Из "Яффских рассказов" (8 рассказов) [Менахем Тальми] (fb2) читать онлайн

Менахем Тальми

 Из "Яффских рассказов"

 Как маленький Леви вернул честь Луне

(Перевел Марьян Беленький)

 Ай-ай-ай, какое прекрасное солнце этой зимой в Яффо, какой чистый арак, ну как источник в райском саду, как славно сидеть с ребятами утречком на тротуаре у киоска Джамили! Слово за слово, и вот уже рыбак Абу-Саиф идет с полной корзиной рыбы. Это не рыба, это просто музыка! Локус, ставрида, фарида, мусара, камбала, паламида, карась, форель, ну и сардины, которые Султан Ибрагим называет барабуньками. Ну, а кроме этой рыбы, есть еще скумбрия, и сардины, которые Джамили кладет в коробку – слой сардин, слой соли – рядочками, и так они недельку постоят, и можно подавать их на стол вместе с напитками, и от всего этого вместе у вас во рту начинается настоящий праздник!

 Снимает Абу-Саиф свою корзину, и тут выходит Джамили со своей коробкой – отбирает первым лучший товар. Вот он сейчас выльет масличка на сковородку, чтобы барабуньки поджарить, и выжмет сок из перцев, чтобы сделать харайме.

 {Харайме – жареная рыба в остром соусе (Здесь и далее прим. перев.)}

  Ну, а пока масло сделает с рыбой свое дело, ребята уже пропустили по первой арака. Тут наступает очередь пива, а пока рыбка поспеет, можно и супчику попробовать на костном бульоне, парочку ломтиков баклажана с чесноком, может бамию – это зависит от того, что жена Джамили сегодня готовит.

{Бамия – растение семейства бобовых}

 Ай-ай-ай, какое ласковое зимнее солнце в Яффо, какой чистый арак первой перегонки из райского источника. Только ушел Абу-Саиф, и тут же прибегает мальчик из пекарни, приносит свежие питы, внутри которых – масло чабера.

{Пита – арабская лепешка с полостью}

 В нос бьет запах только что выпеченных пит, что передают языку горячий привет. Только ушел мальчик из пекарни – появляется старик зеленщик с тележкой, запряженной серым осликом. И все видят и слышат, как он разгружает для Джамили свой товар – огурцы, лук, редьку, петрушку, и через час вам подают самый лучший и красивый салат во всем Яффо. Хотите что-нибудь выпить? А как же! Покушать что нибудь? Нет проблем! Ласковое солнышко целует человека в лицо, прямо в глаза. Господи, что еще человеку надо?!

  А надо ему послушать какую-нибудь историю, чтобы провести время с кайфом. Вы уже, наверно, слышали историю о том, как Джино, что бежал по бульвару, вскочил в зал торжеств и играл там на кривой трубе? Ну, а теперь, когда Джамили поставил на стол новую бутылку и кувшин воды со льдом, и тарелочку, полную маринованных овощей и перчика, подсушенного на солнце, – теперь ребята говорят Моизу:

 – Ну что, Моиз, пришло время новой истории. Что же случилось с тем, вторым, что забежал на лестничную клетку?

 – А вот что, – Моиз делает маленький глоток арака, – говорил я вам, что страх – лучший учитель? А вот история, которую я вам сейчас расскажу, о том, что страх – не только лучший в мире учитель, но и лучшая сваха. Поверьте – не деньги, не земельные участки, не наследство. Страх, господа мои, это лучшая в мире сваха.

 – Ну, давай уже, не томи!

 – Погодите, – говорит Моиз и откусывает от огурца, – день только начался, на работу вам все равно не идти, так что вам горит? Я уже вам говорил, что страх – это лучшая сваха?

 – Да говорил, давай, не тяни кота за хвост.

 – А вы знаете сестру братьев Шубати?

 – Не знаем, – говорит Фадиха, – но слышали.

{Фадиха – обломист, кайфоломщик}

  – Что вы слышали? – Моиз постукивает по пустому стакану.

 – Слышали, что она такая страшная, что семья ей из дому выходить не разрешает, – говорит Шимшон-толкач.

 – Страшная – не то слово. Она такая уродина, что когда маленькие дети ее видят, так у них делаются судороги лица, и оно остается искривленным на всю жизнь. Вот такая она страшная.

 – Вправду такая уродина?

 – Не то слово. Страшней ее, пожалуй, во всем мире нет. Да что там в мире – во всем Яффо! Так вот, во избежание неприятностей она никогда не открывает двери входящим, никогда на улицу не выходит, ну разве ночью, с платком на лице. Только ее братья и родственницы их жен, которые с ними живут, к ней заходят. Ну, привыкли. Вы слышали про этого типа из электрокомпании?

 – Что-то слышали, – говорят ребята, – давненько это было, кажись.

 – Да, давно. Как-то раз эта девица – Луна ее звать – забыла запереть входную дверь, после того как родственница вышла. Через пять минут заходит этот, из электрокомпании, который следит за счетчиками. Приходит он в их квартиру на последнем этаже. Стучит. "Сейчас", – ему говорят. А он думал, что ему говорят: "Заходи". Ну, он зашел, подходит к счетчику, видит ее, все его квитанции выпадают у него из рук, и он выбегает на улицу. Хотел было закричать, так горло у него перехватило. Онемел со страху. Говорят, лишь через полгода к нему вернулась способность разговаривать. Так он подал на компенсацию за производственную травму. Получил где-то четверть миллиона.

 – Так что, она действительно такая страшная? – спрашивает Шимшон.

 – Нет, еще страшнее. Но замуж все-таки вышла. Денег у них было мешками, наследство хорошенькое. Так его братья давали за ней жениху приличный земельный участок и золота крупными кусками. Так вы думаете, что ей нашли жениха через сваху? Как бы не так! Какая сваха возьмется выдать такую уродину?

 – Ну, так какая?

 Моиз не отвечает. Только посмеивается и постукивает по пустому стакану. Тут же наливают ему треть арака, треть воды, Моиз ждет, пока смесь сделается совсем белой, отпивает средний глоток, откусывает кусок огурца, и спрашивает:

 – Ну, вы уже чувствуете запах барабунек, что подпрыгивают в масле на сковородке у Джамили?

 – Да ты не волнуйся. Как только рыба будет готова, их тут же принесут.

 – А как насчет молоденького салата? – спрашивает Моиз.

 – Будет тебе салат, будет и пита с чабером. Ну давай, не томи – кто же эта сваха?

 – Страх, – смеется Моиз, – это лучшая в мире сваха. Не деньги, не честь, не красота – только страх. Помните, я вам рассказывал про тех двоих, что выбежали из машины возле "шекема"? Один побежал в зал торжеств и присоединился к оркестру. Другой, который забежал на лестничную площадку большого дома... я вам не скажу, кто это был, пока вы мне не дадите слово, что уши ваши будут открыты, а рты закрыты.

 Обещания в Яффо – товар не дефицитный. Их дадут, сколько захочешь. Наливают Моизу треть арака, треть воды, и говорят:

 – Ну, давай уже свою историю!

 – Ладно, – говорит Моиз, – значит, тот, что выскочил из машины и забежал на лестничную клетку, это был Малыш Леви. А между ним и теми тремя, что за ним гнались, бежал ангел смерти. Леви перепрыгивает все лестницы одним прыжком, вылезает на крышу. Трое – за ним. Один из них вытаскивает пистолет, Леви перелезает через ограждение крыши. Под ним – пять этажей. Напротив – четырехэтажный дом. Нормальный человек до соседней крыши не допрыгнет. Но тот, у которого за спиной ангел смерти, – это уже не нормальный. И пока этот с пистолетом собирался стрелять, Леви был уже на крыше соседнего дома. Эти трое понимают, что перепрыгнуть туда не смогут. Они спускаются вниз. А Леви тем временем по трубе залезает на кухню квартиры, что на четвертом этаже. Через кухню заходит в квартиру и слышит, как те трое уже говорят на лестничной клетке с соседями: "Тут у нас один грабитель сбежал – так, может, он у вас прячется?"

 И снова Леви чувствует дыхание ангела смерти на своей заднице. Идет он по квартире, заходит в спальню. В темноте с трудом видит кровать, а на ней – женщина. Он, недолго думая, снимает рубашку, поднимает одеяло и в трусах лезет в постель. Он дрожит, как петух, что видит нож резника. Луна просыпается и пытается вскочить с кровати, но Леви хватает ее за горло: "Женщина, мне от вас ничего не надо, только дайте мне здесь полежать, пока эти сукины дети отсюда смоются". А тут два брата Луны стучат, спрашивают: "У тебя там все нормально?"

 "Говори, говори", – шепчет ей Леви, не разжимая пальцев на ее горле. "Все нормально! – кричит она. – А что?" – "В дом забежал какой-то грабитель, так его у нас ищут. Мы зайдем посмотреть, или у тебя все нормально".

 У них ключ, они заходят, в кухню сначала, в ванную, в гостиную, в спальню заходят, зажигают свет. "Ой, мамочка!" – кричит Леви, когда видит, с кем он лежит в постели. И тут же теряет сознание. А когда приходит в себя, прыгает прямо в руки двух братьев Луны.

 "Так это ты грабитель?" – спрашивают они.

 "Да какой там грабитель! – говорит он, дрожа в своих трусах. – Тут просто небольшой конфликт произошел".

 – "Так чего им от тебя нужно?"

 – "Да так, ничего особенного, просто они хотят меня замочить. Если они меня здесь обнаружат, продырявят всеми пулями, которые у них в пистолете".

 – "Смотри, – говорит старший брат, – мы не знаем, какие у тебя с ними дела. Зато мы знаем, что нашли тебя в постели нашей сестры. Так теперь или ты вернешь ей честь, или мы отдадим тебя тем ребятам, которые тебя ищут".

 – "А как я ей верну честь?"

 – "Да очень просто – ты на ней женишься".

 – "Но она... она..."

 – "Ты хочешь сказать, что она не очень красивая?"

 – "Вот именно", – говорит Леви, весь мокрый в своих трусах.

 "Ладно, мы этого не отрицаем. Такой уж она, бедняжка, уродилась. Но, поверь, сердце у нее золотое, готовит – просто чудо, а как она за домом следит – смотри, как у нас окна сверкают. А как она шьет! Последняя мода за ней гоняется с высунутым языком".

 – "Но она... страхолюдина!" – лепечет Леви.

 "Зато какая женщина! Огонь! Ты ей положи сырой баклажан на живот, и через пару минут у тебя уже готовая мусака высший сорт!" – говорит старший брат. "Это под нашу ответственность, – говорит младший брат, – у нас в семье все женщины такие горячие".

{Мусака в Афинах, Яффо и Одессе делается одинаково: баклажан запечь в духовке, положить под пресс, чтобы горечь вытекла, мелко нарубить, смешать с тушеной морковью, луком, помидорами. В готовое блюдо положить толченый чеснок}

 – "Да... но... мне на нее просто посмотреть еще раз страшно, – бормочет Леви в своих трусах, – и поверьте мне, я ведь ее честь никак не затронул, и в ее постель я влез лишь ради спасения своей жизни".

 – "Послушай, приятель, мы тебя не знаем, и тем не менее готовы отдать за тебя нашу сестру. Ты не думай, мы тебя не заставляем нисколечко. Нет так нет – и будь здоров".

 – "Нет... я не могу..."

 – "Менаше, – говорит старший брат младшему, – выйди, позови тех ребят".

 – "Не надо!!!"

 – "Ну так давай решай быстренько".

 – "Женюсь! Конечно, женюсь!" – Леви зарыдал.

 "Ну, чтоб у вас все было хорошо. Залезай давай обратно в постель..."

  – Ну, он влез? – спрашивают ребята.

 – А куда ему было деться? Влез как миленький. И тут же стучат в дверь. Леви, снова мокрый, залезает под одеяло Луны. Старший брат говорит младшему: "Выйди, открой гостям".

 – "Не надо! – кричит Леви. – Я же женюсь!"

 – "Да ладно, лежи себе там, все будет нормально", – говорит старший.

 Луна надевает халат, открывает дверь, высовывает голову в коридор. Те двое белеют, издают вопль ужаса и в один прыжок оказываются внизу, на улице.

 – Да, вот какая история! – прищелкивает языком Шимшон. – Ну, так они свадьбу сыграли?

 – Две, – смеется Моиз. – В первый раз, когда раввин зашел под свадебный балдахин и увидел невесту, он потерял голос и забыл все молитвы. И говорит он своему помощнику: "Быстро забери меня отсюда, а то я сейчас здесь помру".

 – Такая страшная? – спрашивает Фадиха.

 – Страшная – не то слово. Если уж рав сбежал, так представьте себе, как она выглядела. На следующий день пришел другой раввин, так они уже приняли меры предосторожности. На лицо ему надели сетку, ну как та, которой сардин ловят, – веревки толстые, дырки маленькие. И говорят ему: "Ты там поосторожнее". Так он уже знал, что вчера случилось, и уберегался как мог. Еще на всякий случай темные очки надел.

 – Ну и как они теперь живут? – спрашивает Фадиха.

 – Да нормально живут. Она своему мужу всю душу отдает. Говорят, она ему такую еду готовит – султан такого не ест. И рубашки у него всегда выглажены. Он приходит домой, а тапочки его уже в коридоре стоят, дверь туалета уже распахнута, еда на огне, бутылка на столе, ну все – полный порядок. Такая женщина от мужа никогда гулять не будет. А братья-таки правду сказали – горячая женщина, с ума сойти можно!

 – Как горячая? – спрашивает Мошон.

 – Ну, на максимум температуры горячая – положи ей на живот яйцо, через минуту снимаешь яичницу.

 – Вон оно как! – ребята цокают языками и кивают головами.

