Стихотворения и поэмы [Дмитрий Борисович Кедрин] (fb2) читать онлайн
- Стихотворения и поэмы (а.с. Библиотека поэта и поэзии) 1.39 Мб, 296с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Дмитрий Борисович Кедрин
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
РЕМБРАНДТ Драма в стихах
Действующие лица
Рембрандт ван Рейн, художник. Саския ван Эйленбург, его жена. Хендрике, по прозвищу Стоффельс, его служанка. Фабрициус и Флинк, его ученики. Людвиг Дирк, его маклер. Магдалина ван Лоо, его невестка. Сикс, бургомистр Амстердама, меценат, писатель. Баннинг Кук, капитан корпорации стрелков. Пастор. Мортейра, ученый талмудист, учитель Спинозы. Наследный принц Тосканы. Доктор Тюльп, тесть Сикса. Продавец красок. Бюргер, пушкарь, лейтенант, стрелки, судебный пристав, писец, стражники, горожане, кредитор, хозяин гостиницы, соседи.Действие происходит в Амстердаме с 1635 по 1669 год.
Картина первая ПИР БЛУДНОГО СЫНА
1
Флинк и Фабрициус приготовляют для пирушки богато убранную комнату. На стенах ее картины, оружие, восточные ткани, гипсовые маски. На полках книги, папки с рисунками, античные бюсты, в углу огромный глобус, на полу львиная шкура, стоит мольберт с завешен картиной. В комнате две двери.Флинк
Совсем не чудо наш старик Рембрандт:
Ему на рынке отыскался тезка.
Хоть ты оделся как испанский гранд,
А все-таки остришь довольно плоско:
Рембрандт один.
Заладил — и конец!
К нам в Амстердам приехал из Гааги
Купец Рембрандт ван Юлленшерн.
Купец?
Верней, богатый фабрикант бумаги.
Вчера на Амстель[1] для него как раз
Сырье сгружали, скатывали бочки.
Тут я подъехал и добыл заказ
Писать портрет с его дебелой дочки.
Но брать заказы нам запрещено.
Э, мало ль что запрещено, любезный!
Ей-богу, подработать на вино —
Вполне невинно и весьма полезно.
Хозяин говорит, что портит нас
Успех дешевый у солдат и женщин.
Завидует! А хочешь знать: подчас
И сам учитель портит нас не меньше.
Как так?
Да очень просто. Посмотри,
Как на его палитре краски вянут.
Холсты его берут монастыри
Да ратуши, а дамы брать не станут.
Не первый день я у него в дому:
На рождество исполнится два года,
А почему он гений — не пойму,
Хоть ты убей меня! Всё мода, мода!
Да уж и та почти сошла на нет:
Заказов-то поменьше, не как прежде.
И то сказать: заказывай портрет
Такому грубияну и невежде!
Рембрандт — невежда?!
Тише. Не ори!
Ведь он и Рубенс — что земля и небо.
Как ни толкуй и что ни говори,
А гений наш в Италии-то не был?
Он малевал вчера, а я глядел,
Смеясь в душе.
(Указывает на одну из папок.)
Рисуя в этой папке
Страданья Иисуса, он надел
Евангелистам… меховые шапки!
Мне не смешно.
Так ты в него влюблен!
А я в мазне такой не вижу прока.
Ах, то ли дело итальянский тон,
Счастливое французское барокко!
Оно пленяет благородных дам,
Его тона заката золотистей!
Гром разрази меня! Я всё отдам
За бойкость техники, за беглость кисти!
За гладкопись.
Фабриций, ты дурак!
Подмолоди принцесс да бургомистров,
Подзолоти и сам увидишь, как
Тебе удача улыбнется быстро!
Смети-ка эту пыль, что на ковре…
Да, слава и богатство — вот в чем соль-то!
Тебе он люб — сиди в его дыре,
А я сбегу к маэстро Миревольту.[2]
Рембрандтом, друг, я сыт по горло. Всласть.
Мужицкий реализм. Медвежья грубость.
Эх, если бы мне к Рубенсу попасть
В ученики!
Ага, вот видишь: Рубенс —
Князь нашей живописи, но и тот
Прийти к Рембрандту обещал сегодня.
Придет ли он?
Конечно, он придет.
Его притащит Людвиг, эта сводня,
Чтобы учителя отсрочить крах
И кровь его сосать еще полгода.
Но он ловкач, и я ему не враг.
2
Входит Рембрандт, неся в руках огромный шлем. Его плащ и сапоги в грязи.Рембрандт
Собачий ветер! Чертова погода!
Учитель! Вы? Как волновался я
О вашем драгоценнейшем здоровье!
И ветер с Эй,[3] и ливень в три ручья…
Я на базар ходил за бычьей кровью.[4]
Уговорил бродягу на этюд
Да завернул на свадьбу к крысолову.
Я старый гез и не боюсь простуд.
Смотрите, дети: я принес обнову —
Шлем великана.
Превосходный шлем!
Чай, дали за него флоринов десять?
Два гульдена всего.
А между тем Забавный шлем!
Куда б его повесить?
(Тянется к гвоздю на стене.)Флинк
Не утруждайтесь! Я сейчас, сейчас…
Тут над картинкой гвоздь, так мы над нею…
Давайте шлем сюда: я выше вас.
Мой милый, ты не выше, ты длиннее.
Гм… совершенно верно: я длинней.
Да гвоздь-то крепок?
Гвоздь на диво крепок.
(Берет с полки гипсовый слепок руки и прибивает его к стене.)
А эту руку надо повидней
Приколотить. Какой прекрасный слепок!
(Развешивает оружие.)
Фабрициус! Подай из уголка
Ту шпагу, что с большим зеленым бантом.
(Опять разглядывает слепок.)
На диво интересная рука!
Когда-то был и я ведь хиромантом.
А был, так погадай: рука моя.
(снимает слепок и рассматривает его)
Здесь на ладони, меж пересечений
Других морщин, — Знак Солнца вижу я,
Тот знак гласит, что вы, учитель, — гений.
Так. Дальше что?
Венерино кольцо,
Пересеченное глубоким шрамом.
Хе-хе! Владеющее им лицо
Весьма приятно девушкам и дамам.
Сейчас соврет, что мне везет в игре!
Вам врать, учитель, было б святотатство.
Морщинка на Меркурьевом бугре
Пророчит вам великое богатство.
Ты б Винчи был, когда бы, как вранья,
Художества усвоил ты науку!
Ведь вместо собственной ладони я
Тебе подсунул каторжника руку.
(обиженно)
Что ж, воля ваша!
3
Входит нарядно одетая Саския.Саския
Где ты был, Рембрандт?
У старой биржи, на Брабантском мосте.
Весь плащ в грязи! Небритый!
Вот так франт!
А ведь сейчас начнут съезжаться гости.
Мы с Крулем[5] в синагогу забрались
И слушали «Колнидрей». Что за песня!..
Ну ласточка, ну радость, не сердись!
Что ж? Не нашел занятья интересней?
Ну был бы ты вдовец иль холостяк.
Ужель тебя нисколько не роняет
Общенье с бандой выжиг и бродяг?
Переоденься! Как твой плащ воняет!
Рембрандт уходит, Саския идет за ним.
Фабрициус! Я умер! Я убит!
Ведь как она его: и грязь и запах!
А он-то, он! Нам, грешным, он грубит,
А перед ней стоит на задних лапах.
4
Входит Людвиг Дирк и Баннинг Кук. Навстречу им выходит Саския.Людвиг
(целуя руку Саскии)
Прелестная!
Привет вам, милый друг.
(указывая на Кука)
Я нынче к вам привел с собою гостя.
Сударыня, не будь я Баннинг Кук,
Я очень рад, клянусь игрою в кости!
Подобных женщин я еще не знал,
Хотя немало за границей пожил.
Ну-с, чем сегодня наш оригинал
Число своих коллекций приумножил?
(указывая на шлем)
Сегодня — шлемом.
Ах, отличный шлем!
Немножко схож с кастрюлей для сосисок.
Так и запишем.
(Вынимает книжку и что-то записывает.)Фабрициус
Сударь, а зачем
Ведете вы покупок наших список
Так тщательно? Я что-то не пойму.
Я, милый мой, стараюсь для потомства:
Желаю обеспечить и ему
Во всех деталях с гением знакомство.
Скажите нам: что Рубенс? Он придет?
Он обещал, хоть очень неохотно:
Визитов тьма его вогнала в пот.
Входит переодевшийся Рембрандт.
Как жизнь, Рембрандт? Как новые полотна?
Забросил всё. Замучили дела,
Да и противно рисовать халтуру.
Вчера на рынке набросал вола…
Ну, что там вол! Вот я привел натуру
Такую, что коль выпустишь из рук,
То после пальцы изгрызешь от злости!
Ах, сударь мой, не будь я Баннинг Кук,
Я очень рад, клянусь игрою в кости!
Я к вам явился предложить заказ
От гильдии стрелков…
Увы, я занят.
Заказ, который обессмертит вас!
Увы, меня бессмертие не манит.
Я не могу сейчас стрелков писать.
Я занят. Увлечен воловьей тушей.
А зеркало и с пологом кровать
На что ты купишь? Не глупи, послушай.
Подумайте. Не говорите «нет».
Мы хорошо заплатим. Я не жила!
Нет.
За обычный групповой портрет
Мы вам дадим по сто флоринов с рыла!
Благодарю.
А я уж приглядел
Кровать и зеркало.
Рембрандт! Не будь упрямым!
Я, милая, завален грудой дел!
Какой джентльмен отказывает дамам?
Я не джентльмен, я мельник.[6]
Вот те раз!
На фоне, сударь, этакой портьеры
Получше этак напишите нас —
Собранье благородных офицеров!
Представьте: я в передовом ряду,
Мой лейтенант стоит со мною вместе,
Над нами — знамя! Мне на грудь — звезду!
Ну, и ему какой-нибудь там крестик.
Чтоб наши девушки сошли с ума,
Взглянув на полотно! Чтоб видно было,
Что мы бойцы, а не кусок дерьма!..
Вы поняли? По сто флоринов с рыла.
А если вас, любезный капитан,
Напишет Рубенс?
Поезжай в Антверпен,
А он тебя еще не примет там!
Садитесь. Отдыхайте. Время терпит.
Я с ним вас познакомлю, бог вояк.
Ну что ж, пожалуй. Если он без чванства…
Вы нам покуда расскажите, как
Вы заработали свое дворянство.
Комедия, не будь я Баннинг Кук!
Забавный случай, в ребра мне чесотку!
Был у меня один строптивый друг,
И с ним не поделили мы красотку.
Дошло до шпаг. Но этот сукин сын,
Распутник лысый этот, старый мерин,
Вдруг заявил, что я не дворянин
И он со мною драться не намерен.
Я в армию! За шпагу! На коня!
В Испанию, где в это время — свалка,
Испанки так поленьями меня
Отделали, что глянуть было жалко!
Я год потом не мог сидеть в седле.
В Баварии, где чудно пиво гонят,
Я чуть не утонул в пивном котле.
Ну, это трудно: золото не тонет.
В Ост-Индии один орангутанг
Смолой облил меня. Чего уж плоше?
А в детстве вам, любезный капитан,
На голову не наступила лошадь?
Сто двадцать раз! Серьезно! Без прикрас!
(тихо)
Не надо, Людвиг. Как тебе не стыдно?
(не расслышав)
Не верите? Клянусь сто двадцать раз!
Оно и видно.
Неужели видно?..
Так десять лет прошло. И наконец
За рыцарство, отвагу, постоянство,
Моих мечтаний пламенных венец —
Я получаю грамоту дворянства.
Тогда я отправляюсь в Амстердам,
Чтоб утолить святую жажду мщенья,
И нахожу… Но это не для дам…
Я, впрочем, расскажу, прошу прощенья.
Я спал и видел сны об этом дне:
Теперь, мечтал, проткну я кавалера!
А он сидит, каналья, на судне,
И у него жестокая холера.
А что красотка?
Отдалась ему!
Ваш хитрый друг объехал вас, медведь мой.
Да, черт возьми! К приезду моему
Красотка эта стала старой ведьмой.
А ваш приятель?
Умер, как назло!
Под носом умер! Каково?
Занятно.
Да, не везло вам в жизни.
Не везло.
Слышен стук в дверь.Саския
Стучится кто-то.
Рубенс, вероятно.
5
Входит Сикс.Сикс
Привет хозяйке! Баннинг Кук, привет!
Перо на шляпе! Сапоги с раструбом!
И франт же вы!.. А Рубенса всё нет!
Нас долго ждать заставит этот Рубенс!
А между тем скажу вам, господа,
Кабы не слава — он и не по мне бы.
Уж это что за живопись, когда
Кухарками он населяет небо!
За что ему такой высокий сан
Пожалован принцессой…[7]
Вы сердиты,
Мой желчный друг, бессмертный вкус
нам дан,
Чтоб разглядеть и в прачке Афродиту.
Дар Рубенса слепит, как яркий свет
Средь живописи сумерек ничтожных.
Мне вспомнился один его ответ.
Так мог ответить лишь большой художник.
Какой, скажите?
В Лондоне послом
Был Рубенс, помнится, тогда.
И что же?
И там он встретился с одним ослом.
С ослом! Забавно!
Тут — разница!
Невелика! Сей лорд,
Из самых найчиновных и вельможных,
Пришел, когда гравировал офорт
В своем посольстве молодой художник.
«Искусством забавляется посол?» —
Он уронил с тупым самодовольством.
«Нет, ваша светлость, — тот ответ нашел,—
Художник развлекается посольством».
Ответ чего уж лучше! Спору нет!
Такие шутки порождают войны!
Я б ноги вырвал за такой ответ!
Ответ остер, но это непристойно.
Такую грубость, милый друг, поверь,
Вельможе слушать было неприятно.
Мне чудится, иль снова в нашу дверь
Стучится кто-то?
Рубенс, вероятно.
Входит бюргер.Бюргер
Простите, сударь, что тревожу вас
В приятный час веселости невинной.
Я к вам зашел, чтоб получить заказ —
Портрет моей дражайшей половины.
О, ваш заказ окончил я давно
И, признаюсь, работал с интересом.
Но только тут есть маленькое «но»…
Вы мне польстили, дорогой профессор:
Еще вчера заносчивый юнец
Жену мою назвал ошметком старым…
В чем ваше «но», скажите наконец?
Когда стоите вы за гонораром,
То хоть бумажник мой не очень толст…
(указывая на Людвига)
Вот мой посредник, с ним и обсудите.
Что ж! Наложите золота на холст,
И сколько ляжет — столько и дадите.
Бюргер вынимает кошель, полный золота, и кладет на стол.Бюргер
Позволите взглянуть на полотно?
Не терпится узреть свою овечку.
(смущенно)
Пожалуйста.
(Подходит к мольберту и снимает с него полотно.)
Но только тут темно.
Фабрициус! Неси живее свечку.
Фабрициус подносит к мольберту свечу. На полотне изображена старая толстая бюргерша и рядом с ней — обезьяна. Все изумленно смотрят на картину. Бюргер отступает.Бюргер
Создатель, что за дикая мазня?!
Вы это в шутку, сударь, или спьяну?..
Ужасно!
Что касается меня,
То я предпочитаю обезьяну.
Немыслимо! Так вот в чем ваше «но»!
Фи, сколько мерзости в ее гримасе!
(смущенно)
А я решил, что это полотно
Облагородила моя Шааси.
Бюргер забирает со стола кошель с золотом и прячет его.
Я этого портрета не возьму.
Задаток мне верните.
(сердито)
Привередник!
(указывая на Людвига)
Зайдите за флоринами к нему,
Он — мой карман с деньгами, мой посредник.
Бюргер уходит, хлопнув дверью.
7
ЛюдвигЧем я платить-то буду? Вот вопрос!
Прекрасно, замечательно, отлично
Мещанишке вы натянули нос!
Как это вышло?
Это неприлично!
Однажды я в Гольфвегенском порту[8]
Провел в харчевне ночь довольно бурно.
Мой собутыльник с трубкою во рту
Был кривоногий загулявший штурман.
Любил девиц, заблудшая душа,
И в смысле выпить тоже был не квакер,
И наконец, пропившись до гроша,
В харчевне этой встал на мертвый якорь.
Его похмелье мучило. Добряк
Настроен был на диво покаянно.
И за флорин беспутный сей моряк
В тот трудный час мне продал обезьяну.
Она в меня, казалось, влюблена
И превратилась в моего вассала.
Когда я брился — брилась и она,
Когда писал я — и она писала.
И вот он умер, бедный мой зверек,
Моя Шааси, добрая подруга!..
Ты все харчевни вдоль и поперек
Уже прошел. Смотри, сопьешься с круга!
Вы, мой Рембрандт, способный человек.
Ваш ум остер и чувство ваше тонко,
Но можно ль оставаться целый век
Таким вот… мягко говоря, ребенком?
Меня ты режешь прямо без ножа,
Я разорюсь с тобою.
Ну, на что вы
Волнуете почтенных горожан,
Что в гении вас записать готовы?
Вы молоды, кровь ваша горяча,
Я понимаю вас, я сам — писатель.
Но не рубите вы, чудак, сплеча!
И на ветер заказы не бросайте!
Вот это правда!
И поверьте мне:
Пожнет пожар, кто в сено бросит искру,
Мне неудобно из-за вас вдвойне:
Как другу вашему и бургомистру,
Ведь голос общества…
Что ж голос тот,
Мой друг, нашептывает вам болтливо?
Что вы жуир, что вы немножко мот.
И это всё, к несчастью, справедливо.
Закон следит за вами каждый час!
Намедни мне докладывает пристав,
Что он в ночлежках замечает вас,
Муж дочери почтенного юриста,
Муж Саскии ван Эйленбург. Что вы
На Каттенбурге[9] шляетесь, подвыпив,
И, позабыв о голосе молвы,
Рисуете каких-то грязных типов.
Хотите слышать мнение мое?
И вас и Саскию всё это губит.
Скажите мне, вы любите ее —
Супругу вашу?
Он меня не любит!
(бросается к ней)Клянусь — люблю! Одной тобой полно Всё это сердце!
(Обращается к Сиксу.)Прекратите споры!
(Подходит к столу, уставленному едой и винами.)Ну, Баннинг Кук, давайте пить вино. Не хмурься, Людвиг! Мы своротим горы!
(Наливает в бокал вина.)В бокал хрустальный нежно-голубой Налитая, пусть эта влага пляшет!..
Саския сильно кашляет.
Скажи, моя голубка, что с тобой?
Пустое: кашель.
Снова этот кашель!
Поди ко мне. На грудь мою приляг.
Хлебни глоток Из моего бокала.
Сядь на колени мне. Черт знает — как
Твое колье на шее засверкало!
(Усаживает ее на колени.)
Я нарисую так тебя. Стократ
Прелестней ты с воздетой к небу чашей!
(вырываясь)
Оставь меня! Пусти меня, Рембрандт,
С твоих колен! Что скажут гости наши?
Не отпущу! Пусть слышит целый мир,
Как пиршества ночного грянут трубы!
Сикс! Улыбнитесь, и начнемте пир,
Пир сына блудного!
А как же Рубенс?
Видать, не по нему наш скромный круг,
Друзья мои, не ожидайте, бросьте!
Такой гордец, не будь я Баннинг Кук,
К нам не придет, клянусь игрою в кости!
Картина вторая ГЕЗ И ПРИНЦ
1
Мастерская Рембрандта. У окна стол и кресло. Мольберт с завешенной картиной. На стенах палитры. Висит картина Ван-Дейка. В углу бюст Гомера. На стене модель фрегата. Дверь в комнату закрыта портьерой.
Мортейра сидит в кресле. Рембрандт стоит у окна.Рембрандт
Почтенный реб Мортейра! Я затем,
Не пощадив больные ваши ноги,
Зазвал к себе вас, чтоб дознаться: с кем
На Бреедстратен[10] возле синагоги
В четверг прошедший я заметил вас?
В четверг, вы говорите? Я не помню.
Красивый мальчик. Он гранил алмаз
У домика, где вход в каменоломню.
Блондин с глазами аспида серей
И с нежным ртом, как маленькая роза.
А, вспомнил! Этот молодой еврей—
Мой ученик, мой мальчик, мой Спиноза.
Ему от бога многое дано!
Вы знаете, какая мысль мелькнула
В моем уме! Я собрался давно
Писать безумного царя Саула.
Натурой для Саула служит мне
Маньяк один, благообразный с вида.
Чтоб развернуться в этом полотне,
Мне не хватает лишь царя Давида…
Я понял вас. Конечно, лучше всех
Спиноза мой Давида вам сыграет,
Когда ему не вменит это в грех
Фанатик наш Манассе бен-Израиль.
«Кумира, — скажет он, — не сотвори!»
Но Барух не в ладах с вероученьем,
Скажу вам по секрету: раза три
Ему уже грозили отлученьем.
Он страшно непокладист, мой юнец!
Я попрошу его.
Просите очень!
(встает)
Ну, я пойду! Я истомлен вконец
Событьями тревожной этой ночи.
Рембрандт
(глядит в окно)
Пушкарь идет. Вот кто расскажет нам,
Какую принц сыграть задумал шутку.[11]
(Кричит в окно.)
Ты с форта Вепп?
Всю ночь дежурил там,
Домой спешу.
Зайди-ка на минутку!
2
Мортейра садится, входит пушкарь.Пушкарь
Ну, разве на минутку, господа!
Не выспался, не ел, жену не видел.
Проголодался? Это не беда!
Сейчас устроим завтрак в лучшем виде.
Сосиски есть, яичницу подам,
Пивка прикажем нацедить в подвале.
А ты нам расскажи, как Амстердам
Вы, пушкари, от принца отстояли.
(Кричит.)
Фабрициус!
Молчание.Пушкарь
Заспался, сатана!
Флинк!
Молчание.Пушкарь
Тоже дрыхнет!.. Вечером вчерашним
Смазливая служаночка одна
Явилась к нам в сторожевую башню.
Ну, мы, понятно, бросили вино,
Забыли кости и решили было
Ее пощупать, как заведено.
Но тут девчонка эта нам открыла,
Что принц Оранский, неусыпный страж
Свободы нашей[12] грузит на телеги
Своих солдат, чтоб вольный город наш
Лишить его старинных привилегий,
Что он к нам подойдет в ночную тьму,
Что, словно Каин, предающий брата,
Пароль и отзыв выдали ему
Тузы из армии и магистрата.
Тогда мы запалили фитили,
Штыки проверили, как говорится,
И, не шумя, у пушек прилегли,
Готовые достойно встретить принца.
Боясь измены, не сказали мы
И ни словечка Сиксу или Куку.
Не миновать бы вам, орлы, тюрьмы,
Когда б им кто шепнул про эту штуку
Мы так и думали. Глядим: как волк,
Бряцая медью копий для острастки,
Крадется рейтарский особый полк,
И впереди — вельможный принц Оранский.
Здесь для начала наш дозорный пост
Их обстрелял.
И поделом: не суйся!
Потом поднялся наш висячий мост
И громыхнули пушки Нисверслуйса.[13]
Не стал протестовать высокий гость,
Откланялся и повернул обратно.
Лишь с непристойной ручкой в поле трость
Нашли мы утром.
Принца, вероятно.
Отчаянной пальбы услышав звук,
В одном белье, с дежурной полуротой
На башню к нам явился Баннинг Кук
И грозно приказал открыть ворота.
Он заорал, но тут, не обессудь,
Братва его послушалась не шибко:
Ребята взяли дурака за грудь
И объяснили — в чем его ошибка.
Как изменился он!
Смешная роль!
На что смешнее! Вспомнишь — хохот душит!
Он проворчал, что принц ведь знал пароль,
Но наконец велел стрелять из пушек.
Он опоздал с приказом этим: тот
И так немало получил гостинцев.
Кук всякий раз хватался за живот,
Когда ядро летело в войско принца.
Тихо отворяется дверь, и входит доктор Тюльп. Прислушавшись к разговору, становится за портьеру и подслушивает.
Приехал Сикс. На башне у перил
Он долго в трубочку смотрел невинно.
Он очень пушкарей благодарил,
Но почему-то с крайне кислой миной.
Наш бургомистр, казалось, был бы рад,
Когда б врага впустили мы без звука.
Да, Сикс — лиса! Он — тонкий бюрократ!
Его накрыть куда трудней, чем Кука:
Он тут соврет, а там подпустит лесть…
А что ж служанка?
Канула как в воду!..
Да ты, Рембрандт, хотел мне дать поесть.
Я даром, что ль, сражался за свободу?
(кричит)
Эй, Флинк! Фабрициус!.. Всегда заснут!
3
Входит Хендрике. Увидев пушкаря, отворачивается. Тот внимательно в нее всматривается.Хендрике
Их нет, хозяин.
А коль нет, так живо
Распорядись, чтобы через пять минут
Стояли тут яичница и пиво.
Хендрике кланяется и уходит.
Пред Хендрике пасуют повара!..
Девчонка эта— из твоих домашних?
Да.
Это та служанка, что вчера
Явилась к нам в сторожевую башню!
(прикладывает палец к губам)
Тсс. Тише, друг! Заткни-ка лучше рот
И не вертись: испачкаешься краской.
(тихо)
Так это ты предупредил народ,
Что замышляет злое принц Оранский?
А хоть бы я? О том, что принц кружит
Под городом, успел проговориться
Мне Баннинг Кук спьяна. А я — мужик
И не особенный поклонник принцев.
(задумчиво)
Так. Понял всё. Одно мне невдомек:
Ведь Молчаливый,[14] предок благородный,
В роду у принца. Как он, дьявол, мог
Подняться против вольности народной?
Друг, вы наивны! Принцы каждый раз
Теряют память о высоком прошлом,
Когда им биржа отдает приказ
Купцов избавить от высоких пошлин.
В возвышенных деяниях господ,
Когда о них судить не по старинке,
Есть очень прозаический исход.
Какой, скажите?
Рынки, милый, рынки!
Что ж дальше будет?
Нападенье он
Ошибкой объяснит. Влетит солдатам.
Наш магистрат, чтоб соблюсти закон,
Напишет ноту Генеральным Штатам.[15]
Для вида Штаты принца пожурят,
Но, как рука прожорливой утробе,
Он нужен им, чтоб красть чужих; курят…
А будь по мне, так я отсек бы обе!
Пускай отсохнет черная рука,
Что нищего на перекрестке грабит!
Когда-нибудь отсохнет. А пока…
Смотрю на вас— и удивляюсь, рабби!
Ваш ум, как шпага, светел и остер!
Восстаньте против волчьего закона!..
В моих глазах еще горит костер
На площади высокой Лиссабона.
Я стар. Я робок. Чтоб друзьям помочь,
Нужна отвага, может быть — жестокость.
А у меня, признаюсь, в эту ночь,
Как кастаньеты, кость стучала о кость.
Пусть каждый поднимает что горазд:
Я в почву добрую посеял грозы,
И я надеюсь: мы еще не раз
Услышим имя Баруха Спинозы.
Что ж! Мудрый филин — проводник зари.
Придет пора, и мы в набат ударим:
Матросы, пивовары, пушкари,
Ремесленники…
Хендрике вносит поднос с завтраком. Замечает подслушивающего доктора Тюльпа и, как будто нечаянно, толкает его подносом. Яичница и пиво падают на Тюльпа.Хендрике
Извините, барин!
(Убегает.)Рембрандт
(в гневе подходит к доктору Тюльпу)
Вы слушали?! Ах да: ведь он ваш зять—
Наш бургомистр!
(вытирая платком камзол)
Не для того, поверьте,
Я к вам пришел. Я должен вам сказать,
Что Саския стоит у двери смерти.
Пораженный, Рембрандт отступает.Рембрандт
Как, сударь?
(зло)
Вы замучили ее,
И, как свеча, она от горя тухнет.
Здесь ни к чему все знание мое,
Все специи моей латинской кухни.
Входит Людвиг.Рембрандт
Я поражен… Что делать мне, друзья?..
Ее леченья дам подробный план я:
Не волновать. Позировать нельзя.
Беречь ее.
(в тон доктору Тюльпу)
Все исполнять желанья.
Профессоров консилиум сейчас
Созвать к больной.
(в отчаянии)
Здесь денег нужно море!
А где их сразу взять?
(к Мортейре)
Тут не до нас.
Пойдем, старик. У человека — горе.
Никем не замеченные уходят.Рембрандт
(смотрит на модель фрегата)
Модель продать?
Нет, слишком хороша!
Рембрандт подходит к картине Ван-Дейка.Рембрандт
Спустить Ван-Дейка?
Жалко: это память.
(берет в руки бюст Гомера)
Бюст заложить!
Не стоит ни гроша
Твой бюст — дешевка, говоря меж нами!
Ты — мой карман!
Благодарю за честь.
Флоринов, Людвиг! Денег, Людвиг, денег!
Спаси меня! Есть деньги?
(вынимает из кармана мелкую монету)
Деньги есть:
Один серебряный немецкий пфенниг.
Берешь?
Ты издеваешься, дурак!
Я не держу наследства под периной.
Займи мне, друг!
Ты задолжал и так
Двенадцать тысяч золотых флоринов.
Еще займи!
Нет денег.
Задуши,
Зарежь, но дай! Ведь не о бабьих фижмах,
О жизни речь!
(вынимает из кармана расписку)
Расписку подпиши.
Рембрандт, не глядя, подписывает.
Ну, понатужусь. Может, что и выжму.
Людвиг с доктором Тюльпом уходят, Рембрандт садится и глубоко задумывается.
5
Входит Саския в домашнем платье, в чепце. Очень бледна, слаба. Идет, держась за стены.Саския
Я вижу, милый, ты неисправим:
Кто был тут?
Тюльп и Людвиг.
А вначале?
Один — артиллерист, другой — раввин.
Ты все с подонками. Как вы кричали!
А я и не вздремнула в эту ночь
Под адский грохот пушек Нисверслуйса.
(усаживает ее в кресло)
Любимая, позволь тебе помочь.
Ты нездорова. Лучше не волнуйся.
Мне непонятно: что тебя влечет
К ночлежке, к рынку, к улице, к таверне?
Людей из общества — наперечет
В твоем кругу: все больше грязной черни.
Натуру в них ищу я, может быть,
А может— совесть. Я тебя обидел?
Я, например, не в силах позабыть
Ту карлицу, что в желтом доме видел.
Стояла тьма. Лишь печь была светла.
В ней уголья пощелкивали сухо.
Открылась дверь, и в горницу вошла
Полуребенок и полустаруха.
На поясе ее висел петух,
Халат оранжевый иль одеяло
Влеклось за ней. Казалось, мир потух,—
Так в отблеске огня оно сияло!
Я в первый холст решил ее вписать…
Тебе удобно?
Да и нет. Не знаю.
Укрой колени. Посвободней сядь.
Тебе понравилась моя «Даная»?[16]
Ты не польстил мне там. Я б как-нибудь
Иначе быть написана хотела:
В «Данае» у меня пустая грудь,
Зеленое расплывшееся тело.
Ты и такой мила мне, жизнь моя,—
С морщинками гусиных этих лапок.
Ужели ты хотела б, чтобы я
Намалевал тебя средь модных тряпок?
Когда б я так исполнил твой заказ,
То оскорбил бы страсть и вдохновенье.
(Вглядывается в Саскию.)
Я уголки не дописал у глаз!
Подвинься к свету на одно мгновенье.
(Снимает с мольберта закрывающее его полотно, садится, берет кисть, начинает писать.)
Тут надо глубже тень. Тут ярче свет.
Здесь глуше тон, а здесь чуть-чуть
цветистей…
Ты дремлешь?
Да.Рембрандт
Ты не устала?Саския
Нет.
Рембрандт вытирает кисть о скатерть.
Опять о скатерть вытираешь кисти?
Я целый год другой тебе не дам!
Прости, родная: скверная привычка.
Как скучен этот грязный Амстердам,
Колоколов глухая перекличка,
Да мутные каналы, да туман,
Да черепица крыш, да кафель белый…
Счастливица Елена Фоурман[17]
Там, при дворе принцессы Изабеллы,—
Галантная любовь, театр, пиры,
Дворянские короны на жилищах…
А знаешь ты, что две мои сестры
Попали в лейденский «Синодик нищих»?[18]
Ах, бедные… Вот если б Амстердам
Сегодня ночью занял принц Оранский!
(удивленно)
А что б тогда?
Он перенес бы к нам
Жантильный дух учтивости испанской.
Ты вот о чем!
(мечтательно)
Изысканных господ
Какой цветник пестрел бы в свите
принца!.. Ты что ворчишь?
Избави нас господь,—
Я говорю, — от этого зверинца.
(не слушая его)
Все дамы в бархате. А у мужчин
Белеют кружева под шелком черным…
Тебе Вильгельм пожаловал бы чин,
Назначил бы художником придворным,
Ты б написал его парадный въезд:
Чернь рукоплещет!..
(насмешливо)
Или громко свищет.
Нет, я от принца ни чинов, ни мест
Не принял бы: я живописец нищих.
Фи, не груби. Тогда твоя жена,
Как Фоурман, блистать бы стала всюду.
Я, правда, позабыл, что ты больна.
Ты так нечуток!
Продолжай, не буду.
Я думаю: какой продавший честь
Клейменный каторжник, забывший совесть,
Сторожевым о принце мог донесть?
А вдруг бы я сказал им эту новость?
Тебе, понятно, это всё равно,
Но я считала бы, что ты— предатель!
