит также более древние материалы. Последний свод, «Кодекс святости» (из книги «Левит»), включает главным образом предписания ритуально-этического содержания и был создан жрецами в условиях вавилонского пленения VI—V вв. до н.э. Процесс объединения всего этого разнородного и разновременного материала, т.е. его циклизация, начался уже в VIII в. до н.э. и завершился в VI — IV вв. до н.э. оформлением «Пятикнижия» как «священного» и нормативного свода для всех верующих в Яхве (так называемых иудаистов). Вторая часть Ветхого завета. «Пророки», состоит из двух подразделов: «Первые пророки» и «Поздние пророки». «Поздние пророки» включает уже рассмотренные сочинения пятнадцати собственно пророков, а «Первые пророки» представляет собой обширный цикл прозаических сочинений, в котором изложена история древних евреев от прихода в Палестину в XIII—XII вв. до н. э. до гибели Иудейского государства в 586 г. до н. э. Книги этого цикла («Книга Иисуса Навина», «Книга Судей», «I—IV Книги Царств») многослойны. В их основе лежат древние устные сказания (разной степени достоверности) о военных походах «колен» и их предводителях, сказания о сооружении разных святилищ, отрывки из героического эпоса (древняя «Песнь Деборы», XII в. до н.э.) и фольклорные сказания, цикл преданий о святилище в Шило и деятельности Самуила, летописи, написанные дворцовыми и храмовыми писцами, образцы древнейшей в мире художественной прозы, списки должностных лиц и описи административно-территориального деления государств, отдельные пророческие речения и пр. Но весь этот огромный и разнородный материал объединен сквозной концепцией, отчетливо выраженной во фразах, открывающих повествования о царях: «...[царь] Аса делая угодное перед очами Яхве» или «[царь] Йехо'ахаз... делал неугодное в очах Яхве». Если царь «делал угодное», т. е. искоренял «высоты» и всех богов, признавал Яхве единственным богом, то государство и народ процветали, но если царь «делал неугодное», пренебрегал Яхве и поклонялся чужим богам, то это неизбежно оборачивалось несчастьем для государства и народа. Очевидная близость этой концепции учению пророков и содержанию «Второзакония» позволяет заключить, что цикл исторических произведений был составлен под влиянием пророческого движения в VII — первой половине VI в. до н. э. Влиянием пророческого движения с его осуждением ханаапеев и их культов объясняется преувеличение масштаба уничтожения ханаапеев в период вторжения израильских «колен» в Палестину. В действительности древние евреи VIII—VI вв. до н.э. не только включили в себя массу ханаанеев, по в значительной мере усвоили и их язык: уже упоминалось, что сам язык Ветхого завета они считали «ханаанейским». Гибель государства и разрушение храма, вавилонское пленение иудеев VI—V вв. до н.э. и зарождение впоследствии повой формы государственности — все это заставляло пересмотреть изложенную и «Первых пророках» картину исторических судеб народа. Поэтому на рубеже V—IV вв. до н. э. создаются «Книга Ездры»(В «Книгу Ездры» включены некоторые подлинные официальные документы администрации персидских царей — Ахеменидов (на арамейском языке).) и «Книга Нсемии» — об образовании послепленной общины, пишется «Книга Паралипоменон», в которой во многом по-новому излагается история Давидидов. Названные произведения входят в третью часть Ветхою завета — «Писания», которая включает, кроме того, произведения, созданные в персидское (VI — IV вв. до н.э.) и эллинистическое время (IV —II вв. до н.э.): «Притчи Соломоновы», «Книгу Иова», «Песнь песней», «Руфь», «Экклесиаст», «Эсфирь» и «Книгу Даниила». Из них «Книга Иова» — это величественная поэма об испытании праведника богом Яхве с помощью не заслуженных им личных несчастий, «Песнь песней» — сборник любовных и свадебных песен, близких древнеегипетским, «Экклесиаст» — ритмизованное рассуждение о жизни, «Руфь» и «Эсфирь» — занимательные повести с историческим фоном (сюда же следовало бы присоединить и «Книгу Ионы», относимую к «Малым пророкам») и, наконец. «Книга Даниила» — сборник чудесных историй и пророчеств, отчасти, видимо, связанный с вавилоно-арамейской и, может быть, даже древнеиранской словесностью. В «Писания» входят также «Псалтырь» на 150 псалмов — культовых и царских гимнов, жалобных песен и пр., созданных в основном певцами до пленного Иерусалимского храма,— и книга «Плач Иеремии» из пяти псалмов о гибели государства и храма в 586 г. до н.э. 43 произведения Ветхого завета — это лишь осколок, частица некогда более обширной литературы, о богатстве которой можно тишь догадываться по сохранившимся в греческом переводе II в, до н.э. но не включенным в окончательный канон иудейского Ветхого завета апокрифическим сочинениям (книги «Юдифь», «Товит», I — II «Книги Маккавеев», «Премудрость Иисуса, сына Сирахова» и др.), по упоминаниям древней «Книги Праведного», утраченных речений разных пророков и многого другого. Из древнееврейской литературы долго и тщательно отбирались те сочинения, которые соответствовали учениям, восходившим к пророческому движению, и могли быть объявлены «священными». Такие сочинения были объединены в сборник с продуманной внутренней идеологической, религиозной структурой. Процесс оформления Ветхого завета, его циклизации и канонизации начался в первой половине I тысячелетия до н.э. и завершился лишь в I в. до н.э. Однако, несмотря на сотни лет редактирования, в Ветхом завете сохранились многочисленные отрывки и целые сочинения, обладающие значительной исторической и художественной ценностью. Ветхозаветные сочинения, созданные на протяжении целого тысячелетия в изменявшихся исторических условиях, отличаются многогранностью содержания и идей. Вместе с тем в Ветхом завете доминирует одна тема, и эта тема — история. В Ветхом завете развернуто грандиозное полотно — от сотворения мира и человека и (если включить неканонические «Книги Маккавеев») до прихода римлян. В центре этого полотна — история своего народа, но рассмотренная в общемировом обрамлении, причем историческое повествование здесь — не простое упорядочение событий, а руководство идеей «завета» (берит). Само представление о «завете» (т.е. договоре) между богом и коллективом людей не является исключительной чертой яхвизма, ибо аналогичные представления имелись у разных народностей древности. Новыми в ветхозаветном, точнее, в пророческом учении о завете являются, во-первых, признание активной роли людей в действенности договора с богом и, во-вторых, представление о том, что прошлое, настоящее и будущее народа есть чередование последовательных эпох или кругов, содержание которых обусловлено соответствующим заветом между Яхве и определенной общностью людей. Это учение о завете, развитое и преобразованное кумранитами (см. о них далее, лекцию 20), было воспринято христианством. Для христиан «завет», содержавшийся в «Пятикнижии» («Торе»), «Пророках» и «Писаниях», был «ветхим», т. е. старым, устаревшим договором, который единый, всемирный бог заменил «Новым заветом» — христианскими евангелиями. Но «Ветхий завет» не потерял своей святости и для христиан, на него и в евангелиях, и в послеевангельской литературе делаются постоянные ссылки. Ветхозаветные сказания сохраняют авторитетность и для Корана. Современниками ветхозаветных пророков явились Заратуштра и Будда, Конфуций и Лао-цзы, в учениях которых много общего с идеями пророков: стремление очистить религиозное мировоззрение от примитивного представления о богах, существующих в материальном человеческом или животном облике, и создать более отвлеченное и универсальное восприятие божества, признание относительной «автономности» людей и важности этических начал для «праведной жизни»; критика социальной несправедливости и произвола властей; антигородская установка и идеализация родоплеменного уклада и многое другое. Вышеизложенное позволяет сделать вывод: основополагающие для пророческого движения и Ветхого завета идеи являлись не только выражением исторического развития и судеб своего парода, но также органической частью новых течений в идеологии всего древнего Востока первой половины I тысячелетия до н.э. Литература: Афанасьева В.К., Дьяконов И.М., Вейнберг И.П. Культура Передней Азии в первой половине I тысячелетия до н.э./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. -М. .-Знание, 1983 - с. 94-120
Лекция 6: Нововавилонская держава и поздний Египет.
Политическая история нововавилонского периода. Выше история Вавилонии была доведена до конца средневавилонского периода, когда в Нижней Месопотамии правила династия, происходившая из касситов — горцев Западного Ирана. При последнем царе касситской династии, Эллиль-надин-ахи (1159—1157 гг. до н.э.), Вавилония вела в течение трех лет войну с Эламом. Эламитяне в результате завоевали Вавилонию. Так кончилось правление касситской династии, и наместником Вавилонии стал эламский ставленник. Но вскоре, при Навуходоносоре I (II династия Иссина, 1124—1108 гг. до н.э.), наступил кратковременный расцвет Вавилонии. Эламу был нанесен такой удар, что эта страна в течение трех веков (до 821 г. до н.э.) не упоминается в текстах. В последующей истории Вавилонии большую роль играли племена халдеев, которые поселились вдоль нижнего течения Тигра и Евфрата, между берегами Персидского залива и южными городами Двуречья. Халдеи вели полукочевой образ жизни, занимались скотоводством и земледелием. В IX в. до н.э. они захватила южную часть Вавилонии и начали продвигаться на север. При этом халдеи воспринимали вавилонскую культуру и поклонялись верховному богу вавилонян Мардуку. В 729 г. до н.э. ассирийский царь Тиглатпаласар III захватил Вавилон, но, когда в 721 г. до н.э. царем Ассирии стал Саргон II, он оказался не в состоянии сохранить власть над Вавилонией. Вождь халдейского племени Мардук-апла-иддин II взял Вавилон и объявил себя царем всей страны. Он был одним из самых выдающихся халдейских вождей, упорно боровшихся против ассирийцев. Но, опираясь на халдейские племена, он раздавая им вавилонские городские земли, поэтому горожане поддерживали его борьбу только против тех ассирийских царей, которые были еще более враждебны городам, особенно против Синаххериба. Перипетии этой борьбы были изложены выше (см. лекцию 2). В конце 689 г. Вавилон был полностью разрушен Синаххерибом, немногие уцелевшие от резни жители уведены в плен и проданы в рабство, храмы и частные дома разграблены. Но девять лет спустя новый царь Ассирии, Асархаддон, велел восстановить город и вернуть его уцелевших жителей обратно. В 652 г. жители Вавилона снова подняли мятеж против Ассирии, на этот раз под руководством Шамаш-шум-укина. Три года ассирийское войско осаждало Вавилон, где начались эпидемии и людоедство. Последние защитники города сгорели в огне. Добровольно в огонь бросился и сам Шамаш-шум-укин. Но в 626 г. Вавилония снова была охвачена восстанием. Во главе мятежников стоял халдейский вождь Набопаласар. Вначале он воздерживался от попыток захватить большие города и смог укрепить свою власть лишь на севере Вавилонии, а центр и юг страны сохраняли верность ассирийцам. Набопаласару долго не удавалось взять крупные вавилонские города Урук и Ниппур, где были сильные проассирийские настроения. В Ниппуре во время многомесячной осады армией Набопаласара жители продавали в рабство своих детей, чтобы спасти их от голодной смерти. В 616 г. ассирийцам пришлось оставить Урук, а через год пал и Ниппур, который более десяти лет ценой больших лишений и страданий сохранял верность ассирийскому царю. Теперь почти вся территория Вавилонии была в руках Набопаласара. Вскоре на Ассирию обрушился новый сокрушительный удар. В 614 г. до н.э. мидяне во главе со своим царем Кпаксаром вторглись в ассирийскую провинцию Аррапха, затем двинулись по направлению к Ниневии и окружили этот город. Ниневию взять не удалось, но мидяне осадили и захватили Ашшур и истребили его жителей. Затем вавилоняне и мидяне заключили военный союз против Ассирии. В течение нескольких лет Ассирийская держава была уничтожена. Таким образом, на всем Ближнем Востоке осталось только четыре могущественных государства: Мидия, Вавилония, Египет и Лидия (в Малой Азии) (Однако Мидия представляла собой не цельное государственное образование, а конгломерат царств, подчиненных индийской династией: сюда входили Перси да — Ашнап, Маннейское царство. Скифское царства (в Азербайджане), Мелитепа, или «Дом Тогармы» (видимо, с армянской династией). Буферное положение между Лидией ж Мидией занимало царство Киликия.). В результате разгрома Ассирии мидяне завладели ее коренной территорией и областью Харран в Верхней Месопотамии. Вавилопяне же прибрали к рукам остальную Месопотамию и готовились установить свой контроль над всеми областями к западу от Евфрата. Но фараон Египта Нехо считал, что территория Сирии и Палестины должна принадлежать ему. Весной 607 г. Набопаласар передал командование вавилонской армией своему сыну Навуходоносору, взяв на себя управление внутренними делами государства. Перед Навуходоносором стояла задача победить Сирию и Палестину. Но сначала необходимо было овладеть г. Каркемиш на Евфрате, где находился сильный египетский гарнизон, часть которого составляли греческие наемники. Весной 605 г. до н.э. вавилонское войско перешло Евфрат и одновременно с юга и севера напало на Каркемиш. За городскими стенами началась жестокая битва, и скоро город превратился в пылающие руины, египетский гарнизон был уничтожен до последнего человека. После этого большая часть Сирии и Палестины, т.е. почти все области между Евфратом и Египтом, почти без сопротивления подчинились вавилонянам. Будучи в Сирии, Навуходоносор в августе 605 г, получил известно о смерти своего отца в Вавилоне и, срочно возвратившись, через месяц стал царем. В 601 г. войско Навуходоносора снова двинулось к египетским границам. В последовавшей битве обе стороны понесли тяжелые потери. В начале 598 г. Навуходоносор совершил поход в Северную Аравию, где он стремился взять в свои руки контроль над караванными путями. К этому времени царь палестинского царства Иудеи Иоаким, побуждаемый уговорами египетского фараона Нехо, отпал от Вавилонии. Навуходоносор осадил столицу Иудеи Иерусалим и 16 марта 597 г. взял его. Более 3000 иудеев было уведено в плен в Вавилонию, а царем Навуходоносор назначил Седекию. В декабре 595 — январе 594 г. в Вавилонии происходили волнения в армии. Мятеж был подавлен, а в стране восстановлен порядок. До нас дошел протокол судебного процесса над одним из заговорщиков, дело которого рассматривалось военным судом под председательством самого царя. Подсудимый был обвинен в государственной измене, нарушении присяги, данной царю, и казнен, а все его имущество конфисковано. Вскоре новый египетский фараон, Априй, решил попытаться установить свою власть в Финикии и захватил города Газу, Тир и Сидон, а также уговорил иудейского царя Седекию поднять восстание против вавилонян. Навуходоносор решительными действиями оттеснил египетское войско к прежней границе н в 587 г. после долгой осады взял Иерусалим. Тысячи жителей Иерусалима были уведены в плен в Вавилонию. При Навуходоносоре Вавилония превратилась в процветающую страну. Это было временем подлинного возрождения, экономического расцвета и культурного развития. Вавилон стал центром международной торговли. Много внимания уделялось искусственному орошению. В частности, около Сиппара был создан большой бассейн, откуда гало много каналов, с помощью которых регулировалось распределение воды во время засухи. В Вавилоне был выстроен новый дворец и сооружен знаменитый висячий сад. Кроме того, вокруг города были воздвигнуты необыкновенно мощные фортификационные сооружения, чтобы обезопасить государство от вражеских нападений в будущем. Однако после смерти Навуходоносора II в 562 г. в течение пяти лет на троне сменилось три царя. Жречество стало активно вмешиваться в политику, устраняя неугодных правителей. В 550 г. царем стал Набонид, сын одного из вождей арамейских племен, наводнивших Северную и Западную Месопотамию еще в VIII в. до н. э. Большим влиянием на Набонида пользовалась его мать Аддагупии, которая при ассирийцах была жрицей в храме Сина (бога Луны) в Харрапе и после захвата этого города мидянами бежала со своим сыном в Вавилон. Став царем, Набонид стремился создать прочную державу, объединив все арамейские племена Передней Азии перед лицом опасности, надвигавшейся со стороны Ирана. Набонид поклонялся традиционным богам вавилонян — Мардуку, Набу, Нергалу и т.д. Но постепенно он стал выдвигать на первое место культ бога Луны Сина, жрицей которого была его мать. Это привело к конфликту с жречеством древних храмов в Вавилоне, Борсиппе, Ларсе, Уруке и других городах. Надо учесть также, что бог Луны Набонида в действительности не являлся традиционным вавилонским богом Сипом, а был по своей символике и формам поклонения скорее арамейским богом. Набопид стремился создать державу, где место Мардука как верховного бога занял бы Син. В течение многих лет Набонид был занят активной политикой на западе своей державы, где он стремился объединить вокруг себя многочисленные арамейские племена. В 553 г. Набонид, воспользовавшись войной между Персией и Мидией, захватил Харран, принадлежавший мидянам, и велел восстановить разрушенный во время войны с ассирийцами в 609 г. храм бога Сина Эхульхуль, который вскоре после этого был торжественно освящен. Укрепив свое положение в Сирии, Набонид захватил область Тейма в северной части Центральной Аравии, а в 549 г. он на целых десять лет перенес туда и свою резиденцию, передав власть в Вавилоне своему сыну Бел-шар-уцуру (известному из Библии как Валтасар). К середине VI в. до н.э. Персидский залив у берегов Месопотамии был занесен песком, и морская торговля через гавань г. Ура стала невозможной, а перевозка товаров по суше была опасна, стоила дорого и требовала много времени. Поэтому торговый путь по пустыне через оазис Тейма в Египет и Южную Аравию имел большое значение для Вавилонии. К 546 г. прекратилось и долгое соперничество между Египтом и Вавилонией, так как обе страны должны были теперь готовиться к отражению нападения персов. Однако все усилия Набонида. направленные к отражению персидской опасности, оказались обреченными на неудачу. Вавилонское царство от Средиземного моря до Персидского залива было блокировано персами, которые уже захватили Мидию. Лидию и многие другие страны вплоть до границ с Индией и теперь имели огромную и хорошо вооруженную армию. Да и в самой Вавилонии положение Набонида было непрочным. Поскольку он стремился сломить могущество и влияние жречества Мардука, главного бога Вавилонии, и пренебрегал религиозными праздниками в храме Мардука Эсагиле, влиятельные жреческие круги были недовольны его политикой и готовы были помочь даже и внешнему врагу. Из-за того что персы захватили торговые пути Вавилонии, были недовольны Набонидом вавилонские торговые и ростовщические круги. Они были заинтересованы в создании огромной державы, которая обеспечивала бы им рынки и безопасные пути в Египет. Малую Азию и другие страны Востока. В различных местах Вавилонии жили тысячи представителей разных народов, насильственно уведенных из своих стран ассирийскими, а затем вавилонскими царями. Эти люди не оставляли надежды вернуться в родные места и поэтому готовы были помочь любому врагу Набонида и ждали персов как своих спасителей. Что же касается вавилонских земледельцев и ремесленников, т. е. основного по численности и значению населения страны, то они безучастно и равнодушно относились к военным приготовлениям Набонида и готовы были без сожаления поменять старых правителей на новых. Наконец, вавилонская армия была истощена многолетними войнами в Аравийской пустыне, и трудно было ожидать, что она окажется способной отразить натиск численно превосходящих сил противника, который к тому же был вооружен лучше, чем воины Набонида. Таким образом, в Вавилонии, оставшейся без помощи союзников, не было достаточно сил, которые могли бы оказать эффективное сопротивление победоносной персидской армии. По библейской легенде, во время пира Валтасара ему явилась таинственная рука, начертавшая на стене загадочные слова: мене, текел, фарес— «исчислен, взвешен, разделен», предвещавшие гибель Вавилону. Весной 539 г. до н.э. персидская армия двинулась в поход и начала наступать вниз по долине р. Диялы. В этот критический момент Угбару, наместник области Гутиум (вавилонской провинции к востоку от среднего течения Тигра), изменил Набопиду и перешел на сторону Кира[40]. Мощные оборонительные сооружения, возведенные Навуходоносором II, могли бы отсрочить на продолжительное время падение. Эти укрепления охватывали такпе крупные города, как Сиппар, Куту, Вавилон и Борсиппа. Особенно хорошо был укреплен Вавилон, обнесенный двойной кирпичной стеноп со рвом и валом перед нею. Но эти укрепления мало помогли Набониду, лишенному прочной поддержки своего народа. В августе 539 г. у г. Описа близ Тигра персы разгромили вавилонское войско, которым командовал сын Набонида Валтасар. Затем персы обошли укрепления, возведенные Навуходоносором II, переправились через Тигр к югу от Описа и окружили Сиппар. Оборону Сиппара возглавил сам Набонид. Персы встретили лишь ничтожное сопротивление со стороны сиппарского гарнизона, а Набонид бежал из города. 10 октября 529 г. Сиппар оказался в руках персов, а через два дня войско персов без боя вступило в Вавилон. Чтобы организовать оборону столицы, туда явился Набонид, но город был уже во вражеских руках, и последний вавилонский царь был взят в плен. 29 октября 539 г. в Вавилон вступил и сам Кир, которому была устроена торжественная встреча. Теперь Вавилония навсегда утратила свою независимость и перестала существовать как самостоятельное государство. Раздел написан Дандамаевым М.А. Общество и экономика Вавилонии VI в. до н.э. Общество Вавилонии VI в. до н.э. состояло из полноправных граждан городов, лиц не порабощенных, но лишенных гражданских прав, различных групп зависимого населения и, наконец, рабов. Полноправные граждане являлись членами народного собрания городской храмовой округи, которое имело судебную власть в решении семейных и имущественных дел. К числу полноправных граждан относилась как знать (высшие государственные и храмовые чиновники, представители крупных деловых домов и т. д.), так и основная часть трудового населения (земледельцы и ремесленники), включая сюда и беднейшие слои населения городов. В юридическом отношении все они считались равноправными. Все полноправные граждане могли стать рабовладельцами, но фактически только относительно небольшая часть их имела рабов. Свободные люди, лишенные гражданских нрав, состояли из царских военных колонистов н различных групп государственных работников, наделенных средствами производства и сидевших на царской земле. Эти люди были лишены гражданских прав ввиду того, что они не владели землей в пределах городского общинного фонда и поэтому не могли стать членами народного собрания. Кроме воинов среди них были ремесленники различных специальностей, торговцы и т.д. Большую роль в производстве играли также те социальные слои зависимого населения, которые были лишены собственности на средства производства. Это были промежуточные между свободными и рабами группы, обрабатывавшие землю, которая не являлась их собственностью. Они находились в личной зависимости от отдельных лиц или коллективов собственников (т. е. храмов) и работали в силу внеэкономического принуждения, но с точки зрения закона не считались собственно рабами. В отличие от подлинных рабов они ие являлись полной собственностью своих хозяев, их, например, нельзя было продавать. Рабы наряду со скотом являлись составной частью движимого имущества и одним из важнейших видов богатства. В храмовых хозяйствах работали сотни рабов, а отдельные состоятельные граждане владели 3—5 рабами. Крупные деловые дома имели десятки и даже сотни рабов. Однако в целом рабов насчитывалось гораздо меньше, чем свободных и зависимых. Документы не содержат почти никаких данных о применении труда частновладельческих рабов в сельском хозяйстве, за исключением тех случаев, когда рабы выступают в качестве арендаторов. Рабы самостоятельно или вместе со свободными или другими рабами арендуют у своих хозяев, а также у других лиц (включая сюда и рабов) поля вместе с необходимыми семенами, рабочим скотом и инвентарем. Условия аренды, естественно, не отличались от тех, которые характерны для контрактов между свободными. Иногда размер арендованных рабами полей был настолько велик, что сами арендаторы вместе с членами своих семей не в состоянии были возделывать их, им приходилось прибегать к помощи значительного числа сельскохозяйственных работников. Нередко рабы сдают взятую ими самими в аренду землю другим лицам (в том числе и рабам) в субаренду. В ряде случаев они сдают землю даже могущественному деловому дому Мурашу или же обрабатывают поля совместно с ним, выделяя, в частности, равное с ним число землепашцев. Крупные землевладельцы предпочитали обращаться к услугам арендаторов, сдавая им землю по частям небольшими парцеллами, так как непосредственное применение рабского труда требовало постоянного надзора и соответственно вызывало большие расходы. Поэтому в Вавилонии не было рабовладельческих латифундий и наличие крупного землевладения (в том числе храмового) сочеталось с мелким землепользованием, что весьма характерно. В тех случаях, когда крупные землевладельцы прибегали к помощи своих рабов, они либо выделяли им землю для самостоятельного ведения хозяйства на правах пекулия (имущества, отданного в пользование), либо же, еще чаще, сдавали землю им в аренду, Правда, на храмовых полях рабский труд применялся широко. Но, во-первых, и тут рабов было явно недостаточно для ведения хозяйства, и ими обрабатывалась лишь часть храмовых земель. Поэтому храмовой администрации постоянно приходилось обращаться к услугам сезонных наемных работников, привлекая их даже из соседних стран. Во-вторых, храмы иногда сдавали землю в аренду частновладельческим или своим рабам. Но нередко они предпочитали пользоваться услугами свободных арендаторов.Значительная часть храмовых земель обрабатывалась также зависимыми земледельцами. Таким образом, хотя в храмовых хозяйствах рабы были заняты в земледелии, труд их не мог удовлетворить все запросы храмового хозяйства. К тому же храмовые рабы причиняли много хлопот своими частыми побегами, нежеланием работать, и за ними требовался постоянный надзор. В этом отношении характерны письма храмовых чиновников своим начальникам, в которых они, во-первых, просят прислать денег для уплаты наемникам, ибо иначе те бросят работу; во-вторых, прислать кандалы для храмовых рабов, часть которых уже бежала. Наемники заинтересованы в работе, когда они своевременно получают плату, а рабы (особенно когда они заняты на тяжелых работах, например на возведении оросительных сооружений) делают все возможное, чтобы уклониться от труда. Мы не располагаем никакими сведениями о применении труда рабов в царских земледельческих хозяйствах в Вавилонии. Царские земли сдавались в аренду. В I тысячелетии до н.э. в отличие от III и начала II тысячелетия царское хозяйство было организовано по типу частновладельческого и не играло большой роли. Ведущая роль принадлежала собственно частновладельческим и храмовым хозяйствам. Таким образом, в нововавилонское время рабский труд не имел решающего значения в сельском хозяйстве и по сравнению с трудом мелких землевладельцев и свободных арендаторов применялся в ограниченных масштабах. В VIII —IV вв. до н.э. в Вавилонии было довольно много рабов-ремесленников, что объясняется общим ростом производства и увеличением удельного веса рабского труда. Но даже в нововавилонское время рабский труд не играл решающей роли в ремесле и не мог вытеснить труд свободных, особенно в области квалифицированного ремесленного производства. Свободные ремесленники заключали с разными лицами контракты на изготовление за соответствующую плату различных изделий из своего сырья или из сырья заказчика. Храмы располагали определенным ограниченным числом собственных рабов-ремесленников, но те не в состоянии были даже в минимальной степени удовлетворить потребности храмового производства. Администрация вынуждена была круглый год в больших масштабах привлекать свободный ремесленный труд. В нововавилонском обществе было сравнительно много рабов, которые имели семьи, владели землей, домами и значительным движимым имуществом. Тенденции такого использования труда рабов усиливались в течение нововавилонского и ахеменидского периодов, так как рабы, действовавшие самостоятельно, на своп страх и риск, и платившие оброк, были более выгодны хозяевам, чем те. которые работали из-под палки и всегда готовы были совершить побег. Рабы, имевшие пекулий, в экономической жизни действовали как свободные и, подобно последним, распоряжались своим пекулием: брали и давали ссуду деньгами и натуральными продуктами свободным или другим рабам. Некоторые рабы занимались торговлей, открывали ремесленные мастерские, обучали других лиц различным ремеслам и т. д. Рабы выступали в суде в качестве свидетелей, истцов и ответчиков, и, следовательно, за ними признавалась — хотя бы ограниченная — правоспособность, и они выступали в качестве как объекта, так и субъекта права. Раб не только мог заложить, купить и продать имущество (в том числе и недвижимое: поля и дома), но также мог выступать как залогодержатель имущества свободных и рабов. Рабы покупали, продавали и нанимали для работы свободных. Раб мог даже быть поручителем за то, что его хозяин погасит ссуду в тех случаях, когда они брали ее совместно. Естественно, наряду с рабами, имевшими пекулий, жившими своим трудом и платившими оброк хозяину, а также рабами, платившими оброк, пользовавшимися трудом других рабов и свободных, было ещё больше рабов, которые работали под присмотром хозяев и не владели никаким имуществом. Возникает вопрос: что общего между рабом, закованным в цепи и работавшим из-под палки, и рабом, владевшим (правда, лишь на правах пекулия) средствами производства и надзиравшим над тем, как на него другие работали? Всех рабов объединяло то, что они принадлежали к сословию рабов и юридически являлись вещью своего господина. Даже самый богатый раб не мог выкупиться на свободу, так как право освобождения раба во всех случаях принадлежало исключительно хозяину. Чем богаче был раб, тем больше были хозяйские доходы и тем менее выгодно было отпускать его на свободу. Между рабами и рабовладельцами всегда существовали антагонизм и непримиримая вражда. Но в Вавилонии эта борьба носила стихийный, неорганизованный характер. Рабы выступали против плохих жизненных условий и даже нападали на хозяев с оружием в руках. Но гораздо чаще протест рабов ограничивался тем, что они стремились бежать от своих хозяев и стать свободными людьми. Наиболее непокорных рабов, которые неоднократно совершали побеги или которых подозревали в намерении бежать, держали в специальных работных домах, где был установлен тюремный режим. Существование института рабства представлялось нормальным явлением в понятиях не только свободных, но и рабов, которые никогда не выдвигали требования отмены его. Поэтому в вавилонской литературе нет никаких отзвуков осуждения рабства. Организованных массовых выступлений рабов в Вавилонии по было. Это легко объясняется тем, что там не было больших скоплений рабов в сельскохозяйственных имениях или ремесленных мастерских, основанных на рабском труде. Характерно, что наиболее яркие примеры борьбы рабов засвидетельствованы в документах храмовых архивов. Храмовые рабы имели больше возможностей для совместных выступлений, чем частновладельческие, поскольку нередко они работали сравнительно большими группами. Труд рабов непосредственно использовался главным образом для выполнения тех видов работы, которые не требовали высокой квалификации или дорогостоящего надзора, т. е. там, где их можно было использовать в течение всего года, а не сезонно. Наиболее сложные процессы производства выполнялись свободными, в частности наемными, работниками. Наемный труд в Месопотамии стал применяться еще в ранние периоды, но именно в Вавилонии I тысячелетия до н.э. он играл весьма значительную роль в общей структуре экономики. Храмы и частные лица вынуждены были прибегать в широких масштабах к использованию квалифицированного труда свободных работников в ремесле, сельском хозяйстве и особенно для выполнения трудных видов работы. При этом иногда было нелегко найти необходимое количество работников, и в таких случаях приходилось нанимать их по чрезвычайно высоким ставкам. В поздней Вавилонии нередко встречаются партии наемных работников численностью до нескольких сот человек. Они выступали против несвоевременной оплаты их труда, перебоев в снабжении нищей и не соглашались работать за низкую плату, а в некоторых случаях даже угрожали расправой своим работодателям. Эти многочисленные массы наемных работников главным образом состояли из малоземельных свободных людей. В связи с этим возникает вопрос о масштабах социального расслоения среди свободных. Как известно, ранее в Месопотамии наиболее распространенной формой порабощения свободных являлась долговая кабала, которая в определенных условиях могла привести к деградации неплатежеспособных должников в рабов в прямом смысле этого слова. В нововавилонское время по сравнению с предшествующими периодами в этом отношении произошли значительные изменения. Кредитор мог арестовать неплатежеспособного должника и заключить его в долговую тюрьму, однако он не имел права продать должника в рабство третьему лицу. Залог, в котором находился должник, был антихрезой, т. е. предполагал использование заложенной вещи кредитором, поэтому должник бесплатно работал на кредитора, сохраняя свою свободу. Практика самозаклада с переходом залога в собственность кредитора совершенно исчезла в Вавилонии VII — IV вв. до н.э. Кроме того, муж теперь не имел права отдавать в залог жену, хотя свободные люди могли отдавать в залог своих детей, которые находились в патриархальной власти главы семьи. Однако родители отдавали детей в залог в довольно редких случаях. Положение детей, отданных в антихретическии залог, было похоже на рабское, и их работа на кредитора оценивалась той же суммой, что и труд раба. После отработки долга и процентов такие заложники теряли всякую связь с кредитором. Но зато дети должников, взятые в залог, могли быть обращены в рабство в случае неуплаты долга. При этом ограничение долгового рабства определенным сроком (тремя годами), установленное законом Хаммурапи, в нововавилонское время уже не действовало. Самопродажа в Вавилонии I тысячелетия до н.э. исчезает. Продажа детей родителями, по-видимому, допускалась законом, но к этому прибегали чрезвычайно редко, а именно в случае крайней нужды, катастрофического голода в стране, во время войн и осад. Хотя среди свободных протекали процессы социального расслоения, разорение и порабощение свободных отнюдь не носили массового характера. Это объясняется сравнительно высоким жизненным уровнем в Вавилонии VIII — IV вв. до н.э. и широкими возможностями для лишившихся своей земли людей заниматься наемным трудом, арендовать чужую землю вместе со всеми необходимыми орудиями труда и рабочим скотом или же переходить на царскую службу и т.п. Поэтому в нововавилонское время долговое рабство практически играло незначительную роль. Раздел написан Дандамаевым М.А. Поздний Египет. Египетское общество XI—VIII вв. до н.э. во многом еще служило продолжением Нового царства по своей экономической и социальной структуре. Но в VII—VI вв. намечаются изменения во всех сферах египетской жизни. Египет, наконец, вступает в железный век. До нас дошли орудия труда (резцы, пилы, сверла), изготовленные из железа[41], железное оружие (кинжалы). У пародов, с которыми судьба свела египтян в эту эпоху, железный век установился раньше: и у эфиопов[42], утвердивших свое господство в Верхнем Египте в VIII в. до н.э., и у ассирийцев, вторгшихся в страну в VII в., и у греческих и малоазийских поселенцев (воинов-наемников и купцов), обосновавшихся к VI в. до н.э. в Дельте. Теперь изменения, порой весьма существенные, происходят во всех отраслях египетского хозяйства — в ремесло, земледелии, скотоводстве. Примерно с VII в. до н.э. наблюдается небывалый ранее рост товарно-денежных отношений, причем объектом купли-продажи все чаще становится земля. Это свидетельствует, по-видимому, о развитии частного землевладения. Возможно, истоки такой формы земельной собственности следует искать еще в начальный период Нового царства, когда первые цари XVIII династии щедро дарили воинам земли (вряд ли речь шла только о служебных наделах). Вероятно также, что в период ослабления государственной централизации многочисленные мелкие служебные наделы воинов и чиновников нередко рассматривались владельцами как их полная собственность, и она ускользала из-под контроля центральной администрации. Возможно, что именно в связи с появлением значительной, повидимому, категории частных собственников на землю — людей, не столь тесно связанных с определенными служебными обязанностями и соответствующим служебным (государственным) обеспечением, в источниках той эпохи наконец становится достаточно ясным, что лица, обозначенные термином пемху, противопоставляются баку — рабам в полном смысле слова — в качество свободных. Расширение товарно-денежных отношений, продажа и скупка земли, ростовщичество (сведения о последнем, правда, крайне скудны), способствовали разорению многих мелких собственников-немху. Впервые на рабском рынке мы видим раба-должника. Появляются к большом количестве документы о самопродаже в рабство («на вечные времена вместе с детьми»), существует практика закабаления должника сроком до пяти лет, своеобразной формой рабской зависимости становится самопродажа в «сыновья». Все эти явления — как и в Передней Азии, характерные спутники развития частного рабовладения — наблюдаются в Египте на много столетий позже, поскольку «второй путь развития», по которому шло египетское общество, способствовал длительному сохранению государственного сектора в его архаических формах. Уже при последних Рамессидах (в самом конце II тысячелетия до н.э.) Египет теряет свое прежнее влияние в Передней Азии. Яркой иллюстрацией этого могут служить злоключения Упуамона. героя египетской повести, посланного (вероятно, при Рамсесе XII) в Финикию за кедром для ремонта обветшалой священной барки бога Амона и испытавшего там многочисленные унижения со стороны местных князьков. Так, царек Библа стремился подчеркнуть свою полную независимость от Египта, перед которым недавно трепетал. В повести об Унуамоне упоминаются имена жреца Херихора и Несубанебджеда, могущественного владетеля Таниса (Пер-Рамсеса). Первый из них вскоре стал фактическим правителем Верхнего Египта, второй явился основателем повой. XXI династии, цари которой приблизительно сто лет правили Дельтой, поддерживая дружественные отношения с правителями и верховными жрецами Амона-Ра в Фивах. Прошло столетие, и на политическую арену решительно выступили ливийцы, уже с давних пор проникавшие с запада и оседавшие в Дельте. Еще со второй половины Нового царства пленные ливийцы использовались фараонами в качестве воинов-наемников. Впоследствии ливийцы селились в Дельте целыми племенами. Шешонк, один из вождей-военачальников при последнем царе XXI династии, провозгласил себя царем в середине X в. до н.э., началась XXII ливийская династия. Шешонк укрепил свою власть в Дельте и объявил своего сына верховным жрецом Амона-Ра в Фивах: страна была вновь объединена. Вскоре войска Шешонка вторглись в Палестину, в 930 г. до н.э. ими был взят и разграблен Иерусалим. Но успехи ливийской династии оказались призрачными, ее власть — непрочной. Среди ливийской верхушки разгорелась внутренняя борьба. Дельта распалась на ряд независимых областей, возглавляемых ливийскими князьками, хотя номинально продолжали существовать и ливийские цари, сделавшие своей столицей г. Бубастис в восточной части Дельты (XXII—XXIII династии). Север Верхнего Египта контролировался могущественным номархом Гераклеополя, на юге власть находилась у жречества Амона-Ра. Страна переживала время хозяйственного застоя, упадка ирригационной системы, нарушения торгового обмена. Объединение страны опять становится необходимым условием хозяйственного подъема. Инициатором борьбы за новое объединение выступает фиванское жречество, которое смогло в этой борьбе опереться на военную мощь уже отделившейся от Египта Нильской Эфиопии (Куша), желавшей установить свое господство в Египте. Ослабление власти Египта над Эфиопией и консолидация местных племен привели к VIII в. до н.э. к возникновению на южных границах Египта эфиопского государства со столицей Напата у IV нильского порога. В середине VIII в. эфиопский царь Пианхи вступил в Фивы и при поддержке жречества Амона, которому по древней традиции поклонялись и в Эфиопии, начал поход на север. Нижний Египет оказал эфиопам упорное сопротивление. Войска правителя Саиса Тефнахта при поддержке жителей и жрецов Мемфиса встретили эфиопов в Среднем Египте, однако были разбиты в ряде сражений. После падения Мемфиса, оказавшего мужественное сопротивление эфиопам. Пианхи вступил в Дельту и взял в плен последнего царя XXIII ливийской династии — Осоркона. Тефнахт был вынужден признать власть Пианхи над Нижним Египтом. Эфиопская XXIV династия правила всем Египтом. Она, однако, интересна тем, что один из её царей, Бокхорис, попытался положить предел ростовщичеству и долговому рабству в Дельте. По преданию, он был взят в плен эфиопским царем Шабакой и сожжен.) династии наиболее значительными были Шабака и Тахарка, пытавшиеся играть политическую роль и в Передней Азии, однако внутренней раздробленности страны они не преодолели: вся страна, и особенно Дельта, фактически распадалась на мелкие ливийские и египетские княжества, и в 674—665 гг. до н.э. Египет не смог противостоят!» ассирийскому завоеванию. В борьбе против захватчиков страну удалось наконец объединить правителям Саиса в Дельте — Псамметиху I и его сыну Нехо I, по происхождению ливийцам (XXVI династия). Нехо принял участие в бурпых событиях, сопровождавших гибель Ассирии в конце VII в. до н. э.; он на короткое время завоевал Палестину и Сирию, однако был разбит вавилонскими войсками Навуходоносора II. Нехо пришлось отойти на собственную территорию. При нем и его преемниках все же начинается новый подъем египетской экономики и заметно возрастает политический вес и авторитет Египта. Но было уже поздно: надвигался час падения фараонского Египта под ударами персов. В 527 г. до н.э. Египет был завоеван (Однако в точение правления Ахеменидов в Персидской державе Египет неоднократно снова добивался независимости (XXVIII— XXX династии).). Раздел написан Виноградовым И.В. Литература: Дандамаев М.А., Виноградов И. В. Нововавилонская держава и поздний Египет./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 121-136Лекция 7: Мидия и Ахеменидская Персия.
