Мать Мария [Сергий Гаккель] (fb2) читать постранично

Гаккель Сергий Мать Мария

Протоиерей Сергий Гаккель

Мать Мария

Предчувствия.

Я силу много раз еще утрачу;

Я вновь умру, и я воскресну вновь;

Переживу потерю, неудачу,

Рожденье, смерть, любовь.

..............................................

И знаю, - будет долгая разлука;

Неузнанный вернусь еще я к вам.

Так; верю: не услышите вы стука,

И не поверите словам.

Но будет час; когда? - еще не знаю;

И я приду, чтоб дать живым ответ,

Чтоб вновь вам указать дорогу к раю,

Сказать, что боли нет.

Не чудо, нет; мой путь не чудотворен,

А только дух пред тайной светлой наг,

Всегда судьбе неведомой покорен,

Любовью вечной благ.

И вы придете все: калека, нищий,

И воин, и мудрец, дитя, старик,

Чтобы вкусить добытой мною пищи,

Увидеть светлый лик.

"Руфь" (1916)

Предчувствия

Мысли о жертвенном служении играли первенствующую роль в писаниях и деяниях матери Марии не только в эмиграции. В той или иной форме она лелеяла один и тот же идеал с самого детства. Как отметила подруга ее школьных лет: "Всё, что в девочке было драгоценного, человеческого, возвышенного - всё это она донесла до своего трагического конца [...]. Как бы ни казалась противоречива жизнь Елизаветы Юрьевны, она сама всегда оставалась себе верна".

Будущую основательницу нескольких храмов уже можно различить в девочке, которая с большим увлечением следит за завершением постройки второго храма в городе Анапе (храм был основан ее дедушкой, а достраивался отцом - городским головой) и которая "все скопленные в копилке деньги отдала, чтобы на стене написали образ ее святой - Елизаветы". Будущую монахиню-странницу можно узнать в девочке, которая явилась к матери с просьбой отпустить ее в монастырь. Хотя мать ей "решительно отказала", не прошло и года, как она опять пришла "просить паспорт, чтобы путешествовать с богомолками по монастырям, и опять получила отказ". Монахиней она, конечно, стала (хотя и не в монастыре). А мечта о страннической жизни не покидала ее до конца. В 1940 году она говорила: "При первой возможности поеду в Россию, куда-нибудь на Волгу или в Сибирь. В Москве мне нужно пробыть только один день, пойти на кладбище, на могилу Гаяны. А потом где-нибудь в Сибири буду странствовать, миссионерствовать среди простых русских людей".

С одной стороны - миссионерство и паломничество, с другой - общение с "простым народом", своего рода неизжитое "хождение в народ". В раннем детстве они совмещаются. Но когда ей исполнилось четырнадцать лет, ее влечение к первому совершенно вытеснилось влечением ко второму. В то время "впервые в сознание входило понятие о новом герое, имя которому - Народ", вспоминала она потом. Новому герою суждено было занять на некоторое время первое место: не религиозные проявления народа требовали внимания и подвига, а скорее сам Народ.

К этому ее привела безвременная и неожиданная смерть отца в 1906 году. Ему было всего 49 лет. В то время ее мучила "необходимость дать ответ на самый важный вопрос: верю ли я в Бога? Есть ли Бог?":

"Вот пришел ответ. Пришел с такой трагической неопровержимостью. Я даже и сейчас помню пейзаж этого ответа [писала она в 1936 году]. Рассвет жаркого летнего дня. Ровное румяное небо. Черные узоры овальных листьев акации. Громкое чириканье воробьев. В комнате плач. Умер мой отец. И мысль простая в голове: "Эта смерть никому не нужна. Она несправедливость. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если же нет справедливого Бога, то значит и вообще Бога нет".

Никаких сомнений, никаких доводов против такого вывода. Бедный мир, в котором нет Бога, в котором царствует смерть, бедные люди, бедная я, вдруг ставшая взрослой, потому что узнала тайну взрослых, что Бога нет и что в мире есть горе, зло и несправедливость.

Так кончилось детство".

Пришлось оставить семейные виноградники в Анапе, ласковый юг, вдохновительные осенние бури черноморского побережья. Из просторного дома, который лишь виноградниками был отделен от песчаного берега, они с матерью и братом переехали в небольшую квартиру в холодной туманной столице.

Еще до переезда на север события 1905 года поставили перед ней вопрос о том, как относиться к революции. Вначале ее отношения осложнялись и даже определялись детской любовью к семейному другу - обер-прокурору Священного Синода К.П. Победоносцеву. Он был другом и соседом ее родовитой и богатой "бабушки"[1]. "Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала Победоносцеву: "Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька", а на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками - улыбался ласково, расспрашивал о моем, рассказывал о себе [...]. В детстве своем я не помню человека другого, который так внимательно и искренно умел бы заинтересоваться моими детскими интересами [...]. Любила я его очень и считала своим самым настоящим д р у г о м". Не удивительно, что первая революция "воспринималась мною, как нечто, направленное против Победоносцева. И поэтому из всей нашей семьи поначалу я