Рембрандт встает, отбрасывает кисть, подходит к окну.Рембрандт
А если бы я распахнул окно
И крикнул всем: суконщикам, солдатам,
Часовщикам, ткачам и пастухам,
Страну свою построившим на сваях,
Что хочет растоптать венчанный хам
Всё то святое, чем душа жива их?
Он, как сапожник, на меня орет!
Ты, видно, пьян?
Я с грубостями свыкся!
Как думаешь: кого бы весь народ
Назвал предателем — меня иль Сикса?
Кого б тогда браслетами оков
Украсил он и закидал навозом?
Мне безразлично мненье мужиков:
Я — бюргерша!
А я— потомок гезов!
Я б сплел для бар, — возьми их всех чума,
Пеньковый галстук, добрую петлю бишь!
(плача)
Ты груб, ты варвар, ты сошел с ума,—
Ты бессердечен, ты меня не любишь!
Входит пастор.Пастор
Воззри, господь, на этот мирный дом.
В нем обитающие да спасутся!
Кто вы такой и что вам нужно в нем?
Смиренный раб из «Общества Иисуса».
Хочу я лучше знать своих гостей
И в них стараюсь пристальней вглядеться:
Из общества Иисуса на кресте
Или из общества Христа-младенца?
(удивленно)
Не всё ль равно?
Я разницу готов
Вам объяснить и справкой быть полезен:
Иисус родился в обществе скотов,
А умер в обществе головорезов.
Кощунствуешь, мой сын!
Святой отец!
На неразумного свой гнев умерьте!
(К Рембрандту.)
Я умираю! Близок мой конец,
И он меня приготовляет к смерти.
(волнуясь)
Молчи о смерти! Ведь за каждый миг
Твоих страданий я бы трижды умер!
(К пастору.)
Подите вон отсюда, злой старик!
Прости тебя создатель! Ты безумен.
(Уходит.)
Рембрандт подходит к Саскии.Рембрандт
Звезда моя! Любовь моя! Прости!
Я снова позабыл, что ты больная.
Отныне сердце я сожму в горсти
И буду кроток!
Я тебя не знаю!
Ты пастора прогнал.
Слащавый пес!
Не богохульствуй! Без того мне жутко!
Ты об Оранском пушкарям донес!
Не доносил! Клянусь, что это— шутка!
Ты скуп! Ты отказался мне купить
Кровать и зеркало! Теперь я знаю,
Что всех твоих дурных поступков нить
Приводит к Хендрике!
(обнимая ее)
Куплю, родная!
Мне кажется, я стал бы воровать,
Чтоб подарить своей прекрасной даме
И с бирюзовым пологом кровать,
И зеркало в красивой черной раме!
Входит ЛюдвигЛюдвиг
Ну, вот и я. С деньгами худо, брат:
Я их наскреб не много.
Буду краток:
Я напишу тебе твоих солдат.
Увидишь Кука, — пусть несет задаток.
Картина третья «НОЧНОЙ ДОЗОР»
1
Комната первой картины. Посреди на мольберте картина «Ночной дозор»,[19] Рембрандт кладет на нее последние мазки. Флинк смотрит.Рембрандт
Еще коснусь кобальтом этих лент,
Чтоб выглядели банты серебристой,—
И все.
Какой торжественный момент,
Когда последние удары кисти
По прихоти своей, как некий бог,
Кладет на холст искуснейший художник!
Да это все равно, когда сапог
Несет на полку, сшив его, сапожник.
Груба, сдается вашему слуге,
Такая параллель, скажу открыто.
Умей увидеть и на сапоге
Бесценное богатство колорита.
Как ты нашел, скажи не лебезя, «Ночной дозор»?
Позвольте вас поздравить!
Так нравится, что и сказать нельзя!
Ведь вот беда: придется, значит, править!
Открывается дверь, и в комнату заглядывает продавец красок. Рембрандт обращается к нему.
А, старина! Ты что ж просунул нос,
А не войдешь?
Простите, ради бога!
Я киноварь и зелень вам принес,
Французской синей раздобыл немного.
О, и французской!
Вы довольны?
Да.
(Берет палитру.)
Сейчас мы ею на палитру брызнем.
Попробуем ее. Тащи сюда
Все краски юности, все краски жизни!
(Указывает на картину.)
Как по тебе: удачен этот холст?
Продавец красок рассматривает картину.
Тут следует немножко тронуть алой,
А этот меч, пожалуй, слишком толст.
Толст, говоришь? Посмотрим. Да, пожалуй.
Берет кисть, исправляет указанные недостатки. Флинк пожимает плечами и уходит. Входит Хендрике. Рембрандт тщательно завешивает картину.
Обращается к Хендрике.
Я к Саскии схожу. Когда придут
Рубаки эти, эти выпивохи,
Ты, Хендрике, будь непременно тут.
А как дела супруги вашей?
Плохи!
Уходит вместе с продавцом красок.
2
Хендрике вытирает мебель. Входит Баннинг Кук.Баннинг Кук
Итак, сегодня свой «Ночной дозор»
Рембрандт покажет нам. Он дома?
Вышел.
(осматривая ее)Что за фигура! Что за чудный взор! Ты у него служаночка, я слышал? Хендрике
Стряпуха я.
Как этот ротик ал!
Как эта ножка грациозна, боже!
Подобных женщин я еще не знал,
Хотя немало за границей пожил!
(Хочет обнять Хендрике.)
Ну, поцелуй меня, душа моя,
Бутончик, пышка, розанчик!
(увертываясь)
Не троньте!
Ты, видно, недотрога. Ну, да я
И не таких обламывал на фронте!
(Вынимает монету.)
Вот, видишь гульден, девушка? Позволь,—
Его я спрячу за твоим корсажем.
(Снова хочет обнять Хендрике, но та опять вырывается.)Хендрике
Подите прочь!
Да ты святая, что ль?
И ущипнуть не позволяет даже!
(Снова подходит к ней.)
Ты спуталась с Рембрандтом, я слыхал?
Он не дурак! Подобная фигура
Сулит такое счастье!..
(Вновь пытается обнять Хендрике, та дает ему пощечину.)Хендрике
Вы нахал! Ступайте вон!
Ах, ты дерешься, дура?!
Так я ж тебя!
Уйдите, шарлатан,
Не то я вам еще прибавлю малость!
Ах, ты дерешься, дура!
Так получай же сдачу…
(Хочет ударить ее, но вошедший Фабрициус схватывает его за руку. Хендрике с плачем убегает.)Фабрициус
Экой срам!
А я слыхал, скажу вам для примера,
Что трогать слабых беззащитных дам —
Поступок недостойный офицера.
(Баннинг Кук вырывается.)Баннинг Кук
Пусти, мужик! Довольно ересь плесть!
И поделом ей! Мало всыпал, жалко!
Мундир на вас, а где же ваша честь?
Она не дама, а всего служанка.
Ну, все-таки! Бабье— народ чудной!
На целый свет ославят вас— и баста!
Когда б вы так расправились со мной,
То вы могли бы этим даже хвастать!
Ты думаешь?
Уверен! А когда б
Я всыпал вам…
Презренная скотина!
Да где ты это слышал, грубый хам,
Чтобы мужик осилил дворянина?
Бывали случаи.
Ты врешь, дурак!
(бьет его)
Вы получали оплеуху звонче?
Я оскорбил вас, сударь?
Ах, ты так?
Молись, несчастный! Я тебя прикончу!
(Бросается на Фабрициуса. Дерутся. Фабрициус избивает его, валит на пол, садится па него верхом.)
Пусти меня, проклятый шарлатан!
Сейчас пущу, прибавлю только малость!
(Бьет его.)
Входит Сикс, в изумлении останавливается.Сикс
Я вижу, вас колотят, капитан?
(Встает. Смущенно.)
Любезный Сикс! Вам это показалось!
(Оправляясь.)
Затронь меня какой-нибудь нахал!..
Какие сны нелепые вам снятся!
Я просто поскользнулся и упал,
А этот тип мне помогал подняться.
Я б из него не за удар— за звук
Котлету сделал, не жалея трости!
(Гордо.)
Еще никто, не будь я Баннинг Кук,
Не бил меня, клянусь игрою в кости!
Оба усаживаются в кресла. Фабрициус уходит.Сикс
Что слышно?
Выучили назубок
Приветствие Рембрандту офицеры!
Не рано ли? Блестящ, но неглубок
Талант Рембрандта. Он не знает меры.
(подозрительно)
Вы видели картину?
Да, видал.
И мне за вас, признаться, стало стыдно.
(волнуясь)
А что: скандал?
Не то чтобы скандал,
Но уваженья к армии не видно.
Посередине черного холста
Весьма небрежно намалеван кто-то
В нелепой позе, длинный, как глиста,
С лицом, простите, полуидиота.
(испуганно)
Не я ли, черт возьми?
Как будто вы.
А впрочем, мне могло и показаться.
Жаль, я не слушал голоса молвы!
Чего и ждать от этого мерзавца?
От вас налево изображена
Уродливая шлюха или сводня,
И кажется, что вот сейчас она
Вас за ноги потащит в преисподню.
На поясе ее висит петух…
Петух?!
Петух — не больше и не меньше!
В такую мог бы втрескаться пастух,
И то лишь тот, что год не видел женщин.
Хотя б красавица, а то — урод!
Вам всем она, ну, разве по колена!
Канальство! Что подумает народ?
Что скажут девушки? Да тут измена!
А компоновка!
Я велел подряд
Нас всех построить. Что же компоновка?
Не то чтоб, скажем, смотр или парад,
А прямо свалка, прямо потасовка!
Баннинг Кук встает и смотрит на часы.Баннинг Кук
Теперь четыре только. До пяти
Я сбегаю в казарму и обратно.
Послушайте: сюда должны прийти
Мои ослы с приветствием Рембрандту.
Я умоляю вас не уходить,
И если я не встречу их, как друга,
Прошу строжайше их предупредить
Что тут нужны не похвала, а ругань.
(Уходит.)
Входят несколько купцов с дамами.Сикс
Ба, амстердамской биржи короли!
Вы, бургомистр, острите бесподобно!
Ну вот, мы первыми пришли,
А первыми являться неудобно.
Э, ничего. Тут можно и без мод.
Но нужен лоск: мы в люди вылезаем.
Просмотр-то будет?
Будет вам просмотр!
Вы, бургомистр, один? А где ж хозяин?
Он вышел в сад. Его звала жена.
Я шел сюда, а он отсюда, мимо.
Она больна, бедняжка?
Да, больна.
И кажется, увы, неизлечимо.
Но что же с ней?
Печали извели.
Врачи болезни не дают названья.
Ни ванны снежные не помогли
Несчастной этой, ни кровопусканья.
Да, как, друзья, ни тянетесь вперед,
А все равно в землицу превратитесь!
Я думаю: когда она умрет,
Что будет делать сын Рембрандта — Титус
Без матери?
Но, говорят, отец
Влюблен в него.
Ну, мало ль слухов ложных?
Он легкомыслен, молод, наконец,
Да и притом, заметьте, он художник.
Он ищет в странном обществе, на дне
Утех себе, хоть целым светом признан.
Сознаюсь вам: недавно он при мне
О детях говорил с таким цинизмом!
Я повторять боюсь, стесняясь дам.
Ну, дамы роли вовсе не играют!
Рембрандта дети, как известно вам,
Живут недолго, быстро умирают.
И вот сказал какой-то шут
За доброй кружкой пива, в месте злачном,
Что, мол, картины у тебя живут,
Зато ребята, дескать, неудачны.
Пошляк!
А знаете, каким словцом
Ответил он? Я сам тут был воочью:
Что, мол, картины я рисую днем,
А ребятишек сочиняю ночью.
Какая гадость!
Что за дерзкий тон!
Подобному бесстыдству нет примера!
Он мот к тому ж.
(Указывает на безделушки.)
Вот, что любит он:
Шлем великана, голова Гомера.
Безделушки! Зачем они нужны?
Нет, он оставит Титуса без крова!
Убей он на лечение жены
Треть их цены, она была б здорова!
В утрате он утешится тотчас,
Его печаль не будет долголетней:
Жена еще не закатила глаз,
А мужа с горничной связала сплетня!
Пусть я к Рембрандту отношусь, как брат,
И гений вижу в этом человеке,
Как бургомистр, я скоро в магистрат
Вношу проект о Титуса опеке!
Мы все поддержим!
Ясно, мы его
Лишим отцовской власти всенародно!
Какой разврат!
Какое мотовство!
А все-таки художник очень модный.
(к жене)
Мне помнится, что ты, душа моя,
Портрет Рембрандту заказать хотела?
У Ван дер Хельста[20] — гамма хороша!
Какой художник! Как он знает тело!
Любимец дам!.. Не собираюсь я
И у Ван-Рейна отнимать таланта,
А все ж позирует жена моя
У Ван дер Хельста, а не у Рембрандта.
Проси его да денежки тащи,
А, надобно сказать, дерет он много.
Его клиенты — это богачи!
Мы думаем повысить им налоги.
Да, нет, я к слову… После как-нибудь…
Так через год… Сейчас и денег нету..
(вставая)
Да, надобно их встретить как-нибудь
И предварить, пока Рембрандта нету.
Входит РембрандтРембрандт
Кровавый кашель ей терзает грудь…
Ах, Саския!..
(небрежно)
Простуда, верно, это…
Держите выше голову в беде!
Врачам не верьте! Их слова— химеры!
Ну, как, мой Аполлон, во всей красе
Открыть картину вашу не пора ли?
Еще стрелки придут.
(Замечает натянутые физиономии купцов и дам.)
Да что вы все
Сидите, словно в рот воды набрали?
(Беспокойно выглядывает в окно, идет к двери.)
Мне надо показаться кое-где,
Я вмиг вернусь.
В это время, маршируя, входят четырнадцать офицеров корпорации стрелков под командой лейтенанта.Рембрандт
А вот и офицеры!
Ну, значит, все, кто приглашен, сошлись.
А где ж почтенный Кук, вояка жирный?
Ать-два! Ать-два! Равняйся! Становись!
В шеренгу стройся! Офицеры, смирно!
Стрелки выстраиваются в шеренгу перед завешенной картиной.
(Обращается к Рембрандту.)
Он должен был в казарму к нам зайти
И привести стрелков на этот праздник,
Но, видимо, в харчевню по пути
Забрался горло промочить проказник
И там застрял. Да это ничего!
Я, как дежурный офицер по ротам,
Сам открываю наше торжество.
Приветствие разучено по нотам!
Извольте слушать, господин Рембрандт.
(Поворачивается к стрелкам.)
Стрелки, вниманье! Деккер, не картавить!
(Дирижирует.)Стрелки
(хором)
Прекрасная! Картина! Лейтенант! Позвольте!
Нам! Художника! Поздравить!
Но он еще завешен, ваш портрет,
Вы восторгались, так сказать, заочно.
Вы видели картину?
Никак нет!
И вам она понравилась?
Так точно!
Рембрандт подходит к картине и открывает ее. Все толпятся вокруг. Вбегает Баннинг Кук.Баннинг Кук
(к лейтенанту)
А я бежал за вами по пятам!
Вас Сикс предупредил хоть на словах-то?
Действительно, картина, капитан,
Божественна!
Семь суток гауптвахты!
Но вы велели нам хвалить ее
И живописца что есть мочи славить
За этот холст…
На сутки под ружье!
Стрелки, молчать! Приветствие отставить!
Что это с вами приключилось, кум?
Чего вы вдруг взъерошили щетину?
Прошу полегче, господин пачкун.
Вы написали мерзкую картину!
Да ну?
Чтоб так изобразить меня,
Как я тут вышел, надо быть невежей!
Тут непохож всего один синяк,
Да ведь и он у вас как будто свежий.
Здесь у Клааса— сено в бороде!
А Ян — кривой!
Вам на нос села муха!
Входят Флинк и Фабрициус.Баннинг Кук
Где пышность тут? Я спрашиваю, где
Субординация? А потаскуха,
Что, семеня, кривляется у ног
Растерянных уродов в этой куче?
Ужели б честный офицер не мог
Себе найти красавицу получше?
А колорит? Да это же конфуз!
Да, колоритец черноват, учитель.
В картине есть и несомненный плюс.
Какой?
А тот, что вы на ней молчите.
Нет, я тут, честно говоря, не франт!
Мои манжеты словно из муслина,
А не из шелка.
Браво, лейтенант!
Хоть под конец ты вспомнил дисциплину!
(К Рембрандту.)Картина ваша, сударь, клевета
На армию, чей стяг в боях прославлен.
Я думаю, что это неспроста,
И я вопрос, где надобно, поставлю!
Пускай рассмотрят ваш «Ночной дозор»
И сделают необходимый вывод.
(К стрелкам)
Позор ему, стрелки!
(хором)
Позор! Позор!
(к Баннингу Куку, указывая на стрелков)
Пусть эти безнадежны, ну, а вы вот
Скажите: что от прямоты войны
У вас осталось? Проданные шпаги?
Широкие атласные штаны?
Воротники из золотой бумаги?
Входит Сикс и вслушивается в речь Рембрандта.
Нет, Баннинг Кук! Кому-кому, а вам
Корить меня предательством негоже!
Хотите знать, в каком бы виде сам
Вас написал, чтоб были вы похожи?
Оранскому несущими ключи
От города…
Ни слова!
На коленях
Перед его высочеством…
Молчи!
Берущими от принца бочку денег!
Прохвостами без чести и стыда,
Торгующими родиной украдкой…
Выступает Сикс.Сикс
Вы расшумелись. Тише, господа.
Как бургомистр, я требую порядка.
Рембрандт отходит от стрелков и подходит к Сиксу.Рембрандт
В штыки встречает бедный мой талант
Толпа вояк, до этого немая. Что с ними?
Право, господин Рембрандт,
Я их решительно не понимаю.
Входит Людвиг.Людвиг
Я, видно, опоздал на торжество?
(яростно)
Пускай пираты вздернут вас на стеньгу,
Мошенник вы за это сватовство!
Давайте нам обратно наши деньги!
(испуганно)
Но что случилось, именем Христа?
Что жулик вы от головы до пяток,
И этого бездарного холста
Мы не возьмем! Верните нам задаток!
Холст неудачен? Ну и чудаки!
Сейчас и взбеленились! Так и пышут!
Любезный Кук! Да это пустяки!
Рембрандт его вторично перепишет.
(К Рембрандту.)
Не правда ли?
Нет, не перепишу.
Как пес хвостом, я кистью не виляю.
Ну, не дури! Ведь я тебя прошу!
И не проси.
Рембрандт, я умоляю!
Ну, согласись! Не будь упрямцем, брат!
Сам посуди: не выложить на стол же
Флорины им? Одумайся, Рембрандт!
Не будем ссориться. Ведь ты мне должен.
Торгуй сельдями, в бочке их соля:
Не продаются кисть, перо и лира.
Тогда я взыскиваю векселя
И без штанов пущу тебя по миру!
Я знал, что это у тебя в уме,
И ожидал уловки самой низкой.
Ты насидишься в долговой тюрьме!
(Вынимает из кармана расписку Рембрандта.)
Не забывайся! Вот твоя расписка!
К нему подходит Сикс, берет его под руку, отводит в сторону.Сикс
(тихо)
Остепенитесь. Кто же так орет?
«Штаны»… «Тюрьма»… Что за язык суконный?
Тут надо делу дать законный ход.
Вы понимаете меня? За-кон-ный.
Вместе уходят.
7
К Рембрандту подходит Флинк.Флинк
Учитель мой, я был у Тюльпа. Он
Рекомендует мне начать леченье.
Ты что, объелся?
Нет, но принужден
У вас на время прекратить ученье.
Куда ты гнешь, я что-то не пойму?
(бормочет)
Деньжонок мало… слабое здоровье…
Письмо от папеньки… У вас в дому
И я, представьте, начал кашлятькровью…
Увы, я вынужден покинуть вас…
Не прогневитесь, умоляю слезно…
Ах, ты бежишь? Ну, что же: в добрый час!
Беги, сынок, беги, пока не поздно!
Мы — разные…
Флинк уходит.Рембрандт
(к Фабрициусу)
А ты-то что молчишь?
Ведь и тебя, наверно, ужас гонит?
Спасайся вплавь, как судовая мышь
Спасается, когда фрегат затонет.
Ты тоже болен? Говори же! Ну?
Я не уйду, хозяин. Я без лести.
Как ракушка, приставшая ко дну,
Я затону с моим фрегатом вместе.
С криком вбегает Хендрике.Рембрандт
(к ней)
А ты зачем врываешься, крича?
И без того собранье наше бурно.
Чего тебе?
(кричит)
Врача сюда, врача!
Скорей врача! Хозяйке очень дурно!
Рембрандт убегает из комнаты.
Картина четвертая ЗЕМЛЯ УЦ[21]
1
Мастерская Рембрандта. Хендрике стирает белье. Входит пастор.Хендрике
Благословите, пастор!
(благословляя)
Я, сестра,
Пришел потолковать с тобой и с мужем.
С хозяином? А он еще с утра
Ушел из дому.
Жалко. Он мне нужен.
Я всё, что вы велите, передам
Рембрандту, пастор. Я его служанка.
Не лги, дитя. Ведь целый Амстердам
Твердит, что ты — Рембрандта содержанка.
На нас клевещут злые языки.
Нас оболгали недруги во многом.
Грешно, сестра моя, втирать очки
Посреднику между собой и богом.
Спаси меня господь от этой лжи!
Ты посещаешь храм господень?
Часто.
Ты веришь в бога?
Верю
Так скажи:
С ван Рейном ты сожительствуешь?
Пастор!..
Дитя, не отпирайся наконец.
Сознайся лучше, что сошлась
с Рембрандтом.
(потупясь)
Он одинок. Он год уже вдовец.
А ты — девица?
Я — вдова сержанта.
До слуха моего дошло, что вы
Погрязли оба в гибельном разврате.
(волнуясь)
Не верьте, пастор, голосу молвы:
Я помогла вдовцу в его утрате!
Допустим, дочь моя, что это так.
Мужчина овдовел, а ты и рада!
Но церковью не освященный брак
Всё ж есть разврат, ведущий в лоно ада.
Да грех ли — помощь?
Я тебя прерву.
Скажи во имя вечного спасенья:
Ты с ним живешь как с мужем?
Да… живу…
Тогда приди в общину в воскресенье.
Зачем?
(грозно)
Молись, распутница, творцу!
За любострастно с чужим мужчиной
Тебя зовет, как блудную овцу,
На строгий суд церковная община!
(плача)
Уж если беды, так со всех сторон!
За горем горе! Господи, за что же?
А чтоб сильней почувствовал и он
Удар карающей десницы божьей,—
Ты передашь ему мое письмо.
(Дает Хендрике письмо.)
И для него в общину вызов это.
(плача)
Недаром он вчера разбил трюмо.
Я говорила: скверная примета!
Пастор уходит.
2
Входит РембрандтРембрандт
Ты плачешь, Стоффельс?
(вытирая слезы)
Что вы, сударь! Нет.
Я вижу: плачешь!
Может быть… Немножко…
О чем же ты?
Глаза мне режет свет,
Что с набережной падает в окошко…
Да это вздор! Хотите, барин, есть?
(Вынимает из печи кушанья.)
Вот колбаса с подливкою капустной,
Здесь пирожки, тут суп со спаржей есть,
Нет… Мне сегодня почему-то грустно.
Ты помнишь, как хозяйка умерла
И как в гробу лежала в платье бальном,
Как амстердамские колокола
Над шествием звонили погребальным,
И как она любила этот дом
С уютным садом, с тихим бельэтажем,
Как в катафалке, под уздцы ведом,
Шел черный конь, украшенный плюмажем,
Как нищие за белым гробом шли,
А в нем желтел ее невинный профиль,
И как на Зюдерзее[22] корабли
Прощались с ней… Ты снова плачешь,
Стоффельс?
Нет, сударь, нет!
А всё же я сильней,
Чем даже смерть!
Вы фантазер, мой барин.
Моя палитра властвует над ней!
Ей не свалить меня одним ударом!
Я Саскию нанес на полотно,
И пусть, сбирая урожай обильный,
Смерть скосит десять поколений, но
Она, зубами лязгая бессильно,
Не раз минует чистый образ тот,
То полотно, что, как письмо в конверте,
К потомкам отдаленнейшим дойдет
И тронет их. Да, я сильнее смерти!
Грешно так думать.
(берет со стола раковину и подносит к уху Хендрике)
Вслушайся на миг,
Как в этой раковине гул прибоя
Еще гремит, хотя прибой утих!..
Опять ты плачешь, Стоффельс?
Что с тобою?
Ах, у меня на сердце тяжело!
Всё от «дурной приметы»? Ты всё та же!
Вас полюбив, я причинила зло
Покойнице, и бог меня накажет.
За что? Ты скрасила мое вдовство,
Подруги лучше не могу желать я.
Ты, чтоб не трогать скарба моего,
Шла продавать свои чепцы и платья,
Оберегала мой покой и честь
И Титусу за мать бывала часто.
Я всем тебе обязан…
Барин, здесь
Письмо для вас принес недавно пастор
И строго-настрого велел мне, чтоб
В приход явилась я на суд общины.
(Передает ему письмо.)
Вот вам письмо.
Ах, снова этот поп!
Так вот в чем горьких слез твоих причина!
Сейчас посмотрим, что он пишет тут.
(Читает.)
«Написано в четверг седмицы чистой.
Художника Рембрандта прибыть в суд
Зовет община братьев-кальвинистов.
Зане, не будучи супругом ей,
Художник этот, с дьяволом условясь,
Живет в бесстыдном блуде со своей
Служанкой Хендрике, прозванье Стоффельс,
И, вопреки заветам древних книг,
В своей гордыне демонской возвысясь,
Писать дерзает образы святых
С евреев нищих оный живописец.
В его картинах благочестья нет.
Понеже нет благообразья в типе
Натурщиков. Пример тому — портрет
Иосифа, бегущего в Египет.
Он, осквернив святое ремесло,
Ответить должен». Подпись иерея,
Печать общины, месяц и число…
Они и были нищие евреи!
Кто б в этих плотниках да рыбаках
Узнал изнеженных святых Фьезоле?[23]
Они ходили в грубых башмаках,
И на руках у них цвели мозоли.
Пускай понять Италию я мог,
Но подражать ей не учился сроду:
Что скажет щуплый итальянский бог
Веселому фламандскому народу?..
Я не подсуден этому суду
И не явлюсь. Да и тебе не надо
Ходить туда.
Нет, сударь, я пойду.
Зачем?
Меня пугают муки ада.
Рембрандт садится рядом с Хендрике и обнимает ее.Рембрандт
Ну полно, успокойся, не дрожи!
Пускай враги идут сюда гурьбою!
Что могут все святоши и ханжи,
Все лицемеры сделать нам с тобою?
О барин, очень многое!
А я
Лишь посмеюсь над их вознёю жалкой!
(Вынимает из шкафа богатые женские одежды.)
Ты хочешь быть принцессой, жизнь моя?
Я не принцесса, сударь. Я — служанка.
(подавая ей одежды)
Вот кашемировые ткани. Тут
С брильянтом диадема. Здесь кораллы.
Надень-ка их. Кораллы подойдут
К твоим губам, что так бессмертно алы!
(Одевает ее.)
Примерь накидку с бахромой густой.
На пальчики, что чистили картофель,
Я перстенек надену золотой.
(Одев Хендрике, повертывает ее к свету.)
Ты не служанка, ты принцесса, Стоффельс.
(Любуется ею.)
Как ты нежна, смугла и горяча!
Как царственно блистает взор твой синий!
Я, барин, только дочка трубача!
Молчи! Я напишу тебя богиней!
Так напишу, что будут влюблены
В тебя цари и принцы!
Что вы! Принцы!
Пускай они в порфирах рождены,
Они не стоят твоего мизинца!
Я и себя у твоего плеча
Изображу…
Я неровня вам, барин!
Сын мельника и дочка трубача,—
Клянусь палитрой, — неплохая пара!..
Ну, не ходи в общину!
Нет, пойду.
(смотрит в окно)
Кто к нам идет? Я что-то плохо вижу.
(испуганно)
Ах, сударь, вы накликали беду!
Наш бургомистр, посредник ваш бесстыжий,
Толпа людей, какой-то молодец
В судейской форме, в шапочке юриста,
Пять стражников, подводы и писец,
И впереди других — судебный пристав.
3
Входят Сикс, Людвиг, судебный пристав, писец, стражники, горожане.Судебный пристав
Кто тут Рембрандт ван Рейн, художник?
Я.
В согласии с указом магистрата
Вас выселить из вашего жилья
Явились мы.
Нежданная утрата!..
Всю движимость, какая есть у вас,
Мы распродать должны.
За что так жестко
Нельзя ль узнать?
Об этом был указ
Глашатаем прочтен на перекрестках.
Извольте выслушать его и вы.
(К писцу.)
Начните, если вы готовы.
(читает)
«На основании второй главы,
А именно— параграфа шестого
Законов наших, суд и магистрат
Решили дело, в коем…»
Что за бредни!
«…ответчиком является Рембрандт,
А в иске просит Людвиг Дирк, посредник.
Нотарьус доложил суть дела их.
Дирк, будучи Рембрандту другом близким,
Ссудил сто двадцать тысяч золотых
Последнему (предъявлена расписка)».
Сто двадцать тысяч! Людвиг, ты в уме?!
Вы мне читать мешаете!.. «Ответчик,
Истцом предупрежденный о тюрьме,
Сказал ему, что расплатиться нечем.
Суд порешил: в уплату иска — дом
Ответчика с усадьбой семь на десять,
А также всё, что в нем или при нем,
Отдать истцу, их тяжбу зрело взвесив».
(Свертывает указ. К Рембрандту.)
Ну, вот и всё. Ты понял наконец?
Так выметайся! Нечего коситься!
Позвольте, сударь. Если вы — писец,
То следственно, супруга ваша — псица.
Уж где тут помнить совесть или честь!
Но суть не в этом… Я теряю разум!..
Где ж справедливость?.. Людвиг, это месть?..
Кто подписался под таким указом?
(к писцу)
Вы не дочли указ. А я всегда
Велю закон блюсти как можно строже.
Тут дальше речь про этого жида,
А про Рембрандта нет.
Извольте все же
Дочесть указ уж потому хотя,
Что прозвучала тут о мести фраза.
Пускай ответчик, подписи прочтя,
Не заподозрит подлинность указа.
Что ж, ваша милость, я могу прочесть.
(Читает.)
«До всех, кто верует, во имя бога,
Об отлучении Спинозы весть
Хоральная доводит синагога:
Израиля врагами научен,
Закон колеблет еретик Спиноза,
А потому да будет вынут он
Из тела иудейства, как заноза!»
Барух Спиноза! Ба! Натурщик мой!
«Пусть голодом язвим и мучим страхом,
Бездомен будет летом и зимой
Вероотступник этот, этот axep,[24]
И отлучен, и погружен во тьму,
И, как евреи из страны Мицраим,[25]
Везде гоним. Проклятие ему
Изрек раввин Манассе бен-Израиль.
Пусть, на людей поднять не в силах глаз,
В лесах скрывается, подобно зверю.
В осведомленье граждан сей указ
Составлен и подписан…»
Верю, верю!
Поди не верь, коль даже бургомистр
Любуется, как в цирке на балконе,
Моей бедой.
Ваш вывод слишком быстр;
Я охраняю вас от беззаконий.
От беззаконий? Что ж тогда закон?
Ведь дело то, что сделал Людвиг, — низко!
Истец ваш действовал по форме: он
Сбор оплатил и предъявил расписку.
Поддельную!
Что делать, мой Рембрандт!
По чести, я помочь вам прямо жажду!
Но я не бог. Я только бюрократ,
Как правильно сказали вы однажды.
Теперь мне все понятно: это месть
За принца, за сторожевую башню!
Я к вам, — тому моя порукой честь,—
Настроен с благосклонностью всегдашней.
Припомните: я вас предупреждал,
Я говорил, быть может, даже резко,
Что шутки ваши вызовут скандал.
Нет! Это вы подстроили в отместку!
Я вас прошу, чтоб доказать, что нет,
Об одолженьи: будьте так любезны,
Не откажите сделать мой портрет.
Вам золото теперь небесполезно.
(Внимательно и долго глядит на Сикса.)
Согласен. Ладно. Я вас напишу
Холодной серой сепией.
Я тронут,
И как-нибудь к вам загляну.
(к стражникам)
Тащите все сюда, что в доме есть,
Мы здесь же и устроим распродажу.
Стражники расходятся по дому и начинают сносить в мастерскую вещи.Первый стражник
Вот бирюзовый бархат, ваша честь.
Вот шляпа с белым кружевным плюмажем.
Вот золотая цепь, да как длинна!
Берите все, что только взять возможно!
Не бархат мне, а синь его нужна,
Не золото, а блеск его тревожный.
Входит Фабрициус. Стражники вносят кровать с голубым пологом и зеркало в черной раме.Четвертый стражник
Вот зеркало и скатерть со стола.
А вот кровать с альковом.
Это дело!
Я взял кровать.
Она на ней спала!
Я — зеркало!
Она в него глядела!
Вот занавес.
Я ларчик вам принес.
Взглянув на ларец, Рембрандт хватается за сердце.Фабрициус
Что с вами?
Душно… В сердце боль тупая…
А что в ларце?
Безделка: прядь волос.
(бросается к ларцу)
Отдайте мне…
Купите.
Покупаю.
(Роется в карманах, находит всего одну монету.)
Монета лишь…
(подавая ему еще одну)
Возьмите и мою.
А что тебе останется на ужин?
Позвольте! Я ларец не продаю.