 ...Ай-ай-ай! Какое ласковое солнце этой зимой! Какой чистый арак – как вода из райского источника! Как славно сидеть с ребятами утром на тротуаре у киоска Джамили. Утро уже прошло, полдень наступил. Первые барабуньки выплыли со сковороды, салат с отборным оливковым маслом пришел на стол. Есть и бамия в томате, а кто хочет рыбки – получает свежее харайме. А у Моиза в запасе еще куча разных историй. Только выставьте ему бутылочку, он выпьет, вам нальет, и что-нибудь расскажет.

 – Джамили! Где тебя черти носят! Неси еще пару пива и дюжину барабунек!

 Вы только не беспокойтесь – вот он уже несет.

 Иди Амин живет в Нагарии

(Перевел Марьян Беленький)

 Иди Амин – это где? В Ливии? В Ираке? Всем надо знать, где он, чтобы с ним рассчитаться. Ищут его в Тарик эль-Шарамит {Пролив Потаскух (араб.)}, в Тиз эль-Нави {Задница Пророка (араб.)}, а Иди Амин сидит себе в этой гостинице, как ее, возле главной улицы в Нагарии. И не надо тут хихикать. Раз я сказал, что Иди Амин в Нагарии, так возьмите себе мои слова за истинную фактическую правду. Только вот название гостиницы этой забыл. Ну, вот выходите вы на станции в Нагарии. Вышли? Так, теперь – направо, проходите мимо кафе "Экспрессо", парикмахерской на углу, сворачиваете за угол, и вот вам гостиница. Конечно, не "Хилтон". Там, на улице – пара столиков под деревьями. На них – куча жестянок из-под пива. А за столиками сидят эти ребята из УНИФИЛ. Шведы, голландцы и прочие французы всякие. Пьют, курят, молчат. Спросите их, где Иди Амин, – так они рассмеются. Они вам скажут: а, так и ты приехал ради Иди Амина?

 Возьмите пару пива, и ждите как все. Не хитрите, не толкайтесь в очереди – вам же хуже будет. Зачем вам это надо? Вы один, а их – может, пятеро, а то и десяток. И они немножко нервные. Пару недель были в Ливане безвыездно. Теперь вот вернулись сюда, в Нагарию. Бутылки полные у них. Они вам порасскажут про Иди Амина, какие штуки она проделывает со своими клиентами.

 Ну да, я сказал "она". Иди Амин. Вы, небось, думали, что это мужик? Как бы не так! Это шведы ее так прозвали. Ну, так вы ее, наверно, знаете. Ямима из Яффо. Дочка Рахмо. Спасибо. Все нормально. А у вас? Ну, слава Богу. Его дети все сейчас за границей. Кроме Давида. Его на прошлой неделе перевезли из тюрьмы Рамле в тюрьму Маасиягу, досиживать срок. Так Ямима, ну, вы ее знаете, которая была женой Жожо из Бат-Яма. Теперь она крутит яйца этим из УНИФИЛ. Помните? Черная такая, здоровенная, в два раза больше обычной девки. Шведы по ней просто с ума сходят. Если вы что-то психологическое знаете, так вы можете себе представить, как этим шведам надоели их блондинки. У них там этих блондинок, как собак нерезаных. Куда ни плюнь – всюду белая кожа, голубые глаза. Их просто тошнит от блондинок. И тут – приезжают они в Израиль, в Нагарию, и что же они видят? Они видят девку в два раза больше обычной, глаза – черные как угли. Ну, черная, говорю, совсем черная. Так они, когда такое видят, у них сразу весь октан зажигается.

 Никто не знает, как она такая черная уродилась. Ведь Рахмо и его жена – белые, ну как ашкеназы. Разное говорят. Про этого черного араба, ну – эль-судан, Абу-Хамида, он рыбачил под Джебалией. {эль-судан (араб.) – негры, ассимилированные арабами, потомки африканских невольников}

 Так Бен-Лулу говорит, что лет двадцать тому жена Рахмо пошла к нему за рыбой. Слово за слово – в общем, было у них разок. Или два – кто считал? Вот так, говорят, и родилась Ямима, такая большая и черная.  В пятнадцать лет она уже была метр восемьдесят. В шестнадцать с половиной ее выдали за Жожо из Бат-Яма. Он ей вставил крантик пониже спины. Она как-то немножко понервничала, полчаса на нем сидела, кости ему переломала. Так его две недели в больнице чинили. Он еще на костылях ходил, как они уже развелись...

 Тогда как раз начинались дела в Ливане. Она сидела на кассе по размену долларов. Так шведы как ее увидели, такую большую, толстую, черную, – они от нее просто обалдели. Так она, пользуясь этим, такие цены вздувала! Однако отдавала натурой за каждый доллар, что в нее инвестировали. Думаете, ее только в Нагарии знают? Приятель у меня есть, Ехезкиэль, он мотается по всему миру. В Швеции тоже бывает. Так как только он там говорит, что он из Израиля, его сразу спрашивают: а Иди Амин из Нагарии ты знаешь? С ума сойти, какая у нее реклама! Когда новенькие из Швеции прибывают, так первым делом подавай им Иди Амин.

 Почему ее так прозвали? А это из жизни история. Как-то приходит к ней один швед, Линквист звать. И говорит: понимаешь, детка, у меня вся зарплата ушла на выпивку, а через неделю у меня следующая, так я тебе заплачу. Ну, она ему, добро, значит, пожаловать, какие проблемы? Она же их знает. Золотые ребята эти шведы... Но в любом месте попадается дерьмо, которое портит всю картину. Штучки выкидывает. Этот Линквист – то еще дерьмо. Еще такие штуки выкидывал! Пока подошла зарплата, он уже три ссуды взял.

 А в конце недели, вместо того, чтобы уплатить долг, он вернулся в Ливан. Ямима шведам говорит: скажите этому сукиному сыну, что он от меня не спрячется ни в каком Ливане, я его и там достану. Так что пусть пожалеет свой большой привет.

 А этот сукин сын, вместо того, чтобы вернуться в Нагарию и заплатить, начал гулять в Бейруте...

 Если вы знаете Рахмо из Яффо, так вы и Ямиму должны знать. Она должок-то свой не простила. Приходят к ней шведы, которые по ней с ума сходят, и она им говорит: возьмите меня в Ливан, мне там надо перехватить этого сукина сына Линквиста. Тот, кто мне поможет, получит у меня карусель за счет заведения.

 Спросите шведов, какая у нее карусель, они вам расскажут. Они только услышали про карусель, так готовы ради нее на все. Но как же взять ее в Ливан? Думали, думали – принесли ей военную форму и фуражку. Дали ей примерить. Кто ее видел – сразу говорит: ты глянь, вылитый Иди Амин! Как две капли бензина.

 Вот, значит, надела она форму. Села в машину. Поехали. И тут она говорит: притормозите, ребята, у лавки. Вышла она и возвращается с банкой меда. При чем тут мед, ее спрашивают. А она и отвечает: хороший парень этот ваш Линквист. Он заслужил сладенького.

 Пересекли границу, приезжают в лагерь УНИФИЛ. Она говорит: сделайте мне, чтоб я с этим Линквистом осталась наедине в укромном местечке. Пошли к Линквисту, говорят ему: тут какой-то черный офицер с тобой хочет поговорить. Бери джип и езжай, куда он скажет.

 Он Ямиму-то в форме не признал, и говорит ребятам: ладно. Если бы мы сейчас не были в Ливане, так я бы подумал, что мы в Уганде. Ну просто Иди тебе Амин собственной персоной.

 Садится Ямима в джип, он рядом: куда едем, господин офицер? – Прямо давай, я тебе потом скажу.

 Через пару часов возвращается Ямима в джипе.

 А где Линквист, спрашивают. А она говорит: отвезите меня обратно в Нагарию, так я вам скажу, где он.

 Приехали в Нагарию, каждый получил по карусели, по полной программе. У Ямимы слово – закон.

 Парни довольны, говорят друг другу: ну и карусель, с ума сойти!

 Да, а где же Линквист, спрашивают.

 Она смеется, достает свой мед, а там – только полбанки. Возвращайтесь, говорит, в Ливан, найдите этого сукиного сына, он вам покажет, где мед.

 Так его только на следующий день нашли, в каком-то овраге. Привязан к дереву. Совершенно голый. И весь его большой привет – в комарах, мухах и пчелах. Не спрашивайте, что эти звери с ним сделали.

 Это что, спрашивают его. Намазала медом, отвечает швед, рыдая от боли. Он упал им на руки, сознание потерял.

 Вот с тех пор ее и прозвали Иди Амин. Каждый швед, что приезжает в Израиль, знает эту историю. А тем, кто еще не знает, говорят: ты с ней осторожней, чтоб она на тебя не рассердилась. У нее ведь еще полбанки меда осталось.

 День рожденья Мошона

(Перевел Марьян Беленький)

 Кабачок Абу-Хасана пустовал, лишь присутствие наших ребят за крайним столиком спасало честь заведения. Солнце намеревалось сваливать на Бат-Ям, но пока что держалось в зените и фугачило в полную силу.

 – Слышь, открой заднюю дверь, может немного восточного ветра войдет, – сказал Сами владельцу.

 – Да где там, – говорит Абу-Хасан, – весь воздух стоит, восточный ветер сачкует.

 Но все-таки открыл дверь и припер ее ящиком с пивом. С нашего столика стал виден дворик. Одна старуха, будто на старой поблекшей картине, сидела там с расставленными ногами и проворно толкла в ступе желтую фасоль. Со двора доносился острый запах мочи.

 – Пойду вылью пиво, – смеется Сасон. Он встает из-за стола, перегруженного останками бурной трапезы и пустыми бутылками, и направляется во двор. Тут Абу-Хасан его останавливает:

 – Слушай, а кто будет за все это платить?

 – Да ладно тебе, старик, все будет тип-топ! – хлопает Сасон по плечу владельца заведения.

 – За еду я уже молчу, – шепчет ему Абу-Хасан, чтобы Сальмон не услышал, – но тут у вас было пятнадцать раз пива "Амстель", три арака и один виски "Блек энд уайт". Это же всё деньги.

 – Ай, брось, старик, что такое в наше время деньги? – смерил Сасон шалманщика порицательным взглядом и удалился во двор. Старуха подвинула ноги, чтоб дать ему пройти в вонючий туалет. Вот он возвращается оттуда, застегивая на ходу штаны, а Абу-Хасан снова за свое: за еду я, мол, не говорю, но выпивка... – Да ладно тебе, – посмеивается Сасон, – все будет о-кей, сегодня ведь день рожденья Мошона.

 – Нет, ты скажи Сальмону, – Абу-Хасан вытирает лоб серой салфеткой со стола, – еда ладно, но вот выпивка...

 Лысый мужик в майке с рекламой кока-колы – Сальмон – как ни в чем не бывало продолжает трудиться за столом над длиннющей рыбиной – локусом. Его толстые жирные пальцы разбирают колючие плавники рыбы.

 – Из всего этого можно соорудить бедуинскую скрипку, – посмеивается он про себя.

 А рядом с ним сидит Мошон – худой парень с бакенбардами и аккуратно подстриженными усиками.

 Ну, что вам сказать про Мошона? Целый месяц полиция держала его в тюрьме, а он все это время твердил: ничего, мол, не знаю, ничего не слышал, ничего не видел, что вы ко мне пристали? Ну, так в конце концов ихний прокурор сказал: ничего не попишешь, надо выпускать. Тут наш Мошон улыбается широкой улыбкой невесты и говорит ребятам в камере: большой привет, даст Бог, свидимся скоро снаружи. Ну, они его просят: кто говорит – к моей жене сходи, кто – к моему брату. Ладно, говорит Мошон, схожу, только не сегодня. Человек, мол, только из тюрьмы, так он прямо домой идет, окна, двери закрывает и до завтра ничто его не колышет... Все, конечно, улыбаются, входят в положение. Ладно, говорят, чтоб тебе было на здоровье.

 Мошон берет у надзирателя свои вещи и направляется прямехонько домой. Господи! Это сладкое слово свобода! Все кругом поет и танцует, солнце жарит вовсю. Жара жуткая. Мошон берет такси. Что такое в такой день сотня лир? Приезжает домой. Что за епт...?

 Окна закрыты ставнями, двери заперты. Где Марго? Нету. Соседи ничего не знают. Погоди, вспоминают, вроде как неделю тому она ушла – и с концами. Удивление Мошона переходит в гнев, который, в свою очередь, уступает место растерянности. Вот же сучка! Нашла время исчезнуть.

 Куда идет в таких случаях человек в Яффо? К Сальмону.

 "Ради чего я, – думает Мошон, – сидел, ради кого мучился, если не ради Сальмона?"

 Сальмон – крутой авторитет. С Сальмоном все как-нибудь уладится. Сказано – сделано. Едут они в машине Сальмона к дяде Марго на Джесси Коэн. Опупелый старик пожимает плечами: ничего, мол, не знаю. Сальмон, знающий, как разговаривать с перебздевшими стариками, отводит его в сторону. Тут старик в срочном порядке начинает вспоминать, будто Марго сказала, что у нее уже облом от мошоновских криминальных штучек, что ей надоели его побои. Вроде как она сказала, мол, если еще раз приедет полиция с обыском и заберет Мошона, так с нее хватит, и она уезжает к тете в Салоники.

 – Возьми сигарету, приятель, – базарит Сальмон Мошону, – птичка в Грецию улетела от твоих нежностей. Затянись поглубже и успокойся.

 – Да какие там нежности? – говорит Мошон. – И потом, кто же свою жену не поколачивает?

 Тут Сальмон тихо и спокойно, не нервничая, вытягивает из старика адрес тети в Салониках и телефон аптеки, над которой тетя живет.

