Тёзка [Михаил Рафаилович Садовский] (fb2) читать постранично

Михаил Садовский Тёзка

Вот ведь, что запоминается на всю жизнь! Мелочь. Пустяк старый… стоишь у камня, смотришь на даты, на фамилию свою, и что…

В бане отец учил меня тщательно мыть ноги, особенно между пальцев. Он знал в этом деле толк — ему много приходилось ходить — он работал учителем.

— Ты, Федь, — говорил он. — Вытирай ноги досуха! Нога всегда сухой должна быть и в комфорте, а то в голове туман будет и никакой чёткости.

В сорок первом ушёл он прямо с уроков со своим десятым рыть окопы на рубеже Волоколамска. Так они и втянулись в оборону, а потом со всеми вместе отступали, наступали, до Победы дошли… только трое дошли — двое учеников, и он третий… собрались они под Новый год, первый мирный, послевоенный и пили, пили за Победу — это я уже помню, а что перед тем было и остальных ребят из его класса, которых они поминали поимённо, — нет… только по рассказам всё знаю…

Ну, а баню помню, сколько себя помню. Очень отец любил баню. И когда уже жить нормально стали: с водопроводом и газовой колонкой в ванной, всё равно ходили мы с отцом в баню…

— Ноги, Федя, после головы самый главный орган у человека! Без них, кто узнает о тебе, и что ты в жизни успеть можешь?! — так он поучал меня, а я слушал и впитывал… на всю жизнь, как оказалось. — Я в классе никогда не сижу за столом — хожу, хожу! Знаешь сколько за день успеваю? Как стайер на тренировке! Зато вижу всегда, кто с тангенсом никак не подружится, а у кого дома не лады — смотрит он в тетрадку, а видит совсем другое…

Сперва мы в посёлке жили. Я в школу через дорогу бегал — она начальная была, а отец в свою растущую десятилетку на автобусе ездил, а потом до вечера оставался взрослым преподавать, которые доучиться не успели, как его ребята в сорок первом. Те двое, что вернулись, тоже в вечернюю десятилетку пошли — аттестат получать. Я про них всё знал. Отец после войны очень дружил с ними, и на вид они были, как ровесники. Разница-то в годах у них какая была?! Лет пять, думаю — не больше…

Два года мы весело жили. Трудно, неустроенно, как все, а весело! Семён со своей женой тётей Ниной приходил, потом и второй ученик отца, Николай женился, и он приходил в наше общежитие барачного типа… ну, барак, сказать проще. По окраинам Москвы похожих много было…

А потом в одну ночь их всех забрали. Кто донос писал, я так и не дознался потом, когда к делам доступ дали. Только обвиняли их, что они на территории врага в сорок первом находились и не доложили об этом. Всё правда: два дня они были в немецком кольце, а когда на третий чудом к своим вышли, узнали об этом. И фашистов не повидали, а на территории, оккупированной, действительно, побывали… ну, значит, шпионы! Судить-то некогда было — лопатой людишек гребли…

Пока они вечную мерзлоту долбали, жёны им детей родили — и все мальчишки. У меня брат Васька, у Семёна — Борька, а у Николая — Фёдор, как я…

Отец оказался живучим — в пятьдесят четвёртом в самом начале вернулся. Семён, как освободился, в том же году, к нам пришёл… а Николая тётя Люся не дождалась…

Сначала мы все часто собирались… братишки подрастали… они мне все братишками были….

Потом тётя Люся замуж вышла. Года через два после того, как отец и Семён вернулись. Она очень красивая была! А мне казалась такой… я уже на девчонок в то время заглядываться начал! Рановато, правда, начал, но так уж… Она первое время ещё заезжала к нам с тёзкой моим… но никогда с мужем… мы его после свадьбы больше не видели… на похоронах дяди Семёна только встретились… он, как вернулся, так и болел всё время — почки ему отбили в лагере, и застудил он их потом…

К тому времени я уже студентом стал… всё переменилось… тётя Люся уехала с новым мужем в загранку… потом по слухам вроде вернулась, но нам уже не звонила.

Тётя Нина так и не вышла больше замуж. Жила с Борисом. Иногда заходила к нам, но редко…

Потом отец умер. Ещё не старый совсем. Только его на пенсию проводили — он и года не продержался… всё ходил, ходил… подолгу гулял один и о чём-то трудно думал… видно было. Не жаловался ни на что, а так угасал тихо и однажды не проснулся…

В самом конце восьмидесятых ко мне позвонил незнакомый голос. Не представился и сразу попросил назначить ему время, когда он может придти… я уж хотел было выругать секретаршу, но он предупредил меня: очень, мол, нужно, и при встрече всё объясню, почему не назвался, не ругайте своего секретаря, а то, знаю, как бывает, она мне уступила — я её уговорил…

В среду утром в кабинет вошёл молодой мужчина, я поднял на него глаза, и что-то оборвалось внутри! Передо мной стоял живой дядя Николай в тёмном костюме, какой обычно носил… и вьющийся чуб, совершенно старомодный по нынешним временам, зачесанный на ту же правую сторону…

Все слова мои застряли во рту — челюсти сцепились, и чувствую, как слёзы наворачиваются, а ничего поделать не могу ни с ними, ни с собой — трясёт меня просто, будто кто за плечи дёргает…

Много лет мы не виделись,