Он мой теперь! Он самому мне нужен!
Отбирает ларец. Рембрандт идет за ним.Рембрандт
Отдай мне ларчик! Я тебя прошу!
Отдай во имя рая или ада!
Отдай! Я новый вексель подпишу!
Теперь мне векселей твоих не надо.
Рембрандт безнадежно отходит в сторону. Входит Флинк. Во время его разговора с Рембрандтом стражники вносят в мастерскую новые вещи.Рембрандт
(мрачно)
Ну, как дела, почтенный хиромант?
Прошла у вас желудочная боль-то?
Не надо лучше, господин Рембрандт!
Я в мастерской у метра Миревольта.
Какой художник! Что за колорит!
Куда там к шуту всяким… староверам!
Под кистью метра полотно горит!
Не мудрено: французская манера!
Да, уж в какой трактирчик ни залезь,
Везде теперь поют французам оды.
Я слышал — и французская болезнь
Становится последним криком моды.
Флорины к метру льются в три ручья!
Поверите ль? Рекой текут заказы!
У Миревольта в студии и я
Набил карман, признаться, до отказа.
Мне у него на диво повезло,
А ведь от вас ушел в одной сорочке!
Я обнаглел и, всем чертям назло,
Посватался к его смазливой дочке.
И, видимо, придется вить гнездо
Да звать учителя любезным тестем.
Я к вам зашел гардины из Бордо
Приторговать в презент моей невесте.
Что ж, обратитесь в Людвигу.
(подходит к Флинку)
Осел!
Проваливай отсюда, как ты низок!
Флинк убегает.
7
Вся обстановка дома Рембрандта и все его вещи снесены в мастерскую.Третий стражник
Ну, вот и всё.
Как все? Еще не все!
Еще осталось много!
(Роется в карманах.)
Где мой список?
Позвольте мне проверить! Как назло,
В карман куда-то книжка завалилась…
(Вынимает записную книжку и читает.)
Тетрадь гравюр Гольбейна и Калло?
(проверяя)
Гравюры все на месте, ваша милость.
Медали?
Есть.
Шлем великана?
Есть.
А тот камзол, где бок немножко в сале?
Ага! Так вот зачем вы, ваша честь,
Покупки наши в книжечку списали!
Молчи!
(глядя на Рембрандта)
Камзол ответчиком надет.
Кораллы где? Накидка, что из пуха?
Кольцо?
Накидки и кораллов нет.
(узнавая эти вещи на Хендрике, срывает их с нее)
Ах, вот они! Разоблачайся, шлюха!
(схватывая ружье из наваленной на полу груды оружия)
Прочь от нее, иль я возьму ружье!
Ее подметки ты не стоишь даже.
(перехватывая ружье)
Здесь ничего нет твоего! Здесь всё мое!
Попробуй взять: в тюрьму пойдешь за кражу!
Ступай отсюда вон!
Хендрике снимает с себя надетые на нее Рембрандтом одежды, берет котелок и свечу в подсвечнике, кладет их в мешок, завязывает веревкой.Хендрике
Сейчас… сейчас…
Мы только котелок, где пищу варим,
Возьмем с собой, и если гонят нас,
То мы уходим… Не сердитесь, барин…
Ни щепки брать не позволяю я!
Да это, сударь, свечечка… веревка…
Моя веревка, и свеча моя,
И мой мешок! Не смей их брать, воровка!
Оставь подсвечник: он посеребрен!
И этот котелок для варки пищи
Поставь на место! Выметайся вон
Отсюда, девка! Твой хозяин— нищий!
Пойдем, старуха.
Да, ступай плясать
И петь в харчевнях, грубая скотина!
(задумчиво)
Теперь я Иова начну писать.
(не расслышав)
Что, что писать? Доносы?
Нет, картину.
Я, Людвиг, ухожу. Но берегись:
Я так тебя ославлю, что покуда
Земля стоит и существует высь,
Все будут говорить, что ты — Иуда,
Разбойник подлый…
Я вас перебью:
Когда ответчик делом недоволен,
В его правах претензию свою
Здесь изложить — в судебном протоколе.
(Протягивает Рембрандту протокол.)Рембрандт
Ну что ж, пиши. Мой почерк груб и куц,
А ты и подлость выведешь красиво.
(Диктует.)
«Жил человек в земле восточной Уц,
И было имя человеку— Иов».
Картина пятая НА «КАНАЛЕ РОЗ»
1
Комната с убогой обстановкой в гостинице. На стене висит этюд «Туша вола». Постаревший Рембрандт сидит перед мольбертом с недоконченным автопортретом. На постели лежит красный тюльпан.Рембрандт
Подходит ночь, а Хендрике всё нет.
Как в этой комнате темнеет быстро!
Почти окончен мой автопортрет.
Уж я не ждал, что вдохновенья искра
Блеснет во тьме, что творчество придет
Согреть меня в беде и в униженье…
(Протирает глаза.)
Недолго поработал я — и вот
Уже глазницы разъедает жженье.
Да, надобно спешить. В конце концов
Мне пятьдесят. Не маленькая мера.
Глаза мои повязкою слепцов
Завяжет скоро, как глаза Гомера,
Чертовка старость, заслонив простор,
Седую рябь каналов и бассейнов…
В дверь стучат.
Войдите, если вы не кредитор.
Входит принц.Принц
Я в мастерской великого ван Рейна?
(удивленно)
Да, сударь мой, вы у него.
Ага!
Он тут, кудесник из волшебной сказки!..
Скажи, мой друг: ты у него слуга?
Да. Мою кисти, растираю краски.
Так доложи ему: издалека
Приехавший наследный принц Тосканы
Приема ждет.
Не выйдет он, пока
Не завершит последними мазками
Картины новой.
Что ж, я подожду.
(Садится на стул.)
Смешны названья улиц в Амстердаме!
Я на «Канале роз»,[26] мечтал найду
Дворец Рембрандта с пышными садами!
Ведь говорят, что он богач и франт,
А здесь всего кривых домишек груда.
Как он попал сюда?
Чудит Рембрандт,
И бедность — новая его причуда.
Его роскошный дом на Бреедстрат
Спит, окруженный парком заповедным,
А он живет в лачуге.
Как я рад,
Что он всего лишь притворился бедным!
В талантливых людей из нищеты
Не очень склонен верить я, признаться.
Я убежден, что если гений ты,
Всегда добьешься славы и богатства.
Ну, это как сказать!
Постой, постой!
Лакею с принцем спорить не пристало.
(Дает Рембрандту золотой.)
Возьми-ка лучше этот золотой
И постарайся, неучтивый малый,
Чтоб твой патрон был не такой педант:
Ведь знатность чтить обязан даже гений.
Мне скучно ждать!
Принц! Это я — Рембрандт!
(пораженный, встает)
Сеньор профессор! Сотня извинений!
Я потрясен! Нет, я безумно рад!
Но извините… право, мне неловко:
Что значит этот странный маскарад?
(Указывает на обстановку комнаты.)Рембрандт
А то, что я вживаюсь в обстановку,
Чтоб Иова писать. Мои друзья
Для антуража сняли эту келью.
Четвертый месяц по Европе я
С образовательной слоняюсь целью.
В столицах мира осмотрев не раз
Дворцы, притоны, церкви и лицеи,
Я наконец, чтобы увидеть вас,
Явился в Северную Веницею.[27]
«Учись! — велел мне строгий мой отец.
— Диковинки, — сказал он, — огляди ты».
Я в Льеже видел синий огурец,
В Марселе — шимпанзе гермафродит
Я в Риме туфлю папы целовал,
А в Лондоне обедал в клубе лысых…
(садится за мольберт и начинает что-то подрисовывать в автопортрете)
А я-то в качестве кого попал,
Меж огурцов и туфлей, в этот список?
Сеньор профессор! Ваш талант высок,
Как горная вершина Santa Cristi.[28]
Я умоляю: хоть один мазок
Божественной, бессмертной вашей кисти!
Я вывез из Московии кота,
А из Парижа — серию открыток
Для холостых…
(про себя)
Я знал, что неспроста
Явился этот вертопрах. Он прыток
И нагловат. А я сегодня зол!
Так подожди ж!
(Берет кисть и вытирает ее о камзол принца.)Принц
(в ужасе)
Маэстро! Вы в уме ли?
Зачем вы пачкаете мой камзол?
Дарю мазок, что вы иметь хотели.
Я о своем портрете вас прошу,
А вы буквально поняли!..
Дружище!
Мне очень жаль: я принцев не пишу.
Но почему?
Я живописец нищих.
Вы шутите!
Нисколько. Вы из лож
Видали королевских фавориток,
Вы видели, как море высек дож,
Как кровь Христа у капуцинов бритых
Кипит, в бутылке ими налита.
А нищету вы видели?
Ни разу.
(показывая вокруг)
Так посмотрите: это — нищета.
Я убежден, что шутка — ваша фраза.
2
Входит кредитор.Кредитор
Вы мне должок вернете, господин?
Немного позже. Денег нет, папаша.
У вас, Рембрандт, всегда ответ один!
Я больше ждать не в силах, воля ваша.
А вот, отец, поправятся дела —
И потекут червонцы, как водица.
(про себя)
Возьму в счет долга хоть «Этюд вола».
На вывеску, пожалуй, пригодится.
Снимает этюд со стены и уходит. Вслед за кредитором к двери идет принц.Рембрандт
Куда же вы, мой просвещенный друг?
Ведь вас отправил ваш папаша строгий
Учиться жить?
(сухо)
Пардон, мне недосуг.
(открывая перед ним дверь)
Вам недосуг? Так скатертью дорога!
Принц уходит. Входит Сикс, снимает шляпу и плащ. Садится.Сикс
Как мы условились, так в аккурат
Я и пришел: ведь нынче воскресенье.
Да, в первый раз я вижу вас, Рембрандт,
На невеселом вашем новоселье.
Немало вы перетерпели гроз,
И вас порядком смяли эти грозы.
Но старость ваша, видимо, не розы!..
Что мой портрет?
Почти уже готов.
Могу взглянуть?
(Поворачивая мольберт к свету.)
Здесь плохо видно: тучи.
(Рассматривая портрет.)
Да, знаете, из множества холстов
Работы вашей — этот самый лучший!
Ах, если б вы всегда писали так!
Тут губы у меня, как у ребенка.
Глаза опущены пристойно — в знак
Моей всегдашней скромности. Как тонко
Избрали вы для платья серый тон
С жемчужными застежками у пястья.
Ведь лучше слов свидетельствует он
О благородстве, сдержанности, власти.
А в повороте этой головы —
Породы сколько! Как я горд и статен!
Ну, наконец, остепенились вы!
Я понимаю вас, — я сам писатель.
Пора забыть проказы юных лет:
Года не те, да и не та эпоха…
А вы как думаете: мой портрет
Удался вам?
Да, вышел он неплохо.
Ну, как прикажете платить? Опять,
Как некогда, до нашей с вами свалки,
По полотну флорины раскидать?
Признаться, мне с холстом расстаться жалко.
Он непродажен.
(испуганно)
Что вы, черт возьми?!
Пусть у меня висит он. Что ж такого?
Пора уметь вести себя с людьми!
Свои дела устраивать толково!
Хотите тысячу?
Нет.
Ладно… Три
Даю вам, не торгуясь!
(Делая вид, что раздумывает.)
Куш немалый.
Не упирайтесь больше! Вы — старик.
Я обеспечу старость вам.
Пожалуй…
Я рад услышать деловой ответ!
Мы за холстом придем с моим слугою
К вам завтра.
Впрочем, я раздумал: нет.
Я вижу, вы смеетесь надо мною
Иль попросту сердиты с той поры,
Когда вас за строптивость проучили!
Да ну же, примиритесь! Оба мы
По полной оплеухе получили:
Вы от меня, а я, Рембрандт, от вас.
Довольно счетов низких и мизерных!
В залог любви я вам даю заказ —
Писать для трибунала «Клятву Верных».
Представьте двух героев в дни войны,
На лезвии меча скрестивших руки.
И помните, что зрители должны
Оригинал узнать во мне и в Куке.
Что ж: позабудем старую вражду?
Протягивает Рембрандту руку. Тот нехотя пожимает ее.Рембрандт
Рукопожатьем не вернем любви мы.
Портрет за мной?
Покамест подожду
С ним расставаться.
(с досадой)
Вы неисправимы,
И с вами невозможно толковать!
(Надевает шляпу и плащ.)Рембрандт
А как заказ? Теперь о нем вы немы?
Ну, что ж, попробуйте нарисовать,
Быть может, вам удастся эта тема.
Уходит.Рембрандт
Я выполню его, откинув прочь
И чванных дураков и знатных воров:
Я пушкарей изображу, в ту ночь
Поклявшихся, что принц не вступит в город!
(Обращаясь к портрету Сикса.)
Все говорят, неплохо вышел он:
Он нарисован тонко, он изящен.
Но как бесцветен платья серый тон —
И как неверен этот взгляд скользящий!
А губы скупы, а лицо в тени…
Его лукавую сухую душу
Я обнажу для всех, но я ни-ни
Изящества работы не нарушу!
3
Входит Хендрике со свечой в руках.Рембрандт
Однако же долгонько за свечой
Ходила ты в плавучую лавчонку!
Простите, сударь, грех невольный мой.
Какой тут грех! Ты, Стоффельс, не девчонка.
Мы выросли из тех прекрасных лет,
Когда ходить за юбкой нас учили…
(Обнимает ее.)
Опять была на покаянье?
(уклоняется от его объятий)
Нет.
Ты нынче что-то немногоречива
И нелюдима сделалась с тех пор,
Как этот поп лишил тебя причастья.
Вас тяготит ужасный мой позор,
И я вам приношу одно несчастье,
Я это знаю и уйду от вас.
Не покидай меня в моей пустыне!
Нет Саскии, и Титус мой угас…
Зато господь вас, барин, не покинет.
На что мне он! Когда б не ты со мной,
Я умер бы, больной, гонимый, нищий.
А ты, открыв торговлю стариной,
Взяла меня, дала мне кров и пищу,
И труд, и жизнь…
Нет, сударь, я уйду.
Опять всё то же! Но сознайся: чем я
Не мил тебе?
Я приношу беду.
На мне лежит проклятье отлученья.
Заладила! Послушай: я не врал
Тебе ни разу, а живем мы— годы.
Так вот, клянусь: чем больше я терял,
Тем больше я имел.
Чего?
Свободы!
(Снова обнимает Хендрике.)
Не уходи! Я буду одинок!
Так одинок, как труп на шумной тризне!
(торжественно)
Примите же страдальческий венок,—
Сей тяжкий ключ блаженства вечной жизни.
Ах, как тебя сломили эти псы!
Не плачь, дитя. Забудь про всё, что было.
Погладь мои солдатские усы,
Как ты когда-то гладить их любила.
Прижмись покрепче к моему плечу.
Долой врагов с их клеветою мутной!
Сейчас, родная, я зажгу свечу.
(Зажигает.)
Смотри, голубка, как у нас уютно.
Какой уют? Всего лишь— нищета!
В иных дворцах мне было боле сиро.
(Целует Хендрике.)
Ведь очертанья маленького рта
Волнуют слаще всех сокровищ мира!
(вырываясь)
Не надо, барин! Ради всех святых!
Мне запретили это!
Ах, иуды!
Дитя мое, как ты боишься их!..
Ну ладно. Успокойся. Я не буду.
(Отходит от Хендрике.)
Да, кстати, Стоффельс: наши чудаки
В гостиных вводят на тюльпаны моду,
Тюльпанами забили парники,
Тюльпанами забили огороды.
Я тоже для тебя купил один,
Хоть мне сдается, — роза благородней.
(Берет с постели тюльпан и подносит Хендрике.)
Смотри, какой нарядный господин!
Совсем как принц, что приходил сегодня.
Как лепестки он пышно распростер
И весь дрожит, как розовое знамя.
(Любуется тюльпаном.)
Он на костер походит…
(в ужасе)
На костер?!
Ну да: на пламя… Что с тобой?
На пламя?!
(Бросается к двери.)Рембрандт
(удерживая ее)
Куда же ты!.. Любовь моя!.. Сестра!..
Мы выбросим его… Другим подарим…
(вырываясь)
Простите, сударь!.. Я боюсь костра!..
Я ухожу от вас!.. Прощайте, барин!
(Убегает.)
4
Рембрандт, обессиленный, садится. Входит продавец красок.Продавец красок
Я к вам не вовремя?
Нет, нет… садись…
Я рад потолковать с единоверцем…
(Растирает рукою грудь.)Продавец красок
Как вы бледны! Вы вовсе извелись!
Так. Пустяки. Немножко болен. Сердце.
(подает ему пакет)
Вот, сударь, краски вам.
Я гол и бос,
Чем мне платить?
Оставьте, ради бога!
Я сепию и сажу вам принес,
Да жженой кости раздобыл немного…
Ага, — и жженой!
Вы довольны?
Да.
А светлых нет, хоть у других проверьте.
Их мне не надобно. Тащи сюда
Все краски старости, все краски смерти.
Картина шестая ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
1
Комната Рембрандта в гостинице. Вечер. На стенах портреты Саскии, Хендрике, Титуса. Входит Флинк, осматривается.Флинк
Вот это мастерская! Прямо смех!
Лохмотья, ветошь, грязные стаканы…
А все ж Рембрандту, одному из всех,
Нанес визит наследный принц Тосканы.
Не пожалею про заклад руки,
Что это — признак близкого успеха,
И, значит, вновь к нему в ученики
Втереться надо мне, других объехав,
Да что-то долго нету старика!
Придется мне, пожалуй, через сутки
Наведаться вторично, а пока
Неплохо бы сыграть такую шутку.
(Берет кисть и рисует на полу монету.)
Вот нарисую золотой флорин
Здесь на полу и дам скорее тягу.
Воображаю, как, подвох открыв,
Рассердится подслеповатый скряга!
2
За дверью слышны шаги, Флинк прячется под кровать. Входит Рембрандт.Рембрандт
Весь город обошел, а что за толк?
Я так измучен. Сердце бьет, как молот.
Никто, Рембрандт, тебе не верит в долг,
Четвертый день твой собеседник — голод.
Как быть тебе?
(Замечает нарисованную на полу монету.)
Однако же постой!
Я, видно, брежу: не флорин ли это?
Мне повезло! На этот золотой
Я холст куплю для нового портрета.
(Хочет поднять монету и видит, что она нарисована.)
Так это шутка? Кто ж ко мне проник
И разыграл такую злую шутку?
Ax, если б знал безжалостный шутник,
Как мне сегодня тягостно и жутко!
Я одинок и болен, слаб и сир,
Глаза не видят, сердце жить устало.
(Подходит к окну, смотрит на город.)
Спят небеса. Спит равнодушный мир,
Спит Амстердам на ста своих каналах.
Мой Амстердам! Мне без него и дня
Прожить невмочь! Тут на любом канале
Мне каждый мостик близок! Тут меня
Любили, ненавидели и гнали.
Плывущих лодок дремлют огоньки,
Часы на башне полночь бьют в дремоте,
Спят бюргеры, надвинув колпаки,
Спят нищие, закутавшись в лохмотья.
Ночных мышей скребущий, робкий звук
Один тревожит тишь убогой кельи.
Спит хитрый Сикс и громогласный Кук,
И демоны стоят над их постелью.
Я одинок: спит Саския в гробу,
Спит рядом с нею Титус на кладбище,
И, ожидая ангела трубу,
Спит Хендрике в своей могиле нищей.
Над спящими колокола звенят,
Звезда в ночи падучий след свой чертит…
Лишь я не сплю… Но вот уж и меня
Забрала сладкая зевота смерти.
(Подходит к портретам, и обращается к ним.)
Родные тени! Заклинаю вас
Моей любовью — золотым оружьем:
Сойдитесь в этот одинокий час
Ко мне, живому, на прощальный ужин!
(Ставит портрет Саскии на стул у стола.)
Ты, Саския, на Стоффельс не сердись,
Не мучь ее ревнивыми словами.
(Ставит портрет Хендрике на другой cmул)
Ты, Хендрике, с хозяйкой помирись
И рядом сядь. Да будет мир меж вами!
(Ставит портрет Титуса между ними.)
Я, Титус, место и тебе нашел!
Сегодня мы невидимые брашна
Поставим тесно на широкий стол
И запируем весело!
(из-под кровати)
Мне страшно!
(заглядывая под кровать)
Там кто-то есть. Посмотрим, что за гусь.
Ах, это ты! Вылазь, трусливый олух!
Я до смерти покойников боюсь!
Учитель мой! Не надо звать за стол их!
(Вылезает.)Рембрандт
Спросонок ты иль вовсе во хмелю
Попал сюда?
Простите… грех случился…
(указывая на рисунок флорина)
Монету ты нарисовал? Хвалю!
Ты хоть чему-нибудь да научился
У Миревольта.
Видит бог, — не я!
Во-первых, мне…
А в-третьих и четвертых,
Ты станешь врать, господь тебе судья!
Я вас прошу, не вызывайте мертвых!
(улыбаясь)
А надо бы! Не стану, так и быть…
Зачем пожаловал в мою обитель?
Я воротился, чтобы изучить
Секреты вашей техники, учитель.
А Миревольт?
Какой уж колорит
У Миревольта! И рисунок пресный!
А как о вас он грубо говорит!
Вот это мне совсем неинтересно.
Позвольте мне вопрос задать: у вас
Светлейший принц Тосканы был, я слышал?
Про эту честь из уст в уста рассказ
Идет по Амстердаму!
Был, да вышел.
Не понимаю, сударь, ничего.
Я указал ему, как говорится,
Где бог, а где порог: прогнал его.
Вы выгнали?!
Я выгнал.
Принца?!
Принца.
(Раздумывает.)
Ну, что ж! Пожалуй, я тебя приму.
Мне пригодятся двадцать пять флоринов.
(хватается за живот)
Ох, как вредит желудку моему
Ост-индская новинка— мандарины!
В чем дело, Флинк?
Схватило за живот!
(Про себя.)
Вот влопался! Как мне сбежать отсюда?
(К Рембрандту.)
И гнет, и режет, и кидает в пот!
Я к вам назавтра непременно буду,
А нынче болен.
Убирайся, пес,
Покуда я тебя не выгнал взашей.
3
Флинк убегает. Входит Фабрициус, неся свернутый в трубку холст.Фабрициус
Кто был тут?
Флинк.
Жаль, ноги он унес,—
Его швырнуть бы из мансарды нашей!
Беда, хозяин: я назад принес
Картину эту.
Чью картину?
Вашу.
Не может быть!
Да, сударь. Магистрат
Мне сообщил с прискорбьем лицемерным,
Что как ни жаль, но господин Рембрандт
Превратно понял тему «Клятва Верных»
И, дескать, холст поэтому нельзя
Принять для новой залы трибунала.
Да, полотно кололо б им глаза
И слишком многое напоминало.
Фабрициус! Вот и конец пришел
Моей последней маленькой надежде…
(Хватается за сердце.)
Но что со мной? Мне так нехорошо
Еще ни разу не бывало прежде!
Кровь бьет в виски, густа и горяча.
В глазах желтеет, ноги холод студит…
(Падает на руки Фабрициуса, который несет его на постель.)Фабрициус
Вам нужно лечь. Я позову врача.
Невестку вашу позову…
(Выбегает в коридор и зовет.)
Эй, люди!
(лежит один на постели)
Ни дня, ни ночи. Черная дыра.
Как бьется сердце! Уж не смерть ли это?
Старик Рембрандт! Пришла твоя пора,
Пора последнего автопортрета.
Как в океан сливаются ручьи,
Так мы уходим в мир теней бесплотный.
(Обводит глазами комнату.)
Лишь вы, душеприказчики мои,
Мои эстампы, папки и полотна,—
Идите в будущее. В добрый час.
Возникшие из-под музейной пыли,
Откройте тем, кто будет после нас,
Как мы боролись, гибли и любили,
Чтоб грезы те, что нам живили дух,
До их сердец, пылая, долетели,
Чтобы в веках ни разу не потух
Живой и чистый пламень Прометея!
4
Входит пастор.Пастор
Меня поставил грозный судия
Посредником между тобой и небом.
Посредникам не очень верю я:
Один из них уже пустил без хлеба
Меня по миру.
Не кощунствуй. Ты
Собраться должен в дальнюю дорогу.
Покайся мне, и в нимбе чистоты,
Как блудный сын, ты возвратишься к богу.
Как будто не в чем. Я в труде ослеп,
Не убивал, не предавал, работал,
Любил, страдал и честно ел свой хлеб,
Обильно орошенный горьким потом.
Святая дева раны освежить
Придет в раю к твоей душе усталой.
Я старый гез. Я мельник. Я мужик.
Я весь пейзаж испорчу там, пожалуй.
Ты святотатствуешь! Как ты упал!
Ужель ты бога не боишься даже?
Уж не того ль, что сам я создавал
Из бычьей крови и голландской сажи?
Оставь меня. Пусть мой последний вздох
Спокойным будет…
(поднося к его лицу распятие с изображенным, на нем Христом)
О грехах подумай!
(глядя на распятие)
Как плохо нарисован этот бог…
(Умирает.)Пастор
Войдите, люди. Этот грешник умер.
5
Хозяин гостиницы, Магдалина ван Лоо, Фабрициус, Мортейра, соседи.Хозяин гостиницы
Едва велел я постояльцу, чтоб
Он выбрался, — а он умри в отместку!
Да кто ж теперь ему закажет гроб?
Тут есть родные?
Я его невестка.
Ты и неси расходы похорон!
Коль хочешь, гробом я могу заняться.
Ах, батюшки! А сколько стоит он?
Пустое, дочка: гульденов пятнадцать.
Пятнадцать гульденов! Ведь вот дела!
Ах, сударь, всю мою досаду взвесьте:
Двух месяцев я с мужем не спала,
И вдруг — плати за похороны тестя!
Кто умер тут?
Бог знает кто. Рембрандт.
Не знать Рембрандта — это стыдно прямо!
Да это туз! Бумажный фабрикант!
Краса и гордость биржи Амстердама.
Комната наполняется людьми.Голоса
— Такой богач — и умер!
— Тс! Не плачь!
— Мы все в свой срок червям послужим пищей.
Одно мне странно: если он богач,
Как умер он в лачуге этой нищей?
Скажи, хозяин, толком наконец,
А то ошибка вышла тут, возможно:
Мертвец — Рембрандт ван Юлленшерн, купец?
Да вовсе нет: Рембрандт ван Рейн, художник.
Ах, живописец!
Ну? Я так и знал.
— Уж, верно, поздно.
— Не пора идти ли?
— Пойдем, пока через Большой канал
Рогатки на мосту не опустили.
Комната быстро пустеет. У трупа остаются Фабрициус и Мортейра. Мортейра подходит к Рембрандту и долго смотрит ему в лицо.Мортейра
Лежит— и пальцем не пошевелит…
Да, многого его душа хотела!
А я слыхал, что ваш закон велит
На семь шагов не приближаться к телу.
На семь шагов? Ах да, на семь шагов…
Но он ведь жив. Талант еще ни разу
Не умирал. Скорей его врагов
Чуждаться надо, как больных проказой.
Он — живописец нищих, наш талант!
Пусть надорвался он, но, злу не внемля,
Он на плечах широких, как Атлант,
Намного выше поднял нашу землю.
СТИХОТВОРЕНИЯ
Соловьиный манок (1945)
* Любезный читатель! Вы мрак, вы загадка *
Любезный читатель! Вы мрак, вы загадка.
Еще не снята между нами рогатка.
Лежит моя книжка под Вашей рукой.
Давайте знакомиться! Кто Вы такой?
Быть может, Цека посылает такого
В снега, в экспедицию "Сибирякова",
А может быть, чаю откушав ко сну,
Вы дурой браните больную жену.
Но нет, Вы из первых. Вторые скупее,
Вы ж царственно бросили 20 копеек,
Раскрыли портфель и впихнули туда
Пять лет моей жизни, два года труда.
И если Вас трогают рифмы, и если
Вы дома удобно устроитесь в кресле
С покупкой своей, что дешевле грибов, —
Я нынче же Вам расскажу про любовь
Раскосого ходи с работницей русской,
Китайца роман с белобрысой Маруськой,
Я Вам расскажу, как сварили Христа,
Как Байрон разгневанный сходит с холста,
Как к Винтеру рыбы ввалились гурьбою,
Как трудно пришлось моему Балабою,
Как шлет в контрразведку прошенье мужик
И как мой желудок порою блажит.
Порой в одиночку, по двое, по трое,
Толпою пройдут перед Вами герои.
И каждый из них принесет Вам ту злость,
Ту грусть, что ему испытать довелось,
Ту радость, ту горечь, ту нежность, тот смех,
Что всех их роднит, что связует их всех.
Толпа их… Когда, побеседовав с нею,
Читатель, Вам станет немного яснее,
Кого Вам любить и кого Вам беречь,
Кого ненавидеть и чем пренебречь, —
За выпись в блокноте, за строчку в цитате,
За добрую память — спасибо, читатель!..
Любезный читатель! А что, если Вы
Поклонник одной лишь "Вечерней Москвы",
А что, если Вы обыватель и если
Вас трогают только романы Уэдсли.
Увы! Эта книжка без хитрых затей!
Тут барышни не обольщают детей,
Решительный граф, благородный, но бедный,
Не ставит на карту свой перстень наследный,
И вкруг завещания тайного тут
Скапен с Гарпагоном интриг не плетут!..
Двугривенный Ваш не бросайте без цели,
Купите-ка лучше коробочку "Дели".
Читать эту книжку не стоит труда:
Поверьте, что в ней пустячки, ерунда.
1932
АФРОДИТА
Протирая лорнеты,
Туристы блуждают, глазея
На безруких богинь,
На героев, поднявших щиты.
Мы проходим втроем
По античному залу музея:
Я, пришедший взглянуть.
Старичок завсегдатай
И ты.
Ты работала смену
И прямо сюда от вальцовки.
Ты домой не зашла,
Приодеться тебе не пришлось.
И глядит из-под фартука
Краешек синей спецовки,
Из-под красной косынки —
Сверкающий клубень волос.
Ты ступаешь чуть слышно,
Ты смотришь, немножко робея,
На собранье богов
Под стволами коринфских колонн.
Закатившая очи,
Привычно скорбит Ниобея,
Горделиво взглянувший,
Пленяет тебя Аполлон.
Завсегдатай шалеет.
Его ослепляет Даная.
Он молитвенно стих
И лепечет, роняя пенсне:
"О небесная прелесть!
Ответь, красота неземная,
Кто прозрел твои формы
В ночном ослепительном сне?"
Он не прочь бы пощупать
Округлость божественных ляжек,
Взгромоздившись к бессмертной
На тесный ее пьедестал.
И в большую тетрадь
Вдохновенный его карандашик
Те заносит восторги,
Которые он испытал.
"Молодой человек! —
Поучительно,
С желчным присвистом,
Проповедует он, —
Верьте мне,
Я гожусь вам в отцы:
Оскудело искусство!
Покуда оно было чистым,
Нас божественной радостью
Щедро дарили творцы".
"Уходи, паралитик!
Что знаешь ты,
Нищий и серый?
Может быть, для Мадонны
Натурой служила швея.
Поищи твое небо
В склерозных распятьях Дюрера,
В недоносках Джиотто,
В гнилых откровеньях Гойя".
Дорогая, не верь!
Если б эти кастраты, стеная,
Создавали ее,
Красота бы давно умерла.
Красоту создает
Трижды плотская,
Трижды земная
Пепелящая страсть,
Раскаленное зренье орла.
Посмотри:
Все богини,
Которые, больше не споря,
Населяют Олимп,
Очутившийся на Моховой,
Родились в городках
У лазурного теплого моря,
И — спроси их —
Любая
Была в свое время живой.
Хлопотали они
Над кругами овечьего сыра,
Пряли тонкую шерсть,
Пели песни,
Стелили постель…
Это жен и любовниц
В сварливых властительниц мира
Превращает Скопас,
Переделывает Пракситель.
Красота не угасла!
Гляди, как спокойно и прямо
Выступал гладиатор,
Как диск заносил Дискобол.
Я встречал эти мускулы
На стадионе "Динамо",
Я в тебе, мое чудо,
Мою Афродиту нашел.
Оттого на тебя
(Ты уже покосилась сердито)
Неотвязно гляжу,
Неотступно хожу по следам.
Я тебя, моя радость,
Живая моя Афродита, —
Да простят меня боги! —
За их красоту не отдам.
Ты глядишь на них, милая,
Трогаешь их, дорогая,
Я хожу тебе вслед
И причудливой тешусь игрой:
Ты, я думаю молча,
На цоколе стройном, нагая,
Рядом с пеннорожденной
Казалась бы младшей сестрой,
Так румянец твой жарок,
Так губы свежи твои нынче,
Лебединая шея
Так снежно бела и стройна,
Что когда бы в Милане
Тебя он увидел бы — Винчи, —
Ты второй Джиокондой
Сияла бы нам с полотна!
Между тем ты не слепок,
Ты — сверстница мне,
Ты — живая.
Ходишь в стоптанных туфлях.
Я родинку видел твою.
Что ж, сердись или нет,
А тебя, проводив до трамвая,
Я беру тебя в песню,
Мечту из тебя создаю.
Темнокудрый юнец
По расплывчатым контурам линий
Всю тебя воссоздаст
И вздохнет о тебе горячо.
Он полюбит твой профиль,
И взор твой студеный и синий,
И сквозь легкую ткань
Золотое в загаре плечо.
Вечен ток вдохновенья!