 – Так, – Сальмон звонит ребятам, – пошли к Абу-Хасану, отметим освобождение Мошона и заодно его день рожденья. Вот такое совпадение. Ну, так это, бля, не Провидение Господне?

 Ну, пошли. Были и шашлычки, и рыба, и выпивка, и разные интересные истории, которые кроме как в Яффо нигде не услышишь...

 Двадцать восемь парню стукнуло как раз в этот день. Или не в этот – кто проверит?

 И вот, значит, сидят они за столом и берут от жизни все, что Абу-Хасан поставил на стол. Сидит грустный Мошон в рубашке веселенькой расцветки; Сальмон в майке с "кока-колой", в штанах, оставшихся от военных сборов, и в копеечных сандалиях из кожи и резины; Йосеф-грузин, которому пришлось из родного Ашкелона ехать открывать для себя Яффо; Сасон с бельмом; Сами Шкилет, который летом сдает тележки напрокат для торговцев арбузами; ну и еще пара типов, которые выпивают и закусывают втихаря безо всякого лишнего базара.

 Абу-Хасан для своих ребят постарался. Две дюжины рыбок-мазат, потом два больших локуса, каждый минимум по три кило, целая гора ребрышек, испеченных на углях, миска риса. Начали с арака. Арак потянул за собой пиво, а за пивом – виски. Абу-Хасан готовит, его тесть молча подает, время от времени бросая боязливый взгляд в сторону Сальмона.

 Сальмона красивым не назовешь, но лицо его и пугающим не выглядит. И чего его все боятся, непонятно. Сидят ребята, выпивают, закусывают, разные интересные истории вспоминают. В общем, все как у людей. Как у ашкеназов. И тут, как раз когда Абу-Хасан стал готовить чай с мятой, проезжает полицейский патруль. Машина с визгом тормозов останавливается у шалмана. Двое полицейских в машине о чем-то переговариваются.

 – За нас базар. Сейчас лейтенант Вентура будет нам яйца морочить, – выдает Сасон прогноз событий.

 И точно – двое фараонов заходят внутрь. На их рубашках расплываются пятна пота.

 – Привет, лейтенант Вентура, – говорит Сальмон.

 – Хорошо сидите, ребята, я смотрю, – говорит лысый лейтенант Вентура.

 – Садитесь, перехватите чего-нибудь с нами, – тихо и спокойно говорит Сальмон.

 Лейтенант внимательно оглядывает пирующих:

 – Тут все птички знакомые, – говорит, – Сальмон, Мошон, Сасон, Сами. А этот товарищ кто?

 Все взгляды устремляются на Йоси-грузина, который с сукинсыновской ухмылкой сжался в комок на своем стуле.

 – Это наш товарищ, из Ашкелона, – успокаивает Сальмон.

 – Хорошее место Ашкелон, – кивает Вентура, – сухо там летом, море – просто класс. Слышал я, там фальшивые удостоверения личности раздают. У вашего товарища есть удостоверение?

 – Дай ему свою ксиву, – говорит Сальмон Йоси. Йоси вынимает помятое, потертое синее удостоверение. Лейтенант берет, внимательно сличает фотку со скрючившимся оригиналом.

 {Граждане Израиля – как евреи, так и арабы, – имеют удостоверения синего цвета, арабы Иудеи, Самарии и Газы – оранжевые}

 – Ладно, – говорит лейтенант, – гуляйте пока. Глядите только, чтоб у вас стол не обломился под тяжестью бутылок.

 И кладет удостоверение меж тарелок.

 – А мы тут день рожденья Мошона справляем, – говорит Сальмон.

 – Да что ты говоришь? – поднимает лейтенант рыжие брови. – Сколько же ему стукнуло?

 – Двадцать восемь.

 – Большой мальчик уже.

 Тут тесть приносит чай с мятой. Лейтенант оборачивается в сторону кухни:

 – Все в порядке, Абу-Хасан? Ребята не обижают?

 – С чего бы это им меня обижать?

 – Действительно, – посмеивается лейтенант, – хорошие ребята. Один в одного.

 Полиция удаляется, и Сальмон начинает с шумом прихлебывать чай, сплевывая листья мяты.

 – Схожу-ка еще раз отолью пива, – говорит Сасон.

 – Доконали меня эти горячительные напитки, – говорит Мошон Сальмону, – спать хочу – помираю.

 – Ладно, – говорит Сальмон, – пошли звякнем в Грецию.

 Идут к стойке бара. Сальмон отставляет в сторону тарелки с шакшукой и оливками.

 {Шакшука: народная арабская еда – тушеная яичница с помидорами и зеленью}

 – Дай-ка сюда телефон, – говорит он Абу-Хасану.

 Тот вытаскивает из-под стойки телефон:

 – У вас местный разговор? – Ага, местный. Салоники, – утешает его Сальмон.

 – Салоники – это Греция, – дыхание Абу-Хасана становится шумным и тяжелым, – с этого телефона за границу не звонят, – безнадежно пытается он отбиться.

 – Ничего, не звонили, теперь будем, – миролюбиво заявляет Сальмон.

 – Это же уйма денег!

 – А что, мы тебе разве не заплатим? – Сальмон глядит на него долгим взглядом, вначале нахмурившись, а затем – улыбнувшись.

 – Ну ладно, еду я не считаю, но выпивка... пятнадцать "Амстелей", три арака...

 – Ну, звони давай! – кричит Сальмон Мошону.

 Мошон отряхивается от расслабленной дремы, подходит, хватает трубку. Алло, алло! Быстро так лопочет чего-то греческого, свободной рукой жестикулирует по-ихнему, орет, волнуется. Кладет трубку на стойку. Сил у него больше нету говорить – показывает жестом, чтоб дали сигарету. Сасон вынимает пачку. Зять Абу-Хасана тут же с зажженной спичкой на цырлах шестерит. Сам хозяин заведения кладет серую салфетку на стойку, закуривает.

 – Ну чего там?

 – Пошли звать тетку.

 Все молчат.

 – Эй, ребята, – взрывается Абу-Хасан, – это ж каждая минута – может, сто лир!

 – Да ладно тебе, – ласково успокаивает его Сальмон, – что такое сегодня сотня лир?

 – Алло, алло! – орет в трубку Мошон.

 Тут старуха со двора приходит с кастрюлей толченой фасоли, быстро лопочет что-то Абу-Хасану по-арабски.

 – Тихо, старая! – осаживает ее Сальмон, – с Грецией говорим!

 На сморщенном лице старухи появляется удивление:

 – С Грецией?! Ить далеко! Как слышно-то?

 – Твое какое дело? – набрасывается на нее разозленный Абу-Хасан.

 – Слышно, как из Тель-Авива, – спокойно говорит Сальмон.

 Снова Мошон лопочет по-ихнему. Затем замолкает и оглядывает всех умирающим взглядом.

 – Нету тети, – говорит он в отчаянии. – Куда пошла – не знают, когда вернется – не знают.

 – А про Марго ты спрашивал? – волнуется Сальмон.

 – Там вообще не знают, кто это – Марго.

 Абу-Хасан звонит на почту, выясняет тариф с Грецией.

 – Да ладно тебе суетиться, – говорит Сальмон, – счет за телефон мне отдашь.

 Абу-Хасан глубоко вздыхает, и во вздохе его слышится отчаяние.

 Ребята возвращаются к столу.

 – Так жарко никогда еще не было, – констатирует Сами.

 – Пусть еще пива принесут, – говорит Сальмон.

 Мошон в своем кресле как мешок распростерся.

 – Хреново, – говорит Мошон, – когда ночью просыпаешься и понимаешь, что ты один и никого нет рядом, а кровь в теле как оркестр играет, и ты просто с ума сходишь, и готов от злости грызть железные прутья кровати. Плохо, когда хреново. А хуже всего, когда посреди ночи...

 Мошон вдруг начал икать и крупные слезы выкатились из его глаз, да так и остались на щеках...

 – Что с тобой? – спрашивает Сальмон.

 Мошон склоняет голову, и из его горла вырываются сдавленные вздохи пополам с икотой.

 – Бедняжка, – хлопает его по плечу Сами, – видать, арак не пошел.

 Мошон продолжает икать рыдая и рыдать икая.

 – Что вы хотите? – говорит Сасон, – человек целый месяц провел взаперти, дом его закрыт, а птичка улетела к тете в Грецию. Таки плохо!

 – Ну, ладно, – утешает его Сальмон, – птичка твоя улетела, но разве других мало? Подыщем тебе кого-нибудь.

 – Вот, скажем, румынка, как ее... Шошана, – предлагает Сасон.

 – Да не приведи Господь, – парирует Сальмон, – человеку в день рожденья положен товар получше. Как насчет Розетты?

 Тут Сами издает львиный рык.

 – Ну, чего? – недовольно спрашивает Сальмон.

 – Розетта? Такая толстая – в такую жару?

 – Вот-вот! Это как раз то, что нужно человеку после месячного воздержания, – отвечает Сальмон, – давай поищем ее.

 А Абу-Хасан занимает круговую оборону у входа и чего-то шепчет Сальмону.

 – Ты что, боишься, что мы не заплатим? – сурово глядит на него Сальмон.

 На лице владельца шалмана появляется гримаса плача. Лоб его покрывается крупными каплями пота.

 – Я уже не говорю о еде, но выпивка, телефон...

 Сами с грузином поднимают Мошона со стула и тащат к машине. Сальмон сурово глядит на Абу-Хасана:

 – Так сколько мы тебе должны?

 – Ну, только для вас, – мнется кабатчик, – только то, что мне стоило, без всякой прибыли...

 – Ну, рожай уже!

 – Пятьсот лир, значит, пиво, ну еще арак, виски, еще сто семьдесят, а содовую и колу я вообще не считаю...

 – Да ладно тебе выебываться, – вскипает Сальмон, – считай все как есть, вместе с едой.

 Абу-Хасан внимательно глядит на Сальмона – шутит тот или нет, может, какую ловушку подстраивает. А на улице тем временем ребята впихивают икающе-рыдающего Мошона в машину, чтоб тот продолжал получать от жизни удовольствие. Икания и рыдания усиливаются.

 – Волнуется человек, – объясняет грузин, – целый месяц в тюрьме, так теперь еще квартира заперта и птичка улетела. Тут заикаешь.

 – Ладно, – говорит Сасон, – поехали, Розетта ждет. Все будет о-кей, если не будет хреново.

 – Ну, в общем, кругом-бегом тысяча шестьсот получается, – выдавливает из себя Абу-Хасан, и дыхание его замирает.

 – Тысяча шестьсот? – сурово переспрашивает Сальмон. – Ты хорошо посчитал?

 - Ну, это с едой. Ты же сказал посчитать всю закуску, ну, я и посчитал. Это без моего навара, только цена продуктов, – чуть ли не рыдает Абу-Хасан. – Нет, если вы считаете, что много, так срежьте, сколько сочтете нужным.

 Абу-Хасан смущенно замолкает. Смотрит по сторонам, как бы ища спасения.

 – Тебе наличными или чеком? – сурово спрашивает Сальмон. – Сейчас или, может, вечером?

 – Э-э, сейчас лучше... и наличными, – заикается Абу-Хасан. Выглядит он усталым и разбитым. Снаружи раздается громкое икание с рыданием. Сальмон протягивает Сами ключи от машины.

 – Где Розетта живет, знаешь? Ну, поехали!

 Абу-Хасан стоит у входа в заведение белый как мел, ни жив ни мертв. Все влезают в машину, только Сальмон пока снаружи. Вдруг, будто что-то вспомнив, он резким движением сует руку в карман и выбрасывает свой огромный кулак в сторону Абу Хасана. В кулаке зажаты купюры.

 – Ну, сколько здесь есть, – договорились?

 Абу-Хасан стоит, не в силах вымолвить ни слова.

 – Ну?! Да или нет?!

 Абу-Хасан с трудом заставляет себя кивнуть.

 – Ну, считай, – велит Сальмон.

 Наступила тишина. Даже именинник перестал икать. Абу-Хасан неуверенно протягивает руку к вытянутому кулаку Сальмона, медленно вынимает из него деньги.

 – Считай, считай, человек ждет. Ему срочно надо к Розетте.

 – Две тысячи, – шепчет Абу Хасан. – Я сказал – тысяча шестьсот.

 – Ладно, так пусть и за телефон будет, – милостиво изрекает Сальмон. – Купишь что-нибудь своему ребенку и старухе.

 Абу-Хасан замирает как вкопанный, только пальцы его как бы сами по себе перебирают бумажки.

 Сальмон направляется к машине. Абу-Хасан, словно проснувшись, бросается открывать ему дверцу.

 – Давай, – говорит Сальмон водителю, – жми к Розетте. Все ж таки день рожденья у человека.

 Как ребята поехали за Марго

(Перевел Марьян Беленький)

 Ну что вам сказать? Марго-таки согласилась вернуться домой. Восемь месяцев просидела у тети в Салониках, пока не приехал Алькоби из Франкфурта и сказал:

 – Если ты не вернешься в Яффо, то Мошону кранты. Он же ни на какую бабу, кроме тебя, и смотреть не может.

 Вы, конечно, помните, как Мошон вышел из тюрьмы и его птичка улетела. Птичка-то улетела, а друзья остались. Взяли его, отвезли к Шошане, чтоб мотор прогреть. Ведь месяц за решеткой, это вам не шуточки. Выходит Мошон от Шошаны, ребята спрашивают: ну, завелся мотор?

 – Да где там, – говорит Мошон, – без Марго ничего не будет.

 Ходил как в трауре – не пил, не ел, не спал, не разговаривал. Такие дела.

 – Что же делать? – говорит Сальмон, – пропадает человек, просто сердце разрывается. Может, к Розетте его сводить? Она мертвого на ноги поставит.