Мидия. Родственные друг другу индийские и персидские племена пришли на Иранское плато не позже начала I тысячелетия до н.э. (скорее даже во II тысячелетии до н.э.). Мидяне осели в Северном Иране, а персы — на юге, в современной провинции Фарс (Персида греческих авторов), районе древнего эламского Аншана. От мидян не дошло пока никаких письменных памятников, и их история восстанавливается на основании упоминаний о них в ассирийских анналах и в позднейших сочинениях греческих историков. В IX—VIII вв. до н.э. мидяне образовывали множество мелких го родов-государств, сохраняя при этом также племенные связи. К концу VIII в. они были подчинены Ассирии и вынуждены были платить ей дань. Необходимость отразить ассирийские нашествия ускорила объединение мелких индийских княжеств. В 673—672 гг. мидяне подняли восстание против ассирийского господства, которое возглавили некто Каштарити и еще два вождя. В союзе с мидянами выступали манией и скифы. В ходе борьбы Мидия добилась независимости. Историк Геродот указывает, что и это время Мидией правил царь Фраорт (573—652 гг. до н.э.); современные ученые предполагают, что Фраорт и Каштарити — одно лицо. По Геродоту, Фраорт объединил индийские и другие иранские племена и в 653—652 гг. предпринял поход против Ассирии, который, однако, кончился поражением мидян и гибелью самого Фраорта. По-видимому, мидяне понесли поражение от скифов, ставших союзниками ассирийцев, которые установили над Мидией свою гегемонию. В 625 г. царем Мидии стал сын Фраорта Кпаксар. Он нанес поражение скифам, создал регулярную армию вместо племенного ополчения, распределив её по родам оружия (копьеносцы, лучники и конница). С конце VII в. до н.э. индийская армия ко главе с Киаксаром выступила против Ассирии, которая воевала с вавилонянами, и, нанеся ей решающие поражения, захватила Северную Месопотамию. Затем Кпаксару удалось захватить Гирканию и Парфию к востоку и юго-востоку от Каспийского моря, Персию, Элам, Страну маппеев, Урарту и часть Малой Азии. Когда в 590 г. индийская армия достигла р. Галис (совр. Кызыл-Ирмах) в Малой Азии, царь Лидии Алиатт, обеспокоенный завоеваниями Киаксара, выступил против него. В течение пяти лет война между Лидией и Мидией продолжалась с переменным успехом, 28 мая 585 г. во время битвы на р. Галис произошло солнечное затмение, которое было воспринято обеими- сторонами как плохое предзнаменование. Поэтому сражение прекратили и вскоре заключили мирный договор, установив границей между Лидией и Индийской державой р. Галис. В 584 г. царем Мидии стал сын Киаксара Астиаг. Мидийская держава была рыхлым образованием, включавшим полузависимые, подчиненные царства и племена. К сожалению, в настоящее время паука еще не располагает прямыми данными для исследования общественной и социальной структуры индийского общества. Большие успехи мидян в войне против такого сильного врага, как Ассирия, и сравнительно легкий захват территории многих соседних стран могут объясняться тем, что в Мидии классовое расслоение было еще невелико, и поэтому вооруженные народные массы играли большую роль в военной и политической жизни страны. В VII и первой половине VI в. до н.э. Мидия была центром иранской материальной и духовной культуры, которую впоследствии развили дальше персы. Создание Персидской державы Ахеменидов. Уже в IX—VII вв. до н.э. в ассирийских надписях упоминается государство Парсуаш, находившееся на востоке бывшей эламской территории; по-видимому, это то же, что Парса, или Персида — основное государство, созданное персидскими племенами. Помимо Парсуаша в VII в. до н.э. на восток от Элама находилось несколько других мелких государств, вероятно зависевших от эламитов и одновременно включенных в персидский племенной союз, который возглавляли вожди из династии Ахеменидов. После разгрома Элама ассирийским царем Ашшурбанапалом в 40—30-х годах VII в. до н.э. персы освободились от эламского господства, но вскоре превратились в данников Мидии. В 558 г. царем Персии стал Кир II. Он объединил персидские племена и основал г. Пасаргады, который стал столицей Персидского государства. В 553 г. Кир поднял восстание против мидийского царя Астиага, которому были подчинены персы. Война длилась три года и окончилась полной победой персов, взятием мидийской столицы Экбатаны (совр. Хамадан) и пленением Астиага. Кир стал царем как Персии, так и Мидии. Покорив в 550 г. Мидию, Кир в точение следующих двух лет захватил Парфию и Гирканию, входившие в состав бывшей Мидийской державы, В 546 г. персы покорили и Лидию в Малой Азии, которая в то время наряду с Вавилонией и Египтом была одним из крупнейших государств Ближнего Востока. Таким образом, персы вышли к Эгейскому морю. Между 545 и 539 гг. Кир подчинил на Иранском нагорье территории нынешних государств Иран и Афганистан, включая Дрангиану и Бактрию, и проник в Среднюю Азию, завоевав Маргиану (оазис Мары в Туркмении), Согдиану (область Самарканда и р. Зеравшан) и Хорезм (низовья Амударьи). Таким образом, персидское господство достигло северо-западных границ Индии, южных отрогов Гиндукуша и бассейна Сырдарьи. Только после того как ему удалось достигнуть этих отдаленных пределов в северо-восточном направлении, Кир выступил против Вавилонии. В течение двух месяцев (август — сентябрь) 539 г. Вавилония была захвачена персами. Согласно вавилонским источникам, армия Кира без боя вступила в Вавилон и освободила жителей страны от гнета Набонида. Кир обвинил его в нарушения благочестия по отношению к богам своей собственной страны и пренебрежении к ним, а сам принес жертвы богу Мардуку. Камбис, сын Кира, присутствовал как представитель своего отца на религиозном празднике в храме Эсагила. Жителям вавилонских городом были обещаны мир и неприкосновенность. Народам, которые были насильственно поселены в Месопотамии вавилонскими царями, Кир разрешил вернуться в свои страны. Захватив Месопотамию, Кир формально сохранил Вавилонское царство и ничего не изменил в социальной структуре страны. Вавилон стал одной из царских резиденций. В стране на первый взгляд все осталось прежним: вавилоняне продолжали занимать преобладающее положенно в государственном аппарате, а жречество получило возможность возродить древние культы, которым Кир всячески покровительствовал. Более того, власть Кира в Вавилонии не рассматривалась как чужеземное господство, так как он получил царство «из рук бога Мардука», исполнив древние священные церемонии. Кир принял титул «царь Вавилона, царь стран», который сохранялся за его преемниками до времени Ксеркса. Однако фактически Вавилония из самостоятельного царства превратилась в сатрапию Ахеменидской державы и лишилась всякой независимости во внешней политике, да и внутри страны высшая военная и административная власть теперь принадлежала персидскому наместнику. После захвата Вавилонии все западные страны до границ Египта (Сирия, Палестина и Финикия) подчинились персам. Торговые города Финикии, так же как вавилонские и малоазийские купцы, был заинтересованы в создании большого государства с безопасными дорогами, где вся посредническая торговля находилась бы в их руках. Захватив весь Ближний Восток до границ с Египтом, Кир решил обезопасить северо-восточные границы своего государства от вторжения кочевых племен Средней Азии. В битве против массагетов на восточной стороне Амударьи в 530 г. Кир потерпел поражение и погиб. В августе 530 г. царем Ахемепидской державы стал Камбис, который вскоре начал готовиться к нападению на Египет. Египетская армия была быстро разгромлена, флот сдался без боя, фараон Псамметих III оказался в плену. В мае 525 г. Египет превратился в персидскую сатрапию, Камбис был объявлен также и египетским царем и короновался по египетским обычаям. Он пользовался традиционной египетской системой датировки, принял титул «царь Египта, царь стран», участвовал в египетских религиозных церемониях, приносил жертвы египетским богам и оказывал им другие знаки внимания. На рельефах из Египта Камбис изображен в египетской одежде. Чтобы придать захвату Египта законный характер, была создана легенда о рождении Камбиса от брака Кира с египетской царевной Нитетис, дочерью фараона Априя. Следуя политике Кира, Камбис предоставил египтянам свободу в религиозной и частной жизни. За египтянами сохранились их должности в государственном аппарате. Захватив Египет, Камбис начал готовиться к походу против Нильской Эфиопии. Согласно Геродоту, Камбис вторгся в Эфиопию без достаточных запасов продовольствия и попал в безводную местность; в его армии началось людоедство, и он вынужден был отступить. Камбис вернулся в столицу Египта Мемфис и подавил волнения, которые тем временем начались в этой стране, при этом оскорбив своими действиями религиозные чувства египтян. Так, он убил быка Аписа. Современники считали, что он подвергся душевному заболеванию. В марте 522 г. Камбис получил известие о том, что его младший брат Бардия поднял восстание в Персии и захватил там царский престол. Камбис направился в Персию, но умер в пути при загадочных обстоятельствах, не успев вернуть себе власть. Согласно официальной версии, изложенной в огромной наскальной надписи его преемника Дарил I на скале Бехистун (или Бисутун). Камбис еще до прихода в Египет велел тайно убить своего брата Бардию; этим воспользовался некий маг Гаумата, который объявил себя Бардией и 11 марта 522 г. стал царем под видом последнего. К 1 июня 522 г. Бардия-Гаумата получил всеобщее признание у народов Ахеменидской державы. Чтобы удержать покоренные народы от восстаний, он отменил налоги и военную повинность на три года. Его внутренняя политика была направлена на уничтожение привилегий персидской родовой знати и ее господствующего положения в экономике и обществе. Поэтому Бардия-Гаумата пользовался большой популярностью и поддержкой широких народных масс как в самой Персии, так и в других странах Ахеменидской державы. Однако по современным данным версия о Гаумате — ложная, и к власти пришел настоящий Бардия. 29 сентября 522 г., после семи месяцев царствования, он был убит заговорщиками — представителями семи знатных персидских родов. Один из заговорщиков, двадцативосьмилетний Дарий, стал царем. Дарий был потомком царьков-Ахеменидов, правивших в Порсиде в VII—VI вв. до н.э., до Кира. Сам принадлежа, таким образом, к верхушке персидской зпати, он начал с того, что восстановил ее привилегии, отмененные Бардией. Сразу после захвата престола Дарием I против него восстала Вавилония. Дарий лично возглавил поход против нее. В декабре 522 г. персы захватили Вавилон, и руководители мятежа были преданы казни. Но пока Дарий был занят карательными действиями в Вавилонии, против него восстали Персия, Мидия, Элам, Маргиана, Парфия, Саттагидия (в совр. Афганистане), сакские племена Средней Азии и Египет. Началась жестокая и кровопролитная борьба за восстановление державы Ахеменидов. Против восставших в Маршале двинулся сатрап Бактрии Дадаршиш, и 10 декабря 522 г. маргианцы потерпели поражение. За этим последовала резня, во время которой каратели убили 55 тыс. человек. Уже одна эта цифра показывает, что восстание в Маргиане было всенародным движением. В самой Персии под именем сына Кира Бардии соперником Дария выступил некий Вахьяздата, нашедший среди народа большую поддержку. Ему удалось захватить восточноиранские области вплоть до нынешнего Афганистана. Лишь 16 июля 521 г., после пяти битв, полководцам Дария I удалось нанести решающее поражение войску Вахьяздаты. Последний был взят в плен и вместе с ближайшими своими соратниками посажен на кол. Победа над Вахьяздатой была крупным успехом Дария, так как теперь вся Персия оказалась в его руках. Но в остальных странах продолжались волнения. Пока Дарий был занят подавлением двух восстаний в Эламе, почти вся Мидия оказалась в руках Фравартиша (Фраорта II), который утверждал, что он происходит из рода индийского царя Киаксара. Это восстание было одним из наиболее опасных, и Дарий сам выступил против мятежников. Мидяне потерпели поражение, а Фравартиш попал в плен и был приведен к Дарию, который лично жестоко расправился с побежденным. Он отрезал ему нос, уши и язык и выколол глаз. После этого Фравартиша свезли в Экбатаны и посадили там на кол. В Экбатаны также были доставлены и заключены в крепость ближайшие помощники Фравартита, с которых затем содрали кожу. Мидия, до сих пор находившаяся на равных правах с Персией, была низведена на положение одной из рядовых провинций. К лету 521 г. полководцы Дария после пяти битв с восставшими смогли установить свой контроль и в Армении. Тогда же отцом Дария был подавлен мятеж в Парфии и в Гиркании. В это время в Вавилоне произошло последнее крупное восстание, которое длилось до 27 ноября 521 г. Менее значительные волнения в государстве все еще продолжались. Теперь, через год с небольшим после захвата власти. Дарий смог упрочить свое положение и вскоре после этого восстановил державу Кира и Камбиса в со прежних границах. Победа Дария над восставшими народами в значительной степени объясняется отсутствием единства между ними. Дария поддерживали полки царской гвардии, армии оставшихся верными Дарию сатрапов и гарнизонные войска, которые, как правило, в каждой области состояли из чужеземцев. Этими войсками Дарий пользовался очень умело, безошибочно определяя, какой мятеж в данный момент наиболее опасен. Не будучи в состоянии вести карательные операции одновременно во всех направлениях, Дарий подавлял одно восстание, а затем ту же самую армию, при помощи которой подавил первое восстание, бросал против других мятежников. Общественный и государственный строй Ахеменидской державы. В Ахеменидскую державу вошли области Малой Азии, Элам, Вавилония, Сирия, Финикия и Египет, в которых задолго до возникновения Персидской империи сложились свои государственные институты — иранские области были более отсталыми. Кроме того, персы покорили также кочевые арабские и скифские племена, которые находились на стадии разложения родового строя. Таким образом, состав державы был очень неоднородным. Часть иранской знати, особенно в восточных областях, по всей вероятности, веда более или менее патриархальное натуральное хозяйство. В то же время в западных областях державы сохранялись социально-экономические отношения, сложившиеся там до персидского завоевания. Товарно-денежные отношения здесь были сравнительно высоко развиты. В самой Персии характерна была эксплуатация работников, которые назывались по-персидски гарда или по-эламски курташ. Это были многочисленные отряды, составленные преимущественно из военнопленных, но также из общинников, вызванных на повинности; не исключено и привлечение наемной рабочей силы. Гарда работали на строительстве многочисленных дворцов в качестве ремесленников и чернорабочих, пасли царский скот, занимались сельскохозяйственным трудом. Гарда, занятые в сельском хозяйстве, нередко селились по деревням; были деревни, сплошь заселенные пленными из определенной местности или покоренного государства. Помимо того широко практиковалось и расселение военных колонистов из одной страны на территории другой. Наряду с этим сохранялась, особенно в западных областях, прежняя система эксплуатации оброчных рабов, арендаторов и т. д. Разнородный характер общества в различных частях Ахеменидской державы приводил к тому, что при создании системы управления покоренными странами персы сталкивались с большими трудностями. Кир и Камбис сохраняли прежнее внутреннее управление в завоеванных странах, почти не изменив его, и предоставили покоренным народам известное самоуправление. Однако восстания 522 — 521 гг. показали непрочность Ахеменидской державы. Поэтому реформы Дария были направлены к тому, чтобы создать устойчивую систему государственного управления и контроля над завоеванными странами, упорядочить сбор налогов и увеличить контингенты войск. Осуществление этих реформ заняло ряд лет; началом их, по-видимому, послужила предпринятая около 518 г. реорганизация и унификация системы управления провинциями. В результате проведения этих реформ в Вавилонии. Египте и других странах была создана, по существу, новая административная система, которая в дальнейшем до конца господства Ахеменидов не претерпела существенных изменений. Дарий I разделил государство на административно-податные округа, которые назывались сатрапиями[43]. Как правило, сатрапии по своим размерам намного превосходили провинции более ранних империй, и в ряде случаев границы сатрапий совпадали со старыми государственными и этнографическими границами стран, входивших в состав Ахеменидской державы (например, Египет, Мидия, Элам и т.п.). Внутри сатрапии могли существовать автономные, самоуправляющиеся племена и города (наиболее важными из последних были финикийские, а также греческие в Малой Азии). Персы не вмешивались во внутренние дела финикийцев, и те до конца поддерживали Ахеменидов. Список сатрапий содержится в Бехистунской и других древнеперсидских надписях. В них перечислены 23 страны. Подобный список сохранился и в труде Геродота. В составе 20 сатрапий он называет около 70 народов, включенных в Ахеменидскую державу. Расхождения между Геродотом и ахеменидскими надписями в значительной мере объясняются тем, что количество сатрапий и их границы менялись вследствие новых завоеваний (например, долины Инда) или же в результате новых административных реформ. Общая тенденция этих реформ сводилась к дроблению сатрапий: число их увеличивалось, а территория соответственно уменьшалась. Например, при Дарий I Малая Азия была разделена на 4 сатрапии, а при Дарий III там было 7 сатрапий. Во главе новых административных округов стояли сатрапы. Должность сатрапа существовала с начала возникновения Ахеменидской державы, но при Кире, Камбисе и в первые годы царствования Дария I во многих странах ее исполняли местные чиновники. Реформы же Дария, в частности, были направлены к тому, чтобы сосредоточить руководящие позиции в руках персов, а на пост сатрапов теперь, как правило, назначались только персы. При Кире и Камбисе в руках одного и того же лица, а именно сатрапа, были объединены гражданские и военные функции. Об этом, в частности, свидетельствуют документы о деятельности сатрапа Губару (Гобрия) в Вавилонии и Заречье (т. е. Сирии с Верхней Месопотамией), который одновременно являлся гражданским и военным наместником. Кроме того, согласно Бехистунской надписи, в самом начале царствования Дария I сатрапы наряду с управлением своими областями осуществляли также общее командование войсками во время войны. Дарий ограничил власть сатрапа, установив четкое разделение функций сатрапов и военных властей. Теперь сатрапы превратились исключительно в гражданских наместников, они стояли во главе администрации своей области, осуществляли судебную власть, следили за хозяйственной жизнью страны и поступлением налогов, обеспечивали безопасность в пределах границ своей сатрапии, контролировали местных чиновников. В мирное время в распоряжении сатрапов находилась только небольшая личная охрана. Что жо касается армии, то ее возглавляли военачальники, которые были независимы от сатрапов и подчинялись непосредственно царю. Однако после смерти Дария I разделение военных и гражданских функций не соблюдалось строго, и часто объем власти сатрапа зависел от многих факторов. При сыне Дария Ксерксе и позже некоторые сатрапы находились в зависимости от военачальников. С другой стороны, нередко сатрапы все же осуществляли и военную власть (например, во время похода Ксеркса против Греция — см. далее, лекцию 8), и к IV в. до н.э. это стало обычным явленном. Например, во время войны с Александром Македонским бактрийцы сражались под командованием своего сатрапа. Начиная со времени царствования Ксеркса иногда две или несколько сатрапий находились в руках одного и того же человека[44]. Например, царевич Кир Младший получил Лидийскую сатрапию, но власть его распространялась и на значительную часть Даскилейской и Ионийской сатрапий, В середине IV в. сатрап Киликии Мазей одновременно был наместником Заречья. В связи с осуществлением новых реформ возник большой бюрократический аппарат с центральной царской канцелярией. Государственное управление располагалось не в главной резиденции царей — Персеполе, а в административной столице — Сузах (в. Эламе). В Сузы приезжали многие высокопоставленные лица и мелкие чиновники из различных концов государства, начиная от Египта и кончая Индией. Но только в Сузах, но также в Вавилоне, Экбатапах, Мемфисе и других столицах сатрапий были крупные государственные канцелярии с большим штатом писцов, которые были заняты перепиской официальных документов. Сатрапы и военачальники были тесно связаны с центральным управлением и находились под постоянным контролем царя и его чиновников, особенно тайной полиции. Верховный контроль над государством и надзор за всеми чиновниками был доверен хазарапату, который одновременно являлся начальником личной гвардии царя, так называемых десяти тысяч бессмертных[45]. Уже при Кире II государственные канцелярии в западной части Ахеменидской державы пользовались арамейским языком и алфавитным семитским письмом, а позже, когда Дарий провел свои административные реформы, этот язык стал официальным и в восточных сатрапиях и применялся для общения между государственными канцеляриями всей империи. Из центра по всему государству рассылались официальные документы на арамейском языке. Получив эти документы на местах, писцы, которые знали два или несколько языков, переводили их устно на родной язык начальников областей, которые не владели арамейским. Кроме этого, общего для всего государства языка в различных странах для составления официальных документов писцы пользовались также и местными. Например, в Египте администрация была двуязычна и наряду с арамейским для общения с местным населением применялся также позднеегипетский язык (язык демотических документов). Для древнеперсидского языка (по мнению одних ученых, при Дарий I, по мнению других, еще при мидянах) было создано особое, упрощенное по сравнению с аккадским клинообразное письмо. Официальные надписи Ахеменидов высекались на камне на трех языках — аккадском, эламском и древнеперсидском — и тремя видами клинописи. В столице самой Персии Персеполе для административных нужд наряду с арамейским широко пользовались и эламским языком, пока во второй половине V в. до н.э. последний не был окончательно вытеснен арамейским. До тех пор в Персеполе чиновники свои распоряжения делали устно на древнеперсидском языке, а затем писцы их переводили одновременно на эламский и арамейский языки. В государственном аппарате сами персы занимали особое положение: в их руках были сосредоточены важнейшие военные и гражданские должности не только в самой Персии, но и в других странах. После реформ Дария персы появились даже и провинциальных учреждениях в качестве судей. Но вместе с тем ахеменидская администрация широко использовала в государственном управлении представителей других народов. В Вавилонии. Египте, Малой Азии и прочих областях судьями, градоначальниками, управляющими государственными арсеналами, начальниками царских строительных работ обычно были вавилоняне, египтяне, иудеи, арамеи, эламиты, греки и т. д. с их многовековым техническим и административным опытом. Например, в царском хозяйстве Персе поля счетоводами работали эламитяне, а надсмотрщицами и заведующими сокровищницей — персы. Реформы Дария привели к значительным изменениям в системе аграрных отношений. У покоренных народов была отобрана часть земли. Эту землю Ахемениды раздавали большими поместьями в полновластное и наследственное владение членам царской семь и, представителям персидской знати, крупным чиновникам и т.д. Такие земельные владения были освобождены от уплаты государственных налогов. Яркое представление о хозяйствах этого типа дают поместья знатного перса, сатрапа Египта Аршамы. Он имел крупные земельные владения в Нижнем и Верхнем Египте и в шести различных странах на пути из Суз в Египет: в этих поместьях работали рабы-гарца. Аршаме принадлежали также поля в окрестностях Ниппура (в Вавилонии). Кроме того, в Ниппуре Аршама владел большими стадами мелкого скота и сдавал его внаем. Так, например, в 413 г. в течение пяти дней он сдал через своего управляющего внаем различным пастухам 2981 голову мелкого скота, а в 403 г. только за один цепь были сданы внаем 1333 головы скота. Персы чувствовали себя в Вавилонии настолько уверенно, что некий Багамири, сын Митридата, в 429 г. сдал в аренду деловому дому Мурашу свое обработанное хлебное поле, а также поле, которое досталось ему после смерти его дяди (брата отца) Рушундата, сроком на 60 лет. Оба поля были расположены близ Ниппура по берегам двух каналов, рядом с полем другого перса, по имени Рушуннатиш. Багамири сдавал в аренду также жилые дома. Арендатор уже при составлении контракта уплатил всю арендную плату — 180 тыс. л фиников. При этом дом Мурату взял на себя обязательство превратить взятое в аренду поле в сад. Дом Мурашу часто арендовал такжеполя, принадлежавшие царице и членам царской семьи. Огромные земельные владения (иногда целые области) с нравом наследственной передачи и освобождения от налогов получали и так называемые благодетели царя, оказавшие последнему какие-либо большие услуги. Они имели даже право суда над людьми, жившими в принадлежащих им областях. Например, целые области находились в руках сатрапа Тиссаферна (во Фригии), потомков соратников Дария в убийство Гауматы Отана (в Каппадокии), Гидариа (в Армении) и т.д. Среди царских «благодетелей» были и чужеземцы, например грек Фемистокл, который получил в свое владение несколько городов. Наконец, часть земель находилась в фактической собственности царя; по сравнению с предшествующим периодом при Ахеменидах размеры царской земли резко увеличились. Эти земли обычно сдавались в аренду. Так, например, согласно контракту, составленному в 420 г. близ Ниппура, представитель дома Мурашу обратился к управляющему посевными полями царя, расположенными но берегам нескольких каналов, с просьбой сдать ему в аренду сроком на три года одно поле. Арендатор обязался платить ежегодно в качестве арендной платы 33 тыс. л. ячменя, 3 тыс, л. пшеницы, 1500 л. эммера, а также одного быка и 10 баранов. Кроме того, царю принадлежали многие крупные каналы, которые царские управляющие обычно сдавали в аренду. В окрестностях Ниппура царские каналы арендовал дом Мурашу, в свою очередь отдававший их в субаренду коллективам мелких землевладельцев. Например, в 439 г. семь землевладельцев заключили контракт с тремя арендаторами царского капала, в числе которых был и дом Мурашу. По этому контракту субарендаторы получили право орошать свои поля в течение трех дней ежемесячно водой из капала. За это они должны были платить арендаторам 1/3 часть урожая и фруктов как «водную подать» с орошаемых полей, а также определенную сумму денег за каждую меру земли. Если субарендаторы используют воду для орошения земель, не предусмотренных договором, арендная плата соответственно возрастет. Персидским царям принадлежали также ирригационная система по р. Ак в Средней Азии, леса в Сирии, доходы от ловли рыбы в Файюмском озере в Египте, рудники, а также сады, парки и дворцы в различных частях государства. Вместе с тем при Ахеменидах широко применялась (по крайней мере в Вавилонии) такая система землепользования, когда царь сажал на землю своих воинов, которые обрабатывали выделенные для них наделы коллективно целыми группами, отбывали воинскую повинность и платили определенную денежную и натуральную подать. Эти наделы назывались наделами лука, лошади, колесницы и т. д., к их владельцы должны были выполнять военную повинность в качестве лучников, всадников и колесничих. В начале господства персов экономическое положение владельцев этих наделов было устойчивым, так как военные завоевания продолжались, и поэтому цари заботились о своих воинах. Когда владельцы наделов находились на войне, их землю обрабатывали члены семьи. В тех случаях, когда государство не нуждалось в этих людях в качестве воинов, они должны были платить налог. Но постепенно такая замена военной повинности уплатой налога стала обычной. Денежные налоги особенно отрицательно сказывались на хозяйствах рядовых воинов, так как для их уплаты приходилось прибегать к помощи ростовщиков. Для этого приходилось закладывать наделы, и нередко владельцы были не в состоянии выкупить их обратно. Правда, эти наделы нельзя было отчуждать, и кредитор мог брать в счет долга только урожай, но не мог принимать в заклад землю, которая переходила наследникам воина по мужской линии или же при отсутствии таких наследников возвращалась государству. Но многие колонисты были обременены долгами, и иногда кредиторы фактически брали земли в залог под видом усыновления хозяина, становясь таким образом фактическими владельцами наделов. Кроме того, наделы можно было сдавать в аренду при условии, что владелец-арендодатель будет продолжать нести свою службу. Следует учесть также то, что размеры наделов постепенно уменьшались, так как они делились между наследниками. Поэтому нередко два или несколько человек совместно владели одним воинским наделом или делили его между собой. Естественно, это также вело к разорению военных колонистов и ослаблению персидской армии. Поэтому в V и IV вв. до н.э. в своей военной политике Ахеменидам приходилось полагаться в основном на наемников, а не на владельцев наделов, которые не всегда имели даже военное снаряжение. Значительные изменения произошли в период ахеменидского господства и в налоговой политике. При Кире и Камбисе еще не было твердо урегулированной системы налогов, основанной на учете экономических возможностей стран, входивших в состав Ахеменидской державы. Подвластные народы доставляли подарки, а если вносили налоги, то, по крайней мере частично, натурой. Около 518 г. Дарий Т установил новую общегосударственную налоговую систему. Все сатрапии обязаны были платить строго зафиксированные для каждой области денежные налоги, установленные с учетом количества обрабатываемой земли и степени ее плодородности. Налогами были впервые обложены также и храмы в покоренных областях. Что касается самих персов, они как господствующий народ не платили денежных налогов, по, по-видимому, не были освобождены от натуральных поставок. Остальные пароды, в том числе и жители автономных государств (например, финикийцы, киликийцы и т. д.), платили в год в общей сложности около 7740 вавилонских талантов серебра (232200 кг). При этом большая часть этой суммы приходилась на народы наиболее экономически развитых стран — Малой Азии, Вавилонии, Сирии, Финикии и Египта. Хотя система подарков тоже была сохранена, последние отнюдь не носили добровольного характера. Был установлен определенный размер подарков, но в отличие от податей они уплачивались натурой. При этом преобладающее большинство подданных платили налоги, а подарки доставлялись главным образом народами, жившими на границах империи (колхидяне, эфиопы, арабы и т. д.). Страны, лишенные собственных рудников, для внесения податей должны были приобретать серебро путем продажи продуктов земледелия и ремесла, что содействовало развитию товарно-денежных отношений. Завоевав Лидию, персы познакомились с золотой монетой. После 517 г. до н.э. Дарий I ввел и в Ахеменидской державе монетную единицу, составлявшую основу единой для всей империи денежной системы, а именно золотой дарик весом 8,4 г. Чеканка золотой монеты была прерогативой только персидского царя. Благодаря тому что дарик содержал всего 3% примеси, он в течение нескольких веков занимая положение основной золотой монеты в торговом мире. В Ахеменидской империи существовали следующие типы монетной чеканки; 1) царская, 2) сатраыская, 3) провинциальная с изображениями царя, 4) чеканка подвластных персам автономных городов и стран. Обычным средством обмена служил царский серебряный сикль весом 5,6 г, равный по своей стоимости 1/20 дарика и чеканившийся главным образом в малоазийских сатрапиях. Как на дарике, так и на сиклях помещалось изображение персидского царя. Серебряные и более мелкие медные монеты чеканили персидские сатрапы в своих резиденциях и в греческих городах Малой Азии для расплаты с наемниками во время военных походов, а также автономные города и зависимые цари. В частности, финикийские города чеканили муниципальные и царские монеты. В областях с менее развитыми товарными отношениями (например, в Египте, на востоке Ирана) металл даже в монетной форме по-прежнему принимался только на вес. Деньги, поступившие в качестве государственных налогов, в течение многих десятилетий откладывались в царских сокровищницах, были изъяты из обращения, и только небольшая часть этих денег поступала обратно в качестве жалованья для наемников, а также для содержания двора и администрации. Поэтому для торговли не хватало чеканной монеты и даже драгоценных металлов в слитках. Это наносило большой вред развитию товарно-денежных отношений и принуждало к сохранению натурального хозяйства или заставляло прибегать к прямому обмену товарами. Как свидетельствуют документы из Вавилонии, в этой стране при Ахеменидах нередко из-за нехватки серебра имела место меновая торговля. Для уплаты налогов населению приходилось прибегать к ростовщическому кредиту. Персидская держава после реформ Дария I. Между 519—512 гг., перейдя через проливы Босфор и Геллеспонт (Дарданеллы), персы захватили, в Европе Фракию и Македонию; на азиатской территории они заняли северо-западную часть Индии. Таким образом, к концу VI в. до н.э. границы Ахеменидской державы простирались от р. Инд на востоке до Эгейокого моря на западе, от Армении на севере до I нильского порога на юге. Однако вскоре началось ослабление Персидской державы. Во время греко-персидских войн (см. далее, лекцию 8) персы потерпели ряд крупных поражений в материковой Греции и в морских битах. При Ксерксе (480—465 гг. до н.э.) персы прекратили поддержку местных храмов (в Египте, в Вавилонии) и захватили многие храмовые сокровища. Ксеркс отказался от титула «царя Вавилона», так что Вавилонское царство теперь и формально прекратило существование. Подобные меры вместе с возросшей в сатрапиях эксплуатацией населения вызывали серьезное недовольство. В V в. до н.э. Египет, Вавилония, Мидия, области Малой Азии и другие страны много раз поднимали восстания против персов. В 486 г. до н.э. восстал Египет и, получив помощь от афинян, сопротивлялся персидскому войску до 484 т. В том же году взбунтовались вавилоняне: сначала — под руководством Белшиманни, а спустя некоторое время — под началом Шамаш-рибы. В 460 г. до н.э. снова восстал Египет под руководством ливийского вождя Ипара. В конце V в. до н.э. вспыхнули новые волнения в Малой Азии, Мидии, Египте и других странах. В 405 г. против царя Артаксеркса II восстал его брат, сатрап Малой Азии Кир Младший. С войсками малоазиатов и десятитысячным наемным войском из греков Кир дошел до Вавилонии, но здесь погиб в бою. Греки, ведомые своими военачальниками, и среди них известным впоследствии философом и писателем Ксенофонтом, с боем пробились на родину через Армянское нагорье и Южное Причерноморье. Этот поход показал грекам непрочность Ахеменидской державы. Все эти восстания были обусловлены тем, что при поздних Ахеменидах господство персов обрекало жителей покоренных стран на разорение. В начале IV в. до н.э. персы потеряли Египет, который был вновь покорен только в 342 г. до н. э. При последних Ахеменидах была потеряна и Индия, а в Средней Азии Хорезм, Согдиана и сакские племена из подданных превратились в «союзников» персов. Вдобавок к этому с конца V в. до н.э. сатрапы Малой Азии постоянно вели между собой войны, в которые ахеменидские цари обычно не вмешивались. Отдельные сатрапы часто восставали также против царя и, опираясь на помощь греческих наемников, стремились стать самостоятельными. Наконец, большое влияние приобрели дворцовая знать и евнухи, которые с помощью заговоров устраняли неугодных царей. Военные поражения наставили ахеменидских царей радикально изменить свою дипломатию, натравливая одних врагов на других и прибегая при этом к подкупу. Так, во время Пелопоннесской войны заинтересованная в ослаблении Греции Персия помогала то Спарте, то Афинам. В 449 г. до н. э. персы побудили афинян за денежную компенсацию отказаться от оказания помощи восставшим египтянам. В 358 г. до н.э. царем в Персии стал Артаксеркс III, который энергично взялся за восстановление державы в се прежних размерах. Были подавлены многочисленные восстания и мятежи в Малой Азии, в Сирии, восстановлено персидское господство в Египте и на Кипре. Но в 337 г. до н.э. энергичной деятельности Артаксеркса III пришел конец: он был отравлен своим личным врачом по наущению придворного евнуха Багоя. На трон посадили сына Артаксеркса III Арсеса, который вскоре (июнь 336 г.) оказался жертвой нового заговора и был убит вместе со своей семьей. Теперь придворная знать возвела на рон сатрапа Армении Кодомана, представителя боковой линии ахеменидского рода, который принял тронное имя Дария III. Пока верхушка персидской знати была занята дворцовыми интригами и переворотами, на политическом горизонте появился опасный противник. Весной 334 г. до н. э. македонская армия Александра выступила в поход против Персии. Началось македонское завоевание Азии. Религия Ахеменидов. Как мы уже знаем, в VII —VI вв. до н.э. в Средней Азии или Восточном Ирано возник зороастризм, т. е. религиозное учение, основателем которого был Зороастр (Заратуштра). Согласно этому учению. Ахура Мазда (Ормузд) был богом добра, олицетворением света, жизни и правды. Он существовал еще до сотворения мира н пребывал в непрерывной борьбе с Ангхро Манью (Ахриманом). олицетворявшим зло, мрак и смерть. Человек создан Ахурой Мандой, но свободен в своих мыслях и поступках и поэтому доступен воздействию зла. Однако долг человека — помыслами, словами и делами бороться против Ангхро Манъю и его помощников — духов зла. В конечном итоге добро одержит полную победу над злом. Вскоре после своего возникновения зороастризм начал распространяться в Мидию. Персию и в другие страны иранского мира. При дворе Астиага, а возможно, и Киаксара роль жрецов и царских советников игрален маги, однако неясно, в какой степени они с самого начала были приверженцами учения Заратуштры. Во всяком случае, не позже чем с VI в. до н.э. маги уже представляли собой жрецов зороастрийского культа, являясь знатоками ритуала н обрядов, хранителями религиозных традиций мидян и персов. В Персии народные массы поклонялись древним божествам природы — Митре (богу Солнца), Анахите (богине воды и плодородия) и т.д., т.е. почитали свет, солнце, лупу, ветер и т.д. Кир II и Камбис еше цедиком находились под влиянием древних религиозных представлений иранских племен, н верховное место в их пантеоне, по всей вероятности, принадлежало не Ахуре Мазде, а Мигре. Зороастризм начал распространяться в Персии лишь на рубеже VI—V вв., т.е. в период царствования Дария I. Ахеменидские цари, оценив преимущества учения Зороастра как официальной религии, тем не менее не отказались от культов древних богов, олицетворявших стихийные силы природы, которым поклонялись персидские племена. Если у Зороастра Ахура Мазда стал, по существу, единственным богом, а Митра и другие древние боги были объявлены злыми духами, у Ахеменидов Ахура Мазда(3аратуштра обояначал верховное божество двумя словами: Ахура Мазда — «Ахура премудрый» (ср. «Ранняя древность», лекция 18), персы соединили их в одно сочетание — Ахурамазда.) единственным не был, хотя он и почитался выше остальных божеств. Например, Дарий I заявляет в Бехистунской надписи, что Ахура Мазда и другие боги, которые «существуют», помогли ему захватить власть. Позднее, в надписях Артаксеркса II и III, наряду с Ахурамаздой упоминаются в качестве почитаемых богов также Митра и Анахита. По-видимому, в VI—IV вв. зороастризм еще не стал догматической религией с твердо зафиксированными нормами, и поэтому в разных местах возникали различные модификации религиозного учения; одной из таких форм раннего зороастризма была и ахеменидская религия начиная со времени Дария I. Именно отсутствием догматической религии объясняется исключительная веротерпимость ахеменидских царей. Как известно, Кир II всячески покровительствовал возрождению древних культов в покоренных странах и велел восстановить разрушенные при его предшественниках храмы в Вавилонии, Ассирии, Эламе, Иудее и т.д. Захватив Вавилонию, он принес жертвы верховному богу вавилонян Мардуку и другим местным богам и поклонялся им. После захвата Египта Камбис короновался по египетским обычаям, участвовал в религиозных церемониях в храме богини Нейт в г. Саисе, поклонялся и другим египетским богам и приносил им жертвы. Дарий I объявил себя сыном богини Нейт, строил храмы Амону и другим египетским богам и подносил им ценные дары. Подобным же образом в Иерусалиме Ахемениды почитали Яхве, в Малой Азии — греческих богов, в прочих завоеванных страдах они также поклонялись местным богам. В храмах приносились жертвы от имени персидских царей, которые стремились добиться благожелательного к себе отношения со стороны местных богов. Насколько Ахемениды были далеки от мысли навязать покоренным народам культ своего бога Ахурамазды, занимавшего верховное место в иранском пантеоне, видно из документов псрсепольского архива конца VI — начала V в. до н.э. По свидетельству этих текстов, в Персеполе и других городах Персии и Элама с царских складов отпускались продукты (вино, овцы, зерно и т.д.) для отправления культа не только Ахурамазды и других иранских богов, но также эламских богов Хумбапа, Симута и вавилонского бога Адада. При этом, хотя в перечне богов Ахурамазда упоминается всегда на первом месте, для его культа отпускается в три раза меньше вина, чем было предназначено для почитания эламского бога Хумбана. Вообще боги иранского пантеона выступают в персепольских текстах реже, чем эламские боги, и, судя по размерам жертвоприношений и возлияний, отнюдь не занимают привилегированного положения. В этой связи весьма примечательны следующие факты. Мардоний, руководивший персидской армией, которая была оставлена в Греции для покорения этой страны, посылал своего представителя в различные греческие храмы с поручением запросить тамошние оракулы относительно исхода предстоявшей войны с противником. Перед решающей битвой при Платеях Мардоний приносил жертвы греческим богам по эллинскому обычаю, с помощью местного жреца, нанятого за большое вознаграждение. Хорошо известно, что Ксеркс во время своего похода против Греции разрушал храмы тех греческих государств, которые оказывали ему сопротивление. Однако, захватив Афины и разрушив храмы этого города, Ксеркс тем не менее собрал афинских изгнанников, принимавших участие в его походе, и велел им принести на акрополе жертвы греческим богам по местному обычаю. Имеются и другие свидетельства о том, что персы, находившиеся в Греции, поклонялись эллинским богам. На первый взгляд эти факты могут показаться странными. Однако древние религии не были догматическими и нетерпимыми по отношению к верованиям других народов. Поэтому лица, попавшие по каким-либо причинам на чужбину, сохраняя верность своим богам, тем не менее поклонялись и богам той страны, куда они прибыли. Например, персидский чиновник Ариярата, живший в Египте в конце VI — начале V в. до н.э., принял египетское собственное имя Тахос, поклонялся Мину, Гору, Исиде и другим египетским божествам. Лишь отсутствием догматической нетерпимости в древних религиях можно объяснить тот факт, что одна арамейская надпись послеахеменидского времени говорит о бракосочетании между вавилонским богом Белом и иранской богиней Дайна-маздаясниш («маздаяснийской верой» — иранское название зороастризма). Почитание ахеменидскими царями богов покоренных народов было не только актом политического расчета — чтобы не создавать себе трудностей для мирового господства. Хотя Ахемениды считали своего Ахурамазду самым могущественным богом, они верили также и в богов покоренных народов, поклонялись им и искали у них поддержки. Правда, когда в Вавилонии вспыхнуло восстание против персидского господства, Ксеркс разрушил главный храм этой страны. Эсагилу, и велел увезти оттуда в Персию статую бога Мардука. Как выше указывалось, Ксеркс разрушал также греческие храмы. Однако, прибегая к подобным действиям лишь в качестве крайней меры, он исходил из тех же представлений, что и Кир. Камбис и Дарий I, искавшие поддержки, в частности, у чужеземных богов. Разрушая храмы и вывозя оттуда их кумиры, Ксеркс верил, что лишает враждебное ему население помощи местных божеств. В ряде случаев акции Ксеркса оказались исключительно эффективными. Например. Вавилония, которая дважды восставала при Дарий I и слова взялась за орущие в начале царствования Ксеркса, поело разрушения Эсагилы и исчезновения статуи Мардука никогда больше не восставала и не стремилась к политической независимости. Теперь это оказалось просто невозможным, так как вавилонским царем можно было стать, только приняв власть из рук Мардука. а статуя Мардука в Вавилоне уже отсутствовала. Литература: Дандамаев М.А. Мидия и Ахеменидская Персия./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ.- М..-Знание, 1983 - с. 137-158Лекция 8: Греко-персидские войны.
Предпосылки греко-персидских войн. Греко-персидские войны явились переломным моментом в истории Греции. Множество мелких греческих городов, нередко враждовавших между собой, смогли сплотиться перед лицом опасности и не только выдержали натиск могущественнейшей Персидской державы, но сумели, отстояв свою независимость, перейти в контрнаступление и положить предел персидской агрессии на запад. Борьба с Персией выявила положительные результаты социальных и политических преобразований, происшедших в греческих полисах в течение VI в. до н.э. Впервые в этой борьбе прозвучали идеи общеэллинской солидарности, единства, основанного вне зависимости от государственных границ на общности образа жизни, культуры, религии, а также языка. Решающий период греко-персидских войн (500—478) изучается главным образом на основе «Истории» Геродота, который хотя и не был современником описываемых событий, но еще имел возможность беседовать с состарившимися их участниками, посетить места сражений, познакомиться со сравнительно свежей устной традицией, памятниками в честь победителей. Геродот предельно добросовестен в изложении доступных ему фактов, чужд тенденциозности по отношению к персам, не умалчивает о персофильских настроениях среди части греков, но как всякий историк, освещает события прошлого под углом зрения своего времени. Достоверность его рассказа проверяется другими сохранившимися свидетельствами, сообщающими и новые данные, в частности о событиях после 478 г. до н.э. Цепные сведения содержатся в сочинениях Фукидида, Диодора (I в. до н.э.), использовавшего не дошедший до нас труд Эфора (IV в. до н.э.), в биографиях Плутарха, в надписях в честь победы над персами. Последующая греческая и римская традиция изобилует реминисценциями об этих столь значимых для судеб Эллады войнах. Исходным пунктом гроко-персидских войн было восстание греческих городов западного побережья Малой Азии и прилегающих островов против персидского владычества. Завоевания Кира, Камбиса и Дария привели к включению всего Ближнего Востока в состав Персидской держаны. Греческие города Малой Азии, подчинявшиеся до 546 г. до н.э. Лидии, после ее разгрома перешли под власть персов. Размер налогов, взимавшихся новыми властелинами, был примерно таким же, что и прежде, но при владычестве Лидии взыскивавшиеся деньги поступали в обращение, а теперь они оседали мертвым капиталом в сокровищницах персидских царей. Это наносило вред развивавшимся торгово-денежным отношениям и вызывало недовольство связанных с торговлей групп в греческих городах побережья. Власть Лидии, не имевшей своего флота, к тому же прямо не затрагивала экономических интересен малоазийских греков, связанных с морской торговлей. Персия же, подчинившая своему контролю проливы, соединявшие Средиземное море с Черным, и располагавшая отличным флотом финикиян, серьезно ограничила торговые возможности греческих полисов как Малой Азии, так и Балканского полуострова. Тягостной для греков была трудовая повинность. Их привлекали к участию в строительных работах, которые персидские цари проводили в больших масштабах, посылая даже в Сузы и Персеполь. Бременем для греческих городов Малой Азии было и обязательное участие в военных походах персидских царей и их сатрапов. Для недовольства греков персидским владычеством существовали и политические причины. В период персидского завоевания в ряде греческих полисов Малой Азии и прилегающих островов у власти стояли единоличные правители-тираны. Раннегреческая тирания VII— VI вв. до н.э. на Балканском полуострове, на островах Эгейского моря и в Малой Азии имела, как было показано выше, преходящий характер. Персидское же правительство, искусно использовавшее местные традиции, сохранило застигнутую ими форму правления в греческих полисах, превратив прежних тиранов в своих ставленников или заменив их новыми. Изжившая себя тирания стала ощущаться греческим населением как навязанная извне власть, и борьба за демократизацию политического строя слилась с борьбой против чужеземного ига. Персия, подчинив себе побережье Малой Азии и некоторые прилегающие острова, пыталась продвинуть свое владычество на север и запад. Поход Дария (515—514 гг. до н.э.), хотя и не привел к покорению придунайских областей, заселенных скифами, позволил персам закрепиться на фракийском побережье, что открывало путь для их экспансии в сторону Балканской Греции. Греки Малой Азии тесными экономическими и культурными узами связаны были с родственными им полисами Балканского полуострова. Последние поддерживали антиперсидские настроения в Ионии и на остальном побережье. К концу VI в. до н.э. определились непримиримые противоречия между выросшей на Востоке гигантской державой, проводившей политику безудержной экспансии, и миром греческих полисов. Отсюда вовсе не следует, что все греческие государства склонны были вступить в борьбу с Персией. Ряд полисов предпочитал стоять в стороне, или не будучи заинтересован в борьбе с Персией, или надеясь таким образом спасти свое существование. Это диктовалось иногда страхом перед военной мощью Персии, иногда недооценкой грозившей с ее стороны опасности. Здесь играли роль и экономические и политические факторы. Сторонниками решительной борьбы с персами были представители групп, кровно заинтересованных в морской торговле с восточными областями, которые оказались под контролем Персии. Интересы земледельческого населения и полисов с преобладанием аграрного характера экономики в меньшей степени были ущемлены персидскими завоеваниями. Сказывались и внутриполитические противоречия в полисах. Отдельные группы и деятели искали помощи у Персии в борьбе против своих противников, там нередко находили убежище политические изгнанники. Против борьбы с Персией выступали государства, тяготившиеся притязаниями Спарты (Лакедемона) и Афин на господство (Аргос, Эгина). В этой сложной обстановке произошло антиперсидское выступление греков Малой Азии. Поскольку его инициаторами были полисы центральной части западного побережья Малой Азии — прежде всего Милет, — заселенные ионийскими греками, его принято называть ионийским восстанием. Временно правивший Милетом Аристагор, родственник тирана Гистиея, пытаясь услужить персам завоеванием одного острова на Эгейском море, своими неудачными действиями вызвал их недовольство и решил сам возглавить выступление против Ахеменидов. Оно началось со свержения правивших в греческих полисах тиранов. Одни из них вслед за Аристагором сами отказались от власти, другие были изгнаны или казнены. Повсеместно в восставших городах установилась республиканская форма правления. К Милоту присоединились и другие греческие города Малой Азии и некоторых прилегающих к побережью островов. Был создан общесоюзный орган. Примкнувшие к борьбе города, чеканившие прежде монету различного веса, стали выпускать ее по общему стандарту. Понимая трудность предстоящей борьбы, Милет обратился за помощью в Балканскую Грецию. Спарта, не заинтересованная экономически в связях с Востоком и Причерноморьем, опасавшаяся далеко уводить свои войска, решительно отклонила просьбу о помощи. Из других греческих государств откликнулись только Афины и Эретрия, заинтересованные в торговле с Востоком и связанные также тесными узами с ионийскими городами. Они послали соответственно 20 и 5 судов в Ионию: афинский флот этого периода был еще невелик (70—100 судов), а по соседству находилась враждебная Эгина. По прибытии подкрепления восставшие предприняли активную наступательную операцию, дошли до Сард, резиденции персидского сатрапа Артаферна, и взяли город, кроме цитадели. Случившийся то ли по небрежности солдат, то ли но злому умыслу пожар привел к почти полному уничтожению города и гибели весьма почитаемого местными жителями храма Кибелы, что вызвало сильное их возмущенно. Поело этого греки покинули Сарды и вернулись к побережью, а афиняне вскоре отплыли домой. Первоначальные успехи восставших, вследствие которых они приобрели еще некоторых союзников, объяснялись в значительной мере тем, что Персия не сразу подтянула свои войска. В дальнейшем на подавление восстания были брошены сухопутные и морские силы, значительно превосходившие армию восставших. Среди греков с самого начала не было единства. Но все города и области примкнули к восстанию, а его участники выступили не одновременно, что позволило персам бить их по частям. Внутри греческих государств, участвовавших в восстании, но прекращалась борьба группировок. Одни с самого начала считали сопротивление персам безнадежным, другие в силу экономических или политических причин заинтересованы были в сохранении персидского владычества. В результате, когда произошел решающий морской бой при о-ве Лада невдалеке от Милета, самосские и лесбосские корабли ушли домой. Бой кончился полной победой персидского флота, и судьба Милета была решена. Город был взят, разграблен, большая часть населения перебита, а уцелевшие увезены в Сузы и затем поселены у впадения Тигра в Персидский залив. Те, кому удалось спастись, отправились в Сицилию[46]. Весть о поражении ионийских греков и участи, постигшей Милет, потрясла Балканскую Грецию, особенно Афины, жители которых считали, что Милет колонизован некогда выходцами из Аттики и связан с ними узами родства. Вскоре на сцене афинского театра была поставлена трагедия Фриниха «Взятие Милета»: зрители рыдали при виде несчастий, обрушившихся на их соплеменников. Автор даже был оштрафован на 1000 драхм формально за напоминание о близких афинянам несчастьях, фактически же за то, что пьеса усиливала антиперсидские настроения, а это представлялось опасным. Однако в Афинах были и сторонники дальнейшей борьбы. Так, Мильтиад, правитель Херсонеса Фракийского, участник восстания, после его поражения бежавший в Афины, родину своих предков, был там отдан под суд за тираническое правление, но оправдан. Это означало победу антиперсидских сил. Походы Мардония, Датиса и Артаферна. После подавления восстания в Малой Азии и карательных экспедиций против островов, принявших в нем участие, Персия стала готовиться к походу в Балканскую Грецию. Во главе большой экспедиции, включавшей как сухопутные, так и морские силы, был поставлен племянник и зять Дария Мардоний. В составе его войска были н греки из подчиненных персам областей, которых персы постарались задобрить различными уступками. В 492 г. до н.э. армия Мардония, переправившись через Геллеспонт, двинулась по фракийскому побережью на запад. Рядом, вдоль побережья, шея флот. По пути создавались опорные пункты с запасами продовольствия и фуража, в ряде городов оставались персидские гарнизоны. Сопротивление армии Мардония оказали лишь некоторые фракийские племена. Македонский царь Александр занял дружественную персам позицию и разрешил им проход. Однако, когда флот огибал южное побережье Халкидики (мыс Афон), поднявшаяся сильная буря причинила такой огромный урон персам, что Мардоний вернулся в Азию. Поход 492 г. явился серьезным сигналом для государств Балканской Греции. Выло очевидно, что этим дело не ограничится. Особенно серьезные основания для беспокойства были у Афин и Эретрии. Вскоре в различные области Греции явились послы Дария с требованием «дать землю и воду» царю, т.е. признать его верховную власть. Многие острова, в том числе и враждовавшая с Афинами Эгина, подчинились этому требованию. Так же поступили и некоторые государства материковой Греции. Но в Спарте и Афинах послы Дария были казнены. Это свидетельствовало о готовности бороться за свою независимость. Так как расположенная в Сароническом заливе Эгина, имевшая к тому же сильный флот, дала «землю и воду» персам, то по настоянию Афин Спарта, подчинившая Эгину своему влиянию, несмотря на собственные внутренние разногласия, вынудила её дать заложников Афинам, и Эгина была таким образом нейтрализована. В 490 г. до н.э. Персия организует новый поход против Балканской Греции. На этот раз вся армия была погружена на корабли. Построили специальные суда для перевозки конницы. Во главе экспедиции поставили Датиса и Артаферна, сына сатрапа Сард. Флотилия направилась от побережья Малой Азии через острова Эгеиды к Эвбее. На о-ве Делос, где находился особо почитаемый храм Аполлона, жителям была дана гарантия неприкосновенности, персы всячески подчеркивали, что чтут греческие святыни. Зато чрезвычайно сурово наказана была Эретрия на о-ве Эвбея. Взяв город после шестидневной осады, персы разграбили его, сожгли святилища, а население обратили в рабство[47]. Афиняне не смогли оказать ему помощь. Из Эвбеи персидский флот направился к Аттике, но не в Саронический залив, а севернее, к Марафону. Марафонская равнина была удобна для действий персидской конницы. Возможно, что высадиться здесь, посоветовал бывший афинский тиран, престарелый Гиппий, сопровождавший персов. Афиняне немедленно выступили навстречу и одновременно отправили в Спарту гонца с просьбой о помощи. Под предлогом того, что они по обычаю не могут выступить до полнолуния, спартанцы отсрочили свое выступление и явились в Афины уже после Марафонского сражения. Первое столкновение с персидской армией, вторгшейся на территорию Балканской Греции, афинянам пришлось выдержать одним, к ним присоединился только небольшой отряд пограничного с Аттикой беотийского города Платеи. Контингенты десяти афинских фил возглавлялись стратегами, верховным командующим был архонт-полемарх Каллимах. Но решающую роль в организации и проведении Марафонской битвы сыграл занимавший должность стратега Мильтиад. Он долгое время жил под властью персов, участвовал в их походах и хорошо знал их военную организацию и тактику. Несколько дней армии стояли друг против друга, не начиная сражения. Персы, возможно, выжидали сигнала своих сторонников в Афинах; афиняне ждали обещанных спартанских подкреплений. Сражение произошло в тот день, когда спартанцы вышли в путь. Персидское командование, рассчитывая застигнуть Афины врасплох и нанести решающий удар до прихода подкреплений, погрузило ночью значительную часть своей конницы на суда, с тем чтобы отправить их к Афинам. Греческому командованию стало известно об этом (через разведчиков или дезертировавших из персидской армии греков), и оно начало сражение в неблагоприятный для противника момент. В результате персидская конница, особенно опасная для греков, не приняла участия в битве. Учитывая численное превосходство персов, Мильтиад построил греческую армию таким образом, что значительно усилил фланги за счет центра. Легко прорвавшие греческий центр персы, вообразив, что одержали победу, бросились вглубь, к греческому лагерю. Но сомкнувшиеся за ними греки, стоявшие на флангах, стали избивать их, отрезав путь к отступлению. Некоторым персам, бежавшим к побережью, удалось сесть на свои суда, другие погибли по пути в болоте. Афиняне захватили семь персидских судов и уничтожили их. Остальные суда персы вывели в море. По данным Геродота, в этой битве погибли 192 афинянина и 6400 персов[48]. Имена павших афинян были перечислены на памятной стеле, но в список не были включены погибшие при Марафоне платейцы и рабы. Уцелевшая часть персов, сев на суда, двинулась на юг вокруг мыса Суний, рассчитывая на помощь своих сторонников в Афинах и на отсутствие афинской армии. Однако афиняне, совершив погребение павших, спешно двинулись в Афины. Персидский флот, войдя в гавань Фалер и убедившись, что Афины взять врасплох не удастся, ушел обратно. Победа греков при Марафоне разгромом, а только неудавшейся возобновить. Но она имела огромное была для Персии не военным попыткой, которую можно было морально-политическое значение для Греции, особенно для Афин. То, что нападение персов удалось отбить, разрушало легенду об их непобедимости и вселяло надежду на возможность эффективной борьбы с ними и в будущем, Марафонская победа создала предпосылки для будущего объединения греков, когда персидская угроза вновь стала реальностью. В честь победы у Марафона воздвигли памятник, на котором начертаны были надписи, славившие мужество павших, спасших ценой своей жизни свободу Эллады. Позднее в афинском Портике, так называемой Пестрой стое, знаменитый живописец Полигнот изобразил сцены Марафонского сражения. В общегреческие святилища — Олимпию и Дельфы — отправлены были дары из взятой добычи. Греция в 490-480 гг. до н.э. Политические осложнения в Египте, Вавилонии, интриги, связанные с престолонаследием, не позволили персидскому правительству добиваться немедленного реванша, и греки получили десятилетнюю отсрочку. Далеко не все, однако, понимали, что это только отсрочка. Вновь обострилась вражда между Афинами и Эгиной, политическая борьба продолжалась и внутри Афин. Герой Марафона Мильтиад едва не поплатился жизнью за неудачную попытку подчинить о-в Парос, но все же были учтены его заслуги, и политические противники добились лишь присуждения Мильтиада к уплате огромного штрафа в 505 талантов. Мильтиад вскоре умер, а штраф был выплачен его сыном Кимоном. Обострение внутриполитической борьбы в Афинах нашло свое выражение и в том. что с 487 г. до н.э. все чаще стали прибегать к остракизму, преимущественно, однако, противников активной внешней политики. На политической арене выдвигается один из самых ярких и талантливых деятелей Афин — Фемистокл. Мать Фемистокла была низкого происхождения, по отцу же он принадлежал к знатному жреческому роду. Историк Фукидид, писавший, когда политические споры относительно Фемистокла были в прошлом и стала отчетливо видна его политическая прозорливость, дает ему такую характеристику; «...Фемистокл... с помощью присущей ему сообразительности... после самого краткого размышления был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего. Он способен был руководить всяким делом... в особенности же заранее предусматривал лучший или худший исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего...» Именно Фемистокл поставил в свое время трагедию «Взятие Милета». В 487 г. по его инициативе архонты стали избираться по жребию, что лишило эту должность ос исключительного значения и в дальнейшем должно было привести к демократизации ареопага, пополнявшегося бывшими архонтами. Фемистокл был первым афинским деятелем, который понял, что будущее Афин зависит от морского флота. Хотя торговые связи Афин к этому периоду были очень обширны и афинская керамика повсеместно вытесняла коринфскую, флот был еще незначительным и ввоз и вывоз товаров производились на чужеземных судах. Гавань Фалер была мала для приема большого числа кораблей и грузов. Фемистоклу принадлежала идея оборудования укрепленного порта в Пирее, хотя и несколько удаленном от Афин, но значительно более удобном для стоянки судов. Экономическая и военная роль Пирея в последующей истории Афин показала прозорливость Фемистокла. Но такой порт имел смысл только при наличии соответствующего флота. На помощь Фемистоклу пришел счастливый случай. В 483 г. до н.э. в районе Лаврия на юге Аттики, где велись разработки серебросвинцовой руды, была открыта новая, чрезвычайно богатая жила. Фемистоклу удалось провести через народное собрание декрет об использовании средств, полученных от ее разработки, для строительства флота. Были привлечены также и частные средства — снаряжение кораблей было возложено на группу богатых граждан (эта повинность называлась триерархией). Чтобы убедить афинян в необходимости этой меры, Фемистокл ссылался не на казавшуюся далекой персидскую угрозу, а на враждебность соседней Эгины, обладавшей более сильным, чем Афины, флотом. В результате предусмотрительности и энергичных действий Фемистокла Афины к 480 г. до н.э. превратились в самое сильное в Греции морское государство. Меры, проводившиеся в этом направлении, казалось, предусматривали лишь усиление военно-морского могущества Афин. Но они имели и далеко идущие внутриполитические последствия. Поскольку на военную службу надо было являться со своим оружием и доспехами, участие в сухопутной армии определялось имущественным цензом, и бедняки могли служить лишь в качестве легковооруженных. Для службы во флоте не требовалось своего дорого стоившего снаряжения. Поэтому создание большого флота означало привлечение на активную военную службу значительно более широких слоев населения Афин. А это в условиях древней Греции неизбежно должно было повлечь за собой демократизацию политической системы. Независимо от того, понимал ли это Фемистокл и ставил ли перед собой такую задачу, его деятельность способствовала дальнейшей демократизации Афинского государства. Политическим противником Фемистокла, активно выступавшим против его морской программы, был представитель афинской землевладельческой знати Аристид, славившийся неподкупной честностью и справедливостью. Афиняне поддержали программу Фемистокла, более соответствовавшую их интересам, а Аристид, несмотря на свою безупречную репутацию, подвергся остракизму. Не совсем спокойно в эти годы было и в Спарте. Энергичный и деятельный царь Клеомен, уличенный в интригах и обмане, был вынужден покинуть Спарту, затем возвращен, но вскоре после этого объявлен безумцем и то ли покончил с собой, то ли был убит. Поход Ксеркса. В концу 80-х годов ситуация в Персии стабилизировалась, и царь Ксеркс, пришедший к власти после смерти Дария (48В г. до н.