И так, не смолкая, гудит он
Острым творческим пламенем
Тысячелетья, кажись.
Так из солнечной пены
Встает и встает Афродита,
Пены вольного моря,
Которому прозвище —
Жизнь.
1931
КИТАЙСКАЯ ЛЮБОВЬ
Полезно заметить,
Что с Фый Сянь ку
Маруська сошлась, катаясь.
Маруська пошла
На Москва-реку,
И к ней подошел китаец.
Китаец был желт
И черноволос,
Сказал ей, что служит в тресте.
Хоть он и скуласт
И чуточку кос,
А сели кататься вместе.
Он выпалил сотню
Любовных слов,
Она ему отвечала.
Итак, китайская эта любовь
Имеет свое начало.
Китаец влюбился,
Как я, как все…
В Таганке жила Маруська.
Китаец пришел к ней.
Ее сосед
На нехристя пса науськал.
Просвирни судачили из угла:
"Гляди-ка! С кем она знается!"
И Марья Ивановна предрекла:
"Эй, девка!
Родишь китайца!"
"В какую ж он масть
Пойдет, сирота?" —
Гадали кумушки заново.
"Полоска бела, полоска желта", —
Решила Марья Ивановна.
Она ошибалась.
Дитя родилось —
Гладкое, без полосок.
Ребенок был желт
И слегка раскос,
Но — определенно — курносый!
Две мощные крови
В себе смешав,
Лежал,
Кулачки меж пеленок пряча,
Сначала поплакал,
Потом, не спеша,
И улыбаться начал.
Потом,
Расширяя свои берега,
Уверенно, прочно, прямо
Пошел на коротких
Кривых ногах
И внятно промолвил: "Мама".
Двух рас
В себе сочетающий кровь,
Не выродился,
Не вымер,
Но жил, но рос,
Крутолоб и здоров,
И звали его —
Владимир!
А мать и отец?
Растили сынка
И жили да поживали
И, как утверждают наверняка,
Китайца не линчевали.
<1931>
КУКЛА (Как темно в этом доме!)
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый,
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз…
На окне моем — кукла.
От этой красотки безбровой
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?
Что ж!
Прильни к моим стеклам
И красные пальчики высунь…
Пес мой куклу изгрыз,
На подстилке ее теребя.
Кукле — много недель!
Кукла стала курносой и лысой.
Но не все ли равно?
Как она взволновала тебя!
Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив
Красный галстучек носит,
Задорные песни поет.
Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.
Дорогая моя!
Что же будет с тобой?
Неужели
И тебе между них
Суждена эта горькая часть?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле,
В девять — пить,
В десять — врать
И в двенадцать —
Научишься красть?
Неужели и ты
Погрузишься в попойку и в драку,
По намекам поймешь,
Что любовь твоя —
Ходкий товар,
Углем вычернишь брови,
Нацепишь на шею — собаку,
Красный зонтик возьмешь
И пойдешь на Покровский бульвар?
Нет, моя дорогая!
Прекрасная нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы —
На руке ее известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли —
Бояться тебе ль?
Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе,
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь, —
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич?
И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орет забулдыга-отец,
Что валится посуда,
Что голос твой тоненький плачет, —
О терпенье мое!
Оборвешься же ты наконец!
И придут комсомольцы,
И пьяного грузчика свяжут,
И нагрянут в чулан,
Где ты дремлешь, свернувшись в калач,
И оденут тебя,
И возьмут твои вещи,
И скажут:
"Дорогая!
Пойдем,
Мы дадим тебе куклу.
Не плачь!"
1932
ХУДОЖНИКУ (шуточное)
Б. Иванову
Подшивающий бумажки,
Затерялся в наших буднях
Маленькой многотиражки
Уважаемый сотрудник.
Быть бы вам тореадором
Где-нибудь в Севилье старой,
На балконы бы к сеньорам
Лезть со шпагой и гитарой,
На ковре у милых ножек
Разразиться б серенадой,
Распугав севильских кошек
Оглушительной руладой.
И ходить, как учит мода,
В шляпе и в плаще расшитом;
Из "крестового похода"
С фонарем вернуться — битым,
Но, отделавшись испугом,
Вновь заняться б флиртом, пеньем,
Всем сеньорам стать бы другом
И грозою — всем дуэньям;
И носить на медной пряжке
Пять каменьев изумрудных…
Маленькой многотиражки,
Уважаемый сотрудник!
1933
ПОЕДИНОК
К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.
Глаза твои лгать не могут.
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы…
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!
Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой — два экипажа,
Да седенький доктор в черном,
С очками на злом носу.
Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце —
Арена ее борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колеса моей судьбы?
Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!
А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгсина
Дешевую принесу.
Твой сын, твой малыш безбровый
Покоится в колыбели,
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли,
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?
Ему покажу я рожки,
Спрошу: "Как дела, Егорыч?"
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш — не мой.
1933
КРОВИНКА
Родная кровинка течет в ее жилах,
И больно — пусть век мою слабость простит —
От глаз ее жалких, от рук ее милых
Отречься и память со счетов скостить.
Выветриваясь, по куску выпадая,
Душа искрошилась, как зуб, до корня.
Шли годы, и эта ли полуседая,
Тщедушная женщина — мать у меня?
Убогая! Где твоя прежняя сила?
Какая дорога в могилу свела?
Влюблялась, кисейные платья носила,
Читала Некрасова, смуглой была.
Растоптана зверем, чье прозвище — рынок,
Раздавлена грузом матрасов и соф,
Сгорела на пламени всех керосинок,
Пылающих в недрах кухонных Голгоф.
И вот они — вечная песенка жалоб,
Сонливость, да втертый в морщины желток,
Да косо, по-волчьи свисающий на лоб,
Скупой, грязноватый седой завиток.
Так попусту, так бесполезно и глупо
Дотла допылала твоя красота!
Дымящимся паром кипящего супа
Весь мир от тебя заслонила плита!
В истрепанных туфлях, потертых и рыжих,
С кошелкой, в пальто, что не греет души,
Привыкла блуждать между рыночных выжиг,
Торгуясь, клянясь, скопидомя гроши.
Трудна эта доля, и жребий несладок:
Пугаться трамваев, бояться людей,
Толкаться в хвостах продуктовых палаток,
Среди завсегдатаев очередей.
Но желчи не слышно в ее укоризне,
Очаг не наскучил ей, наоборот:
Ей быть и не снилось хозяйкою жизни,
Но тольковластительницей сковород.
Она умоляет: "Родимый, потише!
Живи не спеша, не волнуйся, дитя!
Давай проживем, как подпольные мыши,
Что ночью глубокой в подвалах свистят!"
Затем, что она исповедует примус,
Затем, что она меж людьми как в лесу, —
Мою угловатую непримиримость
К мышиной судьбе я, как знамя, несу.
Мне хочется расколдовать ее морок,
Взять под руку мать, как слепое дитя,
От противней чадных, от жирных конфорок
Увесть ее на берег моря, хотя
Я знаю, он будет ей чуден и жуток,
Тот солнечный берег житейской реки.
Слепую от шор, охромевшую в путах,
Я все ж поведу ее, ей вопреки!
1933
АД
Недобрый дух повел меня,
Уже лежавшего в могиле,
В страну подземного огня,
Которой Данте вел Вергилий.
Из первого в девятый круг
Моя душа была ведома —
Где жадный поп и лживый друг
И скотоложец из Содома.
Я видел гарпий в том леске,
Над тем узилищем, откуда
В нечеловеческой тоске
Бежал обугленный Иуда.
Колодезь ледяной без дна,
Где день за днем и год за годом,
Как ось земная, Сатана
Простерт от нас до антиподов.
Я грешников увидел всех —
Их пламя жжет и влага дразнит,
Но каждому из них за грех
Вменялась боль одной лишь казни.
"Где мне остаться?" — я спросил
Ведущего по адским стогнам.
И он ответил: "Волей сил
По всем кругам ты будешь прогнан".
1934
БРОДЯГА
Есть у каждого бродяги
Сундучок воспоминаний.
Пусть не верует бродяга
И ни в птичий грай, ни в чох, —
Ни на призраки богатства
В тихом обмороке сна, ни
На вино не променяет
Он заветный сундучок.
Там за дружбою слежалой,
Под враждою закоптелой,
Между чувств, что стали трухлой
Связкой высохших грибов, —
Перевязана тесемкой
И в газете пожелтелой,
Как мышонок, притаилась
Неуклюжая любовь.
Если якорь брига выбран,
В кабачке распита брага,
Ставни синие забиты
Навсегда в родном дому, —
Уплывая, все раздарит
Собутыльникам бродяга,
Только этот желтый сверток
Не покажет никому…
Будет день: в борты, как в щеки,
Оплеухи волн забьют — и
"Все наверх! — засвищет боцман. —
К нам идет девятый вал!"
Перед тем как твердо выйти
В шторм из маленькой каюты,
Развернет бродяга сверток,
Мокрый ворот разорвав.
И когда вода раздавит
В трюме крепкие бочонки,
Он увидит, погружаясь
В атлантическую тьму:
Тонколицая колдунья,
Большеглазая девчонка
С фотографии грошовой
Улыбается ему.
1934
ДВОЙНИК
Два месяца в небе, два сердца в груди,
Орел позади, и звезда впереди.
Я поровну слышу и клекот орлиный,
И вижу звезду над родимой долиной:
Во мне перемешаны темень и свет,
Мне Недоросль — прадед, и Пушкин — мой дед.
Со мной заодно с колченогой кровати
Утрами встает молодой обыватель,
Он бродит, раздет, и немыт, и небрит,
Дымит папиросой и плоско острит.
На сад, что напротив, на дачу, что рядом,
Глядит мой двойник издевательским взглядом,
Равно неприязненный всем и всему, —
Он в жизнь в эту входит, как узник в тюрьму.
А я человек переходной эпохи…
Хоть в той же постели грызут меня блохи,
Хоть в те же очки я гляжу на зарю
И тех же сортов папиросы курю,
Но славлю жестокость, которая в мире
Клопов выжигает, как в затхлой квартире,
Которая за косы землю берет,
С которой сегодня и я в свой черед
Под знаменем гезов, суровых и босых,
Вперед заношу мой скитальческий посох…
Что ж рядом плетется, смешок затая,
Двойник мой, проклятая косность моя?
Так, пробуя легкими воздух студеный,
Сперва задыхается новорожденный,
Он мерзнет, и свет ему режет глаза,
И тянет его воротиться назад,
В привычную ночь материнской утробы;
Так золото мучат кислотною пробой,
Так все мы в глаза двойника своего
Глядим и решаем вопрос: кто кого?
Мы вместе живем, мы неплохо знакомы,
И сильно не ладим с моим двойником мы:
То он меня ломит, то я его мну,
И, чуть отдохнув, продолжаем войну.
К эпохе моей, к человечества маю
Себя я за шиворот приподымаю.
Пусть больно от этого мне самому,
Пускай тяжело, — я себя подыму!
И если мой голос бывает печален,
Я знаю: в нем фальшь никогда не жила!..
Огромная совесть стоит за плечами,
Огромная жизнь расправляет крыла!
1934
ДОЛЖНИК
Подгулявший шутник, белозубый, как турок,
Захмелел, прислонился к столбу и поник.
Я окурок мой кинул. Он поднял окурок,
Раскурил и сказал, благодарный должник:
"Приходи в крематорий, спроси Иванова,
Ты добряк, я сожгу тебя даром, браток".
Я запомнил слова обещанья хмельного
И бегущий вдоль нотного лба завиток.
Почтальоны приходят, но писем с Урала
Мне в Таганку не носят в суме на боку.
Если ты умерла или ждать перестала,
Разлюбила меня, — я пойду к должнику.
Я приду в крематорий, спущусь в кочегарку,
Где он дырья чинит на коленях штанов,
Подведу его к топке, пылающей жарко,
И шепну ему грустно: "Сожги, Иванов!"
1934
КОФЕЙНЯ
…Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него.Саади
У поэтов есть такой обычай —
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
Магомет, в Омара пальцем тыча,
Лил ушатом на беднягу ругань.
Он в сердцах порвал на нем сорочку
И визжал в лицо, от злобы пьяный:
"Ты украл пятнадцатую строчку,
Низкий вор, из моего "Дивана"!
За твоими подлыми следами
Кто пойдет из думающих здраво?"
Старики кивали бородами,
Молодые говорили: "Браво!"
А Омар плевал в него с порога
И шипел: "Презренная бездарность!
Да минет тебя любовь пророка
Или падишаха благодарность!
Ты бесплоден! Ты молчишь годами!
Быть певцом ты не имеешь права!"
Старики кивали бородами,
Молодые говорили: "Браво!"
Только некто пил свой кофе молча,
А потом сказал: "Аллаха ради!
Для чего пролито столько желчи?"
Это был блистательный Саади.
И минуло время. Их обоих
Завалил холодный снег забвенья.
Стал Саади золотой трубою,
И Саади слушала кофейня.
Как ароматические травы,
Слово пахло медом и плодами,
Юноши не говорили: "Браво!"
Старцы не кивали бородами.
Он заворожил их песней птичьей,
Песней жаворонка в росах луга…
У поэтов есть такой обычай —
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
1936
СОЛОВЕЙ
Несчастный, больной и порочный
По мокрому саду бреду.
Свистит соловей полуночный
Под низким окошком в саду.
Свистит соловей окаянный
В саду под окошком избы.
"Несчастный, порочный и пьяный,
Какой тебе надо судьбы?
Рябиной горчит и брусникой
Тридцатая осень в крови.
Ты сам свое горе накликал,
Милуйся же с ним и живи.
А помнишь, как в детстве веселом
Звезда протирала глаза
И ветер над садом был солон,
Как детские губы в слезах?
А помнишь, как в душные ночи,
Один между звезд и дубов,
Я щелкал тебе и пророчил
Удачу твою и любовь?.."
Молчи, одичалая птица!
Мрачна твоя горькая власть.
Сильнее нельзя опуститься,
Страшней невозможно упасть!
Рябиной и горькой брусникой
Тропинки пропахли в бору.
Я сам свое горе накликал
И сам с этим горем умру.
Но в час, когда комья с лопаты
Повалятся в яму, звеня,
Ты вороном станешь, проклятый,
За то, что морочил меня!
1936
ПОДМОСКОВНАЯ ОСЕНЬ
В Перово пришла подмосковная осень
С грибами, с рябиной, с ремонтами дач.
Ты больше, пиджак парусиновый сбросив,
Не ловишь ракеткою теннисный мяч.
Березки прозрачны, скворечники немы,
Утрами морозец хрустит по садам:
И дачница в город везет хризантемы,
И дачник увязывает чемодан.
На мокрых лугах зажелтелась морошка.
Охотник в прозрачном и гулком лесу,
По топкому дерну шагая сторожко,
Несет в ягдташе золотую лису.
Бутылка вина кисловата, как дрожжи.
Закурим, нальем и послушаем, как
Шумит элегический пушкинский дождик
И шаткую свечку колеблет сквозняк.
1936
СЕРДЦЕ (Бродячий сюжет)
Девчину пытает казак у плетня:
"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!"
Девчина в ответ, заплетая косу:
"Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настою напьюсь — и тебя полюблю!"
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: "Не ушибся, сынок?"
1935
* Когда кислородных подушек *
Когда кислородных подушек
Уж станет ненадобно мне —
Жена моя свечку потушит,
И легче вздохнется жене.
Она меня ландышем сбрызнет,
Что в жизни не жаловал я,
И, как подобает на тризне,
Не очень напьются друзья.
Чахоточный критик, от сплетен
Которого я изнемог,
В публичной "Вечерней газете"
Уронит слезу в некролог.
Потом будет мартовский дождик
В сосновую крышку стучать
И мрачный подпивший извозчик
На чахлую клячу кричать.
Потом, перед вечным жилищем
Простясь и покончив со мной,
Друзья мои прямо с кладбища
Зайдут освежиться в пивной.
Покойника словом надгробным
Почтят и припомнят, что он
Был малость педант, но способный,
Слегка скучноват, но умен.
А между крестами погоста,
Перчаткой зажавшая рот,
Одета печально и просто,
Высокая дама пройдет.
И в мартовских сумерках длинных,
Слегка задохнувшись от слез,
Положит на мокрый суглинок
Весенние зарева роз.
1936
КРОВЬ
Белый цвет вишневый отряхая,
Стал Петро перед плетнем коханой.
Он промолвил ей, кусая губы:
"Любый я тебе или не любый?
Прогулял я трубку-носогрейку,
Проиграл я бритву-самобрейку.
Что ж! В корчме поставлю шапку на кон
И в леса подамся к гайдамакам!"
"Уходи, мужик, — сказала Ганна. —
Я кохаю не тебя, а пана. —
И шепнула, сладко улыбаясь:
— Кровь у пана в жилах — голубая!"
Два денька гулял казак. На третий
У криницы ночью пана встретил
И широкий нож по рукоятку
Засадил он пану под лопатку.
Белый цвет вишневый отряхая,
Стал Петро перед плетнем коханой.
А у Ганны взор слеза туманит,
Ганна руки тонкие ломает.
"Ты скажи, казак, — пытает Ганна, —
Не встречал ли ты дорогой пана?"
Острый нож в чехле кавказском светел.
Отвечает ей казак: "Не встретил".
Нож остер, как горькая обида.
Отвечает ей казак: "Не видел".
Рукоятка у ножа резная.
Отвечает ей казак: "Не знаю.
Только ты пустое толковала,
Будто кровь у пана — голубая!"
1936
ПЕСНЯ ПРО ПАНА
Настегала дочку мать крапивой:
"Не расти большой, расти красивой,
Сладкой ягодкой, речной осокой,
Чтоб в тебя влюбился пан высокий,
Ясноглазый, статный, черноусый,
Чтоб дарил тебе цветные бусы,
Золотые кольца и белила.
Вот тогда ты будешь, дочь, счастливой".
Дочка выросла, как мать велела!
Сладкой ягодкою, королевой,
Белой лебедью, речной осокой,
И в нее влюбился пан высокий,
Черноусый, статный, ясноглазый,
Подарил он ей кольцо с алмазом,
Пояс драгоценный, ленту в косы…
Наигрался ею пан — и бросил!
Юность коротка, как песня птичья,
Быстро вянет красота девичья,
Иссеклися косы золотые,
Ясный взор слезинки замутили.
Ничего-то девушка не помнит,
Помнит лишь одну дорогу в омут,
Только тише, чем кутенок в сенцах,
Шевельнулась дочь у ней под сердцем.
Дочка в пана родилась — красивой.
Настегала дочку мать крапивой:
"Не расти большой, расти здоровой,
Крепкотелой, дерзкой, чернобровой,
Озорной, спесивой, языкатой,
Чтоб тебя не тронул пан проклятый.
А придет он, потный, вислоусый,
Да начнет сулить цветные бусы,
Пояс драгоценный, ленту в косы, —
Отпихни его ногою босой,
Зашипи на пана, дочь, гусыней,
Выдери его глаза косые!"
1936
ЛЮБОВЬ
Щекотка губ и холодок зубов,
Огонь, блуждающий в потемках тела,
Пот меж грудей… и это есть — любовь?
И это все, чего ты так хотела?
Да! Страсть такая, что в глазах темно!
Но ночь минует, легкая, как птица…
А я-то думал, что любовь — вино,
Которым можно навсегда упиться!
1936
СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО КЛАССИКА
Всегда ты на людях,
Как слон в зверинце,
Как муха в стакане,
Как гусь на блюде…
Они появляются из провинций,
Способные молодые люди.
"У вас одна комната?
Ах, как мало!
Погодка стоит —
Не придумать плоше!"
Ты хмуришься
И отвечаешь вяло:
"Снимайте, снимайте свои калоши!"
Ты грустно оглядываешь знакомых
И думаешь:
"Ну, добивайте сразу!"
Куда там!
Они извлекают гомы
Любовных стихов,
Бытовых рассказов.
"Быть может, укажете недостаток?
Родной!
Уделите одну минуту!
Вы заняты?
Я буду очень краток:
В поэмке
Всего восемнадцать футов!"
Мелькают листы.
Вдохновенье бурно.
Чтецы невменяемы, —
Бей их, режь ли…
Ты слушаешь.
Ты говоришь:
— Недурно! —
И — лжешь.
Ибо ты от природы вежлив.
На ходиках без десяти двенадцать.
Ты громко подтягиваешь бечевку,
Но гости твои говорят:
— Признаться,
У вас так уютно!
Мы к вам с ночевкой.
Ты громко вздыхаешь!
— Ложитесь с миром! —
И думаешь
День ото дня плачевней:
Во что превратилась твоя квартира?
В ночлежку?
В родильный приют?
В харчевню?
А ночью под сердцем
Тихонько плачет
Утопленный в пресной дневной водице
Твой стих,
Что был вовсе не плохо начат,
Но помер в тебе,
Не успев родиться.
И, стиснувши, как рукоять кинжала,
Мундштук безобиднейший,
В нервной дрожи
Ты думаешь:
"Муза уже сбежала.
Жена собирается сделать то же…"
А утром,
Когда постучит знакомый,
Ты снова в себе не найдешь сноровки
Ему на докучный вопрос:
"Вы дома?" —
Раздельно ответить:
"В командировке".
1937
ГОРБУН И ПОП
В честном храме опосля обедни,
Каждый день твердя одно и то ж,
Распинался толстый проповедник:
До чего, мол, божий мир хорош!
Хорошо, мол, бедным и богатым,
Рыбкам, птичкам в небе голубом!..
Тут и подошел к нему горбатый
Высохший урод с плешивым лбом.
Он сказал ему как можно кротче:
"Полно, батя! Далеко зашел!
Ты, мол, на меня взглянувши, отче,
Молви: все ли в мире хорошо?
Я-де в нем из самых из последних.
Жизнь моя пропала ни за грош!"
— "Не ропщи! — ответил проповедник. —
Для горбатого и ты хорош".
1937
БЕСЕДА
На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро.
Присядем у нашей печки и мирно поговорим.
Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира.
Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь в Крым.
Еще тошноты и пятен даже в помине нету,
Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри!
Но ты по неуловимым, по тайным женским приметам
Испуганно догадалась, что у тебя внутри.
Не скоро будить он станет тебя своим плачем тонким
И розовый круглый ротик испачкает молоком.
Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых потемках
Не жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.
И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату.
Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях,
Глаза у него навыкат и борода лопатой.
Он очень ученый дядя — и все-таки он дурак!
Как он самодовольно пророчит тебе победу!
Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою
нальет.
"Пять капель перед обедом, пять капель после обеда —
И все как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!"
Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом
вьется?
Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?
Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт,
Этот не живший мальчик, вытравленный тобой?
Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,
Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,
Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницы
И волосы разовьются, старательно завиты,
Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,
Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..
Помнишь, ведь мы читали, как в старой английской
сказке
К охотнику приходили души убитых птиц.
А вдруг, несмотря на капли мудрых гомеопатов,
Непрошеной новой жизни не оборвется нить!
Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что когда-то
Этою же рукою старалась его убить?
Кудрявых волос, как прежде, туман золотой клубится,
Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой.
Пускай за это не судят, но тот, кто убил, — убийца.
Скажу тебе правду: ночью мне страшно вдвоем с тобой!
1937
ВИНО
Слышал я сызмала: ходят вдвоем
Горькое горюшко с горьким вином.
Как же им, горьким, вдвоем не идти,
Коль у обоих кривые пути?
Горькое горюшко тянет на дно,
Голову горькое кружит вино…
Что ж! Позабудем тоску и запьем
Горькое горюшко горьким вином!
Странное дело: уму вопреки
Горькие врозь, они вместе — сладки.
1937
ГЛУХАРЬ
Выдь на зорьке и ступай на север
По болотам, камушкам и мхам.
Распустив хвоста колючий веер,
На сосне красуется глухарь.
Тонкий дух весенней благодати,
Свет звезды — как первая слеза…
И глухарь, кудесник бородатый,
Закрывает желтые глаза.
Из дремотных облаков исторгла
Яркий блеск холодная заря,
И звенит, чумная от восторга,
Зоревая песня глухаря.
Счастлив тем, что чувствует и дышит,
Красотой восхода упоен, —
Ничего не видит и не слышит,
Ничего не замечает он!
Он поет листву купав болотных,
Паутинку, белку и зарю,
И в упор подкравшийся охотник
Из берданки бьет по глухарю…
Может, так же в счастья день желанный,
В час, когда я буду петь, горя,
И в меня ударит смерть нежданно,
Как его дробинка — в глухаря.
1938
* Прощай, прощай, моя юность, *
Прощай, прощай, моя юность,
Звезда моя, жизнь, улыбка!
Стала рукой мужчины
Мальчишеская рука.
Ты прозвенела, юность,
Как дорогая скрипка
Под легким прикосновеньем
Уверенного смычка.
Ты промелькнула, юность,
Как золотая рыбка,
Что канула в сине море
Из сети у старика!
1938
ЗИМНЕЕ
Экой снег какой глубокий!
Лошадь дышит горячо.
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Пруд окован крепкой бронью,
И уходят от воды
Вправо — крестики вороньи,
Влево — заячьи следы.
Гнется кустик на опушке,
Блещут звезды, мерзнет лес,
Тут снимал перчатки Пушкин
И крутил усы Дантес.
Раздается на полянке
Волчьих свадеб дальний вой.
Мы летим в ковровых санках
По дороге столбовой.
Ускакали с черноокой
И — одни… Чего ж еще?
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Неужели на гулянку
С колокольцем под дугой
Понесется в тех же санках
Завтра кто-нибудь другой?
И усы ладонью тронет,
И увидит у воды
Те же крестики вороньи,
Те же заячьи следы?
На погост он мельком глянет,
Где ограды да кресты.
Мельком глянет, нас помянет:
Жили-были я да ты!..
И прижмется к черноокой,
И задышит горячо.
Глянет месяц одинокий
Через левое плечо.
1938
БЕССМЕРТИЕ
Кем я был? Могильною травою?
Хрупкой галькою береговою?
Круглобоким облачком над бездной?
Ноздреватою рудой железной?
Та трава могильная сначала
Ветерок дыханием встречала,
Тучка плакала слезою длинной,
Пролетая над родной долиной.
И когда я говорю стихами —
От кого в них голос и дыханье?
Этот голос — от прабабки-тучи,
Эти вздохи — от травы горючей!
Кем я буду? Комом серой глины?
Белым камнем посреди долины?
Струйкой, что не устает катиться?
Перышком в крыле у певчей птицы?
Кем бы я ни стал и кем бы ни был —
Вечен мир под этим вечным небом:
Если стану я водой зеленой —
Зазвенит она одушевленно,
Если буду я густой травою —
Побежит она волной живою.
В мире все бессмертно: даже гнилость.
Отчего же людям смерть приснилась?
1938
ЗЯБЛИК
Весной в саду я зяблика поймал.
Его лучок захлопнул пастью волчьей.
Лесной певец, он был пуглив и мал,
Но, как герой, неволю встретил молча.
Он петь привык лесное торжество
Под светлым солнышком на клейкой ветке.
Нет! Золотая песенка его
Не прозвучит в убогой этой клетке!
Упрямец! Он не походил на нас,
Больных людей, уступчивых и дряблых,
Нахохлившись, он молчаливо гас,
Невольник мой, мой горделивый зяблик.
Горсть муравьиных лакомых яиц
Не вызвала его счастливой трели.
"В глаза ручных моих домашних птиц
Его глаза презрительно смотрели.
Он все глядел на поле за окном
Сквозь частых проволок густую сетку,
Но я задернул грубым полотном
Его слегка качавшуюся клетку.
И, чувствуя, как за его тюрьмой
Весна цветет все чище, все чудесней, —
Он засвистал!.. Что делать, милый мой?
В неволе остается только песня!
1939
ПЛАСТИНКА
Л. К.
Когда я уйду, —
Я оставлю мой голос
На черном кружке.
Заведи патефон,
И вот,
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос тебе
Прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
"Устала?",
Наскажет
Немало смешной чепухи.
И сколько бы ни было
Злого, дурного,
Печалей,
Обид, —
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твое
Тронет волненья румянец.
Забывшись,
Ты тихо шепнешь:
"Покажись!"
Пластинка хрипнет
И окончит свой танец —
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.
1939
КЛЕТКА
Пасмурный щегол и шустрый чижик
Зерна щелкают, водою брызжут —
И никак не уживутся вместе
В тесной клетке на одном насесте.
Много перьев красных и зеленых
Потеряли чижик и щегленок,
Так и норовят пустые птицы
За хохлы друг другу ухватиться.
Глупые пичуги! Неужели
Не одно зерно вы в клетке ели,
Не в одной кормушке воду пили?..
Что ж неволю вы не поделили?
1939
ОСТАНОВКА У АРБАТА
Профиль юности бессмертной Промелькнул в окне трамвая.М. Голодный
Я стоял у поворота
Рельс, бегущих от Арбата,
Из трамвая глянул кто-то
Красногубый и чубатый.
Как лицо его похоже
На мое — сухое ныне!..
Только чуточку моложе,
Веселее и невинней.
А трамвай — как сдунет ветром,
Он качнулся, уплывая.
Профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.
Минут годы. Подойдет он —
Мой двойник — к углу Арбата.
Из трамвая глянет кто-то
Красногубый и чубатый,
Как и он, в костюме синем,
С полевою сумкой тоже,
Только чуточку невинней,
Веселее и моложе.
А трамвай — как сдунет ветром,
Он промчится, завывая…
Профиль юности бессмертной
Промелькнет в окне трамвая.
На висках у нас, как искры,
Блещут первые сединки,
Старость нам готовит выстрел
На последнем поединке.
Даже маленькие дети
Станут седы и горбаты,
Но останется на свете
Остановка у Арбата,
Где, ни разу не померкнув,
Непрестанно оживая,
Профиль юности бессмертной
Промелькнет в окне трамвая!
<1939>
ЦВЕТОК
Я рожден для того, чтобы старый поэт
Обо мне говорил золотыми стихами,
Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать лет
Надо мною впервые смешали дыханье,
Чтоб невеста, лицо погружая в меня,
Скрыла нежный румянец в минуту помолвки.
Я рожден, чтоб в сиянии майского дня
Трепетать в золотистых кудрях комсомолки.
Одинаково вхож во дворец и в избу,
Я зарей позолочен и выкупан в росах…
Если смерть проезжает в стандартном гробу,
Торопливая, на неуклюжих колесах,
То друзья и на гроб возлагают венок, —
Чтоб и в тленье мои лепестки трепетали.
Тот, кто умер, в могиле не так одинок
И несчастен, покуда там пахнет цветами.
Украшая постельку, где плачет дитя,
И могильной ограды высокие жерди,
Я рожден утешать вас, равно золотя
И восторги любви, и терзания смерти.
1939
БАБКА МАРИУЛА
После ночи пьяного разгула
Я пошел к Проклятому ручью,
Чтоб цыганка бабка Мариула
Мне вернула молодость мою.
Бабка курит трубочку из глины,
Над болотом вьются комары,
А внизу горят среди долины
Кочевого табора костры.
Черный пес, мне под ноги бросаясь,
Завизжал пронзительно и зло…
Молвит бабка: "Знаю все, красавец,
Что тебя к старухе привело!
Не скупись да рублик мне отщелкай,
И, как пыль за ветром, за тобой
Побежит красотка с рыжей челкой,
С пятнышком родимым над губой!"
Я ответил: "Толку в этом мало!"
Робок я, да и не те года…"
В небесах качнулась и упала
За лесок падучая звезда.
"Я сидел, — сказал я, — на вокзалах,
Ездил я в далекие края.
Ни одна душа мне не сказала,
Где упала молодость моя!
Ты наводишь порчу жабьим зубом,
Клады рыть указываешь путь.
Может, юность, что идет на убыль,
Как-нибудь поможешь мне вернуть?"
Отвечала бабка Мариула:
"Не возьмусь за это даже я!
Где звезда падучая мелькнула,
Там упала молодость твоя!"
1 июня 1941
* Когда-то в сердце молодом *
Когда-то в сердце молодом
Мечта о счастье пела звонко…
Теперь душа моя — как дом,
Откуда вынесли ребенка.
А я земле мечту отдать
Всё не решаюсь, всё бунтую…
Так обезумевшая мать
Качает колыбель пустую.
15 июня 1941 г.
БАБЬЕ ЛЕТО
Наступило бабье лето —
Дни прощального тепла.
Поздним солнцем отогрета,
В щелке муха ожила.
Солнце! Что на свете краше
После зябкого денька?..
Паутинок легких пряжа
Обвилась вокруг сучка.
Завтра хлынет дождик быстрый,
Тучей солнце заслоня.
Паутинкам серебристым
Жить осталось два-три дня.
Сжалься, осень! Дай нам света!
Защити от зимней тьмы!
Пожалей нас, бабье лето:
Паутинки эти — мы.
4 октября 1941 г.
УГОЛЕК
Минуют дни незаметно,
Идут года не спеша…
Как искра, ждущая ветра,
Незримо зреет душа.
Когда налетевший ветер
Раздует искру в пожар,
Слепые люди заметят:
Не зря уголек лежал!
23 октября 1941
В ПАРКЕ
Старинной купаленки шаткий настил,
Бродя у пруда, я ногою потрогал.
Под этими липами Пушкин грустил,
На этой скамеечке сиживал Гоголь.
У корней осин показались грибы,
Сентябрьское солнышко греет нежарко,
Далекий раскат орудийной стрельбы
Доносится до подмосковного парка.
Не смерть ли меня окликает, грозя
Вот-вот навалиться на узкие плечи?