 – Она его больше на два размера, – говорит Сасон.

 Ну, словом, взяли его к Розетте.

 Выходит он оттуда; ребята уже стоят: ну, завелся мотор?

 Да где там?! Марго ему подавай, и все тут.

 Написали ребята Марго письмо – так, мол, и так, извелся человек, не ест, не спит, ходит по улицам как пьяный, худеет на глазах, килограммы с него прямо на мостовую падают.

 Одно письмо. Второе. Хоть бы хны. Позвонили Алькоби во Франкфурт:

 – Ты знаешь, где Салоники? – спрашивают его.

 – Дык! Три пальца вниз от Франкфурта.

 – Так поезжай туда, – говорит Сальмон, – и уладь дело с Марго.

 А когда Сальмон чего говорит, то люди это обычно выполняют. А кто не выполняет, об этом мы говорить не будем...

 В общем, Алькоби дело уладил. Дает телеграмму: "Четверг 11 утра встречайте товар вашем аэропорту".

 В девять утра ребята уже садятся в "мерс-600" Сальмона. Сасон впереди, рядом с шефом, Охайон и Хаим Вышибала – сзади. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль" и едут себе. Небо – как черное покрывало. Господь дает сумасшедший душ, никого не спрашивая, плюс поп-оркестр грома и молнии.

 – Может, подзаправимся? – говорит Охайон.

 – Так под завязку ж, – отвечает Сальмон.

 – Не, я в смысле людей.

 – Неплохая идея, – соглашается Сальмон и поворачивает машину к этому, как его... ну, перед Ехудом. Останавливается у шалманчика Хазбона Овадьи. Кто-то успевает заметить "мерседес" Сальмона, пускается бежать. Французик... ну, у которого киоск напротив Овадьи, одним движением захлопывает железные ставни и в один прыжок оказывается на противоположной стороне улицы. Оба стоят по стойке смирно у двери заведения, только что не честь отдают. Ребята заходят, а там уже знают, кто пожаловал. За несколькими столиками для карт уже игроков не хватает. Народ подглядывает из кухни. А те, кто за столиками остался, уже не играют. И не разговаривают. Только страх у них в глазах говорит... Такие дела. Хазбон выходит из кухни.

 – Какие гости! – восклицает он, а что он в это время думает, одному Богу известно. – Садитесь, гости дорогие! Что принести?

 – Да так, ничего особенного, – говорит Сальмон, – разве какую бутылочку. Октан девяносто четыре.

 На столе у ребят появляется арак. С других столов смотрят как завороженные. Им же интересно, чего вдруг яффские приперлись. Хазбон дрожащей рукой разливает за счет заведения, мол, за здоровье присутствующих.

 Затем шалманщик наклоняется прямо к уху Сальмона:

 – Есть проблемы?

 – Чего вдруг ты спрашиваешь?

 – Я скажу чего, – суетится Хазбон, – мы всего как неделю закончили ремонт. Уйма бабок пошла на материалы, ну и работа тоже.

 – Не будет у вас проблем, – заверяет Сальмон, – мы сюда завернули только чтоб подогреться на дорожку.

 Не успели ребята выпить, тут майор Бен-Дадон является собственной персоной. В гражданском.

 – Еще арак с водой не смешался, а кто-то уже подшустрил мусорам стукнуть, – ворчит Сальмон.

 Майор закуривает. Спокойно так затягивается. Выпускает дым носом. Хорошо все, тихо. Как в боевике перед дракой. Тишина кругом.

 – Привет, яффские, – тихо говорит майор.

 – Доброе утро, господин майор Бен-Дадон, – интеллигентно отвечает Сальмон как ни в чем ни бывало.

 – Чего это в Яффо так рано встают?

 – Не спит и не дремлет страж Израиля, – отвечает Сальмон, – выпейте с нами, господин Закон.

 – Вы сюда по работе? – игнорирует господин Закон культурное приглашение.

 – Да не приведи Господь, ну какие у нас тут дела? Погреться заехали.

 – Так никаких дел, значит?

 – Мое слово, – уверяет Сальмон.

 – Сколько вы здесь будете?

 – Вот как дождь кончится, так и поедем.

 – А вы машину к зиме приготовили? – с облегчением смеется майор.

 – Еще летом!

 – Тормоза в порядке? – у майора большой камень с души свалился.

 – Да все о-кей, подфарники, все как надо. Меня на таком не подловишь.

 – Ладно, Сальмон. Если бы в нашей стране все соблюдали закон так, как ты, так уже и полиция была б не нужна.

 – Да не дай Бог, что ж это мы вас будем заработка лишать? – парирует Сальмон.

 Тут господин Закон говорит "шалом" и уходит. Ребята встают, Сальмон достает пригоршню лир.

 – Нет, нет, все – за счет заведения! – энергично протестует Хазбон. – Да чтоб все мое заведение сгорело дотла, если я у вас возьму хоть грош!

 Никто, разумеется, не хочет столь печального развития событий. Ребята влезают в "мерс" и видят в зеркале, как Царфати возвращается к своему киоску, поднимает железные шторы. Те двое, что убежали, возвращаются в заведение Хазбона продолжать игру в карты.

 Ребята отъезжают. Магнитофон играет "Караван-патруль".

 – Эта песня – ну прямо мед на сердце, – говорит Охайон.

 – Вон уже видны дома Ехуда, – перебивает Сасон, – а вон тот, с красной крышей – дом Шимона.

 – Ну, как можно, – спрашивает Охайон, – проехать мимо Шимона и не передать ему привет?

 Но все понимают, что дело не в привете, а в гремучей смеси. Ну, эту смесь без названия Шимон делает из арака, апельсиновых корок и сливового ликера, с добавлением корицы и имбиря. Делаете глоток – и в животе у вас прямо-таки взрыв.

 – В самом деле, чего бы не подогреться у Шимона? – с этими словами Сальмон заворачивает по известному адресу.

 – А если к самолету опоздаем? – протестует Мошон слабым измученным голосом.

 – Да где там! – утешает его Сальмон. – Когда это у нас самолет не опоздывал на пару часов?

 – Минимум на три! – подтверждает Охайон.

 Словом, о чем разговор? Останавливаются ребята прямо у дома Шимона, Сальмон нажимает на специальную кнопку, и звонок играет "Мост через реку Квай". Шимон открывает окно, смотрит, бежит вниз, открывает.

 – Какая честь! – ликует он. – Заходите, гости дорогие!

 Ребята заходят.

 – Какжена, как дети?

 – Что слышно у вас в Яффо? Чайку выпьете с дорожки?

 – Чай – это для больных, – отсекает Охайон.

 – А здоровые, – продолжает Сасон, – выпьют из бутылочки без этикетки.

 – А, так вам что-нибудь из тяжелой артиллерии? – смеется Шимон, и тут же на столе появляется та самая, без этикетки.

 – Жаль, только сейчас снял с огня очередную порцию, – разливает Шимон, – дальнобойная, с добавкой спирта и грушевого ликера. Лишь через два часа будет готово.

 – Если нас никакая сволочь по дороге не остановит, – обещает Сальмон, – так мы из аэропорта к тебе заедем и попробуем.

 – Клянусь мамой, – говорит Шимон.

 Если Шимон клянется мамой, то вы должны этому верить. Ну, а если нет – тем хуже для вас.

 Закончилась вся тяжелая артиллерия. Пацаны возвращаются к "мерсу", включают магнитофон, слушают "Караван-патруль" и едут себе дальше.

 – Ну просто отпадная музыка, – говорит Охайон.

 – Меня прямо так танцевать тянет, – говорит Хаим Вышибала.

 Базар-вокзал, приезжают в аэропорт.

 – Ждите меня здесь, я щас, – говорит Сальмон. Возвращается с тремя грузовыми тележками и тремя фуражками грузчиков:

 – Надевайте, – говорит, – и за мной.

 Входят в таможню. А Марго уже там, и на глазах у нее во-от такие слезы.

 – Ты где был? – спрашивает она Мошона. – Я уже полчаса здесь стою, прямо не знаю, что делать.

 – Дела, дела, – отвечает Сальмон, – ну, теперь давайте, целуйтесь.

 Мошон тут же и руки в ход пустил.

 – Погоди, Мошон, – кричит Сальмон, – ты же еще не дома! Все туристы смотрят. Позор на всю страну. Где твои чемоданы, Марго?

 – А – вот. Один мой, а второй дал Алькоби, сказал, что это на дорожные расходы, я даже не знаю, что там.

 – Ладно, – говорит Сальмон, – ставь оба на тележку, там разберемся. А если таможенник спросит, что там, скажешь, что там два телевизора, 10 магнитофонов, три фэна и пару кило золота.

 Марго глядит на него непонимающе.

 – Вот как я тебе сказал, – повторяет Сальмон, – так ему и скажи.

 Пошли.

 – Что у вас тут, кроме личных вещей? – спрашивает таможенник.

 – Телевизоры, магнитофоны, пару кило золота, – послушно говорит Марго.

 Таможенник посмеивается: – У вас, госпожа, хорошее настроение? Проходите, не задерживайте.

 Снаружи Сальмон получает обратно тележки и фуражки и уходит. Возвращается.

 А тем временем Мошон берет Марго в руки. Целует ее как машина, которая впихивает пробки в бутылки.

 – Эй, ты ее задушишь! – кричит на него Сальмон.

 – Восемь месяцев! – вздыхает Мошон, и вздохи его рвут сердце.

 – Ну, так не сдохнешь! Ждал восемь месяцев, подождешь еще восемь минут.

 Пацаны влезают в "мерс". Едут.

 – Давай быстрее, епт..., – умоляет Мошон.

 – А что? Что-то случилось? – спрашивает Сальмон.

 – Восемь месяцев...

 – Ничего, подождешь.

 – Поставь "Караван-патруль", – говорит Охайон, – я просто с ума схожу от этой музыки.

 Ставят.

 – Какая мелодия! – стонет Охайон. – У меня внутри просто все тает, как масло на солнце.

 А вдали уже показались дома Ехуда.

 – Сальмон, – говорит Сасон, – не забудь, что мы обещали Шимону.

 – Что обещали? – спрашивает Сальмон.

 – Что заедем попробовать новый напиток.

 – Не дай Бог! – визжит Мошон. – Мне домой надо, срочно!

 – Что, горит? – спрашивает Сальмон.

 – Горит! У меня внутри горит.

 – Ничего, подождешь.

 – Восемь месяцев, восемь месяцев! – завывает Мошон.

 – Спешка – от дьявола, – постановляет Сальмон, – заедем на минутку, пропустим по рюмочке новенького...

 А вот и Ехуд. Хата Шимона. Музыкальный гудок. Открывается окно. В окне голова Шимона. Какие гости! Открывает. Входят в салон.

 – Попейте чай с мятой, свеженькая с огорода.

 – Чай – для больных, – вскипает Охайон, – а что, суперорудие еще не остыло?

 – Остыло, о чем разговор, но упаси вас Бог пить на пустой желудок. Сначала что-нибудь на столик поставим.

 – Да на фиг! Домой! – требует Мошон, но на его страдания никто внимания не обращает.

 Садятся, стало быть, за столик. Ничего особенного. Так. Вареное, жареное, тушеное, запеченное, фаршированное, маринованное, соленое. Пару кусочков барашка с рисом. И тут приносит Шимон бутылочку суперорудия. Каждый глоток – удар землетрясения. Пьют за здоровье Марго, которая в конце концов возвратилась к Мошону. За здоровье жены Шимона, которая накрыла столик. За здоровье Шимона, которые придумывает такие орудия, которые ни в одном магазине не достанешь даже за тысячу. Не забыли выпить и за здоровье Алькоби, который специально поехал из Франкфурта в Салоники, чтобы отправить Марго самолетом. Вот что значит хороший товарищ. А тут и бутылочка кончилась. Шимон тут же другую тащит.

 – Все, с меня хватит, – говорит Мошон, – еще рюмка, и я выхожу из игры.

 – Постыдись, Мошон, будь же мужчиной! – говорят ему.

 Приканчивают и вторую. Говорят: привет, большое спасибо.

 – С превеликим нашим удовольствием, – говорит Шимон, – будете в наших краях – заходите.

 Мошон встает. Пытается идти. Падает на стул.

 – Ну, – говорит, – в ногах у меня перекур.

 Хаим Вышибала берет Мошона, как какой-нибудь пакетик, и направляется с ним к машине. Магнитофон играет "Караван-патруль". Все отбивают ритм. Даже Марго, которая всю дорогу молчала, начала отбивать ладонью ритм и петь. А тут Сасон говорит:

 – Кажись, полбутылки арака забыли у Хазбона. Это его обидит.

 – Ну, так заедем к нему, – говорит Охайон.

 – Не надо! – скулит Мошон.

 – А что? – спрашивает Сальмон.

 – Домой, домой, – молит Мошон.

 – А что, горит? – спрашивает Салмон.

 – Восемь месяцев! Восемь месяцев! У меня там все переполнено!

 – Спешка – от дьявола, – постановляет Сальмон как ни в чем ни бывало и поворачивает назад.

 Останавливаются у кафе Хазбона. Малыш Царфати уже опускает ставни заведения. Двое стоящих на тротуаре видят "мерседес" Сальмона и быстро уходят. Яффские заходят внутрь. Те, кто сидят там, внутри, за картами, прекращают играть. Все молчат. Только страх говорит сам за себя. Хазбон выходит из кухни. Какие гости! Хазбон глубоко вздыхает.

 – А что, Хазбон, там каких-то полбутылки арака с утра осталось? – спрашивает Сальмон.

 – Таких важных гостей полбутылкой не встречают, – говорит Хазбон и несет новую, – были проблемы, ребята?