э.), стал энергично готовиться к новому походу против Греции. В течение нескольких лет велись работы по сооружению канала через перешеек на Халкидике, чтобы избежать обхода Афонского мыса, где погиб флот Мардония. На строительство согнали многочисленных работников из Азии и с прилегающего побережья. Вдоль берегов Фракиж были созданы продовольственные склады, через Геллеспонт переброшены понтонные мосты. Велась и дипломатическая подготовка к походу: послы и агенты Ксеркса направились в различные государстваБалканской Греции и даже в Карфаген, который должен был военными действиями отвлечь греков Сицилии от участия в войне с Персией; к подготовке похода Ксеркс привлек греков, нашедших убежище при его дворе (в их числе был бывший спартанский царь Демарат). Аргос и Фессалия изъявили покорность Персии. Во мпогих греческих городах, не исключая и Афины, имелись сильные проперсидские группировки. Дельфийский оракул предсказывал грекам поражение. Однако ряд греческих государств готовился к борьбе. Теперь, когда на карту было поставлено само существование независимой Греции, не только Афины, но и Спарта активно в нее включилась. В 481 г. до н. э. создается общеэллинский союз с центром в Коринфе, возглавляемый Спартой: формируется союзный военный совет, разрабатывающий планы военных действий. Несмотря на морское превосходство Афин, верховное командование и сухопутными силами, и флотом вручается Спарте. Когда в Грецию прибыла весть, что огромная персидская армия во главе с Ксерксом выступила из Малой Азии, в Афинах было принято решение вернуть политических изгнанников, прежде подвергавшихся остракизму. Аристид был даже избран одним из десяти стратегов 480 г. Первоначально решено было встретить персидскую армию, двигавшуюся тем же путем, что и Мардоний в 492 г., на севере Греции, на границе Фессалии с Македонией, где в Темпейском ущелье была удобная позиция для преграждения пути противнику. Однако авангардный отряд греков, в составе которого был и Фемистокл, выяснил, что сосредоточивать там греческие силы опасно: преобладающая часть фессалийских общин не склонна была ввязываться в опасную борьбу и рассчитывала покорностью обеспечить себе спасение от грабежей и насилий персидских войск. Соседняя Македония оказала персам дружественный прием. Поэтому было решено встретить персов на границе Северной и Средней Греции, у Фермопил. Горы в этом месте близко подходили к морскому берегу, и узкий проход было легко защитить. Некогда жители Фокиды, страдавшие от набегов фессалийцев, построили здесь оборонительную стену, и остатки этих укреплений греки намеревались теперь использовать. Одновременно с действиями сухопутной армии планировались операции флота у о. Эвбея, чтобы персы не могли прорваться через пролив Эврип и оказаться в тылу греков. Поскольку позиция у Фермопил была оборонительной, сюда первоначально решили направить небольшую часть объединенной греческой армии — всего примерно 7000 человек, в том числе 300 спартанцев во главе с царем Леонидом. По преданию, Леонид, сознавая опасность предстоящего дела, взял в свой отряд только тех спартанцев, у кого были сыновья. Предполагалось, что вслед за этой группой будут посланы подкрепления. Однако этого не было сделано, хотя Леонид просил о помощи. Спарта, как это нередко с ней случалось, опоздала. Позиция у Фермопил давала возможность надолго задержать наступавшего врага, которому здесь негде было развернуть свои силы. А эта задержка могла бы вынудить персов к отступлению из-за трудности снабжения. Но беда заключалась в том, что кроме прохода через Фермопильское ущелье на юг вела еще одна горная дорога, известная местным жителям и, возможно, персидской разведке. Леонид на всякий случай послал туда отряд из 1000 фокидян. Когда несколько попыток персов пробиться через Фермопильское ущелье было отбито, отборный отряд, включая персидскую гвардию, двинулся в обход по горной дороге; предатель из местных жителей вызвался быть проводником. Это движение осталось не замеченным греками; стоявшие у выхода фокидяне не видели врага до последней минуты, так как его прикрывал росший вдоль склонов горы лес. Застигнутые врасплох, они не оказали сопротивления, а персы, стремившиеся к своей цели— зайти в тыл защитникам Фермопильского ущелья, позволили им разбежаться. Когда Леонид узнал о случившемся, он отпустил часть своего отряда, а сам со спартанцами, фиванцами и некоторыми другими греками остался на месте и принял на себя вражеский удар. Греки дрались с мужеством отчаяния, зная, что пути к отступлению нет, и дорого продали свою жизнь. Леонид и все оставшиеся с ним погибли. Задержав наступление врага, они дали возможность провести мобилизацию греческих сил, подтянув их к Истму, и эвакуировать Аттику. Одновременно со сражением у Фермопил происходили активные действия флота у Эвбеи. Шторм причинил значительный урон персидскому флоту, стоявшему на якоре у плохо защищенного побережья Магнесии, а затем и эскадре, пытавшейся пройти на юг вдоль восточного побережья Эвбеи. Столкновения морских сил велись с переменным успехом, обе стороны понесли значительные потери. При получении вести о гибели отряда Леонида дальнейшее пребывание греческого флота здесь теряло смысл, и он отошел на юг, к Сароническому заливу. Теперь персы могли беспрепятственно двинуться в Аттику. Беотия подчинилась персам, и в дальнейшем Фивы оказывали им активную поддержку. Сухопутная армия греков стояла на перешейке Истм, и Спарта настаивала на создании здесь укрепленной оборонительной линии для защиты Пелопоннеса. Фемистокл же считал, что необходимо дать персам морской бой у побережья Аттики. Защищать Аттику в тот момент, несомненно, не представлялось возможным. Дельфийский оракул, к которому афиняне обратились в критический для них момент, дал мрачнейшее предсказание, рекомендуя спасаться на край земли. Однако, по словам Геродота, когда афинские послы заявили, что не покинут святилища, пока Пифия(Жрица Аполлона, изрекавшая пророчество в Дельфах.) не скажет им чего-либо более утешительного, последовало другое пророчество, где говорилось о «деревянных стенах», которые принесут спасение, и упоминался «божественный Саламин». В этом предсказании можно предполагать влияние Фемистокла, которому необходимо было убедить своих сограждан и других союзников в правильности своей позиции. В 1960 г. была опубликована найденная на территории древней Трезены надпись с декретом Фемистокла. Вырезана она в начале III в. до н.э., но ее содержание относится к 480 г. Там говорится о мобилизации всего боеспособного населения Аттики во флот, об отправке части его к Артемисию (мыс на о-ве Эвбея), об эвакуации женщин, детей и стариков на Саламин и в Трезену и о возвращении изгнанных афинских граждан для их участия в общей борьбе. Эта сенсационная находка вызвала большие споры в литературе, так как многое здесь расходится с рассказом Геродота, а некоторые детали не соответствуют афинским условиям начала V в. до н.э. Однако не исключена возможность того, что надпись передает в поздней редакции подлинное содержание не одного, а нескольких декретов, принятых в Афинах по инициативе Фемистокла в самый трудный период их истории. Ответственнейшее решение об эвакуации могло быть предварительно поставлено на обсуждение в народном собрании, которое после проведения всеобщей мобилизации должно было потерять свой основной состав. Слова Фукидида об удивительной способности Фемистокла смотреть далеко вперед и заранее предвидеть ход событий, возможно, были сказаны под впечатлением и этих его действий. Через несколько дней после Фермопильской битвы персидская армия вступила на почти пустую территорию Аттики. Те афиняне, которые по тем или иным причинам не смогли уехать, и упрямцы, истолковавшие оракул о «деревянных стенах» как указание на старинные укрепления Акрополя, укрылись там и оказали персам отчаянное сопротивление. Их, по-видимому, было не так мало, так как 500 человек было взято в плен персами. Афины были разграблены, все дома, кроме тех, где остановилась персидская знать, сожжены, разрушены храмы Акрополя, некоторые памятники, например скульптурная группа, изображавшая тираноубийц, были увезены в Персию[49]. После долгих дебатов на военном совете греков было принято предложение Фемистокла дать бой персидскому флоту в Саламинском проливе. Несмотря на численное превосходство персов, они не считали возможным разделить свои морские силы и послать эскадру для действий против Пелопоннеса. Приводимый у Геродота и трагедиографа Эсхила рассказ о тайной посылке Фемистоклом доверенного раба к Ксерксу с советом напасть на объединенный греческий флот, пока он не рассеется по отдельным государствам, возможно, отражает не столько находчивость афинского стратега, желавшего поставить своих коллег перед свершившимся фактом, сколько стремление греческого командования осуществить уже принятый план действий. Персам тоже важно было поскорее добиться победы, им опасно было двигаться дальше (к Пелопоннесу), оставляя в тылу основные морские силы греков. Долго задерживаться в Аттике они не могли из-за трудностей со снабжением. К тому же для Ксеркса было рискованно долго отсутствовать в Персии. Как бы то ни было, персы приняли вызов, и в конце сентября 480 г. до н.э. произошла решающая битва в Саламинском проливе. Ночью персидские суда окружили о-в Саламин и блокировали греческому флоту выход. На рассвете началось сражение. Персидские суда, вошедшие в пролив, не имели возможности использовать свое численное превосходство и маневрировать, так как сзади их теснили собственные суда. Греки же могли вводить постепенно в бой свои резервы, стоявшие в заливе у северо-западпого побережья Аттики и вначале не замеченные врагом. К тому же поднялся ветер, неблагоприятный для персидского флота, двигавшегося в северном направлении. Ксеркс, лично наблюдавший за битвой с высокого места на побережье Аттики, окруженный секретарями, которые должны были записывать имена особо отличившихся в бою кораблей и командиров, с ужасом видел, как его суда гибнут не только от вражеских ударов, но и наталкиваясь друг на друга. Яркое изображение этой катастрофической для персов ситуации даст участник Саламинского боя Эсхил в своей трагедии «Персы»:Победа была полная. Хотя главнокомандующим был не Фемистокл, а спартанец Эврибиад, честь победы единодушно приписывалась афинскому стратегу. При посещении им Спарты Фемистокл удостоился таких почестей, какие до него не воздавались ни одному чужеземцу (Ему была подарена богато разукрашенная колесница; отборный отряд — 300 «всадников» — провожал его до границы (Геродот, Демосфен)). Однако хотя персидский флот во главе с Ксерксом покинул пределы Греции, по на Балканском полуострове оставлена была сухопутная армия под командованием Мардония. Не имея возможности прокормить себя и свою конницу в Аттике, персы ушли на север. Афиняне получили возможность временно вернуться домой. В следующем. 479 г. до н.э. персы снова вторглись в Аттику и опустошили ее поля. Мардоний при посредничестве македонского царя Александра тщетно пытался склонить Афины к сепаратному миру (По преданию, афинянин, уговаривавший принять предложение Мардония, был побит камнями вместе с женой и детьми.). Спарта, которую саламипская победа освободила от непосредственной опасности, медлила с продолжением активных военных действий против Мардония, предлагая досаждать ему морскими вылазками во Фракии и у побережья Малой Азии, а на Балканском полуострове удерживать линию обороны на Истме. Афинам Спарта обещала компенсацию за потери урожая, средства на содержание женщин, детей и стариков, но не военную помощь. Однако и в самой Спарте были сторонники более активных действий (Павсаний, регент при малолетнем царе, сыне Леонида), и, когда но настоянию Афин было принято решение дать бои Мардонию, мобилизация войск в Пелопоннесе и их продвижение к Истму были проведены так быстро, что враждебный Спарте Аргос, обещавший Мардонию задержать спартанцев, ничего не смог предпринять. Вовремя предупрежденный Мардоний, находившийся в это время в Аттике, отступил на север, в Беотию, оставив позади себя дымящиеся руины. Персам нужна была для сражения равнина, где можно было развернуть их многочисленную и сильную конницу. К тому же дружественные персам Фивы обеспечивали тыл их армии. В 479 г. у г. Платеи, на границе Аттики и Беотии, состоялась последняя, решающая битва с персидской армией, вторгшейся на Балканский полуостров. За время, истекшее после Саламинского сражения, персы потеряли ряд островов Эгейского моря и Потидею в Халкидике, но в Балканской Греции Мардония поддерживали часть фессалийцев, Фивы, некоторые полисы Пелопоннеса. У персов было преимущество в коннице, у греков — в тяжеловооруженной пехоте. Готовясь к бою, Мардоний построил свое войско невдалеке от Платеи вдоль реки. Греческая армия заняла оборонительную позицию на склонах горы Киферона, прикрывая путь к Истму, откуда можно было получать продовольствие и в случае необходимости — военную помощь. Персидская конница, совершив ночью налет, нанесла большой урон грекам. Однако отряд афинян отбил нападение. После этого греки спустились на территорию Платеи и расположились по другую сторону реки лицом к Фивам. Более недели обе армии стояли друг против друга, не вступая в бой. К грекам подошли подкрепления. Павсаний, командовавший союзной армией греков, не решался первым начать сражение. Ожидание было тягостным, особенно для афинян. По сообщению Плутарха, афинские аристократы, разорившиеся из-за войны, решили свергнуть демократию, а в случае неудачи предать Афины «варварам». Аристид, получивший сведения о заговоре, чтобы не вызывать распри перед боем, замял дело, арестовав из большого числа виновных лишь восемь человек, а затем освободил и их, предложив в битве искупить свою вину. Расследования но было, так что подлинное число заговорщиков осталось неизвестным. В ожидании решающего столкновения Павсаний произвел перегруппировку войск, поместив афинян на правый фланг против персов Мардония, а спартанцев — на левый фланг против греческих союзников Персии. Считалось, что афиняне, уже имевшие опыт Марафонской битвы, лучше справятся с персами. Однако и Мардоний перестроил свое войско, поставив лучшие силы против спартанцев. Пока пехота бездействовала, персидская конница частыми рейдами тревожила греков и наконец захватила и засыпала основной источник их снабжения водой. Греческая армия по приказу Павсания отступила. Мардоний, решив, что греки струсили, перевел свою армию через полувысохшую речку, разделявшую противников. Несмотря на обмеление речки, хорошего брода на ней не было — переправе мешало обилие камней. После переправы персам пришлось лезть в гору навстречу спартанцам, которыми командовал Павсаний. Афиняне и мегаряне отбили натиск беотийских и фессалийских гоплитов (союзников Персии), поддержанных иранской конницей, и стали теснить персидских стрелков. Те всё же держались, пока жив был Мардоний, сражавшийся на белом коне. Но вскоре он был убит, и персы оставили поле боя спартанцам. Греки добились победы и в столкновении с выдвинувшимися вперед флангами персидской армии. Командовавший ее центром Артабаз начал поспешное отступление на север и в конце концов на лодках переправился в Византии; Ксеркс одобрил его поведение. Оставшиеся в Беотии персы пытались укрыться в своих укреплениях; греки ворвались туда, разграбили лагерь персов, захватив огромную добычу. Пленных не брали. По свидетельству греческих источников, из 300 ООО персов спаслись только 43 ООО из них 40 ООО бежавших с Артабазом. Данные, вероятно, преувеличены, а сведения об убитых греках явно преуменьшены (91 спартанец, 52 афинянина, 16 тегеян и т. д.). Видимо, здесь учтены только гоплиты, чьи имена были перечислены на памятниках в честь павших. Победа при Платеях произвела не меньшее впечатление, чем саламинская. Шатры, полные золота и серебра, вазы, чаши для питья, умывальники, запястья, ожерелья, мечи — все из золота и серебра, — позолоченные и посеребренные ложа и столы, пестрые ковры — вся эта роскошь, окружавшая знатных персов даже в походе, поразила греков, привыкших к простоте в быту. Часть полученной добычи по обычаю отдали в святилище олимпийского Зевса, в Дельфы и другие храмы, остальное распределили между участниками победы. Павсаний за свою роль в организации победы получил вдесятеро больше остальных: женщин из гаремов, золотую и серебряную утварь, драгоценные металлы, коней и верблюдов. Но впоследствии Павсания обвинили в попытке присвоить себе одному заслугу победы и заставили заменить сделанную по его приказанию надпись на памятнике в Дельфах: «От Павсания-победителя» другой, где перечислялись 31 греческое государство, участвовавшее в Саламинской и Платейской битвах. Платеям, на территории которых была одержана победа, обещали «вечную» благодарность. Фивы за предательство понесли уморенное наказание: казнены были выданные осажденным городом лидеры персофильской группировки, но угроза разрушить город не была выполнена. Победители понимали, что теперь главной задачей является не месть, а восстановление причиненных войной разрушении и освобождение северных и восточных областей. По преданию, Фемистокл предложил сразу же после Саламинского боя направить флот к Геллеспонту, чтобы уничтожить построенные там Ксерксом мосты и, таким образом отрезав персам путь к отступлению, «захватить Азию в Европе». Этот план был отвергнут, однако вскоре греческий флот начал операции против островов Кикладского архипелага, сотрудничавших с персами. К командующему греческим флотом явились тайные послы от жителей о-ва Самос, еще оставшихся под контролем персов, с призывом поддержать готовящееся восстание ионийских греков. Самосцы освободили 500 афинских пленных, увезенных персами. Греческий флот подошел к мысу Микале невдалеке от Милета (479 г. до н.э.). Войска высадились на берег, и часть их стала продвигаться в глубь страны. Командовавший персидскими войсками Тигран напал на половину греческой армии, остававшуюся на берегу, но потерпел поражение. Ионяне — самосцы и милетяне,— находившиеся в рядах персон, активно помогали своим соплеменникам. Победив на суше, греки уничтожили стоявший поблизости персидский флот, все корабли были сожжены, после того как добычу предварительно вынесли на берег. Битва при Микале, хотя не была столь грандиозной, как предшествовавшие ей. освободила Эгейское море для действий греческого флота. Отныне войну решали морские силы. Спарта, в руках которой формально все ещо было сосредоточено верховное командование, ужо тяготилась необходимостью держать свои войска вдалеке от Пелопоннеса; она предложила произвести принудительное переселение персофилов из Балканской Греции в Ионию, а ионян — в Грецию. Против этого решительно возразили афиняне. Ограничились приемом в общегреческий союз Самоса. Хиоса, Лесбоса и других островов, жители которых принесли клятву верности общему делу. После победы при Микале греческий флот направился к Геллеспонту. Оказалось, что построенные но приказу Ксеркса мосты уже разрушены самими персами. Спартанцы отправились домой, а афиняне и союзные греки Малой Азии под командованием Ксантиппа осадили и вняли г. Сест, где укрепились персы. Геродот на этом заканчивает изложение событий греко-персидских войн. Фукидид тоже считает 480 — 479 гг. до н.э. решающими, а военные действия последующего периода — лишь составной частью целой цени других важных для Греции событий. Делосский морской союз. Каллиев мир. После 479 г. до н.э. Персия более не грозила Балканской Греции. Греческие государства сами перешли в наступление. Отстояв свою независимость, полисы, возглавившие борьбу, попытались использовать победу в своекорыстных целях. Очень быстро были забыты декларации об общности эллинов, о совместной борьбе за свободу. Дальнейшие военные успехи взорвали временно сложившееся единство, все явственнее стали противоречия, особенно между Афинами и Спартой, обострилась временно приглушенная борьба между политическими группами внутри отдельных государств. Влияние Фемистокла после 480 г. до н.э. ослабевает, хотя некоторое время он продолжает еще играть роль в политической жизни. По его инициативе и при его непосредственном участии отстроили разрушенные персами укрепления вокруг Афин. Это сделано было попреки протестам Спарты, которая не без оснований увидела в этом проявление враждебности в отношении к ней (единственной силой, которая могла грозить Афинам с суши, теперь была Спарта). Фемистоклу приписывается также план постройки так называемых Длинных стен, которые должны были соединить Афины с Пиреем и, таким образом, гарантировать беспрепятственное снабжение города по морю (где господствовал афинский флот) в случае осады его с суши. Этот дальновидный план был осуществлен лишь позже. Но когда стратегический талант Фемистокла сослужил свое, дело, его политическая линия натолкнулась на противодействие со стороны аристократов, возглавленных сыном Мильтиада Кимоном. В трудное для Афин время вновь усилилась роль ареопага, успешно руководившего эвакуацией Аттики перед Саламинским боем. Сплочение перед лицом смертельной опасности, нависшей над страной, способствовало оживлению веры в традиции, консервативные устои. Когда сильный афинский флот стал фактом, а военные действия были перенесены на Восток, ни один политический деятель уже не выступал против активных морских операций. Более того, аристократическая группа продолжала считать главным врагом Персию и настаивала на сохранении любой ценой союза со Спартой, в которой она видела оплот антидемократических сил в Греции. Характерно, что Фемистокл воспротивился предложению Спарты изгнать из Дельфийской Амфиктионии государства, запятнавшие себя союзом с персами. Он опасался, что такая мера даст Спарте доминирующую роль. Основная масса гражданского населения в греческих полисах, разумеется, но была в состоянии переоценить ценности так быстро, как это сделал Фемистокл, понимавший, что отныне главным противником Афин становится Спарта. Идея о возможности примирения с Персией не могла стать популярной в 70-е годы V в. до н.э; Фемистокл в 471 г. подвергся остракизму[50]. Это, как известно, еще не означало конца политической деятельности. Фемистокл отправляется в Пелопоннес, ведет там активную агитацию против Спарты, пытаясь сплотить враждебные ей силы. Спарта принимает контрмеры: в Афины были посланы документы, якобы найденные при обыске в доме Павсания. изобличавшие Фемистокла в преступных связях с персами. Фемистокл должен был предстать перед афинским судом по обвинению в государственной измене. Он не явился на суд, бежал из Греции и, как многие политические эмигранты, нашел убежище на Востоке (465/464 г. до н.э.). До конца своих дней он жил в Малой Азии, получив от персидского царя Артаксеркса в управление три греческих города[51]. Еще более трагичной была судьба другого героя греко-персидских войн — Павсания, Отозванный с восточного театра военных действий по требованию союзников, обвинявших его в чрезмерной роскоши и тиранических замашках, Павсаний был привлечен в Спарте к ответу за превышение власти. Вначале он был оправдан. Но затем Павсанию предъявили другое, более серьезное обвинение в связях с персами и попытке совершить государственный переворот в сговоре с илотами. Здесь карой могла быть только смертная казнь. Павсаний попытался использовать греческий обычай, дававший право преступнику прибегнуть к защите божества. Он укрылся в храме. Спартанские правители окружили храм со всех сторон и обрекли Павсания на смерть от голода и жажды. Когда он, обессилев, упал и стало очевидно, что близок конец, осаждавшие ворвались внутрь и вытащили оттуда умиравшего, чтобы смерть не произошла на священной территории. Таким образом, спартанцы, осквернив неприкосновенность священного убежища, совершили кощунство, аналогичное тому, которое допустили афиняне при подавлении Килоновой смуты (В VII в. до н.э. Килон предпринял неудачную попытку захватить власть в Афинах. Часть его сторонников была убита прямо у алтарей, где оои пытались найти убежище. Впоследствии оба государства припомнят друг другу эти акты кощунства, пытаясь использовать это в политических целях.). Участь, постигшая двух выдающихся деятелей, сыгравших столь большую роль в победе над персами, весьма показательна для политической обстановки в Греции. Между тем морские операции против Персии продолжались успешно. Освобождены были проливы Геллеспонт и Боспор и возобновлена торговля с Северным Причерноморьем. В 478—477 гг. по предложению союзников верховное командование было передано Афинам. Поскольку отныне война велась на море, а самым сильным флотом располагали афиняне, это было вполне закономерно. Как уже было сказано, Спарта неохотно шла на то, чтобы долгое время держать свои войска вдали от Пелопоннеса. К тому же приток персидской добычи и соприкосновение спартанских полководцев с восточной роскошью было гибельно для духа ликурговых законов. Поэтому Спарта не возражала. Образовался Делосский морской союз. В него вошли приморские и островные греческие государства, которые должны были выставлять в союзный флот корабли, оснащенные и экипированные, или платить денежные взносы — форос. Размеры фороса определялись в зависимости от материальных возможностей того пли иного города. Вначале замена форосом обязательства поставлять корабли показалась облегчением, однако это лишало плативших союзников собственных вооруженных сил и ставило их в полную зависимость от Афин. Союзная казна хранилась на о-ве Делос, но заведовали сю афинские должностные лица. Членство в союзе предполагалось добровольным. Однако освобождаемые от персидских гарнизонов города включались в состав союза принудительно. А союзники, которые под тем или иным предлогом пытались выйти из союза (как острова Фасос и Наксос), объявлялись мятежниками, против них посылались карательные экспедиции, их лишали собственных укреплений и переводили в разряд плательщиков фороса. Так очепь быстро обнаружилась гегемония Афин в союзе, тенденция превращения союзников в подданных, а Делосского союза — в Афинскую морскую державу. В 454 г. до н.э. под предлогом усиления персидской угрозы в Эгейском морс (подавлено было поддержанное Афинами восстание в Египте) союзная казна была переведена в Афины. Отныне союзные средства беззастенчиво стали тратиться на внутренние нужды Афин. Но, несмотря на эксплуатацию Афинами своих союзников, последние получали и ряд преимуществ от существования союза (безопасность от внешней угрозы, активизация экономических связей, успешная борьба с пиратством в Эгеиде, поддержка Афинами демократических групп). После отстранения спартанцев от командования военные действия продолжались — прежде всего по очищению от персов Фракии. В эти годы выдвигается Кимон, сын Мильтиада, возглавлявший действия афинского и союзного флота. Это был энергичный и способный полководец. Кимон принадлежал к землевладельческой знати, приверженной идее непоколебимости союза со Спартой. В V в. до н.э. лаконофилъство — преклонение перед спартанскими порядками — становится характерной чертой идеологии аристократов в различных государствах Греции. Спартанские порядки представлялись идеалом, которому следовало всячески подражать[52]. Афинский демос, разумеется, не сочувствовал этим идеям, но популярность Кимона как удачливого полководца была велика. Под его командованием греки взяли крепость, охранявшую стратегически важные мосты через р. Стримон, и ряд других пунктов на Фракийском побережье. Очищен был от пиратов о-в Скирос, который под предлогом находки там останков легендарного афинского героя Тесея объявили афинским владением (Случайно обнаруженная во время земляных работ могила с останками человека очень высокого роста была объявлена могилой Тесея, который, по одному из вариантов мифа, погиб на Скиросе. Останки были торжественно возвращены в Афины, что, но представлениям греков, давало им право на территорию острова.). Все завоеванные области включались в Делосский союз. Когда Наксос, ранее вступивший в союз, отказался воевать под афинским командованием, Кимон силой вынудил его к покорности. Это было первым прецедентом, за которым затем последовали и другие. После подавления Наксоса флот Кимона направился к южному побережью Малой Азии. Здесь в 468 г. до н.э. произошло последнее крупное столкновение с новым персидским флотом. Греки одержали двойную победу, разгромив силы персов на море и на суше, как и в битве при Микале. После этого персидский флот уже но отваживался выплывать в Эгейское море. Территория Делосского союза, а следовательно, сфера влияния Афин распространилась на греческие города малоазийского побережья. Огромное число пленных было обращено афинянами в рабство. Вскоре после этого была подавлена попытка выйти из Делосского союза о-ва Фасос, очевидно недовольного притязаниями Афин на принадлежавшую Фасосу область Фракийского побережья, богатую золотом и серебром. Фасос постигла такая же кара, как несколько лет тому назад Наксос. Характерно, что Спарта обещала помощь Фасосу против Афин. Хотя обещание, как часто бывало. Спарта выполнить не смогла, но видно, что отношения между двумя ведущими государствами Греции, возглавившими борьбу с Персией, портились. В 465 г. до н.э. в Спарте произошло сильнейшее землетрясение. Разрушена была большая часть жилых зданий, погибли все упражнявшиеся в то время в гимнасии эфебы. Среди населения распространилась паника. Воспользовавшись этим, илоты подняли восстание. Им не удалось захватить Спарту, но они укрепились на горе Ифоме в Мессении и отбили все попытки спартиатов взять ее. Спарта обратилась за помощью в Афины. Несмотря на противодействие демократических деятелей, Кимону удалось провести через народное собрание решение о посылке отряда в помощь Спарте. Сам Кимон возглавил эту экспедицию. Однако и с приходом афинян Ифому взять не удалось. Спарта обвинила афинян в сговоре с мятежниками и предложила им удалиться. Это событие было использовано политическими противниками Кимона: он был подвергнут остракизму и покинул Афины. Падение Кимона означало победу демократических сил в политической жизни Афин. В 462—461 гг. до н.э. была проведена реформа Эфиальта, которая свела на нет политическую роль ареопага. Славившийся неподкупной честностью Эфиальт вначале возбудил против ряда ареопагитов обвинение в аморальных поступках и злоупотреблении своим положением. После этого он без труда провел постановление, но которому за ареопагом осталось лишь право судить за предумышленное убийство и некоторые преступления против религии. Отнятые у него политические функции были переданы совету пятисот и гелиее. О значении реформы Эфиальта свидетельствует реакция его противников; в 461 г. до н.э. он был убит, очевидно, их агентом. Это политическое убийство не привело к ослаблению демократических сил. Их возглавил младший сподвижник Эфиальта, Перикл, при котором афинская демократия достигла своего наибольшего расцвета. Военные действия против Персии продолжались, но значительно менее интенсивно, чем раньше. Афины и Спарта открыто враждовали. На Востоке против Персии воевали только Афины со своими союзниками. В конце 60-х годов V в. до н.э. они отправили флот в помощь восставшему против персидского владычества Египту. Одновременно сделана была попытка освободить греческие города Кипра. Упорная и длительная борьба все же закончилась поражением восставших. Афины потеряли большое число судов и людей. Однако морскую мощь Афин это но сломило. В конце 50-х годов под командованием вернувшегося после десятилетнего изгнания Кимона делается новая попытка освободить Кипр и заодно оказать помощь остаткам повстанцев в Египте, которые еще держались в Дельте Нила. Во время осады финикийского города Кития на Кипре Кимон был смертельно ранен. На обратном пути греки дали бой у побережья Кипра на суше и на море и одержали двойную победу. Но это обеспечило им лишь безопасное отступление. Дальнейшее продолжение военных действий ничего не сулило ни той. ни другой стороне. Афины приняли предложение Артаксеркса I о мирных переговорах, Посольство во главе с Каллием отправилось в Сузы. В 449 г. до н.э. был заключен так называемый Каллиев мир. По его условиям Персия обязалась не посылать свои суда в Пропонтиду и Эгейское море, не держать своих войск ближе чем в трех днях пути пешим ходом от западного побережья Малой Азии. Афины обещали оставить Кипр, не помогать более Египту и вывести гарнизоны из городов Малой Азии, которые оставались в составе Делосского союза, но формально признавались подданными персидского царя. Условия Каллиева мира известны нам только из более поздних источников. Он не принес большого почета Афинам: распространялись слухи, что Каллий превысил свои полномочия и был оштрафован. Формальное окончание греко-персидских войн имело значение прежде всего для Афин и их союзников, так как Спарта и другие государства Балканской Греции давно уже вышли из игры. Теперь Афинское государство получило возможность обратить всю энергию на укрепление и расширение своей гегемонии в союзе и влияния за его пределами, употребить огромные средства на внутренние нужды, общественное строительство. Хотя победа в греко-персидских войнах показала, как много может дать объединение сил греческих полисов, она не устранила внутри- и внешнеполитических противоречий. Напротив, усиливается соперничество двух самых сильных в Греции государств — Афин и Спарты, в которое оказываются втянутыми и другие греческие полисы. Литература: Глускина Л.М. Греко-персидские войны./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ.- М..-Знание, 1983 - с. 159-179
Лекция 9: Расцвет афинской рабовладельческой демократии.
Политический строй. Как уже было сказано, победа над персами особенно усилила Афинское государство. Начинается наиболее блестящий период в его истории, ознаменованный ростом внешнеполитического могущества, развитием демократических институтов, превращением Афин к подлинный центр просвещения Эллады. Основы развития по демократическому пути были заложены еще реформами Солона и Клисфена. В трудные годы персидских нашествий временно сгладились противоречия внутри гражданского коллектива, усилилось влияние лакопофилъски настроенных аристократических групп и возросла роль ареопага. Однако объективные условия — решающее значение флота, в котором служила беднота, укрепление самосознания демоса в результате одержанных побед — неминуемо вели к усилению демократических тенденций. Остракизм Кимопа и реформа Эфиальта означали перелом во внутренней жизни Афин. Функции, отнятые у консервативного органа — ареопага, переданы были совету пятисот (буле), народному суду (гелиея) и народному собранию (экклесия). Политическая система была отныне целиком подчинена идее народного суверенитета. Все вопросы внутренней и внешней политики решались в народном собрании, в котором могли участвовать все афинские граждане, независимо от имущественного положения, достигшие 20 лет[53]. Собрание созывалось не менее 40 раз в течение года. Повестка дня была заранее известна. Регулярно слушались отчеты должностных лиц, обсуждались ассигнования на военные нужды, строительство флота и общественных сооружений, продовольственное снабжение, вопросы, касавшиеся Союзников и отношений с другими государствами. Основной функцией экклесии было издание законов и декретов (псефисмы) — решений по частным вопросам на основе уже существующих законов. Законопроекты тщательно обсуждались. Текст нового закона, а также законов, которые отменялись им, выставлялся для всеобщего ознакомления. Затем после выступления автора законопроекта в его защиту народное собрание назначало комиссию из числа народных судей для изучения вопроса о целесообразности принятия нового закона. Обсуждение законопроекта происходило как бы в форме судебного процесса. Окончательное решение выносило народное собрание. Но и после принятия нового закона автор его в течение года мог быть привлечен к ответственности по обвинению в том, что предложил закон, противоречащий демократической конституции и существующим законам. Против него возбуждался специальный «иск о противозаконны» (графе параномон). В случае признания иска справедливым автору законопроекта грозило суровое наказание вплоть до лишения его гражданских прав. Эти меры предосторожности направлены были против попыток протащить с помощью ложных доводов законы, ослаблявшие демократический строй. Насколько они были оправданны, видно из того, что, пак только олигархам удавалось прийти к власти, они отменяли «иски о противозаконии». В народном собрании происходили выборы должностных лип, связанных с государственными финансами, и военных. Их выбирали открытым голосованием. Остальные должности замещались по жребию. При принятии решений применялось как тайное, так и открытое голосование. Открыто голосовали путем поднятия рук (хейротония). Тайное голосование применялось при рассмотрении вопросов, касавшихся отдельных лиц (дарование гражданских прав, остракизм и некоторые другие). Рассматриваемые вопросы тщательно обсуждались, каждый участник собрания мог выступить со своими соображениями. Существовала свобода слова, и критике любые мероприятия в политики. Право выступить присутствовавший на собрании. ораторам разрешалось подвергать области внутренней и внешней имел каждый гражданин, В промежутках между народными собраниями вопросами управления ведал совет пятисот, пополнявшийся ежегодно по жребию из граждан, достигших тридцатилетнего возраста. В функции совета кроме руководства текущими делами (включая финансы, пополнение и содержание флота, государственное строительство, контроль над деятельностью должностных лиц, распоряжение государственным имуществом, отношения с союзниками, дипломатия) входила подготовка вопросов, подлежавших рассмотрению в народном собрании. Совет пятисот составлял предварительный проект решения, который мог быть принят или отвергнут народным собранием. Решение, принятое без предварительного обсуждения в совете пятисот, считалось противозаконным. При текучем составе и большой численности участников народного собрания нельзя было рассчитывать на детальное и деловое обсуждение там политических вопросов. Участие совета пятисот в их подготовке должно было предохранить от принятия необдуманных и вредных для демократии решений. Члены совета при вступлении в должность давали клятву, что будут руководствоваться в своей деятельности законами и «советовать» к наибольшему благу государства. Совет делился на 10 частей (притании) по 50 человек от филы, каждая из которых дежурила одну десятую года. Эти 50 человек представляли одну из десяти фил, внутри которых квота представительства в совете распределялась между домами: пропорционально их величине и числу граждан в них. Число членов совета от дема колебалось от одного до десяти человек и более. Ежедневно из состава пританов по жребию взбирался председатель, которому вручались ключи от храмов, где хранились государственные документы, казна и печать. Он же председательствовал в народном собрании, если оно выпадало на этот день. Таким образом, в течение года более половины членов совета проходили через эту почетную должность. При сравнительно небольшом числе афинских граждан (30—40 тыс.) и том, что членом совета можно было быть только дважды, почти любой афинянин хоть раз в жизни участвовал в деятельности этого важного политического органа[54]. Большую роль в политической жизни Афин играл суд присяжных — гелиея. В суде могли участвовать (и притом неограниченное число раз) все афинские граждане, достигшие тридцатилетнего возраста, независимо от имущественного ценза. Ежегодно жребием из желающих отбиралось 5000 судей и 1000 запасных. В дни судебных заседаний (их было не менее 300 в год) опять жребием судьи распределялись по судебным помещениям. Они заранее не знали, какие дела будут рассматривать, что исключало возможность подкупа и злоупотреблений. Но вследствие такой практики судьи должны были принимать решения только на основании приводимых сторонами в суде доводов. Адвокаты не допускались, каждый должен был обвинять или защищаться сам[55]. Так как от ораторского мастерства, умения воздействовать на большую аудиторию[56], знания законов, а главное — умения их применять зависел исход дела, а далеко не всякий афинянин способен был составить необходимый текст речи, распространялось привлечение так называемых логографов. Это были сведущие в законах и искусные в риторике люди, которые по заказу и за соответствующую плату сочиняли речи для своих клиентов. Те заучивали их наизусть и затем произносили в суде[57]. Для выступлений существовал строгий регламент, определявшийся водяными часами (клепсидрой). Кроме доводов от фактов и законов привлеченные к суду афиняне нередко прибегали к малопочтенным средствам: старались разжалобить судей, приводили на процесс малых детей, говорили о своих заслугах перед государством, о горькой участи в случае осуждения, плакали и т.п. Компетенция суда была чрезвычайно обширной. Разбирались частные тяжбы афинских граждан и метеков (постоянно живших в Афинах переселенцев из других областей), многие дела жителей союзных государств, процессы политического характера, дела, связанные с незаконным проникновением в списки граждан, и др. При огромном множестве подлежавших рассмотрению дел существовала определенная очередность. Союзники, вынужденные приезжать на суд в Афины, жаловались, что им подолгу приходится ждать, пока их дела будут рассмотрены. Впоследствии появилась категория срочных дел, которые должны были разбираться в течение месяца со дня их поступления. Это касалось прежде всего споров, связанных с торговыми сделками, кредитованием морской торговли и другими займами.Вне очереди рассматривались дела о преступлениях против государства, антидемократических заговорах, по поводу которых вносилось «чрезвычайное заявление» (исангелия). Суд был открытым, гласным. Могли присутствовать не только афиняне, но и приезжие из других государств. Решение принималось тайным голосованием, простым большинством голосов. Оно было окончательным и обжалованию не подлежало. При вступлении в должность судьи давали клятву, что будут судить нелицеприятно, руководясь только законами и справедливостью. Председательствовавший в суде архонт никак не влиял на решение судей. Поскольку суд пополнялся желающими, состав его был случаен, небольшая оплата была меньше дневного заработка квалифицированного работника, а заседать приходилось часто. Распространенное представление о том, что в афинском суде заседали преимущественно беднейшие граждане, не подтверждается имеющимися свидетельствами. Суд, как и народное собрание, и совет пятисот воспроизводят в разрезе социальную структуру афинского общества в целом — там представлены все слои гражданского коллектива. Из выбиравшихся на год должностных лиц важнейшими были стратеги. Они командовали армией и флотом, следили за их состоянием в мирное время, ведали строительством военных укреплений, назначением и распределением триерархов, расходованием военных средств. Вместе с советом пятисот стратеги ведали внешнеполитическими вопросами, вели дипломатические переговоры. Они могли созывать чрезвычайные сессии народного собрания, участвовать в заседаниях совета пятисот, имели приоритет в представлении письменных или устных докладов совету и народу. В отличие от других должностей переизбрание стратегов не только допускалось, но было обычным. Эта должность требовала особой подготовки, способностей, материальных средств и доступна была немногим. Постепенно среди десяти стратегов выделяется один, как бы председатель всей коллегии, который избирается независимо от филы из всего состава граждан. Он играл руководящую роль в Афинах и в мирное время. Архонты, замещавшиеся с 80-х годов V в. до н.э. по жребию, не играли столь большой роли, как стратеги, но сохранялась традиция счета времени по имени архонта-эпонима, в руках архонтов находилась подготовка судебных дел, контроль над священными угодьями, опека сиротского имущества, назначение хорегов, руководство религиозными процессиями, состязаниями, жертвоприношениями и др. По окончании годичного срока пребывания в должности они входили в состав ареопага, членство в котором было пожизненным. Этот орган после реформы Эфиальта не пользовался прежним авторитетом, но все же в его ведении остались некоторые судебные дела (о предумышленном убийстве, поджоге) и надзор за священным имуществом (земли Элевсина, оливы, считавшиеся священными деревьями богини Афины). По мере роста могущества Афин, превращения Делосского союза в Афинскую морскую державу и бурного развития афинской экономики, естественно, увеличивался и аппарат управления. Множество ежегодно сменяемых должностных лиц ведало различными областями экономической, финансовой и хозяйственной жизни государства. Выборные должностные лица были и в подразделениях Афинского государства — филах, демах, фратриях. Любой афинский гражданин, хотел он того или нет, втягивался в общественно-политическую жизнь страны. В этом плане вполне правомерны слова, вложенные Фукидидом в уста Перикла: «...скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству... Мы считаем не свободным от занятий и трудов, но бесполезным того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности»(Здесь и далее перевод Ф. Мищенко — С. Жебелева.). Участие в общегосударственных праздниках, сопровождавшихся торжественными процессиями, состязаниями, жертвоприношениями и всенародными трапезами, тоже сплачивало гражданский коллектив. Афинские граждане по праву гордились своей принадлежностью к самому демократическому в Греции государству. В Афинах любой гражданин мог выступить в народном собрании с критикой должностных лиц, вносить предложения по вопросам внутренней и внешней политики. На сцене афинского театра, особенно во время представления комедий, подвергались критике отдельные аспекты политической и общественной жизни, в карикатурном виде изображались видные государственные деятели. В трагедиях, хотя и посвященных мифологическим сюжетам, также затрагивались животрепещущие проблемы современности, Государство защищало не только жизнь и имущество своих граждан, но и свободу их личности. Афинянина нельзя было подвергнуть тюремному заключению без судебного приговора, а человек, привлеченный к суду, если не надеялся на оправдание, мог покинуть город до рассмотрения своего дела. Разумеется, афинские граждане имели не только права, но и обязанности перед государством. По выражению одного исследователя, у них была бесспорная свобода внутри государства, но не от него. Кроме военной службы сюда относились так называемые литургии — повинности более обеспеченных афинян за свой счет готовить театральные представления (хорегия), оснащать и набирать экипажи военных судов (триерархия), обеспечивать организацию гимнастических состязаний, всенародных угощений (по филам и демам) и др. Уклонение от политической и общественной деятельности осуждалось, частная жизнь, хотя и не подвергалась столь жестокой регламентации, как в Спарте, все же должна была подчиняться укоренившимся консервативным устоям. Полагалось приносить установленные жертвы божествам, участвовать в культах фил, демов, фратрий и государства. Образ жизни, отклонявшийся от обычных рамок, вызывал подозрительное отношение, а в некоторых случаях, как было, например, с Сократом, использовался как повод для обвинений в антидемократизме. Чрезвычайно активная деятельность судов при многочисленном и не всегда достаточно компетентном составе их участников создавала благоприятную почву для появления и распространения профессиональных доносчиков — сикофантов, шантажировавших и вымогавших деньги под угрозой возбуждения судебного дела[58]. Афинская политическая система, самая передовая для Греции того периода, была демократией для меньшинства населения. Из нее были исключены не только рабы, не имевшие ни политических, ни элементарных человеческих прав, но и метеки. Последние не получали политических и гражданских прав, даже если жили в Афинах в течение нескольких поколений. Афинское государство было заинтересовано в увеличении числа метеков, и в некоторые периоды принимались специальные меры для их привлечения. Метеков приписывали к афинским демам, законы защищали их интересы в большей мере, чем обычных чужеземцев — ксенов[59]. Однако метеки были отгорожены от гражданского коллектива. Они не только исключались из всякого участия в политической жизни Афин, но и не имели права владеть недвижимым имуществом— землей[60] и домами. Занимаясь преимущественно ремеслом, торговлей, работой по найму, метеки вынуждены были жить в наемных помещениях. В то время как граждане Афин в период мира не платили прямых налогов[61], для метеков существовал специальный подушный налог — метойкион. Метеки наряду с гражданами несли военную службу, более состоятельные из них привлекались к некоторым литургиям. Иногда за особые заслуги перед Афинским государством отдельным метекам, а в редких случаях и целым группам давались привилегии — освобождение от подушного налога, право приобрести дом и участок земли, а изредка и самая цепная награда — гражданские права. Но это было исключением из правила. В целом же масса метеков, составлявших примерно треть или четверть свободного населения Афин, не могла пользоваться благами демократического строя. В политической жизни Афин не участвовали и женщины. Афинянки вели даже более замкнутый образ жизпи, чем спартанки, получали весьма скудное образование, готовившее их только к роли матери и домашней хозяйки. Жизнь женщины ограничивалась ее домом и двориком, за пределы которых она выходила лишь в особых случаях (похороны или роды у кого-либо из близких, праздничная религиозная процессия), и то при обязательном сопровождении. Необходимые для хозяйства закупки делали муж и рабы. Когда к мужу приходили гости, жена удалялась на свою половину, участие в приемах и собеседованиях мужчин считалось признаком дурного поведения, несовместимым с положением порядочной женщины. Жизнь, разумеется, вносила свои коррективы в эти застоявшиеся консервативные устои, но процесс ломки был болезненным. При исключении рабов, а затем метеков и женщин из политической жизни блага демократии в Афинах оказываются благами для небольшой части се населения — полноправных граждан мужского пола. Правда, следует отметить, что олигархически настроенные античные авторы, критически относившиеся к афинским порядкам и идеализировавшие в противовес им спартанские, возмущаются в числе прочего распущенностью рабов и метеков в Афинах: «... очень велика в Афинах распущенность рабов и метеков, и нельзя тут побить раба, и он перед тобой не посторонится. ...и по одежде и по внешнему виду тут народ нисколько не лучше и не отличается от рабов и метеков»,— писал один такой автор. Хотя эти пристрастные суждения нельзя принимать на веру, все же при демократическом строе, по-видимому, даже не имевшему прав населению жилось привольнее, чем при олигархии. В трудные для афинской демократии времена, когда ей грозило уничтожение, рабы, а особенно метеки, принимали активное участие в борьбе против политических противников демоса. Что касается полноправных граждан, то политический строй Афин обеспечивал им полноту политических прав и свобод. Применение жребия при замещении, должностей предполагало, что любой гражданин может быть привлечен к управлению государством. Ежегодно сменяемые должностные лица регулярно отчитывались перед народным собранием и в случае признания отчета неудовлетворительным могли быть отозваны досрочно. Даже высшие должностные лица должны были руководствоваться волей народного собрания. При всем том принцип прямого народоправства не мог быть реально осуществлен. Народное собрание происходило достаточно часто, чтобы на нем ставились вес важнейшие вопросы текущей политики. Но участвовали в собрании далеко не все граждане Афин. Жителям отдаленных от города районов приходилось затрачивать много времени на дорогу туда и обратно и отрываться от своих хозяйств. Да и горожане нередко по тем или иным причинам пропускали собрания. Характерно, что кворум, требовавшийся для решения некоторых особо важных вопросов, составлял 6000 человек, что примерно равняется 1/4 или даже 1/5 общего числа граждан. В самом собрании, несмотря на право каждого выступать, даже не считаясь с повесткой дня, как правило, говорили люди, получившие специальное образование, включавшее тогда и искусство красноречия — риторику. Чтобы заставить многотысячную аудиторию себя слушать, а тем более убедить ее, требовались знания и особое мастерство. Такую подготовку могли получить сыновья только состоятельных афинян, и стремились к ней преимущественно выходцы из знатных семей. И не случайно, что большая часть популярных вождей афинского демоса в V в. до н.э. была аристократического происхождения. В середине V в. до н.э. право занимать должности было распространено на граждан третьего имущественного класса Солона[62]. Однако должности, связанные с финансовыми функциями, например казначеев, по-прежнему замещались представителями богатой верхушки. Эти должностные лица, как и военные командиры различных рангов, выбирались открытым голосованием, в то время как должности, открытые рядовому афинянину, замещались с помощью жребия. И все же любой афинский гражданин чувствовал себя вершителем судеб своего государства. Ведь он был полноправным участником народного собрания, без санкции которого не принималось ни одно сколько-нибудь важное решение, в том числе законы и декреты. А в суде голосами присяжных, большинство которых составляли рядовые афиняне, определялась участь многих граждан, метеков, союзников. И политическом памфлете последней четверти V в. до н.э., где подробно и критически разбирается политический строп Афин, автор заключает: «Я не одобряю их государственного устройства, но, раз уж они решили иметь демократическое правление, мне кажется, что они удачно сохраняют демократию...» Афины в правление Перикла. Самый блестящий период во внутренней истории Афин связан с именем Перикла. Обычно сдержанный в своих оценках Фукидид пишет об этом времени: «На словах это была демократия, на доле правление одного человека». Во вложенной историком в уста Перикла речи в честь афинян, павших в первый год Пелопоннесской войны[63], содержится подлинный гимн демократическим Афинам: «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям, мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим... Законы паши предоставляют равноправие для всех... политическим значением у нас в государственной жизни каждый пользуется... в зависимости от его доблести... Мы живем свободной политической жизнью и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях...» Перикл не был создателем демократической системы правления в Афинах, но именно эта система, атмосфера политической, общественной и культурной жизни в Афинах поело побед над персами и создание морской державы послужили питательной почвой для развития всех заложенных в этом человеке дарований и позволили ему наложить неизгладимый отпечаток яркой личности на историю родного города. Величие и слава Перикла были величием и славой Афпи. В течение его правления сделано было столько, что ото время без колебаний называют «эпохой Перикла». А длилась эта «эпоха» всего лишь пятнадцать лет. По материнской линии Перикл принадлежал к знаменитому роду Алкмеонидов, но отцу — к знатному роду Бузигов, владевших наследственными жреческими должностями. Отец Перикла Ксантипп был активным политическим деятелем, подвергался остракизму, затем был архонтом, стратегом, отличился в битве при Микале (479 г. до н.э.) и в последующих операциях. Перикл получил блестящее образование, развившее его незаурядные врожденные способности. Среди его учителей были философы Анаксагор, Зенон, теоретик музыки Дамон. От них Перикл усвоил научный трезвый подход к явлениям окружающего мира, свободу от суеверий и предрассудков, веру в силу человеческого разума, представление о царящей в мире и необходимой человеческому обществу гармонии, диалектическую систему мышления, логику доказательств. Широкий политический кругозор, глубокие теоретические познания, тонкий художественный вкус, ораторское дарование, сочетавшее красноречие с трезвостью и логичностью ума, беспредельная преданность родному городу и его демократическому строю при безупречной личной местности определили роль Перикла в жизни Афин V в. до н.э. Называемый источниками сподвижником Эфиальта в борьбе за реформу ареопага, Перикл выдвигается на политическую арену в конце 60-х годов. После остракизма Кимона его роль усиливается, он в качестве стратега участвует в ряде военных экспедиций — на о-в Эвбея, вокруг Пелопоннеса, в Херсонес Фракийский, на о-в Самос, в Понт, активно выступает в народном собрании, ведет решительную борьбу с политическими противниками и становится все более популярным. По его инициативе был заключен мир с персами (449 г. до н.э.), тридцатилетний мир со Спартой (445 г. до н.э.), рядом мер было укреплено ведущее положение Афин в Делосском союзе. Но только после 443 г., когда остракизмом был изгнан из Афин Фукидид, сын Мелесия, возглавивший аристократическую оппозицию после Кимона и сумевший сплотить се в сильную организованную группу, начинается период бессменного правления Перикла. Вплоть до 430 г. он ежегодно переизбирался на должность первого стратега и был признанным бесспорным главой Афинского государства, направлявшим как внутреннюю, так и внешнюю политику. Но при всем значении и влиянии Перикла он никогда не имел даже подобия диктаторской власти. В его распоряжении не было аппарата насилия, посредством которого он мог бы заставить афинский демос принять то или иное решение или провести в жизнь его предписание. Перикл вносил в народное собрание один проект за другим, и, как правило, они встречали одобрение и принимались. При существовавшей в Афинах политической системе демосу ничего нельзя было навязать, следовало убедить его в своей правоте, в пользе предложенных мер для демократического строя и государства в целом. Это было не «правление одного человека», а разумно управляемая и направляемая демократия. Перикл не имел возможности, да и не стремился прибегать к репрессивным методам против своих политических противников в Афинах. Таким он остался в памяти потомков, и Плутарх, живший во времена, когда террористическая политика римских императоров наложила неизгладимую печать на всю жизнь империи, подчеркивает, что Перикл на смертном одре в ответ на похвалы его друзой одержанным им победам сказал, что считает самой славной своей заслугой то, что ни один афинянин не носил траура по его вине. По словам того же Плутарха, «Перикл вел за собой народ убеждением и наставлением... то сдерживая его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободряя и утешая его... сила его... была спасительным оплотом государственного строя». Так много веков спустя, когда оценка политического деятеля давалась уже с учетом далекой перспективы, образ Перикл а оставался символом незапятнанной политической репутации и глубокого личного благородства. Внутренняя политика Перикла характеризуется заботой об укреплении и дальнейшем развитии демократии в Афинах; стремлением обеспечить средства существования свободной афинской бедноте; поощрением литературы, искусства, театра; попытками внедрить в Афинах большую свободу быта, прежде всего в области семейных отношений. Перикл в течение тридцати с лишним лет играл руководящую роль в политической жизни Афин, хотя бессменная его стратегия длилась менее половины этого времени (с 443 по 430 г. до н.э.). Самым значительным новшеством, введенным в Афинах при Псрикле, была оплата службы должностных лиц — гелиастов, булевтов, архонтов и др. Впервые появилась реальная возможность малоимущим гражданам активно заниматься политической деятельностью. Это нововведение было настолько необходимо для афинской демократии, что было продолжено и расширено после Перикла, вплоть до назначения в самом начале IV в. до н. э. платы даже за посещение народного собрания. Антидемократическая оппозиция, разумеется, подвергала жестокой критике оплату должностей, заявляя, что это развращает народ и возлагает лишнее бремя на государственную казну. Предпринятое в Афинах по инициативе Перикла грандиозное строительство обеспечивало работой нуждавшихся в средствах к жизни бедняков. Люди самых разнообразных специальностей и занятий — от высококвалифицированных мастеров (скульпторы, архитекторы, граверы, золотых дел мастера и др.) до простых погонщиков и грузчиков — были постоянно заняты, а Перикл вносил все новые и новые проекты в народное собрание. На Акрополе воздвигнут был знаменитый Парфенон, создание Иктина, Калликрата и Фидия. Мраморную лестницу, по которой на Панафинеи, праздник в честь Афины, покровительницы города, торжественная процессия шла на Акрополь, увенчали парадными пропилеями. Акрополь был украшен статуями Афины работы Фидия, Появилось специальное здание для учрежденных Периклом музыкальных состязаний — Одеон. Началась перестройка храма Деметры в Элевсине. Афины превращаются при Перикле в прекраснейший город Греции, куда много времени спустя продолжали стекаться почитатели искусства. По словам Плутарха, эти творения, созданные в течение короткого времени, продолжали жить в веках, сохраняя при этом видимость свежести и новизны. Памятники художественного вкуса и могущества Афин не раз впоследствии спасали город от губительных разрушений победоносных завоевателей. Поднять на них руку означало посягнуть на славу и величие Эллады. Такое впечатление Афины Перикла производили и на современников, что немало содействовало усилению престижа города среди союзников и других греков. Афины стали притягательным центром но только ради созерцания прекрасных памятников, но и для активного творчества. Художники, скульпторы, архитекторы, поэты, философы, лучшие умы Греции стремятся в Афины, подолгу живут и работают там. Недаром Фукидид приписывает Периклу слова: «Мы послужим предметом изумления для современников и потомства, и нам не нужен для восхваления Гомер...» Но строительство в столь грандиозных размерах требовало больших средств. После того как союзная казна в 434 г. до н.э. была перенесена в Афины, она постепенно становится составной частью афинских финансов, а когда был заключен мир с Персией и обеспечена безопасность в Эгейском море, союзные средства стали беззастенчиво тратиться на внутренние нужды Афин, в том числе и на строительные работы. Так, обеспечение работой нуждавшихся афинян и украшение города дорого обходились членам Афинского союза. Столь же двойственные последствия имела широко проводившаяся Периклом система создания клерухий — военно-земледельческих афинских поселений на территории союзников. Клерухи сохраняли, афинское гражданство и были не только проводниками афинского влияния, но и прямыми защитниками интересов Афин (на случай недовольства или прямого мятежа). Нуждавшиеся в земле афиняне получали ее за пределами Аттики, что смягчало противоречия внутри гражданского коллектива, клерухии оттягивали часть недовольных, возможные источники внутренних смут. Клерухии были выведены на Херсонос Фракийский (1000 человек), Наксос (500), Андрос (250). в Брею во Фракии (1000), в Синопу, на о-в Эвбея и др. Число афинских клерухов достигало почти 10000 человек. Следующей формой помощи свободной бедноте, опять же сочетаемой с культурно-политическими задачами, были общегосударственные и общенародные празднества, число которых возросло в правление Перикла. Участие в них сплачивало афпнян, повышало их политическое сознание, укрепляло привязанность к полису, а сопровождавшие празднества раздачи и угощения приобщали всю массу граждан к доходам государства и богатой верхушки. «Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприпошениями мы доставляем душе возможность получить многообразное отдохновение от трудов...» — говорит Перикл у Фукидида. Периклу приписывается введение феорикона — зрелищных денег, которые выдавались государством беднейшим гражданам для оплаты театральных билетов. Театральные представления были составной частью общегосударственных праздников, театр играл большую роль в культурной и политической жизни Афин, был источником распространения морально-политических идей. При Перикле были восстановлены учрежденные еще Писистратом суды по демам, что ускоряло разбирательство локальных конфликтов и освобождало сельских жителей от лишних поездок в Афины. Расширено было применение жребия при замещении должностей. Но проводя никаких радикальных реформ в области быта, Перикл личным примером должен был сильно поколебать консервативные устои афинской семейной жизни. Женатый вторым браком на Аспасии, милетянке по происхождению, женщине, по всеобщему признанию современников, выдающегося ума, знаний и способностей, Перикл не только сделал свою жену другом и советеиком в своей деятельности, но и привлек её к участию в теоретических собеседованиях на разнообразные темы науки, культуры, философии, политики, центром которых стал их дом. Аспасия принимала гостей, среди которых были выдающиеся умы и таланты Афин и Греции — Анаксагор, Софокл, Сократ, Фидий, Гипподам и др., и блистала среди них своим красноречием, глубиной незнаний, трезвостью суждений, вызывая глубокое уважение и восхищение. Пример Перикла и Аспасии оказался заразительным. Широко распространившееся в это время просвещение, публичные лекции софистов, постановка морально-этических проб-тем на сцене театра, идеи об относительности существующих представлений о добре и зле, справедливом и несправедливом, сомнения в божественном характере, а следовательно, и в незыблемости институтов, созданных людьми, — все это не могло не поколебать и консервативные семенные устои. Некоторые мужья сами приводят своих жен в дом Аспасии, чтобы они послушали ее рассуждения; бесправие и униженное положение афинской женщины становятся темой дискуссий в обществе и театре. Политическая оппозиция против Перикла, опираясь на живучесть консервативных традиций в демосе, пыталась использовать необычную для Афин атмосферу в его доме для грязных нападок на Аспасию. Ее обвинили в неблаговидном поведении, в сводничестве, и только личное заступничество Перикла, не постыдившегося умолять афинских судей, спасло Аспасию от сурового приговора. Опасность была тем более велика, что Аспасия не была афинянкой, брак ее с Периклом не признавался вполне действительным по юридическим последствиям[64], а афинский суд присяжных был вообще менее снисходителен к чужеземцам, чем к своим согражданам. Авторитет Перикла был столь непререкаем, что оппозиция действовала окольными путями, стремясь опорочить близких ему людей. Друг и соратник Перикла по перестройке Акрополя — прославленный скульптор Фидий дважды привлекался к ответственности — один раз якобы за присвоение золота или слоновой кости, выделенных на создание статуи Афины, второй — за кощунственное изображение на щите Афины себя и Перикла среди героев, сражавшихся с амазонками. Обвинение в хищении не подтвердилось, но за кощунство Фидий был брошен в тюрьму и там умер. Гонениям подвергся и наставник Перикла Анаксагор, который вынужден был покинуть Афины. Аристократическая оппозиция критиковала Перикла за слишком суровое обращение с союзниками, за расходование их взносов на внутренние нужды Афин. При Перикле действительно расширилась сфера влияния Афин, к союзу присоединился ряд новых городов, укрепилось афинское влияние во внутренней: жизни союзников (покровительство демократическим слоям населения, разбирательство важнейших дел союзников в афинском суде, контроль над чеканкой монеты), неукоснительно взыскивался форос, в своих внешнеторговых связях союзные государства должны были считаться прежде всего с интересами Афин; клерухии ущемляли союзников и материально (изъятие части земель) и морально. В то же время даже враждебные афинской демократии авторы признавали, что в союзных с Афинами государствах большинство населения заинтересовано было в сохранении союза. Афины, как ужо было сказано, поддерживали и насаждали демократические порядки, ограничивали произвол олигархических групп. Безопасность плавания в Эгейском море, обеспеченная господством афинского флота, способствовала развитию экономических и культурных связей. Фактическое прекращение войн между членами союза позволяло жителям пользоваться всеми благами мирного существования. Небольшие греческие государства, как правило, не могли себя защищать сами и сохранять абсолютную независимость. Смелый и решительный в области внутриполитической, Перикл был сдержан и осторожен в отношениях с другими государствами. Так же как и Фемистокл, он понимал, что после отражения персидской угрозы основным противником Афин становится Спарта. При Перикле завершено было строительство так называемых Длинных степ, соединявших город с гаванью Пирей. Отныне Афины могли не опасаться нападения с суши и, отсиживаясь под укрытием степ, получать все необходимое и общаться с внешним миром с помощью своего флота. Так как угроза сухопутного нападения в это время могла исходить прежде всего от Спарты, а на море бесспорно господствовали Афины, сооружение стен было явно антиспартанским мероприятием и обеспечивало Афинам большую свободу действий в Балканской Греции. При Перикле были предприняты попытки расширить влияние Афин в Средней Греции, во Фракии, в Сицилии и Южной Италии, и даже в части Пелопоннеса (Могары, Аргос). Однако он избегал рискованных операций, предпочитая дипломатические средства, а иногда и экономическое давление. Не все его внешнеполитические начинания удались. Предложение его созвать общеэллинский конгресс (443 г. до н.э.) для принятия совместных мер по восстановлению разрушенных персами храмов и обеспечению безопасного морского плавания было отклонено усилиями Спарты. Созданная по инициативе Перикла колония Фурии в Южной Италии, к участию в которой были приглашены все желающие, не превратилась, как было задумано, в символ единения греков под эгидой Афин, а заполнилась выходцами из Пелопоннеса и занимала впоследствии проспартанскую позицию. Противодействие Спарты и ее союзников распространению афинского влияния, подрывная деятельность внутри Афинского союза, опиравшаяся на поддержку там (и в самих Афинах) антидемократических сил, все более обостряли отношения двух ведущих государств в Греции, и здесь и там усиливались воинственные тенденции, руководители обеих сторон вынуждены были пойти на крайние меры, которые привели к прямому столкновению — Пелопоннесской войне. Если аристократическая оппозиция критиковала Перикла за угнетение союзников (что в целом было с ее стороны демагогией) и призывала к тесному союзу со Спартой, порядки которой она превозносила, то усилившаяся в последний период правления Перикла радикальная оппозиция призывала к более жесткому обращению с союзниками и к активной внешней завоевательной политике. В её программе отчетливо проявлялись отрицательные стороны рабовладельческой демократии, которая не только не отменила эксплуатацию и угнетение других народов, но не могла существовать без них. Перикл, опиравшийся на свой непререкаемый авторитет и безусловную поддержку большинства афинского демоса, проводил собственную политическую линию, отражая многочисленные нападки оппозиции. Но его политика не выдержала испытаний Пелопоннесской войны. Вскоре после ее начала Перикл ушел с политической сцены, а потом и из жизни. К счастью для себя, он не дожил до сокрушения мощи Афин и краха морской державы. Деятельность и личность Перикла оставили неизгладимый след в истории Афин н всей Греции. Литература: Глускина Л.М. Расцвет афинской рабовладельческой демократии./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 180-194Лекция 10: Предэллинизм на Востоке.