Где близкие наши и наши друзья?
Иных уже нет, а другие далече!..
Свистят снегири. Им еще незнаком
Раскатистый гул, отдаленный и слабый.
Наверно, им кажется, будто вальком
Белье выбивают на озере бабы.
Мы ж знаем, что жизнь нашу держит в руках
Слепая судьба и что жребий наш выпал…
Стареющий юноша в толстых очках
Один загляделся на вечные липы.
3 ноября 1941
АРХИМЕД
Нет, не всегда смешон и узок
Мудрец, глухой к делам земли:
Уже на рейде в Сиракузах
Стояли римлян корабли.
Над математиком курчавым
Солдат занес короткий нож,
А он на отмели песчаной
Окружность вписывал в чертеж.
Ах, если б смерть — лихую гостью —
Мне так же встретить повезло,
Как Архимед, чертивший тростью
В минуту гибели — число!
5 декабря 1941
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Улетают птицы з_а_ море,
Миновало время жатв,
На холодном сером мраморе
Листья желтые лежат.
Солнце спряталось за ситцевой
Занавескою небес,
Черно-бурою лисицею
Под горой улегся лес.
По воздушной тонкой лесенке
Опустился и повис
Над окном — ненастья вестником —
Паучок-парашютист.
В эту ночь по кровлям тесаным,
В трубах песни заводя,
Заскребутся духи осени,
Стукнут пальчики дождя.
В сад, покрытый ржавой влагою,
Завтра утром выйдешь ты
И увидишь — за ночь — наголо
Облетевшие цветы.
На листве рябин продрогнувших
Заблестит холодный пот.
Дождик, серый, как воробышек,
Их по ягодке склюет.
1937–1941
ПРИРОДА
Что делать? Присяду на камень,
Послушаю иволги плач.
Брожу у забитых досками,
Жильцами покинутых дач.
Еще не промчалось и года,
Как смолкли шаги их вдали.
Но, кажется, рада природа,
Что люди отсюда ушли.
Соседи в ночи незаметно
Заборы снесли на дрова,
На гладких площадках крокетных
Растет, зеленея, трава.
Забывши хозяев недавних,
Весь дом одряхлел и заглох,
На стенах, на крышах, на ставнях
Уже пробивается мох.
Да зеленью, вьющейся дико,
К порогу забившей пути,
Повсюду бушует клубника,
Что встарь не хотела расти.
И если, бывало, в скворечнях
Скворцы приживались с трудом,
То нынче от зябликов вешних
В саду настоящий содом!
Тут, кажется, с нашего века
Прошли одичанья века…
Как быстро следы человека
Стирает природы рука!
28 июня 1942 г.
БОГ
Скоро-скоро, в желтый час заката,
Лишь погаснет неба бирюза,
Я закрою жадные когда-то,
А теперь — усталые глаза.
И когда я стану перед богом,
Я скажу без трепета ему:
"Знаешь, боже, зла я делал много,
А добра, должно быть, никому.
Но смешно попасть мне к черту в руки,
Чтобы он сварил меня в котле:
Нет в аду такой кромешной муки,
Что б не знал я горше — на земле!"
10 июля 1942 г.
* Скинуло кафтан зеленый лето, *
Скинуло кафтан зеленый лето,
Отсвистели жаворонки всласть.
Осень, в шубу желтую одета,
По лесам с метелкою прошлась,
Чтоб вошла рачительной хозяйкой
В снежные лесные терема
Щеголиха в белой разлетайке —
Русская румяная зима!
1 октября 1942 г.
* Вот и вечер жизни. Поздний вечер. *
Вот и вечер жизни. Поздний вечер.
Холодно и нет огня в дому.
Лампа догорела. Больше нечем
Разогнать сгустившуюся тьму.
Луч рассвета, глянь в мое оконце!
Ангел ночи! Пощади меня:
Я хочу еще раз видеть солнце —
Солнце первой половины Дня!
30 апреля 1943.
ВОСПОМИНАНИЯ О КРЫМЕ
Не ночь, не звезды, не морская пена, —
Нет, в памяти доныне, как живой,
Мышастый ослик шествует степенно
По раскаленной крымской мостовой.
Давно смирен его упрямый норов:
Автомобиль прижал его к стене,
И рдеет горка спелых помидоров
В худой плетенке на его спине.
А впереди, слегка раскос и черен,
В одних штанишках, рваных на заду,
Бритоголовый толстый татарчонок,
Спеша, ведет осленка в поводу.
Между домов поблескивает море,
Слепя горячей синькою глаза.
На каменном побеленном заборе
Гуляет бородатая коза.
Песок внизу каймою пены вышит,
Алмазом блещет мокрое весло,
И валуны лежат на низких крышах,
Чтоб в море крыши ветром не снесло.
А татарчонку хочется напиться.
Что Крым ему во всей его красе?
И круглый след ослиного копытца
Оттиснут на асфальтовом шоссе.
1943
* Оказалось, я не так уж молод *
Оказалось, я не так уж молод:
Юность отшумела. Жизнь прошла.
До костей пронизывает холод,
Сердце замирает от тепла.
В час пирушки кажется хмельною
Даже рюмка слабого вина,
И коль шутит девушка со мною,
Всё мне вспоминается жена.
1943
МОРОЗ НА СТЕКЛАХ
На окнах, сплошь заиндевелых,
Февральский выписал мороз
Сплетенье трав молочно-белых
И серебристо-сонных роз.
Пейзаж тропического лета
Рисует стужа на окне.
Зачем ей розы? Видно, это
Зима тоскует о весне.
7 февраля 1943
* Какое просторное небо! Взгляни-ка *
Какое просторное небо! Взгляни-ка:
У дальнего леса дорога пылит,
На тихом погосте растет земляника,
И козы пасутся у каменных плит.
Как сонно на этом урочище мертвых!
Кукушка гадает кому-то вдали,
Кресты покосились, и надписи стерты,
Тяжелым полетом летают шмели.
И если болят твои старые кости,
Усталое бедное сердце болит, —
Иди и усни на забытом погосте
Средь этих простых покосившихся плит.
Коль есть за тобою вина или промах
Такой, о котором до смерти грустят, —
Тебе всё простят эти ветви черемух,
Всё эти высокие сосны простят.
И будут другие безумцы на свете
Метаться в тенетах любви и тоски,
И станут плести загорелые дети
Над гробом твоим из ромашек венки.
Присядут у ног твоих юноша с милой,
И ты сквозь заката малиновый дым
Услышишь слова над своею могилой,
Которые сам говорил — молодым.
9 июля 1944
* О твоей ли, о моей ли доле, *
О твоей ли, о моей ли доле,
Как ты все снесла, как я стерпел, —
На рассвете, на рассвете в поле,
В чистом поле жаворонок пел?
Что ж осталось, что же нам осталось?
Потерпи хоть час, хоть полчаса…
Иссеклась, поблекла, разметалась
Та коса, заветная коса!
Я не знаю, я и сам не знаю —
Наша жизнь долга иль коротка?
Дом ли строю, песню ль запеваю —
Молкнет голос, падает рука!
Скоро, друг мой нежный, друг мой милый,
Голосистый жаворонок тот
Над моею, над твоей могилой
Песню, чудо-песню запоет.
24 июля 1944
* Ты говоришь, что наш огонь погас, *
Ты говоришь, что наш огонь погас,
Твердишь, что мы состарились с тобою,
Взгляни ж, как блещет небо голубое!
А ведь оно куда старее нас…
1944
* Был слеп Гомер, и глух Бетховен, *
Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
Кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто остро видит, тонко слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком —
Творить со слишком тонким слухом
И слишком длинным языком?..
.
1944
МАТЬ
Любимого сына старуха в поход провожала,
Винцо подносила, шелковое стремя держала.
Он сел на коня и сказал, выезжая в ворота:
"Что ж! Видно, такая уж наша казачья работа!
Ты, мать, не помри без меня от докуки и горя:
Останусь в живых — так домой ворочусь из-за моря.
Жди в гости меня, как на север потянутся гуси!.."
"Ужо не помру! — отвечала старуха. — Дождуся!"
Два года она простояла у тына. Два года
На запад глядела: не едет ли сын из похода?
На третьем году стала смерть у ее изголовья.
"Пора! — говорит. — Собирайся на отдых, Прасковья!"
Старуха сказала: "Я рада отдать тебе душу,
Да как я свою материнскую клятву нарушу?
Покуда из дома хлеб-соль я не вынесу сыну,
Я смертное платье свое из укладки не выну!"
Тут смерть поглядела в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, — сказала, — грозит ему горькой бедою:
В неведомом царстве, где небо горячее сине,
Он, жаждой томясь, заблудился в безводной пустыне.
Коль ты мне без спору отдашь свое старое тело,
Пожалуй, велю я, чтоб тучка над ним пролетела!"
И матери слезы упали на камень горючий,
И солнце над сыном затмилось прохладною тучей.
И к влаге студеной припал он сухими губами,
И мать почему-то пришла удалому на память.
А смерть закричала: "Ты что ж меня, баба, морочишь?
Сынка упасла, а в могилу ложиться не хочешь?"
И мать отвечала: "Любовь, знать, могилы сильнее!
На что уж ты — сила, а что ты поделаешь с нею?
Не гневайся, матушка. Сядь. Подожди, коли хочешь,
Покуда домой из похода вернется сыночек!"
Смерть глянула снова в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, — сказала, — грозит ему новой бедою:
Средь бурного моря сынок твой скитается ныне,
Корабль его тонет, он гибнет в глубокой пучине.
Коль ты мне без спору отдашь свою грешную душу,
Пожалуй, велю я волне его кинуть на сушу!"
И смерть замахнулась косой над ее сединою.
И к берегу сына прибило могучей волною,
И он заскучал по родному далекому дому
И плетью своей постучал в подоконник знакомый.
"Ну! — молвила смерть. — Я тут попусту времечко трачу!
Тебе на роду написали, я вижу, удачу.
Ты сыну, не мне, отдала свою душу и тело.
Так вот он стучится. Милуй же его, как хотела!"
1944
ЗОЛОТО
Мужик в землянке прорубал оконце:
Невесело сидеть в кромешной мгле!
Под заступом, как маленькие солнца,
Блестят крупинки золота в земле.
Мужик, сопя, презрительно наступит
На золото тяжелою пятой.
На что оно? Ужо он в лавке купит
На пятачок сусали золотой.
Ведь мужику-то лень и наклониться,
А тут копай его да спину гни…
Настанет праздник — вся его божница
Сусалью заблистает без возни!
1944
* Юность! Ты не знаешь власти детских ручек, *
Юность! Ты не знаешь власти детских ручек,
Голоска, что весел, ломок и высок.
Ты не понимаешь, что, как звонкий ключик,
Сердце открывает этот голосок!
1944
ИНФАНТА
1
Шлейфы дам и перья франтов
Не трепещут в блеске бала.
Молчалив покой инфанты
В глубине Эскуриала.
Там замкнулась королева
С королем, своим супругом.
Дочь их тяжко заболела
Изнурительным недугом.
Зря епископ служит мессу,
Лекарь бьется, маг ворожит, —
Захворавшую принцессу
Исцелить никто не может!
Где он, взгляд живой и пылкий,
Полный негою любовной?
Еле-еле бьется жилка
На руке ее бескровной.
2
Королю поклон отвесив
И томясь придворным блеском,
Врач стоит перед принцессой
В пышной спальне королевской.
Тяготит его повязка
С желтым знаком иудея!..
На щеках инфанты краска
Выцветает, холодея.
Не встает она с постели,
Дышит слабо и неровно,
Жилка бьется еле-еле
На руке ее бескровной.
А вокруг — безлюдны залы,
Тишина в дворце просторном.
"У принцессы крови мало! —
Говорит еврей придворным. —
Злой недуг ее погубит,
Унесет или состарит.
Кто инфанту больше любит,
Тот ей кровь свою подарит!"
При словах его, как дети,
Царедворцы задрожали.
"Кровь моя, — король ответил, —
Это кровь моей державы!"
Королева, хмуря брови,
Отвечала: "Разве мало
Я дала инфанте крови
В день, когда ее рожала?"
Принц глядел в окно куда-то,
Теребя свои перчатки.
Он сказал, что кровь солдату
Лить прилично только в схватке.
Врач, блестя холодным взглядом,
Вынул скальпель и реторту:
"Сам я крови сколько надо
Дам инфанте полумертвой,
Чтоб поверили в науку,
Возвращающую силу!.."
Обнажил худую руку
И ножом надрезал жилу.
3
Кровь инфанты стала жаркой,
Хворь ее прошла бесследно.
С ней гуляет в старом парке
Португальский принц наследный.
1944
* Ночь поземкою частой *
Кайсыну Кулиеву
Ночь поземкою частой
Заметает поля.
Я пишу тебе. Здравствуй!
Офицер Шамиля.
Вьюга зимнюю сказку
Напевает в трубу.
Я прижал по-кавказски
Руку к сердцу и лбу.
Искры святочной ваты
Блещут в тьме голубой…
Верно, в дни Газавата
Мы встречались с тобой.
Тлела ярость былая,
Нас враждой разделя:
Я — солдат Николая,
Ты — мюрид Шамиля.
Но над нами есть выше,
Есть нетленнее свет:
Я не знаю, как пишут
По-балкарски "поэт".
Но не в песне ли сила,
Что открыла для нас:
Кабардинцу — Россию,
Славянину — Кавказ?
Эта сила — не знак ли,
Чтоб, скитаньем ведом,
Заходил ты, как в саклю,
В крепкий северный дом.
И, как Байрон, хромая,
Проходил к очагу…
Пусть дорога прямая
Тонет в рыхлом снегу, —
В очаге, не померкнув,
Пламя льнет к уголькам,
И, как колокол в церкви,
Звонок тонкий бокал.
К утру иней налипнет
На сосновых стенах…
Мы за лирику выпьем
И за дружбу, кунак!
10 февраля 1945 г.
ЗАДАЧА
Мальчик жаловался, горько плача:
"В пять вопросов трудная задача!
Мама, я решить ее не в силах,
У меня и пальцы все в чернилах,
И в тетради места больше нету,
И число не сходится с ответом!"
"Не печалься! — мама отвечала. —
Отдохни и всё начни сначала!"
Жизнь поступит с мальчиком иначе:
В тысячу вопросов даст задачу.
Пусть хоть кровью сердце обольется —
Всё равно решать ее придется.
Если скажет он, что силы нету, —
То ведь жизнь потребует ответа!
Времени она оставит мало,
Чтоб решать задачу ту сначала, —
И покуда мальчик в гроб не ляжет,
"Отдохни!" — никто ему не скажет.
1 марта 1945 г.
КАК МУЖИК ОБИДЕЛСЯ
Никанор первопутком ходил в извоз,
А к траве ворочался до дому.
Почитай, и немного ночей пришлось
Миловаться с женой за год ему!
Ну, да он был старательный мужичок:
Сходит в баньку, поест, побреется,
Заберется к хозяюшке под бочок —
И, глядишь, человек согреется.
А Матрена рожать здорова была!
То есть экая баба клятая:
Муж на пасху воротится — тяжела.
На крещенье придет — брюхатая!
Никанор, огорченья не утая,
Разговор с ней повел по-строгому:
"Ты, Матрена, крольчиха аль попадья?
Снова носишь? Побойся бога, мол!"
Тут уперла она кулаки в бока:
"Спрячь глаза, — говорит, — бесстыжие!
Аль в моих куличах не твоя мука?
Все ребята в тебя. Все — рыжие!"
Начала она зыбку качать ногой,
А мужик лишь глазами хлопает:
На коленях — малец, у груди — другой,
Да еще трое лазят по полу!
Он, конешно, кормил их своим трудом,
Но однако же не без жалобы:
"Положительно, граждане, детский дом:
На пять баб за глаза достало бы!"
Постарел Никанор. Раз — глаза протер,
Глядь-поглядь, а ребята взрослые.
Стал Никита шахтер, а Федот — монтер,
Все — большие, ширококостые!
Вот по горницам ходит старик, ворча:
"Без ребят обернулся где бы л?
Захвораю — так кличу сынка-врача,
Лук сажу — агронома требую!
Про сынов моих слава идет окрест,
Что ни дочка — голубка сизая!
А как сядут за стол на двенадцать мест,
Так куда тебе полк — дивизия!.."
Поседела Матренина голова:
Уходилась с такою оравою.
За труды порешила ее Москва
Наградить "Материнской славою".
Муж прослышал и с поля домой попер,
В тот же вечер с хозяйкой свиделся.
"Нынче я, — заявляет ей Никанор, —
На Верховный Совет обиделся.
Нету слов, — говорит, — хоть куда декрет:
Наградить тебя — дело нужное,
Да в декрете пустячной статейки нет:
Про мои про заслуги мужние!
Наше дело, конечно, оно пустяк,
Но меня забижают, вижу я:
Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак —
Все ребята в меня. Все — рыжие!
Девять парней — что соколы, и опять —
Трое девок, и все красавицы!
Ты Калинычу, мать, не забудь сказать!
Без опары пирог не ставится.
Уж коли ему орден навесить жаль,
Все ж пускай обратит внимание
И велит мужикам нацеплять медаль —
Не за доблесть, так за старание.
Коль поправку мою он внесет в декрет —
Мы с тобой, моя лебедь белая,
Поживем-поживем да под старость лет
Октябренка, глядишь, и сделаем!"
4 мая 1945
* Все мне мерещится поле с гречихою, *
Все мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.
Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Темная-темная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.
Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поет в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.
Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пестрым ковром на стене?
Милое-милое, давнее-давнее
Детство мое вспоминается мне.
13 мая 1945 г.
МЫШОНОК
Что ты приходишь, горбатый мышонок,
В комнату нашу в полуночный час?
Сахарных крошек и фруктов сушеных
Нет и в помине в буфете у нас.
Бедный мышонок! Из кухонь соседних,
Верно, тебя выгоняют коты.
Знаешь ли? Мне, мой ночной собеседник,
Кажешься слишком доверчивым ты!
Нрав домработницы нашей — не кроткий:
Что, коль незваных гостей не любя,
Вдруг над тобой занесет она щетку
Иль в мышеловку изловит тебя?..
Ты поглядел, словно вымолвить хочешь:
"Жаль расставаться с обжитым углом!",
Словно согреться от холода ночи
Хочешь моим человечьим теплом.
Чудится мне, одиночеством горьким
Блещут чуть видные бусинки глаз.
Не потому ли из маленькой норки
Ты и выходишь в полуночный час?..
Что ж! Пока дремлется кошкам и людям
И мышеловок не видно вокруг, —
Мы с тобой все наши беды обсудим,
Мой молчаливый, мой маленький друг!
Я — не гляди, что большой и чубатый, —
А у соседей, как ты, не в чести.
Так приходи ж, мой мышонок горбатый,
В комнату к нам — и подольше гости!
16 мая 1945 г.
* На кладбище возле домика *
На кладбище возле домика
Весна уже наступила:
Разросшаяся черемуха,
Стрекающая крапива.
На плитах щербатых каменных
Любовники ночью синей
Опять возжигают пламенник
Природы неугасимой.
Так трется между жерновами
Бессмертный помол столетий…
Наверное, скоро новые
В поселке заплачут дети.
2 июня 1945
Я
Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.
Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё стремящийся потерять.
Июнь 1945 г.
* Нам, по правде сказать, в этот вечер *
Л. К.
Нам, по правде сказать, в этот вечер
И развлечься-то словно бы нечем:
Ведь пасьянс — это скучное дело,
Книги нет, а лото надоело…
Вьюга, знать, разгуляется к ночи:
За окошком ненастье бормочет,
Ветер что-то невнятное шепчет…
Завари-ка ты чаю покрепче,
Натурального чаю, с малиной:
С ним и ночь не покажется длинной!
Да зажги в этом сумраке хмуром
Лампу ту, что с большим абажуром.
У огня на скамеечке низкой
Мы усядемся тесно и близко
И, чаек попивая из чашек,
Дай-ка вспомним всю молодость нашу,
Всю, от ветки персидской сирени
(Положи-ка мне ложку варенья).
Вспомню я, — мы теперь уже седы, —
Как ты раз улыбнулась соседу,
Вспомнишь ты, — что уж нынче за счеты, —
Как пришел под хмельком я с работы,
Вспомним ласково, по-стариковски,
Нашей дочери русые коски,
Вспомним глазки сынка голубые
И решим, что мы счастливы были,
Но и глупыми всё же бывали…
Постели-ка ты мне на диване:
Может, мне в эту ночь и приснится,
Что ты стала опять озорницей!
5 июля 1945 г.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ДАЧУ
…Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой.
Сегодня прошел замечательный дождик —
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.
Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
И шел специально для дачного леса,
Раскатистый гром — его верный попутчик —
Над ним хохотал, как подпивший повеса.
На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе:
Кукушка снесла в нашей роще яичко,
Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!
Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте.
В кокетливых шляпах, как модные дамы,
В лесу мухоморы стоят на пуанте.
Вам будет на сцене лесного театра
Вся наша программа показана разом:
Чудесный денек приготовлен на завтра,
И гром обеспечен, и дождик заказан!
6 июля 1945
* Бывало, в детстве я в чулан залезу, *
Бывало, в детстве я в чулан залезу,
Где сладко пахнет редькою в меду,
И в сундучке, окованном железом,
Рабочий ящик бабушки найду.
В нем был тяжелый запах нафталина
И множество диковинных вещиц:
Старинный веер из хвоста павлина,
Две сотни пуговиц и связка спиц.
Я там нашел пластинку граммофона,
Что, видно, модной некогда была,
И крестик кипарисовый с Афона,
Что, верно, приживалка привезла.
Я там нашел кавказский пояс узкий,
Кольцо, бумаги пожелтевшей десть,
Письмо, написанное по-французски,
Которое я не сумел прочесть.
И в уголку нашел за ними следом
Колоду бархатных венгерских карт,
Наверное, отобранных у деда:
Его губили щедрость и азарт.
Я там нашел мундштук, зашитый в замшу,
На нем искусно вырезан медведь.
Судьба превратна: дед скончался раньше,
Чем тот мундштук успел порозоветь.
Кольцо с дешевым камушком — для няни,
Таблетки для приема перед сном,
Искусственные зубы, что в стакане
Покоились на столике ночном.
Два вышитые бисером кисета,
Гравюр старинных желтые листы,
Китовый ус из старого корсета, —
Покойница стыдилась полноты.
Тетрадка поварских рецептов старых,
Как печь фриштык, как сдобрить калачи,
И лентой перевязанный огарок
Ее венчальной свадебной свечи.
Да в уголку за этою тетрадкой
Нечаянно наткнуться мне пришлось
На бережно завернутую прядку
Кудрявых детских золотых волос.
Что говорить, — неважное наследство,
Кому он нужен, этот вздор смешной?
Но чья-то жизнь — от дней златого детства
До старости прошла передо мной.
И в сердце нету места укоризне,
И замирает на губах укор:
Пройдет полвека — и от нашей жизни
Останется такой же пестрый сор!
1945
КОЛОКОЛА
Видно, вправду скоро сбудется
То, чего душа ждала:
Мне весь день сегодня чудится,
Что звонят в колокола.
Только двери в храме заперты,
Кто б там стал трезвонить зря?
Не видать дьячка на паперти
И на вышке звонаря.
Знать, служение воскресное
Не у нас в земном краю:
То звонят чины небесные
По душе моей в раю.
27 ноября 1941
День гнева (1945)
ГЛУХОТА
Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет.
Ее октав железный гром
Мертвец в гробу — и тот услышит!
Но что за уши мне даны?
Оглохший в громе этих схваток,
Из всей симфонии войны
Я слышу только плач солдаток.
2 сентября 1941
* Не дитятко над зыбкою *
Не дитятко над зыбкою
Укачивает мамушка —
Струится речкой шибкою
Людская кровь по камушкам.
Сердца врагов не тронутся
Кручиною великою.
Пусть сыч с высокой звонницы
Беду на них накликает,
Чтоб сделались им пыльными
Пути-дороги узкие,
Крестами надмогильными
Березы стали русские.
Пускай им ноги свяжутся
В пути сухими травами,
Ключи в лесу покажутся
В горячий день — кровавыми,
Костры горят холодными,
Негреющими искрами,
В узилища подводные
Утащат реки быстрые,
Вся кровь по капле вытечет,
Тупым ножом отворена,
Пусть злые клювы выточат
О черепа их вороны.
Над головами ведьмою
Завоет вьюга русская,
Одни волки с медведями
Глядят в их очи тусклые.
Чертополох качается
В степи над их курганами,
Червяк — и тот гнушается
Телами их погаными.
1941
ПЛАЧ
В убежище плакал ребенок,
И был нестерпимо высок,
И был раздирающе звонок
Подземный его голосок.
Не треском смешных погремушек,
Что нас забавляли, блестя, —
Отрывистым грохотом пушек
Земля повстречала дитя.
Затем ли живет он? Затем ли
На свет родила его мать,
Чтоб в яму, в могилу, под землю
Ребенка живым закопать?
Ему не забыть этой были:
Как выла сирена в ночи,
Как небо наотмашь рубили
Прожекторы, точно мечи.
Седой, через долгие годы
Он вспомнит: его увели
От бомб, что неслись с небосвода,
В глубокие недра земли.
И если он выживет — где бы
И как бы ни лег его путь, —
Он всюду, боящийся неба,
К земле будет голову гнуть.
17 августа 1941
НОЧЬ В УБЕЖИЩЕ
Ложишься спать, когда в четыре
Дадут по радио отбой.
Умрешь — единственная в мире
Всплакнет сирена над тобой.
Где звезды, что тебе знакомы?
Их нет, хотя стоит июль:
В пространствах видят астрономы
Следы трассирующих пуль.
Как много тьмы, как света мало!
Огни померкли, и одна
Вне досяженья трибунала
Мир демаскирует луна.
…Твой голос в этом громе тише,
Чем писк утопленных котят…
Молчи! Опять над нашей крышей
Бомбардировщики летят!
13 августа 1941
ЗАВТРА
Когда над стропилами щели
Умолкнут зенитные пушки,
Мы втащим узлы и постели
В убогие наши избушки.
Мы вычистим скарб этот жалкий
И щель нашу плугом запашем,
Посадим ночные фиалки
На бомбоубежище нашем.
И, все забывая на свете,
С улыбкой посмотрим с террасы,
Как наши беспечные дети
Играют осколками в классы.
15 августа 1941
ДОМ
Дом разнесло. Вода струями хлещет
Наружу из водопроводных труб.
На мостовую вывалены вещи,
Разбитый дом похож на вскрытый труп.
Чердак сгорел. Как занавес в театре,
Вбок отошла передняя стена.
По этажам разрезанная на три,
Вся жизнь в квартирах с улицы видна.
Их в доме много. Вот в одной из нижних
Рояль в углу отлично виден мне.
Обрывки нот свисают с полок книжных,
Белеет маска Листа на стене.
Площадкой ниже — вид другого рода:
Обои размалеваны пестро,
Свалился наземь самовар с комода…
Там — сердце дома, тут — его нутро.
А на вещах — старуха с мертвым взглядом
И юноша, старухи не свежей.
Они едва ли не впервые рядом
Сидят, жильцы различных этажей!
Теперь вся жизнь их, шедшая украдкой,
Открыта людям. Виден каждый грех…
Как ни суди, а бомба — демократка:
Одной бедой она равняет всех!
18 августа 1941 г.
ОСЕНЬ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА
Еще и солнце греет что есть силы,
И бабочки трепещут на лету,
И женщины взволнованно красивы,
Как розы, постоявшие в спирту.
Но мчатся дни. Проходит август краткий.
И мне видны отчетливо до слез
На лицах женщин пятна лихорадки —
Отметки осени на листьях роз.
Ах, осень, лета скаредный наследник!
Она в кулак готова все сгрести.
Недаром солнце этих дней последних
Спешит дожечь, и розы — доцвести.
А женщины, что взглядом ласки просят,
Не опуская обреченных глаз, —
Предчувствуют, что, верно, эта осень
Окажется последней и для нас!
19 августа 1941 г.
ПОГОДА
Ни облачка! Томясь любовной мукой,
Кричат лягушки, пахнет резеда.
В такую ночь и самый близорукий
Иглу в траве отыщет без труда.
А как луна посеребрила воду!
Светло кругом, хоть по руке гадай…
И мы ворчим: "Послал же черт погоду:
В такую ночь бомбежки ожидай".
8 сентября 1941
ГАЗ
Есть некий газ. Ни с воздухом, ни с влагой
Несходен он на запах и на цвет,
Неуловим лакмусовой бумагой,
Но от него противогаза нет.
Он протечет в убежище любое,
Ты дверь закроешь, он войдет в окно.
И то, что было некогда тобою,
Вдруг замычит, в скота превращено.
Его симптом — не слезы и не кашель,
Он не из тех которыми бомбят,
Но от него синеют щеки наши
И распухают животы ребят.
Он душит все народы друг за дружкой.
Вслед за войной его приходит час…
Сам люизит — лишь детская игрушка
В сравненьи с ним! Царь Голод этот газ!
19 сентября 1941
ЖИЛЬЕ
Ты заскучал по дому? Что с тобою?
Еще вчера, гуляка из гуляк,
Ты проклинал дырявые обои
И эти стены с музыкой в щелях!
Здесь слышно все, что делают соседи:
Вот — грош упал, а вот скрипит диван.
Здесь даже в самой искренней беседе
Словца не скажешь — разве если пьян!
Давно ль ты врал, что угол этот нищий
Осточертел тебе до тошноты?
Давно ль на это мрачное жилище
Ты громы звал?.. А что, брат, скажешь ты,
Когда, смешавшись с беженскою голью,
Забыв и чин и звание свое,
Ты вдруг с холодной бесприютной болью
Припомнишь это бедное жилье?
23 сентября 1941 г.
КУКЛА (Ни слова сквозь грохот не слышно!..)
Ни слова сквозь грохот не слышно!..
Из дома, где мирно спала,
В убежище девочка вышла
И куклу с собой принесла.
Летят смертоносные птицы,
Ослепшие в прожекторах!
У женщин бескровные лица,
В глазах у них горе и страх.
И в этой семье сиротливой,
Что в щели отбоя ждала,
По совести, самой счастливой
Тряпичная кукла была!
О чем горевать этой кукле?
Ей тут безопаснее всех:
Торчат ее рыжие букли,
На толстых губах ее смех…
"Ты в силах, — спросил я, — смеяться?"
И, мнится, услышал слова:
"Я кукла. Чего мне бояться?
Меня не убьют. Я мертва".
24 сентября 1941
ДЕВОЧКА В ПРОТИВОГАЗЕ
Только глянула — и сразу
Напрямик сказала твердо:
"Не хочу противогаза —
У него слоновья морда!"
Дочь строптивую со вздохом
Уговаривает мама:
"Быть капризной — очень плохо!
Отчего ты так упряма?
Я прощу тебе проказы
И куплю медовый пряник.
Походи в противогазе!
Привыкай к нему заране…"
Мама делается строже,
Дочка всхлипывает тихо:
"Не хочу я быть похожа
На противную слониху".
Мать упрямице курносой
Подарить сулила краски,
И торчат льняные косы
С двух сторон очкастой маски.
Между стекол неподвижных
Набок свис тяжелый хобот…
Объясни-ка ей, что ближних
Люди газом нынче гробят,
Что живет она в эпоху,
Где убийству служит разум…
Быть слоном теперь неплохо:
Кто его отравит газом?
1 октября 1941
РЫБЫ
Туч серебряные глыбы
Расступились — и видны,
Точно призрачные рыбы,
Самолеты близ луны.
Так и кажется, что некто
Сел за рощицей вдали
И, как удочку, прожектор
К ним закинул от земли.
И бежит с негромким треском
В небеса не потому ль,
Как светящаяся леска,
Цепь трассирующих пуль?
На конце их зыбкой нитки
От луны невдалеке
Заплясал разрыв зенитки,
Как наживка на крючке.
Нехитер закон охоты:
Миг — и рыба тут как тут!
Но приманку самолеты,
Проплывая, не клюют.
Если нас не изувечат,
То воронки поутру
Скажут нам — какую мечут
Эти окуни икру!
2 октября 1941
* На погост завернула дорога, *
На погост завернула дорога,
Белый крест осенила сосна…
Ну, приятель! Теперь ни тревога,
Ни бомбежка тебе не страшна.
Как бы звонко сирены ни пели, —
Из-под этой косматой сосны
Ты не встанешь: могильные щели
Не боятся воздушной волны.
Хороши блиндажи гробовые!
И когда начинается бой, —
Что таиться? — Судьбою живые
Поменяться готовы с тобой.
13/X-1941
ЕСЛИ
От бежавших рыцари наживы
Грузовик везут с инвентарем:
"Пригодится, если будем живы,
Обменяем, если не помрем!"
Но не жаль вещей осиротелых
Тем, кто ищет в странствиях приют:
"Лучше справим, если будем целы,
Разживемся, если не убьют!"
Это слово бродит в наших мыслях,
Раздается, как припев звуча…
Надо всеми шеями нависло
Лезвие Дамоклова меча!
18 октября 1941
16 ОКТЯБРЯ
Стоял октябрь, а всем казалось март:
Шел снег и таял, и валил сначала…
Как ворожея над колодой карт,
История загадочно молчала.
Сибирский поезд разводил пары,
В купе рыдала крашеная дама:
Бабье коробку паюсной икры
У дамы вытрясло из чемодана.
Зенитка била где-то у моста,
Гора мешков сползала со скамеек.
И подаянья именем Христа
Просил оборванный красноармеец.