 – А с чего это тебя интересует? – спрашивает Сальмон.

 – Так мы только вчера закончили обои клеить, – говорит Хазбон с выражением сожаления и опасения.

 – Не бери в голову, – говорит Сальмон, – мы только выпьем за здоровье Марго. Ну, еще за Мошона. И за Шимона, который не с нами, и за Хазбона, который как раз здесь.

 И тут открывается дверь, и кто же это? А не кто иной как сам майор Бен-Дадон.

 – Еще и рюмочку первую не допили, и тут уже мне звонят, – кривит рожу Сальмон.

 – Снова решили птички на наше дерево сесть, – начинает майор Бен-Дадон, – что-то сегодня особенное случилось, а, яффские?

 – Да не приведи Господь, – уверенно отвечает Сальмон, – мы только приехали прикончить бутылочку, что с утра осталась.

 – И все?

 – Век свободы не видать!

 И пацаны садятся в машину и едут дальше. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль". Отбивают ритм чем придется по чему придется. Тут видят шалманчик "Кипарис", и Хаим Вышибала базарит:

 – А чего бы не взять по паре молоденьких шашлычков?

 – С коньячком неплохо пойдут, – соглашается Сальмон.

 – Я больше не могу, не могу, – хрипит Мошон, погруженный по уши в объятия Марго.

 – Что не могу? – удивляется Сальмон.

 – Восемь месяцев...

 – Ничего, подождешь еще пару минут. И запомни, кореш: спешка никогда к добру не приводит.

 Останавливаются у "Кипариса", и видят, как двое посетителей узнают прибывших, кладут вилки и легкими шагами сваливают на задний двор, стараясь держаться тише воды, ниже травы. Доки, владелец заведения, бросается вытирать руки, становится у входа и приговаривает:

 – Какие гости! Ах, какие гости!

 Затем он кричит Хасану:

 – Клади новые угли, разводи большой огонь.

 Потом Якову-официанту:

 – Расстели новую скатерть, возьми в шкафу из самых наиновейших!

 Потом своему сыну:

 – Беги домой, возьми мисочку тхины и питы свежие, которые после обеда привезли.

 Потом гостям:

 – Входите, гости дорогие, есть пиво "Туборг" и, может, арака из Рамле?

 – Нет, только по шашлычку на брата и по рюмочке коньяка, – говорит Сальмон, – мы спешим.

 – А куда вам спешить? Cпешка – от дьявола, – говорит Доки.

 – Госпожа Мошона только что прибыла из-за границы, – говорит Сальмон, – восемь месяцев, человек иссох весь, так вот мы и спешим.

 – Да, это действительно большой праздник, – соглашается Доки, – ради такого дела мы коньяк французский достанем.

 Слово за слово, бутылка опустела.

 – Чтоб у моих врагов пустые бутылки на столе стояли, – говорит Доки и тащит следующую – французский, настоящий.

 – Давай, Мошон, за все хорошее! – говорят ему.

 Но Мошон уже удержать рюмку не может.

 В пять часов вечера встают ребята из-за стола. Только Мошон остается сидеть.

 – Ноги, – говорит он, заикаясь, – не ходят.

 Хаим Вышибала берет его под руку, как пакет, и тащит в машину.

 – Стыд и позор! – говорит Сальмон. – Восемь месяцев мужик был на сухом пайке, а теперь, когда птичка уже в руках, так он выпал из игры.

 – Домой... домой, – бормочет Мошон с закрытыми глазами.

 – А что это у нас Мошон не поет? – спрашивает Сальмон.

 – Отрубился мужик, – объясняет Сасон, – от долгого ожидания.

 – Надо разбудить, – говорит Сальмон, – восемь месяцев на сухом пайке, а теперь, в последнюю минуту, заснуть?

 – Может остановиться на Ха-Тикве, влить в него несколько доз кофе? – предлагает Хаим.

 Останавливаются у Тайманца на Ха-Тикве. Объясняют ему сложившуюся ситуацию. Он понимающе кивает и приносит чашечку кофе – полкило кофе на полстакана воды:

 – Это великана Голиафа из могилы поднимет.

 Но Мошон не просыпается.

 – Может, этот кофе на него по дороге подействует, – говорит Сальмон. – Ладно, поехали.

 Поехали. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль", отбивают ритм. А вот уже и Яффо показался, а наш мужчина дремлет на руках своей возлюбленной. Приезжают. Говорить не о чем. Хаим берет Мошона под мышку и тащит его в дом, к постели. Его раздевают, ставят под душ, может, от холодной воды оклемается – Сальмон велел.

 Мошон дрожит от холодной воды. Открывает глаза. Его тащат в спальню.

 – Чтоб он нас всех не опозорил, – дышит Сальмон все еще дрожащему Мошону в затылок.

 Закрывают дверь.

 Ребята сидят в салоне. Открывают бутылку. Зажигают сигареты. Все молчат. Хотят услышать, как там дела. Но ничего не слышно.

 – Марго! – зовет Сальмон.

 – Чего? – слышится голос за дверью.

 – У вас там все в порядке?

 – Да все нормально. Он спит как ребенок.

 – Стыд и срам! – Сальмон обхватывает голову руками.

Слово покойника

(Перевел Александр Крюков)

Кто не знает киоска Джамили в Яффо. Это классное заведение работает до раннего утра. Просыпается человек посреди ночи и охота ему курнуть, а пачка пуста, что он будет делать? Да нет проблем – натягивает штаны и идет к Джамили. Просыпается человек посреди ночи – во рту сухо, организм требует холодненького пивка. Да нет проблем – бегом к Джамили. Пиво "Амстель", пиво "О'кей", какое угодно. Там и еда, и газеты, и тетрадки детишкам для школы, и жель для волос мужчине, и книги о сексе на арабском и на болгарском {в те годы евреи из Болгарии составляли значительную часть населения Яффо}, – просто назови язык, который тебе нужен.

 Идет крутая игра в карты, возникает спор, и нужна новая колода, чтобы никто не заподозрил, что карты меченые. Бегом к Джамили, у него есть и карты, и "Житанс" {известная марка французских сигарет}.

А если вдруг потянет посмотреть на голых красоток на песочке у моря или просто лежащих на траве и кушающих виноград, так что при этом все их прелести наружу, – у Джамили полно таких журналов, да еще в два раза дешевле, чем в Тель-Авиве. Летом Джамили угощает клиентов арбузами, зимой Джамили готовит горячий маалаби {разновидность восточного пудинга} с корицей и соком розы, а посыпает лакомство стружкой настоящего кокоса. Чай у Джамили с мятой, которая прямо из сада, кофе с кардамоном, и все – друзья Джамили.

Откуда у Джамили этот киоск? Каждый раз рассказывают новую историю. Некогда говорили, что он ограбил почтовое отделение и там ему попались алмазы, на эти деньги он и купил киоск. После уверяли, что ему перепало наследство от тети его жены, но потом сообразили, что это маловероятно, ведь он был еще холост, когда купил заведение. И вот несколько недель назад мы услышали последнюю версию. Сам Джамили рассказал.

Мы пришли к нему в заведение с Салмоном, а Салмон, где бы ни появился, он везде в почете. Только Джамили завидел его, сразу бросился протирать стол, а его "Милости просим!" можно было слышать на другом конце улицы.

– Садитесь, садитесь, – пригласил он, – разрезать вам арбуз?

– Подходит, – соглашается Салмон.

Джамили расстилает большую белую скатерть, разрезает арбуз, отрезает большой кусок брынзы, кладет зеленый перчик, ставит на стол тарелку с "битыми" оливками {перед засолкой и маринованием оливки бьют деревянным молотком, положив их на гладкий камень} и бутылку арака.

 "Еще минутку, – говорит хозяин заведения, – и я разогрею для вас лаваш с луком".

 Так – везде, куда приходит Салмон, – ему оказывают большой почет.

 После того, как Джамили поставил разогреваться лаваш, Салмон сказал:

– Сегодня ты расскажешь моему другу, откуда у тебя этот киоск.

– А нужно ли? – скривил Джамили физиономию. – Зачем вытаскивать скорпионов из-под камня?

– Джамили, все скорпионы сдохли! – говорит Салмон. – Давай, выпей с нами арака и выкладывай историю.

– Салмон, ей-Богу, ты же знаешь, я никогда не распространяюсь на эту тему.

– Я знаю, – отвечает Салмон, – но сегодня ты расскажешь.

– Хорошо, – вздыхает Джамили, – только из уважения к тебе.

Итак, однажды утром, когда я в больнице вез тележку с пациентом, пришел адвокат и спросил, кто здесь Джамили.

– Джамили! – перебивает его Салмон. – Не надо засорять рассказ ерундой, но и не упускай главного! Расскажи-ка все с самого начала. Что ты делал в больнице, и почему к тебе пришел адвокат?

– Хорошо, – отвечает Джамили, – только из уважения к тебе я расскажу все с самого начала. Это было лет двадцать восемь назад. Я тогда еще был санитаром больницы в Яффо. Готовлю больных, доставляю их в операционную, а потом жду, когда с ними закончат. Если пациент жив, везу его обратно в отделение. А если отдал Богу душу, прикрепляю бирку на большой палец ноги и везу в морг, что на заднем дворе, прошу его передать привет на небеса и запираю дверь. А открываю только когда приезжает машина, чтобы забрать труп в погребальную контору.

Однажды резали какого-то старика. И кто-то ошибся, может, врач, а может, я, кто знает. Как бы там ни было, я нацепил старику бирку на палец и повез на тележке во двор. Ты ж понимаешь, из трех оперированных двое отдавали концы, и только один выживал. Дело было двадцать восемь лет назад, это потом врачи кое-чему научились, набрались опыта. И на трех оперированных теперь приходится уже двое выживших. Только один отправляется в морг.

…Так вот, может, уже по привычке я и повез старика сразу в морг. Поверь мне, не специально... Возьми кусочек брынзы, она хорошо идет с арбузом. Как тебе оливки? Я покупаю их у одного старика в Дженине. Каждый сезон три большие банки...

Итак, где мы остановились? Примерно в полдень приезжает перевозка забирать покойников. Их было где-то двое или трое. Я открываю дверь морга, включаю свет, и тут раздается: "Ой! Ой!"

Уже три года я работал в больнице, но еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в холодильнике разговаривал, поверь мне, уж эти-то умеют молчать. Ну, подумал, что мне послышалось, может, просто кто-то разговаривает на улице. Но как только ребята из похоронки опустили носилки, чтобы взять свой товар, как  снова звучит: "Ой! Ой!"… Тебе добавить немного воды в арак? Закуси огурчиком, очень вкусно…

Итак, где мы остановились? Ага, услышали "Ой! Ой!.." Водитель похоронной машины отпрыгнул назад и говорит своему помощнику: "Мертвецы заговорили! Мертвецы заговорили!" Забросили они носилки в кузов, сели в машину и понеслись, как от дьявола. Я же вошел внутрь и ищу, откуда доносится голос. И что я вижу? Лежит старик с биркой на пальце, которого я привез сюда утром, и один глаз у него открыт. Вдруг этот дед спрашивает: "Эй!.. Есть здесь кто-нибудь?"

Я подхожу к нему и осторожно спрашиваю:

– Э-э-э, да вы не умерли?

А он мне:

– Я умираю... от жажды. В горле пересохло.

– Послушайте, – говорю я ему тогда, – мне, конечно, не трудно дать вам воды, но вы ведь умерли, как же вы будете пить?

– Я умер? – удивляется он. – Но я совсем не чувствую себя мертвым.

– Это нормальное явление, – говорю я, – когда человеку отрезают ногу, потом еще год ему кажется, что она у него болит. То же самое, когда умирают: около года вам будет казаться, что вы живы, но не переживайте, постепенно это пройдет.

– Вай! Вай! – говорит старик. - А это точно, что я умер?

– На сто процентов, – отвечаю я. – Посмотрите, у вас есть и официальный документ на пальце ноги.

Покойник с трудом поднимает голову и подтверждает:

– В самом деле, там бирка. Скажите, а я не могу пожить еще немного? У меня остались кое-какие неотложные дела, потом я готов и умереть. Мне уже семьдесят пять, но, может, вы сделаете мне одолжение и снимете бирку. Может, дадите мне возможность закончить дела.

– Я думаю, – прерывает себя Джамили, – лаваш с луком уже горячий. Принести еще пива?

– Сначала закончи рассказ, – настаивает Салмон.

– Хорошо, тогда продолжим. Я говорю старику: "Послушайте, мне несложно сделать вам маленькое одолжение, но если кто-нибудь в больнице узнает, что я снял с пальца покойника бирку и отвез его обратно в отделение, то я попаду под суд, и меня уволят".

– Никто не узнает, – отвечает старик, – и вы не пожалеете: если поможете мне, я включу вас в свое завещание.

– Да на что мне ваше завещание, – говорю я, – просто дайте мне слово покойника, что никто не узнает, что я забрал вас из морга.

Он дал мне слово. Я положил его на каталку и окружным путем, чтобы никто не увидел, снова привез его в отделение. Где-то через неделю старик был уже на ногах. Перед тем, как выписаться, он мне сказал:

– Теперь ты мне как сын, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

– Пустяки, – сказал я ему, – мне доставляет большую радость делать добро людям. Только не забудьте: даже вашей жене не рассказывайте, что случилось.

– Будь уверен на все сто, – сказал он, – я же дал тебе слово покойника, разве нет?

И он ушел. Я уже и забыл обо всем этом, как спустя год в больницу приходит некий человек и спрашивает, где найти Джамили. Ему показали на меня. И вот он мне говорит:

– Я адвокат Самуэля Самуэля. Он лежал в вашей больнице. Где-то год назад.