Западные сатрапии Ахеменидской державы. Путешествуя в середине V в. до н.э. но западным окраинам Ахеменидской державы, «отец истории» Геродот обратил внимание на многоликость этой территории, на разнообразие географических условий и этнического состава населения. Какой резкий контраст между Вавилонией, которая «из всех стран на свете... производит безусловно самые лучшие плоды Деметры (т.е. земли)», и выжженной солнцем Аравийской пустыней, между западным побережьем Малой: Азии с «самым благодатным климатом на свете» и гористыми центральными районами, где люди «едят... не столько, сколько пожелают, а сколько у них есть пищи, так как обитают в земле суровой». Накануне включения Ближнего Востока в состав Ахеменидской державы в 546—525 гг. до н.э. там существовали общества с различными уровнями и типами экономики. Имелись общества на разных ступенях разложения первобытнообщинного строя, например арабы к югу от Палестины или таохи, кардухп и другие племена северо-восточной и центральной Малой Азии и Армянского нагорья. В Сирии и в западной Малой Азии преобладали общества без крупномасштабной ирригации и с превосходством общинно-частного сектора над государственным, в Нижней Месопотамии господствовало общество с речной ирригацией, развитыми товарными хозяйствами и сильным государственным сектором, а на побережьях находились финикийские и греческие полисы с высокоразвитым частным товарным хозяйством на собственно рабской основе. Включение столь разных по уровню развития и типу экономики обществ в состав мировой державы Ахеменидов оказывало на них значительное воздействие. Основным рычагом его в десяти западных сатрапиях был государственный аппарат Ахеменидов. Некоторые из больших сатрапий, например Заречье, т.е. Сирия и Верхняя Месопотамия, делились на более мелкие провинции, возглавляемые областеначальником — пеха. Такими провинциями в сатрапии Заречье были, например, Аммон в Заиорданье, где в V в. до н.э. должность пеха находилась в руках, местного рода Тобнадов, и Самария в Западной Палестине, где должность пеха наследовалась в семье Сапваллата (точнее, Синубаллита). Передача должности пеха местной знати усиливала стремление провинций к автономии, которую многие самоуправляющиеся территории и общности в составе западных сатрапий имели с самого начала. Формы самоуправления автономных образовании были определены их историческими традициями. Важную группу самоуправляющихся территорий составляли греческие полисы малоазиатского побережья. Они не только сохраняли свои специфические полисные институты (народное собрание, совет, пританы и т.д.), но также древние формы взаимосвязи в виде религиозно-культовых союзов. При персидском владычестве продолжал существовать образованный около 700 г. до н.э. союз 12 ионийских городов (Милет, Эфес и др.). Подобные союзы способствовали сохранению эллинской общности в Малой Азии и ротиводействовали разобщающему воздействию того, что греческие города в политическом отношении подчинялись сатрапам каждый по отдельности. Сатрапы контролировали подвластные им города через тиранов, которые пользовались поддержкой персидских властей, о чем заявил тиран Милета Гистией: «Каждый из них в настоящее время является тираном в городе милостью Дарня. Если же могущество Дария будет сокрушено, то ни сам он — Гистией — и никто другой уже не сможет сохранить своей власти над городом» (Геродот). В отношении персидских властей к малоазиатским полисам покровительство сочеталось с подозрительностью, стремление полисов к полной независимости беспощадно подавлялось. Но автономия полисов не была отменена. Аналогичным было положение финикийских городов, которые управлялись собственными царями, и многочисленных династов в Карий, Пафлагонии и других областях Малой Азии. Некоторые племена были фактически независимыми, например арабы, который «никогда но были под игом персов», или колхи, которые «налагают на себя подати в виде добровольных даров» (Геродот). Наиболее важную группу автономных образований составляли гражданско-храмовые общины (см. ниже), число которых и VI — IV вв. до н.э. заметно возросло, что свидетельствует об их существенной роли в мировой державе Ахеменидов. Взимание Ахеменидами основного налога в серебре способствовало развитию товарно-донежных отношений и разорению земледельческого населения. Лишь некоторые сатрапии (Лидия, Киликия и др.) обладали собственными серебряными рудниками, остальные должны были приобретать серебро путем продажи продуктов земледелия и ремесленных изделий. Жители провинций Йехуд в Палестине (часть сатраиии Заречье) вносили натуральные налоги — «хлеб пеха», вино, масло и зерно (в сосудах с надписями «Йехуд», «город» или «пеха»). Вполне возможно, что нормой взимания этих налогов была широко распространенная на Востоке десятина. «Хлеб пеха», по-видимому, частично расходовался на содержание двора, администрации и войска пеха, но другая часть скапливалась в огромных хранилищах и, превращенная пеха или купцами в серебро, шла на уплату денежного налога в центральную казну. Развитию товарно-денежных отношений содействовало также широкое дорожное строительство Ахеменидов. Через западные сатрапии проходили знаменитая «царская дорога» из Сард в Вавилон и многие другие важные пути, по которым спешили гонцы «почтовой службы», шло войско, путешествовали купцы, а иногда и жаждущие знании мудрецы. Эти дороги способствовали миграционным процессам, весьма интенсивным в ахсменидское время. Новоассирийские и нововавилонские цари постоянно прибегали к массовым переселениям жителей покоренных стран. Ахемениды также нередко применяли принудительные переселения, но лишь как крайнюю меру наказания: Кир II продал в рабство жителей малоазиатских городов Приены и Магнесии, Дарий I выселил восставших милетян, а его полководцы угрожали мятежным ионийцам, что «в случае поражения они сами будут проданы в рабство... а их родную землю отдадим другим» (Геродот). Большая часть принудительно переселенных стала рабами в хозяйствах Ахеменидов и персидских вельмож. Подсчеты М.А. Дандамаева доказывают, что между 509 и 494 гг. до н.э. в 108 населенных пунктах Персиды и Элама находилось более 21 тыс. рабов — мужчин, женщин и детей из представителей самых различных народностей —египтян, вавилонян, лидийдев, эллинов и др. Основная масса принудительно переселенных лиц пополняла состав работников государственного сектора экономики, в который входила также часть лиц, добровольно переселившихся, в первую очередь воины-наемники различной этнической принадлежности. Они часто образовывали гарнизоны отдаленных пограничных крепостей; например, гарнизон в Элефантине (на юге Египта) состоял главным образом из иудеев, которые жили семьями, получали за службу вознаграждение хлебом, мясом и другими продуктами, а также небольшие наделы земли. В Вавилонии были поселения воинов малоагшатов, иранцев и др. Большое место в миграционном процессе VI—IV вв. до н.э. занимала индивидуальная или коллективная добровольная форма переселения. К этой весьма значительной группе переселенцев относились купцы н ремесленники, обосновавшиеся в наиболее оживленных торгово-ремесленных центрах державы. Так, в Вавилонии проживали добровольно переселявшиеся саки и индийцы, иудеи и арабы, египтяне и карийцы; вездесущие финикийские купцы осели в Эционгебсре на берегу Акабского залива Красного моря. Пересолонцы чаще всего жили бок о бок с местными жителями, заключали с ними сделки и вступали в браки, почитали своих и местных богов, принимали местные имена; примеры известны из Египта и Вавилонии. Наплыв переселенных и переселившихся был настолько значительным, что в некоторых странах, например в Вавилонии, это было одной из причин повышения в полтора раза цен на предметы потребления. В миграционном процессе VI—IV вв. до н.э. наиболее интенсивными были внутриближневосточные перемещения, а именно миграции представителей различных этнических групп Передней Азии. Эллины из материковой Греции и городов Малой Азии пока еще в меньшей степени участвовали и этом миграционном процессе, хотя греческая колонизация продолжалась в юго-восточных районах Причерноморья, Интенсивная миграция совместно с другими факторами — вхождением стран в сравнительно устойчивую державу и относительным миром в ней, дорожным строительством и развитием товарно-денежных отношения — способствовала заметным сдвигам во всех сферах хозяйственной жизни. Решающую роль в этом сыграла металлургия железа и стали, ставшая в середине I тысячелетия до н.э. основой всего производства. Существенные сдвиги заметны и в основной отрасли производства — в сельском хозяйстве, но наиболее отчетливо они проявились в ремесле. Пет надобности говорить о дальнейшем развитии ремесленного производства в таких старых его центрах, как Нижняя Месопотамия, Финикия или греческие полисы Малой Азии. Более показателен подъем ремесленного производства в ранее отсталых областях, например в Колхиде или Иудее. Исследования доказывают широкое развитие металлургии железа в причерноморской Грузии, где найдено большое количество железоплавильных мастерских, выплавлявших десятки тонн металла. Значительная часть местного населения была вовлечена в это производство и в другие отрасли ремесла, например в изготовление полотна. Но менее показателен подъем ремесленного производства в городах Иудеи VI — IV вв. до н.э. Здесь процветало специализированное ремесло, представители которого были объединены в ассоциации по специальностям; например, известна ассоциация «золотых дел мастеров» в Иерусалиме. В городах работали кузнецы и резчики по камню, гончары и ткачи, красильщики и парфюмеры, а в Эйнгеди (на берегу Мертвого моря) сохранилось или возродилось производство прославленного целебного бальзама. На примере керамики из ахеменидской Палестины наглядно прослеживается плодотворное воздействие иноземного влияния на местное ремесленное производство, ибо наилучшими были те изделия, в которых сказывалось влияние Вавилонии или Греции. Необходимым спутником подъема сельскохозяйственного и ремесленного производства была интенсификация торговли. Из Малой Азии вывозили железо, медь, серебро, золото, строительный лес и полудрагоценные камни, из Сирии — изделия на стекла, из Египта — зерно, полотно, золото и слоновую кость, из Финикии — кедр и крашеную шерсть, на Аравии — золото и благовония и т. д, Особенно характерно для VI—IV вв. до н. э. вовлечение во внешнеторговые связи районов, ранее мало участвовавших в них. Так, в Иудею теперь ввозили золото и серебро, древесину и драгоценные камни, керамику н ткани, благовония н другие товары, а вывозили бальзам, асфальт, парфюмерию, вино и т.д. Археологические находки греческих, египетских, малоазийских, южноаравийских и других изделий свидетельствуют о разветвленности торговых связей. Внешняя и транзитная торговля сочеталась с оживленной внутренней торговлей. Горожане, как нам известно на примере Иерусалима, пользовались рынками, куда крестьяне «возят снопы н навьючивают ослов вином, виноградом, смоквами и всяким грузом...». Заметную роль играли финикийские купцы, которые «жили в Иудее и привозили рыбу н всякий товар» («Книга Нехемии»). Возникла и ассоциация иерусалимских купцов. Ту же картину можно было наблюдать и в других западных сатрапиях держаны. В VI—IV вв. до н.э. торговлей могли заниматься не только профессиональные купцы, но любые частные лица, нередко сочетавшие торговую деятельность с ростовщичеством. Развитию ростовщичества содействовали налоговая система Ахеменидов (поскольку у населения не хватало серебра) иоживленная торговля; ростовщичество процветало во всех западных сатрапиях. Наиболее полные сведения о торговой, ростовщической и предпринимательской деятельности содержат архивы вавилонских частных торговых домов Эгибп и Мурашу. Особенно разносторонней была в V в. до н.э. деятельность дома Мурашу, который арендовал земли, пожалованные персидским вельможам, и сдавал их в субаренду, полученные продукты продавал на местных рынках за серебро, ссуживал серебро и зерно, являясь одновременно банком, торговым предприятием и крупным землевладельцем. В истории древнего мира периоды интенсивной урбанизации сменялись периодами упадка городской жизни. В мировой державе Ахеменидов происходила интенсивная урбанизация, порожденная расцветом ремесел и торговли и административными нуждами державы. Правильность сказанного можно лучше показать не на примере старых центров городской жизни в Двуречье, Финикии или запада Малой Азии, где в VI—IV вв. до н. э. продолжался заметный рост городов, а на примере урбанизации в тех районах, где города в предшествовавшие времена были разрушены (Иудея) или вообще не существовали (Колхида, Иверия). Экономическое развитие Колхиды и Иверии в V—III вв. до н.э. обусловливало не столько сознательное строительство городов сколько их стихийное образование (Унлицихе, Михета и др.). Городами становились лишь те поселения, которые имели наилучшие условия: надежную фортификацию, высокий уровень развития ремесленного производства, местоположение у торгового пути и т.д. Во время завоевания Иудеи вавилонянами (597—586 гг. до н.э.) были разрушены пойти все города, особенно на юге страны. Интенсивность процесса восстановления городов и дальнейшей урбанизации в ахеменидский период наглядно выражена в цифрах, показывающих рост численности членов гражданско-храмовой общины и количества городов до и после 458-57 г. до н.э.: Ранее 458-57 г. После 458-57 г. Численность членов общины Ок. 42 тыс. Ок. 150 тыс. Количество городов 19 48 Что же представляли собой эти города? Существовало несколько «больших» городов с площадью около 7—8 га и населенней около 6,5 — 7 тыс. человек, но преобладали города средней величины (2,5—4 га) с населением около 2—4 тыс. человек и совсем маленькие города (0,4—1 га), в которых проживало несколько сот человек. Городское население состояло из ремесленников, купцов, лавочников и земледельцев. Последние составляли значительную часть городских жителей: каждый город имел свою сельскохозяйственную округу в радиусе 5—10 км за городскими укреплениями. С интенсивным процессом урбанизации в западных сатрапиях Ахеменидской державы теснейшим образом связано развитие гражданско-храмовых общин. Гражданско-храмовые общины в западных сатрапиях. Своеобразный социально-политический организм, названный в советской научной литературе «гражданско-храмовой общиной» (Г, X. Саркисян), был широко распространен во всех западных сатрапиях Ахеменидской державы. Многочисленные гражданско-храмовые общины существовали в Малой Азии (Комапа, Зела, Ольба и др.), Армении (Тордан, Анн и др.), Вавилонии (Вавилон, Ниппур, Урук и др.), Сирии (Бамшика, Эмеса и др.)) Финикии (Тир, Си дон, Библ, Арвад и др.) и Палестине. Палестинская община наиболее полно отражена в исторических источниках ахеменидского времени, поэтому далее мы остановимся подробнее именно на ней. Зарождение гражданско-храмовой общипы было обусловлено главным образом эволюцией и взаимосвязью двух секторов экономики — государственного и общинно-частного в державе Ахеменидов в целом и в каждой ее составной части в отдельности. Как уже говорилось в лекции об ахеменидской Персии, установление господства Ахеменидов в Передней Азии повлекло за собой заметное увеличение и до того (со времени Ассирии) обширного царского земельного фонда за счет захвата земель побежденных правителей и знати. На царских землях работали десятки и сотни рабов пз чужеземцев — курташ или гарда, а часть царской земли сдавалась в аренду. На других землях сидели зависимые земледельцы, объединенные во вторичные сельские общины. Много земель Ахемениды раздавали персидским вельможам, крупным чиновникам и лицам, оказавшим царям услуги. Так, например, бывший великий противник персов Фемпстокл после бегства из Афин подучил от Артаксеркса г. Миунт «на приправу», Магнесию — «на хлеб», а Лампсак — «на вино». Но львиная доля даров или пожалований доставалась персидской знати; так, Ксенофонт в своей книге «Анабасис» рассказывает об обширном поместье перса Асидата в Мисии. Напавшие на это поместье греческие воины захватили «около 250 рабов», что составляло лишь небольшую часть рабов Асидата. Царские хозяйства, поместья знати, поселения зависимых земледельцев и наделы воинов-наемников в своей совокупности образовывали государственный сектор экономики, которому противостоял общинно-частный сектор. В общинно-частный сектор входили территории полисов, например в Малой Азии, где часть земли находилась в частной собственности граждан, а другая — в совместной собственности всего гражданского коллектива. К этому сектору относились также многочисленные общины свободных земледельцев и обширные храмовые хозяйства, а также племена. В ахеменидское время в обоих секторах — государственном и общинно-частном — велись практически однотипные хозяйства, что способствовало размыванию различий между ними. Этому содействовало и то, что оба сектора территориально не были обособлены, и в Ниппуре, например, соседствовали царские хозяйства и поместья персидской знати, храмовые латифундии, земли дома Мурашу и др. Многие храмы в первой половине I тысячелетия до н.э. были освобождены от ряда налогов, а в Нововавилонском государстве цари платили налоги храмам, а не храмы— царям! Правда, при Ахеменидах положение здесь изменилось. Некоторые храмовые города уже с давних времен (Вавилон и Ворсина — с XIV в. до н. э.) имели самоуправление, мало или совсем независимое от царской администрации. Естественно, что в таких условиях лучше можно было развивать частные ремесленные и земледельческие хозяйства, успешнее заниматься торговлей, чем на царской земле. К этому стремилась не только верхушка царских людей, но и храмовые люди, вообще все, кто мог рассчитывать на развитие своего хозяйства, особенно товарного. Поэтому вполне естественным было желание многих жителей обособиться от государственного сектора. Такое обособление могло осуществляться путем присоединения к храмам, а срастание городской общины с храмом образовало новую структуру — гражданско-храмовую общину, которая в условиях быстрой урбанизации становилась единой организацией для бывших общинников и бывших царских людей, пользовавшейся также поддержкой персидских царей. Доказательство тому — эдикт Кира II от 539 — 538 г. до н.э. Этот эдикт разрешил желающим из иудеев, переселенных вавилонянами в Нижнюю Месопотамию, возвратиться в Иудею и восстановить Иерусалимский храм. Он послужил началом для многократных репатриаций в конце VI — норной половине V в. до н.э., в результате которых постепенно складывалась община репатриантов, Кир II, однако, не хотел восстановления монархии Давидидов в Иудее, чего не желала и часть репатриантов, считавшая иудейских царей виновниками постигших народ и страну бедствий. В таких условиях естественным центром собирания репатриантов и примкнувшей к ним части местных жителей стал восстанавливаемый по приказу персидских царей и опекаемый ими Иерусалимский храм, а складывавшаяся община постепенно приобретала очертания гражданско-храмовой. В её развитии в VI — IV вв. до н.э. можно выделить два периода: ранее середины V в. до н.э.— возникающая община, после середины V в. до н.э. — оформившаяся община. Как уже говорилось, это, пожалуй, единственная гражданско-храмовая община, хорошо документированная в источниках, что позволяет проследить на ней как на «модели» сложный процесс становления и развития этого своеобразного социально-политического организма. Ранее середины V в. до н.э. община включала в себя около 20% населения Иудеи. Растущая обеспеченность и устроенность общинников, приток новых людей обусловили рост численности членов общины до 70% населения Иудеи во второй половине V в. до н.э. Во втором периоде число населенных общиннками городов возросло более чем вдвое. Община занимала шесть отдельных районов, которые, однако, и теперь не образовывали компактной территории. Между районами обитания общинников имелись поселения, в которых жили люди, не принадлежавшие к общине, а некоторая часть общинников, в свою очередь, обитала вне основных территорий общины. Члены гражданско-храмовой общины делились на две четко разграниченные группы — нежрецов и жрецов. Нежреческая часть общинников включала в себя до середины V в. до н.э. 17, а позже— 32 коллектива, названных бет-абот («отцовский дом»). Бет-абот характеризовался большим численным составом (около тысячи мужчин) и сложной внутренней структурой, ибо включал многочисленные семьи, родственные но мужской линии. У каждого бет-абота была своя родословная и свое название, которое входило также в полное наименование каждого члена общины. Принадлежность человека к бет-аботу выражалась словом «сын», а слово «брат» обозначало всех членов данного коллектива, связанных обязанностью взаимопомощи, коллективной ответственностью и т.д. У руководства бет-абота стоял «глава», имевший права контроля над семьями в коллективе, могущий распоряжаться их трудом и, возможно, частью доходов. Аналогичные коллективы встречаются в других гражданско-храмовых общинах, например в Уруке и других автономных городах Вавилонии, где родословия восходили вплоть до II тысячелетия до н.э. Жречество, состоявшее в палестинской гражданско-храмовой общине из священников, левнтии, храмовых, певцов и привратников, по своей численности и удельному весу играло на первых норах второстепенную роль. Но после середины V в. до н.э. положение жречества в общине коренным, образом изменилось: количество бет-аботов священников возросло в три раза, левитов — в четыре, а соотношение между численностью нежрецов и жрецов, бывшее до середины V в. до н.э. 5,4:1, стало позже 1:1,2. В оформившейся палестинской, как и в других гражданско-храмовых общинах, жречество играло ведущую роль. При этом следует учесть, что «жречество» в значительной море было формальным или фиктивным, поскольку в его состав входили также лица, не выполнявшие никаких религиозно-культовых функций. «Жречеством было скорее сословным, чем профессиональным признаком. Весь земельный фонд палестинской гражданско-храмовой общины находился в неотчуждаемой собственности бет-абота. Земля каждого бет-абота была разделена на наделы (в основном средние и мелкие), находившиеся и наследственном, но отчуждаемом внутри бет-абота владении семей данного коллектива. Аналогичными были аграрные порядки и в других, гражданско-храмовых общинах, но в отличие от Иерусалимского храма, не имевшего особой собственной земли и хозяйства, храмы в других общинах (Уруке, Сиштаре, Комане и др.) являлись собственниками части земли общины. Эту землю они сдавали в аренду членам общины и лишь частично эксплуатировали сами, организовав на них большие храмовые хозяйства. Члены палестинской гражданско-храмовой общины, объединенные в бет-абот, составляли относительно однородную массу свободных и полноправных людей. Помимо них на территории общины обитали также «приселышки» и «поденщики», которые, по всей вероятности, были людьми свободными, но не принадлежали к общине и поэтому не имели своей земли, а работали в хозяйствах общинников. Там же трудились рабы, составлявшие около 18% числа членов палестинской общины. В других гражданско-храмовых общинах, особенно в тех, где храмы имели свои обширные хозяйства, количество храмовых рабов (ширку в Вавилонии, иеродулы в Малой Азии), а также зависимых земледельцев (иккару в Вавилонии, иерой в Малой Лаип) было значительно больше. Так, например, Страбоп сообщает, что в Малой Азии в храме Зевса в Венасах «находятся поселения почти 3000 храмовых рабов», а в храме в Комане — «храмовых рабов... больше 6000». До середины V в. до н.э. Иудея входила в состав провинции Самария или других провинций сатрапии Заречья. Поэтому и возникающая гражданско-храмовая община в административном отношении подчинялась пеха Самарии. В середине V в. до н.э. гражданско-храмовая община заметно окрепла и стала значительной силой в Палестине. Этим воспользовался Артаксеркс I (465 — 433 гг. до н. э.), при котором усилились центробежные устремления могущественных сатрапов и местных дипастов. Царь был заинтересован в создании верной ему опоры, какой стала бы гражданско-храмовая община, если ей предоставить большие привилегии. Этим объясняется обнародование в 458-57 г. царского эдикта, освободившего общинников от царского налога и предоставившего общине право собственной юрисдикции, что существенно изменило положение общины в стране. Осуществление эдикта было поручено Эзре из рода иерусалимских первосвященников. Эзра был фанатичным и нетерпимым сторонником строжайшей самоизоляции общины и добился принятия решения о расторжении смешанных браков между общинниками и лицами, не принадлежавшими к общине. Это решение породило острые противоречия в самой общипе и усилило напряженность отношений между ней и пеха соседних провинций, которые опасались чрезмерного усиления верной Ахеменидам гражданско-храмовой общины, В 455 г. до н.э. образовалась враждебная палестинской общине коалиция, в которую входили Санваллат, наследственный пеха провинции Самария, «Тобия, слуга аммонитов», наследственный пеха провинции Аммон, и «аравитянин Гешем», по всей вероятности царь Кедара, полунезависимого арабского царства на окраине Палестины. Подобные конфликты между гражданско-храновыми общинами, с одной стороны, и сатрапами, пеха и династами — с другой, происходили и в других странах. В таких случаях Ахемениды нередко поддерживали гражданско-храмовые общины, как это имело место в Палестине, куда Артаксеркс I направил некоего Нехемию. Потомок знатного иерусалимского нежреческого рода и «виночерпий» царя, гибкий и энергичный государственный деятель, Нехемия вполне соответствовал возложенной на него задаче. Он прибыл в Иерусалим в 445 г. до н.э. в качестве официально назначенного царем предводителя гражданско-храмовой общины в Иудее, которая в это время была выделена в самостоятельную провинцию йехуд, возглавляемую собственным пеха. Перед угрозой вооруженного конфликта с враждебной коалицией Нехемия приступил к строительству оборонительной стены в Иерусалиме. Для обеспечения безопасности строителей стены, членов различных бет-аботов, Нехемия организовал отряды ополченцев из общинников, которые составляли ядро военной организации гражданско-храмовой общины. После завершения строительства стены Нехемия переселил в Иерусалим каждого десятого члена общины, и этот многолюдный (окало 15 тыс. жителей), хорошо укрепленный город с храмом Яхве стал центром общинного самоуправления. Аппарат самоуправления гражданско-храмовой общины состоял из пеха и должностных лиц, из коих одни были «главы» бет-аботов, другие — жрецы храма. В экстренных случаях созывалось собрание членов общины (кахал), например для решения острого вопроса о долгах. Размах ростовщичества в общине привел к тому, что обедневшие общинники вынуждены были, как они говорили, «отдавать сыновей наших и дочерей наших в рабов... а поля наши и виноградники наши — у других» («Книга Нехемии»), т.е. в руках богатых семей бет-абота. Это могло стать опасным для окруженной врагами общины, и Нехемия прибег к древнему закону о периодической отмене долгов и возвращении имущества должника, прежде всего захваченных земель. Это мероприятие на время приостановило концентрацию земли и укрепило относительную сплоченность общины, отраженную в принятых установлениях. Эти установления, основанные на законах «Пятикнижия», требовали строгого соблюдения субботнего дня, обязательных приношений в храм (десятина, первинки и др.), обособления членов общины от окружавших народностей. Этим завершилось оформление палестинской гражданско-храмовой общины. Социально-политический организм, основным стержнем которого был храм Яхве, должен был возглавляться жрецом Яхве. Так было принято в других гражданско-храмовых общинах, возглавляемых жрецами, например в Пессинунте, Зеле, Ольбе и других общинах Малой Азии; в конце V в. до н.э. это было введено и в палестинской общине, во главе которой встали иерусалимские первосвященники, а в IV в. до н.э., по всей вероятности, им были переданы полномочия пеха провинции Йехуд. На протяжении двух веков Ахемениды по большей части оказывали палестинской общипе поддержку, что не исключало существенных колебаний и перерывов в этой политике. Одновременно они сохранили и даже усилили свой контроль. Таково было отношение персидских царей и ко многим другим гражданско-храмовым общинам. Хотя среди администрации (особенно в сатрапиях и провинциях) существовало мнение, что образование таких общин подрывает целостность державы, Ахемениды, по-видимому, все же склонялись к тому, чтобы считать их более надежной опорой своей власти, чем стремившихся к независимости сатрапов и дипастов. Рожденные всем ходом социально-экономического и политического развития, гражданско-храмовые общины были необходимым структурным элементом мировой державы и именно поэтому продолжали существовать в эллинистическое время. Новые явления в культурной жизни Передней Азии VI—IV вв. до н. э. Новые явления в культурной жизни ахеменидской Передней Азии были обусловлены всей совокупностью социально-экономического и политического развития, но особенно значительную роль сыграли четыре фактора: вхождение в состав мировой державы, наличие самоуправляющихся гражданско-храмовых общин, оживленные миграционные процессы, породившие небывалое этническое смешение, и активный синтез культуры во всех сферах жизни. В предшествующие века основная часть носителей культуры — писцы и жрецы — была непосредственно связана с государственным сектором экономики. К VI — IV вв. до н.э. значительный отряд жрецов и иисцов вошел в состав гражданско-храмовых общин, выражая их интересы и чаяния. К этому времени среди носителей культуры увеличился удельный вес писцов, ие связанных ни с корпоративным жречеством, ни с государственной администрацией. Эти писцы были мепое консервативны, для них было характерно растущее осознание индивидуальности человека и его личной ответственности. Писцы были основными проводниками такого значительного явления культурной жизни VI — IV вв. до н.э., как превращение арамейского языка в официальный канцелярский язык мировой державы, на котором составлялись указы царей, деловые документы (например, наемников в Элефантине) и т.п. В некоторых странах арамейский язык стал разговорным языком, соперничая с местными языками и иногда, как во всей сатрапии Заречья и в Вавилонии, постепенно вытесняя их. Это нередко вызывало активное противодействие, например в палестинской общине, где подчеркнуто заботились о чистоте древнееврейского языка, или в Вавилонии, где в автономных гражданско-храмовых общинах продолжали читать и переписывать произведения на аккадском языке. В языковой сфере проявились две тенденции: универсалистская — тяготение к всеобщности и партикуляристская — стремление к обособленности и замкнутости. Эти две тенденции пронизывали всю культуру ахеменидской Передней Азии, проявляясь особенно отчетливо в религии. В Передней Азии существовало великое множество религий различных уровней и форм: примитивные верования племен и олимпийская религия эллинов, сложные политеистические религии египтяп и вавилонян, монотеистический яхвизм иудеев и дуалистический зороастризм у персов. Ахемениды придерживались принципа терпимости к чужим религиям, что, как мы уже знаем, проявлялось в оказании государственной помощи культу Ахурамазды и эламского Хумбапа. храму египетского Амона и вавилонского Мардука, иерусалимского Яхве и олимпийского Аполлона, в принятии, например, утверждения, что Дарий I — царь, «рожденный (египетской!) богиней Нейт», которого «Нейт признала своим сыном». Религиозная терпимость Ахеменидов содействовала повсеместному религиозному синкретизму. Наглядный пример тому — малоазиатский культ Аполлона Лербенского, в котором олимпийский Аполлон слился с малоазийским Аттисом. В политеистических религиях синкретизм усиливал тенденцию к единобожию. В монотеистическом яхвизме, испытавшем воздействие дуалистического учения Заратуштры, появились очевидные универсалистские тепдепции в признании Яхве богом всех стран и всех людей: «Ко мне обратитесь и будете спасены, все концы земли... Перед много преклонится каждое колено, мною будет клясться всякий язык» («Второ-Исайя»). Своеобразным проявлением универсализма был термин «Бог небесный», упоминаемый в официальных эдиктах персидских властей, приведенных в ветхозаветной «Книге Ездры», Если для составителей эдиктов в царских канцеляриях Ахеменидов это был, скорее всего, иранский Ахурамазда, то и восприятии членов палестинской гражданско-храмовой общины ото, несомненно, был их Яхве. В этой универсалистской тенденции сказывалось влияние самого существования мировой державы и объединительных усилий Ахеменидов. Но эта тенденция сосуществовала с партикуляристской, которая особенно заметна в гражданско-храмовых общинах. Партикуляризм, т.е. подчеркивание взаимосвязанности коллектива со своим божеством, признание исключительности данного коллектива, был необходимым порождением самой сущности гражданско-храмовой общины, непременным условием ее самоутверждения. Свой культ был идеологическим оправданием автономии общины, ее особых обычаев и даже особого языка. Поэтому члены храмового объединения Гиргалея (в Малой Азии) составляли посвятительные надписи по-гречески своим божествам Аполлону Лербенскому и Лето; поэтому в «Книге Ездры» после арамейского эдикта Артаксеркса I, в котором упоминается «Бог небесный», начинается древнееврейский текст: «Благословен Яхве, бог отцов наших», подчеркивавший связанность бога с еврейской общиной; поэтому члены общины Урука нарекали сыновей по имени местного бога Ану, сохраняли особую нотариально-правовую систему и вымерший за пределами городов аккадский язык. Противо- и взаимодействие универсализма и партикуляризма отчетливо прослеживается в традиционных жанрах самой богатой или лучше всего сохранившейся из литератур VI — IV вв. до н.э. — в ветхозаветной литературе палестинской гражданско-храмовой общины, где продолжалось создание религиозных псалмов и пророчеств, производились отбор и редактирование древних сказаний и законов, был составлен «Жреческий кодекс» и канон «Пятикнижие» (книги «Бытия», «Исхода», «Левит», «Чисел» и «Второзакония»), вмененный теперь в религиозную догму всем членам общины. Во всех этих произведениях в бесконечных вариациях разрабатывалась старая тема о всемогуществе единого бога, его всеобъемлющем господстве над всеми людьми или избранной общиной, о полной подчиненности ему всех людей и особом его договоре с членами этой общины. Аналогичные процессы происходили в той или иной форме повсюду: не случайно в гражданско-храмовой общине в Уруке вместо прежней богини-покровительницы Иштар выдвигается местный бог неба Ану, не имевший ранее большого значения в культе, но зато лепт отождествлявшийся с «Богом небесным» Ахеменидов. Эта тема звучала также в зародившейся в среде писцов Египта, Двуречья и Палестины II тысячелетия до н.э. так называемой литературе мудрости, которая стала очень популярной в VI — IV вв. до н.э. В то же время в произведениях этого жанра — первых шести главах ветхозаветной «Книги Даниила», в найденной в Египте, в г. Элефантине, но происходящей из Месопотамии арамейской книге «Премудрости Ахпкара» и других, учащих трудному искусству праведно жить, главный герой — это человек, и в них подчеркивается значимость правильных человеческих деяний: «И муж отличный, сердце которого полно добра, подобен луку, натянутому сильным человеком» («Ахикар»). Признание значимости человека и его деяний, возможно, было обусловлено усилением роли индивидуума в социально-экономической жизни гражданско-храмовых общин и навеяно учением зороастризма о высоком назначении человека, призванного обеспечить победу божества добра и света. Это мы обнаруживаем также в ветхозаветных исторических произведениях VI — IV вв. до н. э. Гибель государства Давидидов и разрушение храма, зарождение пной формы государственности — все это заставляло пересмотреть сотворенную в первой половине I тысячелетия до н.э. картину исторических судеб парода. На рубеже V — IV вв. до н.э. создаются книги Эзры (Ездры) и Нехемии, повествующие о возникновении послепленной общины, пишется «Книга Паралипоменоп», в которой во многом по-новому излагается и оценивается история Давидидов. В этих произведениях, как и в исторических новеллах того времени (в ветхозаветных книгах «Руфь» и «Эсфирь», апокрифической книге «Юдифь»), подчеркиваются активность человека и значимость его деяний, что, конечно, не означает отрицания божественной воли и провидения. Такое понимание роли божества и человека в какой-то мере сближает эти ветхозаветные произведения с первыми трудами эллинских логографов. «А финикияне эти, прибывшие в Элладу... принесли эллинам много паук и искусств и, между прочим, письменность»,— писал Геродот, выразив господствовавшее в Элладе признание великой роли восточной культуры в образовании эллинской. В VI — V вв. до н.э. восточная культура оказывала на эллинскую большее воздействие, чем последняя на восточную. Эллинское влияние более заметно в искусстве ахеменидской Передней Азии: оно сказывается в изображениях на малоазийских печатях V — IV вв. до н.э. и в скульптурах, украшавших дворцы Ахеменидов в Сузах и Персеполе, где эллинским было тяготение рельефов к объемности, широкое применение складок в изображении одежды. Однако и в изобразительном искусстве элинское влияние уступает «внутриближневосточному», так что приходится признать преобладание «внутриближневосточного» синтеза во всех сферах культуры предэллинизма. Что такое пред эллинизм на Востоке? Это два века истории Передней Алии, когда складывались предпосылки эллинизма: интенсивная «внутриближневосточная» миграция и «внутриближневосточный» культурный синтез, заметный подъем производства и относительное выравнивание уровней социально-экономического развития, расширение товарно-денежного хозяйства и активная урбанизация, преобладание в деревнях государственного, а в городах — частного сектора экономики, относительная политическая объединенность и развитие самоуправляющихся гражданско-храмовык общин, взаимо- и противодействие универсализма и партикуляризма во многих сферах, культурной жизни, двойственность системы политического управления, сочетавшей центральную монархическую власть с автономией городских общин. В то же время гражданские общины оставались весьма разнотипными; они не нашли еще окончательных форм и не всегда были ограждены от произвольного вмешательства в свои дела со стороны царской власти. Литература: Вейнберг И. П. Предэллинизм на Востоке./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ.- М..-Знание, 1983 - с. 195-209Лекция 11: Пелопоннесская война
Греческий мир на пути к междоусобной войне. Расцвет греческих городов-государств оказался непродолжительным. Это был краткий период стабилизации и подъема между победами в греко-персидских войнах: и началом Пелопоннесской воины, причем даже и в ото время стабилизация была относительной, и подъём чреват тенденциями к разложению. В столкновении с персами греки убедительно доказали преимущества свободных гражданских общин перед персидской деспотией. Вместе с тем греко-персидские войны, стимулировав развитие интенсивных рабовладельческих форм хозяйства, способствовали росту имущественного и социального неравенства в гражданских коллективах, и они же, выдвинув в первые ряды защитников общей свободы наиболее мощные полисы — Афины и Спарту, положили начало их антагонизму. В древней Греции, в микрокосме небольших городских республик, постоянно действовали две противоположные силы. С одной стороны, каждая гражданская община стремилась жить вполне независимо от других, и эта тенденция полисов к автономии и автаркии, т е. к безусловной политической и экономической независимости, на протяжении столетий оставалась причиной господствовавшей в Греции раздробленности. С другой стороны, потребности экономического развития, прежде всего торговые связи, а также необходимость совместной защиты своих интересов непрестанно побуждали греческие города к объединению, причем инициаторами этого объединения оказывались, естественно, более развитые и мощные полисы, которые пользовались этой общей тенденцией в своих державных интересах. Так, Спарта уже в VI в. до н.э. стала устроителем Пелопоннесской лиги, объединившей консервативные по большей части общины Южной Греции. Затем в следующем столетни Афины стали руководителем другого объединения — Делосского, или Афинского морского союза, который сплотил большую часть прибрежных и островных полисов, связанных общностью торговых интересов и стремлением совместными усилиями вести борьбу с персами. Ядром Пелопоннесской лиги были дорийские общины консервативного, аграрного типа, между тем как в Делосском союзе тон задавали развитые в торгово-экономическом отношении ионийские полисы. Каждое объединение, повинуясь инициативной воле своего лидера, стремилось сохранить и расширить сферу влияния и с ревнивой настороженностью следило за успехами соперничавшей группировки. Это соперничество двух союзов— на практике прежде всего соперничество возглавлявших их Афин и Спарты — и стало главным политическим антагонизмом в Греции V в. до н.э. и привело греческий мир к всеобщему междоусобному конфликту — Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н.э.). Инициативной стороной при этом выступали в первую очередь Афины. Потребности их быстро развивавшейся экономики и обусловленные этим социальные сдвиги побуждали афинян энергично расширять сферу влияния: искать выгодных торговых партнеров; ставить под свой контроль районы, способные поставлять строительный лес для афинского флота, сырье и хлеб; захватывать новые территории для вывода в колонии избытка аграрного населения. Эта агрессивная политика, достигшая своей кульминация в середине V в. до н.э., в пору расцвета в Афинах рабовладельческой демократии, на разных участках приводила афинян к столкновению со Спартой, которая везде — в Пелопоннесе, на Истме, и в Средней Греции, в Беотии, и на островах Эгейского архипелага — становилась оплотом тех, кто был ущемлен Афинами. Дорийские торговые города, соперничавшие с Афинами на морс, в первую очередь Мегара и Коринф, земледельческие общины, опасавшиеся за целостность своих владений, наконец, все государства с аристократическим или олигархическим строем — все обращались к Спарте за помощью против Афин, и обращения эти находили отклик тем быстрее, чем сама Спарта превыше всего ставила целостность созданного ею политического единства — Пелопоннесской лиги. Попытки Афин укрепиться на пороге Пелопоннеса — на Истме, а также и в Средней Греции уже в 50-х годах V в. привели к вооруженному столкновению между ними и Спартой. Эта так называемая Первая, или Малая Пелопоннесская война (457—446 гг. до н.э.) явилась своеобразной пробой сил. Она не принесла решающего успеха ни одной из сторон и закончилась «Тридцатилетним» миром, ставшим лишь кратким периодом подготовки к новому столкновению. Историк Фукидид писал: «Истиннейший повод, хотя на словах и наиболее скрытый, состоят, по моему мнению, в том, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам (т.е. спартанцам.— Э.Ф.) и тем вынудили их начать войну». Хотя ясно, что война была вызвана соперничеством Афин и Спарты из-за гегемонии в Греции, том не менее примечательно, что первоначальный конфликт развивался именно между торговыми полисами — Афинами, с одной стороны, и Коринфом и Мегарой — с другой, что позволяет говорить о значении в развязывании Пелопоннесской войны также и экономических причин. Первым поводом к конфликту был спор с Коринфом из-за обладания преимуществом в северо-западных водах, на путях к берегам Италии. В середине 30-х гг. на восточном берегу Адриатического моря, в г. Эпидамне, основанном некогда выходцами с о-ва Керкира, вспыхнула распря между демократами и олигархами. Демократы одержали верх, но изгнанные олигархи соединились с местным негреческим населением и стали донимать своими нападениями оставшихся в городе. Те обратились за помощью к своей метрополии Керкире, а не получив её — к Коринфу. Между Коринфом и его колонией Керкирой давно уже шло соперничество из-за господства на севере Ионийского моря, и теперь коринфяне охотно отправили в Эпидамн дополнительных колонистов и гарнизон. Это привело Коринф к вооруженному столкновению с Керкирой. Керкиряне обратились к афинянам с просьбой принять их в союз и прийти к ним на помощь. В Афинах после некоторых колебаний ответили согласием. Когда в 433 г. в проливе между Керкирой и патериком произошло сражение между керкирянами и коринфянами, афинская эскадра вмешалась и спасла керкирян от разгрома. Так снор между Коринфом и Керкирой из-за Эпидамна привел к вооруженному противостоянию Афин и Коринфа. Между тем возник второй конфликт — из-за Потидеи на п-ове Халкидика. Основанная коринфянами Потидоя входила в состав Афинского морского союза. В 30-х годах повышение афинянами суммы союзной подати и установление более жесткого контроля над халкидикскими городами заставили потидейцев искать сближения с Пелопоннесским союзом. В 433 г. Потидея обратилась за помощью к Коринфу и к Пелопоннесской лиге, открыто отложившись от Афин. Из Пелопоннеса в Потидею прибыл двухтысячный отряд добровольцев. Афиняне, в свою очередь, весной 432 г. отправили против мятежного города целое войско. Наконец, добавился третий инцидент: в 433 г. афиняне обрушились и на Мегару. Она примкнула к Пелопоннесской лиге, но экономически продолжала ориентироваться на Афины, которые предоставляли рынок для сбыта ее сельскохозяйственной продукции и изделий ремесла. Афиняне оказывали на Мегару давление, дабы принудить ее порвать с Пелопоннесским союзом, а когда это давление ни к чему не привело, мегарянам были запрещены въезд и торговля в гаванях Афин и городов Афинского союза. Обращение Потидеи и Мегары за поддержкой в Пелопоннесский союз и в особенности энергичная позиция коринфян, требовавших незамедлительного принятия ответных мер против Афин, побудили Спарту сделать решительный шаг. Осенью 432 г. до н.