Вверху гудел немецкий самолет,
В Казань бежали опрометью главки.
Подпивший малый на осклизлый лед
Свалился замертво у винной лавки.
Народ ломил на базах погреба,
Несли муку колхозницы босые…
В те дни решалась общая Судьба:
Моя судьба, твоя судьба, Россия!
20 октября 1941
НЕПОГОДЬ
Сегодня выпал день хороший:
С утра осенний дождик льет.
Теряя в слякоти калоши,
Идет по улицам народ.
Туман висит у самых кровель,
Густой и белый, словно чад.
И с гулом падающих бревен
В Москве зенитки не стучат.
Конечно, вечером сегодня
Не вспыхнет ни одна звезда!
И, расхрабрившись, точно ходят
По расписанью поезда.
Бранить погоду нет причины, —
Остались немцы на мели.
Недаром выбрились мужчины
И дамы брови подвели.
В трамвае слышатся остроты,
Друг друга бабы не честят.
Всем ясно: вражьи самолеты
Сегодня к нам не прилетят!
27 октября 1941
ИСТОРИЯ
По целым дням народ, сходя с ума,
Простаивал в очередях огромных,
А по ночам была такая тьма,
Что и старухи не могли припомнить.
Из облаков немецкие листки,
Как ястребы, летели на колени,
И в деревнях гадали старики
По Библии о светопреставленье.
Хозяйки собирались у ворот,
Гремела пушка, как далекий молот.
Ползли слушки. И писем ждал народ.
Стояла осень. Надвигался голод.
А над рекой, над полем, над леском,
Небесный свод пересекая косо,
Вертлявый "юнкерс" узеньким дымком
Выписывал гигантский знак вопроса.
14 ноября 1941
ТОЛКУЧИЙ РЫНОК
Есть под Москвой толкучий рынок.
Туда, едва лишь рассветет, —
Кто на салазках, кто на спинах, —
Сгибаясь тащит скарб народ.
Там старичок, румян и прыток,
Сует прохожему под нос
Альбом двусмысленных открыток…
Ловкач, прости его Христос!
Он всем торгует понемножку:
Меняет сахар на вино,
Мануфактуру на картошку
И патефоны на пшено.
Пускай весь мир летит под горку,
Несется к черту на рога —
Берут курильщики махорку!
Нужна сластенам курага!
В чем недостаток, в чем излишек —
Он обо всем осведомлен.
Возок березовых дровишек
За пачку соли купит он.
Война несет ему достаток,
Деньжата множит и добро.
Пучок засаленных тридцаток
Меняет он на серебро.
К чему он лезет вон из кожи?
Зачем ему такая прыть?
Ужель, два долгих века прожив,
Теперь он третий хочет жить?
Да: с дряблых щек не сходит краска!
И как бы обмер он, узнай,
Что нынче вечером фугаска
В прах разнесет его трамвай!
25 ноября 1941
СЛЕДЫ ВОЙНЫ
Следы войны неизгладимы!..
Пускай окончится она,
Нам не пройти спокойно мимо
Незатемненного окна!
Юнцы, видавшие не много,
Начнут подтрунивать слегка.
Когда нам вспомнится тревога
При звуке мирного гудка.
Счастливцы! Кто из них поверит,
Что рев сирен кидает в дрожь,
Что стук захлопнувшейся двери
На выстрел пушечный похож?
Вдолби-ка им — как трудно спичка
Порой давалась москвичам
И отчего у нас привычка
Не раздеваться по ночам?
Они, минувшего не поняв,
Запишут в скряги старика,
Что со стола ребром ладони
Сметает крошки табака.
25 ноября 1941 г.
МАТЬ
Война пройдет — и слава богу.
Но долго будет детвора
Играть в "воздушную тревогу"
Среди широкого двора.
А мужики, на бревнах сидя,
Сочтут убитых и калек
И, верно, вспомнят о "планиде",
Под коей, дескать, человек.
Старуха ж слова не проронит!..
Отворотясь, исподтишка
Она глаза слепые тронет
Каймою черного платка…
30 ноября 1941
ГРИПП
Меня томит гриппок осенний,
Но в сердце нет былой тоски:
Сплелись в цепочку воскресений
Недуга светлые деньки.
Я рад причудливой бутылке
С микстурой, что уже не впрок,
Свинцовой тяжести в затылке,
Тому, что грудь теснит жарок.
Ведь смерть нас каждый вечер дразнит,
Ей в эту осень повезло!
Не потому ли, точно в праздник,
Вокруг так чисто и светло?
Как бел снежок в далекой чаще!
Как лед синеет у реки!..
Да: впрямь всего бокала слаще
Винца последние глотки!
12 декабря 1941
СОЛДАТ
Гусар, в перестрелки бросаясь,
Стихи на биваках писал.
В гостиных пленяя красавиц,
Бывал декабристом гусар.
А нынче завален по горло
Военной работой солдат.
Под стать пневматическим сверлам
Тяжелый его автомат.
Он в тряском товарном вагоне
Сидит, разбирая чертеж,
В замасленном комбинезоне
На сварщика чем-то похож.
Ну, что же! Подсчитывай, целься,
Пали в механических птиц!
Ты вышел из книги Уэльса —
Не с ярких толстовских страниц.
С гусарами схож ты не очень:
Одет в меховые штаны,
Ты просто поденный рабочий
Завода страданий — войны.
22 декабря 1941 г.
СТАНЦИЯ ЗИМА
Говорят, что есть в глухой Сибири
Маленькая станция Зима.
Там сугробы метра в три-четыре
Заметают низкие дома.
В ту лесную глушь еще ни разу
Не летал немецкий самолет.
Там лишь сторож ночью у лабазов
Костылем в сухую доску бьет.
Там порой увидишь, как морошку
Из-под снега выкопал медведь.
У незатемненного окошка
Можно от чайку осоловеть.
Там судьба людская, точно нитка,
Не спеша бежит с веретена.
Ни одна тяжелая зенитка
В том краю далеком не слышна.
Там крепки бревенчатые срубы,
Тяжелы дубовые кряжи.
Сибирячек розовые губы
В том краю по-прежнему свежи.
В старых дуплах тьму лесных орехов
Белки запасают до весны…
Я б на эту станцию поехал
Отдохнуть от грохота войны.
1941
НА ФРОНТ
Теперь весь мир пошел враскачку,
Шатаясь, как хмельной…
Сошлись приятели на дачку,
Чтоб выпить по одной.
Они велели гармонисту
Наяривать матлот.
Гармонь прервет то дальний выстрел,
То близкий самолет.
А пареньки пьяны немножко:
На фронт им скоро… Что ж!
Им невдомек, что рев гармошки
На реквием похож.
1941
ЗАВЕТ
В час испытаний
Поклонись отчизне
По-русски,
В ноги,
И скажи ей:
"Мать!
Ты жизнь моя!
Ты мне дороже жизни!
С тобою — жить,
С тобою — умирать!"
Будь верен ей.
И, как бы ни был длинен
И тяжек день военной маеты, —
Коль пахарь ты,
Отдай ей всё, как Минин,
Будь ей Суворовым,
Коль воин ты.
Люби ее.
Клянись, как наши деды,
Горой стоять
За жизнь ее и честь,
Чтобы сказать
В желанный час победы:
"И моего
Тут капля меда есть!"
1942
БОРЬБА
Века прошли
В борьбе жестокой:
Врага стараясь превозмочь,
Навстречу дню,
Что шел с Востока,
Шла с Запада
Глухая ночь.
Но как бы
Над землею смутно
Ее ни нависала тень, —
Мир знал:
Непобедимо
Утро.
С Востока
Снова встанет день!
1942
1941
Ты, что хлеб свой любовно выращивал,
Пел, рыбачил, глядел на зарю.
Голосами седых твоих пращуров
Я, Россия, с тобой говорю,
Для того ль новосел заколачивал
В первый сруб на Москве первый гвоздь,
Для того ль астраханцам не плачивах
Дани гордый владимирский гость;
Для того ль окрест города хитрые
Выводились заслоны да рвы
И палили мы пеплом Димитрия
На четыре заставы Москвы;
Для того ль Ермаковы охотники
Белку били дробинкою в глаз;
Для того ль пугачевские сотники
Смердам чли Государев Указ;
Для того ли, незнамы-неведомы,
Мы в холодных могилах лежим,
Для того ли тягались со шведами
Ветераны Петровых дружин;
Для того ли в годину суровую,
Как пришел на Москву Бонапарт,
Попалили людишки дворовые
Огоньком его воинский фарт;
Для того ль стыла изморозь хрусткая
У пяти декабристов на лбу;
Для того ль мы из бед землю Русскую
На своем вывозили горбу;
Для того ль сеял дождик холодненький,
Точно слезы родимой земли,
На этап бритолобых колодников,
Что по горькой Владимирке шли;
Для того ли под ленинским знаменем
Неусыпным тяжелым трудом
Перестроили мы в белокаменный
Наш когда-то бревенчатый дом;
И от ярого натиска вражьего
Отстояли его для того ль, —
Чтоб теперь истлевать тебе заживо
В самой горькой из горьких неволь,
Чтоб, тараща глаза оловянные,
Муштровала ребят немчура,
Чтобы ты позабыл, что славянами
Мы с тобой назывались вчера?..
Бейся ж так, чтоб пришельцы поганые
К нам ходить заказали другим.
Неприятелям на поругание
Не давай наших честных могил!
Оглянись на леса и на пажити,
Выдвигаясь с винтовкою в бой:
Всё, что кровным трудом нашим нажито,
За твоею спиной, за тобой!
Чтоб добру тому не быть растащену,
Чтоб Отчизне цвести и сиять,
Голосами седых твоих пращуров
Я велю тебе насмерть стоять!
Февраль 1942
НЕ ПЕЧАЛЬСЯ!
Не печалься!
Скоро, очень скоро
Возвратится мирное житье:
Из Уфы вернутся паникеры
И тотчас забудут про нее.
Наводя на жизнь привычный глянец,
Возвратят им старые права,
Полноту, солидность и румянец
Им вернет ожившая Москва.
Засияют окна в каждом доме,
Патефон послышится вдали…
Не печалься: всё вернется — кроме
Тех солдат, что в смертный бой пошли.
3 марта 1942
* Это смерть колотит костью *
Это смерть колотит костью
По разверзшимся гробам:
"Дранг нах Остен!
Дранг нах Остен!" —
Выбивает барабан.
Лезут немцы, и пойми ты:
Где изъяны в их броне?..
"Мессершмитты",
"Мессершмитты "
Завывают в вышине.
Шарит враг незваным гостем
По домам и погребам…
"Дранг нах Остен!
Дранг нах Остен!" —
Выбивает барабан.
Толпы спят на полустанках,
Пол соломой застеля.
Где-то близко вражьи танки
Пашут русские поля.
Толстый унтер хлещет в злости
Баб смоленских по зубам…
"ДранГ нах Остен!
Дранг нах Остен!" —
Выбивает барабан.
Рвутся бомбы. Дети плачут.
Первой крови горек вкус.
Воет пьяный автоматчик:
"Рус капут!
Сдавайся, рус!.."
1942
ФЮРЕР
Неужели он был ребенком,
Пил, как все, молоко — и рос
С детским пухом на тельце тонком,
В светлых капельках детских слез?
И, вместилище всякой скверны,
Пропасть зла без краев и дна, —
Неужели сказал он первым
Слово "мама", а не "война"?
Нет! Зачатый тупицей прусским
После выпивки в кабаке,
Он родился с кровавым сгустком
В желтом сморщенном кулачке.
И, явившись из тьмы утробной
В мир сверкающий, стал кричать
Так визгливо, так адски-злобно,
Что его испугалась мать.
1942
ХЛЕБ И ЖЕЛЕЗО
Хлеб зреет на земле, где солнце и прохлада,
Где звонкие дожди и щебет птиц в кустах.
А под землей, внизу, поближе к недрам ада
Железо улеглось в заржавленных пластах.
Благословляем хлеб! Он — наша жизнь и пища.
Но как не проклинать ту сталь, что наповал
Укладывает нас в подземные жилища?..
Пшеницу сеял бог. Железо черт ковал!
7 апреля 1942 г.
СТАРАЯ ГЕРМАНИЯ
Где он теперь, этот домик ветхий,
Зяблик, поющий в плетеной клетке,
Красный шиповник на свежей ветке
И золотистые косы Гретхен?
Пела гитара на старом Рейне,
Бурши читали стихи в кофейне,
Кутая горло платком пуховым,
У клавикордов сидел Бетховен.
Думал ли он, что под каждой крышей
Немцами будут пугать детишек?
19 мая 1942 г.
УБИТЫЙ МАЛЬЧИК
Над проселочной дорогой
Пролетали самолеты…
Мальчуган лежит у стога,
Точно птенчик желторотый.
Не успел малыш на крыльях
Разглядеть кресты паучьи.
Дали очередь — и взмыли
Вражьи летчики за тучи…
Все равно от нашей мести
Не уйдет бандит крылатый!
Он погибнет, даже если
В щель забьется от расплаты.
В полдень, в жаркую погоду
Он воды испить захочет,
Но в источнике не воду —
Кровь увидит вражий летчик.
Слыша, как в печи горячей
Завывает зимний ветер,
Он решит, что это плачут
Им расстрелянные дети.
А когда, придя сторонкой,
Сядет смерть к нему на ложе, —
На убитого ребенка
Будет эта смерть похожа!
1942
ДЕТИ
Страшны еще
Войны гримасы,
Но мартовские дни —
Ясны,
И детвора
Играет в "классы" —
Всегдашнюю
Игру весны.
Среди двора
Вокруг воронки
Краснеют груды кирпича,
А ребятишки
Чуть в сторонке
Толпятся,
Весело крича.
Во взгляде женщины
Несмелом
Видна печаль,
А детвора
Весь день рисует
Клетки мелом
Среди широкого двора.
Железо,
Свернутое в свиток,
Напоминает
О враге,
А мальчуган
На стеклах битых
Танцует
На одной ноге…
Что ж,
Если нас
Враги принудят,
Мы вроем надолбы
В асфальт,
Но дни пройдут —
И так же будет
Звенеть
Беспечный
Детский альт!
Он — вечен!
В смерть душа не верит:
Жизнь не убьют,
Не разбомбят!..
У них эмблема —
Крест и череп.
Мы —
За бессмертный
Смех
Ребят.
1942
* Начинается ростепель марта *
Начинается ростепель марта,
И скворец запевает — он жив…
Ты лежишь под гвардейским штандартом,
Утомленные руки сложив.
Ты устал до кровавого пота!
Спи ж спокойно. Ты честно, родной,
Отработал мужскую работу,
Что в народе зовется — войной.
Мы холодные губы целуем, —
Шлем тебе наш прощальный салют,
В том колхозе, что мы отвоюем,
Твоим именем клуб назовут.
Наши девушки будут в петлице
Твой портрет в медальоне носить,
О тебе тракторист смуглолицый
Запоет, выйдя травы косить.
Ты не даром на вражьи твердыни
Шел за землю родимую в бой:
Ты навеки становишься ныне
Сам родимою нашей землей!
Чисто гроба остругана крышка,
Выступает смола на сосне,
Синеглазый вихрастый мальчишка
По ночам тебя видит во сне:
Он к отцу на колени садится
И его заряжает ружье…
Спи, товарищ! Он будет гордиться,
Что наследовал имя твое.
1942
ДНЕПРОПЕТРОВСК
На двор выходит
Школьница в матроске,
Гудят над садом
Первые шмели.
Проходит май…
У нас в Днепропетровске
Уже, должно быть,
Вишни зацвели.
Да, зацвели.
Но не как прошлым летом,
Не белизной,
Ласкающею глаз:
Его сады
Кроваво-красным цветом
Нерадостно
Цветут на этот раз!
И негде
Соловьям перекликаться:
У исполкома
Парк
Сожжен дотла,
И на ветвях,
Раскидистых акаций
Повешенных
Качаются тела.
Как страшно знать,
Что на родных бульварах,
Где заблудилась
Молодость моя,
Пугают женщин,
От печали старых,
Остроты
Пьяного офицерья…
Друзья мои!
Я не могу забыть их.
Я не прощу
Их гибель палачам:
Мне десять тысяч
Земляков убитых
Спать не дают
И снятся по ночам!
Я думаю:
Где их враги убили?
В Шевченковском,
На берегу Днепра?
У стен еврейского кладбища
Или
Вблизи казарм,
Где сам я жил вчера?
Днепропетровск!
Ужель в твоих кварталах,
Коль не сейчас,
Так в будущем году,
Из множества
Друзей моих бывалых
Я никого,
Вернувшись,
Не найду?
Не может быть!
Всему есть в жизни мера!
Недаром же
С пожарной каланчи
На головы
Немецких офицеров
По вечерам
Слетают кирпичи.
Мои друзья, —
Как их враги ни мучай, —
Ведут борьбу,
И твердо знаю я:
Те,
Кто не носит
Свастики колючей,
В Днепропетровске
Все
Мои друзья!
1942
ОКТЯБРЬСКАЯ БИТВА
Мы песком
На чердаках гасили
Пламя вражьих бомб
В тревоги час.
Фронтовые
Белые автомобили
В гости к смерти
Увозили нас.
Из друзей,
Ушедших в эту осень,
Не один
Простился с головой, —
Но остановили
Двадцать восемь
Вражеские танки
Под Москвой.
Нас босыми
По снегу водили
На допрос и пытку
Из тюрьмы…
Все равно:
Враги не победили!
В этой битве
Победили
Мы!
1942
В БУЛОЧНОЙ
Потеряла карточку старушка…
Сгорбленная, с палочкой в руке,
Старая старушка-побирушка
Плакала у кассы в уголке.
Люди носят черный, носят белый.
Мельком поглядят и мимо, в дверь.
Что им — душам каменным — за дело,
Как она без хлебушка теперь?
Лишь мальчишка в порванной пилотке
Молвил, плюнув мимо сапога:
"Ишь, как хнычет! Голод, знать, не тетка!
Кушать хочет, старая карга!"
Будь семья, — все б легче ей немножко,
Но она, как перст, одна в беде:
Старика засыпало в бомбежку,
Внук — на фронте, дочь — в Караганде.
Что ж ей, старой, делать? Может, просто
Поплестись, прости господь, туда,
Где блестит у Каменного моста
Ледяная черная вода…
1942
ЯСЬ
Вышел Ясь
Из ветхой избушки,
На плетень оперся
У сада.
Видит он:
Бежит к нему с опушки
Его маленький сынок,
Его отрада.
Он в одной руке
Несет веревку,
А другою
Сдерживает сердце:
"Ох, отец!
Нашу старую буренку
Увели проклятые немцы!"
Пожалел старик
Свою скотину,
Он избу стеречь
Оставил бабу,
Чмокнул
На прощанье
Сына
И пошел
К немецкому штабу.
Криками и бранью
Встретил Яся
На крыльце
Фашисчский полковник:
"Уходи, собачье мясо!
Убирайся!
Вот еще
Нашелся
Законник!"
Старый Ясь
Ни с чем
Подходит к дому,
Брызжет дождик
Теплый и редкий…
У села
За стогом соломы
Повстречали Яся
Соседки.
"Ясь!
Покуда ты ходил за коровой —
По селу
Патруль немецкий рыскал.
Ой, убит
Твой сынок чернобровый,
Нет в живых
Твоей женки Марыськи!"
До зари,
Пока не спали певни,
Ясь в ногах просидел
У покойных.
И пошел к попу
На край деревни,
Чтобы мертвых
Погрести достойно.
Он плетется
В горькой обиде,
Смотрит —
Вьется дым синеватый.
Пригляделся старый
И видит:
То горит
Его бедная хата.
Молвил Ясь:
"Не будет с немцем толку!
Стерпим —
Бабы наплюют в глаза нам!.."
Из навоза
Выкопал винтовку
И подался в пущу,
К партизанам.
Хороша
У пущи той дорога,
Да ходить по ней
Врагам неловко:
То из-за куста,
То из-за стога
Достает их
Ясева винтовка!
1942
ДЕНЬ СУДА
За то, что каскою рогатою увенчан
И в шкуру облачен, ты был как гунн жесток,
За пепел наших сел, за горе наших женщин,
От милых сердцу мест ушедших на восток,
За горькую тоску напевов похоронных
Над павшими в огне кровопролитных сеч,
За вбитые в глаза немецкие патроны,
За головы детей, разбитые о печь,
За наши города, за храмы наших зодчих,
Повергнутые в прах разбойничьей пальбой,
За наш покой, за то, что на могилах отчих
Ругаются скоты, взращенные тобой,
За хлеб, что ты украл с широких наших пашен,
За бешенство твоих немецких Салтычих,
За безутешный плач несчастных пленниц наших
На каторге твоей и за бесчестье их,
За всех, кто был убит в церквах, в подвалах, в ригах,
Кто бился на кострах, от ужаса крича, —
Исполнится написанное в книгах:
"Поднявший меч погибнет от меча".
Как бешеного пса, тебя в железной клетке
На площадь привезут народу напоказ,
И матери глаза закроют малолеткам,
Чтоб не путаться им твоих свирепых глаз.
И грохот костылей раздастся на дорогах:
Из недр своих калек извергнут города.
Их тысячи — слепых, безруких и безногих
На площадь приползут в день твоего суда.
И, крови не омыв, не отирая пота,
Не слыша ничего, не видя ничего,
Чудовищной толпой, сойдясь у эшафота,
Слепые завопят: "Отдайте нам его!"
И призраки детей усядутся в канавах,
И вдовы принесут в пустых глазах тоску…
Куда тебе бежать от пальцев их костлявых,
Что рвутся к твоему сухому кадыку?
И встанут мертвецы. Их каждый холм, и пажить,
И рощица отдаст в жестокий этот час.
Их мертвые уста тебе невнятно скажут:
"Ты все еще живешь, злодей, убивший нас?"
Тебя отвергнет друг, откажет мать в защите,
Промолвив: "Пусть над ним исполнится закон!
Мне этот зверь — не сын! На суд его тащите!
Я проклинаю ночь, когда родился он!"
Тогда впервые ты почуешь смертный ужас
И, слыша, как твоя седеет голова,
Завертишься ужом, уйти от кары тужась,
И станешь лепетать о милости слова.
Но проклят всеми ты! И милости не будет!
Враги тебе — земля, и воздух, и вода…
И если правда есть, и если подлость судят,
То скоро для тебя наступит День Суда!
1945
* Полянка зимняя бела *
Полянка зимняя бела,
В лесу — бурана вой.
Ночная вьюга замела
Окопчик под Москвой,
На черных сучьях белый снег
Причудлив и космат.
Ничком лежат пять человек —
Пять ленинских солдат.
Лежат. Им вьюга дует в лоб,
Их жжет мороз. И вот —
На их заснеженный окоп
Фашистский танк ползет.
Ползет — и что-то жабье в нем.
Он сквозь завал пролез
И прет, губительным огнем
Прочесывая лес.
"Даешь!" — сказал сержант. "Даешь!" —
Ответила братва.
За ними, как железный еж,
Щетинилась Москва.
А черный танк все лез и лез,
Утаптывая снег,
Тогда ему наперерез
Поднялся человек.
Он был приземист, белокур,
Курнос и синеок.
Холодных глаз его прищур
Был зорок и жесток.
Он шел к машине головной
И помнил, что лежат
В котомке за его спиной
Пять разрывных гранат.
Он массой тела своего
Ей путь загородил.
Так на медведя дед его
С рогатиной ходил.
И танк, паля из всех стволов,
Попятился, как зверь.
Боец к нему, как зверолов,
По насту полз теперь.
Он прятался от пуль за жердь,
За кочку, за хвою,
Но отступающую смерть
Преследовал свою!
И черный танк, взрывая снег,
Пустился наутек,
А коренастый человек
Под гусеницу лег.
И, все собою заслоня,
Величиной в сосну,
Не человек, а столб огня
Поднялся в вышину!
Сверкнул — и через миг померк
Тот огненный кинжал…
Как злая жаба, брюхом вверх,
Разбитый танк лежал.
1943
УЗЕЛ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Через лужок, наискосок
От точки огневой,
Шумит молоденький лесок,
Одевшийся листвой.
Он весь — как изумрудный дым,
И радостно белы
Весенним соком молодым
Налитые стволы.
Весь день на солнце знай лежи!..
А в роще полутьма.
Там сходят пьяные чижи
От радости с ума.
Мне жар полдневный не с руки,
Я встану и пойду
Искать вдоль рощи васильки,
Подсвистывать дрозду.
Но поднимись не то что сам —
Из ямы выставь жердь —
И сразу к птичьим голосам
Прибавит голос смерть.
Откликнется без долгих слов
Ее глухой басок
Из-за березовых стволов,
С которых каплет сок.
Мне довелось немало жить,
Чтоб у того узла
Узнать, что гибель может быть
Так призрачно бела!
1943
НОЧНОЙ ПЛАЧ
На дворе — осенней ночи гнилость,
Затрещал сверчок. Огонь погас.
Мой хороший! Что тебе приснилось
В этот самый сумеречный час?
Твой мирок не то, что наш, громоздкий:
Весь его рукой накрыть легко.
В нем из розовой шершавой соски
Теплое струится молочко.
Отчего ж дрожат твои ресницы
И дыханье стало тяжело?
Что тебе печальное присниться,
Страшное привидеться могло?
Иль тоска рыданий безутешных,
Грудь теснящих в этот поздний час,
С кровью перешла к тебе от грешных.
Слишком многое узнавших — нас?
20 февраля 1943
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Итак, ты выжил. Кончились бомбежки.
Солдаты возвращаются домой.
И выполз ты, еще шальной немножко.
Как муха, уцелевшая зимой.
Ты медленно проходишь пестрым лугом,
Где ветер клонит волны спелой ржи.
Уже почти распаханные плугом,
Еще кой-где чернеют блиндажи.
И ты с улыбкой вспомнил, как, бывало.
Осколки тут жужжали, как шмели.
Теперь здесь тишь. И на дрова завалы
Колхозницы по щепке разнесли.
В кустах ты видишь танков лом железный,
На их броне растет зеленый мох…
Как после долгой тягостной болезни,
Ты делаешь счастливый полный вздох.
"Теперь, — ты думаешь, — жизнь будет длинной!
Спокойной будет старости пора".
И вдруг у ног твоих взорвется мина,
Саперами забытая вчера.
27 февраля 1943
КУКУШКА
Утомленные пушки
В это утро молчали.
Лился голос кукушки,
Полный горькой печали.
Но ее кукованье
Не считал, как бывало,
Тот, кому этой ранью
Встарь она куковала.
Взорван дот в три наката,
Сбита ели макушка…
Молодого солдата
Обманула кукушка!
Лето 1943 г.
* Когда сраженье стихнет понемногу *
Когда сраженье стихнет понемногу, —
Сквозь мирное журчанье тишины
Услышим мы, как жалуются богу
Погибшие в последний день войны.
22 февраля 1944 г.
АННА
Эту женщину звали Анной.
За плечом ее возникал
Грохот музыки ресторанной,
Гипнотический блеск зеркал.
Повернется вполоборота,
И казалось — звенит в ушах
Свист японского коверкота
И фокстрота собачий шаг.
Эту женщину ни на волос
Не смогла изменить война:
Патефона растленный голос
Всё звучал из ее окна.
Все по-прежнему был беспечен
Нежный очерк румяных губ…
Анна первой пришла на вечер
В офицерский немецкий клуб,
И за нею следил часами,
Словно брал ее на прицел,
Фат с нафабренными усами —
Молодящийся офицер.
Он курил, задыхаясь, трубку,
Сыпал пепел на ордена…
Ни в концлагерь, ни в душегубку
Не хотела попасть она.
И, совсем не грозя прикладом,
Фат срывал поцелуи, груб,
С перепачканных шоколадом,
От ликера припухших губ.
В светлых туфельках, немцем данных,
Танцевавшая до утра,
Знала ль ты, что пришла в Майданек
В этих туфлях твоя сестра?
Для чего же твой отдых сладкий
Среди пудрой пропахшей мглы
Омрачали глаза солдатки,
Подметавшей в дому полы?
Иль, попав в золотую клетку,
Ты припомнить могла, что с ней
Вместе кончила семилетку
И дружила немало дней?
Но послышалась канонада, —
Автоматом вооружен,
Ганс сказал, что уехать надо
С эшелоном немецких жен.
В этих сумерках серых, стылых
Незаметно навел, жесток,
Парабеллум тебе в затылок,
В золотящийся завиток.
Май 1944
ВРАГ
Я поседел, я стал сутулей
В густом пороховом дыму.
Железный крест, пробитый пулей,
Привез мальчишке моему.
Как гунн, топтал поля Европы
Хозяин этого креста.
Он лез на русские окопы
С губной гармоникой у рта.
Он грудью рыжей и косматой
С быком — и то поспорить мог,
Он нес обоймы автомата
За голенищами сапог.
Он рвался, пьяный, в гущу драки,
Глаза от злости закатив,
И выводил в пылу атаки
Баварский сладенький мотив.
Он целый мир — никак не меньше —
Видал у ног своих во сне,
Он прятал снимки голых женщин
В телячий ранец на спине.
"Иван! — кричал он. — Как ни бейся,
Я все равно твой дом взорву!.."
И он глядел сквозь стекла цейса
На недалекую Москву.
Остроконечной пулей русской
Солдат, входящий нынче в Брест,
Навылет возле планки узкой
Пробил его железный крест.
И вот теперь под Старой Руссой
Его червяк могильный ест,
И сунул мой мальчишка русый
В карман его железный крест.
Он там лежит рядком с рогаткой,
С крючком для удочки — и мать
Зовет игрушку эту гадкой
И норовит ее сломать.
А кости немца пожелтели,
Их моет дождь, их сушит зной.
Давно земля набилась в щели
Его гармоники губной.
Среди траншей, бомбежкой взрытых,
Лежит в конверте голубом
Порнографических открыток
Врагом потерянный альбом.
Лишь фляга с гущею кофейной
Осталась миру от него,
И автомат его трофейный
Висит на шее у того,
Кто для заносчивых соседей
Хребет на барщине не гнет,
С ножом выходит на медведя
И белку в глаз дробинкой бьет!
20 июля 1944
ПЛЕННЫЕ
Шли пленные шагом усталым
Без шапок. В поту и в пыли
При всех орденах генералы
В колонне их — первыми шли.
О чем эти люди грустили?
Сбывался их сон наяву:
Без выстрела немцев пустили
В столицу России — Москву.
Здесь пленные летчики были.
Искал их потупленный взгляд
Домов, что они разбомбили
Недавно — три года назад.
Но кровель нагретые скаты
Тянулись к июльским лучам,
И пленных глаза виновато
Глядели в глаза москвичам.
Теперь их смешок был угодлив:
"Помиримся! Я не жесток!
Я дьявольски рад, что сегодня
Окончил поход на Восток!"
Простить их? Напрасные грезы!
Священная ярость — жива!..
Их слезы — те самые слезы.
Которым не верит Москва!
У девушки в серой шинели
По милому сердце болит.
Бредя по московской панели,
Стучит костылем инвалид…
Ведь если б Восток их не встретил
Упорством своих контратак —
По солнечным улицам этим
Они проходили б не так!
Тогда б под немецкою лапой
Вот этот малыш умирал,
В московском отделе гестапо
Сидел бы вон тот генерал…
Но, смяты военною бурей,
Проварены в русском котле,
Они лишь толпою понурой
Прошли по московской земле.
За ними катились машины,
На камни струилась вода,
И солнца лучи осушили
Их пакостный след — навсегда.
22 июля 1944
ПОБЕДА
Шло донское войско на султана.
Табором в степи широкой стало,
И казаки землю собирали —
Кто мешком, кто шапкою бараньей.
В холм ее, сырую, насыпали,
Чтоб с кургана мать полуслепая
Озирала степь из-под ладони:
Не пылят ли где казачьи кони?
И людей была такая сила,
Столько шапок высыпано было,
Что земля струей бежала, ширясь,
И курган до звезд небесных вырос.
Год на то возвышенное место
Приходили жены и невесты,
Только, как ни вглядывались в дали,
Бунчуков казачьих не видали.
Через три-четыре долгих года
Воротилось войско из похода,
Из жестоких сеч с ордой поганой,
Чтобы возле прежнего кургана
Шапками курган насыпать новый —
Памятник годины той суровой.
Сколько шапок рать ни насыпала,
А казаков так осталось мало,
Что второй курган не вырос выше
Самой низкой камышовой крыши.
А когда он встал со старым рядом,
То казалось, если смерить взглядом, —
Что поднялся внук в ногах у деда…
Но с него была видна победа.
5 апреля 1945 г.
* Ой, на вербе в поле *
Ой, на вербе в поле
Черный ворон крячет,
У врага в неволе
Полонянка плачет.
Смотрит, затуманясь,
Как на тын высокий
Вешает германец
Проволоку с током…
Барахля мотором,
По щебенке хрупкой
Мимо в крематорий
Мчится душегубка.
В ней — казак, с губами,
Что краснее мака.
В газовую баню
Повезли казака.
Больше полонянка
Не обнимет парня…
Встал на полустанке
Порожняк товарный.
В ноги Украине
Поклонись, Ганнуся,
С каторги доныне
Разве кто вернулся?..
Язычище мокрый
Вываливши жарко,
На дивчину смотрит
Рыжая овчарка.
И на всю округу
Тянет обгорелым
Тошнотворным духом —
Человечьим телом.
Утро просыпаться
Начало, мерцая,
На постах в два пальца
Свищут полицаи.