Я ответил, что не помню такого. А он продолжает:

– Это тот старик, которому делали операцию, а вы, в свою очередь, о нем особо позаботились.

И тут я вспомнил о том старике:

– У него все в порядке?

– Он умер, – сказал мне адвокат.

– Операция? – поинтересовался я.

– Нет, в одночасье, – ответил он, – легкая смерть, без боли.

– Пусть сжалится над ним Всевышний! Он был очень милым человеком, – говорю я. – Когда его похороны? Я, может быть, приду.

– Они состоялись еще месяц назад, – объясняет адвокат, – но вчера мы вскрыли его завещание. Он вписал туда и вас, завещал вам немного наличных, а также свой киоск, что рядом с улицей Шив'им. Зайдите ко мне в контору, оформим документы… – Разрезать еще арбуз? Припасен у меня один, прямо со льда. Это нечто! Я уже несу...

Первая брачная ночь

(Перевел Александр Крюков)

– Я выросла среди яффского дерьма. Всю свою жизнь вижу лишь дома с разваливающимися стенами и протекающими крышами, хожу по улицам, залитым помоями. Но я знаю, что однажды придет мой принц и заберет меня отсюда. – Так частенько говорила Роза Озров, а все из вежливости кивали головами и соглашались: "Дай-то Бог!"

– Однажды он появится, мой принц, вот увидите. И у нас будет хупа, как положено. А первую брачную ночь мы проведем в самой шикарной гостинице города, – так говорила Роза Озров, стоя в дверях своего дома, со стен которого осыпалась штукатурка, балконы покривились, а смрадные запахи жарки и мочи разносились из него по всей округе.

Все снисходительно ухмылялись, не зная, действительно ли сама Роза верит в свою заветную мечту. А когда все сидели, разговаривая о проблемах этой дерьмовой жизни, Роза Озров улыбалась сама себе и тихо говорила: "Все это закончится, когда появится мой принц, высокий мужчина, с глазами красивыми, как море". Снисходительно ухмылявшимся слушателям она повторяла: "Вы еще увидите".

Смех смехом, но однажды принц действительно появился. Пусть он был не на белом коне, а приехал дневным поездом из Хайфы и до Яффо добрался на автобусе 42-го маршрута. Принц не был высок, а глаза его не напоминали море. Он оказался совсем низким, зато у него были туфли на очень высоких каблуках, поэтому он вообще-то казался низким, но не так уж чтобы очень. Он не был блондином, потому что волос на голове у него не было вообще. И брился он не так уж тщательно, к тому же только один раз в неделю.

Верно, не принц, но мужчина.

Кто-то рассказал, что этот маленький из Хайфы что-то напортачил там у себя в городе, поэтому был вынужден приехать немного проветриться в Яффо. И когда он прогуливался у нас по улицам, его глаза всегда настороженно рыскали по сторонам, словно выискивая признаки опасности и тревоги, а короткие ноги всегда были напряжены и готовы унести их обладателя от неизвестных преследователей.

И вот однажды он встретил Розу Озров, которая тоже не была первой принцессой в Яффо. Встретил, и его сердце учащенно забилось.

– Ну и вкус у этих, в Хайфе, – пренебрежительно сказал кое-кто из яффских и пожал плечами. Другие, более смышленые, глубокомысленно изрекли: "Каждой кастрюле – своя крышка".

А хайфская крышка совершенно втюрилась в яффскую кастрюлю.

Поначалу он появлялся только по вечерам: посмотрит направо-налево, не следит ли кто за ним, а потом посвистит Розе в окно. Когда та высовывала голову, он приглашал ее сходить с ним куда-нибудь. Роза ответила:

– Смотри, дорогой, не знаю, как там у вас в Хайфе – никогда там не была, но у нас в Яффо, когда мужчина приходит пригласить девушку куда-нибудь, он приносит ей несколько цветочков.

– Ну, совсем дурочка с катушек съехала, – говорили соседи, – больше она его ни в жизнь не увидит.

Однако на следующий день он пришел, да еще с дорогим букетом в прозрачном целлофане. Что тут скажешь: хайфская крышка запала на яффскую кастрюлю.

Когда они возвращались вечерами с прогулки по городу и немножко целовались на лестничной площадке, этот хайфский, на больших каблуках, обычно пытался внедриться к Розе в комнату. Что тут поделаешь – хайфские тоже иногда заводятся.

Но Роза отвечала:

– Смотри, парень, уж не знаю, как там у вас, но у нас так запросто к девушке в комнату не вламываются.

– Совсем сбрендила эта Роза, – заговорили все кругом, – первый раз в жизни попался мужик, который ее захотел, и посмотрите, как она его выпроваживает. Все – завтра она его не увидит.

Однако на следующий день маленький из Хайфы на высоких каблуках, как ни в чем не бывало, вновь на посту, словно Роза и не выставляла его за порог не солоно хлебавши.

Так прошло и две, и три недели. От любви и нереализованного желания маленький хайфский мужчина стал еще меньше. Однажды вечером, когда на лестничной площадке он в очередной раз предпринимает усилия, чтобы внедриться в комнату Розы, а она стойко отражает все его поползновения, хайфский и говорит:

– Да что с тобой такое?

А она отвечает:

– Здесь тебе не Хайфа, дружок. У нас девушка пустит парня к себе в комнату, только если у него серьезные намерения.

– Поверь, у меня серьезные намерения.

– Тогда докажи!

– Ну, а если устроим хупу, все будет в порядке?

– На сто процентов, – отвечает Роза, – но не знаю, как это у вас в Хайфе. У нас в Яффо хупу на раз-два не делают. Сначала находят зал с оркестром, потом приглашают родственников и друзей. Помимо этого нанимают одного фотографа – специалиста по розовым фотографиям в белом тумане, и второго, чтобы снял хупу и танцы на кинокамеру.

– Ладно, нет проблем, – вздыхает мужчина и предпринимает очередную попытку внедриться к Розе, но она-то будет побольше него размера на полтора, поэтому легко отбивает натиск и добавляет:

– Да еще заказывают автомобиль, украшенный цветами и воздушными шариками, чтобы под вечер поехать в парк Чарльза Клора фотографироваться на фоне садящегося солнца, моря и чаек {неширокий парк, расположенный вдоль прибрежной полосы между Тель-Авивом и Яффо}.

– Да конечно, конечно! – пыхтит маленький из Хайфы, пытаясь затолкать Розу в ее комнату. Однако та непоколебима и гнет свое:

– Да, и еще у нас на первую брачную ночь снимают номер в самой лучшей гостинице Тель-Авива…

– "Хилтон", "Шератон" – все, что хочешь, – бормочет вконец возбужденный житель Хайфы, пробиваясь в желанном направлении, а Роза отбивается и продолжает:

– …Номер-люкс, а не комнатку, и там должно ждать шампанское в ведерке со льдом.

– Конечно, французское, – сопит мужчина и напирает из последних сил, но крепкая Роза уверенно держит оборону:

– И чтобы завтрак – в постель, как в кино…

– И обед! – тяжело дышит хайфский, словно заморенный конь, который тянет повозку по глубокому песку, и... вдруг Роза сдается.

Вы удивитесь, но все, что маленький из Хайфы пообещал, он выполнил: пошли к раввину и написали ктубу {брачный контракт}, заказали такси с цветами и шариками. Жениху купили бежевый костюм и белую сорочку с рюшами, невесте – подвенечное платье с фатой. Под вечер поехали в парк Чарльза Клора, где фотографировались на фоне моря и чаек. А совсем вечером состоялась роскошная свадьба с оркестром и киносъемкой, ужином с четырьмя первыми блюдами, двумя мясными, а также фламбированным десертом {кулинарный изыск: блюдо, поданное на стол, обливают спиртом и поджигают}.

 Когда гости разошлись, молодожены поехали на своем цветочно-шариковом такси в самую новую гостиницу на улице Ха-Яркон и поднялись в лифте на последний этаж. И тут, когда маленький на высоких каблуках уже было открыл дверь люкса, Роза ему и говорит:

– Подожди минутку, милый. Всю жизнь я мечтала, что муж внесет меня в спальню на руках, как в кино.

– Да нет проблем, – отвечает маленький из Хайфы, подхватывает молодую жену на руки и ногой распахивает дверь номера. Таким образом они добираются до спальни и что же там видят?

На брачной постели сидят трое хайфских братанов, прибывших разобраться со своим маленьким корешем, который что-то напортачил в родном городе, да и скрылся с глаз долой.

Наша Роза, у которой голова работает как надо, все сразу поняла и говорит гостям:

– Послушайте, мы сегодня поженились, дайте нам провести ночь, приходите утром. Это ведь самый большой грех – лишать женщину первой брачной ночи.

Тогда один из хайфских, по имени Чико, отвечает:

– Уважаемая, нам очень не хочется портить тебе брачную ночь, но после двух месяцев, что мы разыскивали этого маленького засранца, мы не можем позволить ему снова улизнуть от нас.

– Всю свою жизнь, – продолжает Роза, – всю свою жизнь я мечтала об этой ночи, – чтобы в гостинице, чтобы шампанское в ведерке со льдом… Всю жизнь я молча хлебала дерьмо ради этой ночи. Сначала все идет хорошо – такси с шариками, фотографии в парке Чарльза Клора, зал с оркестром, фламбированный десерт. А в конце, когда уже видишь шампанское в ведерке со льдом, мечта рушится. Что поделаешь, такова моя судьба… Вы заберете его, и я останусь одна. Одна с новой ночной сорочкой, которую купила для себя, и с пижамой цвета корицы, которую купила для него, – настоящий шелк, стоит, как костюм. Забирайте его и уходите, а я уж останусь одна и выброшусь из окна. Это пятнадцатый этаж, я умру сразу, не мучаясь.

Один из троицы, худой и высокий, с увлажнившимися глазами, говорит:

– Чико, ей-Богу, мы что – не евреи? Как мы можем лишать ее мечты?! Может, оставим их на ночь?

Второй, невысокий, в черной шляпе, соглашается:

– Да-а, жалко ее. Разве она виновата в том, что этот сделал нам?

Чико, один из самых крутых парней в Хайфе, задумчиво закуривает, заметно, что и он в некотором смятении.

– Тэйиб, – говорит он, наконец. – Иди в ванную, надевай свою новую сорочку.

Когда Роза возвращается, он говорит:

– А теперь доставай пижаму, купленную для мужа.

Роза открывает сумку и дает ему пижаму цвета корицы, которая обошлась ей дороже костюма. Чико рассматривает пижаму, потом смотрит на невысокого в черной шляпе:

– Э-э, Амсалем, а пижама-то точно твоего размера. Примерь, а?

Амсалем с опаской смотрит на Чико, а тот усмехается и продолжает:

– Разве не ты сказал, что тебе ее жалко, что нужно для нее что-нибудь сделать. Говорить ты большой мастер, но иногда нужно и на самом деле кое-что делать. Мы не можем оставить здесь этого дерьмака, он сбежит у нас прямо из-под носа. Однако и женщину мы не хотим лишать мечты, это ведь ее ночь. Пусть получит, что заслужила: мужчину в пижаме цвета корицы, шампанское на льду. А завтра утром оденешься, сядешь в поезд и вернешься в Хайфу.

И вот Амсалем идет в ванную и возвращается в шелковой пижаме.

– Шляпу-то сними, – говорит ему Чико, ухмыляясь, – это ведь брачная ночь, а не кладбище. Теперь открывай шампанское и начинайте веселиться, а мы пошли. Увидимся завтра в Хайфе.

Роза утирает слезы, и на ее лице проглядывает первая улыбка. Амсалем откручивает проволоку с пробки на бутылке. А Чико берет маленького мужа на высоких каблуках за плечо, крепко сжимает его и предупреждает:

– А ты сейчас тихо идешь с нами, причем все время улыбаешься. Попытаешься выкинуть трюк, я тебе шею сверну.

Уже выходя из номера, Чико оглядывается на Розу и произносит:

– Спокойной ночи и чтобы все прошло по-кайфу.

А она смеется ему в ответ:

– Слушай, я ни разу в жизни не была в Хайфе, но теперь вижу, что люди там как раз очень неплохие.

Как Марко перестал быть лунатиком

(Перевел Александр Крюков)

  Лунатизм? Страшная штука. Лунатик – это человек, который с закрытыми глазами встает посреди ночи, выходит из дома, разгуливает по крышам домов, ходит по карнизу на пятом этаже – и все это не осознавая, что с ним происходит. Когда на небе полная луна, она все это и проделывает с лунатиком – выводит его из дома, а потом возвращает назад. Все в Яффо знают: самое опасное – это разбудить лунатика, когда при свете луны он идет с закрытыми глазами.

Некогда жил в Яффо один сапожник, звали его Хаим Бишбаш, и он, бедняга, был лунатиком. И вот однажды ночью, в середине лета, в середине месяца, лунный свет вынудил его погулять по крышам. Хаим Бишбаш с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками вышел из своей квартиры, поднялся на крышу и пошел по карнизу. С карниза он спустился на столб электроосвещения и пошел по проводам в сторону Часовой башни. Если ты разбудишь лунатика в таком состоянии – погубишь его. А дашь ему догулять, не окликнув, он благополучно вернется домой, в свою постель. Это нужно знать.

Но вот Шломо Хизма, тот, у которого был киоск возле Часовой башни, этого не знал. Как-то поздно вечером закрывает он свой киоск и собирается идти домой. Вдруг он видит у себя над головой сапожника Хаима Бишбаша, что идет по проводам, словно по набережной вдоль моря. Шломо Хизма ничего не знал о лунатиках. Знал бы – держал свой рот закрытым и позволил бы сапожнику закончить свою прогулку. Но вместо этого он перепугался и закричал: "Бишбаш, псих такой! Что ты там делаешь на проводах посреди ночи?!"