э. спартанское народное собрание вынесло решение о том, что афиняне виновны в нарушении «Тридцатилетнего» мира. Несколько позже в Спарте состоялся съезд пелопоннесских союзников, который постановил на этом основании начать против Афин войну. Впрочем, ввиду позднего времени года и незавершенности военных приготовлении военные действия сразу не начались, и стороны использовали зиму для мобилизации сил и обоюдных дипломатических демаршей. Инициатива на этот раз принадлежала спартанцам. Они умело использовали в своих целях внутренние осложнения в Афинах, где росла оппозиция Периклу, недовольство в городах Афинского союза, наконец, общественное мнение в остальной Греции, с тревогой следившей за усилением Афин. Спартанцы начали с того, что предъявили афинянам требование изгнать из своего города «виновных в кощунство против богини». Речь шла о потомках аристократического рода Алкмеонидов — виновников избиения сторонников Килона, заговорщика VII в. до н.э., у жертвенника богини Афины. Перикл по матери был тоже Алкмеонидом, и потому ультиматум спартанцев метил в него. Спартанское требование было в Афинах отвергнуто. Тогда спартанцы предъявили афинянам новые: спять осаду с Потидеи и предоставить автономию Эгинс, отменить постановление о мегарянах и, наконец, дать свободу всем греческим городам, находящимся под афинской опекой. Последнее требование было заведомо неприемлемо для афинян. Одпако не только оно, но и другие, более реальные пожелания Спарты были решительно отвергнуты афинянами. Неуступчивость Афин объясняется внутренней ситуацией в городе, не позволявшей Периклу маневрировать. К концу 30-х годов политическая обстановка в Афинах стала накаляться. Положение Перикла, который единолично, твердой рукой вел государственный корабль в течение последних десяти лет, пошатнулось, и связано это было не с принципиальными расхождениями по тем или иным вопросам, а с тем лишь обстоятельством, что политику так долго направлял он один. Авторитарное положение Перикла стало вызывать недовольство в самых различных слоях и группировках — в среде постепенно возрождавшейся олигархической оппозиции, так же как и у безусловных демократов. Оппозицию этих последних возглавлял Клеон. Не решаясь критиковать политику Перикла по существу, оппозиция на первых порах ограничивалась личными нападками на него и близких ему людей, стараясь так или иначе скомпрометировать их, чтобы подорвать личный авторитет Перикла. Одной из первых подверглась нападкам подруга Перикла милетявка Асттаспя. Спекулируя на ханжеской морали и предрассудках толпы, комический поэт Гермипп обвинил Аспасию в нечестии и сводничестве. Наставнику Перикла философу-материалисту Анаксагору было предъявлено обвинение в неверии, а другой сподвижпик великого политика, знаменитый скульптор Фидий, был предан суду по обвинению в утайке драгоценных материалов, отпущенных на изготовление) статуи Афины для Парфенона. Когда же доказательств этому не нашлось, Фидию было предъявлено обвинение в преступлении против религии, поскольку на щите Афины он посмел изобразить среди прочих фигур себя самого и Перикла. Для Аспасии Периклу удалось добиться оправдания, Анаксагор отделался штрафом и изгнанием, до Фидий был заключен в тюрьму, где позднее и умер. Все эти нападки, несомненно, должны были сильно тревожить Перикла, и вероятно, что его непреклонная позиция в конфликтах с Пелопоннесским союзом объяснялась желанием форсировать начало воины, чтобы по необходимости заставить народ вновь сплотиться вокруг своего испытанного руководителя. Идя навстречу войне, Перикл имел достаточно оснований рассчитывать на победу. Силы Афин выглядели весьма внушительно. Подчиненный их воле Делосский союз был крупнейшим политическим объединением в Греции. В союз с Афинами только что вступили Керкира и ряд полисов Великой Греции и Сицилии. Афины взимали форос на огромную по греческим масштабам сумму — 600 талантов (свыше 15 т) серебра в год, причем имелись и большие накопления. Сухопутное войско Афин насчитывало свыше 30 тыс. человек, из них 13 тыс. гоплитов, 1200 всадников полевой армии и 16 тыс. воинов в гарнизонах; флот состоял из 300 готовых к плаванию триер (Триера — боевой корабль с тремя рядами вёсел.), причем к ним должны были присоединиться большие союзные эскадры хиосцев, лесбосцев и коркирян. Силы и возможности противников Афин выглядели менее внушительно. Правда, Пелопоннесский союз мог развернуть полевую армию до 60 тыс. человек. Однако флот пелопоннесцев уступал афинскому вдвое или даже втрое, а денежные возможности аграрных полисов вообще не шли ни в какое сравнение с афинскими. Характер вооружений определил и стратегические замыслы сторон. Пелопоннесцы планировали вторжение в Аттику, рассчитывая разорением сельскохозяйственной территория вызвать более слабое афинское ополчение на бой и, добившись победы в первом же сражении, сразу выиграть воину. План Перикла предусматривал на суше ограничиться обороной самих Афин и других крепостей, а активные операции вести на море. Осуществлял блокаду пелопоннесского побережья, высаживая десанты и подстрекая зависимое население к восстанию, афиняне могли надеяться на распад и крушение державы противника. Архидамова война. К весне 431 г. до н.э. стороны закончили свои приготовления. Военные действия открылись внезапным нападением фивапдев на союзный с Афинами беотийский город Платеи, но фиванский отряд был разгромлен. Взятые в плен воины — среди них видные фиванскпе аристократы — были казнены. Ответом явилось вторжение в начале лета большого пелопоннесского войска на территорию Аттики. Возглавлял пелопоннесцев спартанский царь Архидам, отчего весь первый период Пелопоннесской войны, до 421 г., часто называют Архидамовой войной. Вторжение врагов принудило сельское население Аттики переселиться под защиту городских стен. В Афинах скопилась масса людей, часть которых разместилась у родственников и друзей, но большинство должно было искать пристанища в общественных зданиях, в храмах, в наскоро сколоченных бараках. Со стен города афинские земледельцы могли видеть, как враг уничтожал их поля и дома. В народе поднимался ропот, многие требовали дать отпор неприятелю. Однако Перикл понимал рискованность открытого столкновения с превосходящими силами врага и сумел удержать сограждан от сражения. Опустошив северную часть Аттики, Архидам довольно скоро увел свое войско обратно в Пелопоннес, а афиняне сохранили живую силу. Между тем афинский флот совершил рейд вокруг Пелопоннеса. Афиняне опустошали прибрежные области, присоединили к своему союзу о-в Кефалления и захватили одну коринфскую колонию. Кроме того, афиняне провели две карательные операции: с Эгины за сочувствие спартанцам были изгнаны местные жители и на их земле были поселены афинские колонисты-клерухи, а в конце года было произведено вторжение в Мегариду. В 430 г. пелопоннесцы повторили свое вторжение в Аттику; на этот раз Архидам проник глубоко на юг и оставался в стране почти полтора месяца. Вновь враги уничтожали посевы и насаждения и сжигали жилища афинских земледельцев. Разорение сельскохозяйственной территории было тяжким ударом для афинян, но еще хуже было то, что в гавани Пирее, а затем и в Афинах вспыхнула эпидемия, по-видимому, холеры; древние называли ее чумой(Историки не согласны между собой относительно того, что от была за болезнь; но медики довольно единодушно считают, что у Фукидида в данном случае описана холера. — Примеч. ред.). Говорили, что ее нарочно завезли враги, но, вероятно, она былазавезена с торговыми кораблями из охваченных эпидемией Египта или Передней Азии. В городе, где на небольшом пространстве и при отсутствии элементарных гигиенических условна сгрудилось до 200 тыс. человек, эпидемия распространялась с невероятной быстротой. Эпидемия была первым непредвиденным, по закономерным осложнением, с которым пришлось столкнуться афинянам, ведшим воину по плану Перикла. По свидетельству Фукидида, погибло около четверти боеспособного состава армии. Кроме того, велико было моральное потрясение, испытанное афинским пародом, который иод ударами судьбы начал терять уверенность в себе. Правда, боясь распространения заразы и в своем войске, Архидам очистил Аттику. В то же время Перикл с флотом предпринял новый рейд вокруг Пелопоннеса, но, кроме разорения некоторых пунктов на северном и восточном побережье, других результатов достигнуто не было. Затем флот и войско были направлены к берегам Халкидики, однако действия афинян здесь были совершенно парализованы распространением эпидемия. Болезнь погубила более трети новоприбывших воинов и перекинулась на то афинское войско, которое еще с 432 г. осаждало Потидею. Следствием всех этих неудач было политическое падение Перикла. Летом 430 г. при выборах стратегов на следующий служебный год он впервые за последние 15 лет не был избран на эту важнейшую в Афинах должность. Оппозиция немедленно начала против Перикла судебный процесс: он был обвинен в растрате общественных денег л присужден к уплате огромного штрафа в 50 талантов. Однако отставка Перикла не привела в Афинах к изменению политического курса. Предпринятые было попытки завязать переговоры со Спартой были скоро оставлены: ни одна сторона не хотела идти на уступки, и война была продолжена. Зимой 430/29 г. положение афинян немного улучшилось: им удалось наконец овладеть Потидеей; афинский флот вошел в Коринфский залив и начал блокаду Коринфа. Политическая обстановка в Афинах несколько разрядилась. С Перикла было снято обвинение, и он вновь был избран в стратеги. Но это был последний успех знаменитого афинского политика: осенью 429 г. он сам пал жертвой свирепствовавшей болезни. Смерть Перикла привела в Афинах к своего рода политическому вакууму. Достойного преемника у него не нашлось. В народном собрании популярностью пользовался Клеон, но он был всего лишь демагогом; военными же делами руководил аристократ из круга Перикла Никий, заурядный стратег, который мог более или менее сносно продолжать военную часть Периклова плана, но был не в состоянии вдохнуть в него политический смысл. Отсутствие инициативного вождя почувствовалось сразу же: в 429 г, афиняне не провели ни одной активной операции. Зато противная сторона действовала энергично: пелопоннесцы начали осаду Платей и произвели два нападения на западе: на суше — против Акарнании, а на море — на афинский флот у Навпакта. Правда, обе последние акции окончились неудачей, однако было симптоматичным проявление активности пелопоннесцев на море. 428 год стал для афинян временем тяжелых испытаний. Спартанцы снова вторглись в Аттику, и почти сразу же затем вспыхнуло восстание на важном острове Лесбос. Отпадение этого острова ставило под вопрос афинское преобладание в северо-восточной части Эгейского моря, вблизи жизненно важной для Афин зоны проливов, и могло послужить опасным примером для остальных союзников. Афиняне начали осаду главного города восставших — Митилены. Весной 427 г. в Митилены начался голод и вспыхнуло движение низов населения, которое заставило митиленских правителей капитулировать перед афинянами. Спарта упустила удобный момент напасть на Афины. В народном собрании Афин началось обсуждение того, какому наказанию подвергнуть восставших лесбосцев, чтобы их судьба послужила уроком для прочих союзников. Выражая интересы торгово-ремесленной верхушки и городского демоса, партия Клеона требовала решительного ведения войны и твердой линии в отношении союзников. Клеон предлагал всех взрослых мужчин-лесбосцев предать казни, женщин и детей продать в рабство, а земли разделить между афинскими клерухами. Этому предложению возражала другая группировка во главе с Никием. Его группа желала скорейшего окончания войны и была против любых крайних мер. Ее стараниями судьба побежденных была несколько смягчена: лесбосские города (за исключением сохранившей лояльность Метимиы) лишались остатков своей автономии и всего флота, но казни была предана лишь тысяча наиболее активных участников восстания. Значительная часть земель на Лесбосе была выделена под наделы для 2700 афинских клерухов. Подавление мятежа на Лесбосе потребовало от афинян напряжения всех сил и отвлекло их от других дел. Были предоставлены своей судьбе и осажденные врагами Платей. В конце концов городу пришлось сдаться (летом 427 г. до н.э., вскоре после падения Митилены); и здесь начались казни. Примерно в одно время с восстанием на Лесбосе и на Керкире сделана была попытка выйти из ставшего уже достаточно тягостным союза с Афинами. Попытке этой, предпринятой по инициативе имущих группировок, воспротивился местный демос, и на острове началась гражданская воина, в которой — главным образом на стороне демократов — приняли участие и рабы. Прибытие афинской эскадры содействовало торжеству демократов, и союз с Афинами был подтвержден. Керкирские демократы учинили резню своих противников. «В течение семи дней,— рассказывает древний историк,— керкиряне убивали из числа сограждан всех, казавшихся им врагами, обвиняя их в соучастии с теми, кто хотел ниспровергнуть демократию; иные, впрочем, пали жертвой личной вражды, другие убиты были должниками из-за денег, которые они были должны. Вообще смерть царила во всех видах, происходило все то, что обычно бывает в подобные времена, и даже больше: отец убивал сына, молящихся отрывали от святынь, убивали и подле них; некоторые были замурованы в святилище Диониса и там погибли». События на Лесбосе и Керкире обнаружили слабое место в афинской обороне — возможность сепаратных выступлений союзников, возможность распада державы. Война, которую афиняне вели прежде всего в собственных интересах, лишь стимулировала недовольство союзников. Вместе с тем отношение к Афинам становилось поводом к внутренней распре в союзных городах: имущие группировки, на которые главным образом ложилось финансовое бремя, все более зажигались антиафинскими настроениями; демос, же, как правило, стоял за сохранение союза с Афинами. Следствием было все более тесное переплетение военных события с социальными смутами, осе большее превращение Пелопоннесской воины из собственно военного столкновения но всегреческий социально-политический конфликт. Между тем сохранение контроля над Керкирой оказалось для афинян тем более важным, что как раз в это время возросло значение западного фронта. В Сицилии также колыхнула междоусобная воина, в которой одна группа полисов во главе с Сиракузами выступала против другой, состоявшей главным образом и:з небольших ионийских городов (Леонтины, Катана, Наксос (Не смешивать с о-вом Наксос в Эгейском море.), Регий). Последним приходилось трудно, а между тем два из них — Леонтины и Регин — состояли в союзе с Афинами. Если афиняне желали сохранить свое влияние на западе, им следовало немедленно вмешаться. И действительно, осенью 427 г. в Сицилию отплыл с 20 кораблями стратег Лахет, которому довольно скоро удалось добиться крупных успехов; так, на сторону афинян перешла Мессана. После того как в 420 г. афиняне, воодушевленные успехом, отклонили попытки Спарты начать переговоры, спартанцы в 425г. в пятый раз вторглись в Аттику. Между тем афиняне направили в Сицилию новую эскадру в 40 кораблей. К экспедиции был прикомандирован энергичный стратег Демосфен с поручением воспользоваться этими силами для диверсии против Пелопоннеса. Незаметно от неприятеля он высадился в Пилосской бухте, на западном: побережье Мессении, и, оставшись здесь с небольшим отрядом, стал возводить у входа в бухту укрепленный форт. Известие о высадке афинян в Мессении, стране всегда готовых к восстанию илотов, заставило спартанцев немедленно прекратить вторжение в Аттику. Под Пилос были направлены значительные сухопутные и морские силы. Чтобы отрезать Демосфена от внешнего мира, спартанцы заняли гарнизоном о-в Сфактерия, закрывавший вход в Пилосскую гавань. Однако затем подошел посланный в Сицилию афинский флот разбил пелопоннесскую эскадру и начал блокаду спартанского гарнизона на Сфактерии. Спартанцы предложили начать переговоры о мире. Группа Никия, пожалуй, склонна была принять это предложение, но партия Клеона и слышать не хотела о соглашении. В пылу спора Клеон заявил, что если бы воина под Пилосом велась энергично, то Сфактерию можно было бы взять за 20 дней. Никий насмешливо предложил сопернику, человеку вполне гражданскому, самому возглавить операцию, но тот, будучи пойман на слове, и не подумал уклониться. Надо отдать должное мужеству и энергии Клеона: явившись с подкреплением к Пилосу, он вместе с Демосфеном произвел высадку десанта на Сфактерии и заставил спартанцев сдаться. Эффект этой афинской победы под Пилосом был огромен. В руки афинян попало много знатных, спартанцев, и они пригрозили Спарте, что в случае повторения вторжении в Аттику пленники будут казнены. Афиняне теперь твердой ногой стояли в Мессении, и их присутствие здесь сковывало все действия Спарты. Вес Афин в нх собственной державе также неизмеримо возрос, и, пользуясь этим, Клеон настоял на важной финансовой реформе: зимой 425/24 г. раскладка союзной подати была радикально пересмотрена; взносы отдельных городов были увеличены почти вдвое. Афиняне получили дополнительные средства для ведения наступательной войны. Кампания 424 г. началась новым наступлением афинян: Никий овладел о-вом Кифера, лежавшим у самого лаконското побережья, а другие стратеги, войдя в сговор с мегарскими демократами, захватили гавань Метры — Нисею. Это была высшая точка афинских успехов, но опьяненные удачами в Мегаре афиняне задумали добиться подобного в Беотии. Афинские войска планировали с двух сторон вторгнуться в Беотию, между тем как их беотийские сторонники одновременно должны были выступить внутри страны. Однако широко задуманная операция провалилась: беотийские власти предупредили выступление демократов, из двух афинских армий вторжения одна была с уроном отброшена, а другая разгромлена на месте. В то же время неприятным образом осложнилось для афинян положение на севере. Молодой спартанский полководец Брасид выдвинул блестящую идею — открыть новый фронт во Фракии, привлечь на свою сторону недовольных афинских союзников и нанести, таким образом, удар по тылам Афинской державы. С согласия спартанского правительства Брасид составил небольшой отряд из илотов и наемников, смело прошел через всю Грецию и появился на Халкидике. Македонский царь Пердикка немедленно перешел на сторону Спарты, а среди афинских союзников началось брожение. Продвинувшись дальше во Фракию, Брасид овладел г. Амфиполем — опорой афинского владычества на севере. Будущий историк, а тогда афинский стратег Фукидид не сумел предупредить переход Амфиполя к Спарте и поплатился за это изгнанием из Афин. К поражениям в Беотии и во Фракии у афинян добавилось еще одно: в Сицилии греческие города, напуганные активностью афинян, договорились о прекращении междоусобной войны и поставили афинский флот перед необходимостью убраться восвояси. Эта серия неудач поколебала авторитет военной партии. Со Спартой вновь были начаты переговоры и было заключено годичное перемирие. По истечении года Клеон настоял на возобновлении военных действий. Он лично возглавил поход на север и в короткий срок восстановил афинский контроль над рядом утраченных пунктов. Однако на подступах к Амфиполю войско Клеона встретило Брасида и разбилось об эту преграду. Афиняне потерпели поражение, сам Клеон погиб в битве. Потери спартанцев были незначительны, но среди павших был также сам Брасид (422 г.). Одновременная гибель военных лидеров обоих воюющих сторон вновь открыла дорогу мирным переговорам. Каждая сторона за десять лет войны убедилась в невозможности сокрушить своего противника. В Афинах людские и финансовые возможности были исчерпаны, прочность их морской державы оставляла желать лучшего, последние поражения сильно пошатнули уверенность в победе. Спарта, со своей стороны, непрестанно тревожилась за своих пленных сограждан. Кроме того, возникли недоразумения между нею и её пелопоннесскими союзниками — демократическими Мантинеей и Элидой. Наконец, истекал 30-летний срок перемирия с соседним пелопоннесским государством — Аргосом, и Спарте надо было готовиться к войне с ним. При таких настроениях в Спарте и в Афинах мир был вскоре заключен (весной 421 г.). Сторонам предстояло вернуться к положению, существовавшему до начала войны: афиняне должны были возвратить Пилос и Киферу, спартанцы — Амфиполь. Отпавшие от Афин халкидикские города сохранили свою независимость, но должны были платить афинянам подать в первоначально установленном размере. Все пленные подлежали взаимному возврату. Мир этот был заключен в торжественной форме на 50 лет; по имени его афинского инициатора Никия его часто называют Никиевым миром. Непрочное перемирие. Заключение мира с радостью было воспринято массой простого народа. Свидетельством тогдашних настроений в Афинах может служить комедия Аристофана «Мир», поставленная в момент заключительных переговоров. Здесь особенно ярко отражены чувства аттических земледельцев: День счастливый, день желанный для хозяев-поселян! Увидав тебя, с весельем я встречаю сад родной. Вижу смоквы, что когда-то я мальчишкой посадил. Вас приветствовать я счастлив после долгих-долгих лет! Однако государственные противоречия остались: их не мог устранить Никиев мир, который сам был порожден лишь временной неспособностью соперников продолжать борьбу. Заключенное в 421 г. соглашение было скорее непрочным перемирием. Державы, заключавшие договор, и не думали всерьез выполнять его условия: Спарта не обеспечила возвращения Афинам Амфиполя (спартанцы лишь отозвали свои войска, но город остался независимым), афиняне же, в свою очередь, не спешили возвращать Пилос и Киферу. Ни Коринф, который не мог смириться с тем, что Потидея и Керкира остались под афинским контролем, ни халкидикские города не признали Никиева мира, что ставило под сомнение его правовую обязательность. Последовавшее за мирным соглашением время отмечено ростом напряженности в отношениях между Спартой и ее союзниками. Растущую политическую изоляцию Спарта пыталась преодолеть искусственным сближением с Афинами, с которыми было заключено новое соглашение — о дружбе и взаимопомощи. Однако это лишь ускорило образование в недрах Пелопоннесской лиги антиспартанской коалиции: Элида, Мантинея, Коринф, халкидикские города отпали от Спарты и вступили в союз с ее вечным недругом— Аргосом. Тогда в Спарте наконец оценили пагубность нового курса, и уже в 420 г. был возобновлен, союз с Беотией. Между тем и в Афинах торжество мирной партии было непродолжительным. В лице Гипербола, принадлежавшего к тому же кругу зажиточных торговцев и ремесленников, что и Клеон, радикальная группировка вновь обрела нужного ей вождя, а вскоре к этой партии пристал и Алкивиад. Этот аристократ, племянник Перикла, был человеком новой формации. Он вполне усвоил представления об относительности существующих гражданских норм и праве сильной личности на преимущества и власть. В эту эпоху непрекращающегося насилия, разложения и упадка полисной морали и развития критической философии софистов подобные воззрения вошли в моду. Алкивиад был учеником Сократа. Великий философ-диалектик отвергал споры о мироздании и в беседах с многочисленными учениками учил добродетелям: умению обуздывать страсти, преодолевать опасности и соблюдать божеские и человеческие законы. В то же время он равнодушно и даже отрицательно относился к архаическим чертам народных общинных культов. В школе Сократа Алкивиад усвоил лишь умение отстаивать свое мнение в споре, искусно используя диалектику в своих интересах. Этим человеком управляло лишь честолюбие. Стремясь выдвинуться, молодой аристократ примкнул к радикальной группировке и, критикуя миротворцев, всячески ратовал за возобновление Афинами энергичной державной политики. В 420 г. Алкивиад впервые был избран в стратеги и с этих пор непрерывно оказывал воздействие на политику своего государства, толкая его к повой войне. Свидетельством возобновления в Афинах военных настроения явилось заключение в том же, 420 г. союза с Аргосом, Мантинеей и Элидой. Следствием был немедленный выход Коринфа из антиспартанской коалиции и новое сближение его со Спартой. В 419 г. Афины и Аргос начали военные действия против Эпидавра, на помощь которому пришли спартанцы, а в 418 г. дело дошло до открытой воины между Спартой и той пелопоннесской коалицией, которой помогали Афины. Вследствие неохотных действий и нерешительности Никия помощь Афин была сведена к минимуму, и Спарта в битве при Мантинее наголову разгромила противников, восстановив свою гегемонию во всем Пелопоннесе. Это привело к политическому кризису в Афинах: демократия по инициативе Гипербола решила подвергнуть остракизму политических руководителей. Но опасность сблизила Алкивиада с Никием, и совместными голосами всех своих сторонников они добились того, что изгнанным оказался... вождь демоса Гипербол! В ближайшие за тем годы решающим влиянием в Афинах снова пользовались Никий и Алкивиад, причем под энергичным воздействием последнего политика Афин скоро вновь обрела инициативу и размах. После нескольких внешнеполитических успехов в 415 г. была предпринята грандиозная экспедиция в Сицилию. Сицилийская экспедиция и Декелейская война. В 416 г. маленький сицилийский городок Эгеста обратился к Афинам за помощью против своего соседа — дорийского Селинунта, за снипой которого стояли мощные Сиракузы. Афинских купцов увлекла перспектива утверждения на западных рынках, малоземельных крестьян — надежда на получение новых наделов на плодородной земле Сицилии, массу матросов и гребцов — возможность получать хорошее жалованье в длительном походе. Народное собрание приняло решение направить большой флот и войско, по видимости для оказания помощи Эгесте, а на самом деле для борьбы с Сиракузами и завоевания всей Сицилии. Руководство экспедицией было возложено на трех стратегов — Адкивиада, Никия и Ламаха. К весне 415 г. сборы были закончены, и огромная армада кораблей с более чем 6 тыс. воинов сосредоточилась в Пирее готовая к выступлению. Однако накануне отплытия случилось происшествие, которое бросило зловещую тень на все начатое предприятие. В одну ночь какпе-то злоумышленники изуродовали в Афинах все гермы — каменные столбы с изображением бога Гермеса, покровителя торговли и путешествий. В массовом осквернении почитаемых святынь многие усмотрели не просто выходку подвыпивших молодцов, но вызов, брошенный демократии заговорщиками. Немедленно было начато следствие. Посыпались доносы, которые не дали ничего нового о гермах, но зато обнаружили новое кощунство: был обвинен в пародировании Элевсинских мистерии Алкивиад. Всесильный стратег настаивал на немедленном судебном разбирательстве, однако дело было отложено, и Алкивиаду пришлось отправиться в поход с пятном тяжкого подозрения. В Сицилии афинян ожидал настороженный прием: лишь Наксос открыл перед ними ворота, а в соседнюю Катану пришлось вламываться силой. Обосновавшись в этих двух городах, афиняне предприняли плавание вдоль сицилийских берегов. Истинная цель афинского похода была уже ясна для многих сицилийцев, и в Сиракузах начали готовиться к отражению неприятеля. Между тем в Афинах шло полным ходом следствие по делу «святотатцев». Недоброжелатели Алкивиада решили воспользоваться случаем, чтобы свалить занесшегося честолюбца. Против Алкивиада было возбуждено дело, а в Сицилию послали специальный корабль, чтобы вызвать стратега на суд в Афины. Алкивиад последовал за гонцами, но по дороге сошел с корабля на берег и скрылся. Он не решился предстать перед судом и этим подписался под собственным обвинением. В Афинах он был заочно присужден к смертной казни, его имя было предано проклятию, а имущество конфисковано. Отзыв Алкивиада, который был душой сицилийской экспедиции афинян, роковым образом сказался на ее исходе. Ставший главнокомандующим Никия действовал не лучшим образом. Лишь весной 414 г. афипяпе высадились под Сиракузами и начали осаду города. Сиракузяне за зиму успели возвести вокруг города новый пояс укреплений, собрали сильное войско и заручились поддержкой государств Пелопоннеса. Они сумели остановить осадные работы афинян, предотвратив опасность вражеской блокады. Весной 413 г. сиракузяне перешли к активным действиям и на море. Афинским войскам под Сиракузами угрожал полный разгром. Между тем возобновилась война и в самой Греции. Уже в 414г. спартанская армия вторглась в земли союзного с Афинами Аргоса. Ответом было нападение афинского флота на побережье Лаконики. Сославшись на нарушение мира Афинами (в чем афиняне обвиняли спартанцев еще в 419/18 г.), спартанское войско под командованием царя Агиса следующей весной вторглось в Аттику. По совету Алкивиада, который к тому времени перебрался в Спарту, они захватили Декелею, местечко в 20 км к северу от Афин, и взяли под непрерывное наблюдение добрую половину Аттики. Ввиду того что все сбои операции против Афин спартанцы вели, базируясь на Декелето, этот заключительный период Пелопоннесской войны нередко называют Декелейской войной. Утверждение спартанцев в непосредственной близости от Афин таило страшную угрозу. Тем не менее афиняне продолжали кампанию в Сицилии. Летом 413 г. они отправили туда новый, столь же большой флот и войско под командованием прославленного Демосфена. Прибытие такого подкрепления должно было поднять шансы афинян на победу. Однако сиракузяне, к которым тоже подошла подмога от сицилийских и пелопоннесских союзников, и не думали уступать. В двух сражениях афинский флот был разгромлен. Бросив обоз и всех, кто от ран или болезни не мог передвигаться, деморализованное войско афинян двинулось на юг Сицилии. Однако на марше корпусы Никия и Демосфена оторвались друг от Друга, порознь были окружены сиракузянами и после страшной резни сдались на милость победителей. Сиракузяне заточили пленных афинян в каменоломни, а военачальников — Никия и Демосфена (Ламах погиб раньше.) — казнили как военных преступников, виновных в неспровоцированном нападении на мирное государство. Масштабы поражения Афин в Сицилии были катастрофическими. Потери в людях и кораблях были столь велики, что их невозможно было восстановить в ближайшие годы. Спартанцы прочно засели в Декелее, и чем дальше, тем более страшным был тот урон, который они наносили Аттике: сельскохозяйственная территория разорялась, стало труднее продолжать добычу серебра в Лаврийских рудниках и в довершение всего к врагу перебежало 20 тыс. рабов, запятых в ремесленном производстве. Важнейшие союзники Афин — города Эвбеи, Лесбоса и Хиоса — завязали тайные сношения с пелопоннесцами. Вскоре движение охватило всю Ионию и Эолиду. Чтобы поддержать сепаратистов, Спарта нуждалась в большом флоте, но строительство его требовало огромных денег, которых у спартанцев не было. В этих условиях наметилось сближение Спарты с Персией. Спарта получила необходимые ей субсидии, но зато признала власть персидского царя над всей Малой Азией, включая прибрежные греческие города. Персия обрела возможность с помощью Спарты свести счеты со своим старым противником — Афинами. Всю вторую половину 412 г. афиняне, напрягая силы, старались вернуть отпавших союзников. Афинскому флоту удалось вновь подчинить Лесбос, но действия против Хиоса результатов не дали, а операции под Милетом пришлось прекратить ввиду появления сильного пелопоннесского флота. К началу 411 г. под афинским контролем остались Лесбос, Самос, Кос и два-три города на малоазиатском побережье. Под влиянием всех этих неудач в Афинах в 411 г. разразился политический кризис. К антидемократическому движению примкнула часть командиров в афинском флоте у Самоса. Алкивиад, который успел поссориться со спартанцами и обретался при дворе персидского сатрапа Тиссаферна, вступил в контакт с афинскими военачальниками на Самосе и, со своей стороны, побуждал их к свержению изгнавшей его демократия, обещая за ото содействовать заключению выгодного для афинян соглашения с персами. Идеологом переворота стал видный софист Антифонт, а главными исполнителями военные — Писандр и Фрипих. Весной 411 г. Писандр с группой сторонников прибыл с Самоса в Афины. К этому времени город был уже охвачен антидемократическим движением: олигархические сообщества терроризировали население, вожди демоса — среди них Андрокл — были насильственно устранены. Запуганные граждане были созваны на собрание, и здесь по предложению Писандра было принято решение об изменении государственного строя: количество полноправных граждан было ограничено пятью тысячами состоятельных афинян, вся власть была передана в руки олигархического Совета четырехсот, были отменены массовые оплаты и раздачи. Олигархия победила, но её торжество было непродолжительным. В Афинах, где большинство населения было носителем демократических традиций, отсутствовала почва для прочного и длительного существования олигархического режима. Тщетными были уже попытки олигархов поставить под свой контроль флот и войско на Самосе. Демократически настроенные воины, матросы, гребцы и слышать не хотели об олигархии. Командиры, сторонники переворота, были отрешены от должности, и на их место были выбраны новые. В то же время Алкивиад, о котором пришедшие к власти в Афинах олигархи и не вспомнили, предложил свои услуги демократам на Самосе, и те, нуждаясь в его талантах полководца, приняли его в число своих командиров. В самих Афинах правительство Четырехсот не чувствовало себя твердо. Часть олигархов во главе с Антнфонтом настаивала поэтому на немедленном соглашении со Спартой — пусть даже ценой полной капитуляции,— с тем чтобы приобрести недостающую опору в спартанцах. Против этого выступала другая, более умеренная группировка во главе с Фераменом. Однако разлад в правительстве сковывал его инициативу. Пользуясь внутренним кризисом в Афинах, спартанцы начали операции в проливах. Одного их появления там было достаточно, чтобы началось отпадение афинских союзников, и вскоре в руках афинян остались лишь Херсонес Фракийский и Лампсак на азиатском берегу. Жестоким ударом для афинян была также утрата Эвбеи, на которую они привыкли смотреть как на свой домен и которая давала им не меньше хлеба, чем сама Аттика. Отпадение Эвбеи привело в Афинах к новому кризису: правительство Четырехсот пало, и к руководству пришла более умеренная группировка Ферамена (осень 411 г.). Теперь была выработана новая конституция (по которой власть передавалась собранию пяти тысяч), впоследствии заслужившая высокую оценку у сторонников умеренной политики — Фукидида и Аристотеля. Новое правительство припяло решение об амнистии Алкивиада и этим открыло дорогу к сотрудничеству с флотом. В трех последовательных сражениях Алкивиад и афиняне разгромили пелопоннесский флот и почти целиком восстановили контроль над зоной проливов. Под впечатлением этих побед демос в Афинах поднял голову, и весной 410 г. демократический строй был полностью восстановлен; вновь стало выплачиваться жалованье за исполнение судейских и иных обязанностей и даже была введена новая форма пособия нуждающимся — выдача в день двух медных монет (оболов). В последующие годы афиняне делали все возможное, чтобы восстановить морскую державу. Своими новыми успехами они в значительной степени были обязаны энергии и искусству Алкивиада. Популярность этого полководца вновь невероятно возросла. В те тяжелые времена многие в Афинах теряли веру в политиков, действовавших традиционным путем, и проникались фанатическим убеждением, что лишь удачливый полководец, любимец богов, может еще спасти отечество от гибели. В 407 г. Алкивиад возвратился на родину и был торжественно встречен афинским народом. Он был награжден золотым венком и назначен единоличным командующим на суше и на море. В конце того же года во главе эскадры в 100 триер Алкивиад отплыл из Афин для покорения Ионии. Между тем спартанцы восстановили свой флот, и в Эфесе афинян поджидала уже почти такая же эскадра. Командующим спартанским флотом стал Лисандр, искусный военачальник, столь же честолюбивый и столь же бесцеремонный, как Алкивиад. Он наладил хорошие отношения с новым персидским наместником в Малой Азии, царевичем Киром Младшим, который взял на себя содержанке спартанского флота. Весной 406 г. Лисандру, воспользовавшемуся временным отсутствием Алкивиада, удалось нанести афинскому флоту частичное поражение. Размеры нанесенного афинянам урона были незначительны, но переменчивый в своих настроениях демос охладел к Алкивиаду, и тот не был переизбран стратегом. Обиженный Алкивиад сложил командование и удалился из Афин. Тем временем спартанский флот вырос до 140 триер. Афинский флот был разбит и блокирован в гавани Митилены на Лесбосе. В Афинах были обращены в деньги все драгоценные посвящения, хранившиеся в храмах на Акрополе; на эти деньги был оснащен новый флот в 110 триер, на которые за нехваткой граждан посадили также метеков и освобожденных рабов. Этот флот направился к Лесбосу и в проливе между Лесбосом и материком после ожесточенного сражения разбил пелопоннесцев. Те лишились половины своих кораблей. Победа была решительная, однако подстрекаемая демагогами, истерически настроенная афинская масса обвинила стратегов в том, что они после битвы не подобрали моряков с собственных поврежденных и тонувших кораблей. Хотя обвиненные ссылались в свое оправдание на разыгравшийся шторм, всех явившихся на суд в Афины стратегов приговорили к смертной казни. Процесс стратегов-победителей показателен для того состояния, в котором находилась в конце войны утомленная до предела, нервная и не контролировавшая более собственных поступков афинская народная масса. На состоянии духа в войске эта выходка правящего демоса сказалась самым пагубным образом: стратеги боялись ответственных решений, воины утратили понятие о дисциплине. Весной 405 г. спартанский флот, во главе которого стоял Лисандр, возобновил наступательные действия в Геллеспонте. Афинские стратеги заняли не слишком удачную позицию на берегу Херсонеса Фракийского у устья р. Эгоспотамы. Лисандр дождался удобного момента и напал на афинян, когда они того не ожидали. Афинские корабли стояли у берега без экипажа, и спартанцы без труда овладели ими. В руки спартанцев попало много пленных из афинян и местных жителей. Лисандр отобрал среди них собственно афинских граждан и всех их — числом до 3 тыс,— велел казнить. Поражение при Эгоспотамах было для афинян катастрофой. У них уже не было никакой возможности восполнить потери. Судьба афинского государства была решена. Лисандр начал свой рейд вдоль афинских владений. Во всех городах он взамен изгоняемых афинских гарнизонов вводил свои собственные и устанавливал проспартанские олигархические правительства — декархии (комитеты десяти). Осенью 405 г. Лисандр со 150 кораблями появился под Афинами. Одновременно к городу с двух сторон подошли спартанские сухопутные войска. Афины были взяты в тесное кольцо блокады. В начале зимы в городе начался голод. Под его влиянием афиняне повели переговоры о мире, но требования спартанцев, в частности срыть Длинные степы, соединявшие Афины с Пиреем, показались им чрезмерными, и переговоры были прерваны. Однако весной 404 г. положение осажденных стало невыносимым. Сторонники мира взяли теперь верх, мир был заключен на крайне тяжелых для Афин условиях. Они теряли все свои внешние владения, должны были срыть Длинные степы и выдать спартанцам все оставшиеся корабли, кроме двенадцати, которые им разрешалось сохранить для защиты гаваней от пиратов. Их обязали принять обратно всех изгнанников (преимущественно врагов демократии); афинская внешняя политика целиком ставилась в зависимость от Спарты. В конце апреля 404 г. до н. э. Лисандр вступил в Афины, и немедленно при ликовании победителей началось разрушение Длинных стен. Затем Лисандр направился на Самос, где местная демократия упорно хранила верность Афинам. После длительной осады самосцы также должны были капитулировать, и на этом Пелопоннесская война действительно закончилась. Итоги войны. Главным итогом Пелопоннесской войны было полное и окончательное поражение Афин в их долгой борьбе со Спартой за гегемонию в Греции. В чем же были причины этого поражения афинян? Прежде всего не выдержала проверки временем Афинская морская держава: политика Афин возбудила недовольство их союзников. Тяготы, которые афиняне возложили на своих сателлитов, превысили те выгоды, которые они доставляли им своим покровительством, и когда сила и воля лидера стали слабеть, союз распался. Другой причиной поражения Афин была несостоятельность их плана ведения войны: добиться морской войной сокрушения такого континентального государства, как Спарта, было невозможно. Ошибкой была, конечно, отдача собственной страны на разграбление врагу. Даже такой высокоразвитый город, как Афины, не мог существовать без живительной связи с сельскохозяйственной округой. Пока преимущество на море было за афинянами, их город мог существовать за счет внешних контактов, но с утратой этого преимущества Афины были обречены на голодную смерть. К этой общей неверной ориентации добавлялись у афинян еще отсутствие устойчивого руководства, авантюризм и нервозность в осуществлении отдельных операций. Примером может служить Сицилийская экспедиция, имевшая такой трагический исход. И, наконец, разгрому Афин содействовала персидская финансовая помощь Спарте, что дало том возможность обзавестись собственным мощным флотом и нанести поражение Афинам там, где они были всего сильнее,— на море. Что же принесла греческим полисам победа спартанцев? Спарта вела войну под лозунгом защиты эллинской свободы от афинских посягательств. Однако, поддерживая Спарту, греки не добились ровным счетом ничего. На смену афинской пришла спартанская гегемония, а поскольку она держалась исключительно силой оружия, то оказалась во сто крат тягостнее для «освобожденных». Следствием спартанской победы было также повсеместное торжество аристократической реакции. Спарта последовательно поддерживала близкие ей по духу олигархические режимы. Характерной в этом отношении была ситуация в Афинах. Возвращение изгнанников привело к усилению антидемократического движения. Поддержанные Лисандром, олигархи навязали народному собранию решение об отмене существующей конституции и возвращении к идеальному «строю отцов». Для проведения реформы в жизнь была избрана комиссия из 30 человек, куда вошли софист Критий и Ферамен. Хотя официально политические нрава были сохранены за «тремя тысячами» наиболее состоятельных граждан, правители не считались ни с кем и превратились фактически в тиранов. Опираясь на спартанский гарнизон, они терроризировали афинян. Репрессии обрушились на всех демократов, на влиятельных граждан, в ком «Тридцать» опасались найти противников, наконец, просто на состоятельных людей, чье богатство приглянулось кому-либо из правителей. Между тем из Беотии в Аттику проникла группа изгнанников-демократов во главе с Фрасибулом. Инсургенты закрепились в крепости Филе, а затем двинулись на Афины, В решающем сражении у Мунихии (район Пирея) демократы разбили выступивших навстречу олигархов. Критий пал в битве, и власть в Афинах перешла от комиссии Тридцати к новому олигархическому правительству, назначенному собранием «трех тысяч». Однако власть нового правительства распространялась только на сами Афины, в Пирее же прочно утвердились демократы. Лисандр хотел прийти на помощь олигархам, однако спартанские власти, которых тревожило чрезмерное возвышение Лисандра, остановили его вмешательство, и при их посредничестве в Афинах произошло примирение пирейской партии демократов с городской партией умеренных олигархов. Демократия была восстановлена (осень 403 г.), но это была только тень той великой демократии, которая существовала в Афинах до поражения в воине. Вообще значение Пелопоннесской войны было для греков но преимуществу негативным. Война уничтожила равновесие между Афинским союзом и Пелопоннесской лигой, которое позволяло полисам различных типов — торгово-промышленным и аграрным — находить условия для своего развития в среде себе подобных. Спарта не могла создать новой формы организации для развития морских полисов; се собственное державное перерождение скоро стало ощущаться как весьма тягостное даже ее старинными союзниками. Новый мир и новая система господства были еще более непрочными, чом прежние, и очень скоро эллины были охвачены новой междоусобной распрей. Война стимулировала разложение гражданских коллективов, она вызвала резкое обострение отношений между бедными и богатыми, между городским демосом и землевладельческой аристократией, между демократами и олигархами. Война содействовала упадку народного собрания и гражданского ополчения и, наоборот, повысила роль постоянных наемных армий и их полководцев. Война способствовала разложению и упадку также традиционной полисноп морали: захватническая политика воюющих держав, своекорыстные действия политических группировок и их лидеров, авантюры полководцев — все демонстрировало условность принятых норм, все развязывало опасную для полиса инициативу сильной, критически мыслящей личности. Пелопоннесская война выступила как мощный стимулятор тех процессов, которые в следующем столетии привели к кризису полисной системы, она сама уже была первой фазой этого кризиса. Литература: Фролов Э.Д. Пелопоннесская война./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. -М.-.Знание, 1983 - с.210-229Лекция 12: Предэллинизм на западе: Греция и Македония в IV в. до н.э.