Но над чьей засадой,
В синеве купаясь,
Вьется чернозадый,
Красноногий аист?
Почему росою,
Как слезами, полный,
Всталсреди фасоли
Сломанный подсолнух?
Видно, близко-близко
У степных колодцев
В автоматы диски
Заложили хлопцы!
2 июня 1945
* Месяц однорогий *
Месяц однорогий
Выплыл, затуманясь.
По степной дороге
Проходил германец.
С древнего кургана
В полусвете слабом
Скалилась нагая
Каменная баба.
Скиф ладонью грубой
В синем Заднепровье
Бабе мазал губы
Вражескою кровью.
Из куска гранита
Высечены грубо,
Дрогнули несыто
Идоловы губы.
Словно карауля
Жертву среди ночи,
На врага взглянули
Каменные очи.
Побежал германец
По степной дороге,
А за ним хромали
Каменные ноги.
Крикнул он, шатаясь,
В ужасе и в муке,
А его хватали
Каменные руки…
Зорька на востоке
Стала заниматься.
Волк нашел в осоке
Мертвого германца.
3 июня 1945
* В потертых сапогах и в полотняных *
В потертых сапогах и в полотняных
Косынках, вылинявших добела,
Толпа освобожденных полонянок
По городу готическому шла.
Был этот город — хмурый и старинный —
Сырой, как погреб, прочный, как тюрьма…
Склонявшийся над свечкой стеаринной,
В нем Гофман некогда сходил с ума.
Как мумия, сухой, как смерть, курносый,
Свободный от ошибок и грехов, —
В нем жил когда-то старичок философ,
Не выносивший пенья петухов.
Морщинистой рукой котенка гладя,
Поднявши чашечку в другой руке,
Он пил свой кофе — в байковом халате,
В пошитом из фланели колпаке.
Румянец выступал на щечках дряблых,
Виски желтели, как лежалый мел.
В неволе ослепленный гарцкий зяблик
Над старичком в плетеной клетке пел.
.
Июль 1945
Мужская работа (1943)
"УРОЖАЙ" (Маленький фельетон)
В перелески, на болота
Наконец пришла весна.
Со стоянок самолетов
Стала снег счищать она.
Что ни день, — сильнее тает,
Солнце греет с высоты.
Из-под снега вырастают
Небывалые цветы:
У товарища Лысухи
Уродился странный злак, —
Вырос, чуть лишь стало сухо,
Из-под снега бензобак.
Не одно растенье это
У Лысухи стало цвесть:
Вместо ландыша магнето
И покрышек пять иль шесть.
От Лысухи неохота
Отставать и Добрину:
Он рулями поворота
В осень сеял целину.
Он земли бесцельной траты
Ни вершка не допустил:
Рядом винт и карбюратор
Деловито посадил.
Словом, чуть суглинок высох, —
Знай, детали подбирай!
Вывозить пришлось на ЗИСах
Этот грустный урожай…
21 мая 1943
ИЗ ОГНЯ В ВОДУ
Фрица юг бросает в жар —
Только оглянись он:
Немец солнечный удар
Получил в Тунисе.
Что теперь, — он думал хмур, —
Хуже может статься?..
Но залить водою Рур
Вздумали британцы.
Что ж арийца ждет еще?
Вылинял задира:
Под Бизертой — горячо,
В Руре — слишком сыро.
Наводненья грозный вал
Хлещет по заводам…
Называется — попал
Из огня да в воду!
22 мая 1943
ПЕСОК
От взрыва — с пушкой наравне —
Он был на волосок.
Но, спросим мы, по чьей вине
Набился в ствол песок?
Гашеткин точные нашел
Ответные слова:
Видать, набит песком не ствол,
А чья-то голова…
23 мая 1943
"ГРАД"
Придется фрицам сбавить тон!
Какой уж тут апломб?
Нелегок груз двух тысяч тонн
На Рур упавших бомб.
Кряхтя, коричневый балбес
Почесывает зад:
Ни разу на него с небес
Такой не падал "град".
Что, фриц? Иль больно горячо?
Кишка тонка, поди?..
Все это — цветики еще,
Ты ягод подожди!
26 мая 1943
ДВЕ БОЛЕЗНИ[29]
Да, в плохое дело влезла
Итальянская шпана:
Африканскою болезнью
Вся Италия больна.
Что ж! И есть чего бояться:
Дуче бьют то там, то здесь…
Скоро хватит итальянцев
Европейская болезнь.
26 мая 1943
БАЛЛАДА О ПОБРАТИМАХ
"Послушай, что у нас в полку
Случилось как-то раз:
Повадился на базу к нам
Летать немецкий ас,
Шнырял, как ворон, в небесах,
За тучей кочевал.
Он истребителям с земли
Подняться не давал.
А в эти дни в полку у нас
Служили два дружка.
Всю жизнь они прошли вдвоем —
От парты до полка.
Случалось в детстве им не раз
Расквашивать носы.
А в юности не спать ночей
Из-за одной косы.
Обоим выдал мотоклуб
Шоферские права,
Вдвоем приятели летать
Учились на "У-2",
Вдвоем дрались на ястребках
С коричневым зверьем.
И первый орден получать
Отправились вдвоем…
Мы побратимами за то
Прозвали их шутя,
Что старший младшего берег,
Как малое дитя.
В то утро, помню, старший был
В полете боевом.
Глядим, летит фашистский волк
На наш аэродром.
"Кто, — говорит нам командир, —
Собьет его в бою?"
И младший молвил, козырнув:
"Позвольте, я собью!"
Тот бой мы видели с земли
И убедились — как
Увертлив, опытен, хитер
Матерый злобный враг:
Шел на него товарищ наш
И в лоб ему налил,
А немец прятался, петлял,
Пикировал, юлил.
Потом он очередь, как вор,
Пустил исподтишка,
И загорелся, задымил
Мотор у "ястребка"…
Вернулся старший. Злую весть
Он встретил по-мужски,
Но крепко начали седеть
С тех пор его виски.
"Как отыскать мне в небесах, —
Одно лишь он спросил, —
Того врага, что моего
Товарища убил?"
Тогда, не помню, кто из нас,
Ответил на вопрос:
"Окрашен краской голубой
Его машины нос".
"Так и моей машины нос
Пусть будет голубой,
Чтоб подлый враг меня узнал,
Когда я кинусь в бой,
Чтоб помнил он, что у меня
Есть с ним кровавый счет,
Чтоб знал, что от моей руки
До смерти не уйдет,
Что в воздухе, и на земле,
И в море, и в аду, —
Куда б ни скрылся он, — его
Я все равно найду!.."
И был его машины нос
Окрашен голубым,
Он вылетел, как ветер быстр,
Как смерть неуловим!
Он двадцать "мессершмиттов" сжег
На базах и в бою,
Ища врага, чтобы над ним
Исполнить месть свою!
Но, глядя, как внизу дымил
Фашистский самолет,
"Не тот! — он мрачно говорил. —
И в этот раз не тот!"
И вот однажды, слышим мы —
Вверху мотор шумит,
Глядим — голубоносый к нам
Несется "мессершмитт".
Наш друг ракетою взлетел,
Завидев над собой
Машину старого врага, —
И завязался бой!
Фашисту, надобно сказать,
Невесело пришлось:
Наш друг шел в лобовой удар,
А немец прятал нос,
Вертелся в небе, как щенок,
Лукавил, — да куда!
Товарищ наш его забрал,
Как лошадь в повода.
Как ни увертлив был фашист,
Как ни был он хитер,
А все-таки наш друг всадил
Снаряд в его мотор!
"Ну, вот, — сказал он, под ногой
Площадки чуя гладь, —
В сырой земле мой побратим
Спокойно может спать.
Теперь моей машины нос
Пусть перекрасят вновь…"
И он с рассеченного лба
Перчаткой вытер кровь.
<1943>
"ОГОРОДНИК"
Капитану И. Ипатову
Над леском, над болотцем, над рощей,
Не спеша, словно даже с ленцой,
Наш зеленый небесный извозчик
Пролетает воздушной рысцой.
За рекою заря догорает,
Холодеет небесный простор,
И над кромкой переднего края
Капитан выключает мотор.
Видя тень от его самолета,
Промелькнувшую вдруг в небесах,
Долго вслед ему наша пехота
Смотрит, пряча улыбку в усах.
И в землянке, под крышей горбатой,
Говорят, если кто загрустит:
— Ничего! Не журитесь, ребята!
Снова наш "огородник" летит!
Надвигается темень ночная.
И звучит добродушный смешок:
— Наш-то немца бомбить начинает!
Чай, уже вынимает мешок!..
Ни поесть, ни поспать, ни побриться
Не дает он врагам с давних пор.
По ночам обалделые фрицы
Не решаются выйти из нор.
Днем глядеть ему надобно в оба!
Вдруг мотор позади зашумит…
Глянет он, — ошалевший от злобы,
Догоняет его "мессершмитт".
Но врагу не везет на охоте!
У земли он, поди, развернись,
На фанерном своем самолете
"Огородник" кидается вниз.
Он не очень испуган бедою.
Ловок, храбр и не так-то уж прост,
Он жуком прогудит над водою
И нырнет перепелкой под мост.
Не слаба у него оборона
И хитра, хоть по виду проста:
Одураченный немец с разгона
Разобьется о камень моста!..
Горд своею крылатой лошадкой,
Из воды выходящий сухой,
Невредимый над летней площадкой
Загудит "огородник" лихой.
7 июня 1943
РУПП-ТРУП
Уныние в фашистском стане:
Свою карьеру кончил Рупп,
Советский летчик на Кубани
Из генерала сделал труп.
9 июня 1943
БЕССМЕРТИЕ
Где его найти — такое слово,
Чтобы в этом слове ожила
Девушка Маруся Иванова —
Дочка белорусского села?
Почему явилась ей охота
После лет ученья и игры
Променять на ручку самолета
Женскую работу медсестры?
Потому, что стынут в петле узкой,
Бьются под ударом топора —
Край ее родимый белорусский,
Брат ее, отец ее, сестра…
И она идет за них в атаку
На врага, что горло сжал им зло.
Пусть ей маслом, брызнувшим из бака,
Ноги нестерпимо обожгло!
Ничего! На рельсах длинной ниткой —
Вражий поезд. Он уйти готов…
Снизу бьет зенитка за зениткой,
Рубят ночь мечи прожекторов.
Но упорно, смело, терпеливо
Самолет на цель она ведет,
Бомбы скинуты, и сила взрыва
Вверх подбрасывает самолет!
…Будет повторять правофланговый
Имя героини наизусть,
Девушке Марии Ивановой
Памятник поставит Беларусь.
Весть о ней пойдет по всей Отчизне,
От Москвы до каждого села —
Как она ценою смелой жизни
Навсегда в бессмертие вошла!
12 июня 1943
ПОЛОНЯНКА
Для того ль цветочек синий
В косу мне вплетала мать,
Чтоб в неметчине рабыней
Довелось мне умирать?
У меня в тот день проклятый
Белый свет в очах померк:
Привезли меня солдаты
К немке в дом, под Кенигсберг.
Дождь идет. Собака брешет.
У крыльца шумит дубок.
Здесь ничто меня не тешит, —
Только спичек коробок.
Ночью нету спать охоты,
Все сижу я, глядя вверх:
Может, наши самолеты
Налетят на Кенигсберг?
Налетят — тайком из дому
Босиком на двор сбегу,
Соберу в хлеву солому
И хозяйку подожгу.
Умирать не так обидно,
Если знать, что, может быть,
Нашим в небе — лучше видно
Вражью станцию бомбить!
1943
БИТВА
Под солнцем штыки засверкали косые,
Разверзлась под немцами почва России
И русские реки топили врага,
Так в битву земля наша вышла, строга.
А он, ошалев от разбоя и пьянки,
Все новые слал самолеты и танки
На нашу Отчизну, свободу и жизнь.
Казалось, прогнется и сталь под их грузом,
Но русский фельдмаршал Михаила Кутузов
Шептал пехотинцу в окопе: "Держись!"
Товарищ! Мы помним ноябрь под Москвою:
Вот Зоино тело висит неживое…
Вот Геббельс о близкой победе орет…
Вот, подслеповатые глазки прищуря,
Враг смотрит в бинокль на Москву… но как буря, —
Приказ раздается: — На Запад! Вперед! —
… Над полем заснеженным битва гремит
И ворон замерзшего фрица когтит.
А недругу снится в кровавом тумане
То нефть на Кавказе, то хлеб на Кубани, —
Над югом заносит он черную лапу,
На Красную Армию рвется на запад.
И с боя за городом город берет.
И слышится голос в приволжских просторах:
То генералиссимус русский — Суворов
Бойцов призывает: "За мною! Вперед!"
Пускай он силен еще, враг бесноватый!
Пускай еще есть у него и солдаты,
И танки, и черная злость палача,
Кто меч обнажил, тот падет от меча!
22 июня 1943
АНГЛИЙСКИЙ ОРДЕН
Среди резвящихся ребят
Присядет старина —
И, точно солнце, заблестят
На сердце ордена.
И спросит шустрый мальчуган,
Племянников сынок:
"Эй, дед Денис! За что те дан
Вот этот орденок?"
— "Который? Первый — за Сиваш,
Второй — за Сталинград,
А третий орден, брат, не наш —
Английский орден, брат!..
Подраться с немцами в тот год
Пришлось мне, старику.
Попал я в пулеметный взвод
В двенадцатом полку.
Пришел. Живу среди братвы,
Помалу фрицев бью.
И вдруг бумага из Москвы
Приходит в часть мою:
Мол, есть у вас ефрейтор. Он —
Особенным крестом
За летный подвиг награжден
Английским королем…
Тут я в тупик, признаться, стал!
За что награда мне?
Уж если я когда летал,
Так разве что во сне!
Король про это мог не знать:
К нему не близкий свет.
Но мне-то можно ль орден брать,
Что не заслужен?.. Нет!
Пришел к начальству: "Так и так, —
Комдиву говорю, —
Конечно, за отличья знак
Весьма благодарю!
Да только как его мне взять?.."
И дальше речь свожу
К тому, что надо б полетать,
Авось, и заслужу…
"Срок нужен, — молвил генерал, —
Чтоб практику пройти.
Но раз уж в летчики попал —
Давай тогда, лети!.."
На "Иле", помню, в небеса
Поднялся я в тот раз.
Под нами — реки и леса
Едва окинет глаз!
Да только я не друг брехне:
В то утро, веришь ты,
И дела мало было мне
До этой красоты!
Прошу: "Не вывали меня!
Полегче!.." А пилот:
"У моего, — кричит, — коня
Такой уж бойкий ход!"
И повезло мне в этот час:
Едва мы вышли в путь —
Глядим, какой-то фриц от нас
Спешит улепетнуть.
Я летчику сказал: "Земляк!
Прицелка, брат, плоха,
Вишь, немец скачет в небесах,
Как в рукаве блоха.
К нему б ты ближе подъезжал,
Чтоб пули тратить впрок…"
Он проскочил, и я нажал
На спусковой крючок.
Нажал — и "юнкере" рухнул вниз
С огромной высоты!
"Ну, — думаю, — добро, Денис,
Что там сидел не ты!"
А случай слеп, да всё ж не глуп:
Он что со мной сыграл?
На "юнкерсе" летел фон Шлюпп,
Фашистский генерал…
Комдив, усами шевеля,
Смеялся: "Как? Живой?
Ну, значит, орден короля
Теперь по праву твой!"
"Да, — скажет старый ветеран,
Взглянув на ордена, —
Не зря любой из них мне дан,
Всем им — своя цена:
Смотри — вот этот за Сиваш,
Второй — за Сталинград,
А третий орден, брат, не наш, —
Английский орден, брат!"
<1943>
АС В ПОЛЁТЕ
Почерк Кудрявцева Дмитрия
Четок, — взгляни в небеса:
Там истребителем хитрая
Вычерчена полоса.
Жутко от этого почерка
Немцам в воздушных боях:
Насмерть фашистских молодчиков
Молнией бьет его "Як"!
В небе то синем, то розовом
Русский гудит самолет.
"Хейнкели" валятся в озеро,
"Фоккеры" — в топи болот.
Тень от его истребителя —
Неуловима для глаз.
Над чужеземцами мстителем
Русский проносится ас!
Высмотрит фрица — и ринется
Сверху, набрав высоту.
Сбитых фашистов — одиннадцать
У смельчаков на счету.
Свой приговор в его почерке
Видит немецкий бандит…
Слава бесстрашного летчика
Вслед за горами летит!
2 июля 1943 г.
ПРИСЯГА
Заветы славной
боевой отваги
От прадедов
остались на Руси…
Святое слово
воинской присяги
Торжественно,
боец, произнеси!
Не самому себе,
а всей отчизне
Ты говоришь
в священный этот час:
"Отдам всю кровь,
не пожалею жизни,
Чтобы исполнить
Родины приказ!"
Свирепый враг
вперед стремится снова,
Неся народу нашему беду.
Встань на пути
и вымолви сурово:
"Я дал присягу!
Я не отойду!"
Когда ж взовьются
радостные флаги
И встретятся с тобой
твои друзья,
Ты скажешь им:
"Я верен был присяге!
Победы нашей час
приблизил я".
1943
ПОЖАРНЫЙ СЛУЧАИ (Маленький фельетон)
В бензине дело иль металл
Подвел и отказал в работе,
Но только при посадке стал
Гореть мотор на самолете.
Как Галкина не прячься в тень,
Глаза от правды не зажмурить:
И надо ж было в этот день
Пожарницею ей дежурить!
Таисья, как назло, была
В другом конце аэродрома
И, скажем попросту, спала:
Свалила с ног девицу дрема.
Спит, сладко приоткрывши рот,
Прижав к груди огнетушитель…
Спешит народ, кричит народ:
— Скорей ее растормошите!
Таисья, силясь впопыхах
С пожаром сладить окаянным,
Огнетушитель оземь — бах!
И жидкость брызнула фонтаном.
Что ж, залила пожар? Да нет!
Ведь до горящего мотора
Бежать-то надо с километр,
А жидкость вытекает скоро.
Заткнуть дыру? Но вот скандал:
Струя сильнее хлещет втрое!
Еще Козьма Прутков сказал:
"Открывши, кто фонтан закроет?"
Огнетушитель до тех пор
Бурлил, пока не обессилел.
А в это время мы мотор
Чехлами сами загасили.
8 июля 1943
ВЕНОК БЕССМЕРТИЯ
Погибших за нашу отчизну героев
Венчает бессмертьем родная страна:
Пусть первыми в наших полках перед строем
Всегда называются их имена!
Герои бессмертны! Они — наше знамя.
Когда в небеса мы уходим на бой,
Их светлые тени летят вместе с нами,
Наш строй направляя в простор голубой.
Сражаясь за наше священное дело,
Мстя вражьей орде за сирот и за вдов,
Бесстрашные соколы гордо и смело
За Родину отдали чистую кровь.
На празднике мира — им первое место:
В грядущей победы торжественный миг
Мы скажем "Спасибо!" друзьям нашим честным
И вспомним высокие подвиги их.
Их имя заслышав, поднимутся люди
И головы склонятся, обнажены.
Над прахом героев, как памятник, будет
Расцвет победившей советской страны!..
10 июля 1943
ЛЕТЧИКИ ИГРАЮТ В ВОЛЕЙБОЛ
Близок фронт. Тревожен отдых краткий.
Смотрит ввысь зенитки тонкий ствол.
У КП на маленькой площадке
Летчики играют в волейбол.
Передышки считаны минуты:
Вдалеке уже гудят винты…
Летчики снимают парашюты,
Ставят в ряд неловкие унты.
Тот — с бомбежки, этот — из разведки.
Боя блеск в глазах еще горяч!
И летает над потертой сеткой
Беззаботный волейбольный мяч.
А в кустах горячка подготовки:
По тропинкам техники снуют,
Разноцветные несут листовки,
Бомбы к самолетам подают.
И звучит команда в роще редкой
Меж пустых, давно забытых дач.
Сиротеют на площадке — сетка
И веселый волейбольный мяч…
Мяч забытый подождет немножко:
Отдых кончен. Летчики в бою.
Через час придут они с бомбежки
И окончат партию свою!
1943
ГЕНЕРАЛ
В то утро пушек двадцать било,
Ревя на вражьем берегу,
По нашим "Илам" серокрылым,
Стоявшим прямо на лугу.
Разрывы все кучней ложились…
Не зря еще в. шестом часу
За речкой немцы суетились
И поднимали "колбасу".
А генерал невозмутимый
Убрать машины не спешил,
Хотя столбы огня и дыма
Вздымались вверх среди машин.
Его приятель — гость из тыла —
Бледнел от горя и тоски.
На лбу его набухла жила,
Он протирал свои очки.
И говорил: — Послушай, Саша!
Упрячь их, я тебя прошу!
Я, несмотря на дружбу нашу,
В Москву сейчас же напишу!
Ведь самолеты рвет на клочья,
Корежит весь аэродром!
Впервые вижу я воочью
Такой бессмысленный разгром!
Тебе, как видно, все — игрушки!
Как можешь ты шутить в беде?
Скажи мне: где же наши пушки
И самолеты наши где?!
Своим приятелем теснимый,
Тайком от смеха умирал
Лукавый и невозмутимый
Седой советский генерал.
— Зевает наша оборона! —
Он бормотал себе в усы,
Привстал, взял трубку телефона
И мельком глянул на часы.
Потом, приладив трубку к уху,
Сказал: — Пора им сбавить прыть!..
"Красавцы"? Говорит: "Стряпуха"!
А ну-ка дайте прикурить! —
И вмиг весь боевой участок
Взревел на нашем берегу,
И пушек сто… Нет, больше: за сто
Загрохотало по врагу!
Теперь очки расцветший штатский
Уже в восторге протирал…
— Степан! Скажу тебе по-братски, —
Спокойно молвил генерал, —
Хотя, мой друг, и сед давно ты,
И суетишься, как школяр,
Макеты этих самолетов
Столяр готовил да маляр.
Враги снарядов двести — триста
По ним впустую извели,
А молодцы артиллеристы
Их батареи засекли!
Машины ж наши — вот ведь случай! —
Целы, обстрелу вопреки!..
Тут над КП промчались тучей
Громить врага штурмовики.
21 июля 1943
ГВАРДЕЙЦУ С. ИВАНОВУ
Вечером зимним домой прилетает
Летчик на раненом штурмовике.
Лютая стужа за пальцы хватает,
Льнет сквозь перчатку к озябшей руке.
Летчик измучен — и в сумерках ранних
Он до утра засыпает без снов.
К раненой птице подходит механик —
Доктор ее — старшина Иванов.
Эту машину подбитую надо
Долго лечить: перебит элерон,
Плоскость прошибло немецким снарядом,
Вражьими пулями руль поврежден…
В светлом цеху за станками большими
Юность недаром провел старшина.
Он говорит: "Боевая машина
Утром уйти на штурмовку должна!"
И, забывая про сон и про ужин.
Лечит всю ночь при неярком огне
Тот самолет острокрылый, что нужен
Армии Красной, Советской стране…
Лютая стужа за пальцы хватает,
Гаечный ключ примерзает к руке,
Но поутру штурмовик вылетает
И над фашистами входит в пике.
Бомбами в землю вжимает их снова,
Градом свинца поливает из туч!..
Утром крылатый больной Иванова
Снова воюет, здоров и могуч!
29 июля 1943
УСЫ (Дружеская шутка)
Посвящается капитану А. Ерофеевскому
Не назовешь его ни лысым,
Ни гладким, как столовый нож:
Он на Давыдова Дениса,
Гусара славного похож.
Но если в битвах, точно туча,
На скакуне носился тот,
То этот выбрал жребий лучше
И пересел на самолет.
Фашистам в землю влезть охота,
Дрожат коричневые псы,
Когда торчат из самолета
Его гусарские усы!
А он парит над их оравой
И вниз бросает страшный груз,
То левый теребя, то правый
Свой знаменитый пышный ус…
— Я дал зарок, — он мне поведал, —
Что с дня, когда пришла война,
Усов моих до Дня Победы
Коснуться бритва не должна!
Летят горячие недели,
Гремят жестокие бои,
И мне, признаться, надоели
Усы пушистые мои.
Не раз я слышал разговоры.
Что староват уже летать,
Мне девушки дают под сорок,
Хотя мне только двадцать пять.
Что ж! Потерплю! Мы в схватках бранных
Удары множим по врагу.
Уже он близок — день желанный,
Когда я снять зарок могу.
Хоть точный срок его неведом,
Держу я крепко свой обет,
Чтобы в счастливый День Победы
Помолодеть на двадцать лет.
1943
ЗИМОЙ И ЛЕТОМ ОДНИМ ЦВЕТОМ (Маленький фельетон)
"Русским, — врал фашистский пес,
Под Москвою битый, —
Помогает Дед Мороз,
Генерал сердитый!
Дни зимы — не наш сезон:
Подождем до лета…"
Что же нынче сбрешет он
И его газета?
В стужу битые в былом,
Воры и бандиты, —
В зной июльский под Орлом
Нынче снова биты.
И под градом русских пуль
Салом пятки мажут!
"Слишком жарок был июль!" —
Вновь фашисты скажут.
Верно — правду как ни прячь,
Правда выйдет скоро:
Этот месяц был "горяч"
Для фашистской своры!..
В силу логики прямой
Падает их марка:
Слишком зябко им зимой,
Летом — слишком жарко!
9 августа 1943
ШТУРМАН
Мл. лейтенанту Н. Канищеву
Разрыв тряхнул машину… Штурман хочет
Нащупать парашютное кольцо.
Но замечает он, что ранен летчик,
На грудь склонивший бледное лицо.
Проходит дрожь невольного испуга,
Миг колебанья быстро миновал.
Одной рукой он обнимает друга,
Кладет другую руку на штурвал.
Он не пилот. Педали он не двигал
Еще ни разу на своем веку.
— Я в первый раз веду машину. Прыгай! —
Он говорит воздушному стрелку.
Он сжал штурвал. Пусть кровь из пальцев брызнет,
Он не собьется с верного пути.
В его руках две драгоценных жизни —
Его друзья… Он должен их спасти!
Пусть он устал, — опасна друга рана!
Сначала долг. Другое все потом!
И вот глазам героя из тумана
Является родной аэродром!
11 августа 1943
БАЛЛАДА О ВОСКРЕСШЕМ САМОЛЕТЕ
Инженер-капитану Кашину
Упал в болото самолет,
А летчик все сидел в кабине.
Он ночь работал напролет,
У глаз его был венчик синий.
С опушки леса в полумгле
Взлетели с карканьем вороны…
То было на "ничьей" земле,
Вблизи от вражьей обороны.
Наш самолет, подняв крыло,
Лежал в болоте мертвой грудой
И немцы выместили зло
На птице — за былую удаль.
А летчик, переждав обстрел,
Открыл глаза, подняться силясь.
— Я цел? — себя спросил он. — Цел! —
И, зубы стиснув, за борт вылез.
Никто из вражьего леска
В болото не посмел спуститься.
Зачем? Мертва наверняка
Подбитая снарядом птица!
И самолет среди болот
Темнел развалиною серой.
Но поздно вечером пилот
Приполз обратно с инженером.
Да, видно, что входили в раж
Расчеты вражеских зениток!
Был весь расстрелян фюзеляж
И плоскости почти отбиты.
Тут дело требовало рук,
Упорства, смелости без меры!..
И семь ночей пустой мундштук
Торчал в зубах у инженера.
То возле стога, то у пня
Мелькали тени в роще топкой.
Никто не зажигал огня,
Не стукнул ни одной заклепкой!
Ночей весенних белизна,
Свеченье мартовского снега…
Была такая тишина,
Что близ машины заяц бегал.
И вот настала полночь та,
Когда мотор сотрясся бурно
И летчик крикнул: — От винта! —
— Есть от винта! — ответил штурман.
Врагов прошиб холодный пот,
Когда нежданно средь болота
Поднялся русский самолет
Иль, может, призрак самолета?
Фашисты меньше бы тряслись,
Когда зимою грянул гром бы!
А самолет поднялся ввысь
И, развернувшись, бросил бомбы.
13 августа 1943
МЫ — РОДИНЫ СОЛДАТЫ
По смерти близких —
Учит нас война
Вести счет дням без отдыха и сна,
По шрамам —
Битв мы вспоминаем даты,
Мы — Родины бесстрашные солдаты.
У каждого из нас была семья,
Был дом,
Смеялось счастье в нем,
Сияло солнце в нем…
Домов лишились мы.
В ночи на карауле
Мы видим вместо звезд светящиеся пули,
Нам даже лунный свет претит в полночный час:
Он — лишний,
Он во мгле демаскирует нас.
В окопах мы живем
В ненастье,
В снег,
Во вьюгу.
Нам бороды побрить нет времени друг другу.
Забыли мы любовь…
Но что нам в нашей жизни,
Когда затмили день враги у нас в отчизне?
К чему нам солнца свет,
Который не для всех?
Что смех,
Когда звучит немногим этот смех?
Мы, мстя за всех, идем по вражескому следу,
Чтоб встретить на пути
Иль смерть,
Или победу.
Решимости полны, мы в смертный бой идем,
Чтоб от лихих врагов освободить наш дом.
Вот так-то мы живем, —
Далеко от родни,
По умершим друзьям считая наши дни,
По шрамам —
Битв припоминая даты,
Мы —
Родины бесстрашные солдаты.
23 августа 1943
ХАРЬКОВУ
В сраженье яростном и жарком,
Ценою доблестных трудов
Ты возвращен, родимый Харьков,
В семью советских городов!
Охвачен радостью единой,
Внимал освобожденный люд,
Когда гремел над Украиной
Московский пушечный салют!
Он весть донес в сердца людские,
Салют победоносный тот,
Что, как и Харьков, встанет Киев,
Вся Украина зацветет!
За то, что край, для сердца милый,
Враг цепью рабства не связал,
Шевченко из своей могилы
"Спасибо!" воинам сказал!
24 августа 1943
ВЫГОДНАЯ СДЕЛКА
Как-то Вилли встретил Фрица,
Сели немцы в уголку.
— Услужи, как говорится! —
Фриц взмолился к земляку.
— Сделай милость, друг мой Вилли!
Я готов не встать с колен:
Ты нашел, мне говорили,
Пропуска в советский плен.
Уступи мне два по дружбе:
Пригодятся на войне.
Быть у фюрера на службе
Не под силу больше мне!
Я второй из них в подарок
Про запас жене пошлю…
— Так и быть! За двести марок, —
Молвил Вилли, — уступлю!
Фриц сказал: — Дороговато!
Но как вспомню Сталинград,
То, клянусь душой солдата,
Я и триста дать бы рад.
Разгромят нас в схватке жаркой
Танки русских у леска!
Вот тебе, приятель, марки,
Отдавай мне пропуска!
24 августа 1943
ГЕРОИ ВЕЛИКОЙ СТРАНЫ
Воин наш!
На грозном поле боя
Кто с тобою
станет наравне?
Трижды славно
звание Героя
В нашей героической стране!
Слава тем,
кто, в бой кидаясь первым,
Заслужил его
ценой побед!
Ковзан,
Мотуз,
Кочетов
и Герман,
Вам, орлы,
наш боевой привет!
Наш привет
бесстрашным ветеранам,
Умножающим
гвардейский счет,
Мастерам
штурмовки и тарана —
Гордым нашим соколам — почет!
Золотом бессмертья
в бранном дыме
Слава одевает имена
Тех, кого героями своими
Назвала
Великая Страна!
26 августа 1943
РУССКИЙ ОФИЦЕР
Над опушкой, где вражий стан,
Небосвод от огня багров…
Ты летишь туда, капитан,
Большевик Николай Петров.
Ты носить над огнем привык
Два бестрепетные крыла!..
Но сегодня твой штурмовик
Вражья очередь подожгла.
И горючее, точно кровь,
Вытекает по каплям вниз…
— Ты горишь, Николай Петров! —
Окликают друзья. — Вернись! —
Но недаром ты — большевик
И отчизны верный слуга!..
Твой пылающий штурмовик
Беспощадно громит врага.
Наземь падая, на лугу
Он ударился о блиндаж…
Соколиную жизнь врагу
Ты задешево не отдашь!
Вот могучий родной мотор
Заработал — и круто взмыл
От земли в голубой простор
Серокрылый тяжелый "Ил"!..
Скрылся луг, где он падал. Там
Стынет черная вражья кровь…
Русской гвардии капитан,
Большевик Николай Петров,
Ты, храним боевой судьбой,
В лапах смерти остался цел…
Скоро снова пойдешь ты в бой,
Мы гордимся тобой, офицер!
27 августа 1943
УДАЧНАЯ ОХОТА
Из села везут два фрица
Скарб колхозный на коне…
Первый молвил: — Что за птица
Появилась в вышине?
Отвечал второй грабитель:
— Эта птица — русский ас.
Хорошо, что истребитель
Предназначен не для нас!..
В это время: — Ну-ка, Федя, —
Говорит себе пилот,
— Погляди-ка: кто там едет
И проверь-ка, что везет?
Точно куры на насесте,
"Вульфы" прячутся во мгле,
Но врага в порыве мести
Мы найдем и на земле!
Прямо с неба атакован,
Мертвый фриц лежит в пыли.
От коня ж — одну подкову
В поле только и нашли!..
А мотор советский ходок:
Дальше мчится "Як", и вот
Караван фашистских лодок
Вдоль по озеру плывет.
Летчик молвил: — Ишь, проспаться
Немцам некогда спьяна.
Им полезно искупаться:
Чай, вода-то холодна!
