Пекарь Ян Маргоул [Владислав Ванчура] (fb2) читать постранично, страница - 2

работящ и мудр, и сколько ни раздаст, все к нам вернется. То, что он делает, — надежное обеспечение для меня и Яна Йозефа».

Как-то в разгар сосны, когда по площади слонялся воскресный день, пришел к Маргоулу некий аферист, человек с лицом пугала; он рассчитывал выманить у простака тысячу гульденов. Пекарь встретил его точно так же, как встречал гостей. Войдя в комнату, мошенник остановился, пораженный мирной картиной. Два ручных чижа прыгали в открытой клетке; на стульях и столе валялись детские игрушки.

— Где я? — спросил себя обманщик, готовый изменить своему ремеслу.

Хозяйка дала ему поесть, Маргоул принес пива. Насытившись, жулик выложил свою историю. Он сказал:

Я эмигрант, пятнадцать лет прожил в Кливленде; там я завел мыловаренный завод и пять лет кормился этим.

Вам не везло? — спросила пани Маргоулова, и проходимец, полагая, что супруги — люди набожные, пустил в разменную монету небеса.

О ты, всевидящий! — воскликнул он. — Будь мне свидетелем!

— Что с вами стряслось? — спросил пекарь.

Я разорился, — отвечал прохвост. — Не по своей вине стал нищим.

Ну, — сказал пекарь Ян, — зачем об этом вспоминать, душу бередить? Вы еще не стары, и все, что случилось с вами, не беда.

На кошачьем лице встопорщились усы.

— Я потерял все, что имел! — возразил он и снова запел о своем несчастье.

Маргоул стоял перед ним и видел его насквозь, и было ему жаль этого лгуна, которому он ни минуты не верил. Он одолжил ему трижды по триста гульденов.

Одолжив кому-нибудь деньги, добытые с таким трудом, Маргоул уже не считал их своими. Самоуправство доброты, это безумие, постоянно заставлявшее его давать от скудости своей, было подобно запою.

«Вот, возьми!» Он давал и давал, даже подонкам и потаскухам. И забывал об отданном, полагая, что о протяженности времени нельзя судить ни ему, ни кому бы то ни было.

Он говорил:

— Йозефина, в вещах нет ничего таинственного, в них все дано. Одно дело — наш воскресный день, совсем другое — воскресный день убийцы. Если мгновение длится вечность, а вечность проносится мгновенно, что такое тюрьмы судей? К чему нам кипы прав, когда рождается преступление?

Маргоулу было двадцать девять лет, и жене его столько же. Но лучше не считать годы Яна, он был юноша и оставался юношей, даже когда состарился и обнищал. Он всегда был весел, этот русый, синеглазый труженик с мягкими усами и бородкой, с неправильными чертами лица, делавшими его похожим на всех людей. С утра до вечера в движении, он работал то в пекарне, то в лавке, а то в доме. Возился в саду и на пчельнике, чистил лошадей на конюшне — и никогда не спешил. Дни его были долгими, и у него всегда хватало времени погулять. Он заглядывал в трактиры и к еврею в корчму, а проходя по площади, останавливался послушать пространные повествования старух.

Площадь пропиталась летом до ярого сверкания, на солнечном костре корчатся белые домики, фонтан посреди мощеного пространства бормочет струйкой воды. На втором этаже одного из домов окна раскрыты настежь, и, такие ненужные в солнечном свете, горят четыре свечи. Здесь умер ребенок. Отец не плачет, а мать уже мертва. Дом тих, только внизу стоит нищенка, каркает: «Радуйся, благодатная Мария…» Никто не явился на похороны, а уже бьет три часа. Но вот пришел священник, четыре носильщика подняли гроб. Хор запел, и жалкая процессия двинулась по улице. Вслед за родными пристроился пекарь с мальчишкой-учеником и с сыном Яном Йозефом.

Увидев похороны в окно, он скинул фартук и надел воскресный сюртук.

— Пойдемте, — сказал он обоим мальчикам, — разве вы не знали умершего?

Ян провожал в последний путь всех бедняков и несчастных, иной раз не успев переодеться и пряча фартук, сложенный на поясе; он шел за гробом не для того, чтобы поплакать, а просто потому, что был похож на всех людей, и все люди немножко были им самим.

Над разверстыми могилами приоткрывается уголок какой-то тайны, но Маргоула она не ужасала. В небытии ему чудилось что-то ангельское.

К погосту ведет красивая дорога вдоль реки, на берегу стоит трактир. На обратном пути после похорон несколько человек зашли туда, и с ними Ян Маргоул. Оставив мертвых, заговорили о своих делах. Здесь стояла прохлада, и Ян вдыхал ее, как спящий вдыхает ночь. Он устал, и голоса доходили до него как будто издали. Разговор шел о городском имении.

Выносная лошадь, — говорил пенсионер в башмаках с пряжками, какие носят причетники, — выносная-то кашляет с прошлой зимы, советовал я управляющему, пускай прикладывают глину с уксусом, у ней железы под челюстью распухли, вот в чем ее болезнь.

Э-э, — молвил певчий. — Лучше конюшню протопить, да что толку советовать, этот проходимец готов стянуть все, что плохо лежит. Вор он и мерзавец.

Это было сказано об управляющем городским имением Чижеке.

Маргоул исподлобья переводил взгляд с одного на другого, не находя что сказать. Он знал Чижека достаточно хорошо и видел, что эти двое лгут.

Не надо