Уже в период Пелопоннесской войны, с конца V в. до н.э., мир греческих полисов вступает в состояние кризиса, который продолжает углубляться в течение IV в. до н.э., несмотря на многочисленные попытки его преодоления путем внутренних преобразований и внешнеполитической активности. Кризис, который Греция переживала в этот период, не был кризисом рабовладельческого способа производства. Рабство продолжает развиваться, наблюдается значительный прогресс в развитии товарно-денежных отношений, международной торговли. Но система небольших городов-государств, основанных на сплоченности замкнутого гражданского коллектива, противопоставленного своими привилегиями внешнему миру, оказалась несостоятельной в условиях развития межгосударственных экономических связей, роста частной собственности, не обусловленной обязательной принадлежностью к миру данного полиса, и обострения социальных противоречия внутри свободного населения. Социально-экономические отношения. Как и прежде, сельское хозяйство остается основой экономической жизни Греции. Ввиду специфических природных условий преобладают мелкие хозяйства с ограниченными возможностями использования рабского труда. Тем не менее в Греции рассматриваемого периода появляются новые черты в землевладении и землепользовании. Распространяются купля-продажа земли, займы под залог земли (без ее изъятия у владельца — так называемая ипотека) и сдача земли в аренду. Продажа земли, как и займы под залог недвижимого имущества, насколько нам известно, не была законодательно запрещена в большинстве греческих государств и раньше, но лишь с конца V в. до н.э. она становится обычным явлением. Появилась возможность приобрести единовременно большие земельные владения в результате скупки продаваемых земельных участков или присвоения кредиторами заложенной земли несостоятельных должников. Наряду со старой земельной знатью, владевшей унаследованными от предков землями, выступают новые земельные собственники, люди, разбогатевшие на торговой и предпринимательской деятельности и скупавшие землю, чтобы укрепить свое общественное положение. Однако методы обработки земли оставались прежними. Как правило, крупные земельные владения не представляли собой сплошного массива, а состояли из отдельных участков в различных частях страны. Владельцы сами не занимались хозяйством, ведение которого поручали управляющим из доверенных рабов или вольноотпущенников, а чаще сдавали землю в мелкую аренду. Таким образом, сохранялся дробный характер землепользования. Аренда была краткосрочной (один-три года) (С давних пор в аренду сдавались и общественные земли, принадлежавшие государству, филам, демам, фратриям. Там сроки были длительными — от десяти лет до наследственной аренды. Арендаторами были граждане, нередко богатые люди, которые могли перепоручать обработку земли доверенным лицам, и арендаторы не были заинтересованы в улучшении качества участков. Это, разумеется, не исключало возможности попыток поднять доходность земли. В сочинении Ксенофонта «Домострой» изображен рачительный хозяин, который, скупая по дешевке запущенные земельные участки, приводит их (с помощью рабского труда) в хорошее состояние, а затем перепродает с большой для себя выгодой. Характерно, что это делается в спекулятивных целях, и земля выступает здесь как товар, качество которого улучшают, чтобы его повыгоднее сбыть. Несмотря на развитие на периферии греческого мира местного ремесла, в частности керамического, и в самой Греции активизируются многие виды ремесленной промышленности, особенно металлургическое, кожевенное, текстильное, парфюмерное ремесло, постоянные военные конфликты способствовали расширению производства оружия. Самая большая известная нам мастерская, где занято было 120 рабов, изготовляла щиты (Но это относится к последнему периоду Пелопоннесской войны.). Обычно же в ремесленных мастерских работало от 5 до 30 рабов. Если в сельском хозяйстве Греции (не считая специфических условий Спарты, Фессалии) в основном использовался свободный труд, то в ремесле,особенно в отраслях массового производства на экспорт, преобладал труд рабов. Ценность ремесленной мастерской (эргастерия) определялась количеством работавших там рабов. Это свидетельствует о низком техническом уровне ремесла — ценность оборудования не принимается в расчет. Однако свободный труд в ремесле не был полностью вытеснен рабским. Только в каменоломнях и рудниках, на подземных работах, в невыносимо тяжких условиях, трудились исключительно рабы. В других же ремеслах было также занято немало граждан. В Афинах V и IV вв. до н.э. на государственном строительстве за поденную плату и сдельно работали каменщиками, граверами, камнерезами, плотниками и т. д. свободные люди — афиняне и метеки, наряду и наравне со своими рабами. Очевидно, квалифицированному ремесленнику было выгодно, купив раба своей специальности или обучив его, затем использовать для совместной работы. О социальном составе афинского демоса свидетельствует увещевание, обращенное, по воспоминаниям Ксенофонта, Сократом к одному из его знатных учеников, робевшему перед выступлением в народном собрании: «Неужели ты стесняешься валяльщиков, башмачников, плотников, кузнецов, земледельцев, купцов, рыночных торговцев... А ведь из всех них и состоит народное собрание...» Однако у Ксенофонта звучит и пренебрежительное отношение к ремесленным занятиям, которые «разрушают тело работающего, заставляя его вести сидячий образ жизни... оставляют мало времени для заботы о друзьях и родном городе». Некоторые виды ремесленной и торговой деятельности считались унизительными для полноправных граждан. Так, гнушались работой, связанной с зависимостью от частных лиц[65]. Не имевшие гражданских прав метеки и вольноотпущенники представляли свободный труд в тех отраслях хозяйства, от которых уклонялись граждане (обработка кожи и шерсти и изготовление изделий из них, парфюмерное дело, мелкая торговля, работа по найму у частных лиц). Их вклад в развитие экономики греческих полисов был очень велик. Мелкие ремесленные мастерские обычно сочетались с лавкой, где продавались изделия. Они сосредоточены были в торговом центре города, в гавани, служили местом встреч, обмена новостями, политическими сплетнями, мнениями, были чем-то вроде клубов. Эти мастерские и лавчонки считались рассадниками смуты. Ремесло было тесно связано как с внутренним, так и с внешним рынком. В IV в. до н.э. афинская гавань Пирей принимала много чужеземных судов ежедневно. Создаются благоприятные условия для выгрузки, храпения и показа привозимых и продаваемых товаров. Особые льготы имели экспортеры хлеба, в котором остро нуждались такие полисы, как Афины. Государство, заинтересованное во взимании пошлин, принимало меры против утайки привезенных грузов и спекуляции, особенно хлебом. Экспортеры продавали его местным торговцам, которые затем сбывали его потребителям. В Афинах существовали строгие правила — не разрешалось скупать хлеб единовременно сверх установленного максимума и продавать его с большей, чем полагалось, нацепкой. Специальные должностные лица следили за соблюдением этих правил, нарушителям которых грозила смертная казнь. Розничная торговля хлебом, как правило, находилась в руках метеков, Внешняя торговля тесно была связана с кредитными операциями. Многие купцы перевозили свои товары на чужих судах, только некоторые из купцов были одновременно судовладельцами. Им необходимы были средства для оплаты фрахта, закупки достаточного количества товаров, чтобы загрузить корабль. Выручить затраченные деньги они могли лить после прибытия в порт назначения и продажи там привезенного груза. Не имея оборотных средств, купцы обращались к процентным займам под залог груза, или, если купец был и судовладельцем, — корабля. В случае гибели корабля с грузом по пути кредитор не имел права требовать возвращения денег. Поэтому проценты при этих так называемых морских займах были очень высоки (30—50 и выше) (Срок займа определялся временем, необходимым для плавания в один конец или туда и обратно. Он мог быть и меньше года, но процент начислялся одинаковый, без учета времени.). В случае успешных операций морская торговля и морские займы приводили к быстрому обогащению. Многие состоятельные люди охотно вкладывают свои средства в такого рода деятельность. Но в пути груз подвергался постоянному риску из-за военных действий, пиратства, кораблекрушений. Нередко риск усугублялся для кредитора такими злоупотреблениями купцов, как займы под один и тот же груз у нескольких кредиторов, инсценировки кораблекрушений и др. Сохранившиеся судебные речи Демосфена в связи с тяжбами по таким делам дают живой материал о правах в греческой морской торговле. Наряду с займами для морской торговли широко практиковались займы и для нужд внутренних — на обзаведение торговым или ремесленным предприятием, покупку дорогостоящей вещи, прием гостей, исполнение литургии, приданое дочери, выкуп из плена и др. В сохранившихся перечнях имущества сколько-нибудь состоятельных лиц наряду с землями, домами, рабами, дорогой утварью, как правило, фигурируют и деньги, отданные под проценты. Кроме процентных займов развивается специфическая форма дружественных беспроцентных займов (так называемые эраны), которые обычно давались группой людей, сложившихся для оказания помощи близкому человеку или другу. Коллективный и беспроцентный характер этих займов свидетельствует о практике взаимопомощи. Возникнув среди гражданского коллектива, эти займы были восприняты и жившими в греческих полисах метеками, вольноотпущенниками, даже рабами. Они использовались порой для сбора денег на выкуп рабу. Несмотря на дружеский характер этих займов, опи подлежали обязательному возврату и гарантировались иногда ипотекой, иногда поручительством третьих лиц. Характерной фигурой деловой жизни Греции были трапезиты — своеобразные банкиры древнего мира. Они появляются уже раньше, во в IV в. до н.э. их деятельность активизируется. Трапезиты брали деньги и ценные вещи на хранение, посредничали в заемных сделках, сами давали в долг под проценты, осторожно участвовали и в кредитовании морской торговли. В отличие от обычных кредиторов трапезиты оперировали ие только своими, но и чужими деньгами (вкладчиков), и в случае неудачи им грозило банкротство. Любой состоятельный афинянин не гнушался наживаться на процентных ссудах, но профессиональное занятие ростовщичеством находилось преимущественно в руках метеков. У каждого трапезита был обычно особо доверенный раб, который ведал делопроизводством и участвовал в сделках норой весьма деликатного и секретного свойства. Эти доверенные рабы нередко получали впоследствии свободу и иногда сами становились трапезитами. Развитие товарно-денежных и кредитных отношений способствовало выделению прослойки богатых дельцов, которые наживали огромные состояния. Их экономические интересы выходили за рамки небольшого полиса, и они начинали тяготиться контролем государства и возлагаемыми на них обязанностями. Распнет экономической жизни Греции сопровождался обострением социальных контрастов и обострением внутренних противоречий в полисе. Кризис полиса. Кризис греческого полиса, отчетливо ощущавшийся современниками, проявлялся в ряде аспектов. Ослабляется традиционная связь между принадлежностью к гражданскому коллективу и земельной собственностью. Если раньше каждый гражданин обязательно владел землей на территории полиса и это было условием его полноправия, то теперь появляются безземельные не только среди бедняков, но и среди состоятельных людей. Так, например, в составе большого имущества, унаследованного известным оратором Демосфеном, были дома, деньги, отданные под проценты, квалифицированные рабы-ремесленники, ценная утварь, но не было приносящей доход земли. В комедии Аристофана «Женщины-законодательницы» одно из действующих лиц, говоря о невыполнимости предлагаемого проекта обобществления имущества, ссылается на то, что некоторым легко будет утаить его, ибо у них нет «ни сажени земли, зато серебро и червонцы и сокровища скрытые». Это не случайно. Земельный доход был надежен и устойчив, но составлял примерно 7—8% стоимости земли, процентные же ссуды давали минимум 12%, а при морских займах, как было сказано, значительно больше. Земля и дома принадлежали к «видимому имуществу», которое нельзя было утаить. Поэтому их собственники в большей мере привлекались государством к военным налогам я литургиям, бремя которых значительно возросло. Распространение купли-продажи и залога земли создавало предпосылки для концентрации земли в руках немногих и роста числа безземельных граждан. В IV в. до н.э. возобновляются требовапия бедноты о перераспределении земель и отмене долгов. В ряде греческих государств (Дельфы, Гераклея Понтийская, Византии. Абидос, Хиос и др.) принимаются меры по регулированию отношения между должниками и кредиторами. Но это не было всеобщим явлением. Сохранившийся большой документальный материал о займах под залог недвижимого имущества в Афинах показывает, что займы эти нередко делались не бедняками, а состоятельными людьми ввиду временной нужды в деньгах (исполнение литургии, приданое дочери, выкуп из плена) и не обязательно вели к разорению должников. Эксплуатация земельных владений путем сдачи их в аренду мелкими участками беднейшим гражданам, метекам и вольноотпущенникам вносила новый элемент в земельные отношения полиса. Аренда позволяла приобщаться к земледелию людям, не имевшим гражданских прав. В это время аренда в Греции не была кабальной. Арендатора с владельцем земли связывало свободное двустороннее соглашение, в течение условленного срока он мог возделывать снятый им участок по своему усмотрению. Это сближало социально арендаторов — метеков и вольноотпущенников — с жившими и работавшими по соседству мелкими землевладельцами-гражданами и пробивало брешь в стене исключительности, отделявшей полноправных членов полиса от людей, не имевших гражданских прав. С конца V в. все более распространяется дарование в виде привилегии за какие-либо заслуги перед государством отдельным лицам — метекам или чужеземцам, иногда целым группам (обычно изгнанникам) — права владения домом и землей на территории данного полиса. Наряду с этим за особые заслуги (участие в политической борьбе, материальные траты на общественные нужды) некоторым лицам даруются и гражданские права. Поскольку это были, как правило, богатые люди, стремившиеся закрепить вновь обретенное общественное положение, они скупали в большом количестве землю и были демонстративно щедры при исполнении литургий. Так, трапезит Пасиоп, сам бывший раб трапезита, получив гражданские права, оставил детям огромное состояние, в том числе большое количество скупленной им земли. Старший его сын, выполняя дорогостоящую литургию — триерархию, потратил, подчеркивая свою признательность Афинскому государству, гораздо больше средств, чем от него требовалось, и был даже вынужден занять деньги под залог своих земель. Ослабление связи граждан с землей сопровождалось падением характерного для древнего грека ощущения слитности со своим полисом. Сознание неразрывности полиса и его граждан проявлялось даже в языке. Названия «Афины», «Спарта», «Коринф» обозначали лишь географические понятия, а когда речь шла о государстве как о политическом полом, говорили «афиняне», «спартанцы», «коринфяне»(Например, не «Афины вели войну со Спартой», а «афиняне со спартанцами» и т.д.). Граждане полиса отождествляли себя со своим государством, и само собой разумелось, что интересы гражданского коллектива в целом выше интересов частных лиц. В IV в. до н.э. богатые граждане, экономические интересы которых нередко лежат за пределами узких территориальных рамок полиса (морские займы, внешняя торговля, заморские владения), начинают тяготиться низлагаемыми на них повинностями. Широко распространяется практика превращения «видимого имущества» в «невидимое» (т.е. продажа земельных владении), которая в судебных речах прямо квалифицируется как попытка скрыть подлинные размеры состояния от государства. Применяется так называемый обмен имуществом, когда лицо, привлеченное к выполнению дорогостоящей литургии, заявляло о своей несостоятельности и, предлагая взамен себя другого кандидата, в случае отказа последнего выражало готовность нести литургию, если будет произведен обмен их имущества. Источники IV в. до н.э. пестрят обвинениями по адресу некоторых из богатых граждан, уклоняющихся от выполнения своих обязанностей перед государством, В связи с беспрерывными войнами, которые велись и в Балканской Греции и в Малой Азии, все чаще прибегают к чрезвычайному военному налогу — эйсфоре. В обычное время граждане греческих полисов прямых налогов не платили, и эйсфора каждый раз вводилась как единовременный налог специальным декретом народного собрания, которое шло на эту меру очень неохотно. В некоторых случаях прибегали к проэйсфоре, заставляя богатых граждан авансировать налог государству, а затем самим собирать его с налогоплательщиков; тем не менее скапливались недоимки, для взыскания которых создавались специальные комиссии. Ослабление полисной солидарности проявлялось и в отношении к военной службе. Служба в сухопутной армии и во флоте была тягостной для средних и беднейших слоев населения. Гоплиты и матросы во время походов получали небольшую плату для пропитания. Но их семьи оставались на это время без кормильца, а так как походы были далекими и длительными, это нередко приводило к разорению хозяйств. Уменьшалось число граждан, способных приобрести вооружение гоплита. Частые войны, ведшиеся нередко вдали от территории своего полиса, требовали большего, чем прежде, профессионального мастерства. Все это способствовало распространению наемничества. Наемники, сделавшие военное дело своей профессией, были лучше обучены и дисциплинированнее гражданского ополчения. Их ряды пополнялись на счет разорившихся людей, политических изгнанников, искателей легкой наживы, граждан, потерявших в силу тех или иных причин связи в родном полисе. Появляются квалифицированные командиры наемников, опытные и храбрые вояки, готовые предложить свои услуги любому, кто способен платить. Вызванное к жизни непрекращающимися войнами и социальными процессами, происходившими внутри полисов, наёмничество, в свою очередь, способствовало дальнейшему обострению внутриполитического положения в Греции и появлению возможности использования наемников для захвата власти, завоевания чужой территории, просто грабежа. Сами наемники, жившие войной, не мирились с обстановкой мира. Возникают предпосылки для авантюр как внутри-, так и внешнеполитических. Независимо от результатов своей деятельности наемники требовали платы. По выражению одного античного автора, их тела принадлежат тому, кто дороже платит, а верность длится до тех пор, пока есть деньги в военной кассе. Содержание наемников создавало финансовые трудности для греческих полисов. Нередко они целиком перелагали это бремя на своих полководцев. Известный афинский стратег Тимофей заложил все свои земельные владения кредиторам и оказался неоплатным должником, так как был вынужден сам изыскивать средства для оплаты своих воинов. Другие стратеги искали выхода, грабя не только вражеские территории, но и нейтральные и даже союзные. Нередко прибегали к пиратским действиям на море и в прибрежных областях. Это вызывало естественную реакцию потерпевших и порождало новые военные конфликты. Наряду с большими расходами на военные нужды государствам с демократическим политическим строем нужно было изыскивать средства на оплату должностных лиц, общественное строительство, помощь беднейшим гражданам. Свободное обращение земельной собственности и развитие товарно-денежных отношений способствовали росту имущественного неравенства. Увеличивается число неимущих граждан. Тем не менее сохранившиеся документы о людях, занятых на строительных работах в Афинах, показывают уменьшение среди них удельного веса граждан за счет увеличения числа метеков и рабов. И дело не в том, что работодатель-государство предпочитало последних: оплата не зависела от социального статуса работников. Очевидно, афинские граждане не были кровно заинтересованы в этих работах. Тем более не стремились они к считавшейся унизительной работе по найму у частных лиц. Но любой бедняк-гражданин считал себя вправе требовать помощи от государства и более богатых сограждан. Число богачей в греческих полисах IV в. до н.э. и объем сконцентрированных в их руках состояний были не меньше, чем в V в. до н.э., но ослабела их готовность тратить средства на государственные и общественные нужды. Впервые в истории греческих полисов проявляется в столь острой форме конфликт между интересами государства и частных лиц. Богатые граждане не стесняясь тратят огромные средства на предметы роскоши, дорогую домашнюю утварь, драгоценности, а у государства нет средств на самое необходимое. По словам Демосфена, предки афинян «передали нам в наследство Пропился... портики и прочие сооружения, которыми украсили город; напротив... дома Фемистокла, Кимона, Аристида и других знаменитых людей того времени... не были великолепнее ...чем дом соседа. Л теперь... наше государство довольствуется тем, что сооружает дороги, водопроводы, белит степы и делает еще разные пустяки... Зато в частной жизни люди, ведавшие общественными делами ...соорудили себе дома роскошнее общественных зданий». Государства изыскивают меры для пополнения казны. В Афинах в IV в. до н.э. вновь оживляется деятельность Лаврийских серебряных рудников. Они принадлежали государству, которое сдавало их в разработку частным предпринимателям за определенную плату. Издаются законы, поощряющие внешнюю торговлю (срочное рассмотрение торговых тяжб, привилегии и почести чужеземным купцам, особенно ввозившим хлеб), что должно было увеличить доходы от торговых пошлин. Археологические раскопки свидетельствуют об улучшениях в торговой гавани Афин — Пирее, Наряду с практическими мерами, принимавшимися государством, над больными вопросами работает и теоретическая мысль. В середине IV в. до н.э. появляется сочинение Ксенофонта «О доходах». Автор рекомендует привлечь в город побольше метеков, освободив их от некоторых тягостных повинностей (например, от службы гоплитами) и дав льготы, в частности право застраивать пустовавшие в городе участки. Далее он советует улучшить материальные условия для развития внешней торговли, а главное — построить государственные торговые суда и сдавать их в аренду частным лицам (Афинское государство владело только военным флотом, торговые суда принадлежали частным лицам.). Ксенофонт предлагает государству скупить как можно большее число рабов и сдавать их внаем частным предпринимателям, бравшим Лаврийские серебряные рудники в разработку. Через все сочинение красной нитью проходит мысль: государство должно обогащаться теми же способами, что и частные лица — рабовладельцы и предприниматели. В отличие от государств древнего Востока в греческих полисах не было государственного сектора хозяйства, приносившего сколько-нибудь прочные и значительные доходы. Плата от сдаваемых в аренду государственных и общественных земель шла на содержание святилищ, жертвоприношения, празднества и не была серьезным источником пополнения казны. Постоянная острая финансовая нужда усугубляла тяжелое внутреннее положенно греческих полисов. Государство не было в состоянии так, как это делалось прежде, различными мерами нивелировать уровень материального благосостояния своих граждан. Противоречия между богатыми и бедными, резкие социальные контрасты становятся характерной чертой жизни греческих полисов. «Один на широкой пашет полосе, а у других нет земли на могилу»,—пишет Аристофан.В демократических полисах, где все вопросы решались в народном собрании и судах, богачи боялись судебных процессов, сопровождавшихся конфискацией имущества, и вынуждены были заискивать перед профессиональными доносчиками — сикофантами, откупаясь от них, чтобы не доводить дела до суда. Ксенофонт, сгущая, разумеется, краски, влагает в уста бывшего афинского богача следующее рассуждение; «Когда я был богат, я боялся, чтобы кто не прокопал стены в моем доме и не забрал деньги... Я ухаживал за сикофантами, так как знал, что скорее я могу через них впасть и беду, чем они через меня... Я всегда получал требование сделать то пли другое для города, а выехать из Афин мне не позволяли. Теперь, когда заграничных имений я лишился, от здешних не получаю дохода, а домашнее имущество все распродано,— теперь я сплю, спокойно растянувшись; город мне доверяет, никто мне больше не грозит, а я уже грожу другим ...передо мной уже встают с мест и уступают дорогу на улице богатые... Тогда я платил налог народу, а теперь город... содержит меня». Сходные мысли мы читаем и у оратора Исократа, выражавшего, как и Ксенофонт, идеологию рабовладельческой верхушки: «В дни моего детства можно было безопасно называться богачом, люди гордились своим богатством. Теперь же, насколько возможно, утаивают свое состояние, так как считаться богатым опаснее, чем совершить преступление». Богатая рабовладельческая верхушка опасалась бедноты, посягавшей на её имущество и привилегированное положение в обществе. В Афинах дело сводилось преимущественно к дебатам в народном собрании, судебным процессам и литературной полемике. Но и здесь проблема была достаточно острой. Лисий пишет в начале IV в. до н.э.: «...согласие — величайшее благо для государства, а раздор — причина всяких бедствии... люди ссорятся друг с другом больше всего из-за того, что одни хотят завладеть чужим имуществом, а у других отнимают то, что у них есть». В других греческих полисах борьба между бедными и богатыми гражданами приводила к кровавым столкновениям. В 392 г. в Коринфе ожесточенно дошло до того, что убивали людей в театре, на состязаниях, не щадя и тех, кто искал защиты у статуй и алтарей богов. В Логосе в 371 г. до н.э. народ, подстрекаемый демагогами, убил без должной проверки обвинений более 1000 именитых и состоятельных граждан. Сообщающий об этом историк Диодор Сицилийский замечает, что такого ещё на памяти эллинов не было. Характерно, что казни сопровождались конфискацией имущества. Затем, устрашившись содеянных беззаконий, народ предал казни толкнувших его на это демагогов. События в Аргосе свидетельствуют о крайней степени ожесточения и неустойчивости настроений широкой массы граждан. Такие отношения были характерны для многих полисов. По выражению Платона, «всякий город, как бы мял он ни был, всегда имеет в себе два враждебных города: один город бедняков, другой город богатых». Поскольку бедняки были полноправными гражданами полиса, они считали себя вправе требовать материальной помощи от государства. Получаемые ими пособия использовались на потребительские нужды, а не на производственную деятельность, поэтому число нуждающихся но уменьшалось. Аристотель сравнивает эту помощь с «дырявой бочкой»: народ «принимает подачки и вместе с тем снова и снова нуждается в них». Демосфен, обращаясь к афинянам, говорит: «Как лепешки врачей, предохраняя больного от смерти, не влагают в него жизненных сил, так и подачки, которые вы теперь принимаете, не настолько велики, чтобы давать вам полное удовлетворение, но и не столь ничтожны, чтобы вы, отвернувшись от них, должны были добывать себе средства на стороне. Во всяком случае, они каждого из вас поощряют к нерадивости». С ослаблением внутриполисной солидарности и поддерживаемого государством известного социального равновесия внутри гражданского коллектива рушатся основы полисной демократии. Народное собрание неустойчиво и по своему составу, и по своим настроениям. Плата за его посещение, введенная в Афинах в начале IV в. до н. э., свидетельствует не только о росте числа бедняков, но и о развитии политического индифферентизма. Большую роль в политической жизни стали играть ораторы. Представляя интересы различных слоев населения и разные политические позиции, ораторы, изощряясь в своем искусстве, стремились увлечь за собой народное собрание. Дебаты нередко принимали бурный характер, сопровождаясь личными нападками, обвинениями в неблаговидном поведении, прямой клеветой. Постоянно звучат обвинения в обогащении за счет государства, во взяточничестве. Внешнеполитические мероприятия в Афинах по-прежнему осуществлялись под руководством стратегов, но направляли решение вопросов как внутренней, так и внешней политики ораторы. Между ними нередко происходили конфликты. Стратеги, вынужденные сами изыскивать средства на ведение военных действий, содержание и оплату наемных войск, действовали порой на свой риск и страх, а затем по возвращении привлекались к ответу за свои действия. Идут политические процессы, совершается быстрый взлет и падение военных и политических деятелей. Народное собрание легко присуждало лавры победителям, но столь же легко отворачивалось от своих вчерашних любимцев при первой их неудаче. Принесший ряд побед Афинам стратег Тимофей, потративший свое огромное состояние на военные нужды, был осужден афинским судом. Некоторые видные деятели подвергались изгнанию и даже смертной казни. Исократ обвиняет афинян в неблагодарности: «Вам нравятся самые негодные... те, которые делят мел; собой государственное достояние, более преданы, по-вашему, демократии, чем те, которые выполняют литургии из собственных средств». Если Исократ критикует демос за недоверие к состоятельным гражданам, то его политический противник Демосфен выступает против распространившегося культа отдельных деятелей: «...ваши предки... не воздвигали... бронзовых статуй ни Фемистокла, руководившего морской битвой при Саламипе, ни Мильтиада, предводительствовавшего при Марафоне... Тогда никто не называл морское сражение при Саламине делом Фемистокла, но называли это делом афинян... Теперь же многие так именно и говорят, будто Керкиру взял Тимофей, отряд спартанцев перебил Ификрат, а в морском сражении при Наксосе одержал победу Хабрий...» Таким образом, представители различных политических группировок полиса, расходясь по многим вопросам, были едины в сознании неблагополучия сложившегося положения и необходимости перемен. В то время как гражданский коллектив полиса раздирали внутренние противоречия, все большую роль стали играть люди, не имевшие гражданских прав,— метеки и вольноотпущенники. Отстраненные в силу своего положения от участия в политической жизни, они тем активнее участвуют в экономической деятельности. Число вольноотпущенников в IV в. до н.э. заметно увеличивается. Для того чтобы скопить необходимые для выкупа свободы средства, рабу надо было обладать хотя бы некоторой хозяйственной самостоятельностью. Вольноотпущенниками чаще становились те рабы, которые работали и жили отдельно от хозяев, имея небольшое ремесленное предприятие или лавчонку. Они платили хозяину определенную сумму денег, а то, что получали сверх нее, им разрешалось тратить по своему усмотрению. У них могла быть семья, какое-то личное имущество. Как правило, это были квалифицированные и предприимчивые люди. Выкупаясь на свободу, они обычно продолжали свою прежнюю деятельность. Метеки и вольноотпущенники проникают во все поры хозяйства полиса, в том числе и в земледелие (через аренду частновладельческих участков), и сближаются со слоями гражданского населения, занятыми той же деятельностью. Распространяются культовые и развлекательные сообщества, включавшие людей различного статуса. В тяжелые для полиса времена, в связи с внешнеполитической угрозой или материальными трудностями, отдельным пришедшим на помощь метекам и вольноотпущенникам даровались даже гражданские права. Это делается, правда, с большой осторожностью и только в исключительных случаях. Одновременно ведется борьба против попыток незаконного проникновения в списки граждан путём подкупа и т.п. Предпринимаются, например, поголовные проверки состава граждан по демам, фратриям. Все это показывает, что постепенно рушится один из основных принципов полиса — замкнутость его гражданского коллектива. Естественно, что эти процессы, ослаблявшие и внешнеполитические возможности полисов, вызывали серьезную тревогу среди политических деятелей и мыслителей, понимавших, что на карту поставлена судьба греческого мира. В IV в. до н.э. появляется ряд проектов общественного переустройства, авторы которых пытались исцелить видимые недуги современного им общества, не понимая лежащих в их основе причин. В первую очередь предлагаются меры по упорядочению отношений между богатыми и бедными гражданами. В упоминавшихся комедиях Аристофана в гротескном плане отражены два типа таких проектов. В одном из них предлагается ликвидировать неравенство, обобществив все имущество, движимое и недвижимое, привольно и праздно жить за счет общественных фондов. Во втором проекте речь идет о справедливом распределении богатства — оно должно быть изъято у дурных людей н негодяев и передано честным труженикам. В обоих случаях предполагается, что необходимые для существования материальные блага будут добывать рабы. Комедия, отражая носившиеся и воздухе идеи своего времени, показывает в то же время их неосуществимость: при обобществлении имущества найдутся ловкачи, которые припрячут свое и не сдадут его в общий фонд; если труженики разбогатеют, они перестанут работать, а добывать рабов — это тоже нелегкое и рискованное дело. В двух произведениях Платона — «Государство» и «Законы» — излагаются проекты государства, в котором жизнь граждан и их имущественные отношения будут строго регулироваться правителями и законами. В первом из них режим более строгий, во втором делаются некоторые уступки реальной действительности, но тенденция одна и та же — создать условия, при которых невозможны будут внутренние распри и смуты, раздиравшие в это время греческий мир. Наряду с утопическими проектами общественного переустройства предлагаются и конкретные практические меры разрешения переживаемых Грецией трудностей, в частности за счет завоевания областей на Востоке. Глашатаем о тих идей выступает Исократ, призывающий к объединению греческих полисов под эгидой какого-либо сильного государства или государственного деятеля для организации панэллинского (общегреческого) похода против Персии. Он был осуществлен в 30-е годы IV в. до н.э. возвысившейся Македонией, но привел к совсем иным результатам, чем предполагали его инициаторы. Классический греческий полис зашел в безвыходный тупик. Это отчетливо показывают события политической истории IV в. до н.э. Политическая история Греции в IV в. до н.э. Утверждавшаяся после Пелопоннесской войны гегемония Спарты в Греции оказалась недолговечной. Бывшие союзники Афин не получили ни свободы, ни автономии, обещанной им Спартой. Во многих городах стояли спартанские гарнизоны, командиры которых бесцеремонно распоряжались, не считаясь даже с проспартанскими группами местного населения. В отличие от афинян, привыкших к постоянному общению с чужеземцами, отличавшихся широтой кругозора и известной терпимостью, спартанцы проявляли высокомерие, непонимание локальных условий, грубость. В то же время соприкосновение с более привольной и богатой жизнью, чем в Спарте, не осталось без последствий для спартанских полководцев и рядовых воинов. Присвоение военной добычи и прямые грабежи привели к обогащению многих спартиатов, которые тайком ввозят свои богатства на родину или хранят их в других местах Греции. Наглое поведение спартанцев не только по отношению к побежденному противнику, но и ко вчерашним союзникам вызвало сильное недовольство в Греции. Спарта не только не выполнила данных ею во время Пелопоннесской войны обещаний, но не сумела обеспечить безопасность морских путей, жизненно важных для экономического развития и продовольственного снабжения ряда греческих государств. Крушение морского могущества Афин создало благоприятные условия для развития пиратства — постоянного бича древней торговли. Таким образом, спартанское владычество и политически и экономически ущемляло интересы большинства населения в греческих полисах. Оно держалось только на военной мощи Спарты, и достаточно было некоторого ее ослабления, чтобы недовольство прорвалось наружу. Поводом к этому послужили события, связанные с так называемым походом десяти тысяч. В Персидском государстве в конце V в. до н.э. обстановка осложнилась в связи с борьбой за престол между двумя сыновьями Дария II — Артаксерксом II и Киром Младшим. Кир формально не имел права на царскую власть, но его поддерживала влиятельная группа придворной знати, включавшая, по-видимому, жену Дария Парисатиду. В последний период правления Дария Кир был отправлен в Малую Азию. Он завязал здесь дружеские отношения со спартанским полководцем Лисандром и щедро субсидировал Спарту в конце Пелопоннесской войны. После смерти Дария борьба между братьями приняла острый характер, победителем оказался Артаксеркс, и только заступничество матери спасло Кира от гибели. Притворившись, что он смирился со своей участью, Кир возвращается в Малую Азию и под предлогом борьбы с обвиняемым им в мятежных планах другим сатрапом Малой Азии, Тиссаферном, набирает войска. Многочисленные греческие наемники, прельщаемые щедрыми обещаниями, охотно идут на службу к Киру. Формально это было их частным делом, ни один независимый от Персии греческий город не примкнул к Киру. Но при большом влиянии Спарты такой единовременный набор целого войска не мог обойтись без ее ведома. Кир вначале ие раскрывал своих планов и, только когда все было подготовлено, объявил, что поход предполагается в глубь Персидской державы. Среди наемников Кира оказался афинянин Ксенофонт, будущий историк, который, очевидно, вел дневники во время похода и описал его впоследствии в сочинении «Анабасис». Кир всячески подчеркивал свое восхищение греческой культурой, выучкой и дисциплиной греческих воинов. В случае его победы участники похода были бы щедро вознаграждены. Однако в битве, происшедшей в 401 г. до н. э. у деревушки Кунакса, неподалеку от Вавилона, Кир погиб, пронзенный оруженосцами Артаксеркса, которого он стремился во что бы то ни стало убить. Победа, одержанная на том фланге армии Кира, где стояли греки, утратила всякий смысл. Когда распространилась весть о гибели Кира, греческие наемники попытались предложить свои услуги победителю. Стратеги их, вызванные якобы для переговоров, были вероломно убиты. Греки оказались в чужой стране, среди враждебного окружения, без командиров. Из этого, казалось бы, безвыходного положения они сумели выйти. Были демократическим путем избраны новые стратеги, и преследуемые по пятам персидской армией греки двинулись в обратный путь. После долгих мытарств и лишений они в 400 г. до н.э. вышли к южному побережью Черного моря, к г. Синопа. Из 13 тыс. участников похода вернулись примерно 10 тыс. человек. Драматическая история всего похода красочно описана Ксенофонтом в его знаменитом произведении «Анабасис». Эти события были чреваты серьезными последствиями не только для Персии, но и для Греции. Прежде всего они привели к конфликту между Персией и Спартой, затруднениями которой не замедлили воспользоваться её противники в Греции. В далекой перспективе поход 10 тысяч греков послужил как бы прелюдией к будущему походу Александра Македонского. Он показал, что огромная персидская держава не столь уж неуязвима, как это казалось на расстоянии. Возвратившиеся греки привезли ценные сведения о персидских дорогах, городах, селениях, о нравах и обычаях различных народов, о порядках в персидской армии. Все это пригодилось впоследствии для практических целей, а в ближайшем будущем способствовало возникновению и распространению идеи о возможности разрешить трудности путем территориальной экспансии на Восток. Вскоре Спарта была вовлечена в военный конфликт с Персией) которая начала карательные действия против греческих городов Малой Азии (находившихся теперь под покровительством Спарты) за их содействие Киру, расцененное как прямое вмешательство во внутренние дела Персии. На Восток был отправлен спартанский царь Агесилай. Военные действия шли с переменным успехом, пока в них не включился поступивший на службу к персам афинский стратег Конон, сумевший после битвы при Эгоспотамах спасти несколько афинских триер и увести их на Кипр. Возглавив построенный им на персидские деньги флот, Конон успешно воюет против спартанцев у побережья Малой Азии. Между тем в Балканской Греции создалась антиспартанская коалиция, куда вошли не только давпие противники Спарты — Афины, Аргос, но и бывшие ее союзники — Фивы и Коринф. Началась так называемая Коринфская война (395—387 гг. до н.э.). Вынужденная воевать на два фронта и считая более важными для себя позиции в Балканской Греции, Спарта отозвала Агесилая с Востока на смену погибшему в Средней Греции Лисандру. Уже после отплытия Агесилая в 394 г. до н.э. при Книде, а побережье Малой Азии, персидский флот под командованием Конона нанес сокрушительное поражение спартанцам. Приехавший вскоре в Афины Конон был встречен с триумфом. На привезенные им деньги были восстановлены Длинные стены, разрушенные спартанцами в 404 г. до н.э. В Афинах царило воодушевление, смыт был позор поражения в Пелопоннесской войне. По инициативе талантливого афинского полководца Ификрата была проведена военная реформа. Доспехи воинов были значительно облегчены (в частности, щит), что удешевляло вооружение и обеспечивало большую подвижность на поле боя. Удлиненное копье н дротик позволили поражать врага на расстоянии. Под командованием Ификрата был одержан ряд побед над спартанцами. Антиспартанская коалиция добилась успехов и на Балканском полуострове. Однако Персия, оказавшаяся временно в одном лагере с противниками Спарты, вовсе не заинтересована была в возрождении морской мощи Афин, тем более что они поддерживали сепаратистское движение на Кипре. Персии было выгодно сохранять известное равновесие в Греции, не позволяя чрезмерно усилиться ни одному государству, особенно опиравшемуся на сильный флот. Поэтому, удовлетворившись некоторым ослаблением Спарты, персидское правительство навязало воюющим сторонам мир. Он был продиктован представителям Греции в Сузах и получил название «царского» или «Анталкидова» мира (по имени спартанского представителя). То, что война между греческими государствами завершилась заключением мира в Сузах, показывает, как далеко зашел переживавшийся греческими полисами кризис. Персия обладала неисчислимыми денежными средствами, войны в это время водись преимущественно силами наемников и требовали больших затрат. Послы воюющих сторон обивали пороги приемных в резиденциях персидского царя и его сатрапов, испрашивал субсидии. Поэтому властелин Персии считал вправе диктовать грекам свою полю. По условиям «царского» мира признавалась верховная власть Персии над греческими городами Малой Азии и Кипром. Это было серьезной уступкой со стороны Спарты, претендовавшей на роль борца за независимость греков, и было использовано впоследствии в антиспартанской пропаганде. Всем остальным греческим государствам гарантировалась автономия. Запрещалось образование союзов, но существовавший в то время Пелопоннесский союз сохранился. Это условие явно направлено было против Афин. В качестве компенсации Афины получили острова Лемнос, Имброс и Скирос, уже взятые к тому времени Кононом и не имевшие большого экономического и политического значения, но важные как стоянки для торговых судов, проходивших через Геллеспонт. По условиям мира восстанавливался г. Платеи, разрушенный спартанцами в 427 г. до н.э. В грамоте Артаксеркса, врученной в Сузах греческим представителям, было сказано: «Той из воюющих сторон, которая не примет этих условий, я вместе с принявшими мир объявляю войну на суше и на море и воюющим с ними окажу поддержку кораблями и деньгами». «Царский» мир лишь на короткое время приостановил военные действия в Греции. Спарта, взявшая на себя роль блюстителя условия мира, продолжает вмешиваться во внутренние дела других государств Греции. Когда группа городов Халкидики, откуда в Грецию шли хлеб и корабельный лес, попыталась объединиться, Спарта объявила это нарушением запрета создавать союзы и направила против них войско. На обратном пути уже без всякого легального повода спартанский полководец Фабид вмешался в борьбу, происходившую в Фивах между демократами и олигархами, помог последним прийти к власти и поставил гарнизон в фиванской цитадели. Это попрание принципа автономии и невмешательства во внутренние дела других государств вызвало возмущение даже сторонников и почитателей Спарты. Спартанское правительство, однако, не только не покарало совершившего эту акцию полководца, но поддержало ее, предав казни привезенных им из Фив демократов. Другая их группа, избежав расправы, нашла убежище в Афинах. Спустя некоторое время (в 379 г. до н.э.) фиванским изгнанникам удалось, тайно вернувшись в Фивы, совершить там демократический переворот. Вожди олигархов были убиты, спартанцам разрешили удалиться домой. Во главе фиванской демократии стояли Эпаминонд и Пелопид, выдающиеся деятели и полководцы. Фивы сумели объединить вокруг себя и другие города Беотии. Этот союз представлял собой не федерацию, а единое государство: граждане всех вошедших в него городов имели право участвовать в общебеотииском народном собрании, созывавшемся в Фивах. Но поскольку земледельцам Беотии трудно было отрываться от своих хозяйств, перевес в собрании имели фиванцы. Беотийская армия была реорганизована. Большое значение теперь приобрели легковооруженные воины, более подвижные и лучше приспособленные к маневренным операциям. Применен был новый принцип построения войска: вместо принятого у греков прямоугольника армия строилась ввиде клина, в выдававшемся остром углу которого на левом фланге стоял отборный отряд, так называемый священный лох. В отступающей назад части клипа стояли более слабые воины. Обычно греки укрепляли свой правый фланг, и в бою сталкивались лучшие силы одной стороны с более слабой частью войска противника. Реформировавший беотийскую армию Эпаминонд отказался от этого принципа, делая ставку на сокрушительный удар в самом начале боя по правому флангу противника. Спарта потребовала роспуска Беотийского союза как противоречащего условиям Анталкидова мира. Её призыв выступить против Фив не был поддержан другими полисами. В 371 г. до н.э. спартанская армия под командованием Агесилая вторглась в Беотию. В битве у г. Левктры новая тактика, примененная Эпаминондом, дала блестящие результаты. Ряды спартанцев дрогнули, и они, понеся большие потери, бежали с поля боя. Поражение спартанской армип произвело огромное впечатление. Однако Афины встревожились возможностью усиления соседних Фив. Они постепенно отходят от союза с ними, а после активизации беотийского флота открыто выступают на стороне Спарты. Между том в Беотийский союз вступил ряд государств Средней Греции, а затем и Пелопоннеса, куда начал вторгаться Эпаминонд, поддержанный местными демократами. Мессения отложилась от Спарты, и на горе Ифоме, бывшей оплотом илотов во время их восстаний, строится г. Мессопа. Илоты бегут сюда из Лаконии и получают гражданские права. Владения Спарты ограничились одной Лаконией. Впервые вражеская армия подошла к самой Спарте н едва была отбита Агесилаем. В центре Пелопоннеса, в Аркадии, в результате синойкизма (сселения вместе ряда полисов) создается Мегалоноль, центр демократического союза, собрание которого включало 10 тыс. человек. Беотпиская армия совершает походы и на север, вмешиваясь во внутреннюю борьбу в Фессалии, в которой по просьбе некоторых городов участвует и Македония. Во время одного из таких походов Пелопид захватил и увез в Фивы группу заложников, включая юного Филиппа, будущего царя Македонии. Вскоре поело этого Пелопид, снова направившийся в Фессалию, погиб в одном из сражений, и вся тяжесть руководства политикой Беотийского союза легла на плечи Эпаминоида. Между тем обстановка в Греции меняется но в пользу Беотии. Первое воодушевление, связанное с надеждами на поддержку беотянами демократических сил, прошло. Как это было в свое время с Афинами, затем со Спартой, Фивы мало считаются с автономией своих союзников, навязывают им свою волю, требуют их участия в походах беотийской армии. По мере того как военные действия переносятся далеко за пределы Беотии, падает дух воинов — выходцев из сельского населения, привязанного к своей земле и хозяйству, Ряд государств Пелопоннеса, напуганных ростом демократического движения, становится враждебным к Беотийскому союзу. В 362 г. до н.э. Эпаминонд вновь появляется в Пелопоннесе, пытаясь помочь своим союзникам в Аркадии, а также Мессене, Аргосу. На стороне Спарты выступили государства Пелопоннеса, где у власти стояли аристократические группы, и Афины. В решающей битве при Мантинее в Аркадии погиб Эпаминонд. Битва была ожесточенной, обе стороны просили друг друга о разрешении подобрать своих убитых, что, по греческим представлениям, означало признать себя побежденным. Описавший это сражение Ксенофонт, не скрывавший своего сочувствия Спарте, все же воздает должное стратегическому таланту Эпаминонда и считает победителями фиванцев. Однако гибель полководца деморализовала беотийскую армию, и победа не была закреплена. Кратковременный период возвышения Фив, длившийся с 379 по 362 г. до н.э., закончился крушением еще одной попытки установить гегемонию одного государства в Греции. Опора на демократические слои населения вызывала сильную оппозицию со стороны противоборствующих групп, а методы насилия, применявшиеся демократическими Фивами даже к союзникам, вызвали разочарование и ослабили их поддержку. В Греции IV в. до н. э. не было государства, способного объединить на сколько-нибудь длительный срок и повести за собой другие полисы, обеспечив им возможность мирного и спокойного развития. Это показала судьба и другого возникшего в это же время союза. Ещё в 90-е годы IV в. до н.э. Афины делают попытки оформить договорами дружеские отношения с рядом греческих государств на островах Эгейского моря. Постепенно, пользуясь затруднениями Персии в связи с непрерывными восстаниями сатрапов и распрями между Спартой и Фивами, Афины добились создания Второго морского союза под своей эгидой. Сохранилась надпись на камне с текстом декрета афинского народного собрания относительно этого союза. Целью его объявляется обеспечение свободы и независимости эллинов, взаимопомощь при нападениях с суши и моря. К участию в союзе приглашаются все государства, расположенные на островах и материке, кроме тех, которые подвластны персам. Эта оговорка имела целью обезопасить союз от подозрений и противодействия Персии. В отличие от Первого морского союза, созданного для борьбы с персидской угрозой, Второй союз был направлен против Спарты. Афины всячески старались заверить своих союзников, что не повторятся злоупотребления, вызвавшие столько нареканий. Они обязались не вмешиваться во внутренние дела союзных государств, не посылать туда своих гарнизонов и клерухов. Афинским гражданам запрещалось приобретать земельные владения на территории союзников ни покупая их, ни с помощью ипотечных займов. Взамен ненавистного по Первому союзу фороса, который союзники рассматривали как навязанный им Афинами налог, устанавливались взносы в союзную кассу, именуемые синтаксис, что предполагало добрую волю и согласие плательщиков. Верховным органом союза был синедрион, куда входило по одному представителю от каждого союзного города, независимо от его величины, кроме Афин. Но заседания синедриона происходили в Афинах, и его решения через Совет 500 вносились на рассмотрение афинского народного собрания. В состав союза вошло более 70 государств, как островных, так и материковых. Некоторые примкнули к нему лишь временно. Кроме военных задач (оборонительного характера) большое значение имело обеспечение безопасности и благоприятных условий для торговли. Афины покровительствуют в этом плане своим союзникам в противовес торговле других государств. Второй Афинский союз просуществовал недолго, немногим более 20 лет. Осложнившаяся обстановка в Восточном Средиземноморье требовала активной дипломатии и военных действий. Во Фракии вновь усиливается царство одрисов[66], претендовавшее на Хсрсопес Фракийский — область, жизненно важную для торговли с Северным Причерноморьем. Тиран фессалийского города Фер организует пиратские набеги на ряд островов Эгеиды, совершает даже нападение на Пирей. Амфиполь был занят македонским гарнизоном. Афины вынуждены принимать контрмеры, которые дорого обходятся казне и осложняют отношения с союзниками. Вину за неудачи возлагают на стратегов и политических деятелей, некоторые из них платят за это жизнью. Афинские стратеги и вожди наемников Тимофей, Харет, Хабрий, Ификрат проводят активные операции, защищая интересы Афин в различных частях Восточного Средиземноморья. Они сами завязывают отношения с правителями Фракии, полусамостоятельными династами Малой Азии, принимают участие то в антинерсидских выступлениях, то в подавлении их Персией, уже не в качестве афинских полководцев, а как профессиональные наемники. По-разному ведут они себя и по отношению к афинским союзникам. В то время как Тимофей, сын Копона, старается не досаждать союзным государствам чрезмерными требованиями денежных средств и людей, другие стратеги, например Харет, допускают произвольные действия, озлоблявшие союзников и усиливавшие их готовность отложиться от Афин. Не только субъективные качества афинских полководцев, но и трудные условия, в которых им приходилось действовать, не получая необходимых субсидии от Афинского государства и зная, что им не простят неудач, толкали их на насильственные меры по отношению к союзникам. Обещания, торжественно провозглашенные Афинами в момент оформления союза, оказались фикцией. Несмотря на возрождение афинского флота, он был не в состоянии обеспечить своим союзникам безопасность. В Восточном Средиземноморье активизируются новые силы, которым Афины не могут противостоять. Кария и Малой Азии вправление Мавсола фактически выходит из подчинения Персии, хотя формально платит ей дань. Мавсол, создав сильный флот, стремится завоевать острова, входившие во II Афинский союз. Наряду с прямыми военными действиями, не принесшими ему большого успеха из-за противодействия афинского флота, Мавсол пытается использовать недовольство союзников растущим давлением Афин и ненависть олигархических групп к поддерживаемой Афинами демократии. Осенью 357 г. до н.э. острова Хиос, Родос и Кос, к которым присоединился г. Византии, объявили о выходе из Афинского союза и стали вести наступательные операции против Лемноса, Имброса, Самоса. Началась так называемая Союзническая война (357—355 гг. до н.э.). Посланная против восставших союзников афинская эскадра не сумела добиться успеха. Ей на помощь отправляются еще 60 судов под командованием прославленных полководцев Ификрата и Тимофея. Тем не менее привести мятежников к покорности не удалось. Стратеги были вызваны в Афины для отчета. Обвиненный в получении взятки от Хиоса Тимофей был приговорен к уплате огромного штрафа в 100 талантов. Не будучи в состоянии уплатить его, он ушел в изгнание в Халкиду, где вскоре и умер. Уже после его смерти афиняне раскаялись в содеянном и снизили штраф сыну Тимофея Конону до 10 талантов. Судьба Тимофея, который наряду со своим отцом Кононом так много сделал для восстановления морского могущества Афин, весьма показательна для обстановки растерянности и неустойчивости, царившей во всей Греции. В это время Афины оказались втянутыми в новый военный конфликт с Персией. Они поддержали восстание сатрапа Геллеспонте кой Фригии против вступившего на престол в 358 г. до н.э. Артаксеркса III Оха. Вначале афинское войско, возглавленное Харетом, добилось успехов, но Ох пригрозил походом в Грецию. Призыв Афин к объединению греков против персидской угрозы не получил отклика. Они вынуждены были в ответ на ультиматум Персии отозвать Харета из Азии и признать независимость Хиоса, Коса. Родоса и Византия. Вслед за этим отложились и другие острова. Второй морской союз закончил свое существование. В Греции не было силы, способной сплотить полисы к борьбе за преодоление переживавшегося ими кризиса. Внутренние распри, внешнеполитические авантюры, истощение финансов, неверие в возможность выхода собственными силами из создавшегося тупика — такова обстановка в Греции к середине IV в. до н.э. В это время на арену выходит новая политическая сила в лице Македонии. Возвышение Македонии. Македония, расположенная к северу от Балканской Греции, отставала в своем развитии от передовых греческих полисов. Здесь были благоприятные условия для земледелия и скотоводства, богатые внутренние ресурсы, которые позволяли удовлетворять потребности населения без активной внешней торговли. Поэтому здесь развитие товарно-денежных отношений шло медленнее, чем в Греции, и затрагивало лишь отдельные районы и верхушечные слои населения[67]. По своему общественно-политическому строю Македония еще в IV в. до н.э. сохраняла много архаических черт. Основную массу населения составляли земледельцы и скотоводы, своим трудом добывавшие средства к существованию и пополнявшие ряды македонской пехоты. Крупные земельные владения были сосредоточены в руках знати, поставлявшей котищу. До IV в. до н.э. в Македонии почти не было ни городов, ни удобных гаваней на морском побережье. Уровень жизни был низким, хозяйство носило преимущественно натуральный характер. По политическому строю Македония представляла собой наследственную монархию с сильными пережитками военной демократии. Приход к власти нового царя требовал утверждения собранием воинов. Царь имел неограниченную власть во время похода, но в мирное время был ограничен советом македонской знати. Уже в V в. до н.э. Македония стала играть некоторую роль в политической жизни Греции. Македонские правители активизируют свою дипломатическую деятельность, стремятся заимствовать достижения греческой культуры, приглашая ко двору представителей литературы, науки и искусства и оказывая им покровительство. Однако подлинный перелом произошел лишь в IV в. до н.э. Македония не ограничивается более политическим посредничеством и культурными заимствованиями, а начинает претендовать вначале на роль равноправного партнера, а затем и на нечто большее. Эти притязания Македония, связанные с постепенным прогрессом в ее внутреннем развитии, совпали с периодом упадка и ослабления Греции. В решающий момент во главе Македонии оказался правитель, прекрасно оцепивший представившиеся ей возможности н сумевший использовать их для превращения этого государства в решающую силу на Балканском полуострове. Филипп II, правивший Македонией с 359 но 336 г. до н.э., узурпировал власть у своего малолетнего племянника Аминты, воспользовавшись своим регентством. Устранив других претендентов на престол, он добился отречения Аминты в свою пользу, придав своему правлению видимость законности. Филипп, проведший некоторое время в Фивах в качестве заложника, многому научился там и впоследствии применил некоторые принципы военной организации Эпаминонда в македонской армии. Это был человек неуемной энергии, инициативный и решительный, твердо, не считаясь со средствами, шедший к намеченной цели. Обладая сам незаурядными полководческими и дипломатическими способностями, Филипп был лишен зависти к чужим дарованиям и талантам, умел подбирать людей и ценить их но заслугам. Он окружает себя способными в различных областях и преданными ему людьми, с помощью которых неуклонно осуществляет поставленные им задачи. Придя к власти, Филипп принял меры, чтобы обезопасить границы Македонии от беспокоивших ее соседей — фракийцев и иллирийцев и укрепить позиции центральной власти и гористой Верхней Македонии, где сильны были сепаратистские тенденции местной знати. Организовав при дворе военную школу для юношей из знатных семей, Филипп готовил себе верных придворных и в то же время мог превратить их в заложников в случае участия их отцов в направленных против него заговорах. Филипп укрепил и реорганизовал армию, создав знаменитую македонскую фалангу, вооруженную длинными копьями — сариссами, внедряя новые тактические приемы комбинированного действия пехоты и конницы, преследования побежденного врага до его полного уничтожения[68] и др. Упрочив свои позиции в Македонии, Филипп начинает проводить активную внешнюю политику, используя и дипломатические средства, и подкуп политических и военных деятелей Греции, и военную силу. Филипп стремится получить выход к морскому побережью и овладеть богатствами Фракии. Здесь интересы Македонии неизбежно должны были столкнуться с интересами Афин. Не имея достаточно сильного флота, способного противостоять афинскому, Филипп действует вначале с помощью хитрости. Он предлагает Афинам помочь им вернуть Амфиполь, откуда незадолго до того был выведен македонский гарнизон, с условием, что Афины не будут чинить препятствий к захвату им г. Пидны. Поверив обещаниям Филиппа, Афины не пришли на помощь осажденному им Амфиполю, хотя город просил их об этом. К тому же афинский флот занят был в это время, отстаивая интересы Афин против одного из фракийских царьков в районе Херсонеса Фракийского. Взяв Амфиполь, Филипп и не подумал отдавать его Афинам. Это явное вероломство привело к открытию военных действий между Афинами и Македонией. Отвлекаемые борьбой с непокорными союзниками, Афины не могли действовать достаточно активно. Филипп продолжает расширять свои владения. Захватив во Фракии, в районе золотых приисков, г. Крсниду, он переименовал его в Филиппы[69]. Овладев золотыми месторождениями, Филипп получил в свое распоряжение большие средства. Вскоре Македонии представилась возможность распространить свое влияние на Северную и Среднюю Грецию. Поводом послужила III Священная война (356 — 346 гг. до н.э.). Началась она из-за обвинения Фивами, игравшими в это время ведущую роль в Дельфийском культовом союзе (Амфиктионии), группы влиятельных фокидян в святотатстве. Отказ обвиняемых уплатить возложенный на них штраф привел к объявлению Фокиде Священной войны. На стороне Фокиды выступили Афины, Спарта и правитель г. Фер в Фессалии. Фивы были поддержаны группой фессалийских городов, враждебных тиранам Фер. В ходе борьбы фокидяне, ссылаясь на свои исконные права на святилище, завладели Дельфами и использовали храмовые сокровища на военные нужды, что позволило им набрать большое наемное войско. Противники фокидян, встревоженные их успехами, обратились за помощью к Македонии. Филипп охотно откликнулся на этот призыв и ввел свои войска в Среднюю Грецию. После упорной борьбы фокидяне были разгромлены, исключены из Амфиктионии и должны были выплачивать Дельфам компенсацию за расхищенные сокровища. Отнятые у фокидян два голоса в Амфиктионии достались Филиппу. Это имело огромное политическое значение — македонский царь, не бывший греком, получил доступ в старинную, освященную древней традицией чисто греческую организацию. Кроме того, это создало ему плацдарм для дальнейшего наступления на Грецию. Афины, теснимые со всех сторон, лишившиеся своих опорных пунктов в Халкидике, рискуя потерять своих последних союзников, вынуждены были пойти на мирные переговоры с Македонией. Филипп, считаясь с наличием пока еще сильного афинского флота и, по-видимому, не желая обострять отношения с прославленным государством Греции, согласился заключить мир (346 г. до н.э.). Между Афинами и Македонией был установлен дружественный союз. Оба государства обязались обеспечивать безопасность на суше и на море, ведя борьбу с пиратством. Афины сохраняли за собой острова Лемнос, Имброс, Скирос, Эвбею. Договариваясь с Филиппом, Афины оставили на произвол судьбы своего союзника — Фокиду, которая вскоре была вынуждена капитулировать. В Афинах к этому времени четко обозначились две политические группировки, именуемые обычно промакедонской и антимакедонской «партиями». Расхождения между ними касались и внешнеполитических вопросов, и отношения к демократическим институтам Афин, но, поскольку угроза со стороны Македонии была страшной повседневной реальностью, этот вопрос выступал на первый и дан. Признанным главой антимакедонской политики был оратор Демосфен. Среди сторонников союза с Македонией и даже подчинения ей были не только деятели, подкупленные Филиппом (хотя таких было немало). Многие из них (прежде всего Эсхин, Исократ) были убеждены, что только объединение греческих государств под эгидой сильного правителя позволит положить конец внутренним распрям, междоусобным войнам и восстановить условия мирного и безопасного существования. Проживший долгую, почти столетнюю, жизнь Исократ в своих многочисленных политических произведениях, написанных в форме речей, постоянно ратует за единство Греции и ищет силу, способную это осуществить. Вначале он возлагал свои надежды на Афины, затем на Спарту, и, только убедившись в неспособности какого бы то ни было греческого полиса, достигшего гегемонии, воздержаться от насилий и злоупотреблений и сохранить власть, он обратил свои взоры в сторону Филиппа. Представители промакедонской группы выражали интересы той имущей рабовладельческой верхушки, которая опасалась за свои богатства, тяготилась бременем, возлагавшимся на неё демократическим государством, считала несправедливым, что политическое руководство доверяется людям, которые не могут обеспечить себя и стремятся жить за счет общественной деятельности. Не осмеливаясь открыто выступать против демократических порядков в целом, они критиковали лишь явные недостатки, объясняя ими все трудности и внешнеполитические неудачи. По мере того как развивались успехи Македонии, креплп их позиции. Они сулили разрешение всех проблем в случае осуществления объединенными силами греков под эгидой Македонии завоевательного похода на Восток. Исократ писал: «Нуждающееся в земле крестьянство... получит обширные пространства земли, бродяги, вместо того чтобы терзать Элладу, найдут применение для своей деятельности в Азии... Победа даст процветание тем, кто останется дома (т. е. дельцам), и богатую добычу воинам». Антимакедонская группа понимала, что победа Македонии принесет крушение демократической системы правления, в которой были заинтересованы широкие слои населения не только в Афинах, но и в других полисах Греции. Против Македонии были настроены и представители торгово-денежных кругов Греции, чьи интересы были ущемлены претензиями Филиппа на контроль над важнейшими торговыми путями и захватом им фракийских золотых и серебряных месторождений. Однако и среди них были люди, поражавшие прежде всего своими богатствами, имевшие широкие связи за пределами своего полиса и тяготившиеся контролем и требованиями с его стороны. Неустойчивой была позиция и демоса, также разнородного по своему составу. Дорожа демократическим строем и всегда готовый обличать и карать его противников, демос в греческих полисах к этому времени включал немало паразитических элементов, требовавших постоянной помощи от государства и богатых граждан, но не желавших нести: бремя военной службы и позволить хотя бы временно использовать на военные нужды предназначенные для раздач средства. Все же в целом демос наиболее последовательно поддерживал вождей антимакедонской группы и в решающие моменты делал выбор в ее пользу. Филипп, державший агентуру в греческих полисах, был отлично осведомлен о том, что там происходило, и искусно использовал борьбу различных группировок и деятелей, в своих целях. Взаимные нападки политических лидеров, обвинения в ошибках, в использовании своего положения во вред интересам государства в целом, изобличение друг друга в аморальном поведении, шумные судебные процессы — все эти черты, характерные для политической жизни того периода, подрывали демократию изнутри, мешали проводить последовательную целенаправленную политику. Пока греческие полисы были заняты внутренними распрями и междоусобной борьбой, Македония неуклонно шла к поставленной ею цели. В 339 г. до н.э. разразилась IV Священная война — опять из-за обвинения в святотатстве. К этому времени расторгнут был заключенный Афинами с Филиппом в 346 г. до н.э. мир. Попытки Афин утвердить свои позиции на Херсонесе Фракийском вызвали активное противодействие Филиппа. Потерпев неудачу при попытке взять осадой Византии, Филипп охотно откликается на призыв возглавить Священную войну против Амфиссы. Воспользовавшись этим, он занял Элатою, ключевую позицию у Фермопил на пути в Среднюю Грецию. Весть об этом потрясла Афины. Было ясно, что Филипп не остановится здесь, что на карту поставлена судьба всей Греции. Демосфен развил лихорадочную деятельность, сумев склонить афинян и фиванцев забыть долголетнюю вражду и объединить усилия для спасения Эллады. К ним присоединились Коринф, Мегара, Эвбея и некоторые другие города. Спарта осталась в стороне. В 338 г. до н.э. при г. Херонее в Беотии произошла решающая битва. Греческая армия была разбита. Страшная паника охватила афинян, Ждали с минуты на минуту вторжения македонской армии. Оратор Гиперид предложил пойти на крайнюю меру — дать свободу рабам, гражданские права метекам, вернуть изгнанников и тем самым пополнить ряды боеспособных. Это предложение было вначале принято, но затем отклонено. Однако Филипп не пошел на Афины. Ему нужен был для выполнения дальнейших планов афинский флот. Кроме того, слишком невыгодно было бы претенденту на господство в Элладе разрушить или даже подвергнуть расправе самый славный ее город. Жестоко наказав Фивы, своего бывшего союзника, за проявленное по отношению к Македонии вероломство, Филипп не только пощадил Афины, но заключил с ними новый мир на весьма умеренных условиях. Афины сохранили в своем владении Саламин, Делос, Самос, Лемнос, Имброс, получили г. Ороп на границе с Беотией. Но им пришлось отказаться в пользу Филиппа от Херсонеса Фракийского. Филипп возвратил без выкупа взятых в плен при Херонее афинян. В благодарность за великодушие Филипп и его сын Александр, командовавший левым флангом македонской армии при Херинее и впервые проявивший там свои полководческие способности, получили гражданские права в Афинах. Филиппу была воздвигнута статуя. В 337 г. до н.э. в Коринфе созван был конгресс и создай общегреческий союз. Союзный совет (синедрион) должен был заседать в Коринфе. Филипп пытался придать союзу вид патриотического начинания греков, объединившихся для борьбы против своего исконного врага — Персии. В Греции объявлялись всеобщий мир, безопасность торговли и мореплавания, запрещались междоусобные войны, внутренние перевороты, противозаконные казни, конфискация имущества, отмена долгов, массовое освобождение рабов с целью использования их для переворотов. Филипп был назначен главнокомандующим союзной армией. Никто из греков не имел права воевать в армии, выступающей против Филиппа, или помогать такому войску. Херонейская битва и последовавший за ней Коринфский съезд подвели черту под целым периодом в истории Греции. Отныне властелином на Балканском полуострове стала Македония. Провозглашенная автономия греческих полисов была фикцией. Повсеместно распоряжалась Македония, прямо или через своих ставленников. Запрет внутренних переворотов удовлетворил чаяния тех кругов Греции, которые видели в Македонии защитника своих состояний. Готовившийся поход против Персии сулил разрешение ряда экономических и социальных проблем. Но осуществить его довелось уже не Филиппу, а его преемнику Александру. Литература: Глускина Л.М. Предэллинизм на западе: Греция и Македония в IV в. до н.э./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 230-256
Лекция 13: Предэллинизм на западе: кризис полисной демократии и «младшая тирания» в греческих полисах.