Что на озере творится?!
Тонут немцы! Посмотри,
Как на дно ныряют фрицы
И пускают пузыри!..
Самолет ведя на роздых,
Молвил ас: — Врагам — равно
Плавать, подниматься в воздух
И ходить — запрещено!
28 августа 1943
ВРАГ ЗАБЫЛ ОДНО УЧЕСТЬ
Вгрызаясь в землю, точно крот,
Враг возводил за дотом дот,
Он почву оковал в бетон,
Оплел ее железом он,
Зарыл в лесах и средь лощин
Широкий пояс мощных мин
И твердо верил, что за ним
Он выстоит — несокрушим!
Враг позабыл одно учесть,
Что над землею небо есть!..
Наш командир отдал приказ:
— Вперед! — Ив этот грозный час
Спикировал из облаков
На немцев строй штурмовиков.
Они на бреющем прошли
У скованной врагом земли
И все, что год готовил он:
Железо, мины и бетон,
А вместе с ними немец сам —
Взлетело прахом к небесам!
Тогда огонь врага умолк
И на него советский полк,
Крича — "Ура, штурмовики!" —
Лавиной ринулся в штыки!
30 августа 1943
ДОНБАСС — НАШ!
Раскат московского салюта
И гордый Родины приказ
Гласят, что из неволи лютой
Советский вызволен Донбасс!
Мы бьем фашистов в битвах жарких
Во всех краях, на всех путях.
Над Всесоюзной Кочегаркой
Победно реет красный стяг!
Вновь из Донбасса в домны, в горны
Польются уголь и руда,
Чтоб нам с ордой фашистской черной
Покончить раз и навсегда!
9 сентября 1943
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
На полу игрушки. В доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
Где-то в небе возникает вдруг
Ровный-ровный, нежный-нежный звук,
Словно деловитая пчела
Песню над цветами завела.
В ясном небе близ луны плывет
Маленький отцовский самолет.
"Спи, сынок! — гудят его винты. —
Чтоб в саду играл спокойно ты,
Чтоб лежали в домике в тылу
Детские игрушки на полу,
Каждый вечер ввысь взлетаю я,
И со мной летят мои друзья!
Вражьи "юнкерсы" еще бомбят
Беззащитных маленьких ребят.
Их глаза незрячие пусты,
Их игрушки кровью залиты!
Чтоб добыть победу, чтоб принесть
Детям счастье, а фашистам месть, —
Чуть настанет вечер, над тобой
Мы летим на Запад, в жаркий бой!.."
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
На полу игрушки, в доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
Над тобой отцовский самолет
Песню колыбельную поет.
1943
ГЕРОЙ ЖИВ
Он год назад ушел в полет
И винт его замолк.
Но однокашника все ждет
Его гвардейский полк.
Белеет, хоть прошла зима,
Ушанка на стене,
И командир в конце письма
"Ждем!" — написал жене.
Его в землянке книга ждет,
И правофланговой
На перекличке вот уж год
Твердит, что жив герой.
В родном полку ждет новый "Ил"
Пилота своего,
И в военторге друг купил
Погоны для него.
И если друг тот в смертный бой
С фашистами идет,
В бою он слышит над собой
Незримый самолет.
И "юнкерса" дырявя бронь,
Круша ему бока,
Он чует пушечный огонь
С того штурмовика.
Потом, когда начнут друзья
Считать врага урон,
Он скажет: "юнкерса" сбил я,
А "мессершмитта" — он!"
И весть летит во все концы:
Друг не погиб! Он тут!..
Товарищ! Павшие бойцы
В сердцах у нас живут!
8 октября 1943
ДНЕПР
Лишь зардело наше знамя
Над пучиною Днепра,
Ветер мести над полками
Зашумел: — Давно пора!
Серебро казачьей шашки
Вновь я вижу в добрый час.
У врага в неволе тяжкой
Я, старик, заждался вас!..
Было время, — полный блеска,
Синевы и звездной мглы,
Мимо древних стен Смоленска
Я катил свои валы.
Но явился злобный немец
И ступил ногой врага
Черный немец-иноземец
На крутые берега.
И у старого причала,
Где камыш встает со дна,
Трупы девичьи качала
Омраченная волна.
Но, дрожа стальною дрожью,
Помнил я: мой синий вал
Славный берег Запорожья
Встарь когда-то омывал!
Скошен пулей партизанской,
На моем песчаном дне
Враг лежит в тяжелой каске
С автоматом на ремне!..
А вчера — старуха Волга —
Русских рек седая мать —
Мне шепнула, что недолго
Вас, друзья, осталось ждать.
И пришли вы с прежней славой
На родные берега,
Чтобы Киев златоглавый
Взять обратно у врага.
Пусть мне лодки ваши вверят!
Я их бережно снесу
На далекий правый берег,
На песчаную косу.
И, струясь зеленым бором,
Передам сестре — Двине,
Чтоб была готова скоро
Встретить вас, подобно мне!
17 октября 1943
ДНЕПРОПЕТРОВСКУ
Здравствуй, город чугуна и стали,
Выдержавший бой с лихим врагом!
Варвары тебя не растоптали
Кованым немецким сапогом.
Молчаливый, опустевший, темный,
Ты, как воин, а не как слуга,
Погасив пылающие домны,
Встретил ненавистного врага!
Жаждавший днепропетровской стали,
Немец получил ее в ночи
Только пулями, что залетали
В дом, где пировали палачи!
Вдоль твоих проспектов и бульваров
Враг поставил виселицы в ряд.
Но сердца суровых сталеваров
Крепче стали, что они варят!
И в октябрьский день, уже нежаркий,
В своего освобожденья час,
Шумом лип Шевченковского парка
Воскрешенный город встретил нас!
Радость стариков и смех подростков,
Все, чем ты, победа, дорога, —
Нам залог, что сталь Днепропетровска
Скоро полетит в лицо врага!
1943
КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ
Майор недоволен: к майору нет-нет
И снова комсорг пристает,
Ворча, что ему комсомольский билет
Упрямый майор не сдает.
Взамен партбилет получил он давно,
К чему ему книжка? Балласт!..
Пускай нажимает комсорг! Все равно
Билета майор не отдаст!
Майор к этой книжке привык с давних пор!..
Готовясь подняться в полет,
Билет комсомольский суровый майор
В карман гимнастерки кладет!
Майора сквозь жизнь эта книжка вела,
Как путника — компас сквозь лес.
Он с ней вырастал из орленка в орла
И вырос до самых небес!
Он видеть привык в этой книжке — залог,
Поруку за юность свою!
Был кровью его обагрен уголок
Ее переплета в бою!
"Чудак наш комсорг, — говорит он с собой, —
Моложе меня — не найдешь!
Какой я, скажите, старик, если в бой
Летает за мной молодежь?!
Ведь возраст участника битв и побед
Считается не по годам!"
И, спрятав в карман комсомольский билет,
Решает майор:
— Не отдам!
29 октября 1943
РОЖДЕНИЕ ШТУРМОВИКА
Еще лежал Ильюшина чертеж,
Исполнен мелом на бумаге синей,
Сырым проектом, испещренным сплошь
Зигзагами молочно-белых линий.
Но, накликая близкую беду
На головы насильников Европы,
Уже высокосортную руду
Уральские давали рудокопы.
И в бессемерах броневую сталь
Свердловские варили сталевары,
И за деталью новую деталь
Штамповщики упорно штамповали.
Враги стояли у советских стен,
Охваченные замыслом недобрым,
А в это время где-то в пункте Эн
Был грозный штурмовик до гайки собран!
Страна в него вложила гнева пыл,
Что был, как сталь расплавленная, душен.
Да! Вовремя создал советский тыл
Тот самолет, что изобрел Ильюшин!
Был точно в срок на фронт доставлен он,
И в первом же сраженье беспримерном
Испепелил фашистский эшелон,
Летя на нем, бесстрашный летчик Герман!
1 ноября 1943
* Все дальше на запад советский боец *
Все дальше на запад советский боец
Шагает в огне и в дыму.
Ни горы, ни реки, ни штык, ни свинец —
Ничто не преграда ему!
Он слышит, как стонет земля: — Помоги!
Я жду избавления дня!
Скорее на запад! Лихие враги
Еще оскверняют меня!
К нему долетает сквозь гром батарей
Идущий от самой души
Призыв полонянок: — На запад скорей!
Товарищ боец! Поспеши!
Покуда еще в нашей русской груди
Не стынет фашистский свинец,
Спаси нас от гибели! Освободи,
Бесстрашный советский боец!
Повешенных трупы мелькают в дыму,
Могилы встают на пути,
И шепчет трава на могилах ему:
— Товарищ боец! Отомсти!
Он все это слышит и, гневом объят,
Над пламенем битвы встает,
Берет на ремень боевой автомат
И снова шагает вперед!
6 ноября 1943
КИЕВ
Древний город, стольный Киев,
Сердце Украины!
Наступал сапог Батыя
На твои руины,
Жадный лях рукою дерзкой
Воровато щупал
Лавры Киево-Печерской
Золоченый купол.
Но была от их набегов
Русь твоей оградой.
Ты повесил щит Олегов
На вратах Царьграда,
Ты Москве назвался братом,
Стал с ней общим станом,
И грозила супостатам
Булава Богдана…
Ты дождался жизни новой
Радостного часа:
Сбылось пламенное слово
Вещего Тараса!
Но наставил палец Вия,
Взор навел змеиный
Лютый враг на вольный Киев —
Сердце Украины.
Ой, не думал ты, что станет,
Поганя Крещатик,
Среди золота каштанов
Эшафот дощатый!
Ой, не думал ты, что глянут
На пожар средь ночи
Полонянок-киевлянок
Плачущие очи!
Издевался ненавистный
Враг, тебя бичуя,
И шепнул ты, зубы стиснув:
"Ой, народ! Ты чуешь?"
И к тебе сквозь визг картечи,
Над Днепром кочуя,
Докатилось издалече
От народа: "Чую!
Потерпи, брат! Сгинет ворог!
Наши не ослабли!
Не просыпался их порох!
Не погнулись сабли!.."
Вот и встал, врага осилив,
Красный витязь зоркий
На Аскольдовой могиле,
Владимирской Горке!
И звучат слова живые
Песней соловьиной:
Стал свободным вольный Киев,
Сердце Украины!
7 ноября 1943. Действующая армия
"ЗА АНКУ!" (Баллада)
Войдя в землянку, лейтенант взглянул на столик свой.
Глядит, письмо ему пришло по почте полевой.
Оно со штампом городка, где сгорбленная мать
И белокурая сестра его остались ждать.
"Сынок! — писала мать ему. — Враг побывал у нас,
И мне пришлось одной встречать освобожденья час:
Веселой Анки нет в живых! Вломившись к нам в жилье,
Солдат фашистский осквернил и заколол ее!..
Я одинока и больна, а ты — в боях, в пути.
Шлю карточку ее тебе: гляди, сынок, и мсти!"
Пилот над карточкой сестры склонялся до утра.
Смеясь, глядела на него кудрявая сестра.
Была невинна белизна девической руки
И в толстой золотой косе темнели васильки…
Про все на свете лейтенант забыл в своей тоске:
Мужская трудная слеза скатилась по щеке.
Воспоминанья детских лет! Виденья светлый мир!..
Он не заметил, как вошел в землянку командир.
А командир его письмо прочел из-за плеча,
Прочел и понял, как тоска пилота горяча,
Как жажда мести велика, как гнев священный прав!..
Он фото взял и вышел в дверь, ни слова не сказав.
В тот день у взлетной полосы был вывешен плакат,
И нежное лицо сестры на нем увидел брат.
"За Анку! — говорил плакат, — за смерть ее, за честь,
Месть кровожадному врагу! Безжалостная месть!"
Шум подготовки боевой опять шумел вокруг.
И штурман летчику сказал:
— За Анку, старый друг! —
— За Анку! — молвил моторист, готовя бомбовоз.
И маленький стрелок-радист
— За Анку! — произнес.
И лейтенант в машину сел, надвинув шлемофон,
Взял ручку и, давая газ,
— За Анку! — молвил он.
На старт рулили корабли и в бой за строем строй
Шли, в воздух подняты его замученной сестрой…
Досталось немцам в этот день! — узнали мы потом:
Их десять клали под одним березовым крестом.
И летчик матери писал: "Пусть Анка спит! Она
Подразделением моим сполна отомщена!"
11 ноября 1943
ПЫШКИ И ШИШКИ
Русский хлеб делить враги
Стали рано слишком:
Дескать, фрицам — пироги,
А румынам — пышки.
Занося арийский нос
Все наглей и выше,
Нам они сулили воз
Синяков да шишек.
Но к пшеничным пирогам
Мы охочи сами:
Мы оставили врагам
Шишки с синяками.
Недалек расплаты срок,
Скоро гадам крышка!
Что ни сводка — нам пирог,
А фашистам — шишка!
12 ноября 1943
НЕ ДО ЖИРУ, БЫТЬ БЫ ЖИВУ…
Наглый немец
шел по миру
И жирел,
гребя наживу.
Нынче немцу
не до жиру:
Самому хоть
быть бы живу!
18 ноября 1943
ГОМЕЛЬСКАЯ ИЛЛЮМИНАЦИЯ
Мы врага повсюду ломим,
Наша улица длинна:
От Воронежа на Гомель
Пролегла стрелой она!
У людей советских — праздник:
Нынче с улицы Побед,
Что ни ночь, — фашистов дразнит
Боевых салютов свет!
Враг, в тупик попавший узкий.
Чешет битые бока
И глядит на праздник русский
Из глухого тупика!
27 ноября 1943
СТРАНИЦА ИЗ ПРОШЛОГО
Деникинцев банды на Астрахань шли,
Был город блокадой зажат…
Врагов самолеты, как злые шмели,
Над красной твердыней кружат.
Несутся на бреющем! Жарят в упор!
На нас налетают чуть свет!..
Есть в Астрахани допотопный "Ньюп_о_р",
Но капли горючего нет!
Враги над раздольем приволжских низин
Кружатся и бьют наповал…
— Найти заменитель, раз вышел бензин! —
И химиков Киров созвал:
— Друзья! Постоим в эти трудные дни
За славу Советской земли!
Подумав, из нефти и спирта они
Замену бензина нашли.
А враг собирается в новый налет.
Ну, что ж! Мы не будем в долгу!
На старом "Ньюп_о_ре" безвестный пилот
Поднялся навстречу врагу.
"Ньюпор" задыхался. Казалось, мотор
Замолкнет, и вся недолга!
Но летчик, поднявшись в небесный простор,
Пошел на машину врага.
Противник, не думавший встретить отпор,
Струхнул, завилял и раскис…
Зашел ему в хвост допотопный "Ньюпор"
И пулями сбил его вниз!
Так, волею Кирова, той, что ведет
В бой всех, кто отважен и смел,
С победой безвестный советский пилот
В родимое небо взлетел!..
Товарищ! Где б ты в небеса ни взмывал,
Подумай, пускаясь в полет:
Не Киров ли рядом с тобой на штурвал
Спокойную руку кладет?
Не он ли ночами, над картой склонен,
Маршрут пролагает тебе?..
Бессмертный, к победам ведет тебя он,
И ты побеждаешь в борьбе!
7 декабря 194?
СУД ИДЕТ
В наш мирный край ворвался враг.
Он сеял смерть, он сеял страх,
Идя по грудам мертвых тел,
Он вытравить из нас хотел
К свободе гордую любовь
И превратить людей в рабов!
Он был жесток и злобен. Он
Не пощадил ни наших жен.
Ни сел, ни дедовских могил:
Разрушил, осквернил, убил
Все, что сумел, и все, что смог…
И вот настал расплаты срок!
Вперед на запад там и тут
Войска Возмездия идут,
И каждому бойцу в пути
Могилы шепчут: — Отомсти!
Развалин трубы, глядя ввысь,
Под ветром воют: — Расплатись!
И воин отвечает им:
— Я отомщу! Мы отомстим!
Где б он ни скрылся, подлый враг:
В глухих пещерах, на горах,
В лесах, от жертв своих вдали,
В болотах на краю земли, —
Повсюду будет найден он,
В край, что разрушил, приведен
И на колени брошен тут
На наш последний грозный суд!
3 декабря 1943
БЕЗНОГИЙ
Вот ведь грех, скажи на милость:
Чуть пустился фриц в бега,
У фашиста подломилась
Итальянская нога.
Костыли спасают вора:
Он бежит на них в пыли,
Но предчувствует, что скоро
Подведут и костыли!
3 декабря 1943
УКРАИНСКАЯ КУХНЯ
В "Фатерланде" не сиделось
Фрицам-генералам:
Поживиться захотелось
Украинским салом.
Тех, кто им пророчил беды,
Не желали слушать:
Им приспичило отведать
Полтавских галушек.
Покорить и Днепр, и Припять
Мнилось им — безделка!
Захотелось фрицам выпить
Киевской горелки.
Их друзья за стервецами
Стаей налетели:
Нежинскими огурцами
Закусить хотели…
Мы к гостям незваным пушек
Повернули дула.
От полтавских от галушек
Им бока раздуло.
Их горелка — ряд за рядом
На полях простерла.
Нежинский огурчик гадам
Встал поперек горла!
Побежали без оглядки
Фрицы-генералы,
И пришлось им мазать пятки
Украинским салом.
4 декабря 1943
МЫ ПОМНИМ, РОДИНА!
Всех прочих богаче и краше,
На целую землю одна
Стояла, как полная чаша,
Советская наша страна!
Впервые за долгие годы
Слились в нашем вольном краю
Забывшие распри народы
В одну трудовую семью.
Трудились и жили затем ли
Мы, дети Советской земли,
Чтоб эту свободную землю
На рабство враги обрекли?
Нет! В дыме сражений кровавых
Мы помним, о, Родина-мать,
Наш долг и высокое право —
Свободу твою защищать!
Во дни этой грозной годины
Мы все меж собою — друзья.
Как сталь, и крепка, и едина
Советских народов семья!
Врагам ничего не прощая,
Несем мы им кару и суд.
Мы братьям своим возвращаем
Их право на счастье и труд!
5 декабря 1943
ЕЩЕ ОДНА ОПЛЕУХА
Битый фриц охрип от брани:
Дружбы наций торжество,
Наша встреча в Тегеране —
Оплеуха для него!
Разузнав о встрече этой
И о чем велась там речь,
Гитлер жалобным фальцетом
Заскулил: "Не надо встреч!.."
7 декабря 1943
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЕ НОВИНКИ
Враги сошлись
Среди руин,
От страха
Оба полуживы.
— Что слышно, Фриц? —
Спросил один.
Другой ответил:
— Слышно взрывы!..
Им станции
Менять пришлось
По партизанскому
Почину:
Составы ходят
Под Откос
И отправляются —
На Мины.
Но в технике,
Придя сюда,
Враги кой-что
Приобретают:
Шли по земле
Их поезда,
А тут —
По воздуху летают!
11 декабря 1943
КОМСОМОЛЬСКАЯ КЛЯТВА
Мы недаром, товарищи, с вами клялись,
Что врагам отомстим за разбой:
Комсомолец-пилот поднимается ввысь
И бесстрашно кидается в бой!
Гарь лежит на сухой обожженной траве
И, под мин завыванье и свист,
На фашистские доты тяжелый "KB"
В лоб ведет комсомолец-танкист!
И народным карающим мстителем став,
Оскорбленной отчизны слуга,
Партизан-комсомолец тяжелый состав
Подрывает в тылу у врага!
Чтобы штык пехотинца был в схватке остер,
Днем и ночью, готовый к труду,
Выдает на-гор_а_ комсомолец-шахтер
Сверх намеченных планов руду!
Чтобы после суровой страды боевой
Вновь свободно вздохнул наш народ.
Машинист-комсомолец к черте фронтовой
Эшелоны с горючим ведет.
Выбивая врага из разрушенных сел,
Вырывая друзей из тюрьмы,
Обещанье народу наш дал Комсомол,
Обещание выполним мы!
16 декабря 1943
КАРА
С лика земли Правосудьем стерты,
Казнью позорною казнены
Трое насильников и четвертый —
Подлый предатель своей страны!
Не обвинитель в судебном зале,
Вся наша Родина, вся земля,
Все, кто живет на земле, сказали:
— Извергам — смерть! Палачам — петля!
Слыша, как судят бандитов этих,
Мертвые, вставшие из земли,
Женщины наши и наши дети
Требовать кары для них пришли!..
Те, кого враг убивал, бесчестил,
Мучил без жалости и стыда,
Праведной, скорой, священной мести
Ждут для разбойников от суда!
Всем будет воздано по заслугам!
Армия мщенья идет вперед.
Нынче — оплачено вражьим слугам,
Завтра — придет господам черед!
21 декабря 1943
НАДЕЖНОЕ БОМБОУБЕЖИЩЕ
С грозного неба
В немецкий лоб
Сыплются бомбы
Со свистом режущим,
И убеждается фриц,
Что гроб —
Самое лучшее бомбоубежище!
22 декабря 1943
"КУКУШКА"
Стоял на полянке, заросшей травой,
Фашистский солдат у лесного завала.
И вдруг на сосне над его головой
Кукушка незримая закуковала.
— Ответь, — он спросил, — сколько жить мне сулит
Твое кукованье, лесная болтушка? —
— Пока моя пуля к тебе долетит! —
Ответила с дерева басом "кукушка".
24 декабря 1943
В НОЧНОМ ПОЛЕТЕ
Замолк далекий отзвук грома,
Звезда вечерняя зажглась.
Со своего аэродрома
Ночь тихо в воздух поднялась.
Она летит — и вслед за нею
Ты старта попросил: пора!
Вот твой мотор чуть-чуть слышнее
Ночного пенья комара.
Поляны, что давно знакома,
Уже вдали не видишь ты…
Жена теперь, наверно, дома,
И на столе ее — цветы.
А сын сквозь длинные ресницы
Спросонок взглянет и вздохнет.
Ему сейчас, быть может, снится
Отца далекий самолет.
Как тихо над передним краем!
Нигде не разглядеть ни зги.
Но знаешь ты, что тьма сырая
Обманчива: внизу — враги!
Чтоб в День победы в доме старом
Обнять сынишку и жену,
Сейчас ты бомбовым ударом
Вспугнешь ночную тишину.
Вокруг запляшут в это время
Разрывов желтые мячи.
Начнут рубить глухую темень
Косых прожекторов мечи.
Но, отбомбившись, ты под тучи
Уйдешь — и канешь за рекой
Незримым мстителем летучим
За наш нарушенный покой!
<1943>
КОТ
На тюфячке, покрытом пылью,
Он припеваючи живет,
Любимец третьей эскадрильи —
Пушистый одноухий кот.
Землянка — тесное жилище,
Зато тепла землянка та…
Комэск в селе на пепелище
Нашел бездомного кота.
Бывает — полночь фронтовая,
Темно… По крыше дождь сечет…
И вдруг, тихонько напевая,
На стул комэска вспрыгнет кот.
Снаружи ветер глухо воет,
В окошке не видать ни зги…
А кот потрется головою
О фронтовые сапоги,
И просветлеет взгляд комэска,
Исчезнет складочка у рта.
Как полон золотого блеска
Давно забытый взгляд кота!
И кажется, не так уж сыро
И дождь в окно не так стучит.
Уютной песенкою мира
Кота мурлыканье звучит.
И словно не в консервной банке
Горит фитиль из волокна,
И мнится, что в пустой землянке
Вот-вот заговорит жена.
1943
БАЛЛАДА О РУССКОМ ПЛЕННОМ
Был в плен эсэсовцами взят
Советский раненый солдат.
Капрал солдата в плен забрал,
И порешил толстяк капрал:
На ферму, где отец и мать,
В подарок пленника послать.
Тогда был крепко связан он,
Посажен немцами в вагон
И силой, как домашний скот.
Доставлен в дом своих господ.
Его кормил кулак глухой
Картофельною шелухой,
Капрала лысая жена
Над ним глумилась дотемна,
Ему хозяйские друзья
Кричали: "Русская свинья!"
Но русский жить рабом не мог:
Он дом хозяина поджег,
Его гостей, что пили ром,
Убил тяжелым топором,
Забрал с собой в дремучий лес
Ковригу хлеба — и исчез.
Вдогонку послан был отряд
Шпиков, ищеек и солдат.
Они от города вдали
В болоте пленника нашли,
Где он, от голода без сил,
Упал — и сон его скосил!
И бюргеры в воскресный день
Вкруг бочки с пивом сели в тень
Деревьев, глядя на помост,
Где суд творился, скор и прост.
Беглец пощады не просил.
Жалел, что не хватило сил
Уйти. Сказал, что если б мог —
Не дом, а город бы поджег!..
Вот голову его, как мяч,
Подбросил в воздух герр палач,
И, шумно кружками стуча,
Все похвалили палача!
Но страшный слух прошел с тех пор —
Что не убил его топор:
Нет, голову под ним сложив,
Солдат — не умер, русский- жив!
Он хорошо вооружен,
Без промаха стреляет он.
Он на полях посевы жжет,
В закрытых стойлах режет скот,
Рукою мертвой по ночам
Стучится в окна к палачам
И глухо говорит, что есть
На свете суд, расплата, месть
И что от грозного суда
Врагам не скрыться никуда!
1943
ВАЛЕНКИ
Ношение русскими валяных
сапог приравнивать к незаконно —
му хранению огнестрельного
оружия.
Из немецкого приказа
Край наш
Стужей знаменит:
Тут зима —
Не лето!..
По морозцу
Семенит
Немец
Без штиблетов.
Бьет метель!
Кругом — ни зги!
Только глядь,
У сосен
Валяные сапоги
Кто-то
Сдуру бросил.
"Штаб велел конфисковать
Обувь,
Как оружье!.."
Зябкий фриц
Сапожки хвать:
Спасся, мол, от стужи.
Рядом вспыхнул огонек,
Прокатился выстрел…
На полянке —
Ни сапог,
Ни костей фашиста. —
Что ж!
Видать, не лгут враги,
Если заявляют,
Что у нас
И сапоги
Иногда стреляют.
1942
Русские стихи (1942)
КРАСОТА
Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок,
У рязанских молодок, согбенных трудом,
На току молотивших снопы спозаранок.
У вихрастых мальчишек, что ловят грачей
И несут в рукаве полушубка отцова,
Я видал эти синие звезды очей,
Что глядят с вдохновенных картин Васнецова.
С большака перешли на отрезок холста
Бурлаков этих репинских ноги босые…
Я теперь понимаю, что вся красота —
Только луч того солнца, чье имя- Россия!
5 сентября 1942
* Хочешь знать, что такое Россия *
Да, и такой, моя Россия…А. Блок
Хочешь знать, что такое Россия —
Наша первая в жизни любовь?
Милый друг! Это ребра косые
Полосатых шлагбаумных столбов.
Это щебет в рябиннике горьком,
Пар от резвых коней на бегу,
Это желтая заячья зорька,
След на сахарном синем снегу.
Это пахарь в портах полотняных,
Пес, что воет в ночи на луну,
Это слезы псковских полонянок
В безутешном ливонском плену,
Это горькие всхлипы гармоник,
Свет далеких пожаров ночных,
Это- кашка, татарка и донник
На высоких могилах степных.
Это- эхо от песни усталой,
Облаков перелетных тоска,
Это свист за далекой заставой
Да лучина в окне кабака.
Это хлеб в узелке новобранца,
Это туз, что нашит на плечо,
Это дудка в руке Самозванца,
Это клетка, где жил Пугачев.
Да, страна наша не была раем:
Нас к земле прибивало дождем.
Но когда мы ее потеряем,
Мы милей ничего не найдем.
18 сентября 1942
* Я не знаю, что на свете проще? *
Я не знаю, что на свете проще?
Глушь да топь, коряги да пеньки.
Старая березовая роща,
Редкий лес на берегу реки.
Капельки осеннего тумана
По стволам текут ручьями слез.
Серый волк царевича Ивана
По таким местам, видать, и вез.
Ты родись тут Муромцем Илюшей,
Ляг на мох и тридцать лет лежи.
Песни пой, грибы ищи да слушай,
Как в сухой траве шуршат ужи.
На сто верст кругом одно и то же:
Глушь да топь, чижи да дикий хмель.
Отчего ж нам этот край дороже
Всех заморских сказочных земель?
20 сентября 1942
АЛЕНУШКА
Стойбище осеннего тумана,
Вотчина ночного соловья,
Тихая царевна Несмеяна —
Родина неяркая моя!
Знаю, что не раз лихая сила
У глухой околицы в лесу
Ножичек сапожный заносила
На твою нетленную красу.
Только всё ты вынесла и снова
За раздольем нив, где зреет рожь,
На пеньке у омута лесного
Песенку Аленушки поешь…
Я бродил бы тридцать лет по свету,
А к тебе вернулся б умирать,
Потому что в детстве песню эту,
Знать, и надо мной певала мать!
9 октября 1942
* Такой ты мне привиделась когда-то *
Такой ты мне привиделась когда-то:
Молочный снег, яичная заря.
Косые ребра будки полосатой,
Чиновничья припрыжка снегиря.
Я помню чай в кустодиевском блюдце,
И санный путь, чуть вьюга улеглась,
И капли слез, которые не льются
Из светло-серых с поволокой глаз…
Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,
А полководец — жертвенную кровь
Любил в тебе… Но множество любовей
Слилось в одну великую любовь!
1944
ЦЫГАНКА
Устав от разводов и пьянок,
Гостиных и карт по ночам,
Гусары влюблялись в цыганок,
И седенький поп их венчал.
"Дворянки" в капотах широких
Навагу едали с ножа,
Но староста знал, что оброка
Не даст воровать госпожа.
И слушал майор в кабинете,
Пуская дымок сквозь усы,
Рассказ, как "мужицкие" дети
Барчатам разбили носы!..
Он знал, что когда он отдышит
И сляжет, и встретит свой час, —
Цыганка поднимет мальчишек
И в корпус кадетский отдаст.
И вот уходил ее сверстник,
Ее благодетель — во тьму,
И пальцы в серебряных перстнях
Глаза закрывали ему.
Под гул севастопольской пушки
Вручал старшина Пантелей
Барчонку от смуглой старушки
Иконку и триста рублей.
Старушка в наколке нелепой
По дому бродила с клюкой,
И скоро в кладбищенском склепе
Ложили ее на покой.
А сыну глядела Россия,
Ночная метель и гроза
В немного шальные, косые,
С цыганским отливом глаза…
Доныне в усадебке старой
Остались следы этих лет:
С малиновым бантом гитара
И в рамке овальной портрет.
В цыганкиных правнуках слабых
Тот пламень дотлел и погас,
Лишь кровь наших диких прабабок
Нам кинется в щеки подчас.
16 января 1944
КОЛОКОЛ
В колокол, мирно дремавший, Тяжелая бомба с размаха Грянула…А. К. Толстой
В тот колокол, что звал народ на вече,
Вися на башне у кривых перил,
Попал снаряд, летевший издалече,
И колокол, сердясь, заговорил.
Услышав этот голос недовольный,
Бас, потрясавший гулкое нутро,
В могиле вздрогнул мастер колокольный,
Смешавший в тигле медь и серебро.
Он знал, что в дни, когда стада тучнели
И закрома ломились от добра,
У колокола в голосе звенели
Малиновые ноты серебра.
Когда ж врывались в Новгород соседи
И был весь город пламенем объят,
Тогда глубокий звон червонной меди
Звучал, как ныне… Это был набат!
Леса, речушки, избы и покосцы
Виднелись с башни каменной вдали.
По большакам сновали крестоносцы,
Скот уводили и амбары жгли…
И рухнули перил столбы косые,
И колокол гудел над головой
Так, словно то сама душа России
Своих детей звала на смертный бой!
30 августа 1942
* Россия! Мы любим неяркий свет *
Россия! Мы любим неяркий свет
Твоих сиротливых звезд.
Мы косим твой хлеб. Мы на склоне лет
Ложимся на твой погост.
Россия! Ты — быстрый лесной родник,
Степной одинокий стог,
Ты — первый ребячески звонкий вскрик,
Глухой стариковский вздох.
Россия! Мы все у тебя в долгу.
Ты каждому — трижды мать.
Так можем ли мы твоему врагу
В служанки тебя отдать?..
На жизнь и на смерть пойдем за тобой
В своей и чужой крови!
На грозный бой, на последний бой,
Россия, благослови!
Декабрь 1942 г.
РОДИНА
Весь край этот, милый навеки,
В стволах белокорых берез,
И эти студеные реки,
У плеса которых ты рос.
И темная роща, где свищут
Всю ночь напролет соловьи,
И липы на старом кладбище,
Где предки уснули твои.
И синий ласкающий воздух,
И крепкий загар на щеках,
И деды в андреевских звездах,
В высоких седых париках.
И рожь на полях непочатых,
И эта хлеб-соль средь стола,
И псковских соборов стрельчатых
Причудливые купола.
И фрески Андрея Рублева
На темной церковной стене,
И звонкое русское слово,
И в чарочке пенник на дне.
И своды лабазов просторных,
Где в сене — раздолье мышам,
И эта — на ларчиках черных —
Кудрявая вязь палешан.
И дети, что мчатся, глазея,
По следу солдатских колонн,
И в старом полтавском музее
Полотнища шведских знамен.
И санки, чтоб вихрем летели!
И волка опасливый шаг,
И серьги вчерашней метели
У зябких осинок в ушах.
И ливни — такие косые,
Что в поле не видно ни зги…
Запомни:
Всё это — Россия,
Которую топчут враги.
Последние комментарии
42 минут 4 секунд назад
1 день 6 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад