Ранний плод - горький плод [Адель Фернандес] (fb2) читать постранично

Адель Фернандес Ранний плод - горький плод

Посвящается

Мартин-Сесиль Горри

и детям, которые распевали на

моей улице:

Лето, осень и зима,

Лето, осень и зима...

А весна, где ж весна?

На войне умерла весна.

Пусть читатель не посетует на меня за то, что я своевольно передвинула, смешала, сжала даты, факты и времена года. Я вовсе не стремилась создать историческое повествование. Единственной моей целью было рассказать о жизни семьи Фабр и маленького Хосе с момента разгрома 1940 года до победы союзников; показать, каким был этот период в Провансе (зоне, некоторое время считавшейся «свободной», но где фактически правили оккупанты). Герои этой повести могли бы жить безмятежно и счастливо, но война калечит души людей, даже если человек остался цел и невредим.

А.Ф.

Глава I Конец одной весны

Жильбер вскакивает среди оглушительного грохота — поток беженцев двинулся дальше. Но некоторые машины так и остались стоять — кончился бензин или мотор прострелен пулеметной очередью. Или же те, кто их вел, уже никогда больше не встанут с земли. Остальные трогаются с места. Проезжает телега, полная ребятишек, они лежат под матрацами, тесно прижавшись друг к другу. Возница — старик с серым лицом. Жильбер делает ему знак, но старик в ответ лишь подстегивает лошадь. Ясно, что это безнадежно, — к тому же Жильбер и сам не знает, действительно ли он подал знак, а может быть, только подумал поднять руку. Он бредет, как во сне, мысли его ни на чем не задерживаются, ему трудно сделать лишний жест, и это беспокоит его. Отчего это — от голода? Или от усталости? Жильбер даже не может вспомнить, спал ли он прошлой ночью. И где? Ел ли он сегодня утром? А вчера? Где была та крестьянка, которая дала ему кусок хлеба? Мысль тут же ускользает... И снова видения... сны... Он видит свой дом, кухню, большую комнату, его жена Франсина сидит перед тарелкой, полной устриц, и глотает их с грацией кошечки. Матильда склонилась над тазом с вареньем... У крестьянки, которая дала ему хлеб, было такое странное лицо... она так грустно смотрела на него... А хозяин гостиницы, который плача говорил: «У меня больше ничего нет — ни ковра, ни даже подушки»... А этот ребенок, который плакал всю ночь... ребенок... Жильбер старается зацепиться мыслью за это слово «ребенок»... его дочь... дочь, которой он никогда не видел — она все еще грудная? Четыре месяца... ей уже четыре месяца... как выглядит ребенок в четыре месяца?.. Деревья, брошенные машины, вспоротые матрацы, люди, которые едва тащатся, старуха толкает тачку, мертвые, черная, запекшаяся кровь... «Я хочу есть... хочу есть... tengo hambre по-испански... я всегда был первым в классе... почему такая идиотская мысль?» Ах да, его только что обогнала женщина и маленький мальчик, и мальчишка сказал: «Tia Dolores, tengo hambre^[1]...» Жильбер вновь видит Испанию... Интернациональная бригада... будь проклята война... Надо же, чтоб началась еще и эта!.. Господин командир, я — танкист Жильбер Фабр, я потерял свой полк...

«Ну и что?! Какое мне до этого дело? Мы войну проигрываем!.. А вы тут про свой полк! Выкручивайтесь сами!..»

Сколько же времени он уже выкручивается?..

Отдаленный гул, словно приближается гроза, — раскаты грома все нарастают, приближаясь. И вот они уже здесь — снова, мерзавцы! Думать незачем — всеми движет инстинкт или что-то вроде привычки: дорога пустеет, машины останавливаются, люди исчезают в канавах, на поле кругом лишь распростертые, прижавшиеся лицом к земле тела. Жильбер лежит рядом с мальчиком и женщиной-испанкой. Неба нет — только крылья и грохот. Самолеты проносятся, накрывая землю своей тенью, отстреливаются и улетают. Мертвая тишина, затем толпа поднимается вновь — усталая, покрытая пылью, отупевшая.

Снова в путь, снова оглушительный грохот.

— Terminado, tia Dolores^[2], — говорит ребенок.

Он стоит; Жильбер смотрит на него: личико желтое, грязное, с глубоко запавшими, окруженными чернотой глазами... «И у меня, наверно, тоже такое же лицо», — думает Жильбер.

— Tia Долорес! — кричит ребенок. — Tia Долорес!

Женщина лежит неподвижно. Жильбер трогает ее за плечо, тихонько толкает. Голова запрокидывается назад. Трава под ее шеей и руками — красная, липкая. Лицо у женщины — желтое, восковое, продолговатые глаза приоткрыты, губы с одной стороны приподняты, как бы в полуулыбке. Это лик смерти — Жильберу он хорошо знаком. Он переворачивает женщину и быстрым движением закрывает ей глаза. Ребенку будет не так страшно, если он подумает, что она спит; но и ребенку тоже знакомо лицо с печатью смерти, ибо он не впервые видит, как умирают. Он стискивает губы, сжимает кулачки и, как обезумевшее животное, начинает топтать траву в канаве. Он бегает по канаве взад и вперед, туда, сюда, глубоко вдавливая ноги в траву, словно хочет ее уничтожить. «Мальчишка дошел до точки, он слишком много видел», — думает Жильбер, с