Кризис полиса и возрождение тирании. Хотя наиболее впечатляющей стороной истории Греции IV в. до н.э. был для современников и остается для новейших исследователей инертно кризис полиса, содержание исторического процесса не ограничивалось тогда одним разрушением старого полисного строя. Одновременно, как уже отчасти было показано в предыдущей лекции, более или менее стихийно шли поиски выхода из создавшегося тяжелого положения, испытывались различные варианты дальнейшего развития, и в этих поисках и опытах устанавливались новые истины, которые могли стать исходными моментами в формировании новой общественной системы. Важное место в ряду этих исторических опытов принадлежит так называемой «младшей тирании» (обозначаемой так, чтобы отличать ее от тирании архаического времени, сопутствовавшей рождению греческого полиса). В условиях кризиса обнаружилось банкротство полисного государства, чьи возможности были весьма ограниченны, между тем как граждане предъявляли к нему все большие требования, настаивая: бедные — на дальнейшем расширении системы государственного воспомоществования, а богатые — на обеспечении своей собственности и жизни от посягательств со стороны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство утрачивало исторический смысл. На практике было важно и то, что один и тот же социальный процесс — обнищание народных масс — приводил не только к подрыву традиционной опоры полиса — гражданского ополчения, но и к созданию новой политической силы — наемной армии, которую при случае можно было использовать для ниспровержения существующего строя. Сложившееся положение поощряло отдельных честолюбцев, которые начинают все чаще домогаться единоличной власти. Наметившаяся тенденция к преодолению полисного строя изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, повсюду обнаруживается тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотийский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьёзные препятствия; помимо традиций полисной автономии сопротивление вызывало стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а в то же время продолжалось их соперничество между собой. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседних негреческих государств — Персии на Востоке и Карфагена на Западе. Социальный и политический кризис полиса естественно дополнялся кризисом идеологии. Характерной чертой времени было растущее равнодушие граждан к судьбам своего полисного государства. Рационалистическая и этическая критика существующего порядка, начало которой положили софисты и Сократ, не оставила камня на камне от полисного патриотизма, на смену которому теперь пришли новые настроения и новые идеи. Между тем как народная масса все больше увлекалась воспоминаниями иди, скорее, мечтами о примитивном, уравнительном общественном устройстве, верхушка общества все более и более пропитывалась индивидуалистическими и космополитическими настроениями. Традиционные государственные доктрины, равно и демократические и олигархические, оказывались несостоятельными перед лицом новых задач, и, по мере того как кризис принимал все более затяжную и острую форму, среди людей различного социального и культурного уровня начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, стоящий над гражданским коллективом, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство. В литературе, выражавшей запросы полисноп элиты, популярными становятся тема и образ сильного правителя (в трактатах Платона и Аристотеля, в речах Исократа, в исторических или мнимоисторических произведениях Ксенофонта). Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслилось без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов — без установления общего мира в Греции ж победоносного отражения варваров, образ сильного правителя приобретал одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя общеэллинской войны против варваров, черты царя-завоевателя (в особенности у Исократа в речах «Эвагор» — и «Филипп» и у Ксенофонта в романе «Киропедия»), Так мечты о социальном и политическом переустройстве общества оказались связанными с монархической идеей, а эта последняя, в свою очередь,— с идеей панэллинской. Естественным следствием социального, политического и идеологического кризиса греческого общества в позднеклассический период явилось возрождение тирании. Недостатка в попытках ее возрождения не было. Характерное для того времени развитие крайнего индивидуализма порождало у сильных и заносчивых людей стремление выйти из-под контроля общества, сбросить подчас действительно тягостную опеку гражданского коллектива и подчинить этот коллектив своей воле. Не человек — обществу, а общество — сильному человеку — такова была здесь исходная аксиома, теоретическое обоснование которой положили софисты своим учением об относительности закона по сравнению с природой, с конечным выводом о безусловном праве сильного от природы человека на первенство и власть над другими. Это убежденно сильной личности в своем праве на власть опиралось на осознание реально существовавших возможностей. Ситуация была благоприятна для осуществления самых дерзких замыслов не только потому, что старый порядок был поколеблен непрерывной смутой; важным условием успеха было также наличие необходимых сил, на которые инициатор переворота мог опереться. Обычно такой авантюрист действовал в согласии с группой влиятельных друзей, возлагавших на него личные надежды. Затем он старался демагогическими заверениями привлечь на свою сторону массу простого народа, что при легкой возбудимости демоса сделать было не так уж трудно. Наконец, в его распоряжении всегда могло быть достаточное число вооруженных наемников. Распространение наемничества вообще было одним из важнейших факторов, подготовивших рождение «младшей тирании». Именно наемники, которым в отлично от воинов гражданского ополчения менее было свойственно чувство долга перед государством и больше — сознание своей связи с непосредственным командиром, оказывались чаще всего тем средством, с помощью которого честолюбивый и не слишком лояльно настроенный полководец мог свергнуть свое правительство. При этом очевидно, что такая возможность открывалась не только местным политическим деятелям, занимавшим высокий военный пост по воле своих сограждан, но и обычным начальникам наемных отрядов, чужакам-профессионалам, пришедшим на службу часто вместе со своими отрядами. Обычно рождение тирании совершалось в обстановке острой внутренней смуты, стимулированной или осложненной внешними угрозами. В такой момент полисное государство, чувствуя свое бессилие справиться с одновременно обрушившимися на него внутренними и внешними трудностями, нередко прибегало к помощи какого-либо авторитетного политика или полководца, а предоставление ему чрезвычайных полномочий, например, должности единоличного стратега-авгократора, создавало необходимую легальную предпосылку к установлению режима личной власти. Тирании возникают и Сиракузах, в Фессалии, в Фокиде, в Сикионе, на Боспоре (династия Спартокидов), в Гераклее Понтийской, на Кипре; однако этого далеко не полного перечня достаточно, чтобы убедиться, насколько распространенным явлением оказалась «младшая тирания». Тирания в Балканской Греции. В Балканской Греции условия для возрождения тирании в общем возникали повсеместно. Даже в крупных и развитых государствах с укоренившимися полисными традициями в пору сильных потрясений не было недостатка но крайней мере в кандидатах в тираны. В Афинах в конце Пелопоннесской войны Алкивиад был близок к захвату единоличной власти (в 407 г. до н.э., после своего назначения в стратеги-автократоры), и если он не отважился на решающий шаг, то объяснялось это, по-видимому, его убеждением в невозможности удержать тираническую власть надолго. То, что не решился сделать Алкивиад, сделали, однако, другие, и дважды в этот период к власти в Афинах приходили антидемократические правительства — Совет Четырехсот в 411 г. до н.э. и «тридцать тиранов» — в 404—403 гг. до н.э. В Спарте опасным было возвышение победоносного полководца Лисандра. и блюстителям традиционного порядка — царям и эфорам пришлось вскоре после окончания Пелопоннесской войны принять решительные меры, чтобы пресечь дальнейший рост его личного могущества. Лисандр покорился державной воле полиса, однако другой видный спартиат Клеарх, тоже составивший себе имя во время Пелопоннесской войны, не побоялся бросить вызов своей общине, утвердившись в качестве тирана в союзном со Спартой Византин. Спартанскому правительству пришлось послать против непокорного полководца целое войско. Вынужденный оставить Византии, Клеарх удалился в Малую Азию и стал вождем одного из наемных отрядов на службе Кира Младшего. Наконец, в Фивах в конце 80-х годов IV в. до н.э. утвердилась у власти олигархия, которая, по существу, была такой же корпоративной тиранией, как и правление афинских «Тридцати». Режим этот, просуществовавший около трех лет (382 — 379 гг.), был свергнут благодаря энергичному выступлению фиванских демократов во главе с Пелопидом. Если язва тирании затронула, таким образом, даже ведущие полисы Эллады, которые лишь с трудом положили предел нарождавшемуся злу, то тем более широким было распространение этого общественного недуга в других районах и городах Балканской Греции, где полисные, республиканские устои были менее прочными, а давление внешних обстоятельств более сильным. Наиболее значительной и интересной в историческом плане была тирания в Фессалии. Оригинальна была ситуация, вызвавшая к жизни фсссалийскую тиранию. В классическую эпоху Фессалия, подобие некоторым другим, по преимуществу аграрным, областям, сильно отставала в своем развитии. В существенных чертах здесь сохранялась архаическая, сложившаяся ещё в послемикенскую эпоху система общественных отношений. Основную массу свободного населения составляли потомки завоеватслей-феесалийцев, покоривших эту область во время великого передвижения племен на рубеже II — I тысячелетий до н.э. Как и у других народов-завоевателей, сохранявших первобытнообщинный строй, захваченная фессалийдами земля составила собственность всего народа, общий фонд, откуда выделялись наделы-клеры для отдельных родов и семей. Фессалийцы — владельцы клеров образовали привилегированную военно-землевладельческую знать, гражданское сословие в собственном смысле, возвышавшееся над двумя другими группами населения — пенестами и периеками. Потомки покоренного завоевателями населения, пенесты были крепостными, обрабатывавшими наделы фессалийцев. Подобно спартанским илотам, они не были собственностью отдельных хозяев, но составляли слой населения, зависимого от общины-государства завоевателей в целом, причем формы этой зависимости регулировались рядом установлений, возможно даже договорного характера. Другую группу неполноправного населения составляли периски — жители периферийных районов, подчиненные фессалийцами и обязанные платить им дань и поставлять вспомогательные отряды. Однако в отличие от пенестов они оставались свободными людьми, сохраняли свое общинное устройство и известную автономию и даже наравне с самими фессалийцами пользовались представительством в Дельфийской Амфиктиопии. В политическом отношении Фессалия представляла собой конгломерат практически независимых общин. В военных условиях эти общины объединялись в более крупные областные союзы, а эти последние — в единый Фессалийский союз во главе с выборным военачальником — тагом. Однако слабое развитие городской жизни и в связи с этим отсутствие такого центра, который мог бы стать носителем прочных объединительных тенденций, обусловили неразвитость и непрочность этого единства, которое после кратковременного периода активности в VI в. до н.э. влачило жалкое существование. Как ни медленно совершался процесс социального развития в Фессалии, все же и здесь в конце концов под его воздействием стали обнаруживаться трещины в традиционном порядке. Решающее значение при этом имели спонтанное расслоение фессаллийских общий и связанное с этим формирование настоящих городских центров. Первое обстоятельство привело к выделению и общинах собственно знати, чья экономическая и политическая мощь основывалась на сохранении преимущественных связен с традиционной родо-племенной структурой: экономическая — на удержании в своих руках клеров, обрабатываемых пенестами, а политическая — на использовании в собственных интересах общинных органов власти. Располагая материальным достатком и поставляя наиболее важный род войска — конницу, это военно-землевладельческое сословие всадников образовало привилегированный слой, противополагавший себя остальной массе простых общинников-крестьян. Последние владели небольшими наделами, которые они обрабатывали собственными силами, служили в пехоте и сохраняли свое политическое значение лишь постольку, поскольку составляли окружение знатных родов. Между тем с развитием городов началось формирование слоя свободных людей — ремесленников и торговцев, и вовсе утративших связь с общинами и потому лишенных политических прав. Оба эти процесса — и разложение общин, и рост городов — создавали объективные предпосылки для развития сословной борьбы. В стране рано или поздно должно было начаться движение неравноправной части фессалийского населения вместо с периеками, а при случае также и с пенестами против засилья родовой знати. Конечно, не приходится отрицать сильнейшего сходства процессов социального развития в Фессалии V—IV вв. до н.э. с тем, что было характерно для остальной Греции в архаическую эпоху. Однако, поскольку это развитие совершалось не в отрыве от остального греческого мира, оно подверглось воздействию ряда внешних факторов, которые ускорили его и сблизили по характеру происходящего с развитием остальной Греции в позднеклассический период. Среди этих факторов надо отметить прежде всего вмешательство посторонних сил — Афин. Спарты, Беотии, македонских царей,— которые, откликаясь на призывы враждующих группировок и используя их в собственных интересах, усугубляли и без того сложную политическую ситуацию в Фессалии. При внешнем содействии быстро привилось использование наемников в решении внутренних споров, а знакомство с критическими идеями новейшей философии Сократа и софистов способствовало скорому вызреванию и на фессалийской почве политиков типа Алкивиада или Лисандра. К концу V в. до н.э. острота социально-политических конфликтов в Фессалии достигла предела, и на юго-востоке страны, в Форах, ситуация разрешилась установлением тирании. Феры были самым развитым в торгово-промышленном отношении городом в этой консервативно-аграрной стране; этим он в значительной степени был обязан своей близости к единственной крупной в Фессалии гавани. Естественно, что противоречия между неполноправной народной массой и господствующей аристократией, равно как и ожесточение угнетенных пенестов против своих господ, должны были здесь достигнуть наибольшей остроты. Опасная ситуация могла еще усугубляться близостью пограничных периекских областей, запятых полуавтономными, неспокойными, всегда готовыми подать пример неповиновения общинами магнотов и фтиотидских ахейцев. Возможно, что переворот готовился ужо и раньше, но первым точно засвидетельствованным тираном Фер был Ликофрон (404 г. до н.э.). По предположению английского исследователя Г. Вестлейка, он вышел из низовобщества, и быть может благодаря успехам на коммерческом поприще. Очевидно, он относился к числу народных вожаков, и его тирания могла быть итогом местного демократического движения. Новый режим быстро набирал силы: в 404 г. Ликофрон уже вел борьбу за первенство и власть во всей Фессалии. Его противниками выступали знатные фессалийские роды. В борьбе с ними Ликофрон ориентировался на союз со Спартой, которая, в свою очередь, в ферской тирании мечтала видеть средство давления на строптивую фессалийскую аристократию. Ликофрону не удалось достичь главной цели — установить свои контроль над всей Фессалией. Однако он сумел добиться ослабления противостоявшей ему аристократической коалиции. Его правление продолжалось, возможно, до конца 80-х годов IV в. до н. э., и он сошел со сцены, обеспечив сохранение власти в Ферах за своим домом. Новый этап в истории фессалийской тирании связан с именем его сына Ясона, при котором тиранический режим в Ферах достиг наивысшего могущества и стал фактором, оказывавшим решающее влияние на политическое развитие всей Фессалии и весьма существенное — на развитие остальной Греции. Энергичные действия Ясона неизбежно должны были привести его к столкновению с тогдашним общегреческпм арбитром — Спартой. В этих условиях правитель Фер проявил большое политическое мастерство. Вступив в союз с враждебными Спарте Фивами и Афинами, он обеспечил себе свободу действий в Фессалии и в конце концов добился объединения всей страны под своей властью. В 374 г. до н.э. Ясон, оставаясь тираном Фер, был избран фессалийским тагом. Вновь созданное ферско-фессалийское государство было основано на политическом дуализме. В своем родном городе Ясон правил как неограниченный владыка, не скрывая и не оправдывая свою власть никаким официальным прикрытием. Его опорою здесь были группа преданных друзей и шеститысячное наемное войско. При этом, однако, полисная организация Фер не была уничтожена, о чем свидетельствуют существование гражданского ополчения н продолжавшийся чекан монеты от имени ферян. В остальной Фессалии Ясон выступал как конституционный вождь — таг. Правда, избрание его в фессалийские таги было им же самим искусно подготовлено, однако воссоздание единого фессалийского союза отвечало интересам всей страны, и население городов в массе своей склонно было поддерживать Ясона. Со сисей стороны, он выказывал уважение к полисной автономии и старался вовлечь фессалийские города в свою политику в качестве заинтересованных партнеров. В гибком сочетании монархического и державного принципов с полисной автономией, в признании за фессалийскими городами известного значения и роли надо видеть свидетельство большой политической мудрости нового фессалийского правителя. Усилиями Ясона новое фессалийское государство скоро превратилось в сильную державу. В его состав помимо собственно Фессалии вошли соседние области; его влияние распространилось даже на Эпир и Македонию. Основой его военной мощи было наемное войско самого Ясона и общефессалийское ополчение, насчитывавшее до 20 тыс. гоплитов и 8 тыс. всадников. Для содержания этого войска периекские общины были обложены большой данью. Ясон намерен был также приступить к строительству большого флота, куда в качестве гребцов он собирался привлечь пенестов. С дальнейшие планы Ясона входило установление фессалийской гегемонии во всей Греции, Удобной формой достижения такой гегемонии, по мысли Ясона, могло стать восстановление руководящей роли фессалийцев в Дельфийской Амфиктионии. По достижении гегемонии в Греции ферский правитель рассчитывал открыть завоевательную кампанию на Востоке против персов. Однако всем этим планам не суждено было осуществиться: в 370 г. до н. э., в самый разгар приготовлений к походу в Среднюю Грецию, Ясон пал жертвой заговора. Смерть Ясона не означала конца ферской тирании. Власть унаследовали его братья. Однако в отличие от Ясона его преемники оказались ые на высоте исторических задач. При них происходит постепенный упадок ферско-фессалийского государства. Причиной этого отчасти была междоусобная борьба за власть, которая разгорелась в правящем семействе. Сначала один из братьев пал от руки другого, а тот был устранен племянником, который, в свою очередь, после 11-летнего правления был убит по наущению собственной жены (358 г. до н. э.). Исполнителями заговора и восприемниками власти стали ее братья, сыновья Ясона, которым суждено было продержаться в Ферах еще несколько лет. Дело в том, что одновременно с вырождением династии шел и другой, более важный процесс — вырождение всей созданной Ясоном политической системы. Правление преемников Ясона являло собою непрерывное сползание в сторону откровенной тирании не только в Ферах, но и в остальной Фессалии, что должно было иметь самые пагубные последствия для всего режима. Пробудившиеся к активности силы оппозиции, прежде всего аристократические роды, обратились за помощью к соседним державам, которые давно уже с тревогой следили за возвышением ферских правителей и теперь были рады поводу вмешаться в фессалийские дела. Неоднократные македонские и беотийские вторжения привели к тому, что власть Леонидов была ограничена областью Фер и учрежден был независимый от них союз фессалийских городов. В 353 г. до н.э. Филипп Македонский совместно со свободными фессалийцами довершил разгром ферских тиранов, и Форы влились в состав опекаемого Филиппом II Фессалийского союза. Именно Филиппу, опиравшемуся на силы объединенных посредством личной унии Македонии и Фессалии, суждено было стать подлинным преемником Ясона, исполнителем его широких политических планов. Тирания на переферии греческого мира. Жизнь греческих колоний в общем подчинялась тем же законам, что и жизнь их метрополии, и в поздиеклассический период эти дочерние поселения также оказались охваченными глубоким социально-политическим кризисом, следствием которого было и здесь повсеместное возникновение авторитарных, тиранических режимов. Все же принципиальное сходство не исключало и известных различий в развитии колоний и метрополий. В греческих колониях с их более подвижной, менее скованной традицией жизнью, с менее устойчивой в силу этого социальной и политической структурой развитие кризисных явлении совершалось даже быстрее, чем в городах Балканской Греции. Велика была при этом стимулирующая роль внешних осложнений: давление враждебной периферии непрерывно ощущалось греческими поселениями, а в моменты внутренних кризисов это давление немедленно превращалось в грозное наступление, что решающим образом ускоряло катастрофу. Это особенное стечение внутренних и внешних осложнений, нередко выпадавшее на долю периферийных полисов, создавало в высшей степени благоприятные условия для утверждения здесь тираний: на периферии греческого мира они возникали быстрее, развивались стремительнее и достигали более полных форм самовыражения, чем в собственно Греции. В качестве характерного примера можно привлечь Сицилию. Для исторического разлития греческих городов Сицилии большое значение имело их вынужденное участие в Пелопоннесской войне в связи с двумя вторжениями афинян (в 427 — 424 и 415 — 413 гг. до н.э.), а затем возобновление борьбы с карфагенянами. Последние, пользуясь взаимным ослаблением греков, в 409 г. до н.э. в широких масштабах начали наступление на греческую часть острова и уже в том же году взяли и разрушили два больших города — Селинунт и Гимеру. Эти войны решительным образом нарушили стабильность сложившегося к концу второй трети V в. до н.э. положения — и в каждом отдельном городе, где полисные, республиканские и демократические принципы только что обрели силу, и в Сицилии в целом, получившей устойчивость под злаком сиракузского верховенства. В самих Сиракузах затянувшаяся и потребовавшая огромного напряжения сил борьба с Афинами резко стимулировала внутреннее развитие в сторону обострения социальных и политических отношений, что нашло отражение, например, и в столкновениях близкого олигархии Гемократа с демагогами Афидагором (в 415 г. до н.э.) и Диоклом (в 413 г. до н.э.), и в окончательном, как представлялось, торжестве радикальной демократии, которая после победы над афинянами добилась проведения важных преобразований в государственном строе Сиракуз (реформы Диокла в 412 г. до н.э.). на деле, однако, оказалось, что этот успех демократии еще больше обострил социальные отношении, углубил противоречия между консервативными и радикальными группировками, что должно было крайне отрицательно сказаться на полисном единстве. Вместе с тем войны, поощрив профессионализацию армии, повысив роль военачальников и вызвав к жизни практику чрезвычайных назначений, содействовали развитию и иных опасных для полиса тенденций. И здесь, как и в городах Балканской Греции, неустойчивость социально-политической обстановки развязала инициативу отдельных честолюбивых политиков, готовых — именно здесь больше, чем где-либо в другом месте,— в случае конфликта с собственной общиной силой отстоять свое право на первенство. И действительно, когда в 408-407 г. изгнанный незадолго до этого Гермократ попытался насильственным путем добиться возвращения на родину, стало ясно, насколько реальна угроза ниспровержения республики и установления тирании в Сиракузах. Гермократ был осужден на изгнание происками своих политических противников — демократов. Сам он в тот момент находился вместе с отрядом сиракузских кораблей у берегов Малой Азии, воюя на стороне Спарты против афинян. Получив известие о своем осуждении, он навербовал отряд наемников и вместе с ним вернулся в Сицилию. Здесь он пополнил свое войско гражданами разгромленных карфагенянами городов и на собственный страх и риск повел войну с финикийскими колониями в западной части острова. Спекуляциями на патриотических настроениях Гермократу удалось привлечь к себе симпатии народной массы в Сиракузах и даже с помощью друзей добиться устранения вождя радикальной группировки Диокла. Однако значительная часть граждан решительно воспротивилась возвращению Гормократа. С помощью своих сторонников Гермократу все-таки удалось проникнуть в Сиракузы, однако на городской площади отряд мятежного полководца был встречен вооруженными гражданами и после ожесточенной схватки весь уничтожен. Путч Гермократа окончился провалом, однако это вовсе не означало, что опасность, нависшая над Сиракузской республикой, миновала. Положение оставалось весьма тревожным и в силу напряженности во внутренних отношениях, и ввиду растущей угрозы со стороны карфагенян. Победа над Гермократом усилила влияние консервативной группировки, что должно было вызвать подозрение у пылких приверженцев демократии, которые теперь не без основания могли опасаться олигархического переворота. При этом у демократов не было недостатка в поводах для критики: малоэффективная внешняя политика делала весьма уязвимыми позиции правящей группировки. Когда в 406 г. до н. э. карфагеняне возобновили свое наступление и осадили Акрагант, союзному греческому войску так и не удалось отстоять этот крупнейший после Сиракуз город Сицилии. II причиной тому была но столько многочисленность вражеского войска, сколько вялая и небрежная манера ведения воины, которой придерживались греческие стратеги. Падение Акраганта повергло в ужас греков Сицилии и вызвало политический кризис в Сиракузах. Инициатором антиправительственного выступления стал, молодой командир, соратник покойного Гермократа — Дионисий. Поддерживаемый влиятельными друзьями, Дионисий на народном собрании подверг уничтожающей критике действия сиракузских стратегов. При этом, несмотря на молодость (ему было всего 25 лет), он показал себя умелым демагогом. Спекулируя на патриотических настроениях и социальных антипатиях низов, шантажируя их угрозами карфагенского нашествия и олигархического переворота, он увлек за собой большинство парода. Прежние стратеги были до срока отрешены от должности, и на их место были избраны другие вместе с Дионисием. Ловкий демагог сумел вскоре дискредитировать и этих своих коллег и добился для себя назначения в единоличные стратеги-автократоры. Затем с помощью провокации он убедил сограждан предоставить ему личную охрану из 600 воинов. Он сам укомплектовал этот отряд преданными людьми и довел его численность до 1000 человек. Опираясь на своих друзей, на телохранителей и на прочих наемников, которых он привлек обещаниями щедрого вознаграждения, поддерживаемый также многочисленными сторонниками среди городских низов, которые ожидали от него радикального переустройства общества, Дионисий прочно утвердился у власти (лето 405 г. до н.э.). До конца жизни он оставался единоличным правителем Сиракуз и, умирая, завещал власть своему сыну — Дионисию Младшему. Авторитарное монархическое положение Донисия было основано, безусловно, на подавляющем превосходстве сил, на которые он опирался,— партии друзей и войска наемников — над гражданским обществом. Однако его политика не была полностью беспринципной, и он умел частичным удовлетворением требований масс и особенно энергичной борьбой с карфагенянами создать некоторое оправдание и даже популярность своему режиму. Впрочем, действия Дионисия против карфагенян на первых порах были не более успешны, чем действия свергнутого им республиканского правительства. Под Гелой он потерпел поражение, чем незамедлительно воспользовались принципиальные противники тирании — сиракузские аристократы-всадники, которые подняли против Дионисия мятеж. Тиран сумел подавить это восстание, однако продолжать войну с карфагенянами было уже невозможно и пришлось заключить мир на условиях, которые продиктовала сильнейшая сторопа (в конце того же 405 г.). Этот мир перечеркнул все державные завоевания, сделанные Сиракузами при старшей тирании и при последующей демократии. Греческие города северо-восточной части Сицилии, равно как и вес общины местных жителей — сикулов, стали свободными и независимыми. Размеры Сиракузского государства были ограничены г. Сиракузами и ближайшей примыкающей к нему территорией. Зато резко возросло могущество карфагенян, которые расширили и консолидировали свои владения на западе острова (с этих пор :аджио говорить о существовании правильно организованной карфагенской провинции в Сицилии) и поставили под контроль все греческие города южного и северного побережья. Военный разгром и последующее политическое уничтожение этих городов означали резкое ослабление греков в Сицилия. Последним оплотом эллинства остались Сиракузы, и было ясно, что исход возобновившегося противоборства карфагенян с греками будет зависеть от способности к сопротивлению именно этого города. Для Дионисия подготовка к новой войне с карфагенянами стала первоочередной задачей. Он понимал, что только в такой войне может найти оправдание дальнейшее существование основанного им режима. Уже в 404 г. до н.э., пользуясь внутренними трудностями Карфагена, он начал наступление на независимые сикульские общины и таким образом денонсировал соглашение с карфагенянами, на которое он вынужден был пойти в 405 г. Новое большое восстание сиракузян на рубеже 404—403 гг. прервало начатую кампанию, но лишь на короткое время. Подавив оппозицию, Дионисий немедленно возобновил наступление на сикульские и греческие города Восточной Сицилии и вел его столь успешно, что к 399 г, до н. э. установил свой контроль над всей этой частью острова. Восстановление сиракузского верховенства в Восточной Сицилии означало создание необходимой политической предпосылки для последующей открытой борьбы с Карфагеном. Одновременно в широких масштабах Дионисием осуществлялась и собственно военная и техническая подготовка к этой борьбе: Сиракузы были обнесены новым кольцом укреплений, было заготовлено большое количество оружия и новых тогда метательных орудий — катапульт, созданы сильный флот (свыше 300 единиц) и многочисленная сухопутная армия. Завершив подготовку, Дионисий в 398 г. до н.э. начал новую войну с Карфагеном, открыто провозгласив своей целью полное изгнание карфагенян из Сицилии. Эта II Карфагенская война продолжалась до 392 г. до н. э. Своей цели в полном объсмо Дионисий достичь не смог: совершенно изгнать карфагенян с острова ему не удалось. Однако его успехи были значительны и приобретения обширны: его держава простиралась теперь далеко на запад острова. Одновременно шло расширение этой державы и за пределами Сицилии, в первую очередь за счет южноиталийских земель. Ведя борьбу с Регием, давнишним врагом сиракузской державы, и с федерацией греков-италиотов, поддержавших Реши, Дионисий сумел добиться исключительных успехов. В 388 г. сиракузский тиран нанес италиотам сокрушительное поражение, а в 386 г. до н.э. был взят наконец и Реши. Таким образом, к середине 80-х годов IV в. до н.э. на западе Средиземноморья сложилась мощная территориальная держава, раскинувшаяся по обе стороны Мессинского пролива. Создавший эту державу сиракузский тиран не снижал своей политической активности и в последующие годы. Правда, в Сицилии, где он еще дважды воевал против карфагенян, ему не удалось добиться новых успехов. В итоге III Карфагенском войны (382— 374 гг. до н.э.) он даже должен был уступить неприятелю часть своих владений на западе Сицилии, и последняя, IV война, которую он вел с карфагенянами в год своей смерти (367/66 г. до н.э.), тоже ничего не изменила в этом отношении. Зато на других направлениях он добился многого. В северных водах его преобладание было безраздельным, о чем свидетельствуют и вывод колоний на побережья и острова Адриатического моря, и глубокое вторжение в Тирренское море, совершенное ради устрашения этрусков. В Южной Италии он расширил свои владения за пределы «носка» Апеннинского полуострова, овладев очень важным городом Кротоном. Наконец, он осуществлял систематическое вмешательство в дела Балканской Греции, действуя здесь на пользу союзной с ним Спарты, но одновременно имея в виду и собственные державные интересы. Созданная усилиями сиракузского тирана держава была тогда, по справедливой оценке древних, самой мощной в Европе. На протяжении нескольких десятилетий это государство играло важную роль в политической жизни античного Средиземноморья, оказывая сильное воздействие на развитие дел на Западе и достаточно ощутимое — на Востоке. Источником прочности этого государства была в первую очередь инициативная внешняя политика Дионисия, который сумел органически связать существование основанного им авторитарного режима с решением большой, жизненно важной для западных греков проблемы — отражения карфагенян. Вместе с тем и во внутренней политике сиракузского правителя можно обнаружить ряд конструктивных элементов, которые сообщали устойчивость его режиму. Весьма продуманной была социальная политика Дионисия. После подавления мятежа сиракузскпх всадников он провел частичный передел собственности: земли и дома мятежных аристократов были конфискованы, лучшие из них тиран подарил своим друзьям и командирам наемных отрядов, а прочие пустил в раздел между остальными сиракузскиыи гражданами и наемниками. При этом состав гражданского общества подвергся существенным изменениям: на место истребленных или изгнанных аристократов пришли так называемые неополиты (буквально «новограждане») — освобожденные на волю и наделенные правами гражданства рабы репрессированных аристократов. Проведение этих мероприятий позволило Дионисию сохранить еще на некоторое время маску народного вождя и придать своему перевороту вид социальной революции. Однако в действительности главным итогом этой «революции» было укрепление основ авторитарного режима, который располагал теперь массой приверженцев и внутри гражданского общества, и за его пределами. Вообще и здесь характерной чертой новой государственной системы был дуализм, сосуществование двух различных политических начал — полисного и монархического. Двойственностью отличалась уже личная власть Дионисия, ибо она базировалась, с одной стороны, на предоставленных ему однажды общиной полномочиях стратега-автократора, а с другой — на силе его личных друзей и наемников, обеспечивавших ему возможность непрерывной узурпации этих полномочий. Но и более широко — в общей социально-политической организации Сиракуз — можно было наблюдать то же сочетание противоположных элементов: старое гражданское общество сосуществовало с новой прослойкой граждан (неополитов) и неграждан (наемников), для которых возможность политической активности определялась их связью с новым авторитарным режимом; наряду с гражданским ополчением выступила новая наемная армия, а рядом с традиционными представительными органами гражданской общины — народным собранием и выборными магистратами — выросла новая монархическая администрация — совет друзей и военно-полицейская бюрократия. Замечательной особенностью политики Дионисия было старание не допустить развития антагонизма между этими, по существу, столь различными элементами, а наоборот, по возможности сплавить их в рамках непрерывного сотрудничества — прежде всего в борьбе с внешним врагом — в единое неразрывное целое. В умении добиваться этого и заключалась сила Дионисия. Однако справедливость требует признать, что конструктивное сотрудничество монархии и гражданской общины ограничивалось при Дионисии лишь рамками державного полиса Сиракуз и разве что ещё г. Локры, остававшегося и при Дионисии на положении привилегированного союзника. За их пределами, но отношению к другим греческим городам, Дионисий вел себя вполне однозначно — как безусловный деспот, и в этом пренебрежении к полисным традициям вис собственного города надо видеть свидетельство политической ограниченности сиракузского правителя, по крайней мере в сравнении с другим знаменитым тираном того времени — Ясоном Ферским. При жизни Дионисия Старшего авторитарный режим в Сиракузах демонстрировал свою силу, однако после его смерти не замедлили обнаружиться и слабости. Преемник Дионисия Старшего, его сын, распутный и слабовольный Дионисий Младший, оказался неспособным сохранить наследие отца. Прекращение наступательных войн привело сиракузскую тиранию к утрате той внешней инициативы и силы, без которых такие системы не могут существовать, и вспыхнувшая в этих условиях дворцовая распря оказалась гибельной для всего режима. Дионисий Младший был сыном Дионисия Старшего от уроженки г. Локры Дориды. Но Дионисий Старший имел детей и от другой жены — сиракузянки Аристомахи. Брат Аристомахи Дион был одним из влиятельнейших соратников Дионисия Старшего. Накануне кончины тирана он безуспешно добивался изменения порядка престолонаследия в пользу своих племянников, а затем продолжал интриги уже прямо против Дионисия Младшего. Последнему удалось на время пресечь происки Диона. Однако изгнанный из Сицилии (в 366 г. до н.э.) Дион не успокоился и в 357 г. до н.э. вернулся обратпо с отрядом наемников. Выступив под лозунгом освобождения сицилийских греков от тирании, Дпон сумел привлечь на свою сторону целый ряд городов, да и в самих Сиракузах его поначалу встретили как освободителя. Не сумевший помешать высадке Диона в Сицилии, а затем его вступлению в Сиракузы, Дионисий Младший ограничился обороной сиракузской цитадели Ортигии. В начале следующего года сатрап, отчаявшись в возможностях продолжать борьбу, бежал в Локры. Он, правда, оставил на Ортигии гарнизон во главе со свопм сыном Аполлократом, но, предоставленный самому себе, этот гарнизон должен был в конце концов капитулировать (355 г. до н.э.). Однако свержение Дионисия Младшего обернулось и для сиракузян, и для остальных сицилийцев худшей стороной. Республиканские традиции в сицилийских городах за полвека непрерывной тирании были сильно ослаблены, и полисы оказались теперь во власти предприимчивых вождей отрядов. В самих Сиракузах также тираны сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, и в этом водовороте еще раз вынырнул на поверхность Дионисий Младший, который в 347 г. до н.э. вторично овладел Сиракузами. К этому времени политический хаос в Сицилии достиг своего предела. Мощная держава, созданная когда-то Дионисием Старшим, совершенно распалась. В каждом отдельном городе у власти стоял свой тиран, у которого, однако, сил хватало лишь на подавление местной гражданской оппозиции и на борьбу с соперниками. Страна, лишенная единства, в любой момент могла подвергнуться нападению врагов-карфагенян, которые давно ужо с пристальным вниманием следили за развитием событий в греческой части острова. В этих условиях представители республиканской оппозиции в Сиракузах обратились за помощью к своей метрополии — Коринфу. Оттуда в 344 г. до н.э. на помощь сицилийцам был отправлен Тимолеонт, убежденный республиканец, доказавший свою приверженность полисным принципам выступлением против собственного брата, когда тот пытался захватить власть в Коринфе. Явившись в Сицилию с небольшим отрядом наёмников, Тимолеонт, действуя необычайно последовательно и энергично. В короткий срок добился исключительных успехов: Сиракузы были освобождены от тирании, древнее республиканское устройство было восстановлено и были приняты меры — в частности, путем приглашения новых колонистов из Греции — к расширению и укреплению сиракузской гражданской общины. Попытки карфагенян прямой интервенцией помешать возрождению Сиракуз были решительно пресечены. Для продолжения борьбы с Карфагеном был создан союз сицилийских городов. В 341 г. до н.э. союзные греческие войска наголову разгромили большую карфагенскую армию. Мир, заключенный вскоре после этого, подтвердил историческое разграничение владений карфагенян и греков (339 г. до н.э.). Покончив с карфагенской опасностью, Тимолеонт вновь обратился против того, что считал главным злом, и довершил искоренение тиранических режимов в остальных сицилийских городах. К 337 г. усилиями Тимолеонта и его соратников мир и порядок в Сицилии были восстановлены повсеместно. Однако достигнуто было по преимуществу внешнее упорядочение, остановить внутренние процессы разложения было невозможно, и спустя короткое время, когда поколение Тимолеонта сошло со сцены, сицилийские города вновь оказались охвачены смутою. Оценивая историческое значение «младшей тирании», следует еще раз подчеркнуть ее тесную связь с кризисом полиса. Позднеклассическпе тирании все были порождены смутным временем и все являлись своеобразными вариантами преодоления смуты. Однако варианты эти были ущербными: господствующим мотивом в установлении и функционировании этих режимов личной власти была каждый раз личная воля узурпатора, как правило исполненная самого низменного эгоизма. Лишь в редких случаях отдельным, наиболее дальновидным властителям удавалось находить более общее принципиальное обоснование созданной ими политической системы. Связывая существование своей власти с решением — хотя бы частичным — какой-либо большой социальной или политической проблемы, они сообщали ей дополнительную устойчивость, но тогда и сама эта власть перерождалась и переставала быть просто тиранией. В отдельных частностях тираны позднеклассического времени были предтечами позднейших владык Греции — македонских и эллинистических царей: в создании сильной единоличной власти, в выработке монархического этикета и культа правителя, в поисках равновесия между монархической властью и гражданской общиной, в стремлении выйти за пределы полиса и построить более обширное территориальное единство. Взятые в целом «младшая тирания» и греко-македонская эллинистическая монархия являют собою два различных исторических типа. В тирании позднеклассического времени надо видеть вариант поиска, который велся только на греческой почве и греческими силами. Этот вариант оказался несостоятельным. Новый вариант — эллинистический — возник благодаря совершенно особой политической ситуации, вызванной державной политикой Македонии, и ни в каком генетическом родстве с тиранией не состоял. Литература: Фролов Э.Д. Предэллинизм на западе: кризис полисной демократии и «младшая тирания» в греческих полисах./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. -М.-.Знание, 1983 - с.257-273Лекция 14: Греческая культура VII IV вв. до н.э.