От этого крика сапожник пробудился, а как только открыл глаза – потерял равновесие, грохнулся на землю и испустил дух.

С тех пор любой в Яффо знает: если видишь лунатика – держи рот закрытым, дай ему завершить свою прогулку без проблем.

Никто не знает, как и почему начинается этот лунатизм. Это не с рождения и не наследственное, и не зависит от физиологии.

Возьмите, к примеру, Марко. Совершенно здоровый человек. Никаких комплексов. Глаза излучают жизнерадостность, телом упитанный. Ни разу не был у стоматолога. Уже с утра у него отличный аппетит, и целый день парень радуется жизни.

Но вот однажды приходит жена Марко к Большому Салмону страшно перепуганная.

– Что у тебя стряслось? – спрашивает Салмон.

– Марко!.. – произносит женщина.

– Марко – что? – не понимает Салмон.

– Ох, лучше бы не знать… – продолжает женщина.

– Ну, если не расскажешь, так и не узнаем, – говорит Салмон.

– Лунатик… – начинает плакать женщина.

– Кто лунатик? – спрашивает Салмон.

– Ох, лучше бы не знать… – повторяет женщина.

– Так и не узнаем никогда, если не расскажешь… – говорит Салмон.

– Лунатик! – восклицает женщина и начинает рвать волосы у себя на голове. – Марко – лунатик!

– Чего это вдруг? – удивлен Салмон.

– Не знаю, чего это вдруг, – отвечает женщина, – но вот уже раза три я видела, как он встает посреди ночи и прямо в пижаме уходит – глаза закрыты, руки вытянуты вперед, – а потом через час возвращается. Когда увидела его таким в первый раз, хотела закричать: "Господи, Марко! Куда это ты направляешься посреди ночи?" Но сразу вспомнила того сапожника, Хаима Бишбаша, как свалился он на землю после того, как его разбудили.

– Ну, и что же было потом? – спрашивает Салмон.

– Вернувшись, – продолжает женщина, – он как ни в чем не бывало лег в постель. Утром я его спрашиваю: "У тебя все в порядке?" А он отвечает: "А чего это должно быть не в порядке?" Тогда я его спрашиваю: "Как спал ночью?" – "Как обычно, – отвечает он. – Только вот постоянно снились сны о том, как я гуляю". Ничего я ему больше не сказала. Позвала только свою мать, чтобы она немного пожила у нас и посмотрела – действительно ли Марко встает по ночам или это я свихнулась.

Дней десять все было нормально. "Это тебе моча в голову вступила, – говорит мне мать. – Когда человек очень устал, снятся ему всякие сны". И собиралась она уже возвращаться домой, но я ее упросила побыть у нас еще два-три дня. Она согласилась.

В ту же ночь Марко опять встал. Когда он вышел на балкон, я тут же разбудила мать: "Иди, посмотри, это мне-то моча в голову вступила?!" Мы с ней стояли у окна и смотрели, как Марко поднимается на крышу. "Не дай Бог тебе сейчас произнести хоть слово, – говорю я матери. – Марко – лунатик. Дашь ему спокойно погулять, он вернется целым и невредимым. Такая это болезнь".

И действительно, через час Марко вернулся. Он вошел с лестничной площадки обычным образом – с открытыми глазами, как человек, возвращающийся с работы. Однако как только Марко вошел в комнату – а мы стоим прямо перед ним – он тут же закрыл глаза, вытянул руки вперед, двинулся медленно-медленно, прошел мимо моей матери, словно ее нет, и вернулся в кровать. А минут через десять уже захрапел…

Утром встал в отличном настроении, побрился, напевая, плотно и с удовольствием позавтракал. Мы в него всматриваемся, пытаемся обнаружить симптомы болезни – ничего не находим. Моя мать у него спрашивает: "Ну, Марко, как спал сегодня ночью?" – "Что значит "как спал?" – отвечает он. – Как лань во дворце царя Соломона".

– И вот теперь я спрашиваю тебя, Салмон, что же будет? Или мне пойти в "Купат холим" за помощью?

– Ступай, – говорит ей Салмон, – и никому ничего не рассказывай. А когда ночью Марко встанет и пойдет на крышу, сразу позвони Сасону, что живет в доме напротив.

Прошло около недели. Как-то одной душной ночью по чистому безоблачному небу роскошная луна совершала свой путь между звездами. Какая это была луна! Желтая и полная, словно желток внутри гусиного яйца. Это была ночь лунатиков. Она вынуждала их подняться из постели и отправиться гулять по электрическим проводам. И действительно, вдруг жена Марко слышит, что он тихонько встает. Женщина усаживается на кровати – ей кажется, что муж смотрит на нее. Но это только кажется, потому что в следующее мгновенье он закрывает глаза, вытягивает руки вперед и направляется на балкон. С балкона, словно кот, он взбирается на крышу дома. Женщина бросается к телефону – слава Богу! – Сасон дома. "Скорей, – говорит она, – лунатик только что отправился в свой путь".

Пока Марко идет по крыше, Сасон успевает подняться наверх и затаиться на лестничной площадке. Он действительно видит Марко в пижаме, идущего по крыше.

На следующий день утром, сидя за столиком у киоска Джамили и потягивая пиво, Сасон рассказывает нам сквозь смех:

– Ну и плут же этот Марко! Он такой же лунатик, как я – курица Асмодея. Он всего лишь пройдоха из пройдох, не заслуживающий доброго слова. В первую минуту, когда увидел его, идущим по крыше с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками, я здорово перепугался. Однако на лестничной площадке он естественным образом опустил руки, открыл глаза и начал спускаться как ни в чем не бывало! Спустился на второй этаж и постучал в дверь. В чью дверь? В дверь квартиры вдовы, что работает в обувном магазине.

– Да не может быть! – воскликнули мы.

– Век воли не видать, – отвечает Сасон.

– Ну, и что же дальше? – спрашиваем мы.

– Постучал в дверь, она спросила: "Кто там?" Он говорит: "Это я, Марко". Она сняла цепочку с двери, приоткрыла ее и спрашивает: "Что ты принес мне, а, Марко?" Он отвечает: "Большой подарок, который тебе очень нравится".

– Вот так, – резюмирует Сасон. – Затем я поднялся на крышу и успел выкурить полпачки сигарет, пока Марко вручал вдове свой большой подарок. Услышав, что он возвращается, я встал посреди крыши, закрыл глаза, вытянул руки перед собой и потихоньку двинулся вперед. Ну, лунатик в натуре! Видели бы вы, как этот прохиндей сдрейфил, когда я таким манером пошел на него. Тут я его прихватываю, и вы понимаете, за какую часть его анатомии… Он у меня в руках почти лишился чувств.

– Да ну?! – не верим мы.

– Слово даю, братаны, – отвечает нам Сасон. – Потом я его спрашиваю: "Эх, Марко, Марко, и где это ты был, а?"

– По делам, – отвечает мне он.

– По делам у вдовы, а? – спрашиваю я его.

– А разве это не благое дело – утешить вдову? – спрашивает он.

– Это на сто процентов благое дело, – говорю я ему, – и за это, когда ты подойдешь к райскому саду, Владыка мира лично откроет перед тобой его врата и скажет: "Добро пожаловать, уважаемый из праведников, входи к нам, праведник!" Однако почему одновременно нужно так пугать собственную жену? С сегодняшнего дня, если захочешь совершить благое дело, иди любой дорогой, но только не по крыше, договорились?

В тот же день Салмон посылает жене Марко маленькую белую таблетку от головной боли. Сасон передает женщине эту таблетку и говорит:

– Добавь ее в субботнее блюдо, которое ты готовишь для Марко. Он съест и излечится от своей болезни.

– Как это может быть? – спрашивает женщина. – Мне говорили, что не существует в мире лекарства от лунатизма.

– Это правильно, ни у кого нет такого лекарства, но у Салмона есть все.

Женщина добавила таблетку в субботнее блюдо, и действительно, с тех пор Марко прекратил вставать лунными ночами и подниматься на крышу…

– Вот это да, – признала жена Марко в разговоре с Сасоном, – ваш Большой Салмон разбирается не только в людях. Он и в медицине понимает. Вы только посмотрите, как одной маленькой таблеткой он излечил моего Марко от лунатизма.

Почему Хачура не запирает дом на ключ

(Перевел Александр Крюков)

Поздно-поздно вечером, когда в кафе у Грека обсудили уже абсолютно всё и говорить больше просто не о чем, заходит разговор о старой Хачуре, и в очередной раз спрашивают: «Скажите, откуда у этой старухи деньги, а?»

И действительно, откуда?

Хачура старая, наверное, ей лет восемьдесят. Не работает, мужа нет, нет детей, которые бы ее содержали, и тем не менее, когда кто-нибудь попадает в трудное положение и ему нужно стрельнуть несколько тысчонок {до денежной реформы 1981 года в ходу были купюры очень крупных номиналов} до конца месяца, Хачура его выручит. А когда у кого-нибудь свадьба или бар-мицва, кто дарит самый роскошный подарок? Старая Хачура. А когда кого-нибудь из нашего квартала провожают в последний путь, не дай нам Б-г, кто приносит на могилу самый большой и самый красивый букет? Старая Хачура. У нее уже нет зубов, чтобы съесть что-нибудь вкусное, и она вся исхудала, чтобы покупать новую одежду, но деньги на подарки у нее есть всегда.

Всякие ходят рассказы, откуда у нее деньги. Есть одна история, как некогда, лет двадцать назад, братва вломилась в банк на Иерусалимском бульваре {центральная улица Яффо, пересекающая город с севера на юг}, ну и постреляла немного на улице, чтобы народ разбежался. Прохожие действительно сдрейфили, залезли под столики уличных кафе, попрятались в подъездах домов, в общем, кто куда. Хачура сиганула, словно кошка, в кузов грузовичка, стоявшего возле банка, и притаилась там, дрожа. А не знала старая, что попала-то как раз в машину бандитов, куда они и бросили мешок с бабками, когда выбежали из банка. Потом они запрыгнули в кабину и понеслись как угорелые, и тут дорогу им перегородила повозка с арбузами. И пока они крыли возницу («Ты… такой-сякой… Быстро убирай свою такую-сякую телегу, пока мы тебя не тра-та-та...»), а он отвечал им: «Да кто вы сами такие, тра-та-та…» – а они ему: «Быстро отодвинь свою тра-та-та повозку, пока мы тебе не тра-та-та…» – а он им: «А пошли вы в тра-та-та... видал я вас в тра-та-та…» – и пока они вытаскивали «узи», чтобы дать очередь над ухом у лошади, и она так рванула на тротуар, что арбузы полетели во все стороны…

Так вот, пока они там разбирались, старая Хачура успела сбросить мешок с деньгами на тротуар и выбраться из кузова. А когда пикап унесся, она подняла мешок, проворчав: «Как же гадко ругаются эти негодяи», и направилась к ближайшей автобусной остановке, чтобы вернуться домой.

Это старая история, а есть и посвежее. Однажды, когда в стране избрали очередного президента, старая Хачура купила его портрет в позолоченной раме и собиралась повесить себе на стену. Хотела забить гвоздь, бац – а в стене и дыра. Хачура засунула в нее руку и вытащила тяжелуюкоробку, которую, видно, спрятал еще прежний хозяин-араб. Открыла крышку – Б-г ты мой! – а коробка полна золотых монет, драгоценностей и бумажных денег, всего на два или три миллиона лир. С того времени, как только ей нужны деньги, подходит старая к стене, снимает портрет президента («Извините, ваше превосходительство», – бормочет она при этом), достает из коробки несколько монет, какой-нибудь рубинчик и пару купюр – и нет проблем.

Как только этот рассказ разошелся по Яффо, начали лихие люди пытать счастья. Стоит Хачуре ненадолго уйти куда из своего маленького дома, забираются к ней лихоимцы, простукивают стены, сдвигают мебель, роются в шкафу, даже вскрывают плитку на полу, – так вскружили всем голову рассказы о богатстве Хачуры. Когда всё это ей надоело, Хачура отправилась в кафе Грека, встала у стола, за которым сидел Большой Салмон со своей компанией, и начала плакать.

– Не могу больше, – жаловалась Хачура, – всё переломано, стены пробиты, пол вскрыт. Каждый раз, когда возвращаюсь вечером домой, кто-то выбегает из моего двора. Скажите мне вы – что делать?

– Да ничего особенного, – говорит ей Салмон, – наклонись, я скажу тебе на ухо.

Наклонилась Хачура, а тот что-то ей и нашептал.

– Да благословит тебя Аллах! – благодарит его старая и уходит.

Спустя дня два она берет маленький чемоданчик, запирает дверь дома и прощается с соседями: «Что б вы мне были здоровы, а я на недельку-другую отправляюсь погостить к сестре в Тверию». Затем идет на остановку 42-го автобуса и едет на Центральный автовокзал. Крутится где-то целый день, а вечером, чтобы ее никто не видел, незаметно возвращается и поднимается в квартиру Сасона, который уже сидит на балконе вместе с Салмоном. Этот балкон как раз выходит во двор, где стоит маленький дом Хачуры. Сидишь наверху и всё внизу видишь. Так они тихонько сидят в темноте, грызут орешки, пьют кофе и посматривают – что же произойдет.

Сидят час, полтора, видят – кто-то начинает нарезать круги вокруг домика Хачуры. Сасон перегибается через перила, чтобы лучше разглядеть, и говорит: «Это сын Абрама-возчика». Вскоре мальчишка тихонько свистит кому-то в темноту, и кто же появляется? Сам Абрам-возчик. Папаша и сынок подходят к окну кухни, и младший, встав старшему на плечи, забирается внутрь через форточку. Изнутри открывает входную дверь и родитель заходит.

