Расскажи, расскажи, бродяга [Ольга Александровна Лаврова] (fb2) читать постранично, страница - 2

Похлопочите, ради бога, пусть мне разрешат в самодеятельности участвовать! Разве в камере акустика? — Он взял ноту, чтобы показать, как плохо в маленьком помещении звучит голос. — А репертуар? Ребята требуют: давай-давай блатные песни. Разлагаюсь на глазах.

— Хорошо, попробую.

Голос у Ковальского действительно был, и слух был.

Заглянул конвоир.

— Уведите. И сразу давайте второго.

— До свидания, Александр Николаевич, до свидания, Пал Палыч!

— До скорого, Ковальский.

Томин встал, потянулся.

— Подождешь меня? — не без тайной надежды на чутье друга спросил Знаменский.

— Ну, если недолго…

Однако Томина бродяга оставил безучастным. Равнодушный и вялый, умостился он на табуретке, не сочтя нужным здороваться. Говорит монотонно, как жвачку жует:

— Работал, пробовал. Лет пять назад работал. В леспромхозе. Не то «Лукьяновский», не то «Демьяновский». Архангельская область. Там и паспорт бросил, в леспромхозе.

Это называется: мне врать — вам записывать. Томин слушал, отвлекался, снова слушал. Чего Паша добивается? Весь нацеленный, ищущий. Чего тут искать? Ветер странствий выдул из мужика человеческую начинку, иссушил и оборвал корешки. Пустую оболочку занесло в тридцать девятый кабинет, дальше понесет в колонию, выдует на свободу и поволочет куда придется, изредка забывая в затишке в темном углу. Единственная для Паши задача — поскорей сбыть с плеч наследство Данилыча. Чего рассусоливать!

— Есть родные, близкие?

— Да вы уже спрашивали. Никого. Вырос в детдоме.

— Номер детдома? Где находится? Не вспомнили?

— Нет. Забыл, гражданин начальник

— Ну-с, беседа принимает затяжной характер, — поднялся Томин. — Разреши откланяться.

«Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Архангельского облисполкома. Прошу проверить показания арестованного Петрова Ивана Васильевича, который утверждает, что работал в Архангельской области в леспромхозе с названием, сходным с «Демьяновский» или «Лукьяновский». Там же прошу предъявить фотографию Петрова для опознания. Выписка из протокола допроса Петрова прилагается».

«Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Костромской области. Прошу в порядке отдельного требования дать задание о проверке в архиве областного загса данных о регистрации рождения арестованного нами Петрова Ивана Васильевича, который показал…»

Куча этих запросов разойдется по адресам, и дальше — жди ответов. Ничего иного предпринять пока нельзя.

При следующей встрече бродяга был менее флегматичен, даже изображал доброжелательство.

— Получили ответы, гражданин следователь?

— Получил. Интересует вас, что в них написано?

— Интересует — не интересует, все равно скажете, верно?

— Скажу. Вот справка, что в деревне Чоботы Костромской области никогда не жили Петровы. Эта — о том, что, по данным загса, по области родилось в указанном вами году трое Иванов Петровых. Один из них умер, а нынешнее местожительство двух других известно милиции. Из Архангельска сообщают, что нет у них леспромхоза с названием типа «Лукьяновский, Демьяновский». И все в том же духе.

Бродяга не удивился.

— Записываю в протокол вопрос, — Знаменский писал и произносил вслух: — «Вам предъявляются документы, из которых явствует, что вы давали ложные показания о своей личности. Ответьте, кем вы являетесь и по каким причинам ведете паразитический образ жизни, а также с какой целью вводили следствие в заблуждение?»

Допрашиваемый выдержал паузу, вздохнул напоказ.

— Да, придется рассказывать… Федотов я, Петр Васильевич. Родился в 1923 году в поселке Первомайский Курской области. Мать, как я говорил, Варвара Дмитриевна, отец — Василий Васильевич. С отцом я не ладил сильно. Один раз ушел из дому с бригадой плотников по деревням, понравилось, решил не возвращаться. Молодой был. Начал пить, от товарищей отбился, документы где-то потерял, а может, сперли. Сам не заметил, как совсем стал доходягой.

Тон вполне достоверный. Но он и раньше был достоверный. Этот тип и Олегу Константиновичу был бы не по зубам, подумалось внезапно. Сердцеведу и лицедею, перед которым любой как на духу выворачивал грешную свою изнанку.

— Родственникам известно о вашей судьбе?

— Нет… — потупясь, будто сконфужен. — И я вас прошу, гражданин следователь, пусть им не говорят — где и что со мной! Стыдно!

— На сей раз действительно рассказали правду?

— Клянусь вам!

— Или снова — «меня солнышко пригрело, я уснул глубоким сном…»?

Бродяга смотрел непонимающе.

— Песня такая. Неужели не слыхали? «Расскажи, расскажи, бродяга… Ой, да я не помню, ой, да я не знаю…»

— Ах, песня, — по лицу пробежала рябь. — Закурить не дадите?

Знаменский достал сигареты. Не напрягаться, подумал он. Пусть само по себе отсеивается и крупицами оседает. И, когда немного подкопится, может, сгруппируется в некую молекулу, и авось удастся