Религия и мифология. Невозможно назвать область современной культуры — будь то география пли медицина, архитектура или театр, где бы греки не оставили глубокого следа, но особенно велик их вклад в развитие философии. «В многообразных формах греческой философии уже имеются в зародыше, в процессе возникновения, почти все позднейшие типы мировоззрений» (Ф.Энагельс, г. Старое предисловие к «Анти-Дюрингу». — К.Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 20, с. 369.), — писал Ф. Энгельс. Мифология греков была той почвой, на которой выросли не только искусство и литература, но которая до известной степени питала и греческую пауку. Типологически первоначальное греческое мировоззрение и мироощущение не отличалось от всех общинных религий и мифологий мира. Популярность греческих мифов, которую они сохранили и поныне, объясняется отчасти том, что они дошли до нас в художественно-философской обработке величайших представителей греческой литературы и искусства. Греческая религия проходила те же ступени, что и религия других народов. Даже в V в. до н.э. поклонялись где камню, где пальме, в Афинах — оливе, в Додоне — дубам, шелест листьев которых якобы говорил о будущем. Изображения богов сначала были деревянными чурбанами. В народной религии греков встречались боги, сохранившие полуживотный облик: сирены — полуженщины, полуптицы, нереиды и тритоны — полурыбы, сфинксы с женской головой и львиным телом, сатиры, покрытые шерстью, с козлиными рогами и хвостами, кентавры — полулошади и т.п. Но главные боги греков имели уже человеческий образ, хотя пережитки тотемизма видны в их эпитетах — «волоокая Гера», «совоокая Афина», «ликейский (т.е. волчий) Аполлон». Священной птицей Зевса был орел, спутницей Афины — сова, Артемиды — лань, Гермеса — ягненок, бога врачевания Асклепия — змея. В мифе Зевс превращался в быка или орла, Артемида — в лань или медведицу и т.д. Божество земного плодородия греки называли различными женскими имена — Гея, Рея, Деметра и др. В Афинах и других полисах происходили таинства (мистерии), ставившие целью обеспечить плодородие земли, в которых могли участвовать только замужние женщины. Почитали также Солнце, Луну и светила: «волчий» Аполлон был также божеством света с прозвищем «Феб» («блестящий»), его сестра Артемида — богиней Луны; позже некоторые боги отождествляются с планетами. Важную роль играл патриархальный культ предков. Роды вели свое происхождение от богов: существовали мифы о браках богов со смертными женщинами, потомки которых стали основателями знатных родов. У каждого рода, каждой семьи появляются свои святыни — семейный очаг и могилы предков. Община тоже имеет свои святилища — храмы и расположенные иод открытым небом алтари для жертвоприношений, священные рощи и водоемы. Для наблюдения за святилищами и принесением жертв выделяются жрецы; доступ в жрецы был открыт каждому свободному и физически здоровому гражданину. Всякая греческая община имела своего местного бога: Афина покровительствовала Афинам, Гера — Самосу, Артемида — Спарте и т.д. Власть бога сначала не распространялась за пределы его общины, и в случае ее завоевания поражение вместе с ней терпел и ее покровитель: ему переставали приносить жертвы и его святилище нриходило и запустение. Все-таки совсем отвергнуть поверженное божество не решались из опасения мести с его стороны, и статую побежденного бога обычно переносили в храм бога-победителя. Так в древнейшее время в Аттике почитался гигант Паллант, который, согласно мифу, был побежден Афиной в битве между богами и гигантами. Этот миф отразил, может быть, победу Афин над одной из мелких общин Аттики; из имени Палланта возникло прозвище Афины; Афина-Паллада. Слиянием культов божеств объясняется наличие нескольких имен и у других богов: Феб-Аполлон, Вакх-Дионис, Посейдон-Эрехтей и др. Еще с крито-микенской эпохи выделяется группа главных богов, а божества второстепенных общин занимают в сонме богов подчиненное положение. Ко многим из них уже почти не применяли слово «боги», их называют нимфами, демонами, героями, полубогами. В период расцвета полисов общегреческую религию называют олимпийской, по имени горы Олимп в Фессалии, где, по поверью, на снежной вершине в золотых дворцах единой общиной жили все главные боги. По преданию, среди богов также развертывалась борьба за власть[70]. Поколение первых богов свергли олимпийские боги, возглавляемые Зевсом, и олимпийцы стали управлять различными сторонами жизни на земле: Зевс, божество грозового неба, становится царем богов и людей. Его брату Посейдону, первоначально божеству земли, считавшемуся также покровителем коневодства, принадлежит морская стихия, он опекает моряков. Другой брат, Аид-Плутон, управляет подземным царством мертвых и вместе с сестрой Деметрой ведает земным плодородием. Дети Зевса тоже входят в число олимпийских богов: они руководят занятиями людей. Афина, любимая дочь Зевса, обучила смертных ткацкому ремеслу и оливководству; она помогает ремесленникам, ученым, и ее щит или эгида прикрывает людей, склонных к мирным делам. Лук стреловержца Аполлона превращается в лиру (предполагают, что лира произошла из лука, на который натягивали звучащую тетиву), а самого Аполлона чтут как предводителя девяти Муз, бога певцов, музыкантов и предсказателей[71]. Гефест, сын Зевса и Геры, покровительствует кузнечному ремеслу, его жена Афродита, некогда богиня плодородия, становится богиней любви (не только телесной, но и духовной), Гермес, божество горных скотоводов, став вестником богов, помогает путникам на дорогах, торговцам и даже ворам и ростовщикам. Артемида — покровительница охотников, Арес — бог войны, а попечитель виноградарства — Вакх-Дионис (Диониса, однако, аристократы не включали в число олимпийцев). Несмотря на то что олимпийская религия стала официальной в большинстве полисов (в Афинах выступления против нее приравнивались к государственному преступлению), старинные народные верования не были изжиты, а в рассказах о значении и происхождении олимпийских богов в каждой общине бытовали свои мифы, особенно о героях, происходивших, как правило, от союза Зевса со смертными женщинами; в эти сказания часто вплетались воспоминания о действительных событиях далекого прошлого. Мифы, приобретавшие популярность по всей Греции, соединялись в циклы — таким был цикл мифов о подвигах Геракла и сказания о Троянской войне. В связи с развитием международной торговли растет значение общегреческих святилищ; все полисы принимали на себя обязательства защищать такие храмы от нападений. Это делало их земли наиболее безопасными местами для обмена и торговли. Под защиту брались и паломники, направлявшиеся к храмам. Праздники в общегрсческих святилищах, для проведения которых полисы заключали временный мир, сопровождались гимнастическими, художественными соревнованиями и ярмаркой. Философия и наука. Развитие торговли и общегреческих связей привело к появлению письменности, что было важным этапом в развитии греческой культуры. Микенское линейное письмо повсюду (за исключением лежащего на окраине греческого мира Кипра) было забыто, и потребности жизни толкали греков на заимствование подходящей системы письменности. Ею оказалась финикийская, уже достигшая буквенной ступени, но не пользовавшаяся знаками для обозначения гласных. Сами греки называли свой алфавит «финикийскими» буквами. Греческая письменность, передававшая все фонемы языка и ставшая прообразом основных алфавитов Европы, развилась не позднее VIII в. до н.э. В VIII—VII вв. до н.э. в Ионии, самой передовой тогда части Греции, стали быстро развиваться естественнонаучные и математические знания. Появляются медицинские школы, обобщившие опыт многих поколений врачей и сведения, заимствованные с Востока. Математика, развивавшаяся тоже под сильным влиянием восточных культур, уже применяла важное для мореходов учение о подобии треугольников, астрономы составляли таблицы поправок к лунному календарю, пытались предсказывать затмения. Попытка обобщить сведения об окружающем мире привела к появлению философов. Наблюдая за природой, они приходили к выводу о материальности мира и всеобщей связи всех явлений. Основателем милетской философской школы обычно считают выдающегося мыслителя, математика и астронома Фалеса (середина VI в. до н.э.), утверждавшего, что основа мира — вода. Все, утверждал Фалес, возникает из воды и в нее превращается; в самом деле, воду можно обнаружить и во влажном приморском воздухе, и в земле, и в растениях, и в животных. Ученики Фалеса продолжали искать материальную сущность мира: одному из них удалось обнаружить, что вода не является первичной материей, она сама содержит воздух и может быть превращена в пар. Ионийские ученые не признавали нематериальных явлений. Душа, с их точки зрения,— это просто причина поступков и движений. Вещи тоже имеют душу; например, магнит — это душа металла. Другим выдающимся философом был Гераклит из Эфеса (около 544—470 гг. до н.э.). От его сочинения «О природе» сохранились лишь отрывки; по-видимому, Гераклит разрабатывал материалистическую диалектику. Первичной материей Гераклит считал огонь. Окружающий мир — непрерывный процесс движения, подобный воспламенениям и затуханиям огня. «Все течет, все изменяется,— утверждал Гераклит,— В одну и ту же реку нельзя войти дважды». Движение вызвано борьбой противоположностей и строго обусловлено. Многое в учении Гераклита послужило отправным пунктом для дальнейшего развития философской мысли. Материализму и диалектике ионийских ученых противостояли возникшие в «Великой Греции» пифагорейская и элейская философские школы. Об учении Пифагора (около 580—500 гг. до н.э.) сейчас известно мало достоверного. Он создал в Южной Италии религиозно-мистическое сообщество аристократически настроенных мыслителей — Пифагорейский союз. Пифагорейцы отдавали математике предпочтение перед другими науками потому, что она исследует не грубые и неустойчивые явления материального мира, а имеет дело с лишенными материальной оболочки духовными сущностями — числами. Мистике чисел придавалось большое значение: единица считалась всеобщим началом, двойка — вносящей принцип противоположности, тройка в отличие от двойки была началом положительным. Заслугой пифагорейцев можно считать постановку вопроса о количественных закономерностях в природе. Пифагору, например, приписывают установление связи между частотой колебаний струны и высотой звука и на основании этого его считают основоположником теории музыки. В Элее в конце VI в. до н.э. возникает философская школа элеатов, представители которой — Парменид. Зенон и др.— отвергали диалектику ионийцев. Отрицая опыт как источник знания, элейские философы пытались путем логических парадоксов доказать неподвижность мира. В V—IV вв. до н.э. Иония утратила свое ведущее значение. Победа демократии создала (прежде всего в Афинах) новые, неведомые дотоле возможности развития культуры. Пауке и искусству придавали серьезное значение в воспитании полноценного гражданина. Продолжала быстро развиваться математика; успехи ее были важны для торговли, мореплавания и строительства. В V—IV вв. до н. э. были разработаны почти все разделы элементарной геометрии, упорядочен лунный календарь. Гиппократ привел в систему первые медицинские знания. Крушение тысячелетних традиционных устоев, всеобщая политическая и идейная борьба, ведшаяся открыто и не стихавшая на протяжении всего классического периода, привела к краху авторитарного мышления: ничто но принималось на веру, каждое положение надо было доказывать. Ученых в V в. до н.э. уже не удовлетворяло представление о материи как о чем-то едином и неделимом. Философы ищут путей к дальнейшему анализу, к определению мельчайших первичных частиц материи. Первым встал на этот путь друг Перикла, переселившийся в Афины иониец Анаксагор (около 500—428 гг. до н.э.). За основу всего сущего Анаксагор принимал материальные частицы, «семена вещей», обладавшие теми же свойствами, что и сами предметы, но неизмеримо более маленькие. Анаксагор первый высказал предположение, что Солнце и звезды — раскаленные камни, испускающие свет, а Луна отражает чужой свет. Из-за своих взглядов, противоречивших официальной религии, Анаксагор вынужден был покинуть Афины. Вершиной греческого материализма были труды великого естествоиспытателя, математика и философа Демокрита (около 470— 380 гг. до н.э.). Демокрит происходил из отсталого города Абдер на севере Греции. Математическое и астрономическое образование он получил у восточных ученых; он посетил Персию, Вавилонию и Египет. Он побывал и в Афинах, где общался с Анаксагором, Сократом и другими выдающимися мыслителями того времени. Результатом путешествий была книга «Большой мирострой». Демокрит был подлинным энциклопедистом; он написал ряд математических, астрономических сочинений, а также работы по истории, этике, биологии и психологии, по прикладным дисциплинам — технике и медицине, музыке, ораторскому искусству. От его сочинений сохранилось лишь около 800 фрагментов, разбросанных в виде цитат в сочинениях его противников, приводивших вырванные из контекста фразы Демокрита, чтобы опровергнуть его. Демокрит первый ввел в науку понятие атомов (первотелец), неделимых частиц материи. Согласно Демокриту, в мире нет ничего, кроме атомов и пустоты. Все атомы неизменны, неделимы, но атомы различных тел различаются формой и размером. Атомы огня, например, очень малы и шарообразны: они вечно движутся и, попадая в промежутки между другими атомами, приводят их в движение. Земля, воздух, вода — смесь различных атомов. Когда одинаковые атомы встречаются, образуются тела. Разница между телами объясняется не только различием формы входящих в них атомов, но и плотностью атомов и порядком, в каком они соединяются друг с другом. При увеличении промежутков между однородными атомами твердая материя становится жидкой, а дальнейшее разрежение превратит ее в газ, как при нагревании воды. Демокрит считал, что в основе познания лежат ощущения.Однако чувства дают нам лишь искаженное, «незаконнорожденное» познание. То, что одному кажется светлым, другому представляется темным. В действительности существуют лить атомы и пустота. Когда мы видим, обоняем, осязаем или пробуем что-либо на вкус — это атомы, отделяющиеся от поверхности тел касаются наших органов чувств. Если форма их острая, у нас создается впечатление острого вкуса, цвета или запаха, а если атомы круглые, то и ощущения от них мягче. Только проверяя показания чувств выработанным в себе разумом, можно исключить ошибку, получить познание истинное. Демокрит считал, что нет явлений без причины: природа и история не имеют цели, но все события обусловлены. В учении его не оставалось места для вмешательства сверхъестественных сил в явления мира. Материя вечна, утверждал он, и ее возникновение не нуждается в объяснении: объяснять надо только изменения, а это возможно без привлечения веры в богов. «Малый мирострой» Демокрита был посвящен происхождению и истории человека. Демокрит считал, что жизнь на земле произошла путем самозарождения («мухи, говорил он, заводятся в гнилом мясе, а черви — в иле»). В результате приспособления к условиям жизни и выживания наиболее приспособленных существ возник человек, но на нем развитие не должно остановиться. Причиной объединения людей была нужда: другим способом они не могли бы защитить себя от превосходящих их силой диких животных. Эта же необходимость вызвала и появление речи. Сперва люди обозначали предметы различно, потом, сговорившись, приняли общее название для вещей. Сговаривались люди, жившие по соседству, поэтому и сейчас сохраняются разные языки. Потребности общественной жизни вызвали появление нравственности. Хотя человек и стремится избегать страданий и получать удовольствия, но, умея рассчитывать будущее, он должен иногда жертвовать своими радостями. Быть дурным в конечном счете невыгодно, разумнее подчинять свои интересы нуждам государства и соблюдать законы. Даже бедность в демократическом государстве следует предпочесть богатству в монархическом. Если Демокрит признавал объективный характер нашего познания и вытекающую из него общеобязательность достигнутых выводов, то другое философское направление, возникшее в тот же период, утверждало, что истин может быть столько же, сколько существует людей. Представители этого направления — софисты (буквально «мудрецы») учили доказывать любое положенно. Первые философы действовали в узком кругу друзей. Софисты же, странствуя из города в город, набирали себе учеников, которые вовсе не собирались стать учеными, а знакомились с науками для того, чтобы легче было завоевать популярность и успешнее заниматься государственной деятельностью. За высокую плату софисты обучали их тому, что, по их представлениям, было необходимо общественному деятелю, — ораторскому искусству, умению вести спор («делать слабые доводы сильными»), знаниям о государстве и нравственности. Наибольший успех софисты имели в тех полисах, где карьера политического деятеля зависела от успеха его выступления в народном собрании. Богатые Афины привлекали софистов со всех концов Греции. Земляк и современник Демокрита Протагор учил в Афинах, что «человек есть мера всех вещей». «Один и тот же плод,— учил Протагор,— для одного человека может быть сладким, а для другого кислым. Общих для всех истин нет; правильно то, что кажется большинству». Софист Горгий шел дальше. «На самом деле не существует ничего, а если бы что и существовало,— утверждал он, — это невозможно было бы познать». Для софистов характерны умение находить противоречия в устоявшихся представлениях, включая религиозные, и интерес к законам человеческого мышления. Они докалывали, что существующие установления — не божественны, а суть лишь соглашение между людьми, которое можно и нужно исправлять. Софист Антифонт, например, отрицал изначальное различие рабов и свободных, говоря о равенстве всех людей «по природе». Совсем с иной, этической точки зрения критиковал традиционные взгляды замечательный афинский мыслитель Сократ (409—399 гг. до н.э.). Сократ презирал наемных учителей мудрости и в отличие от них никогда не имел своей школы и не брал вознаграждения. Он даже не хотел записывать своих мыслей: от него не осталось ни одного сочинения. Учение Сократа известно нам из книг его учеников — Платона, который нередко вкладывал в уста учителя собственные идеи, и Ксенофодта, записавшего его беседы спустя много лет после смерти философа и, по-видимому, недостаточно точно. Эти обстоятельства явились отчасти причиной резких различий в оценке философии Сократа современными учеными. Сократ, по выражению римского оратора Цицерона, «свел философию с неба на землю», с кафедры на рыночную площадь. Прикидываясь простаком, который хочет поучиться мудрости у образованных людей, Сократ ходил но улицам и площадям Афин, заводил беседы, собирал вокруг себя толпы слушателей, стремясь своими вопросами заставить собеседника самого прийти к подсказанным ему выводам. Он говорил: «Подобно тому как акушерка помогает рождению ребенка, так и я помогаю рождению истины». Идя от общего к частному, Сократ исследовал, что прекрасно, а что безобразно, что справедливо, а что нет, что полезно, а что бесполезно: всякий человек способен осмыслить жизнь во всех ее проявлениях, для этого достаточно разрушить установившиеся неверные представления и условиться о том, что мы подразумеваем под тем или иным понятием. Счастье, говорил Сократ, зависит от добродетели, а добродетели надо учить. Ни один человек не откажется от счастья, если будет знать, как его достигнуть. Пороки проистекают от незнания путей к добродетели, т.е. от невежества. Призыв к нравственному совершенствованию, последовательный рационализм, вера в силу разума — вот наиболее привлекательные черты учения Сократа. В отличие от позднейших философов-идеалистов Сократ основное место в познании истины уделяет разуму, а не божественному внушению и в отличие от софистов считает, что поведение человека должно быть подчинено законам этики (нравственности), а не субъективным представлениям отдельных людей. Он стремился возбудить мысль, но не утверждал, что знает все ответы: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Сократу важна была критика традиционной полисной морали. Он сравнивал себя с оводом, непрерывно жалящим могучего, но обленившегося коня — афинский народ, не давая ему желанного покоя. Сократ считал, что во главе государства должны стоять люди, специально подготовленные для управления, а не те, кому случайно выпал жребий или кто, подобно софистам, сумел ловкими речами обойти народ. Сократ не скрывал своего отрицательного отношения к существовавшей демократической организации Афин, но во время господства олигархов он, рискуя жизнью, отказался содействовать террору «Тридцати», среди которых был и один из его учеников — Критий. Аристократические симпатии Сократа привели к тому, что после восстановления демократии его привлекли к суду. Независимое поведение Сократа на суде, нежелание отказаться от проповедуемых им взглядов предрешили приговор. В последнем слове Сократ сказал: «Присуждая меня к смерти, вы думали избавиться от обличителя. Умерщвляя людей, вы не избавитесь от порицания. Такой способ защиты ненадежен. Гораздо лучше другой способ: не затыкая рта другим, стараться самим быть как можно лучше». Сократ отказался сохранить себе жизнь ценой бегства из Афин. Подчинившись приговору суда, он выпил ядовитый сок цикуты. Несмотря на то что Сократ сумел обосновать рационалистическую этику, не опирающуюся на религию, что его индуктивный метод в определении этических понятии сыграл большую роль в развитии логики, он не хотел исследовать, откуда взялись те общие понятия, тот сум», который он так прославлял. Этот вопрос он тщательно обходит. Направление, в котором развивалось его учение, было безусловно идеалистическим, и в работах его учеников поиски обоснования нравственных законов перерастают в богоискательство, в поиски разума вне человека. Одним из величайших философов древности был ученик Сократа Платон (427—348 гг. до н.э.). Он происходил из знатного афинского рода, получил хорошее образование, писал стихи и собирался заниматься политической деятельностью. Казнь учителя, однако, потрясла Платона. На смерть Сократа он откликнулся своим самым значительным в художественном отношении произведением — «Апологией» (по-гречески «Оправдание»), в котором содержатся две блестящие защитительные речи, будто бы произнесенные Сократом во время суда над ним. К «Апологии» примыкают диалоги «Критон» и «Федон», рассказывающие о последних днях и смерти Сократа. Образ Сократа встает перед нами как живой, однако мысли, развиваемые в этих диалогах (особенно в «Федоне»), едва ли принадлежали учителю Платона, После гибели Сократа Платон пришел к выводу, что все существующие государства безнравственны, и решил создать проект государства справедливого, которое он надеялся учредить, убедив в преимуществах своего плана какого-нибудь монарха. Чтобы собрать материал для своего проекта, Платон отправился в путешествие: он хотел познакомиться с государственным устройством соседних стран. Платон путешествовал 12 лет, посетил Египет, Киренаику, Южную Италию, Сицилию. В Египте Платона заинтересовало наследственное разделение труда между сословиями, в Великой Греции — союзы пифагорейцев, объединявшие местных аристократов. Вернувшись, Платон основал в Афинах, в роще героя Академа, свою школу, которая стала называться Академией. Основным предметом в этой школе была математика. Рассказывают, что над своим домом Платон написал: «Да не войдет сюда никто, не знающий геометрии». Прежде чем заниматься философией, считал Платон, надо изучить арифметику, геометрию, гармонию и астрономию. Из школы Платона вышли многие выдающиеся ученые IV в.: доказавший шаровидность земли астроном Евдокс, автор «Начал» геометр Евклид, великий философ Аристотель и др. Само слово «Академия» стало нарицательным и употребляется сейчас для обозначения наиболее авторитетных научных учреждений. В годы преподавания в Академии Платоном написаны его основные философские диалоги. Хотя свои мысли Платон по-прежнему влагает в уста Сократа, ясно, что от его учения в этих диалогах ничего не осталось. В основе философии Платона лежало учение об идеях (греч. «виды», «общие свойства»). Ранние греческие философы не могли объяснить возникновение накопленных человеком общих понятий. Как и откуда берутся обобщения,— вит вопрос, который стремился разрешить Платон. Истинной сущностью, «идеей» каждой вещи, по его мнению, является ее вечная форма, некая абстракция, которая характеризует и саму вещь, и её свойства и позволяет отнести предмет к данному «виду». Есть «идея человека», «идея животного», хотя нельзя встретить пи человека, ни животного «вообще», не имеющего каких-либо только ему присущих свойств и особого названия. Платон считал «идею» одновременно и причиной возникновения вещи или явления, и образном, целью, к которой они стремятся. Идею вещи нельзя исследовать опытом, ее можно попять только разумом, отбрасывая все материальное, постигаемое чувствами. Логические категории, которые исследовал еще Сократ, у Платона превратились в нематериальные сущности, живущие своей жизнью. Материальные предметы стали как бы тенями идей, искажающими, как всякие тени, свой прототип. По Платону, полностью постигнуть идеи может только бог, люди же воспринимают их лишь частично. Желая познать идею, человек стремится стать причастным богу. Теория познания у Платона неотделима от его учения о душе. Душа для него — посредник между «идеями» и чувственно воспринимаемым миром. Душе человека свойственно предаваться размышлениям, т.е. стремиться к вечному «миру идей». Однако кроме ума ей присущи также страсти и вожделения (Платон считает вместилищем ума голову, страстей - сердце, а вожделений — печень). Души людей не равноценны: одни влекутся к «миру идей», у других «крылья ломаются в полете»: они довольствуются представлениями, почерпнутыми из материального мира. Платон примыкает к пифагорейскому учению о переселении душ и утверждает, что душа, не познавшая истины, не примет человеческого образа. Душа человека с самого его рождения питается воспоминаниями о мире идей, о том времени, когда она «сверху смотрела на то, что мы называем теперь существующим, и ныряла в действительно сущее». С помощью памяти человек становится как бы божественным. Свое учение о государстве Платон тоже создает, руководствуясь умозрительными соображениями. Проект идеального государственного устройства Платон дал в диалоге «Государство». Все жители должны быть разделены на три сословия: принадлежность к ним определяется качеством души. Те, у кого преобладает ум, составляют группу философов, управляющих государством. Они должны руководствоваться размышлениями и воспоминаниями о мире идей. Люди, души которых лишены этих воспоминаний, не могут быть допущены к управлению, так как ни воспитание, ни науки не могут замолить этого важнейшего душевного качества. У второго сословия — стражей — в душах преобладают страсти. Их добродетель — мужество, и они посвящают себя защите государства. Добродетель третьего сословия — благоразумие: его задача — удовлетворять потребности высших групп. Высшие классы, как некогда в Спарте, должны жить коллективным бытом, не иметь ни индивидуальной собственности, ни семьи (жены переходят в коллективное владение; на особых надзирателей возлагается забота о том, чтобы потомство было здоровым). Впоследствии, после неудачных попыток внушить свои идеи сицилийским тиранам Дионисию I и Дионисию II, Платон переработал свой план образцового государства, поняв его нереальность. Но и новый его проект, изложенный в одном из последних диалогов («Законы»), был не более осуществим. Государство должно было лежать как можно дальше от моря, чтобы не быть связанным с торговлей. Отказавшись от мысли совсем запретить деньги (в «Государстве» он предлагал именно это), Платон рекомендует по возможности ограничивать денежное хозяйство. Торговцев и ремесленников следует лишить гражданских нрав, число граждан не должно возрастать. В основу общественной жизни должны быть положены музыка, астрономия, математика и старинные религиозные установления. Разработанная Платоном идеалистическая теория познания преграждала путь единственно плодотворному методу исследования мира — посредством опыта и наблюдений. Но среди его учеников были люди, видевшие слабость теории «идей». Самым выдающимся из них был уроженец г. Стагира, сын придворного врача македонского царя Аминты Аристотель (около 384—322 гг. до н.э.). Около 20 лет Аристотель учился у Платона в Академии и был одним из его ближайших сотрудников, После смерти Платона его старшие ученики сблизились с пифагорейцами, увлеклись мистикой чисел и вопросами религии. Аристотель покинул Академию, уехал из Афин, а позже несколько лет был воспитателем наследника македонского престола Александра. Вернувшись в Афины богатым прославленным ученым, уже пожилой Аристотель основал в гимнасии, посвященном Аполлону Лакейскому, школу, получившую по имени гимнасия название Ликей. Слава школы Аристотеля вскоре затмила славу Академии, и ее латинизированное название «Лицей» в новое время стало нарицательным. Преподавание в Ликее было двух типов: для юношей, стремившихся получить общее образование, но не готовивших себя к научной деятельности, Аристотель читал лекции по этике и риторике (красноречию), прогуливаясь по аллеям прекрасного сада, примыкавшего к Ликею. Поэтому учеников Аристотеля называли также перипатетиками (от греч. перипатейн — «прогуливаться»). Кроме этого зксотерического («наружного») обучения Аристотель проводил утренние часы со своими ближайшими эсотерическими учениками (буквально теми, кто занимался «внутри», «за дверями.»). Эти ученики были его друзьями и сотрудниками, и с ними Аристотель изучал физику, метафизику, историю и естественные науки. Аристотель был великолепным организатором ц умел выделить каждому ученику посильный участок научной работы. Во главе Ликея Аристотель оставался около десяти лет; написанные им и его школой книги носят поистине энциклопедический характер. Его ученики собирали сведения по зоологии, и ботанике, космогонии и физиологии, истории, экономике, этике, поэтике и другим наукам, а сам Аристотель приводил эти сведения в систему и писал обобщающие работы. По-видимому, он давал свое имя и некоторым составленным учениками трудам, которые он просматривал: иначе невозможно объяснить, что в каталоге Александрийской библиотеки под именем Аристотеля значилось почти полтораста произведений, каждое из многих свитков. Если верить традиции, Аристотель переписывался или, во всяком случае, сохранял связь со своим прославленным учеником Александром Македонским и возлагал большие надежды на успешное завершение его восточного похода. Когда после смерти Александра (323 г. до н.э.) в Афинах пришла к власти антимакедонская партия, против Аристотеля возбудили судебное дело. Ему пришлось, опасаясь судьбы Сократа, спешно бежать из Афин на Эвбею, оставив в Ликее всю библиотеку и рукописи сочинений. На следующий год он умер. Из философских произведений Аристотеля едва ли не самое важное место занимают книги, посвященные логике — науке о правильных способах мышления, об искусстве строить умозаключения и опровергать ложные доказательства. Аристотель считал логику введением в философию, и сделанные им определения логических понятий но утратили своего значения и до сего дня. Целую группу философских трактатов Аристотеля составляет так называемая «Метафизика» («после физики»). Название возникло уже после смерти Аристотеля и обозначало лишь расположение указанных трактатов в собрании сочинении Аристотеля. Но впоследствии это послужило поводом обозначать словом «метафизика» философию вообще — в отличие от экспериментальных наук. В «Метафизике»), как и Б других работах, Аристотель уделил основное место систематизации материала и точному определению терминов. Но философские категории Аристотель рассматривает абсолютно, а не в движении, поэтому в современной философской терминологии метафизическим называют метод, противостоящий диалектике. Аристотель но признавал воспоминания о «мире идей» источником наших знаний и не считал, что идеи предшествуют чувственно воспринимаемым предметам, существуя отдельно от них. Идеи, рассуждает Аристотель, бывают общие и частные. Стало быть, каждому предмету присуще несколько идей; идея данного предмета, идея вида, к которому данный предмет относится, идея рода подобных вещей и т.д. Получается, что идей значительно больше, чем предметов; но если идеи — это сущность вещей, то их число не должно превосходить числа предметов. Методом приведения к абсурду Аристотель доказывал невозможность существования идеи вне и независимо от предметов. Аристотель критикует и теорию познания Платона. Наши ощущения, утверждает Аристотель, отличаются достоверностью, допуская лишь незначительные ошибки. Нельзя, как это делает Платон, отделять материю от формы; для того чтобы материя обрела соответствующую ей форму, требуется энергия, т.е. действие, осуществление возможности. Форму, к которой стремится материя, Аристотель называет энтелехия («действительность», «свершение»). Хотя эта форма и заложена в самой материи, она далеко не всегда может быть достигнута, Чаще всего мы видим вещи только на пути к энтелехии, и, чтобы постигнуть истинную сущность вещей, надо наблюдать материальный мир в развитии. Уже в семени, утверждал Аристотель, предопределена возможность возникновения дерева и его будущая форма. Основываясь на наблюдении, можно приблизиться к пониманию конечной формы — энтелехии. Но, справедливо включая наблюдение и опыт в процесс познания, Аристотель выдвигал форму на первое место. Чтобы объяснить причину движения материи именно к данной форме, Аристотель вводит понятие верховного разума, «формы всех форм», т.е. возвращается к платоновскому тезису о неизменной божественности. Философия Аристотеля объединяет некоторые черты ионийских материалистов и идеализма Платона. Это прослеживается на примере его трактата «О душе». Душа (псюхэ), по Аристотелю, — форма, которую стремится принять тело и с которой оно неразрывео связано. Животные части души видают питанием тела, произведением потомства, аффектами, ощущениями — всем, что отличает человека от мертвого тела. Эти части гибнут, когда умирает человек. Но сеть часть души, не подверженная смерти. Это — ум, который появляется только на определенной ступени развития человека. Так как ум не рождается вместе с телом, то его существование не ограничено длительностью человеческой жизни. Мышление возникает на основе ощущений, но ум в силу своей нематериальности может познать и то, что непричастно материи. «Поэтика» Аристотеля, дошедшая не полностью, содержит систематическое исследование словесного искусства. Здесь многое, например определение трагического, непревзойдено и сейчас. Общая эстетика Аристотеля связана с его учением о психологии; причина возникновения искусств — подражание природе, но при этом человек создает повое, то, чего в природе не было. Искусство предназначено обобщать наблюдения: автору, художнику предстоит найти и показать вероятное, но не необходимое (последнее — сфера науки). Произведение искусства должно доставлять удовольствие; для него характерны порядок, соразмерность и определенность, иначе произведение искусства будет невозможно воспринять. Например, слишком большой памятник невозможно охватить взглядом, а слишком маленький трудно заметить. В отличие от Платона Аристотель отводит искусству важную воспитательную роль. К вопросам нравственности Аристотель подходил в основном с материалистических позиций. Цель правильного поведения человека, по Аристотелю,— достижение блаженства, а условием достижения этой цели является разумная деятельность. Добродетели вытекают из правильных привычек, и воспитание должно сводиться к их выработке. Природа, утверждает Аристотель, вложила в каждое существо естественное чувство любви к себе. Если это чувство не чрезмерно, то в нем нет дурного, оно не препятствует доброму отношению к другим людям. Любя их, мы заботимся о себе, ибо приобретаем друзей, без которых жизнь невозможна. Любовь к себе должна быть разумная: в себе надо любить не внешность, не желудок, а разум. Такая любовь не исключает ни воздержания от чрезмерных наслаждений, ни даже самопожертвования. Ведь разумный себялюбец предпочтет непродолжительное счастье героического подвига длительному и тягостному прозябанию. Лучшая часть нашей души — та, что размышляет над неизменными принципами, а для этого необходим досуг, свобода от повседневной суеты. Поскольку ни военная, ни политическая деятельность не оставляют досуга для созерцательной жизни, они неспособны дать истинного блаженства. Истинно разумная жизнь, следовательно, не доступна ни бедному человеку, пи человеку, обремененному общественными обязанностями. Свои взгляды на общественную жизнь Аристотель изложил в книге «Политика». Государство (полис) должно обеспечивать своим гражданам возможность жить счастливо. Человек по природе — животное общественное, и с начала своей истории люди объединялись в семьи, а семьи — в селения. Но только государство является такой формой объединения, которая имеет все необходимое для самостоятельного существования (автаркии) и может обеспечивать людям благосостояние и защиту их собственности. Рабы не входят в это объединение. Аристотель не сомневается в справедливости и полезности рабства. Он считает рабов породой людей, тело которых пригодно к труду, а разум годится только на то, чтобы понимать приказания. Деление общества на рабов и свободных, по мнению Аристотеля, естественно, ибо они неравны «по своей природе». Разбирая вопрос о наилучшей форме государства, Аристотель подходит к этой проблеме, основываясь на анализе известных ему систем государственного управления. Аристотель и его ученики составили описание 158 государственных устройств — «политий», из которых до нас дошла только «Афинская полития». Аристотель пришел к выводу, что ценность государственного строя не определяется количественным соотношением, правителей и управляемых: независимо от того, правит ли один человек (монархия), немногие (аристократия) или представители большинства (демократия), благополучие граждан определяется тем, какое число граждан обладает добродетелью и способно, правя, считаться с общим благом, а не только с собственными интересами. Если личные цели превалируют над общественными, монархия переходит в тиранию, аристократия — в олигархию, демократия — в охлократию (господство толпы). Житель охваченных политическим кризисом Афин IV в. до н.э., Аристотель хорошо видел все недостатки рабовладельческой демократии и сумел ярко показать непримиримость интересов бедняков и богатых. Ни те, ни другие, считает он, не могут прислушаться к голосу разума. Одни неспособны к подчинению: живя в благоприятных условиях, они становятся наглецами и мерзавцами. Другие привыкают к унижениям, неспособны властвовать и легко подчиняются состоянию, близкому к рабству. Одни исполнены зависти, другие — презрения. Только люди, занимающие «среднее положение» (не слишком бедные и не слишком богатые), но стремятся ни к захвату чужого добра, ни к чрезмерному угнетению своих сограждан. На них и должно опираться государство. Вопрос о том, какую фирму государства следует признать наилучшей, решается, по Аристотелю, в зависимости от конкретных условий каждого полиса. Совершенство государства зависит от степени развития его граждан, никакие перевороты не могут здесь ничего изменить. Разбирая все известные ему конституции варварских и греческих государств, Аристотель пытается повсюду выделить «относительно наилучшие формы» и на основе их спроектировать «условно образцовое государство». Управление в нем должно быть поручено старшему поколению, как наиболее опытному и мудрому, а младшему надлежит защищать государство. Подобно тому как в человеке душа играет более важную роль, чем тело, так и в государстве люди размышляющие имеют больше значения, чем те, что обеспечивают материальные потребности. Гражданские права следует предоставить только мыслителям и тем, кто защищает родину. Эти люди не должны заниматься ни ремеслами, ни торговлей, ни даже земледельческим трудом, ибо те, кто стремится к выгоде, не обладают досугом и лишены необходимых для свободного человека добродетелей. Младшим современником Аристотеля (вторая половина IV в. до н.э.) был Диоген из Синопы, по прозвищу «собачий» (киник)(Отсюда наши «циник», «цинизм».), задавшийся целью разоблачать «фальшивую монету» человеческих цепностой. Облачившись в рубище нищего, отказавшись от всякого имущества, кроме грубого плаща, посоха и кошеля для подаяний, он называл себя «гражданином мира» (космополитом), разоблачал ложную мудрость всех философов и требовал от человека самодостаточности, безразличия к страданиям и страху смерти. По преданию, он ходил по Афинам с фонарем среди бела дня, говоря: «Ищу Человека». Диогену приписывалась пародийно-утопическая «Полития», где в подчеркнуто вызывающей, грубой форме развивалось его учение. Литература, театр. Началом греческой литературы принято считать приписываемые Гомеру поэмы «Илиада» и «Одиссея». Высокое искусство их составителя заставляет предполагать длинный путь литературного развития, предшествовавший их появлению. Известно, что греки создавали и другие эпические произведения, а кроме того, еще до появления письменности существовали трудовые и любовные песни, басни и поговорки. В VIII в. до н.э. в Беотии, недалеко от горы Парнас, жил крестьянский поэт Гесиод. Он великолепно знал древний эпос, многие мифы, сказания, басни. Это пригодилось для его «Теогонии» (поэмы о происхождении богов), написанной метром гомеровских поэм. Еще больше прославила Гесиода поэма «Работы и дни», впервые отразившая личность и жизнь самого автора. Поэт рассказывает о своем отце, о брате, который, подкупив судей, отнял у Гесиода его надел, советует, как поступать в подобных и иных случаях жизни, приводит поучительные примеры из мифологии, дает рекомендации по земледелию, мореплаванию и т.д. В греческом языке не было ясно ощутимого силового ударения, а только мелодические тоны. Поэтому стихосложение было основано на счете повторяющихся групп (стоп) из долгих и кратких слогов. Стихотворная форма поэм Гомера и Гесиода — медленный мерный шестистопник (гекзаметр). Элегический[72] дистих (двустишие) был дальнейшим развитием гекзаметра: каждая первая строка дистиха по размеру та же, что у Гомера и Гесиода, но цезура (пауза) в каждой второй строке придает стиху большую напряженность. С начала VII в. до н.э, элегический дистих становится излюбленным размером поэтов, воспевавших как военные подвиги современников, так и личные переживания (Тиртей, законодатель Солон, Феогнид и др.). Элегический дистих явился переходом к собственно лирическим метрам, с более сложным ритмическим рисунком и частой сменой двух- и трехсложных стоп. Стихи исполнялись нараспев под аккомпанемент простейшего музыкального инструмента — лиры (отсюда и название жанра) — либо одним певцом (мелнческая поэзия), либо хором. Появление новых поэтических форм и стихотворных метров, которым суждено было оказать большое влияние на развитие европейской поэзии, связано с именем величайшего греческого лирика Архилоха. Он был сыном рабыни и жил в середине VII в. до н.э. на о-ве Парос. В своих стихах Архилох рассказывает о годах наемничества, скитаниях на чужбине, о неудачной любви. Архилох не боится касаться запретных тем, он с вызовом заявляет:Расширив круг тематики, Архилох стал использовать и новые двусложные метры: хорей и ямб — трехсложная стона зачастую кажется ему слишком тягучей. Ямб употреблялся в народной поэзии и раньше — для сочинения насмешливых, часто непристойных стихов, и поэт, придерживаясь традиции, разрабатывает жанр короткого издевательского стихотворения, которое впоследствии получило название эпиграммы (В древности это слово означало «надпись».). Иной характер носило творчество поэтов с о-ва Лесбос, живших на рубеже VII и VI вв. до н.э.,— Алкея и Саффо. Алкей был аристократом и в своих «песнях мятежа» призывал к борьбе с демосом. Алкей сравнивал охваченную гражданской войной Митилену с кораблем в бурю:
В этой так называемой Алкеевой строфе двух- и трехдольные стопы причудливо переплетаются. Поэтесса Саффо была далека от политической борьбы. Она сочиняла гимны в честь богини любви Афродиты, свадебные песни, воспевала красоту и наряды своих учениц (Саффо руководила школой девушек-аристократок). Аристократические поэты конца VI в. до н.э. уже не надеялись противостоять наступлению демоса, естественным казался им уход в личную жизнь. В этот период особенно прославился поэт Анакреонт, которому так много подражали, что сейчас уже нелегко выделить подлинные его стихи. Анакреонт представляется нам жизнелюбивым старцем, воспевающим легкую любовь, женскую красоту или радости дружеской пирушки. Важнейшим достижением греческой культуры было создание театра. Победившая демократия способствовала росту общественного значения театра как наиболее массового из «мусических искусств»( От слова «муза».). Лучшие поэты эпохи хотели обращаться ко всему народу. Возникновение греческого театра связано с культом бога Диониса и праздником в его честь — дионисиями. Они издревле сопровождались пением дифирамба — хвалебной песни в честь бога, исполняемой запевалой (корифеем) и хором ряженых, одетых в костюмы козлоногих спутников Диониса — сатиров. Содержание песни первоначально сводилось к рассказу о страданиях Диониса, которого заковывали в цепи, убивали и разрывали на части враги, но он освобождался от окон, воскресал и, подобии возрождающейся весной природе, одерживал победу над смертью. Страсти Диониса представляли в лицах. Красивый мужчина изображал Диониса, иногда даже отвечал хору, вмешиваясь в постно. Он был прообразом будущего актора. Салю игрище из-за костюмов хористов, одетых в козлиные шкуры, называли трагедией («песней козлов»). При Писистрате культ Диониса стал в Афинах государственным, для представлений в честь бога отводят ровное место — театр (по-гречески «зрелище»). В окружающих скалах вырубали скамья для зрителей (амфитеатр). Площадку, на которой выступал хор, стали называть орхестра, позади орхестры поставили палатку для переодевания актеров — скенэ (отсюда наше «сцена»). Впоследствии вместо палатки стали строить постоянное каменное сооружение, на стене которого, обращенной к зрителям, вешали декорации. С победой демократии в Афинах театр начинает меняться. Наряду с мифом о Дионисе появляются трагедии о других богах и героях, а начиная с V в. до н.э.— и на темы современной истории («Падение Милета», «Персы»). К этому времени театр стал поистине массовым. Амфитеатр строили в расчете на все мужское населенно полиса. Афинский театр вмещал 17 тыс. зрителей, а были и значительно большие. Такие масштабы определяли своеобразную форму подачи текста, отличную от принятой в нашем театре. Драматурги умели заставить зрителя напряженно следить за ходом разыгрываемого сюжета, но чтобы все было ему слышно и понятно; поэтому много места отводилось партиям хора, который, дружно скандируя, пояснял все, что перед этим разыгрывали актеры, доносил до зрителя смысл происходящего и идею автора. Из задних рядов огромного амфитеатра фигурка актера казалась до смешного маленькой. Это старались исправить тем, что актеры выходили на орхестру в особой обуви, котурнах, благодаря очень толстой подошве увеличивавших рост человека. Так как мимику все равно не было видно, трагический актер надевал маску с горестно опущенными уголками губ, расширенными от ужаса глазами, распущенными волосами. Выступая, актер больше всего заботился о том, чтобы модуляциями сильного и красивого голоса передать обуревавшие героя чувства. Театру придавали большое воспитательное значение. В Афинах неимущим гражданам выдавали даже деньги для приобретения «билетов». Регулярно стали происходить соревнования драматургов, где судьи, выбранные по жребию из числа зрителей, присуждали промин за лучшие пьесы. Если в VI в. до н.э. самые яркие представители литературы подвизались в жанрах эпической и лирической поэзии, то в V в. драматургия стала ведущим жанром литературы, Перед огромной аудиторией, собравшейся в театре, ставились самые острые вопросы общественной и частной жизни. «Отцом трагедии» считается афинянин Эсхил (около 525 — 456 гг. до н.э.). Им было создано примерно 90 произведений, до нас дошло семь, написанных, за исключением трагедии «Персы», на мифологические сюжеты, но на деле касавшихся актуальных проблем. Эсхил прославлял справедливость принципов, лежавших в основе афинского государственного устройства, милосердие, справедливость и другие гражданские добродетели. Наиболее известна трагедия «Прометей прикованный», по-видимому вторая часть трилогии, рассказывавшей о судьбе титана Прометея, подарившего людям огонь; за это Зевс приковал его к скале, где орел терзал ему печень. Страдания не сломили Прометея, и он отверг предложение Зевса купить себе свободу ценой уступок царю богов. Трагедии Эсхила — своего рода «живые картины», представляющие один пз эпизодов известного всем мифа. Успех их определялся великолепными стихами. Эсхил ввел в театр второго актера, но в его трагедиях не меньшую роль, чем актеры, играет хор, и актер еще часто ведет диалог не с партнером, а с предводителем хора (корифеем). Младшим современником Эсхила был Софокл (около 496 — 408 гг. до н.э.); из его многочисленных пьес дошло тоже семь. Живший на рубеже кризисной эпохи Софокл изображает своих героев такими, какими, в его представлении, должны быть идеальные люди, обреченные на гибель в столкновении с безжалостной судьбой. Идея бессилия человека перед неотвратимым роком отличает Софокла от Эсхила. Замечательно мастерство Софокла в построении драматического сюжета. Его трагедия «Царь Эдип» не сходит со сцены и по сей день. Весьма скупыми средствами (Софокл довел число одновременно выступающих лиц до трех) автор заставляет зрителей вместе с героем переживать страх перед неминуемо надвигающейся развязкой. Судьбы различных действующих лиц — мудрого и справедливого Эдипа, его предшественника царя Лайя, раба, единственного свидетеля убийства Лайя, — сплетаются по мере развития действия в узел. Напряжение нарастает, и, когда оно достигает высшей точки, трагическая развязка, в которой участвуют все герои, завершает пьесу. Еврипида (около 480—406 гг. до н.э.) можно считать родоначальником психологической драмы. Его творческое наследие сохранилось гораздо лучше. Если Софокл, но определению Аристотеля, изображал героев такими, какими они должны быть, то Еврипид изображал тех людей, каких видел в жизни, старался разглядеть в характере человека причину его гибели. Любая страсть, если ее не сдержать в самом начале, влечет к гибели. Медею, всем пожертвовавшую ради любви, страсть толкает на убийство собственных детой; Федра гибнет, не сумев преодолеть любовь к пасынку; Агамемнон, охваченный жаждой власти, губит дочь Ифигению, чтобы самому пасть жертвой мести своей жены. Мировоззрение Еврипида отразило углубление противоречий, раздиравших общество. Вместо цельных характеров Эсхила и Софокла мы встречаем в его драмах героев, томящихся под гнетом неразрешимых проблем и душевного одиночества. Еврипид резко критикует общественный строй и этические взгляды своих современников. В «Медее» он говорит о бесправии женщин, в «Финикиянках» — о несправедливой власти богатства, в «Ифигении и Авлиде» — о тщеславии и властолюбии вождей. В Афинах возник и другой вид театральных представлений — политическая, так называемая древнеаттическая комедия. Условием зарождения этого своеобразного, нигде больше не повторившегося жанра также был демократический строй. Подобно трагедии, комедия возникла на основе культа Диониса: во время праздника молодого вина ватага ряженых обходила селения, распевая насмешливые песни. В V в. комические хоры переносят свои выступления в театр Диоииса, лучшие поэты пишут для них пьесы. Всегда злободневный сюжет комедий живо затрагивал зрителей; маски актеров часто изображали всем известных политических и военных деятелей: таким образом, комедия заменяла и сатирическую частушку, и карикатуру. Чтобы обострить нелепость высмеиваемой ситуации, автор часто переносил действие в мир животных, использовал невероятные гиперболы, игру слов и т.п. Блестящим автором комедий был Аристофан (около 445—385 гг. до н.э.); до нас дошло одиннадцать его пьес. Творчество Аристофана отразило политические взгляды аттического крестьянства, ненавидевшего войну и стоявших у власти демагогов. Аристофан резко бичует пороки общественного строя, призывая одуматься, пока не поздно. В своих комедиях Аристофан рисовал преимущества мирной жизни («Мир», «Лисистрата»), высмеивал паразитический характер афинского политического строя («Всадники», «Осы») и возникавшие в период кризиса утопические проекты уравнения имущества («Женщины в народном собрании»). Искусство. Собственно греческое искусство, пришедшее на смену искусству эгейского мира, явилось результатом сложного процесса взаимодействия традиций, присущих местному населению, культурных достижений так называемых, дорийских завоевателей и постелей художественного наследия II тысячелетия до н.э., эпохи, именуемой ныне в научной литературе временем «дополисной Греции». На смену яркому, жизнерадостному искусству Крита, пронизанному религиозными представлениями, но облеченному в формы, восходящие к окружающему реальному миру, пришло искусство идеографическое. Фигуры людей, животных прорисованы как ряды орнамента, и рисовальщику важно передать вес детали предмета, то, что он помнит и знает, как бы отвлекаясь от него самого. Памятники предполисного периода, который ранее привычно именовали периодом геометрического стиля, малочисленны. Монументальная скульптура в это время, по-видимому, была деревянной, архитектура также создавалась из дерева и непрочного необожженного кирпича. Наиболее ярким проявлением искусства той поры являются дипилонские надгробные вазы, найденные на кладбище древних Афин. Четкая пропорциональная форма и мастерство технического исполнения свидетельствуют о преемственности, существовавшей между гончарным производством эгейского мира и Грецией начала I тысячелетия до н.э. Вся поверхность вазы заполнена рядами геометрического орнамента, подчеркивающего форму сосуда. Сюжеты геометризованных росписей, давших название всему этому этапу развития искусства, однообразны и тесно связаны с назначением предмета: оплакивание покойного, погребальные колесницы, состязание в память об умершем. Перспективы мастер не знает. Дальние предметы помещаются над ближними. Недоступны ему и ракурсы. Фигура человека передается в виде идеограммы: голова в профиль, тело в фас, ноги в профиль, руки либо опущены, либо подняты над головой так, чтобы не было сомнения в их наличии. В дальнейшем развитие пойдет по пути освоения окружающей действительности, но чувство соразмерности форм, правильного соотношения деталей, которое было присуще мастерам геометрического стиля, мы найдем во всех последующих произведениях греков. Стремление к общей гармонии составных частей здания, статуи, формы вазы и органичности росписи с этой формой заложено было мастерами гомеровской поры. Протогеометрическое и геометрическое искусство относится к XI -концу VIII в. до н.э. К концу этого периода завершается сложный процесс формирования античного рабовладения, создается специфическая для него полисная система. Бурные темпы социального развития привели к широкому размаху торговли, а следовательно, и усилению контактовс государствами Средиземноморья. Греческая культура, достигшая к этому времени значительного развития, оказалась благодарным фундаментом для освоения достижении этих новых явлений. В конце VIII в. до н.э. начинается новый, так называемый архаический период, первый этап которого не случайно именуется в искусстве ориентализирующим. Восточный мир с его достижениями в области изображения человека, с его монументальной архитектурой и живописью, с его древними традициями в создании прикладного искусства не мог не оказать воздействие на искусство Греции архаической поры (конец VIII—VI в. до н.э.). Но сила греческого мировосприятия при освоении достижений Востока была в избирательности, в стремлении к продолжению той линии развития, которая наметилась ранее. В это время зарождаются почти все основные формы греческой керамики, в дальнейшем они лишь совершенствуются, достигая предельной соразмерности и утилитарной обоснованности. В архаический период в искусстве все более и более уверенно начинает звучать тема человека. Ото божество, которому грек придает идеальный облик. Именно отсюда начинается эволюция реалистической трактовки двух тем в искусстве: обнаженного юноши (первоначально героя или Аполлона) и нарядно одетой, целомудренно задрапированной женщины (первоначально Афродиты, богини плодородия, богини-покровительницы всего живого). И хотя первые фигуры Аполлона или куросов («юношей») близки по схеме построения египетским монументальным статуям, греки очень быстро начинают создавать в пределах этой схемы нечто свое: статуи оживлены характерной «архаической улыбкой», как бы расчерчены в соответствии с деталями анатомического строения человека; они смотрят на мир широко раскрытыми глазами. В мужских фигурах выделена их молодость, мощь и сила. Возможно, уже здесь зарождаются те элементы воспитательного значения искусства, которым греческие художники позднеархаической и классической поры отводили такую важную роль. Хотя до VI в. до н.э. официально победителям Олимпийских игр статуи но ставились, идеал юноши, достойного подражания, начинает создаваться уже в архаический период (начало Олимпиад традиционно относится к 776 г. до н. э.). Это идеал свободного человека, надежного защитника своего полиса в период военных столкновений. Архитектура также рассматривалась греками в её соотношении с человеком. Она никогда не подавляла своими масштабами. К VI в. до н.э. создается архитектурный ордер в его ионийском и дорическом вариантах — как строгое соответствие несомых и несущих частей здания, как четкая рациональная композиция, где все направлено на создание гармонического сооружения. Основы ордера начали складываться еще в деревянной архитектуре архаического периода. Каменная колонна, слегка расширяющаяся книзу, повторяет форму ствола дерева. Но под руками архитектора она приобретает и небольшое утолщение в нижней трети колонны — не сразу заметное на глаз, но создающее впечатление необыкновенной надежности этих важных конструктивных деталей храма. Недоверие к новому материалу, камню, приводило архитекторов к излишнему запасу прочности: довольно толстые колонны первоначально ставили очень близко друг к другу (из боязни перекинуть слишком длинную плиту архитрава). Таков храм Аполлона в Коринфе, таковы храмы в Селинунте. Архаика — время поисков во всем: в этот период у разных храмов различно число колоны, неодинаково соотношение торцовых и боковых колонн, но уже появляется четкость в решении внутреннего пространства храма, возникают основные типы внешней организации здания (анты, периптер)[74]. В этот же период мастера решают проблему сочетания архитектуры с природой, а также задачи синтеза искусств. Храм — жилище божества, и поэтому внутри его ставится культовая статуя того бога, которому посвящен храм. Очень рано скульпторы начинают использовать фронтоны, образовавшиеся на торцах здания под двускатной крышей, и проемы между торцами балок, декорированные плитами известняка, — методы — для помещения в них рельефов, которые со временем все более тесно связываются с божеством, для которого построен храм. Здесь была поставлена одна из важнейших задач греческого искусства — обоспованно использовать сложные конфигурации пространства для размещения на них многофигурных композиций. Итак, создание ордера в архитектуре, двух основных типов одиночной скульптуры — обнаженного мужчины и задрапированной женщины, скульптурных многофигурных композиций в рельефах — это те достижения, которые появились в греческом искусстве в архаический период. В VII в. до н.э. возникает много центров гончарного производства. Это Коринф, Родос, Самос, Клазомены, возможно, Милет, Хиос, Навкратис в Египте и др. Все они в той или иной мере переживают ориентализирующий период, и в каждом могут быть отмечены свои специфические особенности. К VI в. до н.э. на первое место выдвигается Аттика с ее великолепной по качеству обработки глины керамикой с блестящим и плотным черным глазурованным покрытием. Афинские мастера раньше других отдают предпочтение изображению человека, многофигурным композициям, передающим эпизоды мифологических сюжетов. Быть может, в этом проявилась традиция дипилонских ваз с их геометризованными фигурами, объединенными сюжетом оплакивания на похоронах героев. Истинной энциклопедией греческой мифологии может быть назван знаменитый кратер[75] , или, как его называют, «ваза Франсуа». На этой вазе, относящейся к 70-м годам VI в. до н.э., имеются подписи мастеров — гончара Эрготима и рисовальщика Клития. Очень изящна и совершенна форма этого кратера с волютообразными ручками. Два пояса многофигурных композиций украшают венчик и горло сосуда, центральный же фриз (на плечиках) использован для главного сюжета: свадьбы родителей героя Троянской войны Ахилла — Пелея и морской нимфы Фетиды; на свадьбе присутствуют все боги. Ниже изображены эпизоды, связанные с осадой Трои и участием в ней Ахилла-воина, и в самом низу кратера, как дань прошлому,— борьба животных, сфинкс, пальметки. На ножке — битва пигмеев с журавлями. Удивительная тонкость рисунка, уверенность руки мастера позволяют говорить о высоком развитии графического искусства в Греции. Крупнейшим графиком древности следует считать Эксекия. Он работал в 40—20-х годах VI в. до н.э. и создал всемирно известные произведения, такие, как ватиканская амфора[76] с изображением Ахилла и Аякса, играющих в кости, и мюнхенский краснофонный килик( Килик — чаша для вина с двумя ручками.), в центре которого естественно, как по морю, плывет ладья Диониса, окруженная резвящимися дельфинами. Топкость гравировки на первой вазе, мастерство композиции и уверенный рисунок при всей его условности выдвигают Эксекия на недосягаемое место. В 30-х годах VI в. до н.э. в истории вазовой росписи происходит важное событие: замена чернофигурного силуэтного рисунка краснофигурным когда фон покрывали черным лаком, а у фигуры сохранялся цвет глины. Контуры прорисовывались топкими линиями, нанесенными лаком различных оттенков. Такая техника дала мастерам большую свободу в изображении человека, его движений и черт лица. Эта замена была обусловлена не только общим техническим прогрессом, но и потоком новых сюжетов, которые необходимо было воспроизвести. Достаточно вспомнить знаменитую пелику (Пелика — вид амфоры с утолщенным книзу туловом.) с ласточкой, где изображена группа людей, указывающих на ласточку как вестницу весны. На этой вазе ритуальная сцена встречи весны приобретает характер жанровый. Первая половина V в. до н.э. явилась значительным этапом в развитии греческого искусства. Это был период, когда многие важные задачи решались в области прикладного искусства. Именно здесь, и особенно в области вазового рисунка, смело прокладывались пути к новой передаче окружающего мира. Греческие керамисты смело расширяют круг сюжетов и, что самое главное, стремятся к реалистической передаче сложных движений, к наивной, но все же перспективе; именно здесь происходит отход от канонического архаического облика человека, более свободно трактуются лица, одежды, появляются даже элементы пейзажа. В 60-х годах V в. до н.э. в творчестве отдельных рисовальщиков можно проследить подспудно зреющую тенденцию к проникновению во внутренний мир человека. Конечно, приемы эти еще очень несовершенны, в них главную роль играют позы и жесты персонажей, но сама проблема уже зародилась и будет очень медленно пробивать себе дорогу, чтобы найти выражение в портретах IV в. до н. э., скульптурах жанрового плана в эллинистический период. Здесь нельзя не учитывать тот огромный вклад, который внес и развитие искусства живописец Полигнот (60-е годы V в. до н.э.) о чьих произведениях мы знаем лишь по описаниям. Сведения, сообщаемые о Полигноте древними (Плиний, Павсаний), свидетельствуют о сложности его композиция, о выразительности поз. о глубине содержания сто росписей. Элементы этой выразительности мы прослеживаем и в вазовой росписи. Наиболее очевидно поступательное развитие общих закономерностей в первой половине V в. до н.э. проявляется в сопоставлении позднеархаического храма Афины Афайи на о-ве Эгина (90-е годы V в. до н.э.) с храмом Зевса в Олимпии (60-е годы V в. до н.э.). Пропорции первого храма еще не достигли классического совершенства в соотношении длины и ширины, что находит свое выражение и в количестве колонн: их 6 на короткой стороне и 12 на длинной; во втором храме их соответственно 6 и 13 — это соотношение и становится отныне каноническим. Стиль скульптурных украшений в храме Афины в делом архаический; в позах фигур на фронтоне ощущается скованность, искусственность. Храм Зевса в Олимпии — образен, более зрелого архитектурного решения, что проявляется во всех деталях здания. Фронтонные скульптурные композиции — результат нового подхода и к многофигурной композиции (отказ от зеркальной симметрии и вместо нее — равновесие, достигаемое четко прорисованной группировкой фигур, сложность движений, ракурсов, свободные жанровые позы, четкость построения фигур и глубокое знание анатомии человеческого тела). В 60-е годы V в. до н.э. создавал свои произведения одни из трех великих мастеров Греции — Мирон. Для его творчества характерно стремление передать красоту человеческого тола, его пропорциональность и соразмерность в момент напряжения — например, тела спортсмена, приготовившегося к активному действию. Таков «Дискобол» Мирона, как бы замерший на одно мгновение, чтобы с следующее распрямиться, подобно тетиве лука, и метнуть диск. При этом на лице юноши не видно никакого напряжения. Следует заметить, что статуи победителей на Олимпийских играх не были портретными. Скульпторы стремились воплотить идеальный образ гражданина, гармонически развитого, «прекрасного н благородного». Поиск такого образа завершился созданием Поликлетом, вторым из великих скульпторов V в. до н.э., трактата «Канон», в котором он обосновывал идеальные пропорциональные соотношения при изображении человека. С творчеством этого мастера в искусство вошел рационализм, который положил конец бурным поискам, характерным для мастеров поздней архаики и ранней классики (наиболее прославленное его произведение — «Дорифор» — копьеносец). Третий великий скульптор V в. до н.э. - Фидии. Стиль Фидия с его мощными фигурами богов-олимпийцев и героизированных людей оказал огромное влияние на все виды искусств. Монументальные образы, несколько смягченные по сравнению с каноническими статуями Поликлета, воспроизводились не только скульпторами всех разрядов, вплоть до ремесленников, но и в вазовой росписи, в мелкой терракотовой пластике, бронзе и ювелирном искусстве до начала IV в. до н.э. Это был период безраздельного господства монументальных форм. Фидии был не только скульптором. Он сыграл значительную роль в создании облика Акрополя, задуманного как мемориал в честь победы над персами; Фидию принадлежал замысел отделки храма Афины Девы (Партенос) — Парфенона. Парфенон возвышается над всеми зданиями Акрополя. Он выдержан и строгом дорическом стиле, в который органично вошли элементы ионического ордера. Сочетание того и другого ордера применено и в Пропилеях — парадном входе на Акрополь. Здания Акрополя разнообразны по своему архитектурному решению: справа от Пропилеи на выступе скалы стоит небольшой изящный храм Ники Аптерос — Бескрылой Победы (афинянам хотелось верить, что Победа навсегда поселилась в их городе). На Акрополе находится и один из самых своеобразных греческих храмов — храм Эрехтейон. Здесь крышу одного из портиков поддерживают не колонны, а мраморные фигуры девушек — кариатиды. Памятники Акрополя воплощают эстетический идеал греков, выраженный в словах Перикла: «Мы любим прекрасное, соединенное с простотою, и мудрость без изнеженности». Следует подчеркнуть удивительную особенность греческого искусства: для его творцов как будто не существовало главных и второстепенных деталей. Все исполнялось с поразительным, присущим мастерам эпохи расцвета совершенством. Это касалось и монументальной скульптуры, отделенной от зрителя большим расстоянием. Любопытно, что спины стоящих у стены фигур, которые находились вне поля зрения, исполнялись в эпоху расцвета с той же тщательностью, как и обращенные к зрителю части. Поэтому сейчас снятые с фронтонов и экспонируемые в Британском музее скульптуры Парфенона с точки ярения их технического исполнения воспринимаются как образцы круглой скульптуры. В последней трети V в. до н.э. жил и творил живописец Аполлодор из Афин. С его именем связывают открытие светотени, применение полутонов. Можно считать, что именно он является родоначальником живописи и современном понимании. В искусство IV в. нашла свое отражение общественная психология, свойственная эпохе кризиса полиса, когда единство гражданского коллектива было разрушено. Восхищение доблестями прекрасного и благородного гражданина, которого изображали мастера V в., сменилось интересом к человеческой личности. Искусство ставит своей целью выразить чувства и переживания отдельного человека. Даже боги под резцом скульпторов IV в. теряли свою величавость. IV век до н.э.— время деятельности трех других великих ваятелей древности — Праксителя, Скопаса и Лисиппа. Пракситель всем своим творчеством стремится отвлечь от окружающих потрясений. Подбор сюжетов, использование для этого мифов, связанных с Дионисом и ею свитой, поиски идеала женской красоты — все это в сочетании с мягкостью моделировки, плавностью контуров и изяществом деталей позволило ему создать целую галерею образов, служивших образцом для подражания во все последующие века, особенно для декоративной скульптуры. Полной противоположностью было творческое направление Скопаса, Его скульптуры полны патетики, которой подчинены и стилистика и техника. В его творчестве впервые бушуют страсти, будь то эпизоды битвы греков с амазонками на рельефах, украшавших Мавзолей Галикарнасский, или головы воинов с фронтона храма Афины Алей в Тегее, многочисленные статуи Геракла или неистовая вакханка, воспетая древними авторами, считавшими, что в этой фигуре Скопас «оживил» камень. Чрезвычайно интересен и сам памятник, в создании которого принимал участие Скопас,— Мавзолей в Галикарнассе. Это монумент в честь правителя Карий Мавсола. Подобные памятники, прославлявшие одного правителя, были невозможны в эпоху расцвета классического искусства, в период, когда интересы общества, полиса в целом преобладали над интересами индивидуальными. В описываемый период строятся храмы, но большое значение приобретают такие общественные здания, как театры, булевтерии, палестры, гимнасии. Большое внимание уделяется строительству жилых домов. Появившийся в конце V в. до н.э. коринфский архитектурный ордер, выросший из ионийского, но более изящный и нарядный, все чаще применяется в строительстве в IV в. Мастера постепенно накапливали интерес к передаче внутреннего мира человека, нашедший в эллинистический период благодатную почву. Интерес к личности, как токовой, к историческим персонажам и современным деятелям, и прежде всего к личности Александра, создал базу для развития жанра портрета. Постепенно совершался переход от портрета-образа, каким был портрет Перикла, к портрету-характеристике данного липа. Однако эта задача оказалась сложной для многих скульпторов, и лишь немногие, в том числе Лисипп, смогли создать подлинные шедевры портретного искусства. Таков портрет Александра, хранящийся в Константинопольском музее, в котором скульптор сумел передать, по-видимому, свойственные молодому царю черты беспокойства, страстности и даже какой-то болезненности. Конечно, скульптура IV в. до н.э. не ограничивалась творчеством Праксителя, Скопаса и Лисиппа, представителей новых течений в скульптуре. Вместе со Скопасом над рельефами Мавзолея в Галикарпассе работал Леохар, создавший одно из наиболее прославленных произведении — статую Аполлона Бельведерского. Долгое время о греческой скульптуре судили по этому произведению, очень эффектному внешне, но чрезвычайно холодному, как бы созданному по математической схеме. В IV в. до н. э. Леохар пытался возродить образы предшествующей классики, механически сочетая их с декоративностью отдельных деталей. На грани классики и эллинизма работал великий художник Апеллес. Древние авторы восхваляют удивительное мастерство его живописи и виртуозность исполнения портретов. Теперь портретная живопись занимает в искусстве все большее место, хотя полностью решение психологического портрета было предложено лишь мастерами эпохи Римской империи. Раздел написан Горбуновой К. С. Литература: Ботвинник М.И. Греческая культура У11-1У вв. до н.э./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 274-301
Последние комментарии
1 день 4 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 21 часов назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 6 часов назад