– Ах, он, паршивец, – вздыхает старая Хачура. – Когда у этого сопляка была бар-мицва, я спросила у его папаши: что мальчишке подарить? «Скрипку, – говорит этот обормот, – скрипку, чтобы он играл своему отцу по вечерам, когда усталый и раздраженный своей работой и лошадью я возвращаюсь домой». Ну, купила я скрипку – не новую, но в хорошем состоянии. И вот, вместо того чтобы играть и слушать музыку по вечерам, эти двое отправляются бомбить квартиры. О-хо-хо! Да чтоб они треснули!

Полчаса пробыли Абрам-возчик и его сын в доме Хачуры – простукивали стены, двигали мебель, вскрывали пол. Потом мальчишка тихонько выходит во двор, смотрит направо, смотрит налево и говорит отцу: «Ну, пойдем».

Отец и сын, забрав свои инструменты, уходят со двора.

– Скажи, Салмон, – спрашивает Хачура, – вы вот так дадите им уйти после того, как они изуродовали мне стены и пол в доме?

– Сиди себе тихо, – отвечает ей тот. – Все счеты сведем в конце.

Они продолжают сидеть на балконе, грызут орешки, пьют кофе. По прошествии часа во двор въезжает пикап. Из него выходят двое, идут к двери домика и начинают возиться с замком.

– Один – это Бахубута, – говорит Хачура, – второго я не знаю.

– Это его приятель, – добавляет Сасон.

Приятели тем временем входят в дом. Включив фонарик, начинают двигать мебель, простукивать стены в комнате, потом переходят в ванную. Трудятся без роздыху.

– Они разобьют мне ванну, – начинает кипятиться Хачура.

– Расслабься, – говорит ей Большой Салмон, – пусть рушат всё, что хотят. Там что у тебя – новая ванна?

– Да какая она новая, – смеется Хачура. – Осталась еще от прежних хозяев – арабов, только для стирки и годится.

Спустя час в домике наступает тишина. Двое выходят во двор и отряхивают одежду от пыли.

– Чертова старуха! – ругается Бахубута и плюет себе под ноги.

Приятели подходят к пикапу и ставят ящик с инструментами в кузов.

– Вы дадите им вот так уйти? – спрашивает Хачура.

– Расслабься ты, – отвечает ей Салмон, – сведем счеты в конце.

Еще час сидят они на лоджии в темноте и видят: во двор входит еще кто-то.

– Поверить не могу!.. – едва сдерживается от смеха Сасон. – Это же господин Гершон, а у него обувной магазин, да к тому же он староста синагоги.

– Может, зашел помолиться, – тихонько посмеивается и Большой Салмон.

Полчаса провел господин Гершон в домике Хачуры. Светил фонариком, простукивал стены. Потом выходит наружу, плюет себе под ноги и говорит:

– Да пошла она… эта старуха!..

– Вы и ему дадите так просто уйти? – спрашивает Хачура.

– Позже с ним разберемся, – отвечает Салмон.

Жена Сасона ставит новую тарелку с орешками, наливает свежего кофе, приносит теплые бурекас. Не успели съесть бурекас, как во двор заходят еще двое, мужчина и женщина.

– Ого, поверить не могу! – тихо восклицает Сасон. – Это же отец и мать маленького Жожо.

Мать Жожо толкает дверь дома Хачуры и говорит мужу:

– Давай заходи, дверь-то не заперта.

С балкона видно, как они светят фонариком в доме, но очень скоро выходят во двор.

– Болван ты, – говорит мать маленького Жожо мужу, – говорила ведь я тебе: «Пойдем вечером», а ты свое: «Дождемся середины ночи». Пока ты ждал, здесь уже побывали.

– Ну и ну, – отвечает тот, – да это воровской квартал, пойдем домой.

– И этим вы дадите уйти просто так? – тихо спрашивает Хачура.

– Потом разберемся, – отвечает Большой Салмон.

Утром Салмон и Сасон отправляются на блошиный рынок. На углу улицы сидит Абрам-возчик, греется себе на солнышке, покуривает и смотрит на мух, что забираются его лошади под хвост.

– Свободен? – спрашивает его Салмон.

– Для Большого Салмона я всегда свободен, – отвечает тот и бросает окурок на тротуар.

– Есть для тебя большая работа, – говорит Салмон, – нужно привезти кубометр белого песка, полкуба щебня, пять мешков цемента, двадцать квадратных метров отличной керамической плитки.

– Всё это забираем в магазине Моргенштейна? – спрашивает возчик.

– Да мне всё равно где, – отвечает Большой, – главное, чтобы всё было уже сегодня.

– Так вы еще не оплатили?

– Ты всё это оплатишь, дорогой, и доставишь во двор старой Хачуры.

– Я что-то не понимаю… – бормочет Абрам.

– А ты подумай хорошенько, и всё сообразишь, – говорит Салмон и поворачивается уходить.

– Сасон, ради Б-га!... – пытается взывать к тому возчик.

– Чтобы все материалы были на месте сегодня до пяти вечера, понял? – отвечает Сасон. – И смотри не опоздай, а то в последнее время по Яффо пошла какая-то странная эпидемия: лошади мрут, повозки сгорают… В такие времена возчикам нужно быть осторожными.

Бахубуту нашли в обувном ряду – он играл в карты с рыбаком Абу Саидом. Увидев Салмона и Сасона, оба сразу встали со своих стульев:

– Добро пожаловать, уважаемые!

– Как дела, Бахубута? – спрашивает Сасон.

– Да всё по кайфу, – отвечает тот.

– Мы искали тебя вчера ночью, но никто не знал, где ты.

– Мы были на вечерушке в Ор-Ехуда {городок к юго-востоку от Тель-Авива}. А что вы меня искали?

– У тебя ведь есть кореш, у которого большой пикап, верно?

– Точно.

– Сможешь кое-что перевезти для нас? Тут недалеко.

– Да с нашим удовольствием.

– Знаешь магазин Моргенштейна?

– А, стройматериалы, сантехника, керамика? Конечно, знаю.

– Так вот поедете туда, – говорит Сасон, – и купите голубую итальянскую ванну, только чтоб была первого сорта. Еще прикупите двадцать квадратных метров керамической плитки того же цвета, что и ванна. Да не забудьте всякие хромированные трубы, краны и мыльницы. Погрузите всё это в пикап и привезете во двор старой Хачуры. Этой ночью кто-то разнес ей всю ванную комнату…

– Я что-то не понимаю… – начинает Бахубута.

– Да всё ты «по кайфу» понимаешь, – осаживает его Салмон. – В Яффо ведь всё по понятиям, не так, что ли? Развалил ванную, значит, должен без лишних слов сразу всё восстановить.

– Уважаемый Салмон, – плаксиво начинает Бахубута, – вы ведь знаете, сколько сегодня стоит итальянская ванна.

– А почему я должен это знать? – говорит Большой Салмон. – Короче: времени у вас – до пяти вечера, чтобы всё было во дворе у Хачуры.

– А мой тебе совет, – добавляет Сасон, – побыстрее двигай задницей, потому что по Яффо пошла странная эпидемия: что-то очень часто стали гореть пикапы, а водителям и их приятелям ломают кости. Так что нужно беречь себя…

– Какие люди, какая честь! – суетливо вскакивает господин Гершон, когда в его обувной магазин заходят Большой Салмон и Сасон.

– Мы искали тебя вчера ночью, ты был срочно нужен, – начинает Салмон. – Звонили тебе домой без четверти три ночи, но никто не ответил.

– Ночью?.. – напрягается господин Гершон. – А, свадьба… Да, верно… Мы с женой уезжали. Понимаете, двоюродная сестра жены, та, что живет в Хадере {город на севере Израиля, расположен на прибрежной равнине}, не такая уж молодая, наконец-то вышла замуж. Ох и отплясывала же эта старая развалина с молодыми…

– Что, и в три ночи всё еще танцевали? – удивляется Салмон.

– Да только в полвторого начались танцы, а потом, пока вернулись домой… Чем я могу вам сейчас помочь?

– Слушай сюда, – говорит ему Большой, – ты староста синагоги, так, и всего несколько месяцев назад закончили ремонтировать ее здание. Сделали всё отлично, поэтому ты немного разбираешься в ремонте. Так вот, мы хотим, чтобы ты организовал ремонт одного дома – нашел бригаду, которая сделает всё: переложит трубы, поправит стены, ну и покраска, конечно.

– Да без проблем, – говорит господин Гершон. – Наймем бригаду Мизрахи, они работают очень аккуратно. Берут немного дороговато, зато качество отличное.

– Нас цена не касается, – говорит ему Салмон. – Это твоя проблема. Итак, направь их в дом старой Хачуры.

– Я что-то не понимаю…

– Брось, – усмехается Сасон. – Всё-то ты прекрасно понимаешь.

– Послушай, господин Гершон, – продолжает Большой, – вчера, когда в середине ночи вы вернулись из Хадеры со свадьбы этой… Ну, кто выходил замуж?..

– Двоюродная сестра моей жены, – упавшим голосом произносит тот, – ее зовут Брайне.

– Так вот, когда вы вернулись со свадьбы этой Брайне, а там вы, конечно, крепко приняли водки или еще чего такого, я точно не знаю, что пьют ашкеназы на своих свадьбах. И вместо того, чтобы пойти домой, вы, разумеется по ошибке, попали в дом Хачуры. Вошли, немного похозяйничали, вышли, ну, понятное дело, ведь были под градусом. Короче, чтобы не делать из этого большую проблему, ты оплачиваешь рабочих. Стройматериалы – за наш счет.

– Да где же я возьму столько денег? – начинает канючить господин Гершон. – Вы знаете, сколько берет этот пройдоха Мизрахи за один рабочий день своей бригады?

– Я полагаюсь на тебя, – говорит ему Салмон, – ведь недавно сделали основательный ремонт синагоги. Были большие пожертвования, к тому же муниципалитет и министерство по делам религий дали средства, поэтому, насколько я тебя знаю, кое-что должно было у тебя остаться…

Господин Гершон медленно краснеет.

– А если ты считаешь, что мы неправы, – подхватывает Сасон, – мы навестим уважаемого ребе и расскажем ему всю историю. Как он решит – так и будет.

– Не дай Б-г! – подскакивает на месте господин Гершон. – Зачем же по такому пустяку беспокоить уважаемого ребе?!

– Тогда чтоб утром в воскресенье {первый день рабочей недели в Израиле} бригада Мизрахи была во дворе старой Хачуры, – заканчивает Сасон. – По рукам?

– Постараюсь, – вздыхает господин Гершон.

– Смотри, если в воскресенье утром мы придем к Хачуре, а рабочих не будет, мы звоним ребе, чтобы поинтересоваться, знает ли он, что…

– Да оставьте уже ребе в покое! – Гершон вытирает вспотевшее лицо. – Рабочие будут там уже в шесть утра.

– Ты посмотри, кто к нам пришел! – кричит своей жене отец маленького Жожо, открыв дверь. А стоит там не кто иной, как Большой Салмон и Сасон. Из кухни, вытирая руки, выходит жена хозяина дома и восклицает:

– Какая честь, какая честь!

Не проходит и двух минут, как накрыт стол: напитки, медовый пирог с кунжутом и коробка рахат-лукума.

– Дело обстоит так, – говорит Салмон. – Утром в воскресенье начинается большой ремонт в маленьком домике старой Хачуры. Это займет примерно неделю. После этого нужно, чтобы кто-нибудь сделал полную уборку, вымыл окна и новую плитку и чтобы пол блестел.

– Я не понимаю… – пытается вставить слово отец маленького Жожо.

– Брось, ты же не дурак, – хлопает его по спине Сасон. – Дай мне Б-г так легко дышать, как легко ты всё понимаешь.

– Так оно в жизни, – говорит Большой Салмон. – Кто нагадил, должен убирать.

– И не забудьте принести всякую химию для чистки и полировки, – добавляет Сасон, – там будет новая итальянская ванна.

– Чего это вдруг? – наконец возмущенно изрекает отец маленького Жожо.

– Ты слышал, – останавливает его Сасон, – по Яффо идут какие-то взрывы, то тут грохнет, то там. И никогда не знаешь – где в следующий раз. Нужно быть очень осторожным.

В тот же день, еще без четверти пять, во дворе старой Хачуры появились все необходимые строительные материалы. Без двух минут пять была доставлена итальянская ванна и ящики с керамической плиткой, всё голубое, просто мечта. А утром в воскресенье там уже стояли рабочие Мизрахи, они поплевали на ладони и принялись за дело. На всё ушла неделя, включая побелку и покраску. Сразу затем пришли отец и мать маленького Жожо. Они принесли всякие очистители, шампуни, полироли, «Рицпаз» {«Золотой пол» – средство для мытья пола}, тряпки и щетки.

– Поосторожнее с ванной, – крикнул им со своего балкона Сасон, – настоящая, из Италии.

Через две недели всё было как новенькое и сверкало. Не дом, а конфетка. И тогда позвали Хачуру, которая всё это время жила у своей сестры в Абу Кабире {район на юге Тель-Авива}.

 Увидела старая свой дом – заплакала, полчаса не могла остановиться. Потом наконец говорит:

– Такого красивого дома у меня в жизни не было. Вы даже новую дверь поставили, а где к ней ключ?

– Поверь мне, – отвечает ей Сасон. – Теперь ключ тебе не нужен: больше никто в Яффо не зайдет в твой дом без приглашения.

Оглавление

   Как маленький Леви вернул честь Луне

   Иди Амин живет в Нагарии

   День рожденья Мошона

   Как ребята поехали за Марго

  Слово покойника

  Первая брачная ночь

  Как Марко перестал быть лунатиком

  Почему Хачура не запирает дом на ключ